На самом деле все это шло с очень давних времен. Огни, которые зажигают на вершинах холмов, повторяют костры, которые жгли на берегу ашери, прошлые жители материка. Жгли и смотрели в холодный темный океан. О чем думали они, уже никто не узнает.

А еще говорят, что именно из-за этих костров, которые перепутали с огнями маяка, корабль колонистов Аннер-Шентагар и налетел на скалы. А этот белый цветок, что распускается в конце зимы, ашери жгли, потому что считали его нечистым прибежищем злых духов.

Делами ашери и старых традиций занималась особая этнографическая группа в Вальтоне, допуск в которую по неизвестным причинам был весьма строг. Потомки ашери, скрытный и нелюдимый народ, все еще погруженный в предрассудки и страх перед духами и призраками, оказавшегося среди них островитянина могли и убить.

Я предпочитал верить, что это преувеличение.

На лице Шеннейра не отражалось ни капли эмоций, и ни капли эмоций не отражал эмпатический фон — как будто темного магистра вовсе не задевало, что его отвлекают на глупые мелочи.

— Вы точно выполняете все детали... — я даже не стал скрывать удивление.

— Участие в гражданских ритуалах — долг магистра, — равнодушно откликнулся он.

В свете костров и дома, и движущиеся вокруг человечки казались игрушечными. Эмоции людей переливались как блестки, и я видел, что отношение к Шеннейру поменялось. Темный магистр в мирной стране был лишней угрозой, но во время войны... зрелище тьмы, готовой обрушиться на соседей, грело людям душу.

Смотрите! Смотрите все! Маги едины. Гильдии уверены в будущем. У темных и светлых одна цель...

Ха-ха. Смешно.

Шеннейр со внезапным довольством оглянулся на огонь и ухмыльнулся:

— В отличие от совещаний, здесь хотя бы можно что-то сжечь.

Со стороны темных выступал Иллерни, хотя я ожидал увидеть Эршена. Но Эршенгаль не был слишком известен на Побережье, а Иллерни, как и его начальник, умел влезать куда просят и куда нет.

Матиас забрал факел, крепко стиснув древко, и зашагал между двумя шеренгами, уверенно, не слишком быстро, но и не медленно. Встал над чашей; я смотрел на него, словно не узнавая. Смотрел на совершенно чуждое существо, на идеальную сосредоточенную маску, за которой не прочитать мыслей, на серебряные треугольники над правой бровью, и думал о том, зачем вообще ввязался во все это. Обладать мыслящим орудием было слишком странно, а соратники были мне не нужны.

Светлая искра сияла так ярко, что подсвечивала его изнутри как стеклянный сосуд и отражалась в глазах. Мне бы действительно не хотелось, чтобы она угасла.

Матиас ткнул факелом в чашу, так, будто собирался пронзить ее насквозь, и пламя взвилось вверх столбом, чуть не опалив ему лицо. Но заарн не отшатнулся; и лишь когда пламя опало, перевел взгляд на людей. Правда, вместо спокойствия человека, ведущего ритуал, на лице его проступило отчаяние и желание загрызть любого, кто выскажет недовольство. С обоюдной любовью у Матиаса и народа не ладилось. Впрочем, вряд ли люди действительно могли разобрать заарнские эмоции.

Я встал рядом, одобрительно кивнув, и волна обожания от собравшихся накрыла с головой, зацепив заарна краем. За то, что он стоит рядом со светлым магистром — за то, что он подчиняется светлому магистру и светлый магистр благоволит ему — нелюдю готовы были простить то, что он не наш.

В церемонии вместо него должны были участвовать изгнанники, но я не был уверен в их адекватном поведении при таком скоплении народа. Но говорить Матиасу об этом не стоило.

