День непослушания

Стоя на коленях, убрал блевотину, а потом добавил в ведро новую порцию рвоты. Теперь полоскало гораздо дольше, просто вывернуло наизнанку, сил нет! Дотащил ведро до сортира, вылил в унитаз и взял ведро с собой. Поставит у кровати, как после пьянки. Туда будет делать свои делишки.

Где сука родаки?! Работают? Бабло куют? Пока он тут подыхает!

Отравился, что ли? Мамочкиной жратвой? А что, запросто! Только языком трепать может, а чтобы вкусно сготовить — так ни хрена! А вот у Комара мамаша небось вкусно готовит. Тварь смазливая!

И что это все время Комар в голову лезет? Сам не понял. Не видел его...сколько? Года два? Три? Тогда он еще мелкий был, а щас...сука! Башку бы ему отрезать, гаду! И сделать из нее тсантсу! Гыыыы...ага, точно! В кино видал — в Южной Америке головы отрезают и уменьшают, с кулак величиной делают. Вот бы и Комара так! Подвесил его у кровати на ниточке, и щелкаешь по носу: "Что, Комар, молчишь? А помнишь, как ты языком трепал лишнего? То-то же...повиси, повиси! Гыыы..."

12 июня. Около 12 часов дня Андрей Комаров.

Я с трудом открыл глаза, и обнаружил, что нахожусь у себя в комнате. Пахло чем-то кислым и вонючим, и я через пару минут размышлений пришел к выводу, что это несет от меня. Я так вонял. Простыня прилипла к телу, на груди, с которой простыня сползла, виднелись следы чего-то неприятного, теперь уже засохшего. Видать — выблевал себе на грудь.

Итак, похоже, что на скорой меня не увезли. Я потерял сознание, и остался лежать в своей постели. В принципе это даже хорошо — ну на кой черт мне больница, что я там не видел? Дома свой врач! Уж мамуля-то знает, как и что лечить! Врач она от бога — так все говорили.

Кстати, ее уже давно звали работать в платную клинику, большие деньги обещали. Но она не пошла, типа — а кто тут останется? Кривая Машенька?

Я когда первый раз эту Машеньку увидел — обомлел! Пришел маму навестить на работу — ключи забыл от квартиры. Ну и вот — эта Машенька реально кривая, у нее глаза в разные стороны смотрят. Мало того, у нее страшные кривые зубы и еще — признаки церебрального паралича. Она как-то подергивается, и руками двигает странно. Как можно было больного человека поставить терапевтом — я не знаю. Маму спросил, так она плечами пожала. Мол, почему бы и нет? Ее главная задача отправить посетителя к узкому специалисту, направление выдать. Жалуется на уши — к лору! Жалуется на глаза — ясно куда, не к проктологу. Ну и так далее. Но вот назвать ее настоящим доктором — язык не повернется. Все дельные врачи поуходили в платники, и кому работать? Или совсем никудышные, или упоротые на теме справедливости, такие как моя мама. Ну вот не может она бросить своих пациентов, и все тут! И черт с ней, что зарплату платят нищенскую — зато у нее совесть чиста!

Папа в принципе не протестовал — мол, поступай, как знаешь. Прокормлю! Вот так и живем — дворцов не нажили, но совесть чиста. Иногда даже обидно — люди вон в бассейнах купаются, на Мальдивы катаются. А мы...

А мы счастливы, черт подери! И все нам завидуют! И думают, что мы богачи! И пусть завидуют — всякие там Вадики и Хренадики. Пусть! Все у нас хорошо!

Я услышал тяжелые, шаркающие шаги и попытался подняться. Сразу закружилась голова, но...меня не вырвало. Кризис, похоже, прошел. А сколько же времени я валялся?

Вошел отец. Он был в форменных штанах, форменной рубахе. Галстук, который он расстегнул, болтался на груди, держась на заколке. Лицо бледное, руки по локоть обнажены, закатал длинные рукава рубахи. Почему-то вдруг подумалось — а почему он не в летней рубашее? Ну той, что с короткими рукавами?

Отец пошатнулся, едва не упал, и я с шумно выдохнул, не веря своим глазам:

— Паап...

Получилось плохо — я каркнул, прохрипел, почти и не разберешь, что сказал. Но отец понял:

— Очнулся? Хорошо.

