День непослушания

Глава 1

7 июня. Вечер. Андрей Комаров

— Ну, давай, пока! Осенью увидимся! Отдыхай! — тренер протянул мне руку, и я осторожно ее пожал.

Он был седым, небольшого роста, морщинистым, совсем невидным человеком. Возраст, что поделать! Но рука крепкая, цепкая, будто из железа. Рассказывали — как-то не так давно он стоял на остановке, и докопались до него три гопника. Ну как это обычно бывает, типа: "Дед, дай закурить! Нету?! Не куришь?! А если поищем?!" — и все в таком духе. Сейчас активизировались эти, как их...обсосы чертовы...АУЕ. "Арестанский Уклад Един". И откуда повылезала такая мразь? Мне про девяностые рассказывали — вот такая же примерно хрень была. Вроде как. Я-то само собой не видел. Я гораааздо позже родился, так что никак при всем желании не мог увидеть эти самые "лихие девяностые".

Хотя и желания у меня такого никакого не было, если честно. На кой мне вся эта уголовная хрень? Я даже читать про те годы не люблю, как и про сухой закон в Омерике. Ну было, да. Стреляли, да. Кучу народа положили. Ну и что? Сейчас другое время. Живем!

Но да речь не о том. В общем — наехали ублюдки на "дедушку". Только вот "дедушка" вообще-то мастер спорта международного класса по боксу. В прошлом, да, но ведь навыки никуда не деваются! И все рассказы о том, что с годами реакция становится слабее — это для идиотов. Вон, посмотрите, как китайские ушуисты скачут! "Старички"! Молодые обзавидуются!

Три удара, три нокаута. Сел в маршрутку, и уехал.

Ненавижу тварей! Хотели над дедом поглумиться. Ну вот правда, что у них в головах? Седой человек, беззащитный (ну я не про Фаткуллина!), надо свою удаль показать!

Надеюсь, он им челюсти поломал. При правильно поставленном ударе челюсть ломается на-раз, как стеклянная. Главное — знать куда ударить. "Дедушка" — точно знает. Хороший он мужик, уважаю! Да что — уважаю? Считай, родня! Как дядя. Или как дед родной.

Распрощавшись с тренером, медленно побрел к остановке. Ехать мне в Юбилейный, мы там живем. Папа, мама, и я. Больше у нас тут родни нет. Папа говорит — перемерли все его родичи. У мамы родня на Урале, в Орске. Там у нее брат, дядя Яша, ну и само собой — мои дед и бабка — они дальше Орска живут, в занюханном, забытом богом и людьми рабочем поселке Домбаровка.

Был я там, в этой Домбаровке, и не раз, и впечатление просто ужасное — степь кругом, пыль...выгоревшая трава...старые терриконы...и...и ничего больше, чтобы "и". Дед раньше работал в геологоразведке, бурильщиком, а потом геологоразведку прикрыли. Так что и работать ему стало негде. Но тут пенсия подоспела. Так что застряли мои деды в Домбаровке среди степей.

Да и по правде сказать — а куда им податься? К нам? Продать дом, и купить что-то в Саратове? Так их домишко доброго слова не стоит, кто за него нормальные деньги даст? А наш Саратов хейтеры хоть и называют грязным Засратовым, так все-таки областной город с почти миллионным населением, а если с Энгельсом посчитать, который почти Саратов и расположен через речку по имени Волга — так и больше миллиона будет. Соответственно и цены не как в Домбаровке. Вот и сидят там, телевизор смотрят и буржуев ругают. Мы им подкидываем деньжат (я сам слышал, как папа с мамой об этом говорили), дядя Яша подкидывает, так что не бедствуют. Да и пенсии вроде как неплохие — я слышал, что у геологов хорошие пенсии. Точно не знаю, но вроде как хорошие.

Как мама здесь оказалась? За тридевять земель от Домбаровки? А папа увез! Он бывший военный, уволился, и какое-то время жил в Домбаровке. Встретил маму в поликлинике — она терапевтом там работала, а ему какая-то справка была нужна. Или простыл, что ли...ну не помню я точно — в общем, увидел ее, и сразу запал на девчонку! Ага, эпичные истории из семейного архива, никому не интересные кроме их участников и детей с внуками.

Нет, я не циник. Но когда слышишь эту историю в стопятьсотый раз — начинаешь ее тихо ненавидеть. Глупо, да, понимаю — не дурак! Мне все-таки пятнадцать лет стукнуло пятнадцатого мая! Но вот так — каков есть.

Кстати, в боксерскую секцию меня отец привел. Говорит — мужской спорт! Он сам когда-то занимался, в юности, даже мастера спорта добыл. Когда в армии служил. А потом остался по контракту, получил звание...служил где-то — где точно я не знаю, не говорит. Подозреваю — воевал. Видел я его ордена, хотя он их усиленно прячет! (непонятно — зачем). И следы от пуль видел — в левую руку, в грудь, и в ногу. Только вот говорить о них отказывается категорически. Мол, подрастешь, тогда и расскажу! Только куда мне еще расти-то?! Хе хе хе...в пятнадцать лет сто восемьдесят четыре сантиметра рост! Тренер, к слову, мне в подмышку дышит!

Хотя почему и не подрасти? Отец-то сто девяносто пять. А дети всегда выше своих отцов вырастают — сыновья, имею в виду. Хотя сейчас и девчонки еще те кобылы! Вымахают — ой-ей!

А мне, с моим ростом, в боксе если честно одни плюшки! Нет, не в смысле — это я плюхи получаю, совсем нет! Плюшки — в смысле очень хорошо. Ну, вот только представить — выходит против меня чувак моего возраста, и...на голову ниже! А кто виноват? Расти! Каши больше ешь! Хе хе хе...

Я когда пришел в секцию бокса, был рыхлым, с лишним весом. Меня мама даже к эндокринологу водила — вымахал здоровенный, разжирел! Небось — непорядок в организме! Но оказалось — порядок. Надо только больше заниматься, бить по груше, и станешь ты большим и красивым. Главное — чтобы нос не своротили. И уши не сломали.

Даа...мама ругалась — только треск стоял! "Бить по вместилищу разума! Последние мозги вышибут! Тебе видать вышибли, что ты его туда повел! Обалдел, что ли?!"

Вот прям обидно стало — чего последние-то?! Учусь я вполне так...ну на тройки, да! И что? И без золотой медали можно в люди выйти! Кстати, решил — или в военные пойду, или в менты. А чего? Папа участковый, вполне себе хорошая работа! Все уважают, и даже денежки водятся. Невеликие, но есть. Нет, взятки он не берет, насколько я знаю. Не такой человек. Да и какие взятки у участкового? Не ГАИ же.

Хотя кто знает...я же в это дело нос не сую. Нам хватает денег. Мама в поликлинике работает, тоже денег приносит. Да, мерседеса нет — ездим на "Гранте", ну и что? Везет тачка, да и ладно. Вот выиграю Олимпийские игры, и будет у меня джипяра!

Нет, ну а чего? Я уже сейчас кэмээса сделал, только возраст не позволял получить. Тренер говорит — перспективный. Да и сам знаю — в хорошей я форме. Дыхалка — норм, скорость — норм, мускулатуры — хоть отбавляй! Мне моих пятнадцати никто не дает!

В армию пойду — сразу в спортроту. А там выучусь. Офицера получу, вот и буду армейцем ездить по соревнованиям. А что, мне нравится. Я люблю спорт. Люблю ощущение ноющих от нагрузки мышц, люблю запах спортзала, люблю мандраж соревнований, и радость, переполняющую душу, когда ты стоишь на верхней ступеньке! Классно ведь!

Мама потом успокоилась — на улице не болтаюсь, не курю, не пью, школу не прогуливаю — а что еще мамам надо? Ну, стучат мне иногда по башке, так не сильно же. Да и я стараюсь не дать им постучать.

В общем — впереди лето, пляж, солнце! Тренировки до осени прекращаются — мы же любители, не профи. На сборы пока не ездим. Все впереди — а пока каникулы! Ураа! Оценки выставлены, экзамены сданы (пусть и с грехом пополам), теперь — отдыхай! Играй на компе, гуляй, купайся на городском пляже.

Папа грозился нас отвезти в Крым — посмотреть, как он там крымнашится, по мосту проехать. Но что-то верится с трудом — вечно он в работе, вечно времени не хватает. Участковых вообще не хватает — никто не идет туда работать. Взяток не дают, а пилюлей от начальства больше, чем достаточно (с папиных слов!), так что текучка бешеная. Пришел человек, поработал годик-полтора, и ну валить из участковых в охрану, или в гаишники. В охране ни хрена делать не надо, а в гаишниках — бабло можно рубить. Ну и вот снова папа мой на три участка пашет. Ему не привыкать, он большой!

Ругается, конечно. Грозится на пенсию выйти — возраст-то позволяет, и выслуга. Сорок шесть ему уже. С мамой у него разница в шестнадцать лет. Мама еще молодая, ну что такое в наше время тридцать пять лет? Да она и выглядит, как девчонка — худенькая, маленькая, эдакая снегурочка. Когда нас с папой видят рядом с ней — люди только ахают. Ну как такая могла родить МЕНЯ?!

Трудно родила, насколько знаю. Потому нет у меня ни сестер, ни братьев. Нельзя ей. Иногда жалею, что кроме меня нет у нас в семье детей — наверное весело, когда у тебя куча братьев и сестер. А с другой стороны, посмотришь, как братья и сестры собачатся, в кровь друг другу морды бьют, ненавидят братьев-сестер, так и подумаешь — а нафига мне это надо? Когда один — все плюшки мои! Вся любовь родительская — мне!

Ага, эгоист чертов! Хе хе... Нет, не эгоист я — прагматик.

Да, вот такие слова знаю! Начитанный, однако. Книжки читаю, в последнее время вот слушать пристрастился. Все больше фантастику — про попаданцев всяких. Ну и в сетевые игры гамаю. "Силкроад", "Айон" — все такое. Правда в последние годы мало уже стал играть. Некогда. После тренировки — какой тебе Айон? Дополз до дома, сделал уроки, да спать! А утром опять в школу.

Ненавижу школу! Ненавижу, и все тут! Нет, меня там никто не обижал — да и попробуй меня обидь! Я спокойный, как танк, и так же наеду — только кости захрустят. Просто не люблю сидеть целыми днями на жестких стульях и слушать всякую чушь, которая мне в жизни скорее всего не пригодится. В общем — не хочу в школу!

— Эй, Комар, здорово, штоль! Зазнался? Типа чемпион стал?

Тьфу! Задумался, не заметил — Вадька. Вадим Гладин. Вообще-то гавнюк, если разобраться. Когда-то мы с ним почти дружили, гуляли, играли вместе. Потом он пару раз неправильно себя повел, паскудно — я его и послал подальше. Мы с ним в одном классе учились, а потом он на Гору перевелся, родители в ПНГДУ работают, квартиру тут купили, чтобы не ездить на работу с Юбилейного. Ну и перевели его в одиннадцатую школу.

Я его давно не видал, года два, не меньше. И не скажу, чтобы хотел видеть. И вообще — терпеть не могу, когда меня Комаром называют. Кто ты такой, сморчок, чтобы меня комаром называть? Вырасти вначале!

Я-то вырос, а вот Вадя остался прежним. Только вертлявый стал, как на шарнирах. Под уголовника косит. АУЕ, что ли? Ну что их так туда манит? Что хорошего, если ты на кичу загремел? Это крест на всем! Ни хорошей учебы, ни в менты, ни в армию — никуда! Только на нары. Дебилы, ей-ей!

Отец всегда ругался — молодняк пошел — просто мразь какая-то! Даже в девяностые такого не было. Тогда просто выживали, голодали. В бандиты шли не от хорошей жизни — просто некуда было деваться. А сейчас чего? Вот Вадька — чего ему надо? Родители в нефтянке, хорошо зарабатывают. А сынок? Сынок ходит, как этакая братва из сериала про "Бригаду". Типа — черная масть! Какая ты масть?! Гавно ты на палочке!

— Чего надо, Вадя? Чо хотел?

— Поздороваться хотел. А ты вон чо...зазнался! Видали, пацаны? Комар какой важный стал! Папа мент, так теперь на пацанов можно класть с прибором, да? Внатури ты козел, Комар! Мусорская прокладка!

Так. Похоже, сейчас начнется. Ну ладно, обсосы, щас я вам кэмээса покажу. Не видали еще кэмээса? Увидите!

— Слышь, Глад... — вмешался один парней, что были с Вадимом — Чо ты с ним базаришь?! Это же мусорской! Смерть мусорам! АУЕ форева!

Я оглянулся по сторонам — никого. Даже на остановке никого нет — все как будто испарились. Вот только что ждали маршрутку — и уже никого нет! Почуяли кипеш, что ли? Так. Пофиг. Их четверо вместе с Вадей. По слухам Вадя там вроде как каратэ занялся, вот сейчас и быкует. Типа — крут сделался!

Кстати, это давнее противостояние — кто круче, боксеры, или каратэисты. Вечно кто-то начинает на эту тему рассуждать — мол, кто кому набуздает. Тренер говорит — ерунда все, балет это. Чтобы получить реальный результат от того же каратэ, надо заниматься долгие годы, да еще и не простым каратэ, а контактным. То есть реально получать по мордасам. И реально наносить удары по противнику. А таких контактников хорошо если процентов пять, а скорее всего один процент и меньше. Остальные — балеруны, которые танцуют свои "ката", и имитируют удары. А вот нас учат нокаутирующим ударам. Нас учат принимать удары, и отдавать.

Помню, ролик в сети смотрел — там вышли в круг два бойца, один занимался капоэйрой, второй — чистый боксер. Тот, что с капоэйрой — сальто делал, колесом ходил, на одной руке стоял — круто, красиво! Ну типа на зрителя маркетинг наводил. Понтовался, проще сказать. Боксер — стоял и смотрел на такое чудо. А потом сошлись. Три секунды длился бой. Боксер просто поймал этого акробата на прямой правой, и тот лег, как трава. Все! Бой закончен!

Медленно опускаю сумку с плеча на землю, боковым зрением вижу, как двое заходят с боков, а Вадя и еще один ушлепок остаются передо мной и вроде как незаметно делают небольшой шажок. Сердце колотится, даже немного потряхивает. Дрожь в руках. У меня всегда так бывает перед соревнованиями, а когда начинается бой — успокаиваюсь.

Итак, первого валить Вадю, потом того, слева, тощего длинного парня моего возраста. Да они все моего возраста, плюс-минус. Одноклассники Вади, точно. Про эту одиннадцатую школу рассказывали — там у них западло хорошо учиться. Отличников бьют, мол, прогибаешься перед режимом. Реальный пацан не прогибается! Только козлы гнутся перед красной мастью!

Заигрались, твари. И если бы только в Саратове! Говорят — и в других городах такое. Как будто вирус такой пошел!

Главное, чтобы у них "пера" не было. Попишут ведь, твари. А могут и до смерти. Ауешники еще те гниды. Ненавижу! И не потому, что папа мент — просто ненавижу, и все тут! Строят из себя крутых бандитов. Ну, ближе, ближе, твари!

И тут грохнуло! Да так грохнуло, что стеклянная коробка остановки заколебалась, зазвенела, а я едва удержался на ногах!

Вспышка! И по небу огненная полоса!

— Да е....ь!

Мои противники растерянно застыли там, где их застало. Что именно застало? Да кто же его знает, что застало! Первая мысль — америкосы бомбанули. А что — в Татищеве ракетные шахты, так что туда будут долбить в первую очередь, ну а до нас уже взрывная волна докатится. Кстати — тоже мало не покажется, тут расстояние по прямой сорок километров. Если положат в Татищево что-то большое — и тут будет кисло.

Еще вспышка! Еще!

Много, много вспышек!

Грохот, будто пролетел сверхзвуковой бомбардировщик! Вот ни хрена себе!

— Дым! Гля, пацаны, промысел по-ходу горит! — радостно взвизгнул один из парней — щас пожарники поедут! Ништяааак!

— Ты чо, ох...л?! — резко бросил крепыш, что стоял справа — Какой ништяк, внатури? И меня маман на промысле работает! Ты чо, радуешься, что моя мама сгореть может, а?! Ты чо, козлина, внатури, берега попутал?! Ты чо базаришь?! Как с гада щас спрошу!

Я потихоньку поднял сумку, повесил на плечо и пошел в сторону, стараясь не оглядываться на моих потенциальных противников. Лучше к следующей остановке дойду, не разломлюсь. Во-первых, эти твари вполне могут накапать на меня в ментовку, и я буду неправ. Ну — когда им челюсти переломаю. По закону я должен позволить им себя избить, и потом уже заявить в полицию. А если я все-таки переломаю им челюсти и носы — меня же и посадят. Потому что я боксер, а как известно — это отягощает вину. Потому что профессионально владею приемами рукопашного боя. А то что они сами занимаются дрыгоножеством — это никому не интересно. Пострадавшие-то они, а не я!

Дикость, конечно. Папа всегда ругается по этому поводу — дурное у нас законодательство. Кстати сказать, он всегда был за свободное владение и ношение короткоствольного оружия — тех же пистолетов. Мол, когда будут знать, что жертва может ответить — уже не так буро полезут. Наверное, он прав, хотя мама и говорит, что если раздать оружие всем желающим — сейчас и начнется беспредел.

Глупости, конечно. У нас вот дома два ствола — охотничьих, конечно. Папа еще с юности сохранил. Пятизарядка МЦ-21-12, и курковая тулка БМ, шестнадцатого калибра. Папа раньше ездил на охоту — зайцев гонял. Но последние годы не ездит — некогда. А ружья лежат, и патроны лежат. Выезжали как-то, стреляли по банкам. Он меня учил ружьями пользоваться — мол, в жизни пригодиться. Гораздо лучше кортика, точно можно от бандитов отбиться.

Почему кортика? Ну это анекдот такой, его президент рассказывал. Парнишка один взял, и сменял папин кортик на красивые дорогие часы. А отец обнаружил такое безобразие, и говорит: "Да, хорошие часы! А вот теперь представь, сынок: пришли в наш дом бандиты. Меня убили, твою сестру и и маму изнасиловали, избили. А тут ты — выходишь с часами, и говоришь: "Московское время двадцать часов пятнадцать минут!"

Я всегда смеялся, когда слышал этот анекдот, хотя и не совсем понимал — что может сделать кортиком какой-то там пацан. А вот ружьем — да! Если что — патронов у нас хватает. Всякое там АУЕ поляжет, как трава!

Помню, как первый раз выстрелил из бээмки. Мне десять лет было, я тогда еще мелкий был, ну и вот — приклад взял, да и на плечо положил. И жахнул!

Ох оно и лягнуло! Губу разбил, и указательный палец скобой рассадил. С тех пор знаю, что ружье — это серьезно, даже если оно и выглядит так несерьезно, как бээмка.

Мда, красиво! Нет, не ружье — красиво, хотя я обожаю оружие. Любое оружие! Ружья, ножи, мечи, пистолеты! В игре я всегда воин, "танк". Нравится мне мечом махать! В отца видать, он тоже оружие любит.

Красиво — на небе! Все небо в росчерках! Метеориты, теперь понятно. Только таких метеоритов я и не помню. Челябинский? Так он один был такой! А тут — все небо в полосах!

И снова жахнуло. Да не где-то, а рядом! Меня даже воздухом толкнуло! По Бакинской как раз ехал какой-то джип, или не джип — так от него осталась только кабина! Капот, двигатель — все разлетелось вдребезги! Мимо меня что-то мелькнуло — успел заметить, все-таки реакция боксерская. Когда опомнился после взрыва (не знаю, как его назвать — взрыв?!) — в огромном старом тополе торчит железяка. Не знаю, где в машине стояла эта кривулина длиной сантиметров тридцать и похожая на кривую букву "Г", но то, что она когда-то была в машине — это точно.

Мороз по коже продрал. А если бы чуть правее?! Ой-ей...башки бы как ни бывало! Самое интересное — люди в машине остались живы! И похоже — даже не пострадали. Вылез мужик, и с ним девчонка — оба видать в шоке, глаза вытаращили, смотрят на машину.

Жалко машину, ага. Новая была! Или был? Ну если джип — наверно, был. Если машина — была! По русскому у меня отлично. Я хоть и спортсмен, и мне положено быть тупым, с выбитыми мозгами (хе хе хе!), но соображаю. Читаю много. Отец приучил читать. Правда, теперь все больше слушаю — времени нет читать. Но зато везде слушаю — в автобусе, маршрутке, даже в спортзале (Тренер вначале ругался, потом отстал. Не мешает же!). Книжки слушаю.

Ну ладно — поглядел на аварию, и хватит. Домой надо ехать! И только тут дошло — а я ведь только что едва не погиб! И не только от железки — ведь метеорит мог попасть и в меня! Шлеп! Как жучка бы прихлопнуло!

Кстати, читал про то, как исчезли динозавры. Есть такая версия, что динозавров метеорит убил. Жили они себе, жили, жрали, все что шевелится, и вдруг...рраз! Метеорит в Землю шарахнул! Земля аж повернулась, полюса сменились. И там, где были леса — стала пустыня, где степи — лед нарос. Ну и так далее. В общем — климат сменился, и динозаврам кирдык. Я когда об этом прочитал, сразу подумал — а если?! И будут нас раскапывать, как динозавров! И вот, как нарочно — бах! И готово! Чуть не прибило каменюкой!

А дым над промыслом такой...конкретный. Неслабо горит! Опасное это дело. С Горы нефть в Волгу пойдет, потравит рыбу. Пляжи загадит. Несчастной Волге и так уже досталось — рыбы нет, грязная. Вся рыба внизу, до Волгоградской плотины, а у нас грязная помойка, а не Волга! Отец всегда ругается по этому поводу — эта ГЭС какое-то дьявольское сооружение. И что ведь творят! Вот сейчас, к примеру, нерест рыбы. Куда она нерестится? На кустики, на подводную траву возле берега — чтобы тепло, чтобы к солнцу поближе. Инкубатор, так сказать. И тут эти самые начальник с ГЭС дают приказ — открыть плотину! Сбросить воду! Слишком много ее накопилось, воды этой. Ну и открывают. Уровень воды падает, и вся икра остается на берегу. Высыхает. И как это назвать? Это даже не головотяпство, это преступление! За это сажать надо!

Я согласен с отцом, верю ему. Если он сказал — все так и есть. Папка редко ошибается, и только по незначительным поводам.

Пока думал о Волге, и вообще обо всем — подошла маршрутка, обогнув разбитый автомобиль, из нее посыпались люди, тут же изумленно оглядываясь на казненный джип. Я открыл дверь маршрутки рядом с водителем, и плюхнулся на сиденье. Хватит на сегодня приключений! Домой хочу! К маме! Щас борща натрескаюсь, и спать...устал, ей-ей. Впереди лето, впереди каникулы, и все будет хорошо, очень, очень хорошо!

8 июня. 10 утра. Настя Самойлова.

Вот это ее занесло в глухомань! А все мамочка! "Поезжай к бабушке! Отдохни! Там Волга! Пляж! И бабушка рада будет! Бабушку навещать надо!" Ага, навещать! А сама свалила с Арнольдом на Мальдивы! А Настя теперь должна протухать здесь, в дурацком Саратове! Засратове! Вот! Засратов! Тьфу!

Настя потянулась, от чего ее майка задралась едва не на шею, и задумчиво почесала левую грудь. Потом внимательно осмотрела ее на предмет прыщика, и недовольно поморщилась — сыпь какая-то, что ли? В этом городишке того и гляди подцепишь какую-нибудь дрянь! То ли дело — Москва! Чистота, порядок. Все выметено, все красиво. А здесь...пыль, дороги дрянные, да и люди честно сказать хреноватые! Саратов, одно слово!

Нет, она уже не саратовская! Она бОльшую часть жизни прожила в Москве! И не такая лохушка как здешние девки! Тут и ребят нормальных нет, не с кем пообщаться. О чем со здешними говорить? Московских новостей они не знают, а саратовские ей не интересны. Да и город ей не интересен. Волга? Да на кой черт ей это грязное болото?! Кстати — даже на пляж не с кем пойти! Она никого тут не знает!

Настя встала, подтянула трусики, подошла к зеркалу, висящему на стене. В это зеркало когда-то смотрелась и мама, перед тем, как отправиться на завоевание Москвы.

Мама была актрисой. Не самой успешной, хотя роли в кино у нее и были, но все-таки актрисой. Притом красивой, очень красивой женщиной! И в общем-то не дурой, это все говорили. Только вот не везло ей — ни с ролями, ни с мужиками. По крайней мере, она так говорила — не везет! Уже став постарше, Настя стала понимать, что все не так просто, что вряд ли мамины неудачи результат происков многочисленных завистников и врагов, что вполне вероятно — мама посредственная актриса которая только и умеет, что надувать губки и становиться в профиль с задумчивым взором, да при первой же возможности обнажает свое замечательное тело. На которое, само собой, имеется целая туча желающих.

И с мужиками все непросто — уж очень мамочка любит повеселиться, и лучше всего в компании мужиков. Мужики любят шлюх, без всякого сомнения, вот только женятся на них очень редко и неохотно. А маме очень хотелось замуж, очень! Возраст-то уже того...за тридцать! Скоро не помогут ни дорогие кремы, ни процедуры. Ботекс, операции — это все для замужней.

Настя ее прекрасно понимала! От матери она унаследовала кукольную мордашку, великолепное тело, тренированное в спортзале (модно быть спортивной и вести ЗОЖ!), а от отца, который растворился в неизвестном направлении после рождения Насти — холодный, расчетливый ум.

Дурой Настя не была, это точно, и трезво оценивала свои шансы. Вот закончит школу, а потом — куда? Неплохо было бы попробовать во ВГИК, но кто ее туда пропустит? Там все свои! А мама, при всей ее тусовочно-киношной деятельности, к своим никак не относится. Так, мелкая шлюшка-актриска, которой можно поделиться с другом. Не профессиональная путана, но...как-то близко к тому.

Противно, да. Настя такой не будет, точно!

Училась она на "отлично", не выпивала, наркотой не баловалась, занималась фитнессом и даже бегала по утрам. С мальчиками не тусовалась — в свои пятнадцать лет была не просто девственницей с нетронутой девственной плевой, но и не участвовала ни в каких игрищах, придуманных развитЫми и продвинутыми одноклассниками, в которых можно было получить сексуальное удовлетворения без обычного секса. Петтингом, так сказать. Никаких вписок, записок и всякого такого. "Руссише герлз — облико моралез!" — как она любила обламывать очередного желающего потискать ее не такие уж и маленькие, крепкие груди.

Нет, так-то она парней понимала — модельная внешность, шлюховатое, глуповатое личико, титьки торчат — никакого лифчика не надо — естественно, парням хочется познакомиться с ней поближе. Но ей этого не надо. Она знала, чего хочет — или ВГИК, или МГУ, потом богатый мужчина, и...все будет хорошо. Не как у мамы!

Именно мужчина, а не щенок, не разбирающийся в жизни и живущий за счет папаши. Мужчина, который будет носить ее на руках, холить, лелеять, и даст ей все, что она ни попросит! И она отдаст ему свою девственность, и свою душу. Потому что так правильно. А если он вздумает ее предать, попробует от нее отделаться — отсудит у него пару-тройку миллиардов зеленых, и будет жить в свое удовольствие. Вот так, и никак иначе!

Скучно. Вчера правда был прикол — метеоритный дождь! Вот это прикол, так прикол! Все небо в полосах! Как будто его кто-то исчеркал! Настя смотрела на полет метеоритов с лоджии — красиво просто невообразимо!

Потом слушала в новостях — оказывается, такой дождь прошел по всему миру, не только в России. Где-то даже с последствиями — разрушения, пожары и все такое прочее. Кстати — в новостях и Саратов упомянули, мол, на нефтепромысел камешек залетел. Занимаются тушением пожара, бла-бла-бла...все пожарные со всего города. Но отсюда не видать — потушат, чего уж там.

Настя снова зевнула и побрела в ванную, на ходу стягивая маечку и трусики. Снова посмотрела в зеркало — ну нравилось ей себя разглядывать, нравилось! Рост почти сто семьдесят! Ноги — от зубов! Соски торчат! Голубые глаза блестят! Золотые локоны кудрятся! Ну не хороша ли я?! Кто на свете всех милее, все прекрасней и белее?!

Нет, насчет "белее" — Настя белизну не любила. Красивый загар — наше все. И лучше чтобы никакого следа от лифчика и трусиков. Где в Москве загорать? Да что, соляриев мало, что ли? При каждом фитнесс-центре их как грязи! Мамочка следит за своей физической формой, и на Настю денег тоже не жалеет (Небось надеется на ней паразитировать, мамуленька! Когда в тираж выйдет!), так что Настя и занимается, и загорает. Загар ровный, красивый, золотистый. Жаль, что некому показать, но...если надеть короткие шортики, короткий топик и пройти по улице — сто процентов гарантии, что все парни и мужчины просто свалятся к ее ногам как подрубленные деревья!

Мамочка перед тем как отправить к бабушке в Саратов, посмотрела на нее этаким странным-престранным взглядом, и задумчиво так сказала: "Хороша! Мечта педофила!" И после этого законопатила Настю в Саратов на все лето. И Настя подозревает — почему. Арнольд, старый пердун, все зенки сломал, разглядывая Настину задницу. Похоже, что мама почуяла в дочери конкурентку. Мамочка тут собаку съела, в этих самых любовных делах, чует "зверя"!

Только Насте этот чертов волосатый кавказец не нужен. Что мама думает, Насте еще не предлагали? Да как минимум двое из ее сожителей предлагали Насте так сказать полный пансион в обмен на ласку и уступчивость! Пришлось даже сказать, что посадит идиотов — ей ...надцать лет, куда лезут, дебилы?

Но маме ничего не сказала. Будет скандал, и еще неизвестно, кто пострадает. Вполне вероятно — Настя. Те сразу откажутся, скажут, что она их соблазняла, мамаша легче поверит им, чем дочери, и...жить в Саратове у бабушки Насте как-то и не хотелось.

Кстати, эта вот поездка — как бы не стала роковой. Надумает мамаша, что Настя стоит на дороге к маминому успеху в личной жизни, и...прощай, любимая Москва! Прощай метро, прощай Арбат! Здравствуй, пыльный Саратов с грязной Волгой и разбитыми тротуарами. До восемнадцати лет — пока Настя не достигнет совершеннолетия и не пошлет мамочку по известному адресу.

Настя в сердцах фыркнула, подошла поближе к зеркалу. И правда — что за сыпь у нее на животе, чуть выше лобка? Нет, ну на лобке-то бывает сыпь — после бритья, сейчас все девчонки бритые, а "мохнашек" считают тупыми колхозницами, так что приходится соответствовать, но та сыпь совсем не сыпь, а раздражение! А тут...красное все! Как аллергия! А на что аллергия? У Насти нет аллергии. По крайней мере — не замечала. Вот мама каждое лето сопливится, капли в нос капает, а Настя — нет. А тут...

