Эльфийский шансон

— Степан Батькович, ты там что, поспать прикорнул? — преувеличенно вежливо поинтересовалось божество, и потыкало меня чем-то в бок, подозреваю, что попросту толкнуло ногой.

Дожилась! Во сне — не во сне, не суть важно, но я валяюсь на мокром грязном полу, как последний пьяный гном, сама нахожусь в теле вонючего тролля, и меня пинает непонятно кто. Что это местное божество я уже крепко сомневалась. Тяжко вздохнув, я с трудом разлепила глаза. Если останусь тут, в этом сне, то так тому и быть, назад к Стибранту не хочу больше, чем в это тело.

Склонившись надо мной, кривя губы в явном отвращении, стояло... Нет, все же — стояла человеческая самочка. Трудно, очень трудно было догадаться о половой принадлежности этого существа, но я же все-таки эльфийка! Хоть и погребенная в этой туше, но к счастью, моя способность видеть души осталась при мне. Ауры, нет, аур больше не вижу, но суть разумного существа я сейчас видела даже лучше обычного. Самоч... нет. Девушка, да, так будет правильнее, лет пятидесяти, по человеческим меркам — около двадцати, место для усаживания тела и грудь скрыты под бесформенными тряпками, явно предназначенными для ношения существами противоположного пола. Почему она одета по-мужски? Возможно, сбежала из дома от насильственного замужества? Я слегка приподнялась на локтях и чуть не упала обратно, от сильной боли в затылке. Что меня мгновенно и отрезвило — о чем я думаю?! Есть ли мне дело до этой девушки, когда я сама не знаю, на каком свете нахожусь, да и в чьем теле тоже! Но, как ни странно, эта боль помогла мне осознать одно — я подспудно надеялась на то, что сон окажется явью. Не хочу в свою жизнь! Пусть уж лучше проживу жизнь этого бедолаги — кстати, а где он сам? Но лишь бы не туда, не обратно к ненавистному дракону, которому я нужна лишь в качестве кварлицы — несушки, или к отцу, продавшему меня этому дракону.

— Але, гараж? Ты что, с жидкого топлива на более тяжелые препараты перешел? Вроде, нариком не был никогда, все по отечественному пойлу как-то больше... — назойливый, хоть и довольно приятный женский голос пробился сквозь мои метания, и как-то очень быстро привел меня в себя. Одновременно с этим пришло понимание, что все происходящее это не сон. Уж не знаю, что именно меня в этом убедило — то ли настырный запах, совершенно забивший мне ноздри, то ли непривычные ощущения во всем новом, но весьма потрепанном теле, то ли... А вот это меня смущало сильнее всего — ужасное, почти непреодолимое желание сорваться с места и начать метаться в поисках комнаты уединений. Низ живота болел почти как... Ну, совсем недавно. Впрочем, не буду вспоминать. Не буду, не буду, не буду! Все! Забыла обо всем! Сейчас мне нужно сделать две вещи — найти эту самую комнату, и суметь ею воспользоваться, ведь я теперь, кошмар какой! мужского пола, смогу ли воспользоваться тем, что так явственно сейчас распирает мои несуразные штаны. Семиликая, как же распирает-то... Кажется, еще чуть-чуть, и дурноводный пузырь лопнет, и моя новая жизнь окончится, не успев начаться.

— Да что же это такое, а? — гневно вопросила девушка, про которую я опять успела забыть, погрузившись в собственные ощущения. — Это же труп какой-то, и я с него я должна бабки получить? Черт, а я-то еще удивлялась, какого хрена он светится! А он просто подыхает, святой фигов!

— Леди, — с трудом выдавила я из себя — это существо совершенно очевидно не являлась леди, но мне было не до установления ее статуса. — Не будете ли вы столь добры, указать мне в какой стороне располагается комната для уединений?