— Это очень жутко, — я остановился рядом с машиной. Вверх по дороге торопливо взбежали три девушки в белых развевающихся нарядах — в таких праздничных нарядах очень хорошо бегать по ночным холмам, пугая и разрывая одиноких путников на куски голыми руками — и протянули мне венок из белых цветов. Я принял его с благодарностью и, немного поколебавшись, надел на голову, повернулся к столпившимся внизу людям и улыбнулся. Толпа взорвалась восторгом. — То, что они настолько... это обожание. До безумия.

— Вы защитили Побережье, — с насмешкой напомнил Шеннейр. Темному магистру венок не полагался; темному магистру традиционно полагалось только то, что он мог забрать сам. — Вы спасли маленькую островную акулу. Какой у них был выбор?

Я мысленно поморщился. Ах да. С волновыми щитами Нэттэйдж и гильдия постарались прогреметь, и мне как главе гильдии тоже перепало славы. Но я не помню, чтобы люди так вились вокруг Ишенги — хотя характер моего магистра был не таков, чтобы позволить подходить так запросто. Ишенга был очень далек. Далекое требует дистанции.

— Это нездорово.

— Попробовали бы они, — Шеннейр сел в машину и глянул на людей через тонированное стекло — хищно и остро, — эти беспечные мотыльки вести себя иначе. Неблагодарность подлежит наказанию.

Мы ехали вдоль берега, и рассвет следовал за нами.

Утро мы встречали на самой границе с Ньен, прямо над военной базой с причудливым названием Флокс тридцать четыре. Насколько я знал, Флокса первого в природе не существовало, не говоря о тридцать третьем.

С вершины прибрежного холма был виден даже клочок территории Ньен. С нашей стороны — небольшая бирюзовая бухта, несколько маленьких домов и белеющие у пристани лодочки. Потом — скалы, кустарники и камни, прямоугольные здания базы. Полоса траншей и магических заграждений, пустошь, абсолютно ровная выжженная земля и непонятные строения обороны соседей, похожие на квадратные металлические башни. Над башнями воздух дрожал, заволакивая всю западную сторону, и за дальним мысом очень и очень бледно проступал полностью застроенный высокими зданиями берег. С тусклой сине-серой гладью моря почти сливались внушительные силуэты кораблей.

Ночью неизвестные корабли плавали за нашими волновыми башнями, ошибочно решив, что море общее и их никто не видит. Темные приложили гостей заклинаниями вслепую, и с утра все неизвестные мирно стояли на приколе на своей территории, а Ньен притворялась, что так было всегда.

Я вряд ли понимал, что мешает нам с Ньен жить мирно. Даже разница между севером и югом Аринди, и в традициях, и в культуре, и в менталитете была гораздо большей, чем между центральной Аринди и Ньен. Может быть, в этом и было дело. Традиции у нас были одинаково злые, менталитет общефиговый, и спать спокойно, зная, что соседи живут неправильно, в Ньен не могли.

Солнце еще не взошло, и море под ногами не потеряло туманный белый цвет. На холм мы взобрались как раз потому, что Шеннейр вдруг вспомнил, что я так и не поглядел на границу и соседей; Шеннейр смотрел на кромку неба и на чужой город и усмехался, а я наблюдал за его эмпатическим полем. Оно в самом деле было огромно, и немного вращалось, и, наверное, так выглядел бы тайфун, будь он человеком. Сегодня тайфун был спокоен, но тайфун всегда спокоен, даже когда беспощадной поступью шагает по островам.

Гигантское пылающее черное колесо, которое несется не разбирая дороги и уничтожает все на своем пути. Создатели гравюры уловили суть.

На базе еще горели огни, а на склонах и внизу, в поселении, дотлевали костры и непогашенные факелы. Дым стелился по земле и смешивался с туманом и росой. Мне нравилось глядеть на землю с высоты, но с высоты моя страна выглядела такой маленькой и уязвимой.

— Я люблю Аринди и следую ее традициям, — повторил Шеннейр ответ на уже заданный вопрос и, оставляя церемониальную торжественность, закинул руки за голову и с наслаждением потянулся. — Зачем жить и править в стране, которую не любишь?

