|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Степан
Полуторалитровая, перекошенная, бугристая, словно жаба пластиковая бутылка вызывающе смотрела на Степана, а Степан смотрел на нее, но не вызывающе, а робко, и где-то, даже, заискивающе. Его мозолистая мужественная длань все крепче стискивала манящую бутылку, что казалось — у нее вот-вот выскочат глаза, и это обязательно произошло бы, будь они у обычной пластиковой тары, но их, как ни странно, не было, а вот тонкая талия у нее появилась.
— "Пить, или не пить?" — напряженно размышлял Степан, гипнотизируя бутылку, словно она могла ему ответить. Но та упорно молчала, лишь тихо пощелкивала своими пластиковыми боками, видимо, не хотела сдавать свою прежнюю хозяйку — тетку Тоньку, владелицу местного алкогольного заводика, состоящего из перегонного аппарата, девяти мешков сахару, и, для тех, кто совсем на мели — подвала уставленным дешевой водкой, которую она беспардонно бодяжила. Именно над этой, разбодяженной водкой, куда тетка Тонька для крепости добавила некий секретный ингредиент, а именно — немного серной кислоты, и задумался Степан Николаевич Голубок. Его смущали несколько натянувшиеся в последние дни отношения с автором содержимого бутылки. Когда в прошлый раз Голубок приезжал к Тоньке на своем двадцатичетырехскоростном велосипеде (откровенно говоря, "своим" он его мог назвать с большой натяжкой — Степан его просто свистнул, найдя сиротливо стоящим около его любимого супермаркета) то случайно сшиб шест, к коему была привязана веревка с висевшим на ней, только что постиранным бельем. По непонятной причине данный факт крайне взбесил Тоньку, которой отчего-то не понравился красивый рубчатый узор от колес велосипеда на почти новой простыне, и она раз и навсегда отказала своему постоянному клиенту от дома. Но сегодня Степан был просто вынужден пойти к ней на поклон — горящие трубы требовали немедленного тушения внутреннего возгорания, а за те деньги, что имелись в наличии, приобрести живительную влагу в нужном количестве можно было только у Тоньки... И она, о чудо! несмотря на все высказанные ею в прошлый раз угрозы, торжественно вручила сию бутыль, над которой сейчас и сидел Степан, как курица на цыпленком, погруженный в тяжкие раздумья, ибо подобное всепрощение было совершенно несвойственно самогонщице.
— Э, была — не была! — решил Степан, и недрогнувшей рукой поднес бутыль ко рту...
Феня
Больно, как больно... Зачем я пошла на это? Зачем не сбежала в Гнилой лес, пусть бы меня растерзали там дикие звери, зачем не выбросилась из окна своей спальни, зачем не выпила отвар готлены? Лучше бы я умерла, чем сейчас терпела такие муки... Меня, кажется, сейчас разорвет на части, кроме своего визга я не слышу ничего, хотя... Он здесь, он опять здесь, я чувствую! О, Семиликая, пусть он уйдет, и даст мне спокойно умереть...