Василина

Проклятый алкаш валялся под ногами Васи, из почти растаявшей тучки еле заметно накрапывал мелкий, совсем реденький дождик, в воздухе отчетливо потянуло хлоркой, очевидно дождь принесло из здешнего водопровода. Василина пребывала в растерянности. Судорожно сжимая газовый баллончик, казалось — еще немного, и на нем останутся вмятины от пальцев, она совершенно не представляла, что ей делать. Воспользоваться случаем и как следует отмутузить Степана, оторвавшись, наконец, за все хорошее, что он ей причинил? Вызвать скорую? Да, судя по нимбу, издевательски светившемуся над редкой шевелюрой алкаша, и по тучке, поливавшей его же, бригада санитаров не повредила бы и ей, Василине. Степан вел себя странно, если не сказать больше, Вася была готова к чему угодно, вплоть до драки, но вот этого вопроса, про комнату для уединений, никак не ожидала.

— Ка... Какая еще комната? — пролепетала она, покусывая в растерянности краешек баллончика. — Спальня, что ли? Ты это.. У меня баллончик есть! И первый разряд по карате, так что...

— Мне нужно осуществить естественные потребности этого тела. Оно давно не было в той комнате, а потому, еще немного, и я совершу поступок, сурово порицаемый в любом нормальном эльфийском обществе.

Степан жалобно взглянул на окончательно оторопевшую девушку, и весьма изящно для его комплекции, да и вообще — для него, поднялся на ноги. Вася тут же вспомнила свой застарелый страх перед ним — мужчина был выше нее на голову, и теперь угрожающе возвышался над девушкой, несмотря на то, что стоял, согнувшись, словно его прихватил приступ радикулита.

— Леди-и... — простонал Степан, держась за низ живота. — Помогите же мне, влага сейчас прольется, сил нет терпеть, мне срочно нужен сосуд для облегчения...

— Ты кого сейчас сосудом назвал, козел похотливый? — взвизгнула, отпрянув, Вася. — Что, спермотоксикоз замучил? Из ушей вот-вот польется, да? Да я сейчас полицию вызову, не подходи ко мне!

Голубок отшатнулся от явно взбесившейся девушки, и нервно озираясь, принялся по стеночке отползать вглубь комнаты. Василина напряженно следя за его манипуляциями, с облегчением выдохнула, когда Степан, наткнувшись с размаху на приоткрытую дверь туалетной комнаты, жалобно вспискнув, нырнул туда. Едва он исчез из виду, Вася рванула к входной двери, но не успела она схватиться за дверную ручку, как ее остановил неожиданно высокий голос Голубка, с, несомненно, женскими модуляциями:

— Слава Семиликой! Чаша для освобождения от дурных вод!

Похоже, диагноз Степана ясен как божий день — белая горячка! Василина напрягла слух, но это было ни к чему, от дикого вопля алкоголика зазвенели стекла: — А-а-а, Семиликая, за что? Какая гадость! Зачем ее пришили ко мне? Как этим пользоваться?!

Девушка поняла, что задерживаться здесь нельзя больше ни минуты, окончательно сошедший с ума Голубок вот-вот выскочит и набросится на нее. Она рванула ручку, но та будто срослась с дверью, не поддавшись ни на миллиметр. Попытка повернуть сдвинуть собачку замка тоже ни к чему не привела. Василина устало привалилась к стене, осознав, что она заперта с буйным психом в одной квартире на высоте четвертого этажа. Вяло осматриваясь на предмет какого-никакого оружия, она принялась готовиться к смерти. В туалете громко журчало.

— О-о, спасибо Семиликая, оно само все сделало... Как хорошо... Теперь помыться бы еще...

Степан

Голубок сидел на полу, прислонившись спиной к необъятной кровати и мрачно молчал. Его молчание было тяжелым, как пудовая гиря, оно подавляло, пугало и напрягало. Все эти ощущения на себе в данный момент испытывала та самая непарнокопытная дама, что успела в последний момент спасти Степана от участи быть поглощенным стенами Дворца. Да, как оказалось, по сути, Дворец являлся громадным хищным существом, могущим употреблять в пищу любую органику, не значащуюся в Главном Реестре. И он был без ума от прежней хозяйки тела, обожал, когда та ему почесывала стены, разговаривала с ним, пела ему колыбельные. Со слов Кхакханы — няни эльфийки, с тех самых пор, как ее подопечная впервые переступила порог Главного Гнезда — так назывался дворец, все вокруг тряслось и падало — дворец вилял перед новой хозяйкой тыльным крылом, видимо, считая его эквивалентом хвоста. Крыло восстанавливают до сих пор.

