Дочь Гекатия

— Тебе же, Эргиона, только о женихах думать поздно! Ровно, как и о том, какой орнамент: гранаты или пальметты вышивать на покрывале для брачного ложа.

— Что же такого я сделала или сказала, отец, если ты решил, будто бы мысли мои могут оказаться далеки от целомудрия, которое посвящаем мы медведице-Артемиде?

— Я думаю, что всё приданное твоё уже лет пять как должно быть вышито и разложено по сундукам. А раз никто за ним пока не приходит, думать надо, о том, как приумножить богатство семьи, которая тебя породила и которой ты принадлежишь ныне.

— Я думаю, отец. И благовония жгу Гермесу, чтобы покровительствовал в трудах тебе и брату Филею.

— Так сожги ему сегодня в три раза больше благовоний, чтобы покровительствовал в трудах и тебе тоже! А еще и для Афины-рукодельницы припаси. Потому что я — хвала Гермесу — Водителю душ, пославшему добрую мысль, — расширяю свое ремесло. Если ранее производила моя мастерская только пурпурную краску, то теперь будет производить она и пурпурную шерсть. Ты же будешь руководить комнатой по сортировке шерсти. Чтобы краску далеко не возить, снимаю я её неподалеку от красильни, за городской стеной. Ключи и печати от комнаты я отдам тебе, как только мне их изготовят. Рабынь же для работы под твоим началом мы купим, когда Гермес пошлет нам для этого средства. Пока же хозяйничай там одна.

— Я склоняю голову перед отцовской волей, — тихо ответила Эргиона, — и безропотно вверяюсь судьбе, которая сегодня устроила так, что моему батюшке на рынке Милета проще найти красивую проститутку для разорившегося публичного дома Креусы, чем простых чесальщиц шерсти под начало дочери.

4. Комната для сортировки шерсти

Замысел, ниспосланный хитроумным Гермесом, улучшил жизнь Гекатия уже за первую неделю. Эргиона быстро обнаружила, что привлекает меньше мужских взоров, если покупает на рынке гребни, щётки, тазы и прочее оборудование для мастерской, будучи одетой не только скромно, но и достойно. Хромоногий Гелен докладывал, будто бы Эргиона даже советовалась у источника с матерями семейств, как ей одеться, чтобы продавцы обсуждали с ней гребни и щётки, а не её самодельное покрывало. Как лучше украсить себя, чтобы не вводить в убыток отца простоем доверенной ей комнаты для сортировки шерсти. Разговор этот пересказала рабу подружка из вольноотпущенниц, но Гелен сам лично видел, как плакала Эргиона, доставая две драхмы из сундука с приданным, и как покупала на эти драхмы голубое покрывало, вышитое по краю черным с позолотой меандром.

Хромоногий Гелен — любимец Гекатия — был доверен дочери, дабы носил за ней покупки и перемещал мешки с шерстью. Главной же его задачей стало неусыпно следить за Эргионой и доложить хозяину, когда комната для сортировки шерсти превратиться, наконец, в комнату для свиданий.

По утрам, наставляя дочь, как следует вести себя на рынке, Гекатий цитировал ей афинянина Перикла, утверждавшего, будто бы настоящая добродетель женщины состоит в том, что мужчины не говорят о ней ничего: ни хорошего, ни плохого. Мудрость эту он почерпнул от Креусы. Правда та цитировала её исключительно в качестве примера отсутствия логики и последовательности у мужчин. Сам-то автор афоризма женился на Аспазии Милетской — самой блестящей и самой скандальной гетере.

За завтраками Гекатий со всей мощи сжимал ножку у столика. Только бы не приказать следить дочери, чтобы ни один мужчина, даже торговец медными тазами — а нужен ли ему — моряку, зять — торговец тазами? — не приближался к ней на рынке.

Столик представлял собой дубовый овал, утверждённый на трёх бронзовых кошачьих лапах. При жизни Геро, стол, казалось, был больше... Когда Гекатий возлежал подле него, утвердив голову на локте и согнув нижнюю ногу в колене, брюхо стола очень удобно располагалось вдоль его торса. Легко было и горсть винограда, и лепёшку, и рыбу, и чашу к губам поднести. Конечно, не мог дубовый полированный овал так усохнуть от времени, но всё равно казалось, что стол сильно похудел. Располагался он теперь вблизи вершины живота хозяина, и за любой едой приходилось неудобно тянуться. Хоть садись на табурет за общий стол с детьми.