— Фенеритаэлимелия, дорогая моя, перестаньте сопротивляться, иначе вы повредите и себе, и ребенку! — тихий голос супруга как всегда, вонзился в, и без того, истерзанные внутренности, вызывая дрожь ужаса во всем теле и скручивая его судорогой. Его голос — страшное оружие, которым владели драконы, и не простые, а только представители Главенствующего Гнезда. Они могли играть на нем, как на инструменте — нотой ниже, и все сходят с ума от похоти. Нотой выше — и вокруг лежат лишь мертвые тела. Говорят, когда-то драконы умели выдыхать огонь, но это неправда — зачем им огонь, когда у них есть Глас Смерти? Сейчас супруг старался говорить как можно тише, чтобы не причинить мне лишних мук, но это у него выходило плохо. Конечно! Он волновался! Невероятно — но Великий дракон волновался! Не за меня, конечно же... Правда, я гарант мира между эльфами и драконами, но главное не это, а наследник, которого он не мог получить несколько сонм. Поколения сменялись поколениями, а Великий Стибрант оставался бездетен. А скольких жен он пережил? Их количества, думаю, не знает и он сам. Но ни одна из них не понесла, еще бы — ведь он дракон, а выбирал жен себе он только среди эльфиек! К несчастью, драконниц не существовало в природе уже так долго, что даже в великой Книге Астуриэд о них нет упоминания... Давно у драконов не было потомства, давно... Они уже и сами забыли, как выглядят драконята, а тут вдруг повезло. Не мне, конечно, драконам. Мой дорогой родитель продал меня этому... моему дорогому супругу. Правда, называлось это по-другому — передача Фенеритаэлимелии — дочери повелителя эльфийской Империи Сейбореан Филейкепилькеана Третьего, Великому дракону Стибранту Златокрылому Переднего Гнездового Империи драконов в качестве гаранта мира и стабильности между империями. Мой муж не рассчитывал на то, что неожиданно я окажусь настолько идеальным гарантом, что во мне зародится драконенок... И с тех пор моя жизнь не принадлежит мне. Я стала элитной, единственной в своем роде несушкой. И...
— Фенеритаэлимелия, дорогая моя, вы там не уснули?
— Не зовите меня так! Я — Феня!
— Не говорите ерунды, милая моя. Не нравится мне ваше поведение... — в тихом голосе супруга прорезались беспокойные нотки, которые тут же отозвались во мне сильным головокружением и тошнотой. — Выпейте, это вам поможет сберечь силы.
Перед моим лицом возник выточенный из лизюмрюда — редчайшего драгоценного камня, бокал, сквозь лазоревые тонкие стенки которого виднелась какая-то густая жидкость. В нос ударил резкий запах, и я, на мгновение забыв о разрывающей меня боли, зажала рот руками.
— Нет! Ни за что! Это же...
— Да, оркское вино, — подтвердил супруг. — Я знаю, что вы не переносите вина, но сейчас вам придется немного превозмочь себя.
— Нет! — слабо дернулась я, и в неосмотрительно приоткрытые губы хлынула одуряюще мерзкая жижа. Я закашлялась, мотая головой, пытаясь избавиться от охватившего рот и горло огня, но жесткая ладонь, ухватившая меня за подбородок, не позволила выплюнуть эту гадость. Проклятый Стибрант что-то сказал, но я не расслышала его слов, погружаясь в липкое, сдавившее меня со всех сторон беспамятство.
Степан
Проснулся Степан от дикой боли раздирающей его зад.
— Машу вать! — завизжал он не своим голосом, не поняв сначала что голос был действительно не его. Ощущения Степана были ужасны, но при этом настолько знакомы, что он взревел, как заходящий на посадку "Боинг": — Проктолога, сволочи!
— Не кричите, душа моя, вы себе только навредите. Тужьтесь, — послышался откуда-то издалека тихий суровый мужской голос.
Задыхающийся от боли, погруженный в собственные ощущения страдалец, не расслышал в этом голосе прозвучавших одновременно ни бархата, от которого, должно быть, млели все женские особи в округе, ни металла, от коего те же особи должны были упасть в обморок, предчувствуя собственную скорую кончину. Голос просто не имел права принадлежать человеческому существу, настолько он был невыносимо прекрасен и одновременно страшен. Занятый собой Степан не замечал ничего — он вспоминал, как полгода назад ему делали колоноскопию. На мгновение ему подумалось, что он вновь на приеме у проктолога, но тут же стало ясно, что та процедура ничего не имеет общего с его нынешними ощущениями. Сейчас это было в десять, в двадцать, в сто раз хуже! В замутненном мозгу Степана вдруг почему-то возникла картинка, как кто-то заталкивает ему в зад бутылку из-под шампанского. Кто? Почему? Зачем? Сколько ему за это нальют? Все эти вопросы постучались в его черепной коробке и, не найдя там выхода, принялись ее сверлить микроскопическими дрелями и шуруповертами.
