Под вечным солнцем (главы 1-11)

А если даже и нет... пусть. Люди живут недолго, как мотыльки у костра. Люди воюют часто. Люди убивают людей — просто так. Он уйдет. И уйдут его — и твои — дети. А ты вернешься. Вернешься рано или поздно. Вернешься ко мне. И будет так, как было уже многие тысячи лет. Только, быть может, при нашей следующей встрече ты опустишь взгляд.

..— уходи, если хочешь, сестра моя Эллиль. Мне ли тебя удерживать? Но знай — если решишь возвращаться, я приму лишь тебя. Ни твоего человека, ни детей твоих от него...Слышала ли ты мое слово, сестра моя Эллиль?

— Слышала, брат мой Амирани. Слово сказано.

На северную тварь в алых летящих одеждах — да что там, на женщину, уверенно едущую верхом, в одиночку и при оружии — разве что пальцами не тыкали. Кто-то поминал богов, кто-то — Лесного хозяина, кто-то просто смотрел во все глаза, а кто-то торопился закрыть тяжелые ставни — на всякий случай. Впрочем, тварь не спешила ни сожрать кого-нибудь — даже на домашнюю птицу внимания не обратила — ни украсть хотя бы одного ребенка, хоть они, любопытные, почти лезли прямо под копыта ее холеному коню.

Но юноша по имени Аммис-Тамру никуда не лез — он просто не мог с места сойти с того самого мига, как обернулся и увидел полыхнувший багрянец ее одежд. Он так и стоял посреди дороги, словно обратившись в камень, как тот неосторожный человек из сказки, прогневавший северную тварь, и смотрел, как зачарованный.

Она подъехала ближе, придержала коня, осматриваясь — и юноша мог поспорить, что смотрела она растерянно...если, конечно, ему не померещилось с испуга. Две тяжелые светлые косы, перевитые чем-то искрящимся и ярким, спускались на грудь женщины, вблизи оказавшейся совсем еще юной, светлая кожа казалась белой, как мрамор южных земель, и мягко светились глаза нелюдского, невиданного цвета.

— Как мн'е иск'ать ваш...ваш'его кн'язя? — спросила тварь, наклонившись к юноше с седла, так, что он разглядел острые звериные зубы и невольно вздрогнул. Она говорила по людски, только странно растягивала слова, и звучала ее речь так, будто это выучилась говорить пятнистая лесная кошка.

Аммис-Тамру задумался на миг, а потом молча махнул рукой в другую сторону от дороги на княжий замок — туда, мол. Кто знает, зачем она здесь, и...

Женщина посмотрела в указанную сторону и повела носом — ну чисто кошка, подумал было юноша, а потом уставилась на него горящими глазами, будто заглянула в самую душу и прошипела:

— Лж'ешь, челов'ек. Зач'ем?

Аммис-Тамру неловко пожал плечами, отчего-то думая очень просто — сожрет или не сожрет, а если сожрет, то живьем...или как. Впрочем, клинок твари мирно спал в своих ножнах, и она все все смотрела-смотрела — и наконец выговорила:

— Я...я н'е хоч'у пр'и...причин'ить зл'о. Т'ы н'е п'онял...он жд'ать. Жд'ет мен'я.

— Кто тебя знает, — буркнул юноша, отчего-то застыдившись своей лжи.

— Я зн'аю, — она глядела прямо и чуть тревожно, — я зн'аю, и он зн'ает.

— Ну вон, видишь, дорога, — он махнул рукой. — Да не та! По ней и поезжай, не сворачивай никуда. Мимо княжьего замка не проедешь? Знаешь, какой он?

Тварь хмурила тонкие брови, прислушиваясь к непривычной речи, будто не слова слушала, а ловила что-то, недоступное людскому уху.

— Я найд'у. Теп'ерь найд'у. Как эт'о...благ'одар'ю теб'я.

Она улыбнулась, на сей раз не обнажая клыков, и посмотрела на юношу — пристально и ласково.

— Н'е тоск'уй об утр'аченн'ом, д'умай об обрет'енн'ом, — она говорила напевно и протяжно, и пронзительные фиалковые глаза казалось, прошивали насквозь и навылет хрупкий людской мир. — Наст'анет д'ень, и ты зах'оч'ет...захот'еть см'ерти. Тогд'а ты всп'омни, что сказ'ала тебе Элл'иль-Эрра. И ж'ить...ж'иви. Да. Так. Ж'иви.