А за несколько завтраков с дочерью, пока Гекатий терзал его лапы в наказание за свой стыд, стол еще и охромел. Миски с едой заскользили с него на пол. Невысыпающийся в течение многих лет Гекатий не всегда успевал поймать свой завтрак. А упустив его, бил стол по хребту, от чего с него слетала оставшаяся посуда. После этого разговор о поведении Эргионы на рынке заканчивался. Гекатий принимался кричать на дочь, что по справедливости она до сих пор сидит в девках. Кто же такую в свой дом через порог понесёт? Если и в родительском она только и мечтает о том, как поскорее уморить с голоду родного отца. Филей и Эрофей не отвлекались от еды и не противоречили несправедливым упрекам. Старший Филей, видать, и не такого успел наслушаться в море. А средний — Эрофей — слишком поздно и слишком голодный являлся с прогулок домой, чтобы что-то могло возмутить его за завтраком. Младшенький сын зажмуривал глаза и втягивал голову в плечи. А когда Эргиона молча вставала подать отцу новые миски, он вскакивал с табурета, пятился к двери и бегом нёсся на поиски Гелена — сказать, чтоб пришел и прибрался на полу.

Неизлечимым инвалидом стол на кошачьих лапах не стал лишь потому, что ужинать Гекатий оставался у Креусы.

Дожидался под яблоней, пока гетера выставит юных поклонников, пил вино, плакал у неё на плече. Вздрагивал от каждого, сулящего весть, шума на улице. Хромоногий соглятай Гелен не сообщал пока ничего, дающего надежду на скорое замужество дочери.

Тем более необходимо было приставить в услужение Эргионе опытную сводницу под видом обещанной чесальщицы шерсти. Гекатий хорошо понимал, что женщине, торгующей счастьем, предлагающей юношам невест и любовниц, уже давно нет необходимости разбирать шерсть самой. Только он полагал это занятие нехитрым и был готов, если придется, вспомнить моряцкую сноровку и научить сводницу чесать шерсть.

А что? Моряки — мастера сразу дюжины ремесел. Когда у берегов Фракии шторм истрепал снасти, то Гекатий сам вил верёвки из шерсти взятых с бою овец. И сдюжили снасти на обратном пути, помогли вёслам вернуть зимородков к родным гнёздам в Ионии.

Пошёл Гекатий обходить дома сводниц, знакомых ему еще по прежним попыткам выдать замуж дочь. Старухи, едва заслышав про комнату для сортировки шерсти, принимались плеваться. Молодые же искусницы брачных уз томно смотрели на толстяка и соглашались учиться. За дополнительную с него плату. Гребень они брали из рук Гекатия осторожно — двумя пальчиками, робко поглядывали при этом на учителя, достаточно ли изящно держат предмет? Сперва сводницы нежно ворковали о хитрых планах клиента, а потом вдруг вскакивали и принимались отряхивать от шерсти подол. Отпрыгивали, словно бы от змеи, от малой шерстинки, кружащейся в солнечном луче. Гекатию они теперь выговаривали — кто обиженно, кто гневно — сколько у них сегодня еще встреч и куда они не смогут пойти с шерстинками, приставшими к хитону.

В доме последней из сводниц Гекатия встретила на пороге перепуганная рабыня. Пряча глаза, она объявила, что хозяйка просит прощения за отмененную встречу, но боги устроили ей срочно уехать в Эфес.

Гекатий не решился спросить, почему отворившая ему дверь девушка так дрожала и заикалась. Толи переживала, не предложит ли он и ей научиться чесать шерсть. Толи её просто ужасал разговор с тем мерзким чудовищем, в которое он превратился. Нет преступления страшнее и безумнее, чем отцеубийство. Он же сам, выставив дочь приманкой для чужой похоти, убил в себе отца.