Ладно, все потом! Сейчас душ примет, потом разберется — что и как. Надо посмотреть в аптечке — у бабули должны быть лекарства от аллергии, надо только хорошенько поискать.

Встала в ванну, задвинула пластиковую занавеску. Включила воду, отрегулировала, стала поливать себя, стараясь не намочить волосы. Потом сушить, расчесывать — задолбаешься! Неохота. Вечером если только.

Кстати, а где бабуля? На рынок небось пошла, он тут рядом. Старается накормить внучку свеженьким.

Хорошая она! Не то что раздолбайка мамаша... Та сунет денег, и вроде как выполнила родительские обязанности. А поинтересоваться — как у дочери учеба, как себя чувствует, в конце-то концов — как самочувствие узнать, можно хоть когда-нибудь?! Сколько Настя себя помнит, с тех пор, как уехали в Москву — она одна. Или с няней, которой до нее, до Насти, совершенно фиолетово, лишь бы время отбыть.

Бабуля конечно достает своей заботой, но...приятно, когда о тебе заботятся, когда за тебя переживают! Когда чувствуешь, что ты не одна. Бабуля вообще-то врач, до недавних пор в поликлинике работала, сейчас уже не работает. На пенсии. Скучно ей — вот Настю и тетешкает. Да пусть... не дай бог помрет — никому больше Настя не нужна будет. Так она раз и сказала: "Эх, внученька, внученька...вот помру, и никто о тебе больше не позаботится! Никто тебе подушечку не поправит, одеялку не подоткнет! Мамаша непутевая, ей только задом вилять. Надеюсь, у тебя жизнь сложится по-другому!"

Настя тоже на это надеялась, и даже очень. Очень.

Вдруг затошнило. Да так затошнило, что Настя не удержалась, согнулась в спазме, и фонтаном выдала все, что у нее было в желудке. А так как в желудке почти ничего и не было — сеанс рычания вышел гораздо более мучительным, чем мог бы быть. Одна желчь, слизь, и...и больше ничего.

Когда Настя пришла в себя, тяжело дыша и отхаркиваясь, первое, что пришло в голову — надо позвать бабулю. Позвонить бабуле! Она все устроит! Она вылечит — что бы это ни было! Хоть холера, хоть чума — против бабули не устоят! Порвет за Настю!

Смыла с опоганенных бедер рвоту, быстро вытерлась, побрела в свою комнату на поиски айфона. Подташнивало, голова кружилась, в глазах все плыло. Остановилась у зеркала, посмотрела на себя и с ужасом потрогала живот пальцами правой руки. Живот был багровым, будто ошпаренным кипятком — и притрагиваться к нему очень больно!

Превозмогая слабость, достала из шкафа чистые трусики, майку, оделась. На всякий случай достала еще и уличную майку, и шортики — вдруг придется скорую вызывать? Не хочется сверкать почти голым задом перед врачами.

Из глаз потекли слезы — что с ней?! Что это такое?! Она ведь вообще практически не болеет! Даже грипп, и тот ее обходит стороной, когда полкласса "отдыхает" по справке, а тут... Саратов! Чертов Саратов! Говорят, здесь проводят испытания химического оружия! Или уничтожают? А еще — тут есть институт "Микроб", где разрабатывают всякие гадости-вирусы, чтобы заражать врагов! Может оттуда какая-то пакость вырвалась? А что, как в фильмах про зомбаков!

Снова затошнило, и Настя побрела в ванную, искать тазик. Про айфон она уже забыла. Настя всегда была очень чистоплотной девушкой, потому физически не могла наблевать на ковер у кровати. Да и вонять потом будет...

Тазик нашелся — старый, еще советский. С розами по эмали и отбитым боком. Настя помнила его всю свою жизнь, похоже, он был гораздо старше ее самой. Поставила тазик у постели, и только тогда вспомнила про айфон. Достала его с полки, набрала номер бабули. Та ответила практически сразу, видать сама хотела звонить. И голос ее был встревоженным:

— Настюш, с тобой все в порядке?! Тут такой ужас, похоже что эпидемия! Ты не выходи из дома, я скоро приду!

— Бабулечка, приходи скорее! — выдавила из себя Настя, борясь с приступом тошноты — Мне очень плохо!

И потеряла сознание.

8 июня. 10 утра. Андрей Комаров.

Плохо. Мне было ОЧЕНЬ плохо! Началось все утром, часов в девять. Я собирался сегодня поспать подольше — святое дело, каникулы! Можно дрыхнуть, и никто не начнет кричать у тебя над ухом: "Подъем! В школу пора!". Родители все это понимали, и посмеиваясь старались не разбудить. На столе — вареные яйца вкрутую, лучший завтрак для спортсмена, вазочка с вареньем, хлеб под салфеткой, ну и записка, это уж само собой. Обычно в ней пожелания, типа: "Хлеб в печи, вода в ключах, а голова на плечах!" Ага, "Мальчиш-Кибальчиш". Папа мне читал его в детстве, когда я еще не умел читать. Мы лежали рядом, я касался головой его литого плеча, а он читал глуховатым басом, стараясь менять интонации, когда говорил за разных героев. Хорошо было! Очень хорошо!

Хотя мне и сейчас хорошо. Хмм...было хорошо. Пока не проснулся от дичайшего приступа тошноты! Меня просто скрутило пополам, и я едва успел добежать до унитаза — плюхнулся на колени, и давай рычать! Глотку жгло, перла кислота из желудка — съеденное вечером успело перевариться, так что кроме желчи и соляной кислоты — больше ничего. И тем хуже для меня.

Может молока попить? Чтобы хоть чем-то было блевануть?

Только подумал о молоке, и вообще о еде — так меня тут же снова начало полоскать. Нет, не то! Если регидрону выпить? Должен где-то быть. Мама всегда говорила — если отравлюсь, и меня начнет рвать, так сразу регидрон пить. И воды — много. Мама врач, ей видней.

Поднялся, пошел умываться, смывать с губ вонючую слизь. Смыл, прополоскал рот, глянул в зеркало, и ахнул! Живот весь красный! Ну просто как рак — красный! И с какого хрена?!

На всякий случай нашел тазик. Поставил его у кровати и плюхнулся на постель, чувствуя, как тяжело толкается сердце. Голова кружилась, слабость — аж руки трясутся. И что делать? Маме звонить? Хмм...ну не папе же. Кто у нас врач? Папа только калечить. Злодеев. Хотя уверен — перевязку он может сделать просто мастерски. Я раз руку себе распорол — вон, шрам на запястье — он так ловко повязку наложил, даже мама удивилась и спросила, чего она о нем еще не знает. Он только отшутился, мол — чего не знает, того и знать не надо. "Есть много на свете друг Горацио такого, что неизвестно нашим мудрецам".

Ага, папа не смотри что на вид громила, тупой ментяра — он Шекспира наизусть цитирует, считает в уме как компьютер, и на гитаре играет. Песен знает — море! Кстати — и поет неплохо.

Нашел смартфон, только собирался звонить маме, и...вот она! Как чует!

— Сынок, ты уже не спишь?

— Мам! (я хохотнул, через силу, борясь с тошнотой) Если я нажал на кнопку вызова — значит уже не сплю, как ты думаешь?

— Сынок, с тобой все в порядке?

— А ты откуда знаешь? — вырвалось у меня.

— Что?! — всполошилась мама — С тобой плохо, да? Живот красный, тошнит, голова кружится?

— Да... — немного растерялся я, и тут же сообразил — Что, я не один такой, да?

— Да! — голос мамы стал деловитым и внешне спокойным, хотя я чувствовал нотки сдерживаемого возбуждения — Никуда не ходи. Лежи. Я скоро приду! У нас эпидемия — в основном дети. Есть и летальные исходы — в основном младенцы. Сынок, все очень серьезно! Держись, я скоро!

Я ничего не ответил — а что говорить? Мама все сказала. Теперь лежать и ждать, когда она изгонит из меня бесов по имени "болезнь". Что за болезнь — ей виднее. На то она и врач! И мама. Мама меня в обиду не даст!

Меня снова скрутил приступ тошноты, и я перегнулся с кровати к тазику. Уыааа...ыыы...ох, и хреново же мне! Как хреново!

8 июня. 12 дня. Вадим Гладин, он же Глад.

Козлы! Все — козлы! Благополучные, бессовестные козлы! Мамаша с папашей — такие правильные, такие улыбающиеся, а как придут домой — и давай рассказывать, какие все вокруг твари, мрази и гавно. Этот гавнюк козни строит, подсидеть хочет, эта — насосала себе должность, и теперь командует. А та...в общем — все твари, все гады, и все зла желают.

Вадима всегда бесило это двуличие! Эта подлость! То ли дело — пацаны! Все свои, все живут по правилам — Арестантский Уклад Един! Если ты правильный пацан — отвечаешь за свои слова. Если ты козел, петух — значит сидеть тебе под шконкой! Это Закон!

Глад ненавидел всех. Одноклассников, которые считали его придурком за то, что он медленно соображает и плохо учится. Одноклассниц — за то, что считают его уродом и хихикают над ним. Учителей, которые угнетают, заставляют учиться и ставят двойки. Ненавидел всех благополучных, всех веселых, всех довольных жизнью!

Он мечтал собрать свою банду, типа "Бригаду", и стать Белым. Чтобы он такой в кожаном плаще, весь красивый и опасный, резкий как удар грома, а все оглядываются и говорят: "Это Глад! Гляди — это Глад!" И все девки его. Все! На кого покажет — та и его девка! И сделает все, что он захочет.

Глад знал, что он захочет. Не зря пересмотрел сотни и тысячи роликов порнухи. Только вот на деле попробовать ему никак не удавалось. Девчонки его игнорировали — он ни ростом, ни красотой не вышел, а денег у него никогда не было. Родители жадные, хотя денежки у них точно водились — все-таки в "нефтянке" работают. Вечно копят, копят, копят! Ни одеться как следует, ни в кафе девчонку сводить.

Ну, ничего! Когда-нибудь он поднимется, станет авторитетом, и уже тогда...они пожалеют, что не замечали! Горько пожалеют эти девки!

Чтобы компенсировать недостаток роста, Глад пошел заниматься в секцию каратэ. Вел ее бывший спортсмен Кирилл Петрович, мужчина за сорок, крепкий, жилистый. Поговаривали, что в девяностые он бандитствовал, но потом его "закрыли". Отсидел, вышел, и устроился работать на СТО электриком, а три раза в неделю вел в спортзале школы секцию каратэ.

От него Глад и узнал об арестантском укладе, о том, как нужно жить правильному пацану.

Его тренер заметил сразу — Глад выделялся своей злостью, резкостью, нетерпимостью. Ну и делал успехи в тренировках. Потом к Гладу присоединились еще трое пацанов. С ними он приходил и на квартиру к тренеру — там пили чай, разговаривали о жизни, и тренер учил их, как выжить в этом злом мире. Учил правильным вещам — уважению к старшим по масти, к тому, как надо вести себя с правильными людьми, и что делать с лохами.

В принципе Глад и сам все это примерно знал, но тренер дал ему расклад — точный, правильный, по-понятиям. Не раз он им говорил, что хочет воспитать пацанов сильными людьми, настоящими жиганами! Теми, кто не боится никого во всем мире! Фартовыми!

Об их встречах никто не знал. Тренер сразу предупредил — никому ни слова. И еще — чтобы Глад подбирал стоящих пацанов — можно и не из школы, можно с других микрорайонов.

Глад не было дураком. Он понимал что делает "Петрович", как они его звали. Тому нужна была своя организация, своя ОПГ. И он хотел воспитать бригаду из своих учеников. Но Вадим был совсем не против. Почему бы и не так? Работать он не хотел, а денег очень хотелось. Петрович был подкован и юридически — учил, как не попасться на деле, как разговаривать с мусорами, если уже влетел. И как себя вести на зоне — чтобы приняли настоящим пацаном. Намекал, что есть у него там связи, и если что — поможет. Он в авторитете.

Но Глад не собирался всю жизнь сидеть под Петровичем — пусть только наладит, а там и видно будет. Он, Вадим, гораздо умнее, чем все думают. И он еще всем покажет! И Петровичу — тоже. Потому что и тот считает Вадима полоумным злобным недомерком! Глад знал — считает! Хотя вслух это и не говорит. Мол, с головой у Вадима не все в порядке!

С головой у Вадима и правда было не все в порядке, это знали все, и знал он сам. В раннем детстве он едва не убил одногруппника в детском саду — бил его металлическим совочком до тех пор, пока подбежала воспитательница и остановила побоище. Вадим рассек ему губу, бровь, и едва не выбил глаз. Вадима из детсада убрали, водили к психологу, к психиатру, но никаких отклонений не нашли. Дети — маленькие звери! Что у них в голове — только бог ведает. Вот таким был вердикт светил психиатрии и психологии. Воспитательницу уволили — за то что недосмотрела, побитый был внуком главного инженера крупного предприятия — скандал до небес!

Потом Вадим едва не убил мальчишку уже в школе — но никто не знал, что именно он это сделал. Вадим подкрался к нему со спины, когда тот шел из школы домой, и ударил его обломком кирпича в затылок. Мальчишка выжил, но с тех пор стал заикаться, и носил очки с толстыми линзами — сильно ослабло зрение. За что Вадим его ударил? За то, что тот посмел неуважительно с ним говорить в школьном коридоре. Вадим врезался в него, когда бежал в туалет, и мальчишка (он был на два года старше), обругал его и назвал корявым недомерком. Ладно бы там козлом, или матом обложил — а он вот так, интеллихентно! "Корявый недомерок, у тебя глаза есть?!" В общем — он едва не лишился своих глаз. В открытую Вадим с ним тогда бы не справился — тот был рослым парнишкой, но вот так, исподтишка — запросто.

Были и еще случаи, о них Глад вспоминал с удовольствием, как о приятном, памятном событии. Исцарапать новую машину соседа, вымазать гавном дверь бабке, которая сделала ему замечание, уже и не помнит — за что. Яд разбрасывал — подкармливал соседских кабыздохов, и потом смотрел, как они катаются на земле, умирая в страшных мучениях, а их хозяева воют, не зная что делать и куда бежать. В такие моменты он чувствовал себя удивительно сильным, живым, он буквально...испытывал сексуальное удовлетворение о того, что кому-то плохо и больно. Но признавать себя маньяком Вадим не собирался. Он нормальный! Это все вокруг твари и мрази! Не он такой, жизнь такая!

А потом и до гоп-стопа дело дошло. Не так, чтобы очень — чисто ради развлекухи. Ну а если что-то перепадет, какие-то копейки, так почему бы и нет? Телефон у лоха можно отжать, продать. Но это уже редко. И в другом районе. Специально в Ленинский ездили, чтобы попробовать. Два раза неплохо прошло, на третий менты чуть не накрыли. Еле ушли.

Ментов Глад ненавидел всей своей душой, как волк ненавидит собак. Волк — гордое животное! Живет с крови! Собака — мерзкая тварь, и ловит волков. Менты — собаки, их надо уничтожать!

Когда увидел у остановки Андрюху Комарова, "Комара", внутри просто все взыграло! Вот же мразь! Высоченный, плечистый, морда — как и киноактера! Небось девки кипятком ссут, когда его видят! Боксер херов! Когда с ним вместе учились, он был еще рыхловатый, лох лохом, а теперь — вон чего! Даже двигается по-другому, от бедра, как тигр! Скотина!

Да, Глад ему завидовал. Просто до воя завидовал! Он всегда хотел быть таким — красивым, уверенным в себе, сильным. И куда рыхлость-то у Комара подевалась? Гаденыш...

Осилят его отмудохать? Да пошел он! Их четверо! А он один! А можно слегка и ножичком пописАть...сразу прыти поубавится. У Карла дубинка еще есть — пружинная. Так оттянет — мало не покажется!

Глад не мог думать ни о чем, кроме того, как Комар сейчас будет валяться на земле, хрипя и заливаясь кровью. Как и положено мусорской прокладке! Бей мусоров! АУЕ!

Не получилось. Когда по небу полетели метеориты, начался шум, пошла суета, этот ссыкун Комар под шумок и смотался. Ну, ничего! Они с ним еще встретятся! Кстати — Комар помнит, где тот живет. Можно как-нибудь вечерком поторчать в подъезде, дождаться.

Постояли, посмотрели на то, как падают метеоры, а потом разбежались по домам. У одного мамаша дежурит на промысле, другой что-то якобы вспомнил, дело важное и неотложное, третий еще что-то. Так теперь одному Гладу тут торчать? Тоже домой пошел.

Дома как обычно — нытье мамаши, обвинения в том, какой он неуклюжий болван и толку от него не будет никакого, невкусный ужин — мамаша за всю свою жизнь так и не научилась готовить, из-за чего у них с папашей вечные скандалы. Тихие скандалы, не вылезающие за стены квартиры. Ведь семья-то: "...такая хорошая, такая хорошая! Уважительные! Всегда здороваются!" Знали бы вы, дуры старые что про вас говорят в этой "хорошей семье"! Небось уши бы в трубочку свернулись!

А потом лег спать. Честно сказать — что-то не по себе. Простыл, что ли...температура вроде как поднялась.

Утром проснулся от того, что скрутил невероятный, жестокий приступ рвоты! Да такой, что и добежать до сортира не успел! Выблевал на пол, потом минут пять содрогался в спазмах, пытаясь выкинуть вместе с желчью и сам желудок, и только когда организм успокоился, побрел за тряпкой и ведром. Надо убрать. Во-первых, воняет. По жаре нюхать еще и блевотину — это выше всяких сил. Родичи, жлобы херовы — не ставят кандюк! Типа — "от него болеют"! Да хер там! Жадные, вот и все! И денег стоит, и электричество палит. "Что того лета-то?! Два месяца! Потерпел, вот и закончилось! И зачем нам сплит-система?"

Два месяца! Арифметики хреновы! А он тут мучайся, потей! И окно не откроешь, во-первых там такая же жара, как и дома, во-вторых — пыль с улицы! Пятиэтажка, последний этаж, и никакого тебе чердака. Сковорода, да и только.

А ведь какие-то сволочи живут и в хрен не дуют! Прохладным воздухом наслаждаются! Тот же Комар — у него родаки нежадные, и бабло имеют. Мамаша врачиха, папаша — "мусор", а "мусора" всегда с граждан бабло имеют! И честных бродяг щемят! Ууу...твари!

Стоя на коленях, убрал блевотину, а потом добавил в ведро новую порцию рвоты. Теперь полоскало гораздо дольше, просто вывернуло наизнанку, сил нет! Дотащил ведро до сортира, вылил в унитаз и взял ведро с собой. Поставит у кровати, как после пьянки. Туда будет делать свои делишки.

Где сука родаки?! Работают? Бабло куют? Пока он тут подыхает!

Отравился, что ли? Мамочкиной жратвой? А что, запросто! Только языком трепать может, а чтобы вкусно сготовить — так ни хрена! А вот у Комара мамаша небось вкусно готовит. Тварь смазливая!

И что это все время Комар в голову лезет? Сам не понял. Не видел его...сколько? Года два? Три? Тогда он еще мелкий был, а щас...сука! Башку бы ему отрезать, гаду! И сделать из нее тсантсу! Гыыыы...ага, точно! В кино видал — в Южной Америке головы отрезают и уменьшают, с кулак величиной делают. Вот бы и Комара так! Подвесил его у кровати на ниточке, и щелкаешь по носу: "Что, Комар, молчишь? А помнишь, как ты языком трепал лишнего? То-то же...повиси, повиси! Гыыы..."

12 июня. Около 12 часов дня Андрей Комаров.

Я с трудом открыл глаза, и обнаружил, что нахожусь у себя в комнате. Пахло чем-то кислым и вонючим, и я через пару минут размышлений пришел к выводу, что это несет от меня. Я так вонял. Простыня прилипла к телу, на груди, с которой простыня сползла, виднелись следы чего-то неприятного, теперь уже засохшего. Видать — выблевал себе на грудь.

Итак, похоже, что на скорой меня не увезли. Я потерял сознание, и остался лежать в своей постели. В принципе это даже хорошо — ну на кой черт мне больница, что я там не видел? Дома свой врач! Уж мамуля-то знает, как и что лечить! Врач она от бога — так все говорили.

Кстати, ее уже давно звали работать в платную клинику, большие деньги обещали. Но она не пошла, типа — а кто тут останется? Кривая Машенька?

Я когда первый раз эту Машеньку увидел — обомлел! Пришел маму навестить на работу — ключи забыл от квартиры. Ну и вот — эта Машенька реально кривая, у нее глаза в разные стороны смотрят. Мало того, у нее страшные кривые зубы и еще — признаки церебрального паралича. Она как-то подергивается, и руками двигает странно. Как можно было больного человека поставить терапевтом — я не знаю. Маму спросил, так она плечами пожала. Мол, почему бы и нет? Ее главная задача отправить посетителя к узкому специалисту, направление выдать. Жалуется на уши — к лору! Жалуется на глаза — ясно куда, не к проктологу. Ну и так далее. Но вот назвать ее настоящим доктором — язык не повернется. Все дельные врачи поуходили в платники, и кому работать? Или совсем никудышные, или упоротые на теме справедливости, такие как моя мама. Ну вот не может она бросить своих пациентов, и все тут! И черт с ней, что зарплату платят нищенскую — зато у нее совесть чиста!

Папа в принципе не протестовал — мол, поступай, как знаешь. Прокормлю! Вот так и живем — дворцов не нажили, но совесть чиста. Иногда даже обидно — люди вон в бассейнах купаются, на Мальдивы катаются. А мы...

А мы счастливы, черт подери! И все нам завидуют! И думают, что мы богачи! И пусть завидуют — всякие там Вадики и Хренадики. Пусть! Все у нас хорошо!

Я услышал тяжелые, шаркающие шаги и попытался подняться. Сразу закружилась голова, но...меня не вырвало. Кризис, похоже, прошел. А сколько же времени я валялся?

Вошел отец. Он был в форменных штанах, форменной рубахе. Галстук, который он расстегнул, болтался на груди, держась на заколке. Лицо бледное, руки по локоть обнажены, закатал длинные рукава рубахи. Почему-то вдруг подумалось — а почему он не в летней рубашее? Ну той, что с короткими рукавами?

Отец пошатнулся, едва не упал, и я с шумно выдохнул, не веря своим глазам:

— Паап...

Получилось плохо — я каркнул, прохрипел, почти и не разберешь, что сказал. Но отец понял:

— Очнулся? Хорошо.

Он так же с видимым усилием взял стул, придвинул его к кровати и взгромоздился на него тяжело дыша, задыхаясь, будто пробежал длинную, очень длинную дистанцию. Я всмотрелся в папины глаза — они были странными. Белки глаз желтые, как у больного гепатитом (Мама врач! Я все медицинские энциклопедии перечитал!). Посмотрел на руки — пальцы дрожали, будто папа был с тяжелого похмелья. А я ведь знал — он не пьет! Так в чем дело? И...где мама?

— А мама где? Пап, мама где?

Отец смотрел на меня тяжелым, немигающим взглядом, и мне стало нехорошо. Очень нехорошо! Сердце застучало резко-резко, будто пытаясь вырваться из груди.

— В соседней комнате, сынок...

Голос отца был глухим, и каким-то мертвым. И я решил переспросить:

— Она больна? Пап, а с тобой что? Вы заболели? Что, эпидемия какая-то? Сколько я тут уже лежу?

Отец помолчал, будто собираясь с силами, а потом...потом закашлялся. Он кашлял долго, мучительно, будто пытаясь выхаркать легкие, и когда вытер рот ладонью, выдав последнюю дозу кашля, я с ужасом заметил что ладонь стала красной! Кровь! У него — кровь!

— Сынок... — отец замолчал, и было видно, что говорить ему трудно — ты у меня уже взрослый, настоящий мужчина. Ты должен держаться. Слышишь? Ты должен выжить! Не смотря ни на что — выжить! Как все получится — я не знаю. Но уверен — ты, и такие как ты выживут. Я научил тебя всему, чему смог. Чему успел... Ты самостоятельный, умный, сильный. Ты сможешь выжить, я знаю...

Он снова замолк, и я тут же вклинился в монолог:

— Да пап! Ты что?! Да что случилось-то?!

— Мама умерла, сынок — отец посмотрел на меня мертвыми желтыми глазами и я неверяще помотал головой:

— Нет! нет! Не может быть! Я не верю! Нет!

— Сынок! — отец повысил голос, и я внезапно услышал прежнего отца — жесткого, резкого, бескомпромиссного. Настоящего солдата!

— Сынок, слушай меня и не перебивай. Мне осталось немного, и я должен успеть тебя хоть немного проинструктировать. Помочь, чем могу. Слушаешь? Успокоился?

— Слушаю! — всхлипнул я, утирая слезы с глаз. Я едва его слышал, мне будто вату натолкали в ушные проходы. Мама умерла! Мааамаа! Мама...мама...мама...ааааа!

— Слушай. Ты помнишь те метеориты, что упали седьмого июня? Так вот — это был метеоритный поток, который падает на Землю каждый год уже сотни лет. Или тысячи — я не разбираюсь в этом. Но в этот раз метеориты принесли с собой какую-то гадость, распространившуюся по всему миру. Метеориты упали на всех континентах. На всех! Зацепило все страны. И люди начали умирать. Вначале тошнота, покраснение кожи, потом начинается разрушение внутренних органов — печени, легких, сердца. Кровотечение, и...смерть. Но не все. Умерли все дети до десяти лет возрастом. Умирают взрослые — старше пятнадцати лет. Болезнь развивается с разной скоростью, в зависимости от иммунитета. Некоторые умирают за считанные часы, а некоторые живут несколько дней. Два. Три дня. Не перебивай! Я скоро...мне мало осталось, я ждал, когда ты очнешься, не мог уйти. Мама умерла вчера утром. Она заболела одной из первых — к ней везли больных детей. Лекарства не помогают. Никакие антибиотики не берут этот вирус — если это вирус. Как уже сказал — выживают только дети и подростки от десяти до пятнадцати лет. Но тоже — не все.

Отец помолчал, и вдруг грустно улыбнулся:

— Помнишь, я тебе когда-то читал сказку, она называлась "Праздник Непослушания"? Ну там еще родители оставили непослушных детей в городе и ушли. Вот теперь такой...праздник. И вы, непослушные дети, остаетесь одни. Вам жить, вам поднимать цивилизацию.

Замолчал, повесив голову и уперев взгляд в пол, а через минуту снова заговорил:

— Надеюсь, новая цивилизация будет лучше новой! Хотя очень в этом сомневаюсь. Уж слишком часто дети похожи на родителей. И ладно, если дети такие как ты — мы с мамой все-таки были совсем не плохими родителями, ведь правда же? Жили честно, людей не обижали, не воровали и не грабили. Жили, как могли. Мама так вовсе святая...была. (У меня снова потекли слезы — мама! Маамаа!) Я-то в своей жизни много чего повидал! Кровь, смерть, подлость... Эх, жалко, не успел с тобой поговорить, как мужчина с мужчиной! Все ждал, когда ты повзрослеешь, когда поймешь! Дурак был. Ты и так уже давно все понимаешь, и побольше многих взрослых. Может сейчас успею хоть что-то сказать. Не плачь, сынок. Ты должен быть сильным! Забудь про слезы! Теперь — ты не должен плакать. Никогда!

Пауза, секунд пять, и снова:

— В общем, так, сынок, о главном: в моем шкафу, на самом дне — книжка лежит, толстая такая. Она там такая одна — черная, с тиснением. "Капитал" этого самого Маркса, ни дна бы ему, ни покрышки. В книге — пистолет. Это обычный "Макаров". Он нигде не зарегистрирован. Я привез его с войны. Там же, в картонной коробке — патроны, две пачки, и два запасных магазина. Возьми этот пистолет, и ходи теперь с ним. Понял?

— "Капитал". Пистолет. — послушно повторил я — Пап, а если кто остановит? Увидят? В тюрьму ведь посадят! И зачем он мне?

— Сынок, некому останавливать. Из нашего отдела в живых остался один я. Здоровье у меня покрепче, чем у остальных, вот и дотянул до тех пор, пока ты очнешься. Власти нет. Полиции нет. Никого нет, сынок! Зачем пистолет? Затем, чтобы ты остался жив. Я предполагаю, что образуются банды из подростков. Если в благополучное время они вытворяли такое, что в голове не укладывается — били, поджигали сверстников, убивали, насиловали — представляешь, что будет теперь, когда не осталось никаких сдерживающих факторов? Будут банды, будут грабежи и насилие. Потом все устоится, подростки повзрослеют, создадутся поселения, но до тех пор крови прольется — море. И я хочу, чтобы ты выжил. Я очень хочу чтобы ты выжил, сынок! Я тебя научил стрелять — пистолет ты знаешь, можешь и собрать, и разобрать. И автомат. Вот еще что — когда соберешься с силами, сходи в отдел. Там есть оружейная комната, ключи от нее у дежурного. Попробуй попасть в дежурку — скорее всего она будет закрыта, но ты что-нибудь придумай. Я хотел сам взять оружие, но пока за мамой ухаживал, боялся отойти, а потом...потом уже не смог. Не дойду. А уж принести что-то — вообще речи нет. В оружейке автоматы, в основном укороты калибра пять сорок пять. Но есть и пулемет, ПКМ, с магазином как у калаша, длинный такой магазин. Еще — пистолеты "Макарова". Тебе нужно будет забрать все, что сможешь — оружие, бронежилеты, рации — все пригодится. Главное, чтобы не попали в руки ко всяким там АУЕ. Эта мразь будет творить беспредел, и тебе придется поискать себе сторонников. Вооружить их, научить стрелять — если не умеют.

Вот еще что...ружья забери — там по три сотни патронов к каждому, все с картечью. На всякий случай держал...ну так, вдруг чего. Они уже давнишние — сравнительно, конечно — но "протухнуть" не должны бы. Да, насчет пулемета! Это считай тот же калаш, ты с ним легко разберешься. Я тебя учил автомат разбирать и собирать, а стрелять из него уже приноровишься. Главное длинными очередями не сади — перегреешь ствол — и кирдык. Короткие очереди, два-три патрона. К нему в оружейке должен быть запасной ствол, поищи. Не уверен, что он есть, но надеюсь — есть. Но как менять — не расскажу, надо показывать. Сам разберешься.

Ну что еще сказать...помнишь Мальчиша-Кибальчиша? Каравай в печи, вода в ключах, а голова на плечах! Не плачь, сынок, не надо!

