Под вечным солнцем (главы 12 - ...)

— Ты не это ли ищешь? — мягко спросила внимательно наблюдавшая за ней черная женщина, протягивая сложенный вдвое листок.

— Это! — подпрыгнула Серха, лихорадочно соображая, не вечер ли уже и не опоздала ли она уже совсем.

— И кому же это письмо? Любовнику? — улыбаясь, но глядя странно-пристально, спросила у нее женщина, не торопясь отдавать листок — и Серхе почему-то совсем не захотелось ей врать.

— Это письмо от госпожи Итхар, жены повелителя нашего, господину ее отцу, и я должна отдать его как можно скорее...если, конечно, я еще не опоздала, — совсем тихо добавила девушка, повесив голову.

— Солнце еще не село, — мягко ответила женщина. — Ты не так долго лежала здесь. Возьми свою записку, купи свои травы и поторопись, и успеешь.

— Век тебя буду благодарить, добрая госпожа! — Серха неожиданно для самой себя пылко схватила узкую черную руку и прижала к груди повыше сердца. Женщина улыбнулась, но руку не отняла, а склонила голову, принимая благодарность.

— Если тебе будет нужна помощь — в доме Абгу-Кхара, господина князя Юга, спроси Нгирсу. Я буду рада тебе.

Серха зарделась. Неужто ее таки приняли за благородную, что приглашают в дом?

— Хорошо, госпожа. А сейчас мне надо спешить.

— Ступай, — улыбнулась женщина.

... Поздно ночью, когда утихли шумы Эрха-Раим, лежа на широком плече мужа, Нгирсу водила пальцем по завиткам татуировок на его груди и неторопливо рассказывала о том, что она увидела и узнала в течение дня. Рассказывая о девочке-рабыне и записке, что при ней была, женщина замолчала ненадолго, потом сказала:

— Там говорилось о тигре, что обошел ловушки и стремится к своей смерти. Прошу тебя, свет моих очей, будь осторожнее — я боюсь, что эти люди хотят тебя убить.

Князь Абгу-Кхар крепко обнял ее, улыбнувшись, невидимо в темноте.

— Радость моя, ты веришь в знаки и предсказания, но доказательств тгму, что эти люди хотят моей смерти, нет, кроме нашей взаимной нелюбви, нередкой при дворе.

— Обещай, что ты будешь осторожен в этом клубке ядовитых змей, — взмолилась Нгирсу, приподнимаясь на локте. — Когда я отпускала тебя в бой, я не боялась за тебя. А сейчас боюсь.

— Обещаю, — князь усмехнулся в усы, шутливо опрокидывая ее на спину и придавливая своим весом. И дальнейшее скрыла темнота.

Нить четырнадцатая. ЗОЛОТАЯ БАШНЯ — ЗОЛОТОЙ ВСАДНИК — БРОНЗОВЫЙ ЭРХА

— ... Ты совсем лишился рассудка?! — даже Арру-Хару изменила его обычная выдержка. — В своем ли ты уме?

— Сегодня с утра еще был в своем, — вяло огрызнулся Хаштар.

— А непохоже! — Арру-Хар тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки, пытаясь успокоиться и одновременно сообразить, как выбраться из ловушки, в которую его друг загнал сам себя.

— Да что такого-то? — возмутился Хаштар. — Не хочешь мне помогать, и не надо, сам справлюсь.

— Ты... — медленно переводя дух и с трудом подбирая слова, выговорил Арру-Хар. — Ты вообще понимаешь, что ты пообещал этому... воину, даже имени которого не знаешь?

— К госпоже его провести...я уже дважды тебе говорил. Да что такого-то? — Хаштар надулся. — Ну, я был не очень трезв. Ну, пообещал. И что?

— Ты... хорошо помнишь, что нам приказывал эрха? В чем мы ему слово давали?

— "Никого не пускать, кроме тех, о ком госпожа скажет заранее", — Хаштар передразнил манеру речи эрха, саму его речь, высокопарную и тяжеловесную, с четким выделением каждого слова. — Ну знаю я, знаю. Но ты себя тоже поставь на его место. К ней его не проведут, хоть каждую ночь он приходи. Вот и засох парень совсем. И пока-то эрха караул снимет...