Но темный магистр Шеннейр был не стихией, а человеком, а люди отличают зло от блага. То, что темный магистр любил свою страну, принесло ей мало счастья.

И все же обратно я возвращался в приподнятом настроении. Солнце поднималось из ясного моря, и все было чистым и как будто обновленным. Комнаты были залиты светом, на столе стояли заботливо срезанные ветви цветущего миндаля, и только и оставалось, что переодеться и идти отдыхать, но назначенная официальная встреча не позволяла расслабиться. Со мной желала поговорить темная волшебница, глава медкорпуса и просто замечательный человек Фьонн.

Именно от этого я решил вести отсчет, не углубляясь ни в прошлое, ни в детали.

— Вы в хорошем настроении сегодня, магистр? — женщина на пороге едва заметно улыбнулась и склонила голову в приветствии. Черные гладкие волосы были собраны в высокую прическу, закрепленную шпильками, макияж больше походил на грим, а длинное многослойное платье было черных и лиловых оттенков. Темные и правда принарядились к празднику. В руках она держала богато украшенную, явно дорогую на вид рукопись, положив ее на стол прежде, чем заняв стоящее рядом кресло. — Когда светлому магистру хорошо — всем хорошо.

Не волнуйтесь, это ненадолго.

С главой медиков гильдии я ранее не встречался и не стремился — но теперь мне было за кого отвечать. Мы говорили о светлых; о том, что карантин пока не выявил серьезных заболеваний, о том, что забор крови полезен и необходим, если использовать пробы для анализов, а не для ритуалов, о том, что медицинский осмотр и несколько простых тестов на функционирование магии и психики тоже прекрасная вещь. Но так сразу соглашаться с предложениями я не торопился. На словах темные все заботливые и ратуют только за дело.

Волшебница сделала короткую паузу, расправляя складки на платьях, и тем же плавным тоном продолжила:

— Также прошу сообщить, есть ли среди светлых беременные волшебницы и убедить их встать на контроль.

— Зачем?

Среди вежливой беседы вопрос прозвучал слишком резко, но этого я не ожидал и первое, что представил — кровавые медицинские опыты.

Фьонн словно ожидала такой реакции:

— Вам, должно быть, не было нужды вникать в детали ранее... Беременность для волшебницы — крайне опасное состояние, и чем сильнее искра, тем опаснее. Связь между матерью и ребенком крепка, передача искры происходит непроизвольно, и матери требуется приложить старания, чтобы не убить плод, и чтобы плод не убил ее. Я знаю, что мужчины стараются избегать подобных тем, но если вы не хотите, чтобы ваши волшебницы умирали, вам нужно иметь дело и с этим.

Она замолчала, словно давая мне время испугаться и смириться, и я кивнул:

— Пожалуйста, продолжайте.

Про то, что дети магов получают искру еще до рождения, я знал; инициации, когда между матерью и ребенком делится даже кровь, сложно избежать. Но эта первичная неоформленная искра была слаба и гасла после рождения, потому что мозг младенца не способен самостоятельно ее удержать. Если в деле не участвуют такие монстры, как Элкайт, конечно. При правильном поведении ничего не случалось — в конце концов, все матери немного волшебницы. А при неправильном, как и везде, случалось что угодно.

Мне не было дела до чужих страхов. Вещи, которые касаются жизней моих магов, важны и подлежат обсуждению.

Фьонн улыбнулась, не разжимая губ:

— Между светлой матерью и ребенком крепкая эмпатическая связь, и нужны специальные ограничители, чтобы более сильная искра не подавила слабую и не подчинила чужой разум себе. Требуются печати, которые будут отслеживать изменения чуть ли не в реальном времени. Плод с неукрепленной искрой может убить даже сработавшее рядом темное заклятие, и я не говорю уже об участии в битве или сложных ритуалах. Мы нашли схемы печатей, которые использовали для коррекции отклонений светлые, но не можем их повторить. Насколько я понимаю, знаний вернувшихся из ссылки недостаточно тоже. Возможно, печати уже выпали из традиции гильдии. Чем раньше ваша волшебница обратится за помощью, тем больше шансов, что дело не успеет дойти до такой стадии, когда ей никто не успеет помочь.