Все это няня пулеметной очередью выпалила растерянному Степану, нимало не смущаясь тем, что уж кто-кто, а ее подопечная должна знать об этих фактах лучше всех, видимо, женщина, вернее, существо женского пола очень любило поболтать.

Под ее стрекотню Степана в полной мере, наконец, настигло понимание того, что все происходящее не сон, не галлюцинации, и даже не белая горячка. Хотя... ведь обратного то он доказать не сможет! Как знать, возможно, рука у него болит оттого, что ее сейчас выкручивают санитары, а зад... Нет, об этом лучше не думать, пусть уж лучше он — женщина, чем то, что сейчас пришло ему в голову.

Приняв это за аксиому, необычно для себя сосредоточенный и задумчивый Степан, тяжко вздохнул, машинально отметив высоко вздымающуюся при этом грудь, откашлялся, и прервал словесный поток Кхакханы.

— Скажите, уважаемая, а где здесь... А, короче! Выпить есть?

Подавившись словами, до сих пор свободно льющимися изо рта, няня растерянно уставилась на подопечную.

— Ой... Грызенька моя, да что ж ты на полу-то сидишь? Ты ж простудишься! У тебя яйцеклад сейчас такой чувствительный, чуть что и... Не сможешь больше своего супруга ублажить, яичко ему снести... И пить захотела, бедненькая... А я тут разболталась, ты же знаешь какая я болтушка, только дай возможность, не остановить. Скорее, скорее в кроватку, и я тебе водицы ключевой принесу, напьешься, и размазню твою любимую, что из пыльцы цветочной приготовлю...

— Тетка, — осерчал Степан, и даже стукнул в раздражении кулаком по пышному одеялу, свисающему с кровати. — Я уже был в кровати, веди меня в ванную, рожу ополоснуть, отлить там, и вообще. А потом тащи что-нить посущественнее водицы. Воды я и из-под крана нахлебаться могу. Да, и мяса кусок жареного, или там, котлет с десяток приволоки, а размазню свою сама лопай.

Кхакхана, подскочившая к Степану, чтобы помочь ему подняться с пола, всплеснула руками: — Ой, грызенька, как же на тебя роды-то подействовали, и разговаривать стала по-другому, аки гоблин какой...

Степан, которого последние несколько лет, иначе как "Гоблин" не называли, и даже дружки собутыльники не знали, как его зовут на самом деле, поморщился, некрасиво скривив прекрасное лицо эльфийки.

— Ну, пойдем, пойдем, радость моя в очистительную комнатку, тебе и правда, ополоснуться надо бы, а то пахнет от тебя, не иначе как орочьим вином, фу, гадость какая, неужели супруг твой сподобился и подсунул его тебе?

Приподнимающийся с кряхтением Голубок застыл, покачиваясь на четвереньках, глядя с интересом на ослиноухую женщину.

— Как ты сказала? Ор... Ур... Вином? Ну, слава яйцам, в этой дыре знают, что такое вино!

С неожиданной резвостью он поднялся на ноги, и решительно направился в сторону громадного стенного шкафа.

— Все, я ванную, должен же я знать, какое тело мне на складе выдали, а ты чеши за вином, да поживее, тащи сразу литра три, а то трубы горят, сил нет...

— Грызенька моя, — растерянно пролепетала Кхакхана, глядя, как Степан пытается войти в шкаф. — Но ты же не пьешь вина, да еще и оркского... Оно же просто яд для твоего нежного организма... Ты же опьянеешь сразу. О, Семиликая, я и половины не поняла, что ты мне сейчас сказала, но похоже, роды подействовали на твою несчастную головушку, и ты обезумела... Горе-то какое!

Не выдержав безуспешных попыток Степана изобразить одежную моль, Кхакхана процокав копытцами, подбежала и выдернула его из недр шкафа — Голубок как раз пытался задрать подол, чтобы помочиться на "свой", висевший там, свадебный наряд. Не давая ему опомниться, опытная няня потащила, явно находящуюся не себе подопечную за собой в очистительную, располагавшуюся в одном шаге от несчастного, едва не опозоренного предмета меблировки. Женщина даже не представляла, насколько "не в себе" находится ее драгоценная деточка...