И тварь тронула коня вперед.

Кажется, вести летели впереди гордого коня госпожи Эллиль-Эрра. Впрочем, она как раз не спешила — решение было принято, людское быстротечное время уже замедлило свой бег, она чувствовала это, прижимая чуткие острые уши, как зверь чует приближение грозы. И теперь время было не угрозой, но благом. Она ехала неспешно, разглядывая непривычные, незнакомые деревья и травы, любуясь ими, с наслаждением подставляла лицо ласковому ветру низины. И, что скрывать — ждала. Потому и не удивилась, разглядев далеко впереди одинокого всадника, скачущего ей навстречу.

Эллиль-Эрра улыбнулась, взмахнула рукой, мигом позже вздохнув — вряд ли сейчас разглядит — и придержала коня, перейдя почти на шаг.

Его обветренные губы пахли солнцем и дорожной пылью, а руки, подхватившие ее с седла, как пушинку, обнявшие крепко, но бережно, были налиты той уверенной силой, что дарит владыке своему земля — хоть люди, кажется, считают как-то иначе.

Эллиль-Эрра запрокинула голову, глядя в сияющие глаза своего нареченного.

— Я пришл'а, как б'ыть об'ещано, — она сбивалась с торопливой людской речи, путая окончания и растягивая слова. — Пришл'а, Ильтэ-ллэ.

А он все смотрел неверяще, не говоря ни слова, только касался пальцами ее лица, тяжелых серебряных кос, алой ткани платья, обманчиво-тонкого, укрывающего легкую, но верную броню, касался так, будто хотел убедиться — и боялся убедиться — в том, что перед ним не призрак, который от неосторожного прикосновения развеется утренним туманом.

На замок уже опустилась ранняя северная ночь, но князь все никак не мог уснуть. Он вертелся на своем жестком ложе, вздыхал, сминал в сильных руках одеяло из овечьей шерсти, откидывал в сторону, улыбался светло и все прикасался к своим губам — ему казалось, что они горят от ласкового поцелуя в лоб, с которым он расстался со своей невестой. Невестой...да.

Он улыбался снова — мечтательно и тревожно, как влюбленный мальчишка. Невестой.

Так-то. Она приехала, все-таки приехала. Он был вовсе не уверен, что ее "весной" — это весной ближайшей. Что дождется он свое диво дивное, чудо лесное, что вообще увидит ее снова...

Как-то она там? Устроили ли ее хорошо? Не смеются ли втихую рабыни над ее странной речью? Не обижают ли ее? "Уши оборву, если что", — мысленно грозился северный князь и вздыхал снова — толку-то с того...

Илта-Арран укрывался одеялом, переворачивался на бок, но там его ждали новые мысли — как-то ей здесь? Не плохо ли? Сразу видно, чудо его к шелкам привыкло, к учтивому обращению, к изысканной еде...кажется, впервые в жизни он стыдился почерневших стен замка своих предков, простого быта, простой еды, простых нравов — ведь здесь почти каждый запросто мог говорить с ним, князем, и забывать кланяться, и по имени его звать... "Эх, Х'эллиэр, звездочка моя, я бы тебя с золота накормил, в шелка одел, да нет у меня... Все, что мое — твоим будет, а больше нет..." Впрочем, пока она не страдала. Сверкала глазами, как восхищенная девчонка, рассматривала простые деревянные миски, будто диковинку, и одежду себе потребовала "как у всех".

"Устанет еще. Наиграется. Надоест ей. Наскучит ей все, и уйдет она в свои далекие, непостижимые горы..." — тосковал заранее Илта-Арран, но потом улыбался вновь — но сейчас-то, сейчас она с ним! Она сегодня стояла с ним рядом, рука в руке, и улыбалась согласно, когда он представлял ее воинам и всем живущим в замке. И улыбалась тоже, когда он сказал, что нарекает ее своей невестой, и что вскорости быть свадьбе — так скоро, как позволят приличия. Х'эллиэр улыбалась всем и каждому, почти не открывая своих звериных клыков, от которых так шарахались дуры-рабыни, но ему улыбалась особенно — так, что мир вокруг гас, а она, как солнце, вспыхивала ослепительным силуэтом — и хотелось, наплевав на все, сгрести ее в охапку, утащить от всех, и... "Как мальчишка, право, — хмыкал про себя господин северный князь, негодуя и смущаясь — и в кои-то веки радуясь своему малоподвижному, как медвежья морда, лицу, по которому и северной твари мыслей не прочитать. — Как мальчишка..."