Широкая ладонь легла мне на лоб, вытерла щеки, и я еще сильнее захлюпал носом — ну зачем я очнулся?! Зачем?! Чтобы остаться одному?!

— Дальше, слушай меня. На столе — ключи от нашей машины. Поедешь к отделу на ней. В нее же и загрузишь оружие. Еще — магазины свободны, открыты — грузись продуктами. Консервы, крупы, все, что не скоро портится, и что можно будет есть долго и сытно. Пока электричество есть, но думаю — скоро его не будет. Все те, кто работал на ГЭС — скорее всего умерли. Из города уезжай подальше. Например — в Москву. Поясню почему надо уехать — выше нас, в Балакове — атомная станция. Когда она жахнет — а в конце концов все-таки жахнет если ее не успеют заглушить — Волга будет полностью отравлена радиацией, а вся вода, что мы пьем — из Волги. Нужно уходить, тут скоро будет сплошной могильник. Почему в Москву? Потому, что город огромный, запасы продуктов и вещей огромные — выжить будет легче. Много свободных домов, квартир. На зиму найдешь дом с печкой — проживешь. Повторюсь — найди себе соратников, один не выживешь. Ну, вроде и все. Жаль, что так вышло, сынок...

Отец крепко зажмурил глаза, и снова посмотрел на меня:

— Я прожил хорошую жизнь. У меня была мама. У меня есть ты. И я ухожу без страха. Я воевал, я мог быть убит давным-давно, но бог мне дал вас с мамой. И я счастлив. Прощай сынок. Еще увидимся. Только постарайся, чтобы это случилось как можно позже. Обещаешь?

— Обещаю, пап! — я сглотнул слезы, и попытался встать, но руки подломились и снова плюхнулся на кровать. Да что за черт! Ну почему такая слабость?!

— Это пройдет, сынок — ободряюще кивнул отец — первые часы у всех так. Потом нормализуется. Полежи, отдохни, скоро поднимешься. Я продуктов натаскал сколько смог — в кухне, и в холодильнике. На лифте не езди — может отключиться энергия, и застрянешь наглухо. Ну, теперь все. Я к маме пошел. И это...сынок...если сумеешь нас похоронить — значит, сумеешь. А не сумеешь — и не надо. Оставь нас здесь. Нам уже будет все равно. Нас тут нет. Мы далеко. Мы с тобой. Мы всегда будем с тобой!

Отец тяжело встал, пошатнулся, но удержался на ногах. Наклонился ко мне, опершись о спинку кровати, коснулся губами моего лба. Потом разогнулся и пошел прочь из комнаты, с трудом поднимая ноги, и было видно, как трудно ему идти. В соседней комнате скрипнула кровать, и все затихло. Совсем затихло! Не было слышно гула машин, не играла музыка, никто не кричал и не шумел на улице — мертвая тишина. И только холодильник в кухне вдруг включился и негромко загудел, забулькал охлаждающей жидкостью.

Я лежал еще полчаса, прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Что ожидал услышать — не знаю. Может стоны боли, хрипы? Или прощальные слова отца? Или его шаги? Но все было тихо. И тогда я снова сделал попытку подняться. Руки тряслись, меня прошиб пот, сердце заколотилось так, что думал — разорвется. Но когда спала красная пелена — обнаружил себя сидящим на кровати, и даже вполне соображающим. Теперь только подняться, и...

Ну да, само собой — грохнулся на пол. Да так, что аж пол затрясся. Все-таки семьдесят пять килограмм, не хрен собачий! Как говорил мой приятель по секции Митька Круглов.

Кстати — вот и первый мой соратник! Только бы добраться до него, он на Горе живет. На Соколовой горе. У нас ее для краткости все зовут просто Горой. Там всегда нефтяники жили, но потом и много других понаехало — кавказцев, например. Даже целая община кавказская образовалась.

Митька рассказывал, что они, эти "черные", одно время стали на Горе мазу держать. Мол, мы крутые, все нам пох! Тогда все соколовогорские объединились, и так заезжих отмудохали, что те сразу куда-то попрятались. Они всегда так — когда толпой, так сразу герои. А когда видят, что проигрывают — так и разбегаются. Только грозятся: "Я тибя парэжу! Я тибя нажом удару!". Они всегда с ножами ходят, да.

Подняться я не смог, так, на четвереньках и пополз. Медленно, стараясь не свалиться и не удариться об углы. И дополз.

Папа и мама лежали рядом. Папа положил мамину голову себе на грудь, обнял за плечи. Так и умер. Он наверное умер сразу, как дошел и лег. У него всегда была железная воля, и папа не мог себе позволить умереть, не выполнив задачи. Его задачей было — дать мне задание, а потом дойти к маме и умереть рядом с ней. И он дошел. Истекая кровью, хрипя истерзанными мерзкими бактериями легкими.

Я смотрел в спокойные лица моих родителей, стараясь запомнить их такими, какими они были сейчас — пока еще не тронутые тленом, будто заснувшие тяжелым больным сном.

Никогда. Никогда! Какое это страшное, ужасное слово! Никогда больше я их не увижу живыми, не поговорю, не посмеюсь с папой, не уткнусь в мамины пахнущие ромашковым шампунем волосы. НИКОГДА! Теперь — я один. И я должен сделать то, что обещал отцу! Я должен выжить! Во что бы то ни стало — выжить!

Но я не ушел сразу. Дополз до постели и потрогал мамину шею. Она была холодной, как лед — в комнате на всю мощь работал кондиционер. На шее мамы не билась жилка. Мертва.

Тогда я потрогал папину сонную артерию, затаенно, с болью в глубине души ожидая — он просто потерял сознание! Он еще откроет глаза, поговорит!

Нет. Кожа теплая, но жилка не бьется. Сердце остановилось. Он ушел.

И тогда я пополз к ванной комнате. Нужно было помыться — пока есть вода. Полежать в горячей ванне — чтобы разошлись мышцы. Ну а потом уже и займусь выживанием. Так, как завещал отец.

Слез не было. Все, я отплакал свое. Теперь — я единственный мужчина в нашей семье. И плакать мне нельзя.

Глава 2

12 июня. День. Настя Самойлова

Настя очнулась от запаха. Пахло...ну просто отвратительно — как...как...непонятно где. На помойке? Ну...вроде на помойке совсем не так пахнет. Там все больше объедками, чем-то протухшим. А тут...сладкий такой запах, и очень-очень знакомый!

Вспомнила! Так пахла дохлятина. Однажды Настя ехала вместе с мамой за город, куда-то в гости — сейчас уже не помнит, куда именно в гости — мама сидела за рулем, Настя на заднем сиденье. И вот приспичило Насте "по-маленькому"! Настя стала канючить, мать бесилась — останавливаться на загородной дороге? Неужто потерпеть нельзя?

Настя терпеть не могла, и потому мамочке пришлось остановиться и потребовать, чтобы Настя сделала ЭТО прямо на обочине, под прикрытием открытой дверцы джипа. Само собой, Настя тут же закусила удила и отказалась писать под взглядами проезжающих по дороге водителей! Что она, совсем маленькая, что ли?! Ей аж семь лет уже! Мамочка орала, топала ногами, а потом сказала, чтобы Настя шла вон туда, в кусты при дороге, в которых точно гадили целые поколения автоводителей. И что она желает Насте вляпаться в кучу дерьма, а лучше — чтобы дочь плюхнулась в него прямо тупой мордой! И что от нее, Насти, у нее одни проблемы, и дура она была, что не оставила Настю у бабушки. Потому что с таким неуправляемым ребенком может справиться только такое бесхребетное существо, как бабушка! А еще — в кустах живут змеи, и они обязательно Настю покусают!

Настя так и не поняла, почему это бабушка бесхребетная — если тут же заявлено противоположное, что она может справиться с Настей (Настя знала, что такое "бесхребетное". Мама часто пользовалась этим выражением в отношении своих мужчин) Ну а мантру о том, что Настя суть камень на дороге личного счастья мамочки, слышала уже не один, не два, и даже не двадцать раз. Все сто, точно! Потому закусила губенку и решительно отправилась в кусты, очень надеясь, что укусит змея, Настя умрет в мучениях, и уж тогда мамочка пожалеет, что так ее не любила!

Сейчас Настя иногда думает, что возможно мамочка была бы в глубине души даже благодарна этой змее, избавившей от такой вот ходячей проблемы шести с половиной лет от роду. Поплакала бы, да и успокоилась. Зато личное счастье! Хотя, скорее всего Настя ошибается. Мало ли чего ляпнешь в сердцах!

Когда Настя осторожно пересекла придорожную канаву, каждую секунду ожидая подвергнуться нападению Нагайны, она почувствовала этот запах — сладкий, противный, не похожий ни на что в мире. А потом увидела ЭТО.

Собака. Она висела на ветке здоровенной березы — белая, большая... Настя не знала, какая это порода — просто собака, и все. Какой-то мерзавец повесил ее в проволочной петле, и широко открытые глаза пса смотрели на мир с ужасом и удивлением — Как? Почему? За что ты со мной ТАК?!

Висела она давно, и уже начала разлагаться. По трупу ползали белые черви, копошась в пасти, выползая из носа. И запах. Это был запах падали — ужасный, выворачивающий наизнанку.

Настя страшно завизжала — и через несколько секунд будто чертик из коробочки появилась мама — разъяренная, встрепанная, потерявшая по дороге одну из туфель. В руках она держала непонятно откуда взявшуюся бейсбольную биту, и лицо мамули выражало полную готовность разбить башку кому угодно, тому, кто покусился на ЕЕ дочь. Все, что принадлежит маме — неприкосновенно. И только она может ЭТО терять, рвать, разбивать или шлепать по заднице. Больше — никто!

Настя была выругана — притом матерно (мамочка никогда не скупилась на выражения), потом обласкана и уведена подальше от несчастной собаки, чтобы сделать то, что Настя собиралась сделать сразу.

А потом они уселись в машину и поехали дальше. Мама была непривычно спокойна, отрешена, и только иногда так искоса поглядывала на Настю, будто проверяла — на месте та, или нет. Настю тогда честно сказать удивило — с какой скоростью и яростью мама бросилась на ее защиту, не зная — кто обидел ее дочку, и сколько обидчиков спряталось в кустах. Инстинкт, наверное. Какая бы она ни была мать — все-таки мать. Львицы за своего ребенка порвут! Но притом при всем — вполне могут его и сожрать.

Тот же самый запах. Не очень сильный, но...противный. Очень противный!

Настя попыталась сесть...получилось со второго раза. В первый раз она просто свалилась на подушку, задыхаясь от бессилия и не видя ничего вокруг. В глазах — красно-черная пелена, будто кто-то закрыл их ладонями.

Но все-таки получилось. Спустила ноги с кровати, дождалась, когда красные круги перед глазами перестанут тошнотно вертеться, осмотрелась по сторонам. Дома. Она — дома. Ну...дома у бабушки, конечно. Не в подмосковном коттедже мамочки, подаренном то ли третьим, то ли пятым ухажером. И которого та благополучно послала подальше, когда на горизонте нарисовалась более выгодная партия.

Возле постели — табурет, на котором лежит белое полотенце, стоят какие-то темные пузырьки, и на одном из них Настя прочитала надпись "Асептолин". Как ни странно, она знала, что в таких пузырьках аптеки продают спирт — для протирания места укола и для разведения водой выпивохами. Нормальный такой этиловый медицинский спирт. Тридцать рублей пузырек.

Рядом с пузырьком — пакет со шприцами, коробки с ампулами, вата, ну и всякая такая хрень, которая нужна больному, и не нужна здоровому (если не считать спирта). Вокруг — никого. Бабули нет.

И что бы это значило? Ее, Настю, не отвезли в больницу, бабушка не бегает вокруг ощупывая лобик и ставя градусник. Как так?! Почему?! Странно, и непривычно. А то, что непривычно — то и пугает. И запах! Этот запах!

Настя сумела встать, и по стенке побрела в кухню. Ей ужасно хотелось пить. Ужасно! Ощущение такое, будто кто-то взял, да и выжал ее, как половую тряпку. Досуха выжал!

Шаг, еще шаг, еще...почти на ощупь, благо что расположение комнат в квартире Настя прекрасно знала. А потом Настя грохнулась, споткнувшись о кучу тряпья, лежащую за углом. Ей так показалось — куча тряпья. При падении больно, со всего размаха ударилась головой о стену, и похоже, что на некоторое время потеряла сознание.

Когда взгляд Насти сфокусировался, и она начала видеть, первое, что возникло перед ее глазами — лицо бабули. Оно было странно синим, а еще — землистым, глаза смотрят сквозь Настю, как если бы та была стеклянной.

А потом Настя увидела муху. Здоровую такую, зеленую, с блестящим брюшком. Муха вылезла из приоткрытого рта бабули и уселась на губе, деловито потирая лапки, вытягивая хоботок и поводя фасеточными глазами.

И тогда Настя закричала. Страшно, захлебываясь криком, хрипя и содрогаясь, как раненый зверь!

— Аааааа...хххххх....ааааа!

И потеряла сознание.

Следующее ее пробуждение было ужасным. Ей приснился сон, в котором все умерли. Все! Весь мир! Мама, бабушка, Арнольд. Они ходили по улицам — страшные, мертвые, черно-землистые зомби. Хорошо, что можно проснуться, и ничего такого не будет! Сон — он на то и сон, чтобы проснуться!

Настя открыла глаза, и тут же взгляд ее уперся в бабушкино лицо. Мухи уже не было, а из уголка открытого рта мертвой бабули протянулась ниточка то ли слюны, то ли крови — темная такая, и наверное — липкая. На полу — маленькая лужица этой жидкости, и от бабушки ужасно пахло. Падалью, как от повешенной собаки.

Настя всхлипнула, судорожно отползла от трупа, уперлась спиной в стену, и так замерла, тяжело дыша и борясь с приступами тошноты.

Сидела минут десять, пока наконец-то не начала работать голова.

Итак, что делать? Налицо смерть бабушки. Она была старенькой, так что по большому счету ее смерть не так уж и странна, ведь ей было уже...сколько? Пятьдесят? Пятьдесят пять? Шестьдесят? Настя как-то уже и привыкла считать ее старушкой, а ведь бабуля была вполне крепкой, даже болела редко!

Так. Что делать? Звонить! Куда? Сто двенадцать! Пусть они решают! Бабуля умерла, кто-то должен позаботиться о ее теле! Потом позвонить мамочке, и...мамочка все решит. С ее-то энергией — да она всех тут на уши подымет! Раком поставит!

Настя с усилием поднялась, держась за стенку, и пошла назад, в свою комнату, стараясь не смотреть на бабулю и удивляясь своему поведению. Ведь она сейчас должна рыдать! Выть от горя! А внутри — все сухо. Слез нет. И только глухая тоска, жжение, будто глубоко-глубоко горит огонек. Бабули нет. Совсем нет! Настя — одна. И нужно быть сильной!

Медленно, враскоряку добралась до окна, распахнула его пошире, пустила уличный воздух — чтобы не чувствовать этого сладкого запаха тлена. Пусть проветрится квартира. Так же медленно добралась до своей комнаты, нашарила айфон. Набрала номер МЧС. Пошел гудок. Один, другой...десятый...двадцатый...все. Отключился. Еще раз набрала. Еще. Еще.

Нет. Не берут трубку! Тогда в скорую помощь. Набрала...гудки...гудки...гудки. Срыв!

Куда еще?! В полицию! Вот! Набрала. Гудок...гудок...гудок...срыв! Да что за хрень такая?! Что это?!

Набрала мать. И тут же зло фыркнула: "Абонент не абонент!". Недоступна, черт подери! Надо искать помощь, идти к людям. В ЭТОМ идти?

Оглядела себя. Несвежие, пропитанные потом трусики, майка — того же состояния. Отвратно! Смыть с себя пот и засохшую блевотину, одеться. Потом — на улицу, искать помощь. К соседям надо идти.

Потащилась в ванную. Теперь это удалось сделать быстрее, даже за стены почти не цеплялась. Шаталась, конечно, но ничего, шустро дошкандыбала. Открыла воду, пощупала...черт! Горячей воды нет! Похоже что отключили на лето. Придется мыться холодной! Бррр!

Стащила с себя белье, повизгивая, стуча зубами встала под струи ледяной воды. Тут же выскочила, схватила мыло, шампунь — пару минут мылилась, затем снова влезла под душ. Быстро смыла мыльную пену, ставшую буквально черной от грязи, схватила полотенце, висевшее на крючке, яростно растерлась, ощущая, как кровь наполняет застывшие мышцы и разогревает кожу. Вышла из ванной, аккуратно повесив полотенце на веревку, и стараясь не коситься на бабушку, пошла одеваться.

Проходя мимо зеркала — осмотрела себя с ног до головы, и невольно удивилась: ожидала увидеть изможденную, худую как анорексичка девицу, но в зеркале вполне себе крепенькая, спортивная девушка без малейших признаков истощения. Ну так...может чуть-чуть и похудела, но не настолько, чтобы это было заметно незнакомому с ней человеку. Даже интереснее стала, сбросив пару-тройку килограмм.

Нормально! Как говорил слесарь-сантехник, который ремонтировал бабушке смеситель в ванной: "С пивом потянет!"

Нашла трусики, шорты, майку, натянула на себя. Поморщилась — и почему это не взяла с собой шорты подлиннее? Идти звать людей в шортах, которые открывают половину задницы — как-то...стремно! Неправильно это.

Хмм...мда. Сейчас бы ей черный платочек, длинное платье в пол, и старушечьи туфли — все-таки покойник в доме.

Но чего нет, того — нет! Нашла кроссовки "Найк", автоматически, не думая, подошла к зеркалу, схватила массажную расческу-щетку, быстро расчесала мокрые волосы, не особо заботясь об укладке. Какая, к черту, укладка сейчас?!

Закончила "укладку", решительно пошла к выходной двери. Остановилась, взяла ключи (вот было бы дело, если бы дверь захлопнулась, и пришлось бы ее вскрывать с помощью слесарей!), повозилась, открывая задвижку, толкнула дверь наружу. Она мягко распахнулась, приоткрывшись сантиметров на двадцать, и тут же замерла, упершись во что-то мягкое.

Настя нажала плечом — что за черт?! Мешки с мусором выставили, что ли?! Дверь не поддавалась, тогда Настя ее прикрыла, и с силой, несколько раз, налегая плечом двинула вперед. Дверная щель чуть-чуть расширилась, еще сантиметров на десять, и Настя, шипя и ругаясь сквозь зубы, протиснулась на лестничную площадку. Чтобы обомлеть и схватиться за голову.

Это был мужчина. Крепкий, лет тридцати — сорока, плечистый, массивный. Он лежал на лестничной площадке ногами к двери, из-за которой вышла Настя, и головой к соседней квартире, куда вероятно он и хотел зайти. В руке — связка ключей, в другой — авоська, полная каких-то продуктов. Эти продукты частично раскатились по площадке, и сыр в полиэтилене, колбаса и упаковка на десять яиц лежали у самых ступеней, едва не скатившись по лестнице. Фактически мужчина лежал в распорку между двумя дверями — бабушкиной, и соседней.

Настя закрыла глаза, плотно, до боли сожмурив веки, подождала секунд десять, снова глаза открыла. Само собой, труп никуда не исчез. Он смотрел на Настю мертвым глазом, и Насте вдруг показалось, что труп...моргнул! Тогда она взвизгнула — громко, отчаянно и побежала вниз по лестнице, будто пытаясь убежать от того ужаса, что сейчас, прямо сейчас произойдет! Зомби! Она видела в фильмах — такие трупы встают и потом идут есть людей! Этот...как его...ну черный актер — забыла имя — он там остался один, во всем мире один. С собакой. Ездил, и стрелял зомби. А еще какие-то исследования производил. Типа вакцину искал. И вот сейчас все страшно, до жути напоминает этот самый фильм!

И Настя побежала, взвизгивая от страха, колотя в двери квартир, мимо которых неслась! Мертвые двери! Никто не выходил, никто не откликался!

Она что, осталась одна?! Во всем мире?! Все умерли?! Ааааа!

Уже в самом низу, на первом этаже, усталая и запыхавшаяся Настя опомнилась и кое-как взяла себя в руки, тяжело дыша и пытаясь собрать мысли вместе. Как ни странно — этому помогла слабость. Настя так устала, так вымоталась после пробежки по лестнице, что рухнула на нижнюю ступеньку и замерла, прислонившись к стене. Раньше она никогда, ни под каким видом не уселась бы на заплеванную (скорее всего) ступеньку общественной лестницы, и не коснулась бы спиной грязной стены, рассадника микробов и болезней.

Минут пять сидела, пока кровь перестала шуметь в ушах и усталые ноги перестали мелко дрожать. Итак, представить худший вариант — она одна в целом мире, за дверью толпы голодных зомби, жаждущих ее плоти, и выхода нет. Что ей тогда делать?

Что делать, что делать..помирать, ясное дело! Оружия у нее нет, да если бы и было — она им и пользоваться-то не умеет! Видела в кино, как стреляют, а что сделать, чтобы выстрелить — не знает. Был бы интернет — посмотрела бы. Но и оружия-то нет! Ради чего смотреть?

Кстати! Интернет! Неужели нет интернета! Вот где можно узнать — что делается в мире! Уж там точно расскажут!

Настя встала и побрела назад, на седьмой этаж. Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой...отдыхая на каждой лестничной площадке, осматриваясь, прислушиваясь. Она и в окна выглядывала, но ничего так и не увидела. Кроме неба и дома напротив. Толп бегающих зомби не было, людей тоже не было. Висело на лоджиях сохнущее белье, по небу медленно плыли летние мохнатые облака — картина мирная, идиллическая, и если бы не труп на лестничной площадке — Настя никогда бы не поверила в повальный мор.

А может и нет никакого мора? Бабушка умерла от старости, сердце не выдержало! А мужик на площадке...ну...тоже сердце отказало! Бывает же так? Совпало! А она сразу зомбаков придумала, дура! Точно, дура-фантазерка!

Разумом Настя прекрасно осознавала, что случилась беда, что телефоны служб и мамин телефон не просто так отказываются ее соединять. Что двери в квартиры не открываются тоже не просто так. И здоровенный мужик на лестничной площадке, до которого никому нет дела — не просто так там лежит. Но...вдруг все-таки это не ТО, что она думает?

Когда добралась до квартиры, то прежде чем подойти ближе, минут пять внимательно смотрела за покойником, стараясь увидеть — вдруг шевельнется? Зомби же вроде как не сразу оживают, через какое-то время! Подойдешь, а он тебя — хвать! Вырвет из ноги кусок, и тоже станешь зомби с синим, разлагающимся лицом. Нет уж! Лучше постоять, подождать!

Но нет. Как лежал, так и лежит. Лицо синее, глаз смотрит на Настю, другого не видно — навзничь лежит, лицом вниз, голова чуть на бок. Настя бочком, по стенке подошла к своей двери, потянула за нее, и...вдруг услышала стук! Будто кто-то бил кулаком по двери!

— Эй! Есть кто-нибудь?! Эй!

Голос был девчоночьим, срывающимся, визгливым. Девчонка явно истерила, и Настя неожиданно совсем успокоилась — значит, не одна! Значит, еще кто-то есть живой! И этой живой хуже, чем ей, Насте! Ведь она хотя бы из квартиры выбралась, а та — не может!

— Ты кто? — вполголоса спросила Настя, раздумывая — услышит девчонка, или нет. Но та услышала, и тут же стук в дверь превратился.

— Я Лена! Лена Самохина! Я тут живу! Меня папа оставил, запер, пошел в магазин за продуктами, и не вернулся! Тут мама мертвая! А я одна!

— И что, ключей нет, что ли? — слегка сварливо спросила Настя, внезапно ощутив прилив сил. Есть кто-то, кому хуже чем ей, точно! А она, Настя, должна быть сильной, и будет ей!

— Нету! — плаксиво откликнулась девочка — Мама куда-то дела! Я не нашла! У папы ключи! Без ключей не открыть!

— Папа твой как выглядит? — спросила Настя — высокий такой, плечистый, да? В рубашке в полоску?

Девчонка замолчала, потом неуверенно, и со страхом ответила:

— Даа...вы его видели?

— Вижу... — мрачно ответила Настя, разглядывая мертвеца — А разве ты не видишь? В глазок?

— Не-а! Я в глазок ничего не вижу! А! Вот! Тебя вижу! Теперь — тебя вижу!

Настя сообразила — наверное, через глазок нельзя было разглядеть пол лестничной площадки, да и труп лежит чуть в стороне. Так. Что делать? Ключи брать из руки мертвеца и открывать девчонку, что же еще-то? Вот и живой человек, не одна теперь Настя будет!

Потянулась, уцепилась пальцами за вязанку ключей...есть! Брякнуло, мертвец отпустил свое "сокровище". Настя выдохнула — только сейчас заметила, что пока тянулась к ключам дыхание затаила, как перед прыжком в воду.

Подышала, успокаиваясь, заодно нашла нужный ключ — здоровенный такой, желтый, со сложными загогулинами. Похожий на тот, что был у Насти.

Вставила в замочную скважину, и только потом сообразила — а как дверь-то откроет? Мертвец лежал головой у двери! Думала секунд пять, вернее — решалась, потом содрогаясь в душе и стиснув зубы уцепила мертвеца за холодную руку и потянула к ступеням лестницы. Труп подался и проехал по площадке, оставляя за собой пыльный след.

Скажи кто-то Насте, что она будет вот так таскать по лестничной площадке чей-то труп, да еще и воспринимая это не как ужас и повод вытошнить содержимое желудка — она бы рассмеялась в лицо идиоту! Она, домашняя девочка с айфоном — таскать трупы?! Не в Сирии ведь живет! Не на войне находится!

Все. Дорога свободна. Теперь и в бабушкину квартиру можно спокойно войти, и девчонку вытащить. Подошла, обыденно, скучно повернула ключ, потом вставила второй — отодвинула дверные штыри, потянула дверь на себя.

За дверью стояла худенькая, стройная девчонка лет одиннадцати-двенадцати, одетая в простенький сарафан, чистенькая и ухоженная — обычная домашняя девчонка. Ее синие глаза смотрели испуганно, она растерянно теребила в руке пышную русую косу и кусала пухлые губки. Ее взгляд упал мимо Насти, на лежащего за дверью мужчину и лицо девочки скривилось, а из глаз брызнули слезы — ручьем, стекая по щекам обильным водопадом.

— Паапа! Аааа...ааа...папа!

Она шагнула мимо застывшей Насти, подошла к мертвецу и бессильно опустилась рядом, раскачиваясь, и постоянно, на одной заунывной ноте повторяя:

— Папа...ааа....ааа...папа...

У Насти ком подкатил к горлу. Ей тоже захотелось завыть, забыться в рыданиях, закричать: "Бабуленька! Бабуленька моя! Аааа!" — но она сдержалась, и только яростно засопела носом, мучительно проталкивая в глотку пыльный воздух, пахнущий тленом мертвечины. А потом рявкнула, заглушая боль, свою и чужую:

— Хватит! Я сказала — хватит ныть! Вставай! Пошли, расскажешь мне, что тут происходит!

Девчонка и правда замолчала, вытерла слезы, и вдруг стала деловито собирать продукты, выпавшие из пакета. Сложила, не без натуги подняла тяжелый пакет и хлюпая красным носом, предложила:

— Зайдешь?

— Зайду... — согласно кивнула Настя и пошла вслед за девчонкой. Ей теперь было немного легче. Теперь — она не одна.

12 июня. День. Вадим Гладов, он же Глад.

Паскудно! Ох, как паскудно! Так паскудно было тогда, когда они с пацанами купили водяры и нажрались в беседке детского сада. Их гонял сторож, они гоняли сторожа, потом кто-то вызвал полицию и пришлось бежать, спотыкаясь и падая в грязь. Домой пришел грязным, как свинья. Мать вопила, папаша вопил, пришлось послать их нах...й. Сбросил барахло, улегся спать, и...кааак начался "вертолет"!

Всю ночь потом бегал рычать на унитаз. А утром мамаша с папашей снова начали есть мозг — "Пьянь! Урод! И в кого уродился, тварь такая!" Воскресенье было, оба дома, так что полный простор для нытья.

В кого уродился? Да в них и уродился! Что, папаша выпить не любит, что ли? Еще как любит! Только нажирается втихую, дома. Чтобы репутацию не испортить! Он же хороший! Он же праавильный!

Так и сейчас — вначале вырубился, потом пролежал какое-то время — в блевотине, похоже на то. Никто не позаботился тазик подставить, тряпкой оттереть. Дождешься от родичей, ага! Хорошо что хоть не придушили! А вот теперь очнулся. Слабый, как после долгого запоя.

Нет, он в запое никогда не был, и презирал пьющих (Всегда любил на улицах встретить пьяного и набить ему морду. И деньги забрать. Двойное удовольствие!). Но представлял, что после запоя так хреново им и должно быть.

Долго пытался встать, борясь с головокружением, но все-таки поднялся и побрел на кухню — попить. Да и пожрать было бы неплохо. Уже ведь не тошнит!

И первое, что увидел — тела отца и матери. Отец лежал в прихожей — видать, как пришел, так и упал. В руках — сумка со жратвой и какими-то бутылками.

Мать на кухне, у плиты, табурет опрокинут. Похоже что сидела, когда потеряла сознание.

В душе ничего не ворохнулось. Только мысль: "Крякнули, что ли? Надо посмотреть!". Посмотрел — синие оба. Конкретные жмуры!

И что делать? Звонить надо. Мусорам звонить, в скорую звонить — пусть работают! Оформляют, увозят!

Вторая мысль: "Сука! Эдак в интернат запихают! В детдом!".

В детдом Гладу категорически не хотелось. Паскудное заведение, много хренового про него слышал. Не надо ему в детдом!

Ну а что тогда делать? Хмм...а если трупы куда-нибудь спрятать? И жить как хочет! А что? У родичей где-то должны быть бабки заныканы. Можно найти. Пока суд да дело — можно и погулять! Шлюх можно на хату вызвать! Бухла, жратвы вкусной купить! Пацанов позвать — гулеванить! Нет, пацанов — ну их нах...й — с хвоста! Пусть на свое гуляют. Нехер!

Потом снова задумался — нельзя, некуда трупы прятать. Протухнут, вонь будет. Опять же — могут его обвинить. Мол, заглушил родаков, и теперь вот развлекается. Конечно там АУЕ, воровской закон и все такое прочее, но на зону ох, как не хочется. Ну ее в жопу, эту романтику! Арестанский уклад — он хорош на воле. Это Глад знал точно. Чуял!

Надо звонить, точно. А там — будь, что будет. Выкрутится как-нибудь.