Да чтоб тебе напиться ржавой водой из подковы кобыл Посейдона! Если уж Эргиона не нужна никому, может быть, хоть комната его кому-то понравится! Не мастерскую же за ней отдавать — она для Эрофея и младшенького. Тем более, и дочь уже стала не настолько страшной, чтобы нельзя ее было принять в семью хотя бы в придачу к комнате для сортировки шерсти.

Купила тонкого полотна на хитоны. Сама ткать будет теперь только занавески. Поверила, что наряжать юных иониек, должны руки искусных лидийских ткачих. Покупать только надо было у супруги их кормчего. Но ничего, скоро научится разбираться, какое полотно в Милете самое лучшее.

Купила пурпурные ленты. Их-то она нашить сумеет красиво. Сколько, Гелен сказал, лента стоит? И сколько, даже скромнице Эргионе, их понадобилось? Может, позволит Гермес подкопить драхм — или у дочери из приданного временно изъять — все равно лежат в сундуке мертвым грузом, — да ткать их на продажу самим?

Купила тимпан. Соглятаю Гелену велено согласиться, что этот музыкальный инструмент просто необходим, чтобы две чесальщицы шерсти, — когда отец их наконец приобретет, — чесали бы шерсть бодро и в одном ритме. Скоро никто и не поверит Гекатию, будто бы помнит он времена, когда Эргиона нос воротила даже от предложения Креусы научить ее играть на флейте.

Купила вино. Соглятаю Гелену велено убедиться, что в комнате для сортировки шерсти всегда наличествует гидрия с родниковой водой и кратер для разведения хмельного напитка.

Украсила стены комнаты еловыми ветками и шишками хмеля. Велела Гелену посадить хмель во дворе, так, чтобы цеплялся за стену комнаты для сортировки шерсти. Чтож, большинство рабынь на нынешних рынках рождены-то были свободными. Утешением будет им трудиться в комнате, напоминающей о пирах, которые устраивали они для подруг.

Всемогущая Афродита! Дочь плетет венки и пишет приглашения на пир! На вечерний пир! Соглятаю велено отнести их Навплию — сапожнику. Значит ли это, что внуки Гекатия будут резать бычью кожу, а море видеть только по праздникам в честь Посейдона? Да и какой жених из Навплия, если к сорока годам не обзавелся женой? Это притом, что женщин в Милете больше, чем мужчин! Да желает ли он жениться? Почему не пришел к Гекатию с брачными дарами? Сидит у себя в мастерской, будто бы тихоня. Даже клиентов сам не зовет — кричалой — рабом обзавёлся. Спасибо хитроумцу Гермесу и хранительнице законных браков Гере — "Зимородок", завершив короткий рейс в Приену, стоял в эти дни в гавани Милета.

Любимые друзья! Зимородки! Не дайте в обиду дочь Гекатия!

5. Пир

"Зимородок" — юркая пташка из лазуревых вод — отдыхал в гавани. Сложив натруженные вёсла на скамьи. Свернув оба паруса: килевой — красный, прямой — белый. Разглядывал любознательным карим глазом, нарисованным на носу, то суетящийся на пристани народ, то рыбу, выпрыгивающую из воды. Лишь на мгновение. Только, чтобы успеть разукрасить мелкорябистую гладь возле берега задорными кругами от удара хвостом.

С низкой палубы, расположенной на корме, укрытой фальшбортом, и невидимой потому Гекатию с пирса, доносился стук молотков. Неужели опять приходится подлатать немного их быстрокрылую красавицу?

— Зимородки! Кто на палубе?

— Ба! Радуйтесь, зимородки! Это — Гекатий!

— Ох, наш Гекатий!

— Старина Гекатий!

— Радуйся, Гекатий!

На возвышение для гребцов вскарабкался предводитель Асфатий:

— Эй, Асандр — Гермес тебе в попутчики! Поднимись на нос — перекинь Гекатию мостик.