Он так же с видимым усилием взял стул, придвинул его к кровати и взгромоздился на него тяжело дыша, задыхаясь, будто пробежал длинную, очень длинную дистанцию. Я всмотрелся в папины глаза — они были странными. Белки глаз желтые, как у больного гепатитом (Мама врач! Я все медицинские энциклопедии перечитал!). Посмотрел на руки — пальцы дрожали, будто папа был с тяжелого похмелья. А я ведь знал — он не пьет! Так в чем дело? И...где мама?

— А мама где? Пап, мама где?

Отец смотрел на меня тяжелым, немигающим взглядом, и мне стало нехорошо. Очень нехорошо! Сердце застучало резко-резко, будто пытаясь вырваться из груди.

— В соседней комнате, сынок...

Голос отца был глухим, и каким-то мертвым. И я решил переспросить:

— Она больна? Пап, а с тобой что? Вы заболели? Что, эпидемия какая-то? Сколько я тут уже лежу?

Отец помолчал, будто собираясь с силами, а потом...потом закашлялся. Он кашлял долго, мучительно, будто пытаясь выхаркать легкие, и когда вытер рот ладонью, выдав последнюю дозу кашля, я с ужасом заметил что ладонь стала красной! Кровь! У него — кровь!

— Сынок... — отец замолчал, и было видно, что говорить ему трудно — ты у меня уже взрослый, настоящий мужчина. Ты должен держаться. Слышишь? Ты должен выжить! Не смотря ни на что — выжить! Как все получится — я не знаю. Но уверен — ты, и такие как ты выживут. Я научил тебя всему, чему смог. Чему успел... Ты самостоятельный, умный, сильный. Ты сможешь выжить, я знаю...

Он снова замолк, и я тут же вклинился в монолог:

— Да пап! Ты что?! Да что случилось-то?!

— Мама умерла, сынок — отец посмотрел на меня мертвыми желтыми глазами и я неверяще помотал головой:

— Нет! нет! Не может быть! Я не верю! Нет!

— Сынок! — отец повысил голос, и я внезапно услышал прежнего отца — жесткого, резкого, бескомпромиссного. Настоящего солдата!

— Сынок, слушай меня и не перебивай. Мне осталось немного, и я должен успеть тебя хоть немного проинструктировать. Помочь, чем могу. Слушаешь? Успокоился?

— Слушаю! — всхлипнул я, утирая слезы с глаз. Я едва его слышал, мне будто вату натолкали в ушные проходы. Мама умерла! Мааамаа! Мама...мама...мама...ааааа!

— Слушай. Ты помнишь те метеориты, что упали седьмого июня? Так вот — это был метеоритный поток, который падает на Землю каждый год уже сотни лет. Или тысячи — я не разбираюсь в этом. Но в этот раз метеориты принесли с собой какую-то гадость, распространившуюся по всему миру. Метеориты упали на всех континентах. На всех! Зацепило все страны. И люди начали умирать. Вначале тошнота, покраснение кожи, потом начинается разрушение внутренних органов — печени, легких, сердца. Кровотечение, и...смерть. Но не все. Умерли все дети до десяти лет возрастом. Умирают взрослые — старше пятнадцати лет. Болезнь развивается с разной скоростью, в зависимости от иммунитета. Некоторые умирают за считанные часы, а некоторые живут несколько дней. Два. Три дня. Не перебивай! Я скоро...мне мало осталось, я ждал, когда ты очнешься, не мог уйти. Мама умерла вчера утром. Она заболела одной из первых — к ней везли больных детей. Лекарства не помогают. Никакие антибиотики не берут этот вирус — если это вирус. Как уже сказал — выживают только дети и подростки от десяти до пятнадцати лет. Но тоже — не все.

Отец помолчал, и вдруг грустно улыбнулся:

— Помнишь, я тебе когда-то читал сказку, она называлась "Праздник Непослушания"? Ну там еще родители оставили непослушных детей в городе и ушли. Вот теперь такой...праздник. И вы, непослушные дети, остаетесь одни. Вам жить, вам поднимать цивилизацию.