Жалости к родакам не было. Достали они его! И дома покоя нет! Ныли, ныли, ныли...вот и донылись. Теперь — он один! Сам! Где-то родня — дядя, тетка...вот бы и они подохли! Идти в их семью...такие же твари, как и родаки.

Вот что — надо пацанов набрать. Узнать, что это за прикол такой — не так же просто его родаки взяли, и кони двинули? Может, пацаны знают?

Пацаны знали. Серый откликнулся после второго гудка, и тут же заявил — думали что он, Глад, кони двинул. А вишь чо — живой!

Серый тут же дал расклад, и Глад только хмыкал, не зная, как ему на все услышанное реагировать. Серый очнулся раньше, еще вчера, даже родичей успел застать живыми. Ну вот и знал о случившемся все, что можно было знать.

Потом они отключились, договорившись встретиться на "пятаке" у детсада "Ручеек" через час, и Глад полез в ванну — воняло от него, как из параши. Пацан должен быть чистым, отутюженным — на воле, или на зоне — без разницы. Это закон!

Газовая колонка работала, так что горячая вода была. Вымылся, оделся в легкие спортивные штаны, майку с надписью "Фак ю!", надел барсетку (телефон надо ведь куда-то прятать?), подумал, и захватил с собой бейсбольную биту. А чо? Мусоров нет! Власти нет! Гуляй, бродяги! Наша власть! Пацанская!

На пятак сошлись десять человек — все пацаны, кто был в кодле. Все были ошеломлены, кто-то расстроен. Но это и понятно — не все как Глад ненавидели весь мир и своих родителей конкретно. Вон, Антон какую рожу сделал! Типа переживает! Дурак! Весь мир в кармане! Теперь только и жить!

— Ну что, братва... — степенно начал Глад — этот мир сдох. Теперь — он наш! Мы, сильные, смелые пацаны, настоящие жиганы, теперь можем внатури жить как хотели — по понятиям, по воровскому закону, без беспредела мусоров и властей. Можем брать что хотим, делать что хотим, и никто нам не указ. Наша кодла теперь будет называться "Бригада".

— А по-ходу ты Белый, да, Глад? — криво усмехнулся Антон — Только с какого х... ты говоришь за всех? Ты чо, бригадир? Авторитет? Ты кто вообще такой? Ушлепок маломерный! Степаныч помер, и ты теперь вместо него мазу держишь? А кто тебя уполномочил? Ты чо, внатури, берега попутал? Тут и без тебя есть пацаны, поавторитетнее тебя! И покрупнее, если чо!

Глад похолодел. Он ожидал чего-то подобного, но не так быстро. Ему казалось, что после того как он привел к Степанычу всех этих пацанов, его авторитет стал выше во много крат. А оно вон как выходит! Хреново выходит, если честно! Ему прилюдно брошен вызов, и если он сейчас не решит этот вопрос — хана! Его задвинут, как это бывало раньше, и он опять будет на десятых ролях. Превратится в мелкого пакостника, шакала, каким до того и являлся. Кодлу надо держать! Эх, жалко — ствола нет! Все было бы гораздо проще!

— Ты чо-то попутал, Антоха... — миролюбиво ответил Глад, голова которого работала как компьютер. У него всегда в опасных ситуация голова работала очень хорошо, позволяя избежать наказания и отыскивая самые лучшие пути спасения — Ты чего это начинаешь с наезда? Мы, пацаны, должны держаться друг друга. Нам нужно помогать пацанам! Собирать воровское благо, отыскивать таких же как мы жиганов, учить их воровскому закону. Ну а ты что? Сразу власть делить?

Глад говорил, говорил, говорил, как цыганка, которая заговаривает случайного прохожего, чтобы в оконцовке тот положил ей в карман все деньги, что у него были, и пошел дальше, домой, где только и обнаружит результат беседы с черноглазой гадалкой. Только уже будет поздно. Ни гадалки, ни денег.

И придвигался Глад маленькими шажками, держа за спиной небольшую, удобную бейсбольную биту.

Когда оказался на шаг от Антона, выразительно посмотрел куда-то в даль, сделав многозначительную паузу. Все автоматически посмотрели туда, куда смотрел Глад, в том числе и Антон.

И тогда Глад ударил. Сильно, вкладывая в удар всю злость, что у него накопилась на этот мир, на людей, на Антоху, посмевшему ему противоречить. Бил не для того, чтобы проучить зарвавшегося пацака. Бил, чтобы убить.

Череп Антохи хрустнул, вогнувшись в мозг прямо над ухом. Левый глаз выскочил из орбиты, вытаращившись в пространство, как в дурацком голливудском мульте. Из носа, из ушей брызнула кровь, и Антоха стал медленно заваливаться назад и вбок. Когда он упал под ноги ошеломленных парней, Глад подскочил к нему вплотную и стал остервенело бить по голове, превращая ее в месиво из костей, крови, и чего-то желтовато-серого, склизкого, разбрызгивающегося по сторонам, как грязь осенней порой из-под колес машин.

Кусочек этого желто-красного попал на щеку одного из парнишек, тощего Микиты, Санька Микишева, и он со страхом и брезгливостью сбросил его на землю, отойдя назад, и с ужасом глядя на Глада, прыгающего на груди изувеченного Антохи.

— Все! — Глад тяжело дышал, криво усмехался, перебрасывая из руки в руку испачканную кровью биту — еще кто-то есть? Кто-то против того, что я бригадир? Кому-то не нравится пацанский уклад? Вы сразу скажите! Не тяните!

Все молчали, и только смотрели на ноги Антохи, которые еще слегка подергивались. Глад усмехнулся — живучая тварь! И башки нет — а он еще дергается!

— Да чо там...ты — наш вождь! — неуверенно протянул Серый — ты нас привел в АУЕ, ты хранишь Закон. Тебе и рулить. Я лично не против. Да и пацаны не против. Прально, пацаны?

— Прально! Правильно! — заболботали пацаны, пряча глаза от Глада. И он усмехнулся:

— Ну, отлично! Тогда вот что — сейчас идем смотреть, чего можно прихватить на Горе! Теперь — все наше! Машины — наши! Магазины — наши! Девки — тоже наши! Гыыы...поняли, пацаны?! ВСЕ наше! Айда! За мной!

И они пошли — радостные, возбужденные. Впереди — новый, красивый мир!

Антоха? Да хрен с ним, с Антохой. Он всегда был себе на уме...гавнюк! А вот Глад — фартовый пацан. С ним не пропадешь! И главное — он знает, что делать. А теперь, когда некому говорить, что делать и как жить — такие люди в цене. Ведь кто-то же должен говорить, как жить? А как иначе? Всегда кто-то командует, и кто-то подчиняется. Такая селяви!

12 июня, вечер. 13 июня, день. Андрей Комаров.

Я накрыл папу и маму покрывалом. Не знаю, как все это правильно следует делать (поминать, хоронить), какие обряды совершать, какие молитвы читать. Да и не религиозный я. Честно сказать — никогда не задумывался над такими понятиями как бог, религия и все такое прочее. Бабушка пыталась мне что-то по этому поводу говорить, пенять на то, что крестик не ношу, и все такое прочее, но дед ее остановил: "Не лезь к парню. Созреет — сам поймет. А не поймет...не в Вере дело. Знаю таких верующих козлов, что на них клеймо ставить негде. И знаю неверующих, которым с легким сердцем доверил бы свою жизнь. Сам должен к этому прийти!" На том мое религиозное образование и закончилось. О чем теперь и жалею. Мне показалось ПРАВИЛЬНЫМ прочесть над моими родителями молитву — любую. Самую простую. Но я ее не знал. И от этого мне стало горько.

К вечеру я уже вполне спокойно передвигался по квартире, и мне очень хотелось есть. Очень. Да это и понятно — пролежать несколько дней в отключке, да еще и с высокой температурой — небось, весь подкожный жир испарился. У меня его и так было немного — постоянные тренировки, пробежки, скакалка, да и рос я так интенсивно, что все вокруг удивлялись — мол, и куда молодая поросль тянется?!

Есть, когда в соседней комнате лежат твои мертвые родители как-то странно и стремно, но во-первых — есть очень хотелось, во-вторых — я обещал папе выжить. Я последний в нашем роду, и должен его продлить. Иначе нельзя. Я должен!

Хорошо, что электричество еще есть, и газ тоже есть. Когда они отключатся — я не знаю. Когда-нибудь отключатся. Системы электро— и газоснабжения не вечны, за ними нужно следить. Жахнет газопровод — вот и конец отопления. И скорее всего это произойдет к зиме. Или зимой. Вся пакость обычно происходит зимой. Хмм...кроме смертельной эпидемии вируса. Наверное.

Холодильник был забит продуктами — отец успел позаботиться и об этом. В морозилке — мясо, мясные полуфабрикаты, на полках сыр, молоко, овощи, масло, все, что нужно для нормального питания. Рядом с холодильником — ящик тушенки, ящик сгущенки, мешок с крупами — рис, пшенка, овсянка. Мешок картошки в углу. Успел папа запастись.

Начистил картошки, помыл под краном (вода тоже пока есть), задумался — воды надо набрать. И тут же вспомнил — в зале несколько здоровенных бутылей с водой. Папа! И это продумал!

Картошку сварил целиком, бухнув в нее банку гостовской тушенки. Подсолил, бросил лаврушку — пойдет! Папа меня учил готовить, сам он очень недурно готовил — говорил, жизнь заставила научиться. И еще говорил — мужчина должен уметь все: и дичь добыть, и башку врагу прострелить, и плов узбекский приготовить. На то он и мужчина, чтобы уметь! Единственное, чего мужчина никогда не сможет — это родить. Тут уже все права у женщин! Хотя и тут без мужчины никак не обойтись.

Мама ругалась — солдафонский юмор! Чему, мол, сына учишь?! Но смеялась. Они вообще хорошо понимали юмор, мои родители. Как начнут смеяться — ну не удержаться, сам хохочешь, даже если и не понял — о чем смех.

Поел, попил чая с джемом — тоже из папиных запасов. И пошел спать. Вечер, что можно делать ночью?

Прежде чем улечься спать — попробовал влезть в интернет. Увы, не получилось. Похоже, что станции отключили, или они просто сломались. На телефоне тоже ничего разглядеть не смог — связи нет. Уже вырубилась? Это плохо. А хотя...куда мне звонить? И зачем? Вот если были бы рации, и...и что? Опять же — с кем связываться? Хотя...как я мог забыть? С тем же Митькой Кругловым! Как теперь с ним состыковаться? Если только поехать на Гору. Тут недалеко, четыре километра, час ходьбы. На "Гранте" — пять минут езды.

Утром. Все — утром!

Ох, черт — забыл! Что там папа сказал насчет пистолета? А я как-то и...дурак! Я — дурак! Надо менять систему мыслей. Теперь я живу в постапокалиптическом мире, эдакий Фоллаут. И мне нужно опасаться. Кого опасаться? А вот того же Вадика. Он ведь меня ненавидит. А теперь, когда власти нет, закона нет — у него руки развязаны.

Ооо...теперь его время! Время беспредельщиков! Папа точно мне сказал — надо вооружаться.

Пошел к шкафу, пошарил...есть! Вот она — "Капитал"! Да, папа еще тот шутник. Что может быть капиталом для военного? Во что он вложится? В оружие, конечно. И теперь этот "капитал" дороже всяких денег. Денег — мусор, их есть не будешь, из них не выстрелишь. А вот пистолет...

Раскрыл, секунд пять смотрел, затем аккуратно достал из вырезанного в страницах ложа мирно спящий там пистолет. Тяжелый, черный, с красивыми красно-коричневыми пластиковыми щечками рукояти. В центре щечек — звезды.

Почему-то удивился — не такой уж и большой он, этот пистолет. Или я вырос? Когда мы с папой ходили в тир, он учил меня стрелять, мне казалось — пистолет тяжелый, огромный, как киношный большевистский "маузер". Наверное, вырос — теперь пистолет лег в мою руку легко и приятно, рукоять сделана будто специально для меня.

Выщелкнул магазин — как ни странно, он был полон. То ли всегда был полон, то ли папа успел его набить в связи с событиями. В патроннике патрона не было.

Пошарил еще — нашел картонную коробку с патронами и запасными магазинами. Три магазина, и две коробки с патронами. Пересчитал — в каждой шестнадцать штук. Итого тридцать два, и в магазине восемь — сорок штук. Хватит пострелять, если что. Да, против автомата не катит, но если докопается шпана вроде Вадика...милое дело!

Задумался. Смогу ли выстрелить в человека? Думал недолго — смогу. После того, как я щупал шеи моих родителей, после того, как накрыл их простыней, поцеловав в лоб — смогу. Я — смогу!

Особенно в такого, как Вадик. Он заслуживает смерти, мразь! Я про него такого наслушался...думал — врут, но он сам мне сознался. Вернее — похвастался. Мол, знать мало, пусть еще докажут! Даже вспоминать не хочется! А я ведь с ним почти дружил, идиот! Он даже дома у нас бывал, маме понравился — вежливый, культурный. И только папа потом сказал: "Нехорошие у него глаза. Твое дело сынок, но парень этот нехороший. Осторожнее с ним!"

И папа как всегда оказался прав. Вадик вдруг решил поделиться радостным впечатлением, после того, как расстрелял собаку, привязанную на цепь из поджига, а когда та, раненая спряталась в конуру — сжег ее живьем. И рассказывал это едва не пуская слюни, с радостно восторженным лицом идиота.

И я ему дал в морду. От души, так, что аж кожу на кулаке распорол до кости! Потом долго заживало — яд с вадиковых зубов попал в раны. Но и ему досталось хорошо. Зуб я ему выбил. И нос хорошенько поправил.

Скандал был — ой-ей! Вадиковы родители прибежали в школу! Подняли шум до небес! Папу моего вызвали к директору! Долго ели ему мозг, попугивая всяческими карами вроде отчисления сына и отправки его в спецшколу, где он будет отбывать вместе с такими же как он убийцами и негодяями.

Папа быстро поставил их на место. Во-первых, сказал, чтобы они придержали язык. Его сын не убийца и негодяй. А если они посмеют еще хоть слово сказать в таком тоне, он будет очень рассержен, и устроит им проверку на предмет того, как воспитывают учеников в этой школе.

Тут надо знать — все школы ужасно боятся всяческих проверок и совершенно не хотят выносить сор из избы. Им тоже будет несладко, и они прекрасно это понимают (это я подслушал разговор между папой и мамой). Всегда есть и финансовые нарушения, и люди, которых обидело руководство школы. При умелом прессинге директору и завучу небо с овчинку покажется.

А потом он рассказал, за что я дал Вадику в рожу. И припомнил еще несколько событий — участником которых был Вадик. Папа все-таки мент, и не из последних, и раскопал все, что мог. Благо что корпоративную помощь еще никто не отменял. И выяснилась такая неприглядная картина, что родители Вадика сочли за лучшее быстренько свалить из этой школы, и даже переехать на Гору из Юбилейного. Чтобы не попасть под горячую руку тех, кому папа обещал озвучить — кто царапает машины, кто гадит на коврики, кто убивает собак и кошек. Тут ведь какое дело — мой папа всегда говорит...говорил, что если некто задастся целью найти — убийцу ли, вора, или хулигана, он обязательно найдет. Только должна быть правильная мотивация. Дельная мотивация. Всегда есть зацепка. Всегда! И всегда можно раскрутить дело. В данном конкретном случае — поговорить с детьми, поднять сводки происшествий, сопоставить кое-что, и пообещать дать делу ход.

После того, как я сообщил отцу, что его вызывают в школу, и рассказал — по какой причине, он ничуть не удивился, и только спокойно попросил объяснить — за что я избил Вадика. И когда я рассказал, он кивнул головой и мрачно выдал: "Таких надо убивать. Жаль, времена не те". И все.

А на следующий день (я этого не знал) он оставил все дела и развернул такую бурную деятельность, что по моим прикидкам на него работали тогда не меньше двадцати человек — ходили, узнавали, расспрашивали, выясняли, брали объяснения. Опера, инспектора ИДН, участковые. Все уважали моего отца, и знали, что он услуги не забудет. Вот и результат. Вадик с родичами свалил, а школьная власть сидела тихо-тихо, меня не обижала. И вообще не замечала. Я невидимка! Неприкосновенный невидимка!

А после посещения "любимой" школы он мне сказал: "На будущее — если бьешь негодяя, то если есть такая возможность, делай это в укромном месте, а не на глазах сотни учеников. А если прихватят — молчи, и ничего не говори, даже если тебя станут уговаривать, мол, сознайся, повинись, и ничего тебе не будет. Будет. А ты не будь дураком. Не пойман — не вор!"

Кто-то скажет, что это его поучение очень сомнительно, что надо быть честным и грудью встречать неотвратимое наказание и уметь принять заслуженную кару. Ну...мало ли кто чего ляпнет! Все это благоглупости и чушь. Мой папа реалист, и учил меня выживать. А в нашем мире можно выжить только так. Правда должна быть не только с кулаками, а еще и должна суметь соврать, если ее прихватили за наказание Зла.

Коряво? Но понятно. Надо жить реальностью, а не придуманными героями из фантастических книжек. А реальность именно такова: "Ничего не бойся, ничего не проси, никому не верь".

А еще папа сказал маме, которая слегка истерично начала выговаривать ему о том, что напрасно папа отдал меня в боксеры — я невоздержанный, а теперь еще и опасный для окружающих: "Я доволен своим сыном. Он справедливый, добрый, и не даст в обиду слабых. Он не издевается над животными, не будет издеваться и над людьми. И если он дал в морду подлецу — значит, так было надо. И замолчи сию минуту! Я делаю из сына настоящего мужчину, и вижу, что у меня это получается. Вопрос закрыт!". И мама правда замолчала. Дулась дня два, косилась на нас как цирковая лошадь (папино выражение!), а потом все пошло как обычно. Тем более что вся история завершилась как надо, и даже лучше, чем предполагалось.

Ночь я спал не то чтобы беспокойно...даже не знаю, как это назвать. Как можно быть спокойным, когда за стеной у тебя лежат мертвые родители, а весь мир провалился в Ад?! Это даже не сон, а какое-то забытье. Ну как у двигателя, который не может работать вечно, тратить бензин, если автомашине не нужно никуда ехать. Просто повернул ключ, и...заглох. Забылся.

Никаких снов не снилось, и слава богу. Только уже когда просыпался, ощущение было таким, как если бы я не спал, а вот как раз сейчас вынужден погрузиться в кошмар.

Нет, я этого не передам словами. Мозг не хотел просыпаться. Хотелось лежать с закрытыми глазами пока весь этот кошмар, творящийся вокруг, совсем уже не исчезнет. Дурной сон, в котором я один, и нет ни одного родного человека на всем белом свете.

Начал я с завтрака, хотя и не хотел есть. Кто знает, что там, впереди? Где окажусь? И лучше быть сытым, чем...голодным и больным. Поел, и стал собираться в гараж.

Наша "Гранта" стоит в гараже, так что придется идти минут пятнадцать. Вообще-то гараж в Юбилейном — это почти половина стоимости квартиры. Дорогая штука! Не у всех есть! Особенно — рядом с домами, чтобы всего пятнадцать минут шагать. Большинство ставят машины возле подъездов, или на далеких автомобильных стоянках, да и там места особенно-то и нет. Машин много, парковок мало — дома строили так, чтобы...хмм...отец всегда ругался: "Идиоты, что ли?! Ну почему надо строить вот так?! Наставили башен, а парковок нет! Стоянок нет! И что получается?! Люди бьют друг другу морды из-за парковок! Ставят машины у дома — воры сливают бензин, вскрывают машины, снимают колеса! А мне потом расследуй — кто это там помародерствовал?! Зачем мне это надо?! Идиоты, а не архитекторы!"

Гараж он купил по случаю, у какого-то дедка, успевшего нахапать их сразу четыре, или пять. Купил по тем временам дорого, но был очень доволен — сейчас такой гараж стоит раза в три дороже, а то и в четыре. Да и не продает никто. Дефицит! Там у нас и всякие инструменты, и вещи, которые дома хранить стремно. И...лопаты. Вот за лопатой я туда сейчас и шел. И за машиной. Пока я не знал, где буду хоронить родителей, и не знал, как положу их в машину. Но знал, что мне придется это сделать. Я их так не оставлю. Ни за что.

Уже от дверей вернулся — пистолет! Пистолет забыл! Обещал папе всегда с ним ходить, а теперь забыл. Вот бы для него еще и кобуру найти...наплечную. Оперативную. Должна ведь где-то быть кобура, точно. В охотничьих магазинах? Точно, в охотничьих, когда с отцом ходил патроны покупать, видел там кучу травматов и к ним кобуры скрытого ношения. И не скрытого. Сейчас же пришлось совать как в киношках-боевиках — за ремень сзади, и все время казалось, что сейчас пистолет стрельнет, и прямо в задницу. В анус. И тут же дурацкая мысль — а если пуля пройдет через задницу — откуда выйдет? Через писюн? Наверное, его оторвет.

И так мне стало беспокойно, так тоскливо при возникшей перед глазами картинке оторванного писюна, что я сдвинул пистолет на ягодицу, и теперь думал о том, как пуля оторвет мне ползадницы. Но это казалось все-таки не таким страшным, как оторванный писюн.

Ходить с пистолетом в открытую не решился, надел поверх майки смесовый жилет, купленный мамой в спортивном магазине, фирма "Коламбия". Он мне ужасно нравился — и легкий, и красивый. Хотя и дорогой (мама ругалась, но купила). Жилет прикрыл рукоять пистолета, торчащую из-за пояса.

Когда вышел на лестничную площадку — автоматически запер дверь на ключ. Хотя чего там было запирать? Чего бояться? От кого прятаться? Если девяносто процентов людей в мире просто умерли. Больше девяноста процентов — никто точно не знает — сколько именно. Ведь оно как в наше время было — в каждой семье самое большее два ребенка. И какой шанс того, что они будут от десяти до пятнадцати лет возрастом? А если и вообще один ребенок? Вот и получается — выжили в лучшем случае один из десяти, а то и один из двадцати. Скорее всего — последнее. Я соображаю неплохо, считаю тоже неплохо. Было вчера и сегодня время подумать...

На лестничной площадке трупов не увидел, на лестнице и ниже — тоже. Хотя почему-то ожидал, что все будет просто завалено трупами. Но скорее всего люди умерли у себя дома. Ведь первая реакция родителей на больного ребенка — какая? Броситься к нему, и начинать лечить. И вызывать врачей. А когда врачей нет — сидеть возле ребенка пока он не очнется, или пока не умрешь. Как мой папа. И как мама. Пофигу все — весь мир пусть рухнет, но мой сын (дочь) будет жить! Скорее всего, не все так просто, но...что-то мне не верится в самоотречение людей, которые бросят своих близких и кинутся спасать мир. Тем более, когда знают, что мир уже не спасти.

А вот на улице я ИХ увидел сразу.

Мужчина в трениках, почему-то по пояс голый — в руке здоровенная сумка, из которой торчат бутылки с яркими пробками и наклейками. Не знаю, что за бутылки, вернее — что в них за спиртное такое. Но то, что это спиртное — точно. На толстой физиономии мужика — счастливая улыбка, и мне вдруг ни с того, ни с сего становится смешно, и я невольно фыркаю — хоть этот умер счастливым. Нажрался, и умер на груде бутылок водки. Как крыса из мультика — на куске сыра. "Сыыыр!".

А дальше...дальше я сглотнул и на секунду прикрыл глаза. Сердце кольнуло, и затрепыхалось от запредельного ужаса. Молодая, хорошо одетая, ухоженная женщина, она до сих пор сжимала в руках сверток с младенцем. Рядом лежит девчонка — лет пяти, в розовых бантиках, в смешном платьице, на котором изображены множество танцующих бегемотиков.

Женщина садилась в машину, в какую-то серебристую иномарку, когда у нее остановилось сердце. Девчонка похоже что жила чуть дольше, потому что она стояла на коленях, положив голову на колени матери. Та сидела у открытой двери машины, вцепившись рукой в дверную ручку, левой намертво прижав к себе кулек с мертвым ребенком.

Сидели они тут похоже что довольно-таки давно, потому что над ними клубились мерзкие зеленые мухи, ползая по глазницам, заползая в нос и в уши, а лица мертвецов уже начали меняться, став сизыми, раздутыми, будто сумасшедший врач наколол их ядовитым ботаксом.

Я прибавил шаг и прошел мимо, стараясь не вдыхать сладкий запах тлена. Лето! Жара! Да что же это будет дня через три, через неделю?! У меня просто мороз по коже!

Трупы попадались через пятьдесят-сто метров, — дети, женщины, мужчины. Они куда-то похоже на то пытались уехать — часть лежала на улице, часть — сидели и лежали в автомобилях. Глупо, конечно — решить, что от смерти можно уехать, когда вокруг всех косит, как косой. Но люди делали что могли — они хотя бы попытались. Убежать, увезти детей, выжить!

Уже когда прошел заправку "ЛУКОЙЛ", и собрался повернуть к рядам гаражей, стоявших возле дороги на Солнечный, вдруг заметил то, что привлекло мое внимание настолько, что я остановился и замер, не в силах сдвинуться. Джип! Здоровенный джипяра! Только не из тех начищенных джипов, на которых катаются гламурные красотки и толстые, рыхлые мажоры — это был настоящий рабочий внедорожник, ТЛС-80, на огромных колесах, которые месят грязь и рвут газоны с травой, со стальными бамперами и "люстрой" на крыше.

Я всегда хотел такой джип и думал — вот вырасту, заработаю денег, и куплю! И буду путешествовать по стране — куда хочу! И с кем хочу! А лучше всего с отцом. Классно было бы поехать с ним в Монголию и пожить в дикой природе — в палатках, где-нибудь у озера, и чтобы вокруг ни одной живой души!

"Бойтесь своих мечт — они могут сбыться!" — вспомнилось мне, и я едва не вздрогнул. Так и вышло. Дьявольски вышло. Вот джип, за спиной, дома, ждет отец. Мертвый. И мы с ним поедем путешествовать...еще не знаю куда. Туда, где можно выкопать могилу, туда, куда я потом смогу вернуться. Когда-нибудь.

Я подошел к джипу, посмотрел внутрь. За рулем сидел седой мужчина, вернее — лежал на руле, взявшись за него обеими руками. Он был один, а сзади, на заднем сиденье и в огромном багажнике — коробки, мешки, сумки. Похоже, что ехал куда-то домой — может вез семье продукты, а может хотел усадить их и уехать куда глаза глядят из мертвого города.

Не удалось. Джип своим стальным бампером смял брошенную на заправке красную легковушку, похожую на жука, протащил ее до столба, поддерживающего козырек заправки, и так и остался стоять, заглохнув видимо совсем не сразу. Под колесами остались черные следы — колеса, толкаемые мощным движком, еще какое-то время проворачивались, норовя сдвинуть и легковушку, и проклятый столб, остановивший движение джипа. Но потом машина все-таки заглохла, и осталась стоять, храня в себе своего мертвого хозяина. И случилось это похоже что совсем недавно — не было такого резкого запаха падали, как возле женщины с детьми. Я стоял возле открытого окна джипа, и этот незабываемый запах почувствовал бы сразу.

Собравшись с духом, открыл дверцу джипа, и взявшись за рукав мертвеца, потянул тело к себе. Мужчина с глухим стуком вывалился наружу, к моим ногам, и я потащил его дальше, вдоль припертой к столбу легковушки. Прости, мужик, но твоя машина мне нужнее! Гораздо нужнее! А тебе уже все равно. Прости...

Сел за руль, потянулся, чтобы повернуть ключ в замке зажигания, и...выругался. Ключ-то повернут! Вот же я ступил! Машина ехала, потом врезалась, потом буксовала и заглохла. Ее противотуманки, то есть ходовые огни — были включены. Что будет при этом с аккумулятором? То-то и оно...

Со вздохом вылез из джипа. Нужна мне эта машина! Нужна! Кстати, рукоятка переключения скоростей у нее как у обычной механической коробки передач (интересовался, да, знаю!). То есть — "механика". А значит, скорее всего, это дизельная машина. И с вероятностью пятьдесят на пятьдесят, это не ТЛС-80, а ТЛС-105. Разницы большой нет — комфорта только побольше. Кожаные сиденья, например. Они у стопятых как раз и были.

Но да ладно — сейчас не до того. Сейчас — в гараж! А там уже и посмотрим, что можно сделать с этой машиной. Нужна она мне!

Наша "Гранта" как и положено хорошей машинке, тихо стояла в гараже, поблескивая намытыми фарами. Отец не терпел грязи, и машину ставил в гараж намытую, вычищенную — если было время, конечно. Терпеть не могу мыть машину, хотя иногда и приходится. Ага, попробуй, возрази ему! Так глянет...сразу захочешь!

Я завел машину — с полпинка завелась, а пока она прогревалась, пошел по гаражу искать то, что мне было нужно. Загрузил полный багажник — лопаты, пустые канистры, мешки, два спальных мешка, палатку, бензопилу, ну и еще кучу всяких нужных вещей. Долго разыскивал провода для "прикуривания", пока нашел — весь перепачкался в пыли, и три раза едва не выронил на пол пистолет. Нет, я все-таки найду для него кобуру! К черту это "жопное" ношение оружия!

Когда наконец-то сел за руль, с минуту вытирал пот и пил из лежавшей за спинкой бутылки минералки с выдохнувшейся, совсем без газа водой. Запалился — аж пар от меня шел. Жара на улице, чего уж...жалко, что "Гранта" без кондиционера. Самая дешевая комплектация. Осенью хорошо, зимой хорошо, весной хорошо, а летом — полная жопа. Как и все "жигули" старых моделей — шестерки, семерки, пятерки.

Когда-то люди ездили на них, и радовались. А теперь вон что, избаловались! Нет, это не я так сказал — это папа подсмеивался, когда я выдвигал претензии насчет отсутствия кандюка. Мол, нынешнее поколение только смузи ест, да зауженные короткие штаны таскает. Кандюк им подавай, метросексуалам! Злил меня, в общем. Да пусть бы злил...как можно дольше. Пусть! Эх, папа, папа...

Меня охватила такая тоска, такое чувство безнадеги, никудышности существования, что я чуть не завыл. Ну как так?! Ну почему?! Зачем?! Все было так хорошо! Так замечательно!

Выехал осторожно, жужжа движком и неуклюже работая сцеплением. Ездить я умел, но не так, чтобы очень. Честно сказать — отвратительно я ездил. Лох педальный, а не водила! Учил меня папа, да, но опыта-то нет!

Теперь придется этот самый опыт набрать. Ох, как придется!

До джипа доехал за пару минут, и вполне даже лихо — сам себе понравился. Шумахер, да и только! Впрочем — Шумахер плохо кончил, и потому о нем лучше не вспоминать. Дурная примета!