Доски привычно качнулись в такт ленивым волнам. А, поднявшись на родимый борт, Гекатий уже с волчьей тоской смотрел на друзей и едва сдерживал подступившие к горлу слёзы:

Да, избегает он приходить к багрянопарусной птице, потому что стыдится подлости, на которую пошел, чтобы исполнить волю покойницы. Нет, не ожидал он раскатистого хохота в ответ на рассказ о своем злодеянии. Да, пир назначен на послезавтрашний день, а подле комнаты для сортировки шерсти уже присмотрено удобное место для засады.

Оставшиеся дни до пира Гекатий ночевал у Креусы. Иначе избил бы дочь и за тонкое полотно, и за вино, и за тимпан, и за венки. В день пира зимородки попросили его тоже оставаться у гетеры, ибо Навплия требовалось лишь убедить жениться, а не убить, не кастрировать, не изнасиловать репкой.

Гекатий принимал бронзовый килик с бычьей мордой из рук Креусы и представлял, как его дочь смешивает в кратере вино и воду для волосатого уродца. Он брал из рук гетеры печенье и представлял, как его дочь берет печенье в губы и протягивает Навплию — сутулому сапожнику, пропахшему квасцами, бойней и краской для кожи. Растолстевший зимородок смотрел, как стекает из кувшина в кратер кровушка лозы и считал, как много мгновений понадобится его товарищам, чтобы ворваться в комнату для сортировки шерсти. Засов легко слетает — сам его прибивал, причем в те дни, когда рассчитывал только на свои силы. А сколько времени понадобилось бы ему, чтобы, задрав девушке подол, справиться с её стыдливостью? Вот пригласи его пировать македонка — и при таком бы хлипком засове успел. В мечтах он уже налегал на извивающуюся и кричащую под ним женщину. Глядя, как колеблется в килике вино, рывком раздвигал обмякшие и ставшие покорными бедра. Еще один килик и, овладев вероломной македонкой, он пропустит проклятый пир. Руки сдавливали морду килика. На дне сосуда в такт пьяным желаниям раскачивалось вино.

Не сегодня.

Соотечественницу царя Александра спас условный стук в дверь. Да чтоб вам напиться, друзья, ржавой водой из подковы кобыл Посейдона! Сколько времени еще до вечера?

На пороге стоял испуганный соглятай Гелен:

— Хозяин, их уже пришло пятеро. Что будем делать?

— А зимородки?

— Их тоже пятеро. Не выбежали из засады.

— Беги! Умоляй их принять бой! Креуса, у тебя есть в доме оружие?

— Есть нож для разделки мяса. Есть плёточка погонять осла.

— Давай нож.

— Выходи.

Несколько морозных мгновений Гекатий ждал нож у порога дома. Босой, чтобы не тратить время на ремешки сандалий. Перекидывая спущенный к бедрам гиматий на плечи. Если успеет, то побежит не нагишом. Наконец, подруга вручила ему кухонное оружие. За пояс тончайшего хитона Креусы была заткнута плётка. Тратить время на то, чтобы накинуть приличествующее улице покрывало, она не стала.

— Бежим?

— И ты?

— Вдруг там кто-то из моих поклонников, — пожала плечами Креуса. — Тогда я быстрее и доходчивее тебя объясню, в какой дом они по ошибке зашли.

"По ошибке" было сказано уже на вдохе, а "зашли" на выдохе быстрого бега.

Мигом догнали и оставили позади хромоногого Гелена.

— Куда так спешите? Что продают? — кричали им вслед прохожие, — Радуйся, толстяк Гекатий! Хочешь быть красивым — бегай!

А свинцовые ноги Гекатия были готовы подогнуться под ним. Зимородок жадно заглатывал воздух ртом и слышал, как стучится в висках кровь. Тело не сумело воскресить былую ловкость моряка. Руки не чувствуют себя. Вдохи отдают привкусом железа. Креуса легко бежала впереди. Раз Гекатий не упал, лишь повинуясь ее силе, легкости и воле.

Хвала богам! Из комнаты для сортировки шерсти слышится звон кимвалов и гудение тимпана. Звонкие кимвалы досаждают — требуют опьяняющей страсти, а тимпан глухими ударами пока только дразнится: то замрёт, пропускает вперед их отчаянный гром, то снова манит неизведанной глубиной. Она ещё тянет время — его девочка.