И он снова улыбался, вспоминая ее тонкие пальцы, холодные, как лепестки цветка поутру, и невозможные ее, аметистовые лукавые глаза, и ее горьковато-сладкий, льдисто-холодный запах — как розы под инеем — что был сильнее всех запахов человеческого жилья... И тончайшего шелка нижнее платье, из-за которого господин северный князь старался смотреть только в глаза своей невесте. Только в глаза — и убереги Отец опустить взгляд ниже...пока не было свадьбы. "Как мальчишка, право", — вздохнул еще раз Илта-Арран. Она пьянила его почище вина, его невозможное лесное чудо. Его невеста. Подумать только.

Он ухмыльнулся еще раз, крепко обнял свое жесткое изголовье — и наконец заснул, крепко и без сновидений.

...Пробуждение было — как вынырнуть из теплой речки в прохладный ночной ветер. Но губы, целующие его, были совсем не прохладными — напротив, горячими, ласковыми и настолько сладкими, что хотелось пить их бесконечно...пока не стало понятно, что это совсем не сон. Как и его белокожая возлюбленная не была сонным видением — тоненькая и гибкая, как сталь, она уютно устроилась на его ложе, и в темноте глаза ее светились, как у лесного зверя. Задыхаясь от волнения, Илта-Арран отстранился.

— Вот ты гд'е, — улыбнулась его невеста, оглядываясь по сторонам так непринужденно, будто она находилась не в спальне мужчины, который еще не был ее мужем, а в своей. Х'эллиэр потрогала одеяло и изголовье, ласково провела пальцами по плечу и руке князя — беззаботно, будто само собой разумеющееся. Мужчина едва не задохнулся от нахлынувшего желания, стараясь не смотреть на то полупрозрачное, светлое, неприлично-короткое, во что была одета его невеста. — Ты зд'есь сп'ать...сп'ишь? Хорош'о.

— От-откуда ты здесь?! — к Илта-Аррану наконец вернулся дар речи. Его невеста удивленно подняла брови.

— Окн'о! — и она указала на оконный проем, с которого по теплому времени уже сняли ставни.

— Там же так высоко! Ты могла упасть! — ахнул северный князь.

— Я н'е р'анена. Зач'ем уп'асть? — нахмурилась Х'эллиэр.

— Нога могла сорваться. Камни старые. А ты бы упала и разбилась... — он чувствовал себя на редкость глупо, объясняя ей очевидные вещи, словно несмышленому ребенку.

— Н'е высок'о, — пожала плечами его невеста. — В гор'ах — высок'о. Зд'есь — н'ет. Я не уп'асть. Я не р'анена.

— Ну зачем, зачем ты полезла в окно? — схватился за голову князь, не понимая, как переломить эту непоколебимую уверенность в себе.

— Дв'ерь закр'ыта, — снова пожала плечами она, будто говорила об очевидном.

— Тебя...могли увидеть, — ухватился за соломинку мужчина. — Так нельзя.

— Не в'идеть, — уверенно ответила она.

— Но если вдруг увидят...

— То чт'о?

— Будут смеяться, — твердо сказал северный князь — так же твердо уверенный в том, что он даст в рыло любому, кто осмелится смеяться над его невестой.

— Н'адо мн'ой? — женщина, не переставая улыбаться, оскалилась так, что Илта-Арран понял: не будут. Будут бояться. И сгреб, целуя, ее тоненькую ручку.

— Х'эллиэр, звездочка моя, не надо...не надо их пугать. И через окна лазать не надо. Так...неправильно. Нельзя, чтобы видели, что ты через окно в чужую спальню залезла.

— Чуж'ую? — удивилась та. — Не чуж'ую. Тво'я...тво'ю.

— Я...пока не твой муж. Так нельзя, — о пресветлые боги, как объяснить этому горному невинному ребенку, что не так? — Женщину не должны видеть в спальне мужчины, который не ее муж. Иначе про них обоих скажут дурно.

Х'эллиэр покусала губы, явно размышляя и не понимая.