Пришлось поискать, где там у джипа ручка открывания капота. Нашел. Открыл. Сразу увидел аккумулятор — здоровенный такой, не как у "жигулей". Ну это и понятно — прокрутить такую махину, двигатель кукурузера — аккум надо серьезный. Завел "Гранту", поставив ее на ручник, достал провода для "прикуривания", одной стороной нацепил на аккумулятор крузера, другую с замиранием в сердце подключил к клеммам "Гранты". Выдержит? Тут главное, чтобы генератор не полетел. Отец говорил, что прикуривать кому-то можно только в самом экстренном случае — для спасения жизни, например. Иначе радостный автолюбитель, посадивший аккум своей дурацкой тачки, уедет в неизвестном направлении, а ты останешься со сгоревшим генератором, и получишь дорогостоящий ремонт — ни за что, ни про что. Благие намерения, как известно, выстилают путь в Ад — папа так всегда говорил. Прежде чем что-то сделать — нужно думать.

Но тут мне деваться уже некуда. Если не получится, спалю генератор — буду выдирать аккум из красной "букашки", в которой лежит что-то подозрительно пахучее, и очень похожее на мертвеца. Только аккум там скорее всего одно название — не потянет он заводку крузера, если его в него вставить. Ну — мне так представляется... А может снять аккум с "Гранты"? И вставить его в кукурузер? Тоже стремно. Ну, заведешь, а потом? Снимать грантовский и ставить родной, крузеровский? Вся электроника (если она есть в этом раритете) может полететь к чертовой матери. Даже лампочки — и те сгорят.

Да, да — теоретически я подкован. Папа на что? Делал из меня мужчину. А мужчина должен разбираться в машинах! И я разбираюсь. Насколько могу.

Ладно, рискну! Повернул ключ крузера...ага! Загорелись лампочки! Ох, опасно сейчас заводить! Часть энергии сосет пустой аккум, часть пойдет на стартер. Значит что? Значит нагрузка на генератор увеличится в разы! Вот сейчас он и получит пендаля, ой-ей!

Снял крузер со скорости, нажав на педаль тормоза. Потом отпустил тормоз. Нет, не катится. Тут уклон, и как раз к столбу. Итак...абра-кадабра...поехали!

Двигатель медленно провернул коленвал, несчастная "Гранта" сбоила, потом взвыла, увеличивая обороты, и...дык-дык-дык-дык...есть! Урааа! Ура! Завелся! Дизель ведь, а ему много не надо! Чуть крутнул, и все!

Кстати — глянул на показания топливного счетчика — полный бак. Мужик перед смертью залился-таки всклень. Под крышку. И похоже, что сзади лежат еще канистры с солярой. Это отлично! Сливать с чужих машин я могу — вон, все инструменты взял, начиная со стальной отвертки-пробойника, воронки, и заканчивая оцинкованным тазом и топливным шлангом. Я сразу подумал о том, что заправляться придется мародерством — сливать горючее из чужих машин. По трассам их должно быть более чем достаточно. Одни только фуры чего стоят — в каждой горючего сотни литров. Ну или не в каждой — но много.

Хорошо! Готово. Вылезаю, подхожу к "Гранте", глушу ее. И тут же чувствую запах паленого. Точно, спалил нахрен. Прав был папа — нельзя "прикуривать".

Впрочем — а когда он был неправ? Честно сказать — что-то такого не припомню. Теперь перегрузить вещи из "Гранты". Это типа — "Мы строили, строили, и наконец, построили! Саид, поджигай!". Грузил, грузил...теперь снова грузить. Да ладно — не рассыплюсь. Теперь не до лени.

Минут двадцать, может дольше — перегружал, отдыхал. Все это время крузак тарахтел. Аккум надо ведь подзарядить? Так-то я с собой и зарядное устройство взял, но его нужно еще куда-то подключать, суетиться. В общем — пусть себе тарахтит. Много горючки не съест.

Закончив, сел за руль, прикрыл дверь, и с удовольствием убедился в том, что кандюк аппарата исправно работает. Холодные струи воздуха били в лицо, в грудь, и через минуту наслаждения я забеспокоился — эдак можно и воспаление легких получить. Сдохнешь вот так, ни за что, ни про что — просто от того, что простудился под кондиционером. А оно мне надо?

Убрал струи воздуха в сторону, облегчено вздохнул — жить можно!

Включил заднюю скорость, потихоньку отпустил сцепление...машина легко, будто ничего не весила подалась назад, потянув за собой и красную "букашку". Та дернулась, бампер машинки со скрежетом оторвался и грохнулся на асфальт. Есть, расцепились! Все-таки хорошо, когда у тебя стальные бампера! Тебе хорошо, не красным машинкам, которые ты насадишь на этот самый бампер.

Включил первую передачу, джип рыкнул и двинулся вперед. Вот же черт! И страшно, и ощущение беспредельной безопасности! Сидишь высоко, смотришь на всех как с башни, а мощность движка такова, что сейчас нажми педаль, и машина сметая всех и вся рванется вперед, как танк! Класс! О-бал-деть! Если бы не такая ситуация, в какой оказался — наслаждался бы, да и только. Эх, отец бы видел...

Подъехав к дому, заглушил двигатель, вышел, и начал таскать вещи из машины в подъезд. Домофон еще работал, пришлось прикладывать электронный ключ. Открыл, подложил кирпич, который держали здесь именно для этих целей (ну не звонить же каждый раз, когда разгружаешь вещи из машины?), и начал выгружать вещи из багажника, складывая их внизу, в подъезде. Могут, конечно, украсть, но...вероятность слишком мала. Народу-то нет, кому воровать? Да и все не украдут. А ему нужно место для мамы и папы.

Выгрузил — получилась целая гора барахла — и пошел наверх, в квартиру. Поднимался пешком, захватив с собой два легких синтетических спальных мешка. Я еще не знал, как буду тащить тела, но прекрасно осознавал, что это будет очень, очень трудно. И хотя абсолютно точно знал, что лифтом пользоваться опасно, так же хорошо понимал — придется. С седьмого этажа я их не снесу. Маму еще могу — она худенькая, легкая, а вот папу...в нем килограмм сто двадцать. А может и больше.

Когда шел по лестнице, показалось, что за дверями одной из квартир кто-то есть. Вроде как голоса, и даже рыдания. Но ломиться в те двери не стал. Мне сейчас не до них. Если только просить помочь вынести моих? Но тогда с большой вероятностью мне придется хоронить и их родню. А на это у меня не было сил. У меня и на моих-то сил может не хватит... хоть слегка отошел после трехдневной комы, но ручки-ножки еще дрожали. Особенно после трех загрузок-разгрузок. Нет, ребята, пока — сами. Простите, но я помочь вам сейчас не могу. Позже. Все — позже. Потом.

Когда пришел в спальню, сердце снова сжалось и похолодело. Тяжко! Ну как же тяжко! Хоть бы уж сил хватило...

Первым делом стал укладывать маму. Хотел положить ее в спальный мешок как положено, ногами в правильном положении, но...передумал. Распустил замок-молнию насколько мог, положил спальник на пол рядом с кроватью, и осторожно, задыхаясь от усилий и от сжимающего сердце горя, спустил тело на мешок. Тело было мягким, и если бы не землистый цвет лица, можно было бы подумать, что мама спит.

Я стоял над ней на коленях минут пять, вглядываясь, запоминая черты лица — я видел его в последний раз. Навсегда! Навсегда...

Потом с трудом, мучительно, стараясь не сделать больно и понимая, как это глупо — разве можно мертвому сделать больно?! — вложил мамино тело в мешок и затянул молнию. Сделано. Теперь, самое сложное: папа. С ним так как с мамой не получится. Придется надевать мешок сверху, прямо на постели, а потом уже перекатывать на пол, где и завершить процедуру. Так и сделал. Папа был ужасно, просто страшно тяжелым, и я не представлял, как его потащу. Но знал, что это сделаю. Чего бы это мне ни стоило.

Наконец закончил, сел на постель, натужно хрипя и обливаясь потом. А ведь я еще и не начал транспортировку! Даа...что-то я шибко сдал...дохлятина, сущая дохлятина!

Первой потащил маму. Как ни странно, это оказалось легко. Синтетический спальный мешок скользил по полу, и чтобы вытащить тело на лестничную площадку мне понадобилось всего секунд двадцать. А вот дальше уже надо было думать. Тащить на себе по лестнице, держа на плече? Да я сдохну! Точно сдохну, сломаюсь. У меня и сейчас сердце колотится, того и гляди порвется.

Тащить по лестнице волоком? Чтобы мама билась головой о ступени? Да лучше мне тогда сдохнуть!

Пошел за папой. Тоже довольно-таки быстро притащил, хотя тут было горааздо труднее. Но ничего, справился. Закрыл за собой дверь, защелкнул замок. И нажал кнопку вызова лифта.

Прислушался — едет. Через минуту дверь лифта открылась, и я рванулся вперед, таща за собой мешок с мамой. Готово!

Двери стали закрываться, я подставил ногу и дернул к себе мешок с папой. Через минуту уже ехал вниз, с замиранием в сердце ожидая, что вот-вот лифт остановится, и я тут завязну — и может быть даже навсегда. Сдохну, как крыса в ловушке — рядом с мертвыми родителями. Эдакий семейный склеп!

Но...нет! Доехал! Вытащил мешки, и обессилено сел на ступеньку. Руки тряслись, ноги тряслись, и не только от физического перенапряжения. Сидел минут двадцать, может меньше — не знаю. Только когда дрожь в коленках утихла, встал, и пошел к выходу.

Погрузка была еще тем приключением — мешок с мамой загрузил сравнительно легко, но вот папу...когда я закончил, меня тошнило и в глазах плавали красные круги. Джип высокий, специально приподнятый, так что это была не просто задача, а сверхзадача. Особенно для едва отошедшего от болезни доходяги.

Папу и маму я похоронил над городом, рядом с вышкой триангуляционного пункта. Там росла одинокая береза, вот под ней я и выкопал яму. Неглубокую, в метр глубиной, или чуть больше. Прости папа, прости мама — сил нет копать глубже. Камни, корни — мне пришлось работать киркой, лопатами — совковой и штыковой. И топором, вырубая корни. Но место хорошее, отовсюду видно. А вышка — как памятник.

И вам тут будет спокойно. И будете вы тут вместе, рядом, как и жили. А когда-нибудь я вернусь и поставлю вам настоящий памятник — с фотографиями, памятник из камня. На века. Если вернусь.

Похоронив, достал из машины пистолет, который там оставил потому, что он мешал копать, загнал патрон в патронник и дважды выстрелил в воздух. Выстрелы прозвучали раскатисто, и эхом заглохли в растущих неподалеку кустах. Затем собрал инструмент, положил в багажник, и вдруг, вспомнив, вернулся. Встал над могилой, и сказал, глотая комок, вставший в горле:

— Господи, иже еси на небеси...прими их души, пожалуйста! Они были очень хорошими людьми, очень! Если ты есть — сделай так, чтобы им было хорошо ТАМ! Сделай, Господи! А я...я постараюсь выжить и не посрамить их память. Обещаю!

Развернулся, и пошел к машине. И я не плакал. Наверное, я разучился плакать.

Глава 3

Хорошо! Ох, как хорошо!

Глад сидел на прилавке, спустив ноги, и ел мороженое-эскимо. Он любил эскимо, но только не шоколадное. Ну — вот не любит он шоколадное, и все тут! Шоколад отдельно любит, а мороженое шоколадное — нет! Мороженое должно быть снежно-белым, хрустким, но никак не коричневым и полурастаявшим, похожим на смешанное со снегом собачье дерьмо.

— Бей! Ломай! — пацаны крушили витрины, стекла летели хрустальным дождем, и Глад их не останавливал — пусть позабавятся, делов-то. Развлекаться ведь надо! Магазин не жалко. Что, в городе мало магазинов? До конца жизни можно крушить! А есть еще и склады! А на складах — чего только нет! Ох, как хорошо...

Только вот девки куда-то попрятались. Суки просто растворились в пространстве! Неужели один парни выжили?! Не может такого быть! А тогда в чем дело?

Это первый магазин, который они решили взять. Продукты, пиво, бухло — все, как полагается. Можно оторваться пацанам! Вот только встает вопрос — а куда всем потом деваться? В смысле — а где спать? Надо держаться вместе. Вернее — надо держать вместе свою кодлу. Чтобы все были под наблюдением, чтобы не устроили заговор, чтобы ночью нож в спину не воткнули. Или гвоздь в ухо.

Петрович рассказывал, как на тюрьме обходятся с крутыми мэнами. Ну — теми, что начинают на общество батон крошить. Типа — он очень крутой, как вареное яйцо, он единоборствами занимался, всех завалит, всех положит! Ну как это принято в кинах — вошел в хату некий спецназовец, и ему сам черт не брат. Тут же всех "торпед" раскидал, смотрящего зачмырил, и живет таким вот героем!

Красиво, ага. Только не бывает так. Никогда не бывает. Одному на льдине нельзя. Не выживешь. Какой бы ты крутой ни был — тебе надо спать. А как только уснул — тут тебе и конец. Гвоздь на сто пятьдесят в ухо, и все. "Смерть наступила от кровоизлияния в мозг". Сактируют, и вышел вперед ногами.

Итак, большое помещение, в котором можно готовить жратву, в котором могут спать человек двадцать как минимум пацанов, и которое расположено на Горе.

Общага? Нет тут хороших общаг. В офис нефтяников забраться? А где там готовить, где спать? Квартиру найти большую? Так пока ее найдешь...да и заперты они могут быть, открывать замучаешься.

А может за город свалить? Найти коттедж где-нибудь у Юбилейного, в Совхозе Комбайн, и там устроить свою базу. Хмм...нормально. Да. Это будет правильно. Но только вот два момента: туда, в Комбайн, надо ездить. Значит, нужна машина. И во-вторых, эту ночь надо ночевать здесь. На Горе. Пока что — на Горе. А уже завтра с утра поехать на поиски коттеджа.

Черт! Детский сад! Вот же он идиот — в детском саду можно зависнуть! И матрасы есть, и кухня, небось и продукты всякие имеются! И места хватит на всех!

— Глад! Глад!

В магазин вбежал Серый, запыхавшийся от бега:

— Глад! Там хачи! Магазин дальше, на углу Бакинской подломали! Курочат! Айда им п...ей дадим!

— Сколько их? — встрепенулся Глад, и сердце заныло в сладком предвкушении.

— Трое! Васька Спирт видал, прибежал! Говорит — трое, две старшие, один помладше!

— Айда! — Глад хищно оскалился — Мачете! Биты! Мочить будет! Россия для русских! Смерть хачам!

Глад ненавидел "хачей". Однажды ему крепко досталось — он докопался до мелкого "хача", отшакалил у него телефон, и не успел уйти. На его беду откуда-то вынырнули еще трое "хачей" — "старичков" призывного возраста, и хрен ли им гладово карате? Его метелили, гоняли как футбольный мяч, и если бы не прохожие, которые начали вопить, спасая несчастного русака от злых кавказцев — тут бы ему и конец. Или внутренности бы отбили, сделав инвалидом, или вообще наглушняк положили. Хачи, когда входят в раж, забывают обо всем на свете — лишь бы заглушить соперника. А то, что впереди маячит зона, или даже "крытка" — это уже пофиг. Бей! Режь! Топчи!

Глад подозревал, что у них в этот момент просто отключается мозг. Типа берсерки. Хотя нет. Берсерки — те не обращали внимания, сколько вокруг врагов. Их резали — они дрались. Их рубили — они дрались. Пока не упадут от потери крови, или пока им не отрубят башку. Эти же тут же бросали свое приятное развлечение, переставали топтать и резать — после того, как обнаруживали вокруг себя опасность для своей драгоценной персоны. Сваливали. Если проще — если видели перевес на стороне соперников.

В общем, тогда Глад сбежал, прихрамывая и кренясь на один бок как подбитый корабль. А потом месяца два ходил морщась от боли. С тех пор люто ненавидел хачей — всех, кто на их был хоть немного похож.

Нет — так-то он ненавидел всех людей, но "хачей" — особо. "Хач" для него было чем-то вроде ругательства, как пи...рас, или "гандон". И вот теперь, когда законов нет, когда можно творить что хочешь — почистить город от "черножопых" — святое дело!

Через минуту вся кодла бежала по Бакинской в сторону бывшего КП ГАИ — пыхтя, скаля зубы, матерясь, и обсуждая то, как они сейчас выпотрошат этих "черножопых тварей".

Толпа, объединенная жаждой крови — страшная вещь. Ни жалости, ни сомнений в своей правоте, ни каких-то других мыслей, кроме "убить", "растерзать" — у такой толпы нет. Радостная ярость, предвкушение легкой победы (десяток вооруженных мачете и битами на троих!) — вот что витало над бегущими парнями. Тем более что почти все (кроме Глада) успели слегка насосаться спиртного — дорогих коньяков, экзотических ромов и виски. Хотя пьяны были больше от ощущения безнаказанности и вседозволенности, чем от выпитых пары глотков спиртного — Глад специально предупредил, что если кто-то из них среди дня нажрется до состояния свиньи — он выпотрошит его как ту же свинью, а кишки прибьет к дереву. И заставит бегать вокруг, пока кишки не намотаются на ствол. Он читал о таком способе казни, и ему тогда это очень понравилось — своей зрелищностью и запредельностью жестокости. И Глад собирался в скором времени устроить такое представление. Ему не хватало только жертвы.

Копошение в угловом магазине увидели сразу — две фигурки повыше, одна низенькая таскали и укладывали что-то на асфальт возле витрины. Коробки, ящики, бутылки россыпью — весь ассортимент магазинчика. Он был небольшим, этот магазин, так что особо ценное тут вряд ли имелось. Обычный набор продуктов и питья, типа как в сельмаге.

Пацаны на ходу завизжали, заулюлюкали, размахивая своим оружием, и фигурки заметались, видимо вгорячах не сообразив, куда надо бежать. Когда побежали — было уже поздно — волчья стая Глада по его команде растянулась в стороны, охватывая полукольцом и дорогу, и отход к пятиэтажкам, отжимая жертвы к стене магазина. Двое, не успевшие убежать, схватились за биты, которые были прислонены к стене, один, мелкий, рванул вглубь магазина, и Глад усмехнулся — оттуда нет выхода! У этого магазина нет второй двери! Только наружная! Он точно знает, потому что не раз видел как разгружали машины с продуктами!

Запыхавшаяся толпа обступила двух "хачей", прижавшихся к стене магазина с битами наизготовку, и теперь торжествующе улыбаясь пацаны смотрели на покойников. Именно на покойников, потому что никем, кроме как покойниками эти два черных, как грачи подростков быть не могут.

— Ну что, черножопые, попали? — ласково улыбнулся Глад.

— Ты сам черножопый! — огрызнулся один их подростков, совершенно без какого-либо акцента — на себя посмотри! Когда жопу мыл в последний раз? Месяц назад? А мы всегда моем после сортира, не то что вы, засранцы!

Улыбка Глада превратилась из "ласковой" в хищную гримасу волка. Верхняя губа приподнялась, обнажая белые зубы (один искусственный, после того, как эта тварь Комар ему его выбил), глаза прищурились, и уже в следующую секунду Глад нанес удар.

Он целил, намечал удар в ключицу, высоко вскинув мачете, подобранное в хозмаге на остановке, но в последний момент, опуская клинок на жертву, изменил направление удара и размашистым движением подсек ноги противника. Тот не успел отреагировать, он ждал удара сверху, и потому мачете беспрепятственно врезался в ноги парня на уровне коленей. Одну ногу клинок отсек сразу, во второй застрял, погрузившись в сустав почти до половины ноги. Глад дернул мачете назад, оно со скрежетом о кость вышло назад и Вадик замер, с любопытством ожидая того, что произойдет дальше.

"Хач" вначале даже не понял, что случилось. При тяжелых травмах организм отключает ощущения. Боль приходит потом, после осознания тяжести раны.

Подросток покачнулся, тупо глянул на валявшуюся под ним ногу, выронил биту, уцепившись за стену, и тогда Серый вдруг взвизгнул, выдохнув из себя то, что сейчас объединяло всю эту кодлу:

— Бей! Режь!

Его мачете с хрустом врезалось в череп раненого, непонятно как удерживающегося на одной, уже подрубленной ноге, и практически располовинило череп, забрызгав и стену, и Серого красными густыми брызгами.

Второго убивали всем скопом, повизгивая от радости, сопя, торопясь нанести хоть один удар, хотя бы разок ткнуть клинком уже едва дергающееся, окровавленное, превращенное в отбивную тело.

Когда толпа отхлынула от тел, на месте остались два куска мяса, в которых с трудом можно было различить очертания людей. Голов практически не было — вместо них мешанина из костей, мозга и крови, животы вспороты, содержимое разбросано в стороны. Руки и ноги по частям валялись рядом, и белые кости, торчащие из кусков мяса, были похожи на кусочки сахара.

И Гладу очень захотелось горячего чая. И лучше с лимоном. Горло пересохло.

А еще он обнаружил, что кончил. Прямо в трусы. И теперь там было мокро и противно. Но вообще — ему было хорошо! Очень хорошо! И лучше — и быть не может!

— Найдите спиногрыза! — приказал он хрипло, соображая, что в магазине должна быть туалетная бумага. Надо же почистить в в трусах, не ходить же ТАК — Он в магазине заныкался. Я его хочу допросить.

— Допросить! Допросить! — заржали довольные соратники, повязанные кровью и смертью. Теперь они были единое целое — Бригада! Теперь — они настоящие жиганы! И теперь им никто не страшен!

Мальчишку нашли в складе, спрятавшимся за ящиками с минералкой. Он похоже что пытался долезть к маленькому оконцу в стене у самого потолка, но по причине своей малости допрыгнуть не сумел. А может и сумел, но надо ведь еще и подтянуться на руках, потом как-то пробить стекло маленькой рамы, и потом уже пролезть наружу. И проделать это все в двух метрах от разъяренной толпы, убивающей его братьев. В общем — совершенно безнадежно. Никаких шансов. И тогда он, глупый, решил спрятаться.

Его, трясущегося, и тихо подвывающего, привели к Гладу, устроившемуся в кресле директора магазина, как император на троне. Мальчишка обоссался от страха, и толпа, собравшаяся в дверном проеме радостно гыгыкала, показывая на мокрые штаны и отпуская искрометные шуточки.

Глад сердито свел брови, и подняв правую руку важно сказал:

— Тихо, бродяги! Будем суд творить! Не мешайте!

Все тут же затихли, и Глад, наслаждаясь произведенным эффектом и своей ролью властителя-судьи, торжественно сказал:

— Этот черножопый со своими подельниками-крысами без нашего разрешения, на нашей территории посмел заниматься мародерством. Что за это ему причитается?

— Смерть! Смерть! — закричали соратники, и подвинулись чуть вперед, чтобы быть готовым первым ударить по жертве, первым пустить кровь черножопой твари.

— Смерть — медленно кивнул Глад — Но смерть бывает разная. Легкая смерть, и тяжелая смерть. Он должен умереть, но...мы же справедливые пацаны, ведь так, бродяги?

Толпа невнятно заболботала, но никто не подхватил его слова. Они пока не понимали, к чему ведет вожак.

— Пусть он нам расскажет, где собираются черножопые! Сколько их! Куда прячутся! Чем занимаются! И тогда мы дадим ему легкую смерть. Согласны, братва?!

— Согласны! — заорали все радостно, предвкушая развлечение. Допрос — это весело!

— Раздевайся! — вдруг сам не зная почему, приказал Глад — Ну! Быстро! Снимай с себя все!

Мальчишка как сомнамбула медленно, заворожено глядя на Глада снял рубаху, потом скинул сандалии, стянул штаны, трусы, и остался в одних носках, прикрывая руками пипиську. Глад довольно ухмыльнулся, и кивнув на мальца, крикнул в толпу:

— А что, похож на девку, а, пацаны?

— Аха-ха-ха! — заблажили подельники — Похож! Грех убивать без развлечения! Петух! Петушара!

— Потом... — кивнул Глад — Потом это обсудим. А пока — пусть расскажет все, что знает. Расскажешь, петушара? Не слышу! Чего ты там шепчешь, Машка!

— Расскажу! — всхлипнул мальчишка. Ему было максимум десять лет — мелкий, худосочный, никак не похожий на девку. Если только совсем на мелкую девку, у которой ни сисек, ни жопы. Но Глад вдруг испытал возбуждение, глядя на это тщедушное тельце.

Кстати, Закон не возбраняет пользоваться услугами "петухов". "Петух", он на то и "петух", чтобы удовлетворять запросы черной масти. Где на киче взять бабу? А "петухи" всегда под боком. Униженные, обиженные. "Обиженка" — так их и зовут.

И малец рассказал. Оказалось, все "хачи" сейчас базируются совсем недалеко, в общежитии "Бакланки" — так на Горе называли общежитие профессионально-технического училища. Там обычно учились совсем отмороженные, те, кого выперли из школы, или хачи, которых в "Бакланке" абсолютное большинство. Почему в "Бакланке" столько хачей — Глад не знал. Да по-большому счету и знать не хотел. Он принимал это как факт — есть "Бакланка", и есть там толпа хачей, которых надо гонять, а лучше — убивать. Всех, до единого — ибо не люди, а мразь, грязь под ногтями, гавно собачье засохшее — вот кто эти черножопые нелюди!

Глад никогда не задумывался — а что же они ему такое сделали, что он их так ненавидит. Ну да — один раз крепко отмудохали, но он и до того их ненавидел, до избиения.

И родаки их ненавидели, хотя внешне на людях никогда не позволяли себе выражать презрение к "черным". Всегда вежливо, с улыбкой здоровались с семьей чеченцев, живущих рядом на лестничной площадке, и даже отпускали радостные сюсюкающие замечания в адрес мелкой соседской чеченской девчонки, черной, как сажа, бормочущей свои тупые каркающие речи, непонятные нормальному человеку.

Слышали бы эти чеченцы, что говорили в их адрес Гладовы родаки, сидя на кухне и попивая чай! Ооо...сравнение с животными — было самым мягким из их высказываний! И Глад тут был совершенно согласен со своими родителями. Животные! Настоящие животные! Генетический мусор! Улыбаются, рожи свои делают приветливыми, а сами так и норовят башку отрезать! Будь его воля — атомную бомбу бы бросил на них всех!

Рраз! И нет Кавказа!

Рраз! И казахов нахрен!

Почему казахов? Да пошли они все! И калмыки тоже. Все пошли нахрен! Все!

Пацаненок хачиковский рассказал интересную вещь. Итак, хачи уже объединились, и сейчас тусуются в общаге "Бакланки". Пособирали туда девок, что нашли на улицах, и сделали из них шлюх. Ну и курочат потихоньку близлежащие магазины. Как сегодняшняя троица. Верховодят в "бакланке" чечены, главный из них Аббас, с ним его два брата — Ибрагим и Джамал. Они сами не из "бакланки", а приехали сюда с семьей. Те двое, что кодла растерзала тоже были чеченами, братья этого пацана.

Аббас и его братья начали собирать по улицам всех чеченов, дагов и азеров. Ну и армян до кучи — они хоть и не мусульмане, а все-таки с Кавказа, свои. Еще к ним прибились татары и какие-то нерусские. Все теперь живут по адатам, то есть по укладу, установленному у чечен с самой старины. По ним — девки добыча джигитов, а тех, кто не подчиняется, не хочет жить по адатам — в расход. Сегодня убили троих русских пацанов, а может и не русских. Но Аббас сказал, что они русские. Эти пацаны не хотели принимать Ислам, не хотели жить по адатам, потому их зарезали. Девки ублажают джигитов, они общие. Девки все русские, кавказские девки правильные, их шлюхами делать нельзя. Это не по адатам. А иноверцев можно.

Рассказ пацаненка постоянно прерывался выкриками кодлы, слушающей допрос, и Гладу даже пришлось рявкнуть на них, выпалив матерную тираду такой грубости, что вообще-то за такие слова можно и на перо насадить. Настоящие сидельцы, как рассказывал Петрович, практически не ругаются матом. Потому что за вроде как безобидное: "На пошел ты на х...!" — можно легко получить заточку в брюхо. Ведь ты практически предложил человеку стать петухом, а за такое только смерть. Если он не потенциальный петух, конечно.

В общем, когда допрос закончился, кодла горела жаждой мести и мечтала рвать этих "хачей" на мелкие кусочки. Чего они русских угнетают, твари?! Пусть едут на свою Чечню, и там письку дрочат, козлы-нохчи вонючие! Духи гребаные!

Вообще-то этот Аббас сделал то же самое, что хотел сделать Глад. Только раньше. Как это он так ускребся — непонятно. Раньше вышел из комы? Наверно. И это вот было обиднее всего! Теперь подминать под себя район будет гораздо труднее. Гораздо! Как бы и самого в расход не пустили. Их там, как сказал этот мелкий козленыш — человек тридцать.

— Так, пацаны! — начал степенно Глад — сдается мне, что черные не люди. Это петушня! А с петухами как надо поступать?

— Е...ь! Е...ь их! — завопила кодла, и Глад важно кивнул головой:

— Верно. Петухи, на то они и петухи, чтобы обслуживать людей. Ну что...он ваш! Петушара...

Кодла завопила, рыдающего мальчишку схватили, бросили на прилавок, и...понеслось веселье. Продолжалось все около часа, и на мальце попробовали все извращения, что выплеснулись из мозгов распаленных алкоголем и похотью парней. Но не убили — Глад запретил. Он придумал развлечение поинтереснее.

Когда всем уже надоело терзать почти потерявшего сознания мальчишку, окровавленное тело поставили на ноги, и Серый полил его сверху донизу "Жидкостью для розжига". Воняло керосином, и Глад криво и довольно улыбался — любил он это дело! Раньше были только кошки да собаки, неосторожно подпустившие к себе Глада, но вот до людей дело так и не дошло. Но ему нравилось читать о том, как где-то, в каком-то городе одноклассники подожгли пацана или девчонку, и те бегали, полыхая, как живые факелы. Классное, наверно, зрелище!

Мальчишку вывели из дверей магазина, Глад щелкнул зажигалкой, которую нашел тут же, за прилавком, и вполголоса приказал:

— Беги. Отпускаю!

И поднес огонь к мокрой спине мальца.

Синее пламя вспыхнуло ярко в наступающих вечерних сумерках, мальчишка вскрикнул от невыносимой боли, потом побежал. Пламя охватило его всего — начиная с ног, и заканчивая головой. Но на удивление, он все еще бежал — страшно, утробно крича и размахивая руками. А потом упал, корчаясь на земле как червяк, и уже не крича, а только как-то тихо мыча и постанывая.