— И ты дал слово его к ней провести, — Арру-Хар раздраженно хлопнул ладонями по коленям. — Мо-ло-дец.

— Слушай, — Хаштар сморщился — резкий звук и одновременно с ним волна запаха с кухни вызвали у него приступ дичайшей головной боли. — Ну как знать, может, эрха и впрямь, как говорят, просто не хочет делить госпожу с другими мужчинами, и оттого... — он бросил взгляд на друга и прикусил язык: кажется, если б он, Хаштар, сказал, что имел раком Прекраснейшую вот прямо не сходя с этого места, Арру-Хар меньше бы переменился в лице.

— Да ты... да как ты... — он буквально задохнулся от возмущения.

— Тихо, — молчавший до сих пор Йаррим-Аххе хлопнул в ладоши, прерывая ссору друзей прежде, чем она началась всерьез. — Итак. Ты пообещал воину, имя и род которого тебе неизвестны, провести его в покои госпожи. Если верить словам вашего эрха — а не верить им оснований нет, кроме досужих слухов — не так давно ее хотели убить. А значит, это может быть как несчастный влюбленный, так и подосланный убийца.

— Благородный не может быть убийцей! — вскипел Хаштар, но уже гораздо менее убежденно. Друзья одновременно посмотрели на него, Йаррим-Аххе — как на круглого дурака, а Арру-Хар — с жалостью, что совсем доконало юношу.

Он потупился и буркнул:

— Ну...

— Не исполнить обещанного ты не сможешь, поскольку дал слово, — продолжил Йаррим-Аххе.

— Да я был бы последним червем, если б словом своим бросался, — прорычал Хаштар, которому любой запах и звук премерзко напоминали о вчерашней попойке.

— Вот и я о том же, — поморщился тот. — Значит, надо тебе и обещание выполнить, и приказа не нарушить.

— Слушай, — встрял Арру-Хар, до того напряженно думавший о чем-то. — А может, пойти к эрха, а? Рассказать все, как было. Он не зверь ведь. И что такое данное слово, понимает не хуже твоего...

— Ты еще предложи мне горло заранее перерезать, во избежание позора. И мне позора нет, и суда нет, и приказ не нарушен... — мрачно ощерился Хаштар

Судя по выражению лица Арру-Хара, он был уже близок к подобной мысли, и если что — готов помочь с ее осуществлением.

— Нет-нет-нет, — быстро встрял Йаррим-Аххе. — Никаких самоубийств, пока все не так безнадежно.

Хаштар фыркнул:

— И что ты предлагаешь?

Йаррим-Аххе сцепил свои тонкие длинные пальцы и задумчиво посмотрел поверх них.

— Ты пообещал ему, что проведешь его к госпоже. Но ведь ты не обещал, что там будет госпожа.

Хаштар скривился, как от зубной боли.

— То есть ты думаешь, что он такой дурак, что придет, посидит, подождет ее — и уйдет несолоно хлебавши?

— Нет, — лицо Йаррима стало вдохновенным. — Там может не быть госпожи Этха-Мар. Там может быть другой человек. Которого в полутьме можно будет принять за нее.

Хаштар переменился в лице, раз и другой, пока смысл слов друга медленно доходил до него.

— Ты... что же... предлагаешь мне солгать ему?

Йаррим покачал головой.

— Не солгать, а устроить... небольшую проверку. Пройдет ее — можно будет хоть и к госпоже его провести.

— Так и сделаем, — кивнул давно уже молчавший Арру-Хар.

— Но это...неблагородно, — насупился Хаштар.

— Ты предпочтешь, чтобы из-за твоей глупости рисковала госпожа? — Арру-Хар кинул на него такой тяжелый взгляд, что южанин съежился, в который раз проклиная свой язык. — Осталось только решить — кто заменит собой госпожу.

— И добыть ему подходящие одежды, — вздохнул Йаррим, уже подозревая, к чему идет дело.