— Вот умница... — таинственный свидетель его мук, а может и сам мучитель вновь подал свой жуткий голос. — А теперь последнее усилие, моя дорогая... Ну же! Тужьтесь!
Зад Голубка словно окатило огнем. С перепугу представив струю взбаламученного шампанского бьющего в недра его организма, Степан снова закричал, поднатужился и... снес яйцо.
Феня
Еще до того, как я открыла глаза, первой моей мыслью было: что за мерзкие ароматические травы? Невероятный, забивающий ноздри и рот запах мучил меня с той секунды, как я очнулась. Пробуждение было странным, неприятным и непонятным, а потому открыть глаза я не торопилась. Но не дышать-то я не могла... После того отвратительного оркского вина во рту было такое... Словно я ела... Нет, не буду думать, что именно. Лучше попытаться понять, на чем я лежу. Перина, набитая нежнейшим пухом горных пендалоп, превратилась в нечто жесткое, грубое, натирающее мне спину и раздражающее кожу, скорее всего, супруг, как и грозился, переложил меня на одно из его жутких операционных лож. Щеки чесались просто неимоверно. Служанки что, по ошибке нанесли мне на них отвар для удаления волос вместо улучшающего цвет лица крема? Ступни сдавило, словно меня обули в сапожки гнорика — жил у нас один такой в подвале под родительским дворцом, дальний родственник гномов, но росточком мне до колен. Очень любил объедать по ночам копченые окорока саблезубых хрюнтарсов...
Я всхлипнула, вспомнив отчий дворец, здесь-то, в горах, в этом, Семиликой проклятом месте нет ни гнориков, ни хрюнтарсов, ни эльфов. И... Ну почему тут так воняет? Внезапно все вспомнилось: ведь я, наверно, уже родила! Зажмурившись еще крепче, с трудом подняла невероятно тяжелую руку и помедлив, положила ее на живот. Внутри все словно оборвалось: живот был на месте. Значит, впереди снова бесконечные боль, ужас и ожидание смерти... Рука бессильно скользнула с живота на странную постель, я вытянулась, ожидая привычного кошмара, не думая о том, что меня в очередной раз куда-то перетащили. Мой дорогой супруг считал, что на одном и том же месте спать благородной эльфийке в положении нельзя более пяти дней, мол, аура новой жизни притягивает крапчатых демонов, и они могут высосать из него всю магию. Потому и таскал меня исправно каждые несколько дней из гнезда в гнездо, благо, дворец большой... Но в этот раз такое ощущение, что гнезда, то есть комнаты, закончились и он приволок меня в лучшем случае в кладовку, а в худшем...
Я протяжно вздохнула и тут же вздрогнула — наконец-то поняла, что меня так беспокоило последние несколько тринут! Когда я трогала живот, на нем было... Было... Что же это было? Неужели то, что я подумала? Нет, этого просто не может быть! С еще большим трудом положила руку на живот и провела по нему задрожавшими пальцами.
— А-а-а! Шерсть! — хрипло выкрикнула я и, дернувшись от звука своего... своего?! голоса, распахнула глаза.
Первое, что я увидела, это висевший прямо надо мной абсолютно круглый ошейник для грифонов, усаженный шипами и непонятными прозрачными колбами, видимо, магическими. Потолок, на котором он висел, был настолько низок, что на мгновение я испугалась, что нахожусь в одной из драконьих гробниц. Не знаю, чем меня так заворожил этот ошейник, но я какое-то время бессмысленно таращилась на него. Меня охранял грифон? Сидя прямо над головой?? То есть — вися? Ладно, признаюсь, я так зациклилась на этот дурацком ошейнике, потому что просто-напросто боялась посмотреть на себя. Словно ныряя с головой в ароматическую яму, решительно отвела взгляд от потолка и взглянула на живот, на котором лежала чья-то волосатая лапа. Посмотрев на не менее волосатое, распухшее, явно жирное брюхо, со вздохом облегчения упала на спину. Слава Семиликой, это просто сон! Ведь Стибрант обещал: если мне будет невмоготу, то меня усыпят, что он, видимо, и сделал. Ну, раз так, то можно и оглядеться, что за необычный кошмар мне снится. Хотя не такой уж это и кошмар, раз тут нет Стибранта... Ведь нет же?