— Я теб'я л'юблю. Ты мен'я л'юбишь. Что не т'ак?

— Я тебя должен назвать женой перед всеми, и провести обряды, и...

— А! — беспечно махнула рукой она и прижалась к нему, забираясь под одеяло. — Л'юди...все не в'ажно. Ты мой, я тво'я, остальн'ое — не в'ажно.

— Нельзя! — простонал северный князь, задыхаясь и мысленно хватаясь за голову. Она сама не понимает, что делает и чего ему стоит сдерживаться сейчас — и не понимает того, что любой другой мужчина на его месте не стал бы отказываться от такого подарка. Попользовался бы — и бросил.

Он перехватил узкую руку и произнес как можно тверже. — Нельзя. До свадьбы — нельзя.

— Чег'о? — Х'эллиэр удивленно захлопала длинными ресницами, склонив голову набок, как кошка.

— Ко мне приходить нельзя. Прикасаться ко мне нельзя...так.

— Почем'у? — какие же у нее тонкие черные брови...и колдовские фиалковые глаза. — Ты мен'я не х'оч'ешь? — быстрое движение рукой, удовлетворенное хмыканье. — Х'оч'ешь.

— Женщина не должна быть с мужчиной, прежде чем выйдет за него замуж, — попытался объяснить Илта-Арран, одновременно пытаясь поймать ее шуструю ручку. — Муж женщины должен быть ее первым мужчиной...и не раньше свадьбы.

— О! — она засмеялась. — Это б'ыло оч'ень, оч'ень давн'о. Теб'я еще не б'ыть на св'ете. Тво'ей кр'епости еще не б'ыть.

Он с трудом подавил стон бешенства и ревности. Хотя, если так подумать — к чему ревновать? Ведь не думал же он, что все эти века она будет ждать его?

— Любимая, запомни, — выдохнул он, стараясь говорить как можно более убедительно. — Об этом никто не должен знать. Никто, слышишь?

— Д'елать м'ожно, сказ'ать нельз'я? — Х'эллиэр ехидно подняла бровь. — Лю'ди...

— Ну, иногда и так, — ему вдруг отчего-то стало совестно.

— Я зап'омнить, — серьезно отозвалась она.

— И никто не должен знать, что ты приходила ко мне.

— Я уйт'и с р'ассветом. Но...Разве ты сп'ать зд'есь, я т'ам? — удивилась она. — Ск'учно.

— Так...положено. Я войду в твою спальню, когда ты будешь моей женой, — каких усилий Илта-Аррану стоило говорить спокойно, знал только он сам. В горле стоял комок, в ушах бухал молот, и больше всего на свете хотелось сделать то, чего, ласково и ехидно дразнясь, домогалась его маленькая невеста. Нельзя.

— Я уж'е тво'я жен'а, — по ее интонации было похоже, что она тоже думала: он не понимает очевидных вещей. — Н'ас поцелов'ать бог. Я любл'ю теб'я, ты — мен'я. Далли-эр люб'ить од'ин раз.

— Но люди — не один. У меня есть жены, и...

— А! — махнула рукой она. — Не счит'аться.

— К-к-как не считается? — в мареве, в которое он уплывал, все труднее было себя сдерживать, удержать тело, так рвущееся навстречу...

— Не счит'ается. Это — т'ак. У мен'я б'ыли мужч'ины...р'аньше. Т'оже не счит'ается. Я теб'я любл'ю. Ты мой муж.

— Х'эллиэр, — на последнем рывке сознания он перехватил ее руку, пробирающуюся к низу его живота, и постарался говорить как можно строже. — Иди к себе. Не надо... Так искушать меня.

— А инач'е? — ее глаза смеялись, язычок облизывал губы, а тонкое горячее тело прижималось к нему.

— А иначе...я за себя не отвечаю, — прошептал Илта-Арран, закрывая глаза.

Он почувствовал, как откинулось одеяло, и его невеста ойкнула.

— Б'едный мой, б'едный, — раздался ласковый смеющийся шепот, и горячие губы коснулись его щеки, скользнули по шее, — зач'ем так м'учиться, зач'ем так...держ'ать себ'я, а?

И он не смог сдерживаться больше.

...Уже под утро этой безумной ночи его невеста — его жена? — лежа на его плече, водила пальчиком по волосам на его груди, а другую руку держала на своем животе — и будто прислушивалась к чему-то.