Балих-Адду собирался в тот вечер так, как не собирался ни к одной из своих возлюбленных — даже к той, которая стала его гибелью и проклятьем, к госпоже Итхар, жене повелителя... Да что уж там — даже перед похоронами собственного отца он не настолько придирчиво подбирал одежды и украшения. Ничего из того, что могло бы дать намек на то, кто он есть. Родовой перстень? В шкатулку его. Плащ с каймой в цветах сороковки? Оставить дома. Он искренне надеялся, что эта пьяная рожа, с которой он так легко взял слово чести в веселом доме, не запомнила его одежды — и не собирался ошибаться сейчас, взяв с собой нечто, что помогло бы опознать его в будущем, когда он сделает свое дело и уйдет. Слишком простая одежда вызвала бы подозрения, а он больше всего опасался помехи сейчас, в полушаге от цели, и потому от одежды простеца, которая так выручила его утром, когда он ездил в лавку оружейника, хоть и с сожалением, но пришлось отказаться. Балих выбрал самую простую рубаху, которую он носил, еще будучи вторым сыном. Рубаха затрещала при первом же резком движении, и юноша осознал, что придется двигаться как можно более аккуратно. Самые простые штаны. Повязка на голову — вроде бы, удобно придерживающая волосы, а вместе с тем и прикрывающая воинские и родовые татуировки на висках. Бронзовый кинжал удобно лег вдоль бедра — вряд ли его станут ощупывать, не придет в голову... а сталь он отдаст сам, конечно: зачем бы воину сталь в покоях служительницы Эваль? Вот только подобрать надо то, что будет не жаль бросить...и что не опознают.

Ему хотелось молиться, но привычные молитвы не шли на язык. Постыдно и недостойно перед богами, а более всех — перед Отцом воинов — было то, что он затеял. Не обойтись без искупительных жертв — но после, потом, когда уляжется все... А сейчас нужно было сделать несделанное однажды, довести удар, прервать чужую опасную жизнь.

Господин Иптар-Син, отец госпожи Итхар и невольный друг его по беде, постигшей их обоих, говорил: эта жрица все поняла. Он говорил: она запомнила меня. Он говорил: даже на ложе страсти, даже в тумане дурных трав смотрит она ясно, презрительно и насмешливо. Отчего она еще не выдала нас? Кто знает. Может быть, выжидает удобный момент. Может быть, ждет тех самых дней, которые она предсказала, ждет верхушки лета. А может быть, кто знает, ждет она, чтоб они исполнили свой план — чтобы потом изобличить их.

Господин Иптар-Син говорил: она — наша смерть. Он, Балих, пытался уже уничтожить угрозу — и добился лишь того, что змея укрылась за надежными стенами, за крепкой сталью. Уж не рассказала ли она уже всего своему любовнику — ведь только слепой и глухой во всей Эрха-Раим мог не знать, кто чаще прочих, в обход законов Эваль, восходит на ложе второй жрицы — не знает ли уже обо всем сын второго эрха-зарру столицы? Но если так — то отчего молчит? Чего ждет? Едва ли не хуже пыток и смерти было ожидание — пока не вмешался случай, который нельзя было упустить.

И пусть на него ляжет презрение богов — на убийцу женщины, на убийцу жрицы, на убившего ее тайком, на ложе страсти — пусть будет так. Впрочем, прежде любовь богов была при нем, и Балих надеялся, что и этот проступок не заставит их отвернуться от него.

Лишь бы только все получилось.

А ведь еще нужно добраться до места. Добраться, и не привлечь ничьего внимания — а благородный воин, тайком пробирающийся самыми темными переулками, непременно запомнится... как и благородный, одевший настолько простую одежду, будет заметен на главных улицах Эрха-Раим. Балих-Адду, воин и глава знатного рода, старался подражать манерам воинов из самых простых, надменным и вместе с тем заискивающим, молился всем богам, чтобы не встретить никого из знакомых, и радовался, как же радовался тому, что сговорился о столь позднем часе — на улицах не было почти никого, а редкие прохожие думали о том, как бы скорее, не нарвавшись на грабителей, добраться до дома — и никому не было дела до странного воина.