Феня

После отвратительного действа в очистительной комнате, на меня навалилось полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Стараясь не прикасаться, засунула в еле держащиеся на жирных окороках убогие штаны, мерзкий отросток и, повернувшись, увидела, наконец, то, что я так боялась и хотела увидеть. Себя. В прошлый раз мне не хватило смелости рассмотреть нынешнее тело в подробностях, надеясь, что все происходящее сон, но теперь отступать было некуда. Это явь и с ней надо свыкаться, как и со своим телом. Подойдя поближе к, непривычной формы, покрытому разводами и пятнами, зеркалу, всмотрелась в свой новый облик. Смотрела долго, иногда закрывая глаза, переводя дух, и вновь, словно кидаясь в ледяную прорубь, открывала их, мучая себя, раздирая душу в клочья, пытаясь соотнести отражающийся кошмар с собой. Не получалось. Жуткое ощущение, что вот это чудовище попросту меня сожрало, и теперь я каким-то чудом могу смотреть наружу его глазами, не оставляло меня.

Все было еще хуже, чем я думала. Теперь я, Фенеритаэлимелия, дочь повелителя эльфийской Империи Сейбореана Филейкепилькеана Третьего, супруга Великого дракона Стибранта Златокрылого, Переднего Гнездового Империи драконов, возможно, мать его будущего наследника, уродливый тролль... Причем, тролль самец. Ростом на голову ниже меня, обычной, с кривым, круглым, раздвоенным посередине, как копыто свинтурса, носом, толстыми, самостоятельно скривившимися в привычной мерзкой ухмылке, губами, за которыми виднелись желтые зубы, прячущимися в глубине глазниц, мелкими, не пойми какого цвета, гляделками, и с почти полным отсутствием серых волос. Последнее почему-то добило, и временное равнодушие смылось, словно одинокая капля с окна проливным дождем, и этот самый дождь прорвался наружу. Рвано выдохнув, упала коленями на твердый, покрытый некогда блестящими плитками, пол, и скорчившись от ощущения, что меня раздирает на куски, зарыдала в голос.

Зачем, зачем я хотела для себя другой участи? Зачем проклинала родителя и супруга? У меня было все, что только может пожелать эльфийка, включая и собственное тело, а теперь? Ну да, у меня не было свободы, но зато я была собой! Рядом была Кхакхана, она обожала меня, и я относилась к ней как к матери, меня приняло и полюбило Гнездо, у меня были друзья, да и отец любил, по-своему... А мой Стергас? Как он без меня? Этот конь признавал только меня, и соглашался есть только в моем присутствии, когда я заболевала, или еще по какой причине не имела возможности присутствовать при его трапезе, то Стергас голодал, благо, он мог не есть по нескольку дней... Ясно же, что я нахожусь не в своем мире, тут даже воздух не тот, пустой, противный, вонючий, да и магия здесь совсем не та, что дома. Там она приятно ластилась к телу, обнимала, баюкала, дарила покой. а тут... Тут она зло пощипывала кожу, раздражала носоглотку, жгла глаза... О, Семиликая, о чем я раньше думала? Ну было мне плохо, сбежала бы, да и все... Впрочем, нет, сбежать я не могла, иначе расплачивался бы тогда весь эльфийский народ... Ну что ж, теперь — я свободна! Или свободно? Свободен? Ы-ы-ы...

Василина

Приняв боевую стойку — единственное, чему она научилась на уроках карате в свое время, Василина ждала, когда противник покажется на горизонте. Оный заставлял себя ждать. Ноги девушки уже дрожали не от страха, а от напряжения, вскинутые перед собой руки немели, запал сходил на нет, а Степан все не появлялся. Василина истово прислушивалась, слегка пошевеливая ушами — трюк, который она часто выполняла на спор, к звукам, доносящимся из ванной, но их, как и Голубка, тоже не было. Девушка опустила руки и принялась разминать затекшие пальцы, раздумывая, что же ей делать дальше. Тут, наконец, послышались долгожданные звуки, но вовсе не те, что ожидала будущая жертва насилия. Судя по всему, Степан... Рыдал? Да как горько, жалобно, проникновенно, что даже у испуганной и раздраженной Василины сжалось от сочувствия сердце.