— Класс! — довольно выдохнул Серый — Видали? Живучий скот! Другой бы сразу сдох, а он метров десять пробежал, не меньше!

— Да он и щас живой — удивленно заметил жилистый парень с кривым носом, видимо сломанным в раннем детстве и почему-то не поставленным на место. Звали его Гвоздь, ясное дело — от фамилии. Гвоздев он был. Мать его воспитывала одна, Глад знал их семью. Алкаши, одно слово. Но парень так-то дельный, крепкий. Таких нужно привечать, к себе поближе держать. Он один из первых пришел к кодлу, как и Серый.

— Точно, живоой! — восхищенно протянул Серый, глядя на красно-черный, шевелящийся кусок мяса — ты поглянь, у него вся кожа сгорела, а все шевелится! Точно, нелюди какие-то эти хачи!

— Нелюди! Нелюди! — зашумела кодла, и вдруг кто-то из нее крикнул:

— Атас, пацаны! Хачи!

Глад ощерился, сжал в руках мачете и громко крикнул:

— К бою, пацаны! Порубим нелюдей!

— Порубим! — прокричали два голоса и неуверенно затихли, а Серый негромко буркнул:

— Глад, их человек тридцать! Валить надо! Щас нас самих тут накуй порубят!

И тут откуда-то грянул выстрел. Россыпь крупной дроби хлестнула по кодле, кто-то упал, кто-то закричал и запрыгал на одной ноге, видать ранен. И Глад тут же понял, осознал всей своей звериной сутью: "Бежать! НАДО БЕЖАТЬ!"

— За мной, братва! — он рванул прочь от магазина, он шевелившегося и тихо натужно стонущего комка красной плоти, от смерти, бегущей через дорогу и вопящей "Алла акбар!" Мозг Глада сработал как надо, а тренированное тело понесло его вперед с такой скоростью, что кодла тут же отстала, пыхтя и матерясь пытаясь его догнать. И вряд ли им удалось бы уйти, если бы хачи не задержались возле сожженного мальчишки, который все еще пытался подняться на четвереньки протягивал руки к пробегавшим собратьям.

Как ни странно, глаза у него видели, а может услышал знакомые крики, в любом случае — он позвал своих и они остановились, с минуту решая, что делать — бежать за убийцами или же помочь единоверцу. А пока решали — Глад успел уйти далеко со своей веселой кодлой. Не достанешь.

Но не вся кодла успела уйти. На месте остался один из пацанов — не самый авторитетный, но один из тех, кто был с Гладом с самого начала и ходил с ним на промысел — обирать пьяных, долбить бомжей, гоп-стопить лохов. Витек Коновалов его звали, погоняло "Конь". Дробь-нулевка, выпущенная из вертикалки двенадцатого калибра вошла ему в колено, прямо под чашечку. Он стоял немного боком к стрелявшему, так что по случайности, по закону подлости, ему почему-то досталось больше других. Одна дробина в колено, и две — в ляжку и в зад. Те, что в ляжку и в зад — ерунда, только кровили. Но вот та, что в колено, вывела его из строя начисто.

Хоть он и просил кодлу его не бросать, вопил вслед, но куда там! Никто его не слышал. А если бы и слышал — что они, идиоты, подставляться под ствол? Своя шкура дороже!

Когда кодла скрылась за углом пятиэтажки, преследовать ее больше не стали. Высокий черноволосый парень с узким, хищным лицом встал на колени над обожженным мальчишкой, и что-то спросил по-своему, по-чеченски. Тот тихо ответил, можно сказать проскулил. Аббас снова задал вопрос. И снова мальчишка ответил. В этот раз он говорил дольше, и лицо Аббаса бледнело и бледнело. Наконец, мальчишка замолчал и закрыл глаза. Похоже, что он потерял сознание. Тогда Аббас достал из ножен длинный узкий нож, что-то сказал, провел рукой по лицу, как это делается на молитве, и осторожно, почти нежно воткнул нож мальчику под лопатку. Тот даже не дернулся. Возможно, что был уже мертв, а может просто ничего не чувствовал — разве сравнится боль от вонзившегося в сердце ножа с болью тела, на котором сгорела кожа? Эта боль, от ножа, была болью милосердия. Болью, заканчивающей земное существование. И пусть теперь Аллах примет душу несчастного, погибшего от рук неверных.

— Алла акбар! Алла акбар! Алла акбар! — трижды произнес Аббас, и вся толпа нестройно повторила:

— Алла акбар! Алла акбар! Алла акбар!

— Джихад! Резать русаков! — почему-то по-русски, жестко, с пафосом сказал Аббас — Джихад! Все русаков, кого увидите — убивать! Девок — в гарем! Если будет возможность захватить живьем — брать, но не рисковать! Если есть опасность — убивать на месте! Сдавшихся — на базу! Там с ними поговорим.

Вообще-то было легко объяснимо, почему Аббас говорил по-русски. Хотя и ненавидел русских истово, со всей силой своей волчьей души нохчо. У него отец и старший брат погибли в чеченской войне. И здесь он оказался не просто так — Кадыров, пес русских, выжил их семью из Чечни, объявив террористами, и даже снес бульдозером дом, в котором жил один из его братьев, примкнувший к священному джихаду и расстрелявший кадыровского полицейского.

Когда дело раскрылось, их убивать не стали, но дом снесли и приказали убираться, куда хотят. Хоть в Африку. Если останутся — тут им и конец. И они уехали. Три брата, мать, сестры.

Так вот — в его тейпе теперь были не только чеченцы, которых здесь было совсем мало. Тут были и дагестанцы, и татары, и калмыки — кого только не было! А как отдавать приказы? На чеченском? Так они его не понимают. А русский язык, само собой, знали все. Так что выбора не было — между своими, нохчо, на чеченском, общие приказы — на русском.

Аббас поднялся, подошел к русскому, который испуганно таращился на парня с окровавленным ножом в руке. Тот встал над ним, и укоризненно помотал головой, поцокал языком:

— Ц-ц...вот как неприятно, правда? Больно, наверное? Бежать никак нельзя, да? Сейчас ты нам расскажешь — кто такие, откуда взялись, где сидите. Все расскажешь!

Он рассказал. Все. До последнего слова. И когда его повесили на дереве, его кожа свисала почти до земли, отделенная от самого пояса и до шеи. Такое делали духи в Афгане, Аббас читал об этом, и всегда мечтал повторить такое с русаком. И повторил.

А называли это афганцы "Красный тюльпан" — снятую с живого человека кожу они завязывали над его головой, и при этом человек был еще жив. Жив был и Конь, и даже почти в сознании. На грани сознания и черной тьмы забытья. И ему — то ли снился сон, то ли всплывали видения — кухня в пятиэтажке, мать жарит рыбу. Раскаленное масло скворчит, и Витек глотает слюни — есть охота! В школе набегался! И хочется пить. Очень хочется пить...

До утра он не дожил. Умер уже часа в три ночи, когда обескровленное тело отказалось поддерживать жизнь. Но к тому времени сознания в нем уже не было.

Сожженного мальчика чеченцы подобрали и унесли с собой, чтобы похоронить утром, а этой ночью запланировали набег на дедсад "Ручеек", где вроде как должны были засесть бандиты русаки. Окружить всем известный "Ручеек", не дать уйти этим уродам — дело не сложное. Их всего девять человек, а нохчо — тридцать четыре. Никто не уйдет! Откуда узнал про "Ручеек"? Так Глад шепнул, когда издевались над мальчиком. На свою голову шепнул.

12 июня, вечер. Настя Самойлова.

Мать Лены Самохиной была совсем еще молодой женщиной, можно сказать — почти девушкой. Моложе Настиной матери. И такая же красивая. Она лежала в спальне, спокойная и безучастная ко всему на свете, какими безучастными бывают только мертвецы. Ее одели во что-то строгое, вроде как официальный костюм — темно-коричневый, с юбкой ниже колен. Кружевная белая блузка, и...почему-то кроссовки. Белые кроссовки "Найк", почти такие же, как у Насти.

Настя с недоумением посмотрела на эти кроссовки, потом на свои, и Лена, заметив ее взгляд, как-то странно-виновато ответила на незаданный вопрос:

— У нее с ног туфли слетали. Не налезали. Мы с папой решили надеть кроссовки. Все лучше, чем с босыми ногами, ведь правда же?

Настя промолчала. Чем лучше? Какая разница мертвецу, в чем его хоронят? Она всегда искренне считала — если...нет — когда она умрет, так ее толкни ногой в яму — да и хрен с ней! Какая разница мертвецу, в чем и как его хоронят? Ее в этом теле уже не будет! Она улетит! Куда? Да хрен ее знает — куда! Может на небеса, как говорят попы, а может переселится в другое тело — как пишут фантасты. А может и вообще растворится в информационном поле. Только ее бывшей оболочке уже все равно, куда бы Настя из нее не делась.

— А что вы собирались с ней сделать? — глухо спросила Настя, не глядя на новую знакомую.

— Я не знаю — тихо ответила Лена, и всхлипнула — Папа сказал, что может все-таки обойдется...тогда мы ее отвезем на кладбище и похороним, как положено.

Настя не спрашивала, что означало "обойдется", и так ясно — что. Отец Лены надеялся, что не умрет. И не дошел до квартиры.

— Теперь я не знаю, что делать! — безжизненным голосом сказала Лена — Папа умер, мама умерла...телефоны ни один не отвечают. Я звонила бабушке, они с дедушкой в Ленинском районе живут, так они трубку не берут. Тоже, наверное, умерли. Я ждала папу...

Настя оглядела Лену внимательно, снизу доверху — красивая девчонка. И ухоженная. Ясное дело — ее любили, ее холили и лелеяли. И куда вот теперь ей деваться? В самом деле — куда?

Хмм...а Насте — куда? Голова кругом!

Стоп! Интересно, а может одни девочки выжили?! Нет, правда — как в том старом кино, как там оно называлось...черт, голова не варит...нет, не вспомнить. Только там в будущем остались одни женщины, и размножались типа почкованием. Польский фильм, или чешский. Ну и попали в будущее двое замороженных мужчин. И развлекались там. Только вначале их чуть не кастрировали. Глуповатая комедия, конечно, но вообще-то очень похоже — там из лаборатории вырвался вирус и убил всех мужчин. А женщины стали выживать — как могли! Запросто ведь может такое быть! Почему бы и нет? Сейчас каких только вирусов проклятые ученые не выращивают! Всякую дрянь!

Настя смотрела в сети про лихорадку Эбола, и про СПИД тоже смотрела. Говорят, это все американцы придумали, чтобы людей на Земле извести. Оставить только немножко, чтобы их обслуживали, типа рабы. А остальных всех убить. Называется — теория заговора!

Ох, так и с ума сойти можно...если и правда такое случилось? Одни только девочки выжили на всем белом свете?

— А ты не знаешь точно, что там в мире случилось? Что точно случилось? — осторожно спросила Настя, чтобы не выглядеть лохушкой перед девчонкой явно года на три ее младше — я в отключке была, и только недавно очнулась. Гляжу — а там бабушка мертвая лежит! Я сама-то в гости приехала, из Москвы...мама отсюда родом.

— Из Москвы: — девчонка чуть улыбнулась — Я хотела жить в Москве! У вас там прикольно! Метро есть! Ночные клубы всякие! И вообще...Москва!

Девчонка сказала это с таким выражением, что Настя чуть не поморщилась. Честно сказать — она не любила Москву. А за что ее любить? За толпы в метро, когда тебя несет поток людей, дышащих перегаром, воняющих гнилыми зубами и дешевыми духами? За то, что тебе едва не ломают ребра при входе в вагон метро? Или за снобство одноклассников, хвастающихся последней моделью айфона?

Да, в Москве можно сделать карьеру и сделать бизнес. Но жить там — это все равно как жить в офисе! То ли дело какие-нибудь там Багамы...белый песок, теплое море.

Или Корфу — все цветет, все пахнет, и прозрачное море...красота!

Но вонючую Москву...да ну ее к черту!

Когда говорила об этом маме, та раздраженно фыркала и говорила, что Настя дура, и что она достойная наследница бабушки, считающей Москву вертепом и сатанинским кублом. А на самом деле москва — центр цивилизации, покруче всяких там Нью-Йорков и грязных, зачуханных Парижей с их толпами негритосов и арабов.

Но тут Настя с мамой была согласна — ей Париж ну ооочень не понравился! Опасный город! Эти негритосы на улицах — мерзкие, потные, один хотел ущипнуть маму за попу, так мама так ему урезала — с размаху, прямо в нос, что кровища брызнула, и черная рожа отлетела метра на два! Другой негритос хотел что-то сказать, так мама его обложила таким трехэтажным матом, что он попятился и потянул за собой побитого другана, сообщив ему, что это крейзи русские. И от них можно ждать чего угодно. Настя тогда от души повеселилась! Хохотала, аж слезы полились!

Нет, мамочка ее была еще той оторвой, а иногда просто восхищала Настю. Такой и должна быть женщина — дать отпор любому отморозку! И она, Настя, такая же!

— Пошли на кухню, будешь рассказывать — Настя зашагала из комнаты, и Лена послушно пошла за ней.

Потом так же послушно, повинуясь приказам Насти нагрела чай в электрочайнике, разлила его по красивым фарфоровым чашкам, буднично-аккуратно нарезала сыра, колбасы из продуктов, которые не донес папа, и они уселись обедать. Или ужинать — судя по времени.

Все то время, пока Лена собирала на стол, она рассказывала хорошим литературным языком, грамотно, и даже с научными терминами. Видно сразу — девочка из благополучной семьи, отличница и послушная дочь.

Так оно и оказалось — мама Лены была учительницей, преподавала русский язык и литературу. Папа — преподаватель в университете, историк.

Насте подумалось, что для историка он был довольно-таки крепок, и Лена подтвердила — папа с юности увлекался атлетикой, был очень сильным и мускулистым. Но увы, ему это не помогло. Вирус убил и немощную Настину бабушку, и могучего атлета, у которого только и хватило сил, чтобы дойти до двери квартиры.

Весь рассказ, в общем-то, уложился в пятнадцать минут. Ну а о чем было по большому счету рассказывать? Появился вирус. Предположительно — после метеоритного дождя, который сам по себе поубивал кучу людей — метеориты падали и в крупные города, а там совсем уж муравейник (Настя представила себя в метро, стиснутой толпой людей, и метеорит, падающий в эту толпу — и вздрогнула. Впрочем — скорее всего метеорит метро бы не пробил. Метро строилось еще и как бомобоубежище.).

Когда люди начали болеть — понеслась паника, все почему-то решили, что болезнь только в их городе, или селе, и надо ехать в другое место. Тогда побилась куча народа — миллионы были раздавлены, сгорели, или упали с дороги. Но выжившим это не помогло. Люди стали умирать, все старше примерно пятнадцати лет, и все младше десяти. И мор был таким быстрым, таким внезапным, что никто не мог этого и предположить — вот только что вроде стало не очень хорошо — температура, сердце стучит, голова болит, ну как при простуде. А потом — бах! И готово! Покойник!

Кто-то подольше протянул, как папа Лены, кто-то в первый же день умер. И выжили вообще-то не все даже в диапазоне с десяти до пятнадцати лет (Лена так и сказала — "в диапазоне" — умная девочка! Отличница!). Почему — никто не знает. Лена в сети читала, что может быть умершие дети чисто физически были или младше своего календарного возраста, или, наоборот, старше. А выжили только те, у кого шла гормональная перестройка организма. Но это чисто предположения, так как исследований никто не проводил, потому что все исследователи быстро померли.

Ну вот, в принципе, и все. Довольно-таки четко, сжато, и по делу. Умеет девочка делать доклады, точно. Вот если бы она еще доложила, что делать Насте, и ей, Лене! Как жить? Куда бежать?

— Как думаешь, что нам надо делать? — уже не слишком заботясь о своей репутации в глазах девчонки спросила Настя — Папа что-то говорил по этому поводу?

— Папа сказал, что ехать куда-то во время эпидемии моровой чумы абсолютная глупость. И лучше уж помереть дома, чем по дороге в своей машине — пожала плечами Лена — А еще сказал, что если кто-то из взрослых все-таки выживет, то рассчитывать на их помощь все-таки не стоит. Их будет так мало, что они и сами-то выжить не сумеют. Потому надо пытаться выживать где-нибудь в деревне. Там печки есть, дров можно напилить и нарубить. Но вначале найти таких же как мы детей, и объединяться в общество. Только обществом можно выжить, и никак иначе. Вся история это доказывает. Кто-то умеет готовить, кто-то пилить и колоть дрова, а кто-то рыбу поймает. И все вот так помогут друг другу, и тогда выживут. Еще сказал, что нужно будет собирать продукты здесь, в городе — продукты, и вещи, а потом везти их в деревенский дом. Запасов в городах хватит надолго, на много лет. Консервы, конечно, испортятся, но крупы и всякие там макароны сохранятся. Часть их попортят мыши и крысы, но часть все-таки останется. А к тому времени как все кончится, мы уже вырастем и сможем наладить свою жизнь, и поднять цивилизацию снова.

Лена помолчала, собираясь с мыслями, и продолжила:

— Еще сказал, что нужно опасаться банд. Банды будут обязательно, потому что подростки, вырывавшиеся из-под власти запретов, начнут такое безобразие, что все войны покажутся детскими играми. Если они в обычное время избивали, поджигали, даже убивали, а что будет теперь, когда некому их укротить? Сказал, чтобы я не высовывалась, если вижу мальчишек. Любых — мальчишек! Потому что они в первую очередь будут захватывать девчонок.

— А он не сказал — зачем будут захватывать девчонок? — слегка иронично спросила Настя, поглядывая на кукольное личико Лены. Та сразу замолчала, потупила глаза, потом посмотрела на Настю и серьезно сказала:

— Чтобы заниматься с нами сексом.

Насте сразу расхотелось ерничать. И вообще — зачем она вдруг решила слегка поддеть Лену? Выбрала время, дура чертова! А девчонка вообще-то не так и проста, как кажется. Умненькая, и не боится горячих тем. Нет, надо поближе с ней сойтись, точно. И правильно говорит — без общества не выжить.

— А как же тогда выживать обществу? — так же серьезно спросила Настя — Если бояться мальчишек? Как мы размножаться-то будем?

— Папа сказал, что прежде чем выйти к мальчишкам, надо понаблюдать — как себя ведут, как одеты, как разговаривают. Если это какие-нибудь АУЕ — бежать без оглядки, или прятаться. От них и будут все беды. А еще — от кавказских диаспор!

Да, и насчет АУЕ, и насчет кавказцев папа Лены был совершенно прав. Первые — это уголовники, или те, кто рядится под уголовников, что еще хуже. Вторые — у них всегда было много детей, просто так принято. Значит, их будет много. А еще — они привыкли считать всех, кто не их веры — гяурами, еретиками. И если они смирились после чеченских войн, это не означает, что забыли. А кроме того — они с детства умеют воевать, и умеют мгновенно объединяться в опасные стаи.

А еще — они плохо относятся к женщинам, тем более если эти женщины не их нации. Они считают всех русских девушек шлюхами.

Настя насмотрелась на такое, даже на себе испытала. В их элитном классе с усиленным изучением английского и французского были парни чеченцы и дагестанцы. Это был ужас какой-то! Надменные хамы, которые смотрят на тебя, как на дешевую подстилку.

У Насти был конфликт с одним из них, дошло и до мордобоя — Настю к директору таскали, когда она разбила нос дагестанцу. Чуть ли не под исключение пытались подвести. Но когда выяснилось, что он пытался залезть к ней под юбку (славься тот, кто поставил камеры в школьном коридоре!) — все затихло, и Настю очень сильно попросили никому об этом не говорить. Мол, провели беседу, он извинился, и все такое прочее. Осознал свою ошибку.

Но он ни хрена ничего не осознал, глядел на Настю волком, и если бы не боялся, что его выкинут из школы — точно сотворил бы какую-нибудь гадость. Настя была в этом уверена на сто процентов.

Как и уверена в том, что оставили его в школе потому, что папаша хорошенько башлял в проклятую гимназию, переполненную мерзкими снобами и богатыми, не менее мерзкими хачами. Настя истово ждала, когда покинет этот проклятый вертеп, по недосмотру именуемый школой.

Итак, оставалось только лишь сидеть на месте, есть, спать, выбегать за продуктами в ближайший магазин и потихоньку набирать себе сторонников. Типа — команду. В то числе и мальчишек — и лучше всего из славян. Но тоже — осторожно.

Оставался другой вопрос — "на месте" — это где?

Квартира Лены была трехкомнатной. Бабушки Насти — двухкомнатной. В той квартире лежала мертвая бабушка, в этой — мама Лены и перед дверью ее папа. Так где Насте с Леной базироваться?

Квартира Лены, конечно, побогаче. Обстановка получше, чем у бабушки...

— Вот что, Лен — задумчиво начала Настя, и тут же запнулась — как сказать? Хотя какая разница — как! Главное — дело надо делать, и все тут!

— Лен! Я предлагаю вот что: твою маму, и твоего папу отнесем в нашу квартиру. Она меньше чем ваша. Там и моя бабушка будет. У нас соберем продукты, которые есть, вещи, которые нам могут понадобиться, и будем сидеть здесь. А время от времени станем выходить наружу, и находить тех, кто выжил. Девчонок будем звать к себе, мальчишек будем...бояться. Ну и продукты натаскаем из магазинов. Как ты к этому относишься?

— Положительно — Лена пожала плечами — Я и сама хотела тебе это предложить. Я одна боюсь. Да и не выжить одной. Слыхала, что папа сказал! Он у меня умный был, очень умный. Настоящий ученый!

— Настоящий ученый... — эхом откликнулась Настя — Вот что, Лена...тебе нужно переодеться. Сейчас будем носить и твою маму, и папу...у тебя есть что-то вроде спортивных штанов, майки?

— Есть... — Лена кивнула — сейчас переоденусь.

Она пошла из кухни, а Настя осталась сидеть. Потом Насте вдруг подумалось, что стоило бы как следует осмотреть квартиру — Настя ведь была только в спальне родителей Лены, и пошла туда, куда отправилась девчонка. Зашла она в комнату как раз тогда, когда Лена стаскивала с себя сарафан, оставшись в одних трусиках, и когда оказалась в комнате, Лена вдруг ойкнула и прикрыв грудь отвернулась от Насти:

— Прости...ты не могла бы отвернуться? Я очень стеснительная...

Настя сердито поджала губы и помотала головой:

— Лен, ты в своем уме?! Весь мир умер! Твои папа и мама лежат мертвые в пяти метрах от тебя! А ты боишься показать свои сиськи-пупыры девчонке?! Ты чего, спятила?! Завтра, или через неделю, но тут будут еще девчонки — две, три, десять! Будет мало места, переодеваться придется рядом, спать рядом, даже в туалет ходить по очереди — пока одна моется, другая в унитаз гадит! И ты собираешься вот ТАК?!

Лена обреченно вздохнула, и медленно кивнув, оторвала руки от груди:

— Ты конечно, права...глупо, да. Я буду с собой бороться. Всегда была такой стеснительной, даже мама ругалась. Сама не пойму, что у меня такое в голове. Мама смеялась, говорила, что я с такой стеснительностью и замуж-то никогда не выйду — перед мужем буду бояться раздеться. Понимаю, что это какая-то фобия. Прости.

— Тебе вообще сколько лет? — с интересом разглядывая розовую от смущения девчонку спросила Настя, с удивлением отметив для себя, что грудь-то у девчонки...хмм...не такая, как у десятилетки! И даже не как у двенадцатилетней! Не меньше чем у Насти, точно. Странно что Настя этого не заметила с первого взгляда. Лена показалась Насте такой...плоской! А вот так, в трусиках — вполне даже не плоская, и попка есть, и грудь, и вообще — формы очень даже хорошие. Худенькая, да, Настя покрепче и "поналитее", но очень даже ничего. Эдакая гимнасточка в домашнем исполнении.

— Мне скоро шестнадцать будет...через месяц... — чуть запинаясь ответила Лена, и Настя удивленно вытаращила глаза:

— Чтоо?! Да ладно! Ты гонишь, подруга! Какие шестнадцать?! Да тебе больше двенадцати не дашь!

— Ничего я не...гоню, как ты выражаешься! — с достоинством ответила Лена — Это у нас семейное. Ты маму мою видела? Вот. Так ей почти сорок лет. А выглядит как будто ей чуть за двадцать. Папа называл нас Дюймовочками...

Она вдруг присела на стул, и зарыдала, уткнувшись в снятый с себя сарафан. Рыдала тихо, почти не слышно, но так горько, что у Насти защипало глаза. Она подошла к Лене, обхватила ее трясущиемя голые плечи руками и дрогнувшим голосом проговорила:

— Ну хватит, хватит...мы все потеряли, да! И что?! Мы живы! Нам нужно быть сильными, и выжить! И продолжить наш род! Иначе наши родители нас не поймут!

— Думаешь, они видят нас с небес? — серьезно спросила Лена, и Настя уверенно подтвердила:

— Конечно! Ясное дело, видят! И мы должны не посрамить их памяти! Так что быстренько собирайся и пошли, дело надо делать, дело!

Она совершенно не была уверена, что кто-то там с небес ее разглядывает. И честно сказать, предпочла бы, чтобы никто ее не разглядывал, особенно в некоторые моменты интимных уединений. Ну ни к чему это. Однако надо же как-то успокоить и утешить явно инфантильную девчонку, которая не только телом, но и разумом похоже что не вышла из десятилетнего возраста.

Такое бывает, да. Вечная маленькая девочка. Настя встречала таких в окружении мамы, и эти уси-пуси девицы вызывали у нее отвращение. Льнет к папику, строит глазки, делает губки...тьфу! Хотя конечно, многие из них просто изображали из себя девочку-цветочек. Но были и такие, что на самом деле просто не вышли из детского возраста, хотя и нарастили сиськи третьего размера, задницу в обхват и губищи — в ладони не уместятся.

Потом она с Леной таскала трупы — великолепное физкультурное упражнение для зреющего девичьего организма! Что может быть лучше, чем вечерком схватить мертвеца и отправиться с ним в соседнюю квартиру? Ну не вечерком, а уже ночью, но все так и есть. Ощущение холодного, податливого мертвого тела Настя потом вспоминала еще дооолго, и непроизвольно содрогалась. Привыкнет, конечно — в связи с реалиями современной действительности. Но пока вот так.

Маму Лены отнесли довольно-таки быстро и несложно — она и в самом деле оказалось не тяжелой, настоящая Дюймовочка. А вот папу, с его мышцами, накачанными железом...пришлось волочить по полу, с большим трудом, до скрипа и стона напрягая усталые мышцы.

Лена заливалась слезами, рыдала, Настя стискивала зубы и пыхтела, но в общем-то все прошло нормально. Взяли мужчину за руки, и...как две лошадки. Через порог только трудно было перетащить — голова уперлась. Но и с этим справились, хотя когда из Лениного папы с хрипом и стоном вышел воздух когда перетаскивали через порог — Лена едва не упала в обморок — побелела и схватилась за грудь.

Всех оттащили в зал, положили на пол возле телевизора. Маму Лены, папу, и Настину бабушку. Потом накрыли их покрывалом — не ради соблюдения каких-то там обрядов, а только чтобы не смотреть в мертвые лица. Страшно. И хотелось плакать. Даже сильной Насте.

Настя собрала с полок в шкафу свои вещи, сложила в сумки, отнесла в квартиру Лены. Потом собрали продукты, что были в квартире — их оказалось на удивление много. Замучились таскать. По прикидкам Насти на этих продуктах семья из трех человек могла бы прожить как минимум полгода, даже не выходя на улицу.

Мама всегда говорила, что бабушка запасается как на войну. Бабушка же смеялась, мол — жизнь научила! Вот нападет на страну враг, тогда и запоете! Прибежите к бабушке покушать!

Мама ругалась — кто еще нападет?! Кому мы нужны?! Меньше слушай Киселева с Соловьевым! Это они все придумывают, мол, весь мир нам враги! А мы ездим по всему миру, и видим, что происходит — нафиг мы никому не нужны! Но бабушка только многозначительно щурила глаза и загадочно улыбалась. Мол, что спорить с дурой?

А как-то и выдала — мол, перед войной мы тоже с Гитлером дружили. Пакты подписывали! НКВД и Гестапо обменивались опытом — как бороться с нежелательными элементами! Ну и где потом оказалась эта "дружба"? Договоры и пакты подписывают только для того, чтобы их нарушить в самый удобный для нападения момент. Америкосы всегда расторгают все неудобные им договоры, наплевав на совесть, честь, и всякую такую латату, придуманную русскими для дураков. Для русских дураков. Во многих иностранных языках и понятия-то такого нет — "совесть".

В общем, тогда они крепко поспорили, даже поссорились и дулись друг на друга дня два, или больше. Настя в спор не вмешивалась — куда ей, сопливой? Но "на ус" мотала. И почему-то точка зрения бабушки ей нравилась больше. Мама все-таки была совершеннейшей раздолбайкой, и в политике разбиралась не больше, чем в вождении истребителей. То есть — никак. И больше как попугай повторяла высказывания так называемой актерской интеллигенции, в кругу которой вынуждена была вращаться. А это "интеллигенция" известна своей продажностью, и готовностью за роль не только трусы снять, но и...все, что угодно сделать.

А потом они помирились. И мама, и бабушка были легкими людьми, долго сердиться не умели. И зло не затаивали. Но за своих готовы были порвать. Национальная черта, так сказать. И Настя в них пошла.

Продукты у бабушки в квартире были везде — в шкафах, в ящиках на лоджии, на антресолях, в кладовке — мука, сахар, пшено, рис, банки тушенки и килька в томатном соусе, макароны и перец, специи и уксус. Ну чего только не было! Лена только глаза пучила и удивленно мотала головой, глядя на гору продуктов, которые нужно перетаскать. Потом сказала, что с такой бабушкой, как была у Насти, можно не то что мор — атомную войну пережить! И у Насти защипало глаза — нет теперь у нее бабушки. И не будет. Не с кем ей переживать мор.

Закончили таскать уже глубокой ночью, чуть ли не под утро. Лена предлагал оставить все на месте и заняться делом уже утром, но Насте что называется вожжа под хвост попала (так бабушка говаривала). Сегодня, или никогда! Она сама не знала, что ее так заело, почему надо было сделать именно сегодня. Но чувствовала, что это будет правильно.

Может просто не хотелось возвращаться в квартиру, превращенную в склеп? Разом покончить с этим неприятным делом, и все тут! И больше в "склеп" не заходить. Кстати — запах там стоял уже просто ужасный. Люди после смерти, как оказалось, пахнут гораздо хуже, чем при жизни. Истина такая...глупая, но наглядно ее проверить — только зайти в зал с тремя мертвецами. Бррр!