Его провели внутрь, едва сообразив отобрать оружие — Балих, мысленно засмеявшись от облегчения, сам отстегнул от пояса старый меч, многажды ломанный и негодный ни для чего, кроме тренировок, в простых ножнах, сам перевязал его шнуром и, подобострастно поклонившись, отдал вчерашнему пьянице, ни имени, ни рода которого он не собирался запоминать. Тот, похоже, так и не успел протрезветь, потому что его руки, принявшие ломаную сталь, едва заметно тряслись, хоть запаха и не чувствовалось. Впрочем, в душном мареве переходов храма Эваль все запахи терялись, растворялись, сливались в единое целое, в котором нельзя было учуять и запаха крови.

Возле самого входа в покои сидел второй воин — постарше первого, но с лицом таким, будто и два-то слова для него связать — задача не из простых. Балих пожалел, что пришел почти безоружным — именно такие тупицы обычно выполняют приказы до последней буквы, не в силах придумать, как их обойти. Было бы страшно некстати упереться в это именно сейчас, когда до цели осталось несколько шагов...

Но, похоже, у пьяницы хватило ума договориться обо всем заранее, потому что второй едва поднял на вошедшего глаза — и тут же уткнулся обратно в изучение своих ногтей, что-то невнятно пробурчав.

Первый воин откинул занавесь входа, понижая голос, сказал:

— Госпожа отдыхает, но, надеюсь, не будет недовольна твоим вторжением. Я в любом случае дальше пойти не рискну.

"Еще и трус вдобавок", — презрительно скривился Балих про себя, но сейчас ему это было только на руку, поэтому он выдал самую глупую улыбку из возможных и пролепетал:

— Где же мне найти мою прекрасную?

— Направо за занавесью будет проход, в его конце будет опочивальня госпожи. Там она обычно и отдыхает,— голос пьяницы звучал как-то странно, но Балиху было не до того, чтобы разбираться в интонациях.

— Благодарю тебя, о благородный из благороднейших! — все с той же глупой — и, как он надеялся, достаточно влюбленной — улыбкой проговорил Балих. — Надеюсь, награда найдет тебя, о достойнейший из достойных!

"И тебя вздернут, как собаку, за нарушение приказа", — ехидно думал он, пробираясь между занавесями в указанном направлении. По крайней мере, он бы именно этои сделал с воином, мало того что не уберегшим его любовницу, так еще и нарушившим его приказ.

За этими сладкими мыслями он не сразу сообразил, что впереди перед ним, в окружении светильников, скорее сбивающих зрение своим мерцающим светом, чем освещающих что-то, среди курительниц, в которых клубятся дурные и сладкие травы, стоит роскошное ложе, на котором, укрытая тонким покрывалом, рассыпав смоляные кудри по подушке и уткнув лицо в руки, спит женщина.

Она не проснулась и не шевельнулась, даже когда Балих, затаив дыхание от волнения, подошел ближе. Неужели — вот так просто? — думал он, лихорадочно выпутывая кинжал из штанов. Неужели — такая удача? Видно, боги таки совсем не отвернулись от меня! Низко — убивать спящую. Но куда уж ниже — он пришел убивать жрицу в ее собственном храме, и ее богиня не вмешалась. Видно, достаточно эта жрица досадила своей богине, что та не вступается за нее...

Нет. Не думать. Действовать. Осторожно, чтоб не разбудить, отвести волосы от шеи, и нанести удар. "Это будет легкая смерть", — успел подумать Балих. А потом его руку с кинжалом рывком перехватила чужая рука — тонкая, но несомненно мужская.

Рука человека, который только что спал — нет, притворялся, что спит! — на этой кровати.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Потом Балих рванулся, пытаясь высвободиться и вместе с тем нанести удар в руку, в грудь, в лицо — куда угодно. Лишь бы этот человек замолчал навсегда. Этот проклятый мужчина в алых женских тряпках — черноволосый, тонкий, как женщина, смуглый, как любой житель Эрха-Раим — и сильный, как воин. Человек, который видел — или который предвидел? — что Балих собирается сделать.

Они молча и сосредоточенно боролись возле этой проклятой кровати, сшибая светильники — когда Балих услышал сзади шум и запоздало сообразил: его ждали. О том, что он собирается сделать, догадались. Никто не собирался проводить его к жрице. А вот сейчас его скрутят, и... застенки? За попытку убийства этой гадюки? Так глупо и нелепо попасться...