Повеселев, бодро уселась на этом невозможном узком ложе, скрестив ноги. То есть попыталась скрестить, тело в этом сне у меня было невероятно странное. Семиликая, а какое волосатое, бррр... Корявое, толстое, неудобное. И почему у меня все болит, спрашивается? Почему мне даже во сне не дают отдохнуть от неприятных ощущений, постоянной тяжести внизу живота... Хотя это как раз понятно, ведь я сейчас, должно быть, рожаю... Но все равно, как-то не то, и не так... Еще раз тяжко вздохнув, я потерла лицо руками и чуть не свалилась на пол — задние уши Семиликой, у меня на лице щетина, как у хрюнтарса??
— Ой, мамочки... — попыталась сказать я, но при первых же звуках голоса захлебнулась словами и, схватившись за горло, свалилась-таки с этой клятой лежанки на холодный и липкий пол, покрытый грязными разводами. Сбоку что-то мелькнуло, я испуганно обернулась, ожидая нападения освобожденного грифона, и тут же поняла свою ошибку: в углу гробницы стоял невысокий ящик, а на нем... Зеркало? Непривычной формы и вида, но это было точно оно, судя по тому, что там отражался тот самый пустующий ошейник...
Боясь подавать страшный, рокочущий голос, я, как была, на четвереньках, то есть именно так, как не подобает перемещаться благородной эльфийке ни при каких условиях, поползла в сторону пыльного и покрытого какими-то отпечатками зеркала. Приближаясь к нему, упорно смотрела на грязную стену, стараясь не замечать мелькающих передо мной жутких рук. Сигналом, что я добралась до цели, мне послужил громкий стук, который издал ящик, когда врезалась в него головой. Не обращая внимания на ноющую боль в области лба, уперлась руками в наградившее меня шишкой препятствие — надеюсь, когда проснусь, ее не будет? И, зажмурившись, встала на подгибающихся ногах. Тело было жутко непривычным, кругом чувствовался дискомфорт, к тому же хотелось срочно посетить комнату для эльфиек, голова болела, кажется, со всех сторон, меня опять тошнило — да когда же придет конец этим недомоганиям беременных! Я уже рожаю, а все мучаюсь ими... Но хватит! Пора посмотреть, чем меня в этом моем целебном, ха! — сне, наградили боги...
Открыла глаза и храбро взглянула в отражающую поверхность стекла. Сердце на мгновение замерло и тут же бешено запрыгало, словно ушастый хураяц, явно стараясь выскочить в горло. Мда... Ничего себе — сон! Я — тролль?!
Степан
Степану снилась грудь. Большая, мягкая, такая близкая... Давно уже ни одна женщина не приближалась к нему на расстояние вытянутой руки, если, конечно, не считать давки в маршрутках и автобусах, где обиженный на весь женский род Голубок отрывался на окружавших его особах ненавистного и недосягаемого пола и, пользуясь случаем, месил их как тесто. Пара оплеух, фингал под правым глазом, оттоптанные ноги, отбитый копчик при полете из автобуса на отнюдь не мягкий тротуар не охладили пыл Степана в его страстном желании потискать тугую плоть. Кроме как потолкаться в общественном транспорте, возможностей соприкоснуться с прекрасным у Голубка не было. А тут! В каждой руке по груди! Да какой! Что одна, что вторая...