Что будет потом с телами мертвых в квартире — Настя знать не хотела. Или сгниют, или мумифицируются (Видела она статью, как бабулька умерла и пролежала в квартире год. Мумия фараона, да и только).

Спали девчонки как убитые, по крайней мере — Настя. Вымылись, пока еще есть вода (пусть и холодная, но — вода!), и плюхнулись на кровати. Настя спала на диване в зале, Лена в своей комнате. Само собой, спать в спальне, где только что лежала мертвая Ленина мама никто не пошел.

Забавно, но Лена перед тем как мыться, тщательно заперлась, и на предложение Насти потереть спинку напряженно отказалась. А вот Настя без всяких церемоний потребовала, что ее спинка была потерта, и с некоторым извращенным удовольствием смотрела, как Лена, стараясь не глядеть на голую Настю, трет ей спину, отставив ручку эдак по-интеллигентски, на отлете. И только приговаривала: "Сильнее три! Ну что ты гладишь, как лесбиянка подружку!". А Лена стеснялась и краснела. Вот же мамина дочка! Действительно, как она с мужиком-то в постели будет!

На утро договорились совершить обход квартир на предмет нахождения живых людей. Станут бить в двери твердыми тупыми предметами ( не головой!), и вызывать народ на разговор. Неплохо было бы еще заранее найти бейсбольную биту...или лучше две. Но такого добра в квартире Лены не было. Впрочем — как и в квартире Насти. Вернее — квартире Настиной бабушки.

В квартире Лены даже топора не было! И молоток слетал с рукоятки! Ну что за мужик такой, а? Впрочем — вслух это Настя не сказала. Зачем расстраивать девчонку? Она и так немного не в себе.

Найдет Настя себе какое-нибудь оружие — в крайнем случае ножку от стула отломает. В квартиру бабули за топором идти не хотелось. Очень не хотелось.

13 июня, день. Андрей Комаров.

Я уехал от могилы родителей через полчаса. Эти полчаса просто стоял, и смотрел на город. Отсюда он был виден почти весь — начиная с Юбилейного, заставленного высотными домами, и заканчивая дугой Волги, в дальнем конце которой тонкой ниткой угадывался железнодорожный мост. Все, как на ладони — можно поставить пушку и простреливать все районы. Нигде не укрыться.

Хмм...и чего это у меня возникла такая дурацкая мысль? Или это потому, что ощущение — я на войне? Впереди — город, захваченный врагом, и я должен выжить? И убить врага?

И опять глупо — каким таким врагом? Вирусом, что ли? Так его пушками не одолеешь! Его биологи должны искоренять!

Интересно, а хоть один из них выжил? Из биологов? Вообще-то я слышал, что в Саратове есть целый закрытый институт, "Микроб" называется. Там хранят и разрабатывают биологическое оружие — вирусы всякие, типа Эбола. Ну и основное — ищут способы борьбы с ними. По крайней мере, народу так говорят — что "Микроб" ищет всякие вакцины по борьбе с болезнями. Но так ли это — кто знает? Уж точно — не я.

Кстати, неплохо было бы и лекарств всяких в аптеке набрать. Бинтов, шприцов, и всяческой такой ерунды. Ну и антибиотиков — тоже. Один вирус я пережил, а другой вполне может меня и загнобить.

И вот что интересно — а животные как перенесли эпидемию? Болели они, или нет? Или вирус только людей коснулся?

Впрочем — а какая по большому счету разница? Ну — даже если не болели, и что? Ну вот летит птичка, и летит себе. И она не заболела. Как сможет этот голубь повлиять на мою жизнь?

Нет, ну так-то может, если нет жратвы и этого самого голубя подшибить булыжником, ощипать, засунуть в кастрюлю. Но не более того.

И все равно не дает покоя мысль о "Микробе". А может там люди все-таки сохранились? Вот если где и сильна система биологической защиты — так это там!

Хотя...скоро электричество исчезнет, и тогда системе конец. Если только у них нет автономного питания системы.

И опять же, как с птичкой — а что мне даст тот факт, что где-то в глубине подземелий под "Микробом" сохранились взрослые люди? Ну вот сидят они там, и сидят! И что?! Выйти не могут — сразу помрут. А что они там делают — да не все ли равно? Вакцину от вируса? Да нафиг она, эта вакцина...все, кто мог помереть — уже помер. А мертвых все равно не воскресить. Смысл тогда в этой вакцине?

Я повернул ключ в замке зажигания, машина рыкнула и завелась. Включил первую передачу, и трехтонный "танк" медленно пополз по склону вниз, к проселочной дороге. Я посмотрел на указатель топлива в баке, бак был почти полон. И это хорошо. Не хотелось останавливаться для заправки. Так, теперь — куда?

К Митьке Круглову, само собой. Напарник нужен. Как без напарника? Ну а потом уже...потом подумаем, что делать. Митька хороший парень. Я его давно уже знаю, с тех самых пор, как начал заниматься в боксерской секции.

В отличие от меня, он совсем не большой, даже наоборот — мелкий парнишка. Едва мне достает до плеча. Но резкий — это что-то! Да, в весе "пера" выступает...выступал. Но кстати — тренер тоже легковес, а назвать его слабым бойцом язык не повернется. Вот и Митька такой — выносливый, как бушмен, стойкий к боли, как берсерк. И просто хороший человек. Мы не сразу с ним сошлись — я не так давно обжегся на Гладове, и на всех потенциальных друзей смотрел с подозрением — не прячется ли внутри этого паренька "Вадик"? Митька тоже не особо бросался в объятия первому встречному. А потом как-то разговорились, оказалось — мы оба любим фантастику, оба гамаем в онлайновые игры, и да в одной и той же игре — в Силкроаде играем! Нашли там друг друга, создали клан, ну и бегали, общались. Других ребят подтянули.

Про него папа сказал, что парень со стержнем внутри — крепкий, несгибаемый. И порядочный. А папе не верить — дураком быть. Он людей видит...видел — насквозь, как рентген. Иногда даже пугало — как скажет, так и припечатает! Все один-в-один! Вот как с Вадиком.

Тем более что с Митькой нам по большому счету нечего делить. Даже выступали в разных категориях, и друг с другом ни разу не спарринговали. Ну нет у нас никакого соперничества!

Девчонками особо не увлекались — времени не было, да и...нет-нет, желание-то было! (мы ж не гомики какие-то!) Да еще какое! Но не доходящее до одержимости. Теми более что по нашему графику жизни, когда из школы в секцию, потом сделать уроки и спать, а когда поспал, время есть — хочется или книжку послушать, или поиграть в "Силку" — какие нам девчонки? Да и мелкие мы еще...по возрасту. Хотя вот на меня лично девчонки заглядываются — тот же Митька мне сказал. Гимнастка одна спрашивала, как меня зовут, и все такое прочее. Но вот только как узнала, сколько мне лет — тут же отвяла. Малолетка я, чего уж там! За меня так-то могут девушку (женщину!) и в тюрягу закрыть — даже если мы по согласию. Так что приходится, если уж приспичило — порнушку зырить, да "Дуньку Кулакову" в подруги брать. Что теперь поделаешь...как сказал один персонаж: "Если молодость это порок — то скоро я от него избавлюсь" Вроде как-то так.

Снова на трассу, лавируя между машинами. Часть стоят пустыми, часть — с мертвецами, над которыми вьются мухи, и...воронье! Вот же черт...начали пировать, твари! "Ты не вейся, черный ворон..."

Ехать недалеко, но тащился почти час. Пока объедешь машины — иногда приходилось почти что съезжать в кювет, да и водила из меня пока что аховый — задумываюсь, какую скорость включить, осторожничаю. Но все-таки добрался. Хотел поехать против движения, тем более что никакого движения-то и нет — прямо по Бакинской, она с односторонним движением — но не смог. Вот не смог, и все тут! Вбито в голову, что ездить против движения по улицам с односторонним движением нельзя, и я не еду! Ох уж эти законы цивилизации! Надо как-то изживать из себя. Не то теперь время. "Эпоха непослушания".

Митькина пятиэтажка стоит второй от дороги, прямо у газового пункта распределения. Второй подъезд, четвертый этаж. Родичи у него работают...работали...да черт же возьми! Никак не привыкну к тому, что все умерли! РаботалИ на промысле — мать на сборном пункте оператором по добыче, отец на ППУ — такая здоровенная хреновина на шасси от КРАЗа-"лаптежника". Хорошая семья. И зарабатывали хорошо, и Митьку содержали по уму. Не бедствовал, но и не шиковал. Обычная среднестатистическая семья, на каких держится вся страна. Да наверное и весь мир.

Улица не была забита брошенными машинами, но...проехать не так просто. Прямо у женского СИЗО, что на углу, у самого поворота, поперек дороги стояла какая-то микролитражка, и ощущение было таким, будто ее вот-вот, только что развернули и перегородили дорогу. Кто это сделал — не знаю, и у меня в голове сразу же зазвенел колокольчик тревоги — дзынннь! Машинки сами поперек дороги не становятся! И кто же это сделал?

Бросив строить догадки, я медленно, осторожно подвел джип к борту машины, уперся стальным бампером в дверцу, и только хотел как следует газануть...но передумал. Минуту разбирался в рукоятках, отыскивая "понижайку" — спалишь сцепление, что потом делать? Новую машину искать?

Нашел. Дернул рукоять, и потихоньку отпустил сцепдение, добавляя газ. Медленно, со скрежетом прогибая тонкую жесть обшивки "недомашины", мой кукурузер двинулся вперед, похоже что не особо замечая добавившегося сопротивления, и через несколько секунд отодвинул препятствие на обочину. Угол стального бампера продавил на кузове "букашки" длинную серебристую полосу, по которой осыпалась зеленая краска, и двинулся дальше, ревя мотором на пониженной передаче. Я остановился, включил обычный режим и довольно похлопал по кожаной обшивке моего внедорожника — хороший, хороший джипик!

Как будто поощрил угодившую мне лошадь... Ну, теперь отлично! Поехали! Ннооо!

Слава богу — у подъезда, где жил Митька никаких машин не было. И трупов не было. Очень неприятно переезжать труп...брр...в одном месте на трассе пришлось — никак не объехать было, а выходить, хватать труп руками, отгоняя толпу зеленых жирных мух — это выше моих сил. Лучше уж переползу через него...по-тихому. Прости, неизвестный мужик! Я не со зла! И не ради глумления! Просто мне надо выжить. Прости.

Машину поставил на сигнализацию, нажав на кнопку брелка. Мало ли...вдруг найдутся умельцы — угонят. Или заберутся в салон, а потом кааак...выпрыгнут! С ножом к горлу! Видел такие штучки в голливудских боевиках. Скорее всего — брехня, но зачем рисковать?

Поднялся по лестнице — осторожно, прислушиваясь к происходящему вокруг дома. Не оставляло ощущение того, что кто-то на меня смотрит — внимательно так, вглядываясь, решая — то ли сейчас меня грохнуть, то ли погодить. Неприятное ощущение, нервное, наверное, это и есть паранойя — человек ходит себе по миру, и думает, что за ним следят, что его выслеживают, что ему желают зла.

Перед дверью Мишкиной квартиры замер, чувствуя, как стучит сердце. А живой ли он? Папа сказал — не все выжили подростки. Совсем — не все. Даже нашего возраста. И было бы сейчас огромным разочарованием узнать, что Мишка...

И выругал себя! Какого черта я тяну время?! Что за немужское поведение?! Да — значит да! Нет — значит, нет! И хватит соплей! Папа небось и секунды бы не колебался! Трус! Я — трус!

Решительно постучал в дверь, потом вспомнил, хлопнул себя по лбу — звонок же есть! Позвонил.

Молчание. Никакого шевеления.

Еще позвонил. Еще. И собрался уходить. Похоже, что все. Трендец...

Только развернулся боком, как из-за двери приглушенный сталью голос спросил:

— Кто?! Чо надо?!

Я аж выдохнул! Йес! Йес ит из!

— Митяй, мать-перемать! У тя чо, глаза повылазили?! Это же я, Андрюха!

Молчание. Потом скрежет открываемого замка, и...он! Черт! Он!

— Здорово, Андрюх! — Митька протянул мне руку, я уцепился за нее, но потом дернул его к себе и обнял. Митька подозрительно всхлипнул, уткнувшись мне в грудь, что от него, "железного парня" ожидать было трудно, и сдавленным, изменившимся голосом сказал — Айда, заходи! Скорее! Тут какие-то уроды шастают! Пацана под окном убили — просто забили до смерти арматурами и битами! Я ходил на разведку, так еле свалил. Похоже, что тут хачи верх взяли — всех русских глушат, да непросто глушат, а наповал! Убивают!

— Да ты чо? — у меня аж глаза вытаращились, и тут же я решительно предложил — Вот что, Митяй, давай-ка валить отсюда! Ко мне, в Юбилейный! Раз тут такое гавно творится — нехера тут делать! А вдвоем мы что-нибудь и намутим!

— Пешком? Ты как сюда вообще добирался? — недоверчиво спросил Митька — на чем?

— Мля ну ты тугодум внатури! — разозлился я — бери чо надо тебе — штаны-трусы, и валим! Тачка у меня, само собой! Щас тачек — как говна по дорогам! (и трупов — тут же возникло в голове). А можешь и ничего не брать — магаз вскроем, и возьмем чего надо!

— А родители? С ними что делать? — посерел лицом Митька, вспомнив о важном.

— Прости, Мить... — посмурнел и я — закрой их, и пусть лежат. Когда-нибудь похороним. Но сейчас сил нет. Ей-ей сил нет! И не до того нам...валить надо. У меня такое ощущение, что будто кто-то в спину смотрит, дышит!

— И у меня — медленно кивнул Митька — Говоришь, в магазе возьмем? И правда — какого хрена? Айда! Щас, я ключи возьму, закрою, чтобы суки не глумились над телами, и пойдем.

Он ушел в квартиру, секунд тридцать его не было, потом появился с ключами и быстро запер дверь. Мы побежали вниз по лестнице, стараясь бежать быстро, но не создавать много шума, и через минуту я толкнул дверь подъезда, чтобы...оказаться перед группой черноволосых парней четырнадцати-пятнадцати лет.

Их было человек семь или восемь — я не успел пересчитать. Двое стояли за капотом моего джипа, и несколько человек перед подъездом. Все в спортивных штанах "типадидас", майках "а-ля латинос", и все вооружены — у кого-то бейсбольная бита, у кого-то рабочий мачете (их продавали почти в любом хозяйственном, практически за копейки).

— Круто, бля! — процедил сквозь зубы Митька, сразу как-то подбираясь и становясь в подобие боксерской стойки. Вообще-то он тоже КМС, и реакция у него — как у Мусаси, того легендарного бойца на мечах, что ловил палочками для еды муху, пролетевшую над его тарелкой.

— Пацаны, мы ничего против вас не имеем! — медленно, веско сказал я, тоже поворачиваясь вполоборота к противнику — Мы просто сядем, и уедем, вот и все. А вы делайте тут что хотите!

— Эй! — строго, но при этом развязно бросил высокий парнишка нашего возраста (Ненавижу это их — "Эй!") — Эй, тачка твоя, что ли?

Акцент его был таким густым, что можно подумать — парень нарочно прикалывается. Как киношный кавказец, щас уж вроде таких и нет. Или есть?

— Моя, и что?

— Была твоя, стала наша! — ухмыльнулся кавказец — Ключи давай сюда, эй!

— Ты сам — ЭЙ, мудила! — не выдержал я — Пошел нахрен отсюда! Сейчас я уеду, и попробуйте нас остановить!

Митька метнул на меня ошеломленный взгляд — чего это я возбухаю?! Нет бы свалить подальше, бегом, небось хрен достанут! Бегаем-то мы точно получше, тренировка! А тут сейчас нам полный трендец!

— Валить их будем — скомандовал кавказец почему-то по русски, что меня немало удивило — Только смотрите, по карманам не бейте! Сломаете сигналку — я вам яйца отрежу! Поняли?!

Все закивали, обращая на нас внимания не больше, чем на кур, приготовленных к отрублению башки.

— Поняли! — недружно завопили чернявые, и все скопом двинулись в нашу сторону.

Тогда я достал из-за пояса на спину "макаров", и без предупреждения, без всяких там глупостей вроде: "Стой! Стрелять буду!" — выстрелил предводителю в грудь. И не успел тот еще "стечь" по борту моего джипа, отброшенный пулей, перенес огонь на остальных членов банды.

Расстояние — пять метров. Неподвижные, застывшие на месте мишени. Я не промазал ни разу. Все пули в цель — все в грудь, куда и целил. Никаких там ухарств с попаданием в лоб и все такое прочее — один выстрел — один труп, или раненый. Даже сам удивился — стрелял абсолютно хладнокровно, без малейших мыслей о том — можно это делать, или нельзя. Инстинкт говорил — надо! Их надо убить! И я убивал.

Все-таки оказалось, что их было семеро. Когда закончил стрелять, затвор не встал на задержку, а значит оставался еще один патрон. Всего патронов было восемь — итого — семь бандитов.

— Митяй, собери у них мачете! — приказал я, и Митька дернулся, будто на спине нажали кнопку, и недоверчиво помотав головой, сипло выдавил:

— Ну ты внатури даешь! Нииштяааак! Откуда ствол?

— Митя, е... твою мать — собирай, и в машину! Щас набегут — патронов не хватит!

Митька подхватился с места, подбежал к стонущим и дергающимся бандитам, а я нажал кнопку сигнализации, разблокировав двери, и воткнув ключ в зажигание завел затарахтевший дизелем джип. Митька ворвался в салон секунд через десять, не глядя швырнул между сиденьями четыре мачете и облегченно откинулся на спинку кресла:

— Уфф! Все! Может надо было добить?!

— Да пох! — рявнул я, и рванул с места. Вслед нам откуда-то ударил выстрел, и по машине будто кто-то запустил пригоршню мелкого гравия. Я оскалился, зарычал, и еще прибавил газу, потом переключился на вторую передачу.

Мотор ревел, джип несся вперед, перескочил через бордюр, снес небольшую березу, росшую у газового пункта, и зацепив углом бампера припаркованную девятку вынесся на дорогу.

Скорее, скорее!

Сзади еще бухали выстрелы, но бесполезно — видать стреляли из охотничьего ружья. Близко — опасно, на дальнем расстоянии — все равно, как если бы они сняли штаны и перданули в нашу сторону. Звук и запах есть, а толку никакого. Кроме чувство удовлетворения. Нашего удовлетворения.

— Ушли! Ушлиии! — завопил Митька, и с восторгом посмотрел на меня — Андрюха, ну ты и монстр! Расскажешь потом, где затарился джипом и стволом! Ништяаак! Живем, Андрюха!

— Живем! — тоже улыбнулся я, и осторожно переключился на четвертую передачу.

Глава 4

13 июня, день, Андрей Комаров.

Все время, что мы ехали в Юбилейный, Митька бормотал без умолку, возбужденный, даже ненормально возбужденный. Он то показывал пальцем на скопления битых машины, крича что-то вроде "Пипееец!", то сбиваясь, перескакивая с одного на другое говорил, говорил, говорил...как плотину прорвало. Рассказывал о том, как выживал эти дни, рядом с раздувающимися от жары телами родителей, и с ужасом думал о том, куда ему деваться.

Он вообще вначале решил, что остался в целом свете один. А когда услышал за окном голоса, ужасно обрадовался, открыл окно, хотел высунуться и крикнуть, но зацепился штаниной за отцовское кресло, стоявшее возле батареи отопления, и опоздал. Слава богу — опоздал. И только смотрел на то, как несколько парней, явно нерусских, забивают до смерти парнишку лет тринадцати — радостно скалясь, будто не человека убивали, а палочкой-"саблей" срубали верхушки у чертополоха. И это было страшно. И совершенно непредставимо.

А потом они пошли прочь, с хохотом обсуждая — кто какой удар нанес, и как брызнула кровь и мозги. И как жалобно визжал пацаненок, которому перебили ноги.

Митьку тогда вырвало, и он долго не мог заставить себя выйти из дома, чтобы хотя бы немного осмотреться. А когда вышел — уже вечером, решил все-таки пройтись и посмотреть — на него едва не налетела толпа в человек десять, не меньше. Они похоже что от кого-то спасались, так что Митьку не заметили. Он от неожиданности и спрятаться не успел — прижался лишь к стволу тополя, вот и все его прикрытие. И только через пять минут, едва не надув в штаны от страху, трусцой побежал домой — к мертвым родителям, не зная, что делать, и как дальше жить.

— Я, кстати, вспоминал про тебя! — захлебываясь словами, говорил и говорил Митька — Вспоминал! Я звонил тебе! Вначале гудки шли! Потом абонент недоступен! И все! Связи нет! И что делать я не знаю! Хоть вешайся! Правда, я хотел! Думаю — чем так жить, лучше сдохнуть! Я один, и какие-то уроды! И буду валяться на улице, как тот пацан, с выдернутыми кишками! Лучше уж здесь, с родителями!

А потом "Железный Митька" вдруг завыл. Зарыдал — в голос, раскачиваясь, как молящийся еврей, страшно, как только и могут выть пацаны — уже почти взрослые, сильные, привыкшие держать свои нервы в кулаке, привыкшие держать удар, но...этот удар был слишком силен. И я его понимал. Я испытал то же самое — только без ублюдков на улицах.

— Ладно, Мить...успокойся! — сказал я максимально уверенно и спокойно — Теперь мы с тобой. И еще парней подберем. И будет все нормально!

Кстати сказать, я никогда не употребляю слово "пацан". Только в детстве так говорил, а когда папа мне рассказал, откуда взялось это слово — совершенно выкинул его из лексикона. Оказалось — "поцан", или "маленький поц", это перевод с идиша. Так еврейские уголовники называли мелких мальчишек-шестерок, которые ухаживали за взрослыми преступниками, "шестерили", если по нашему. "Поц" — это член. "Поцан" — "маленький член". То есть пацаны — это искаженное "маленькие члены". Хорошо ли называться "маленьким членом"? Кому как. Мне — неприятно.

— А что нормально, Андрюх? — вздохнул Митька, утирая глаза — Что может быть нормального? Ты посмотри вокруг! Ну как тут может быть все нормально?! У тебя есть какой-то план?

— Планы всегда есть — пожал я плечами — Нам нужно найти своих сторонников, создать что-то вроде боевой группы. Вооружить ее, и сделать так, чтобы никто не мог поступить с нами, как эти ублюдки поступили с тем мальчишкой. Кстати, а ты не видел девчонок?

— Ну...имеешь в виду когда выходил на улицу? — дернул плечами Митька — Нет, не видел. Только пацаны. Кстати — те, кто бежали — по-моему, русские. И вроде как я узнал одного — это Вадик, Глад.

— Да бляаа... — не сдержался я — Только этой мрази не хватало! Хочешь я тебе сценарий дам? Представь, что этот Вадик гребаный со своей кодлой встретил какого-нибудь черного. Дага, или чечена. Вадик ненавидит их — аж шипит. И что будет?

— Убьет! Точно — убьет! — кивнул Митька

— А дальше? — гнул я.

— А дальше — хачики соберутся толпой, и наваляют Вадику. Потому что он дебил, и не думает о последствиях.

— Вот! И хачи будут потом мстить, бить всех русских. Так как у них кровная месть. Согласен?

— Согласен... — вздохнул Митька — И это чо теперь, на Гору и не сунешься?

— Без оружия — нет! Видал, хачи из ружья долбят? Хорошо еще по колесам не попали!

— Кстати, ты так и не сказал — откуда у тебя ствол! — оживился Митька, оглядываясь на проплывшую за бортом машины маршрутку-"Рено". Через стекло было видно, что она полна людьми. Мертвыми людьми. И запах от нее шел...даже кандюк не спасал — воняло просто ужасно. Видимо кондиционер был настроен так, чтобы захватывать воздух с улицы, есть у него такой режим, я знаю.

Вообще-то, как выяснилось, я на удивление много знаю. Даже самому странно. И стрелял сегодня — ну чисто ковбой! Ну да, папа меня учил, но не настолько же! Чтобы семь выстрелов и семь трупов?! Ну ладно — не все трупы, часть подранил, но попал-то во всех! И так, будто все жизнь только и палил по придуркам!

— Андрюх! Андрюх, штоль! Ты чо молчишь?! — прорвался сквозь мысли голос Митьки — Ну не хочешь — не говори...я чо, настаиваю!

— Прости... — вздохнул я — Задумался. Отца вспомнил, маму. Ну и про жизнь нашу тоже задумался. А ствол у меня от отца. Оказывается — был у него левый ствол, с войны привез. Он мне его и дал. Он живой еще был, когда я очнулся...

— Ух ты... — Митька крепко зажмурил глаза, потом открыл и в них блеснули слезы — Хороший у тебя был папка. И мамка классная. Красивая! И готовила хорошо...

Я невольно улыбнулся, можно сказать сквозь слезы — любит Митька пожрать! Ох, как любит! И куда в него лезет? Сам маленький, жилистый, а жрет, как три носорога! Ребята всегда смеялись — мол, желудок у него во все брюхо. И что характерно — не толстеет!

Тренер говорил, что у него высокий уровень обмена веществ, и для спортсмена это очень хорошо. Организм быстро усваивает нужные ему вещества, и отдает энергией. А для боксера — так вообще замечательно.

Кстати сказать, легковесы в большинстве вот такие и есть — шустрые электровеники, все на пружинах. Это мне, можно сказать тяжеловесу — только раз попасть и такому как Митька — трендец. Только ты в него еще попади, в этого Митьку! Он вертится, как бешеный!

— У тебя тоже хорошие родители... — я кивнул головой — Кстати, мой папа всегда говорил, что ты сильный парень, что у тебя стержень есть.

— Ну так-то да, есть у меня один стержень! — ухмыльнулся Митька, и тут же посерьезнел — Что, правда так говорил? А я разнюнился! Аж стыдно...

— Правда. Говорил — так же серьезно подтвердил я — А то что разнюнился...так я тоже рыдал над родителями. Кто бы я был, если бы над ними не рыдал?

— Вадик. Вадик бы ты был — хмыкнул Митька — Вот же мразь отпетая! Я все ждал, когда он сядет. Но не сел, подонок. Хитрый!

— На всякую хитрую жопу есть хер с винтом! — припечатал я будущее Вадика, и Митька довольно гыгыкнул:

— Точняк! С винтом! И прямо в жопу!

На место мы подъехали минут через десять, попетляв по перегороженным улицам микрорайона. И опять удивило — ну почему никого нет на улицах?! Где же подростки?! Неужели все прячутся по квартирам?! Какого черта СОВСЕМ никого нет?

Но долго думать не стал. Объехал по газону раскорячившуюся поперек дороги "мазду" (она врезалась во встречный "логан", и намертво с ним сцепилась), и через пару минут завернул к отделению полиции напротив здоровенного магазина "Гроздь".

Это место у нас называли "Конечка", потому что если пройти через ряды торговых павильонов, окажешься на конечной остановке автобусов, которые из Юбилейного тащатся в самый конец города — в Заводской район. Сейчас тут автобусов не было — все разъехались, видать — в надежде спастись.

Не было и машин на парковке возле "Грозди", если не считать тех автомобилей, хозяева которых умерли на ходу и воткнулись в парапет, ограждающий парковку.

Парковка у райотдела полиции тоже была свободна — стояла только древняя "буханка", вросшая в асфальт спущенными до дисков потертыми шинами. И это было хорошо! Почему хорошо? Потому что придется меньше потратить времени — не придется растаскивать мертвые автомобили, чтобы добраться до двери.

— Ты хочешь подломать райотдел?! — восхитился Митяй — Ништяааак! А как? Он открыт?

— Закрыт. Наверное... — пожал плечами я — Папа сказал, что там оставался дежурный. И он заперся изнутри. Дверь пуленепробиваемая. Стекло в ней — тоже.

— И как ты тогда собираешься туда влезть? — скептически скривил губы Митька — У тебя взрывчатка есть? Тут без бомбы — никак!

— Взрывчатки — нет. Но есть джип! — похлопал рукой по коже машины — Что-нибудь придумаем.

Мы вышли из джипа, и пошли к дверям райотдела. Я посмотрел на дверь, и настроение у меня сразу упало. Никаких шансов. Дверь открывается наружу, а ручка на ней — одно название, а не ручка. Потяни за нее лебедкой, как я рассчитывал — и оторвется просто на-раз.

Обошел вокруг...тут была дверь, с тыла здания, но заложена кирпичем. Еще есть два окна, заделанные толстенной решеткой, чуть не в палец толщиной. Одно окно из дежурки, другое сбоку, видимо куда-то в кабинет. Ну что же...глаза боятся, а руки делают? Как говорил мой дед...эх...дед, дед...

Сходил к джипу, достал топор. Мужик, который раньше владел этой машиной, хорошо подготовился к бездорожью, все-то у него есть — и лопата, и домкрат — здоровый такой, красный, реечный. И само собой — топор. И мачете тоже есть. Нет, не из тех, что мы забрали у отморозков — свое было в джипе.

Я положил топор на плечо типа как лесоруб, подошел к окну дежурки и с размаху двинул этим оружием селянина. И викинга. Топор жалобно зазвенел и едва не вырвался у меня из рук — черт подери, броня! Бронированное окно! Кто бы мог подумать, правда же?

Митька за спиной пыхтел, советуя почему-то бить обратной стороной, обухом, но я его не слушал. Похоже, что проникновение к райотдел будет не таким уж и простым, как мне это казалось после того, как я нашел джип.

Второе окно, ведущее в какой-то кабинет оказалось пластиковым. Поддалось оно достаточно легко, если считать легким двадцатиминутный тарарам топором. Это уж потом сообразил — а нахрена я рубил окно по всему периметру? Мне что надо? Дырку, в которую я смогу протянуть трос от передней лебедки джипа к решетке, и хорошенько потянуть. А я что наделал?

Туплю! Ой, как туплю! А время идет! Летние дни конечно длинные, но скоро и ночь! А ночью все-таки лучше отдыхать, тем более, если ты с утра ой, как потрудился! Да и силы полностью еще не восстановил — выяснилось после сеанса "танцев с топором".

Когда до меня все-таки дошло, что надо перестать тупить, я тут же опустил топор и побрел к джипу, чтобы подогнать его ближе. Поставить так, чтобы можно было зацепить и потянуть. Вот только разобраться бы еще и с лебедкой...я же ей никогда не пользовался! И даже не представляю, как пользоваться!

С лебедкой мы разбирались минут тридцать. Пока нашли дистанционное управление к ней, пока нашли крюки, карабины — все они были спрятаны в ящике под деревянным настилом в багажнике. Там были всякие такие штуки, и честно сказать — я не особо в них разбирался.