Замолчал, повесив голову и уперев взгляд в пол, а через минуту снова заговорил:

— Надеюсь, новая цивилизация будет лучше новой! Хотя очень в этом сомневаюсь. Уж слишком часто дети похожи на родителей. И ладно, если дети такие как ты — мы с мамой все-таки были совсем не плохими родителями, ведь правда же? Жили честно, людей не обижали, не воровали и не грабили. Жили, как могли. Мама так вовсе святая...была. (У меня снова потекли слезы — мама! Маамаа!) Я-то в своей жизни много чего повидал! Кровь, смерть, подлость... Эх, жалко, не успел с тобой поговорить, как мужчина с мужчиной! Все ждал, когда ты повзрослеешь, когда поймешь! Дурак был. Ты и так уже давно все понимаешь, и побольше многих взрослых. Может сейчас успею хоть что-то сказать. Не плачь, сынок. Ты должен быть сильным! Забудь про слезы! Теперь — ты не должен плакать. Никогда!

Пауза, секунд пять, и снова:

— В общем, так, сынок, о главном: в моем шкафу, на самом дне — книжка лежит, толстая такая. Она там такая одна — черная, с тиснением. "Капитал" этого самого Маркса, ни дна бы ему, ни покрышки. В книге — пистолет. Это обычный "Макаров". Он нигде не зарегистрирован. Я привез его с войны. Там же, в картонной коробке — патроны, две пачки, и два запасных магазина. Возьми этот пистолет, и ходи теперь с ним. Понял?

— "Капитал". Пистолет. — послушно повторил я — Пап, а если кто остановит? Увидят? В тюрьму ведь посадят! И зачем он мне?

— Сынок, некому останавливать. Из нашего отдела в живых остался один я. Здоровье у меня покрепче, чем у остальных, вот и дотянул до тех пор, пока ты очнешься. Власти нет. Полиции нет. Никого нет, сынок! Зачем пистолет? Затем, чтобы ты остался жив. Я предполагаю, что образуются банды из подростков. Если в благополучное время они вытворяли такое, что в голове не укладывается — били, поджигали сверстников, убивали, насиловали — представляешь, что будет теперь, когда не осталось никаких сдерживающих факторов? Будут банды, будут грабежи и насилие. Потом все устоится, подростки повзрослеют, создадутся поселения, но до тех пор крови прольется — море. И я хочу, чтобы ты выжил. Я очень хочу чтобы ты выжил, сынок! Я тебя научил стрелять — пистолет ты знаешь, можешь и собрать, и разобрать. И автомат. Вот еще что — когда соберешься с силами, сходи в отдел. Там есть оружейная комната, ключи от нее у дежурного. Попробуй попасть в дежурку — скорее всего она будет закрыта, но ты что-нибудь придумай. Я хотел сам взять оружие, но пока за мамой ухаживал, боялся отойти, а потом...потом уже не смог. Не дойду. А уж принести что-то — вообще речи нет. В оружейке автоматы, в основном укороты калибра пять сорок пять. Но есть и пулемет, ПКМ, с магазином как у калаша, длинный такой магазин. Еще — пистолеты "Макарова". Тебе нужно будет забрать все, что сможешь — оружие, бронежилеты, рации — все пригодится. Главное, чтобы не попали в руки ко всяким там АУЕ. Эта мразь будет творить беспредел, и тебе придется поискать себе сторонников. Вооружить их, научить стрелять — если не умеют.

Вот еще что...ружья забери — там по три сотни патронов к каждому, все с картечью. На всякий случай держал...ну так, вдруг чего. Они уже давнишние — сравнительно, конечно — но "протухнуть" не должны бы. Да, насчет пулемета! Это считай тот же калаш, ты с ним легко разберешься. Я тебя учил автомат разбирать и собирать, а стрелять из него уже приноровишься. Главное длинными очередями не сади — перегреешь ствол — и кирдык. Короткие очереди, два-три патрона. К нему в оружейке должен быть запасной ствол, поищи. Не уверен, что он есть, но надеюсь — есть. Но как менять — не расскажу, надо показывать. Сам разберешься.

Ну что еще сказать...помнишь Мальчиша-Кибальчиша? Каравай в печи, вода в ключах, а голова на плечах! Не плачь, сынок, не надо!