— Пэрсик... — почему-то с грузинским акцентом прошептал Степан, и страстно сжал предмет вожделения. Он честно наслаждался ощущением приятной тяжести и упругости в руке... все то время, что шел до него болевой импульс, то есть ровно половину секунды. Степан издал дикий рев, переходящий в хохот гиены, оглушенный не только резкой болью в области собственной груди, но еще и своим воплем. Продолжая держаться за женскую грудь, словно за спасательный круг, и сжимая ее все сильнее, он открыл, а вернее — распахнул огромные фиолетовые глаза, одним прыжком перевернулся из положения 'на спине' в позицию 'на животе', отчего боль усилилась, и, потрясенный обилием впечатлений, заткнулся так резко, словно кто-то нажал кнопку 'выкл'.
— Дорогая, что с вами? — оголенную спину Степана погладил прохладный ветерок, дотронулся до лба, словно проверяя температуру, и, осторожно собрав в пучок разметавшиеся по подушке и по лицу волосы, перекинул их на одну сторону. Находящийся в ступоре мужчина не обратил никакого внимания ни на своевольный сквозняк, ни на отросшие внезапно волосы, он ошарашено пытался осознать тот факт, что так понравившаяся и удобно лежащая в растопыренных пальцах женская грудь его собственная!
— Вот же *опа! — выдавил он и дернулся, услышав одновременно с этим, как при закадровом переводе, тот же самый голос — нет, этот нежный женский голосок не может быть его голосом! Так вот, этот же самый голос мелодично произнес: — Вот же место для усаживания тела!
— Что? — одновременно произнесли Степан и, пока так и не появившийся в поле зрения незнакомец. — У вас болит место для усаживания тела? Бедная моя... Да это и не удивительно, учитывая то, что вы только что перенесли. Но не переживайте, дорогая...
Но Степан не слушал, полностью сосредоточившись на своих ощущениях.
"А классные у меня буфера! — думал он, не решаясь выпустить только что обретенные запчасти. — 'Я в полном офигее... Я чо, сделал себе этот... Крышу сменил... Не, по ходу крыша сама съехала, не дожидаясь ремонта... А! Точно! Пол поменял! Я чо — совсем того?! Откуда бабло взял? Ой-ё, это ж наверно, Сверыкин мне пришил, сволочь! Он же хвастал, что в своей ветклинике собакам и уши, и лапы пришивает, натуральный этот... транс... транспорт? трансек... транспл... тьфу, черт, хирург хренов в трансе! Точно он пришил! А как же..." — у Степана все внутри похолодело. Правая рука с трудом оторвалась от груди и медленно поползла под живот.
— Дорогая, да что с вами такое? — в голосе незнакомца появились скрежещущие нотки, отчего у Голубка на затылке встали дыбом перья, вызывая неведомые доселе ощущения у нынешнего хозяина, но тот, не обращая внимания ни на что, упорно добирался до намеченной цели. Секунда — и переливчатый, мелодичный, но невероятно пронзительный вопль огласил окрестности, и пролетающий мимо дракон упал вниз, как подстреленный. Замок вздрогнул, что-то со звоном посыпалось, и вновь наступила тишина.
Всхлипнув, Степан с трудом приподнял голову и уткнулся взглядом в желтые с тонким вертикальным зрачком глаза.
— Ты кто? — уже не удивляясь звучанию своего женского голоса, поинтересовался Степан. Слыша вновь, как его голос продублировался, полюбопытствовал: — Кто вы, сударь?
— Я? — удивился обладатель желтых глаз. — Я супруг ваш, Стибрант.
— Не-е-е! — приподнявшись на локте и размахивая тонким пальцем, украшенным безукоризненным маникюром, перед носом гостя, Степан. — Ты белочка!