И как ни странно — помог Митька. Он уверенно показал на хреновину с колесиком и заявил, что это полиспаст — блок увеличения тяговой мощи лебедки. На что я только хмыкнул и сказал, что конечно я знал, что он умный, но чтобы настолько? Митька похихикал и объяснил, его сосед дядя Миша занимался такой хренью — катался по соревнованиям внедорожников. И у него этой лататы было туева хуча. И он, Митька, с другими пацанами толкался у него в гараже. Ну — типа кружок по интересам! Иногда помогали и ремонтироваться, а пару раз даже съездил с ним на соревнования — тут, под Саратовом. Было очень прикольно, но главное — он запомнил как и что делали. И вот этот полиспаст точно запомнил — название уж больно такое...хитрое! Трудно забыть!

Странное, конечно, заявление — такое дурацкое название так и просилось на то, чтобы его забыть. Но поверю Митьке — какая мне разница, по большому счету? Якобы вот этот дурацкий кругляш увеличивает силу лебедки раза в два. Что мне и надо. Если лебедка тянет на девять тонн (Если я правильно прочитал! Может это фунты? На лебедке написано), то тогда сразу будет восемнадцать! И каюк проклятым решеткам!

Потом мы цепляли крюк, приделывали полиспаст, и включив лебедку на разматывания, вытянули выглядевший совсем несерьезно трос лебедки. Митька уверял, что это совсем даже крепкий трос, и выдержит что угодно, например — даже если на нем подвесить этот джип к ветке баобаба — как в каком-то старом фильме. Ну что же — поживем, увидим.

В общем, управление лебедкой я с облегчением отдал Митьке. Сам сел за руль джипа, завел его, и зажав тормоз увеличил обороты двигателя — ну чтобы электричества для лебедки шло сколько требуется. Так Митька сказал, типа он это все видел. А сам он включил лебедку на подтягивание.

Секунды тянулись будто резиновые. Я до боли закусил губу, глядя, как натягивается звенящий от напряжения трос. Машина буквально дрожала, пытаясь сорваться с места, и если бы земля не была сухой — джип точно подтащило бы к стене. И только я хотел сказать Митьке, что скорее всего у нас ни хрена ничего не выйдет, как вдруг кирпичная стенка буквально взорвалась, выбросив куски кирпича и явив миру концы толстенной решетки, наполовину выдранной из оконного проема.

Камни грохотнули по капоту и один с такой силой врезался в стойку, что если бы это было стекло — точно расфигачил бы его насквозь. Второй такой же врезал не ожидавшему эдакой подлости Митьке прямо в лобешник, скользнул по нему, прочертив на непробиваемом медном лбу моего стального друга кровавую полосу и ушел в сторону дороги, подпрыгивая и вихляясь, как теннисный мяч.

— Ааааа! Сука....мать....в рот....да е....да мать!

Митька так орал и матерился, что мне почему-то стало смешно, и я впервые за эти страшные дни начал хохотать. Так хохотал, что потекли слезы, и я долго не мог успокоиться. Митька в это время смотрел на меня сердито, не понимая причин такого глупого веселья, а потом обиженно бросил:

— И чо? Меня же чуть булыганом не прибило! Чо ржешь-то?!

Я глянул на его окровавленную, обиженную рожу, и меня снова начало полоскать — я ржал, задыхался, и снова ржал, не в силах остановиться. А потом мне в лицо полетел целый фонтан воды, я икнул, непроизвольно вздохнул воздух и начал глубоко дышать, успокаивая дыхание.

— Ну вот! — удовлетворенно сказать Митяй (это он, мерзавец, набрал в рот воды и прыснул мне в лицо) — Истерика, братан! Точно, истерика. Накопилось, ага. Я тебя понимаю. Но правда — чуть не прибило меня! Но не прибило! Йо-ххо! Не прибило! А вот — получили?! Получили, суки?! Всех убили! Всех! И еще убьем, суки! Всех! Всех убьем!

Он скакал на месте, орал во все горло, матерился, показывал мертвому городу согнутую в локте руку, показывал факи, и снова — орал, орал, орал, пока не охрип и уселся на бампер джипа, тяжело дыша, красный, встрепанный, но довольный.

— Вот и я выплеснул! Ништяаак! — хохотнул Митька, и я вдруг испытал такое...хмм...родственное к нему чувство! Как к несуществующему брату.

Жаль, что у меня нет брата. Хотя...а если бы и он умер? Как там в песне пелось? Из "Иронии судьбы"? "Если у вас нет собаки — ее не отравит сосед". "Думайте сами, решайте сами — иметь, или не иметь!"

Решетка наполовину вывернута, так что залезть в окно можно. Уже полдела сделано! Отлично! Оставив Митьку сворачивать освобожденный трос, я полез внутрь. Машину все равно нельзя оставлять без присмотра, так что пока я лазаю по райотделу — пусть Митька тачку пасет.

Внутри меня ждал жестокий облом. Ну просто — жесточайший! Дежурка была заперта. И хуже того — стекло и внутри было непробиваемым! И само собой — стальная, тяжеленная дверь и изнутри отдела. Ясное дело — предполагалось, что дежурный, случись какое-то безобразие, запирается внутри дежурки, и злодеи не могут в нее попасть, пока он набирает свое начальство и сообщает, что совершен налет. И все! Хоть ты умри возле этой самой дежурки! Даже окошко закрыли, в которое документы за решетку суют! Ах ты ж черт...и что делать?

Пошел обратно, к машине. Пришлось снова лезть через окно — дверь наружу была заперта ключом, и ключи, явно, внутри дежурки. Кстати — принюхался, прислонив нос к двери в дежурку, и могу поставить десятку против миллиона — внутри есть труп. Или трупы.

— Ну чо?! — Митька аж подпрыгивал о нетерпения — Нормально?!

— Ничего нормального! Полный пипец! — мрачно пояснил я, и объяснил ситуацию. И мы задумались.

Думали минут десять, и самое что дельное придумали — найти где-то здоровенную кувалду, и просто пробить нахрен стену этой гребаной дежурки! Если там, конечно, нет стальной обшивки — что вполне себе вероятно. Эх, папа, папа...что же ты мне не подсказал, как пробиться в эту чертову ментовку?! Хотя ему совсем не до того было. Вообще даже непонятно, как он держался. На одной воле!

А потом мне в голову пришла одна идея. Мы тут же запрыгнули в джип, и через минуту он уже катился по дороге, выезжая на трассу.

Я уже довольно-таки лихо управлялся с машиной, небрежно объезжая брошенные автомобили и разлагающиеся на дороге трупы, ловя одобрительный, и слегка завистливый взгляд Митьки. Нет, он никогда не был завидущим — просто любому мальчишке хочется порулить такой крутой тачкой, тем более что он знает цену внедорожникам.

Нужный объект мы увидели уже почти у поворота на Пристанное, километрах в десяти от Юбилейного — здоровенный "камаз" с будкой, на которой было написано "Осторожно люди!". Он собрал перед собой три легковушки, которые стояли живописной красно-зелено-синей кучкой, а рядом с открытой дверцей кабины лежал труп в синем рабочем комбинезоне, с надписью "Газпром" на спине.

— Вот! — выдохнул я — Оно!

— Андрюх, по-ходу — мы его с ключа не заведем! — забеспокоился Митяй — Потянет ли тачила? Все-таки это не грузовик!

— Место ровное, опять же — потихоньку, накатиком, на пониженной — до спуска, а там уже под горку — заведется! Ты сам-то как, сумеешь такой дурой управлять?

— Да х... его знает! — искренне ответил Митяй — Я так-то на папкиной ниве ездил иногда. И сосед давал порулить на своей. Но на такой дуре — ни разу! В принципе — там все скорости как в легковой, гнать не буду, а если и зацеплю какую-нибудь тачку, то...гыыы...пусть неудачник плачет. Главное в кювет не уронить — но я постараюсь. Давай, заходи сзади, зацепим, и я в кабину. А там уже и видно будет.

Мы сцепили джип и "камаз" фаркопами — кстати сказать, Митька залез в будку, и с торжеством обнаружил там стальной трос — тонкий, но явно покрепче, чем пластиковый трос джипа. Мне так кажется — что покрепче, хотя Митька утверждает обратное.

Трос был длиной метров семь, так что нам вполне хватило. Я сел в джип, включил понижайку, и медленно, очень медленно стал натягивать стальную струну. Наконец джип выбрал слабину, "повис" на тросе, и тогда я поддал газу. Мотор рыкнул, колеса провернулись, но все-таки зацепили асфальт своими здоровенными резиновыми шипами протектора, и джип двинулся вперед. Есть! Оттащил! Готово! Теперь — остановиться.

Только я успел радостно завопить, и нажать на тормоз, как вдруг в зеркало заднего вида увидел, что задний борт будки приближается ко мне со скоростью пассажирской газели. Я совершенно непроизвольно бросил тормоз, нажал на газ и джип рванул вперед, в самую последнюю секунду уходя от столкновения с громадой! От камаза валили клубы черного дыма, и казалось, эта чертова машинюга сейчас загорится!

Фааа! Фааа! Фааа! — давил на клаксон, жал на газ, и ждал удара — я все-таки на пониженной, и догнать меня даже задним ходом — плевое дело!

Наконец, камаз вдруг остановился как вкопанный, трос натянулся и я едва не впечатался башкой в стекло, удержавшись за большой кукурузерский руль . Машина взревела, вися на тросе, колеса с визгом провернулись, но камаз даже не дернулся, явно остановленный нажатием на тормоз. И тогда я выжал сцепление, перевел рычаг переключения передач в положение задней скорости, и медленно сдал назад, ослабляя буксирный трос. Потом повернул ключ зажигания влево, и замер, откинувшись на спинку и утирая пот, ливший со лба и заливавший глаза будто едкой кислотой. Ну — твою ж мать! Ну — вот это да!

— Ништяк! — вывел меня из прострации радостный голос Митяя — Завелся! С полтычка!

— Я тя щас убью! — безрадостно сообщил я — Я тя щас не просто убью! Я тя жестоко, извращенно, и гнусно убью! Ездун херов! Пиз...ун! Ты чуть меня на насадил!

— Ну не насадил же?! — заржал чертов Митяй — да ты сам виноват! Я же те отмашку не дал, а ты потянул! Кстати — вот же дура какая сильная! Джипяра твой! Ты поглянь — камаза на задней передаче стянул! Конечно, тут под горку, но все равно! Камаз ведь раза в три больше весит! И камаз молодец — сходу завелся! А я пока педаль искал, пока чо...а тут ты фафакаешь! Я от страху чуть газу не наподдал! Гыыы...вот бы я тебя насадил! Ништяааак!

— Ништяааак! Вот я те щас насажу! — мрачно пообещал я — прям в рог! Со всей пролетарской яростью карающего меча революции! Вот тогда узнаешь, что такое ништяк! Сцука я чуть в штаны не намочил!

Митяй опять погыгыкал, но извинился. Да и я уже отошел. В сущности — что произошло-то? Да ничего! Я успел вывернуться, а от Митяя чего требовать? Неизвестно, как я сам-то себя повел бы в кабине такой дурынды. Страшно, точно! А своего кукурузера я еще больше зауважал! Сила, чо уж!

Хмм..."мой кукурузер"! Перед глазами сразу встало синее лицо мужика, которого я отсюда выкинул. Небось тоже — мечта его была. Настоящий тяжелый внедорожник для дальних поездок. Сел, и погнал куда-нибудь на Алтай. Или в Монголию. И ездил небось — вот, всякого инструмента хватает, да весь потертый, использованный.

Жаль мужика, и...спасибо ему. И память. Надо будет посмотреть его имя — должны быть в бардачке какие-нибудь документы. Хоть так помянуть, за ужином. По-человечески.

Возвращались мы медленно. Митька тащился за мной на "шаланде", как я окрестил "камаз", и очень сильно осторожничал, пролезая между машинами (пришлось пару раз и двинуть кое-какие тачки), и перепрыгивая через трупы (Мерзко! Ох, как мерзко разбрызгивается ЭТО по дороге!). Потом втискивались на Конечку, и когда Митька выпрыгнул из кабины, вид у него был совершенно очумелый — глаза по плошке, потный, лохматый, но довольно-таки счастливый.

— Есть! Доехал! Прикинь — я Шумахер! Видал, как я ехал?! Нет — я Безумный Макс! Точно! Гыы...

— Что безумный, то безумный — заметил я, и тут же предложил — рану-то промой. Вот получишь заражение башки — придется тебя башку ампутировать! Прикинь — как будешь без башки-то думать!

— Жопой буду думать! — гыгыкнул Митька, но бутылку с водой взял и рану промывать начал, шипя от боли и матерясь.

Наконец, все было готово. Джип я доверил довольному Митьке, поручив отогнать его к "Грозди", чтобы место не занимал и не мешался, сам же сел за руль тихо бормочущего движком камаза (Аккум-то зарядить надо? Не глушим!), и стал разбираться со скоростями.

И правда — все как у легковушки, а главное — не смотреть назад и не видеть "сарай", который у тебя за спиной.

Включил первую передачу, с замиранием в сердце двинул махину вперед. Как ни странно — камаз довольно-таки легко, не хуже чем легковушка стронулся с места, и развернуть его в нужном направлении не составило особого труда. Пришлось поставить поперек дороги, так, чтобы до стены райотдела оставалось метров пять-семь. Больше никак не получалось, я и так уперся бампером машины в ограждение парковки магазина. Ну, все готово! Теперь заднюю передачу, и...на газ! Поехали!

Камаз взревел, и бросился на стену ментовки. Эти пять метров тяжелая десятитонная машина буквально перепрыгнула, и всей своей массой обрушилась на кирпичную стену!

Слава богу, никакого усиления стены не было. Просто — стена в три силикатных кирпича толщиной, и все. И хорошо, что мы не стали долбать ее кувалдой — точно бы неделю долбали, ссадив ладони до кровавых мозолей. Хороший, крепкий кирпич.

Камаз пробил стену — вначале используя свой фаркоп как таран, потом надавил десятью тоннами, и нормально ввалил стену прямо туда, куда мы и хотели попасть — в дежурку.

Знать бы раньше — и заморачиваться с лебедкой точно бы не стали. Но кто же знал? Кстати, забавно — стальные двери, непробиваемые стекла — а кто-то подумал о том, что можно просто протаранить здание машиной? И вообще, я читал, что крупнокалиберный пулемет типа ДШК пробивает эти стены навылет.

Впрочем, скорее всего у террористов, преступников-хулиганов — не будет танкового пулемета. Хотя...по нынешним-то временам...

Я включил первую передачу и "камаз" легко, будто только что и не проламывал стену, двинулся вперед. Остановил его, когда отъехал метров на пять и морда грузовика чуть-чуть высунулась на дорогу. Глушить не стал — пусть аккумуляторы заряжает, поставил на ручник, и выбрался из кабины.

Готово! Ура! Стена частично осыпалась, частично ввалилась внутрь, и теперь было видно и доступно все, что нам нужно — пульт дежурного, и самое главное — застекленный ящик с ключами ко всем комнатам. И над каждым ключом — номер комнаты, или...вот она "Оружейная комната"! Йес! Ураа!

Честно сказать, похоже что я так боялся, что не получится...когда увидел ключи под этой надписью — у меня даже в голове зашумело. Аж чуть плохо не стало! Сам не ожидал, что ТАК переживаю.

— Ну что?! Получилось? — Митька так гаркнул над плечом сзади, что я едва ему не врезал:

— Охренел?! Подкрадываешься! Вот стрельнул бы я тебе в брюхо, узнал бы тогда, как орать!

— Ну ладно, ладно, чо ты? — забеспокоился Митька — Я от полноты чувств! Нежный какой! Нашел ключи-то? Ох, и воняет же здесь! Просто задыхаюсь!

И только сейчас я обратил внимание на то, что в дежурке и правда так воняло, что задохнуться можно. Ох, и воняло же! И мухи. Вот откуда мухи, если все было наглухо заперто?! Откуда они взялись?! Нет, я так-то слышал, что мухи пролезают в совсем даже микроскопические щели, и не поверишь — что в такую может пролезть здоровенная зеленая гадина, но сейчас в этом убедился. Труп дежурного был облеплен гадами, ползающими по лицу, заползавшими в рот и в уши. Зрелище не просто отвратное, оно с ног сшибало!

— Меня щас вырвет! — сдавленным голосом бросил Митька, и опрометью бросился на улицу, откуда сразу же донеслись звуки характерного рычания. Но я сдержался. Или привык уже, или как-то не мог воспринимать мертвого Василия Михайловича просто кучей мертвого мяса. Одно дело, когда ты видишь абстрактного мертвеца, поедаемого червями, и другое, когда перед тобой лежит твой хороший знакомый дядя Вася, до последнего исполнявший свой долг перед людьми.

Он дежурил столько, сколько смог. Один, без помощи, отослав всех полицейских по домам. Папин ровесник, дядя Вася, майор полиции Василий Михайлович Осовин. Царство тебе небесное, Василий Михайлович! Надеюсь, что есть все-таки где-то там на небесах рай, и там ты встретишься с моими родителями. Память тебе!

Но дышать и правда было трудно. Нужно поскорее отсюда уходить. Но не просто уходить, а "со смыслом"!

Задержав дыхание, я наклонился к Василию Михайловичу, и расстегнул на нем поясную кобуру. Достал "макаров", другой рукой отмахиваясь от мерзких мух, норовивших усесться мне на лицо и тыкающихся в губы, сунул пистолет в карман. Выдернул из кобуры запасную обойму, и с облегчением разогнулся. Еще раз осмотрел труп дежурного, пульт дежурки, и вдруг...едва не ахнул! Автомат! "Укорот"-"калаш" с откидным прикладом! Стоит в углу, слева от дежурного, прислоненный к сейфу с бумагами — только руку протянуть!

Ох, дядя Вася...знаток жизни! Ты хорошо подготовился к встрече всяких там АУЕ и других гнусных мудаков. Встретил бы ты их как надо — если бы был жив!

Два магазина, перемотанные изолентой — как в кино. Так обычно делали солдаты на войне, чтобы быстрее перезаряжать. Запомним — тоже надо так делать. Теперь — мы на войне!

Автомат — за плечо, через шею. Еще осмотрелся, шагнул к выходу из дежурки, и вдруг замер. Повернулся к дяде Васе, перекрестился, и негромко сказал:

— Покойся с миром, дядя Вася! Господи, прими его душу!

— Ты вроде никогда в религию не ударялся! — со стороны отверстия послышался голос Митьки, слегка дрожащий и натужный — Неужто уверовал?

— Уверуешь тут! — буркнул я, не став углубляться в тему. Не знаю — верую я, или нет...но хуже-то не будет. А на душе как-то и легче. Я сделал для дяди Васи сейчас все, что мог сделать. Хоронить? Сил нет. Если уж Митькиных родителей оставили в квартире неупокоенными, так и дядя Вася может пока полежать здесь. Не до похорон нам сейчас.

— Калаш?! — восхищенно присвистул Митька — Ништяаак! Дай помацаю!

— Вот тебе...мацай! — я протянул ему "макаров" — и пусть всегда с тобой теперь будет. Спи с ним, в сортир ходи с ним, жри с ним.

— И на девке тоже с ним? — гыгыкнул сексуально-озабоченный Митька.

— Да хоть на парне! — отрезал я, и шагнул прочь, не слушая матерную тираду Митьку на тему того, где он видал тех, кто лежал на парнях. Или под ними. Ухмыльнувшись, отодвинул могучие засовы стальной двери дежурки и вышел в коридор.

Найти оружейку совсем не сложно. Ищи стальную дверь, вот и будет тебе за ней оружейка. Ну а если на ней еще и написано русским языком "Оружейная комната" — так совсем будет замечательно.

За дверью — небольшая комнатка, оклеенная плакатами на тему: "Как надо собирать, разбирать и чистить оружие". Я тут же потрогал рукой эти плакаты, убедился, что их можно аккуратно снять не попортив, и обернувшись, приказал Митьке:

— Митяй! Давай, снимай плакаты! Только не рви — аккуратно снимай! Понял?

— Понял! — радостно откликнулся Митька и куда-то тут убежал, пока я возился с замком хранилища оружия. Появился со стулом в руке и приставив его к стене тут же полез исполнять приказание.

Вот что мне всегда нравилось в Митьке — он никогда не выеживался на тему: "Кто здесь главный?!". Сказали ему сделать — делает! Принял мое командование тут же, без сомнений и бесповоротно! Так и должно быть. Кто-то командует, кто-то исполняет. Ну да — советы принимаются, да, можно обсуждать, но — решение принимает один. И ответственность принимает один. Так было и будет всегда. И так всегда говорил мой папа. Говорил, что должен быть один командир. Если в группе начинается разброд и шатание, если начинается "демократия" — это гибель всех.

Замок щелкнул, я выдернул ключ, вставил во вторую замочную скважину. Щелкнул второй замок. Готово! Толкнул дверь...йеээссс! Аааа!

Яркая лампочка-сотка осветила небольшую вытянутую комнату длиной метров семь и шириной метров пять, заставленную по стенам стеллажами, на которых в гнездах торчали и стояли...ооо...чего тут только не было! Двадцать автоматов калашникова (укороты), штук тридцать пистолетов макарова, даже одна снайперская СВД была! Я видел такую в кино, и сразу узнал! И два! ДВА пулемета!

И ящики. Много, много ящиков!

Открыл один...гранаты?! О черт! Гранаты!

Потом присмотрелся...нет, не ТЕ гранаты. Эти — свето-шумовые. Но тоже классно, попугать, ошеломить — в самый раз.

Открыл другой ящик — патроны! Написано — 7.62. К пулемету. Точно. Автоматы все 5.45.

А еще — бронежилеты, каски, щиты, дубинки — которые "демократизаторы". Они нам не нафиг, но...пусть будут!

А это что такое?! Ружье...а! Ясно! Карабин. Типа — наподобие нашего...папиного ружья МЦ 21-12. Кстати, да — ну ооочень похоже! Только короче ствол, и прицел оптический есть.

Отец рассказывал о такой штуке — гранаты со слезоточивым газом кидает эта штука — только в путь! В форточку шагов на сто — бабах! И готово! Или даже подальше? Не помню уже. Он и резиновыми пулями стреляет...

— Ох ни хрена же себе! А это чо такое?! Что за автомат такой здоровый?

Митька поводил справа налево и обратно шальными глазами, и недоверчиво мотал головой:

— Да писец! Вот это да! Андрюх, ты гений! Андрюх, живем!

— Это не автомат — хмыкнул я — это пулемет ПК. Семь шестьдесят два калибр. Их два...стоп! Оп-па! Этот не семь шестьдесят два! Этот пять сорок пять!

— Да какая разница? — хмыкнул Митька — Дырка только чуть больше! А так...ничем не отличаются! А! Забыл! Ты же фанат оружейный! Ну не смотри на меня как на вчерашнее гавно! Лучше объясни, почему я дурак! Мне вот кажется, что поменьше — лучше. У него пули со смещенным центром тяжести! Я слышал — в палец войдет, а из ноги выскочит. Через все тело пройдет — страшная штука!

— В пипиську тебе войдет — тьфу-тьфу! А из языка выскочит! — съехидничал я, и тут же выругался про себя. Нельзя такое вслух говорить! Беду приманивать. Нельзя!

— Да ну тебя! — хохотнул беззлобный Митяй — расскажи, ведь не терпится же, вижу! Щас тебя останови — все равно как запор будет, заболеешь!

Я тоже хохотнул — ведь умеет же мерзавец иногда поддеть! Вроде бы и поддел — но беззлобно. И смешно.

— Забудь всю эту чушь про смещенный центр тяжести! Нет никакого смещенного центра! И не было! Я это с первого класса знаю!

— Нет, ну внатури — у тебя папа военный бывший, мент. Еще бы ты не знал! А я-то откуда могу знать? Ну а чего тогда говорят про смещенный? Брешут? — Митька пожал плечами, задумчиво рассматривая пистолет , который взял со стеллажа из ячейки.

— Первые пули пять сорок пять лили с браком. И они не проливались до конца. И в них были пустоты. И при попадании в цель или разлетались, или перли непонятно куда, расплющив кончик. Вот и все.

— А чего ништяк же! — хмыкнул Митяй — попал, она расплющилась, и такую дыру зафигачит — очумеешь! Чем плохо-то?

— Сам подумай — а какова точность у пули, которая неравномерно залита? Физику-то хоть немного помнишь? А еще — подумай о пробивной способности. То есть — летит пуля хрен знает куда, а попав — рикошетирует и уходит хрен знает куда. Пять сорок пять вообще отличаются таким свинством — мне папа говорил, что их и веточка может с пути отклонить. Легкие очень. А еще — останавливающее действие. Прикинь — маленькая пулька пробила насквозь, и все! И не почувствовал! А из семь шестьдесят два, или девять миллиметров — каак..дал! Знаешь, были...и есть, наверное, ружья такие, штуцера называются. Крупный калибр, нарезные. Так вот пуля из такого штуцера слона сажает на задние ноги. Все равно как из противотанкового ружья вдарить. Вот что такое крупный калибр! И семь шестьдесят два бревна и стены дырявит на-раз! А пять сорок пять — застревает. Понял?

— Понял, профессор! Грузимся? — ухмыльнулся Митька.

— Грузимся — кивнул я — Только сходи наружу, да осмотрись вокруг. Не дай бог кто-то подкрадется...нагрузим, пожалуй! Для чужих. И нас же нашим оружием и грохнут. И когда пойдешь — пистолет наготове. Патрон в патронник, пистолет далеко не убирай. И да — не суй его спереди, лучше за пояс сзади. Тебе яйца еще нужны.

— Еще как нужны! — хохотнул Митька — А засовывать никуда не буду. Вон, кобуры лежат, видишь?

— Понял! Я дурак! — медленно кивнул я, и пошел к стеллажу с кучей этих самых кобур — и оперативных, и поясных. И как я их не заметил?

— Не дурак! Только полудурок! Но на то я у тебя и есть — чтобы умные мысли подавать! Ха ха ха...

Мы грузились два часа. Или даже больше. Не засек время. Мы просто охренели таская ящики и всякое железо! Джип был битком, под потолок забит ящиками, и еще столько же оставалось на месте! Или даже больше.

Забрали все стволы, взяли боеприпасов, сколько смогли, взяли бронежилеты и несколько комбезов — там, как оказалось, нашлась комнатка со всякой спецовкой. Пригодится, а что...удобно ведь. А еще — кучу разгрузок взяли. Очень удобно! Теперь мы в разгрузках и с кобурами. Ковбойство с пистолетом возле ануса конечно круто, но как-то уже поднадоело.

Оружейку снова запер — ее без ключей хрен откроешь! Покруче дежурки будет — броня! И никаких окон. Можно было бы, конечно, загрузить барахло в камаз, и тогда уже вывезти все, но куда камаз поставить? Оставлять на улице? А если угонят? Нет уж...пусть пока тут полежит. Успеется. Ну а джип мы поставим в гараж. В папин гараж. Ничего, войдет. Туго, но войдет — не грузовик же.

С собой возьмем пистолеты, по автомату, ну и запасные магазины с патронами. Переночуем, а завтра уже и решим, что делать. Я хочу поехать и потренироваться в стрельбе — куда-нибудь за город, в сторону Усть-Курдюма. А потом, оттуда — поедем искать себе дом. Да, да — дом! Чтобы со скважиной водяной был, и с печкой. Хотя в зиму все-таки здесь вряд ли останемся — я помню, что сказал папа насчет Балаковской атомной — жахнет, и нам тут мало не покажется.

Вообще-то даже удивительно, что электричество до сих пор есть в сети. Кто-то из ныне покойных работников электростанций позаботился, точно — чтобы даже если они помрут, у нас была электроэнергия. Вот она и есть — пока что. Только сколько это продлится?

Кстати, камаз тоже нельзя было просто так бросать. Мы его отогнали в переулок на Федоровской, закрыли и забрали ключи. А Митька еще и потихоньку клеммы с аккумулятора снял, да так снял, чтобы сразу и не видно было, что они сняты — тряпочку подложил. Инструменты в грузовике были. Зад у камаза слегка помят — но это только будка пострадала, да и то так...слегка. Как будто кто-то машине пендаля дал. Рама цела, даже фаркоп цел. А ведь вообще-то камаз этот "лаптежник", то есть вездеход покруче, чем мой джип!

Вот только "кормить" его задолбаешься — такие машинюги горючку даже не едят, и не лопают, они ее хлобыщут десятками литров! Для Газпрома такой расход пофиг, а при наших реалиях — просто труба. Заправить такую машину вручную — сдохнешь.

А когда домик найдем, начнем операцию: "Сбор". Митька придумал — "Операция "Сбор"" Мы пока грузились — все обсудили, и он предложил это название. Гордый такой! Вроде и взрослый парень, а все детство в жопе играет. Пафосные названия, пафосные атрибуты...требовал себе пулемет. Мол — круто с ним ходить! Дурачок. Я только ухмыльнулся, и повесил на него снаряженный РПК. Походи, мол, с ним пока. Примерься.

Походил. Потаскал ящики. Через пятнадцать минут взмолился и сказал, что монал он пулеметы и все пушки вместе взятые! И что он раскаивается и понял — не дурак!

Еще бы — три кило весит "укорот", против шести килограммов РПК! Тут и дурак поймет. Да и длинная дура, этот РПК, за все цепляется, мешает. Его хорошо где-нибудь в машине хранить — высунул в окно, дал очередь — и пошли-поехали!

Мы сразу снарядили основные магазины к автоматам, перевязав их изолентой (в соседнем хозяйственном магазе нашлась), набили магазины к пулеметам — то же самое, перевязав два соединенных магазина изолентой. Не знаю, делали ли так с пулеметами, но...сделал. Эти пулеметы и пулеметами-то назвать трудно — просто здоровенный длинноствольный автомат с сошками. В магазине — у одного сорок патрон, у другого — сорок пять. Кстати, тот, что пять-сорок пять, магазин один-в-один подходит к нашим "укоротам". Укоротский магазин на тридцать патрон, так что...плюс пятнадцать — это очень неплохо. Все магазины забрали — это уж само собой.

Плакаты решил взять с собой — изучать матчасть, для того Митька их и снимал. У меня с автоматами и пистолетами проблем нет — папа учил. А вот Митяю надо знания подтянуть. А то пожалуй настреляет...себе в ногу. Или мне. Впрочем — и мне надо знания подтянуть — с СВД, например, я ни уха, ни рыла. Да и систему смазки стволом надо посмотреть. Масло и ветошь в оружейке были — забрали. Полностью можно прочитать текст вот тут: https://author.today/work/34903 Или на Литрес. На Литресе также имеется аудиоверсия книги.