Предупреждение звучало разумно. И пусть пока перестраховка была излишней, моя гильдия в стране не на год и не на два. И пуcть через год или два здесь не будет меня, но я себе не прощу, если мог предотвратить несчастье и ничего не сделал.

Фьонн поднялась так плавно, что не звякнули даже подвески в прическе, и вновь склонила голову в прощании:

— Нас не интересует чужая личная жизнь и причины того или иного выбора. То, что стало известно моей службе, останется в ее пределах. Наша задача — хранить жизни магов гильдии.

Книгу Фьонн так и оставила на столике, намеренно — темные все же притащили мне пособие. Нет, не то, которое мне хотелось бы, зато с картинками. Я полистал страницы, рассматривая изящные гравюры, раскрашенные вручную, и решил, что тот темный трактат, что когда-то показывал мне Шеннейр, еще очень даже добрая сказка.

Хотя о чем я думаю? Надо выбрать тех, кто выполнял среди ссыльных роль врачевателей, и передоверить дела им. И отправить на стажировку к темным. Заодно проверят, что темные устраивают в своих лабораториях — наверное, первым делом, впервые за двенадцать лет, темные в лабораториях приберутся — подкопят знания и опыт. Когда еще можно законно влезть в исследования враждебной гильдии, да так, чтобы тебя сами обучали? Перед войной светлые и темные даже медицинские разработки вели отдельно. С моей точки зрения это был маразм, но откуда же мне знать, что там разрабатывали на самом деле.

В светлом блоке, как и положено в столь ранний час, царила полнейшая тишина. Люди мирно спали в своих комнатах, которые так и не стали переделывать, и я уже привычно и внимательно проверил россыпь светлых искр. Я просыпался даже ночью, не раз и не два, и снова и снова пересчитывал искры, проверяя, все ли живы.

На общей веранде на добровольном дежурстве сидела Бринвен и наждачной бумагой шлифовала новый боевой посох. Пол и скамейку усыпала стружка; на столе лежали стамески, а на белой древесине уже вился узор, похожий на стилизованную виноградную гроздь. Боевые посохи могли полностью изготавливаться в цехах на конвейере — но маги считали, что вещь, в которую вложен собственный труд, получает чуточку больше волшебства.

Сильные маги даже при светлом синдроме не теряют индивидуальность. Хоть в чем-то. Они подавляют остальных.

На вопрос о врачах Бринвен сразу выдала полный список с номерами комнат, а на вопрос о самочувствии — характеристику о каждом изгнаннике. Информацию подмастерье брала из общего эмпатического поля, но я не ожидал, что получу ее так быстро и сразу. Для светлого синдрома нет личных границ.

Комнаты светлые пронумеровали как только въехали. И подписали цифры на дверях черной краской.

— Дети... — волшебница криво усмехнулась на последний вопрос, задумавшись о чем-то своем, — нет, теперь уже вряд ли.

— Мы вернулись с Островов. Эффект иного фона скоро пройдет, если тебя волнует именно это...

— Нет, магистр, — сказала она, продолжая методично обрабатывать край узора, я потихоньку начал понимать, в чем дело, и осознавать, какую глупость сморозил. — Дело не в Островах.

Я не стал расспрашивать дальше. Бринвен попала в плен после падения Иншель.

— Остальные?

— Не беспокойтесь, магистр. Не думайте о нас плохо. Мы не доставим вам таких хлопот.

Я напомнил ей, что мы вернулись домой навсегда. Что рано или поздно вопрос возникнет. Что я всего лишь боюсь лишних смертей — все то, что должен говорить магистр, заботящийся о своих магах. Хороший светлый магистр, который не получает в ответ "как вам будет угодно".