Широкая ладонь легла мне на лоб, вытерла щеки, и я еще сильнее захлюпал носом — ну зачем я очнулся?! Зачем?! Чтобы остаться одному?!

— Дальше, слушай меня. На столе — ключи от нашей машины. Поедешь к отделу на ней. В нее же и загрузишь оружие. Еще — магазины свободны, открыты — грузись продуктами. Консервы, крупы, все, что не скоро портится, и что можно будет есть долго и сытно. Пока электричество есть, но думаю — скоро его не будет. Все те, кто работал на ГЭС — скорее всего умерли. Из города уезжай подальше. Например — в Москву. Поясню почему надо уехать — выше нас, в Балакове — атомная станция. Когда она жахнет — а в конце концов все-таки жахнет если ее не успеют заглушить — Волга будет полностью отравлена радиацией, а вся вода, что мы пьем — из Волги. Нужно уходить, тут скоро будет сплошной могильник. Почему в Москву? Потому, что город огромный, запасы продуктов и вещей огромные — выжить будет легче. Много свободных домов, квартир. На зиму найдешь дом с печкой — проживешь. Повторюсь — найди себе соратников, один не выживешь. Ну, вроде и все. Жаль, что так вышло, сынок...

Отец крепко зажмурил глаза, и снова посмотрел на меня:

— Я прожил хорошую жизнь. У меня была мама. У меня есть ты. И я ухожу без страха. Я воевал, я мог быть убит давным-давно, но бог мне дал вас с мамой. И я счастлив. Прощай сынок. Еще увидимся. Только постарайся, чтобы это случилось как можно позже. Обещаешь?

— Обещаю, пап! — я сглотнул слезы, и попытался встать, но руки подломились и снова плюхнулся на кровать. Да что за черт! Ну почему такая слабость?!

— Это пройдет, сынок — ободряюще кивнул отец — первые часы у всех так. Потом нормализуется. Полежи, отдохни, скоро поднимешься. Я продуктов натаскал сколько смог — в кухне, и в холодильнике. На лифте не езди — может отключиться энергия, и застрянешь наглухо. Ну, теперь все. Я к маме пошел. И это...сынок...если сумеешь нас похоронить — значит, сумеешь. А не сумеешь — и не надо. Оставь нас здесь. Нам уже будет все равно. Нас тут нет. Мы далеко. Мы с тобой. Мы всегда будем с тобой!

Отец тяжело встал, пошатнулся, но удержался на ногах. Наклонился ко мне, опершись о спинку кровати, коснулся губами моего лба. Потом разогнулся и пошел прочь из комнаты, с трудом поднимая ноги, и было видно, как трудно ему идти. В соседней комнате скрипнула кровать, и все затихло. Совсем затихло! Не было слышно гула машин, не играла музыка, никто не кричал и не шумел на улице — мертвая тишина. И только холодильник в кухне вдруг включился и негромко загудел, забулькал охлаждающей жидкостью.

Я лежал еще полчаса, прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Что ожидал услышать — не знаю. Может стоны боли, хрипы? Или прощальные слова отца? Или его шаги? Но все было тихо. И тогда я снова сделал попытку подняться. Руки тряслись, меня прошиб пот, сердце заколотилось так, что думал — разорвется. Но когда спала красная пелена — обнаружил себя сидящим на кровати, и даже вполне соображающим. Теперь только подняться, и...

Ну да, само собой — грохнулся на пол. Да так, что аж пол затрясся. Все-таки семьдесят пять килограмм, не хрен собачий! Как говорил мой приятель по секции Митька Круглов.

Кстати — вот и первый мой соратник! Только бы добраться до него, он на Горе живет. На Соколовой горе. У нас ее для краткости все зовут просто Горой. Там всегда нефтяники жили, но потом и много других понаехало — кавказцев, например. Даже целая община кавказская образовалась.

Митька рассказывал, что они, эти "черные", одно время стали на Горе мазу держать. Мол, мы крутые, все нам пох! Тогда все соколовогорские объединились, и так заезжих отмудохали, что те сразу куда-то попрятались. Они всегда так — когда толпой, так сразу герои. А когда видят, что проигрывают — так и разбегаются. Только грозятся: "Я тибя парэжу! Я тибя нажом удару!". Они всегда с ножами ходят, да.