Феня
Я задумчиво рассматривала склеп, и поражалась, на какие выверты, оказывается, способна моя фантазия! Надо ж было такое придумать! Или это не я? Может, это Семиликая посылает мне сон-предупреждение, и мне нужно попытаться разгадать его? Вот, к примеру — что может означать вон та тоненькая коробочка вся усеянная мелкими квадратными пуговками? Что это за изобретение сизых гномов? Ой, опять выругалась... Нельзя забывать о своем положении и сквернословить! Да-а, попробуй тут, не выругайся... Когда я случайно нажала на одну из пуговиц, маленькое окошечко у этой штучки осветилось, а на нем... Ах, Семиликая, надеюсь, ты имела в виду все же не то, что я думаю, посылая мне эту картинку! Там... Там... Там, в этом окошке была изображена, видимо, русалка, судя по льющейся на нее воде, совершенно очевидно, магически, хотя магии я не почувствовала тут совсем. И русалка тоже двигалась, тут явно без магии не обошлось. Развратница! Гадость, какая! Я с отвращением отбросила мерзкую штуку подальше от себя, а та истошно заверещала. Ага, эта поганка, все-таки живая, наверно, это какой-то вид водных фей, те совсем маленькие, маги их часто запирают в стеклянных сосудах и держат, как домашних любимцев. Но даже наши маги не додумались до такого непотребства! Оттолкнула ногой подальше неистово верещащую коробочку, и тяжело вздохнула.
Да, с тех пор как я тут оказалась, кажется, только и делаю, что вздыхаю. А что еще делать эльфийке из императорского дома, волею Семиликой оказавшейся в теле мерзкого тролля, да и еще, мужского пола? Да, да, именно мужского. Преодолев несколько обмороков удалось прояснить и этот момент. Интересно, было бы мне легче, окажись я трольчихой? Уж лучше бы крольчихой, честное благородное... как вспомню эту мерзость, что находилась там, внизу, под громадным животом, так хочется в пятнадцатый обморок упасть... Радует лишь одно — как только меня выведут из целебного сна, все это забудется, как страшный сон. Тьфу! Это же и есть сон! Меня вновь затошнило, язык словно прилип к гортани, пить хотелось неимоверно, а голова... Да что же это! Даже во сне я должна мучится! Случайно бросив взгляд в зеркало, я застонала и, упав на колени, принялась стучаться головой о стену гробницы:
— Не могу больше... Не могу... Просыпайся же, просыпайся!
Хриплый, каркающий мужской голос резанул, словно ржавым кинжалом по моему слуху, и я разрыдалась.
Василина
Василина Николаевна Бешенько раздраженно стучала кулаком в обшарпанную дверь. Она терпеть не могла все эти обходы неблагополучных квартир, но назвавшись груздем, в мухомор не переквалифицируешься... Ее тетка Алина, владелица десяти однокомнатных квартир, бессовестно пользовалась мягкостью, или, как говорила сама тетка — бесхребетностью племянницы, и однажды как бы приняв ее, как бы на должность, как бы личного помощника и заместителя, эксплуатировала Ваську — тетка звала Василину только так, — по полной. Сидя в одиннадцатой по счету, пятикомнатной квартире, располагавшуюся прямо над ее же собственным ресторанчиком, тетка напоминала паучиху, дергая оттуда за ниточки, гоняя в хвост и в гриву личных рабов, вернее, работников. О, как она мечтала и впрямь, обзавестись парочкой натуральных рабов! Собственно, один у нее уже имелся, он же — муж Алины, но это было не то...
Сейчас тетка отрабатывала навыки рабовладелицы на племяннице, но пока получалось не очень, слишком часто та взбрыкивала — несмотря на свой мягкий характер, постоять она за себя все же могла. Иногда. Тетка сокрушалась:
— Эх, ты, размазня! Посмотри на меня — высокая стройная красавица, ноги от ушей, блондинка, стальные глаза как у Бэмби, а уж умница какая! А ты, тютя...
— Угу, вы Бэмби с терминатором не попутали, теть? — бурчала Вася. — У него, поди, глаза стальные были, а у Бэмби натуральные, не то, что у вас — каждый день новые линзы, то голубые, то зеленые...
— Не бубни! Я-то, в отличие от тебя, за собой слежу, а ты... Ну, что это такое? Опять в спортивном костюме притащилась? Капюшон хоть с башки стяни, ты же девушка!
Василина, вспомнив этот разговор, натянула поплотнее капюшон, и вновь принялась колотить в дверь, за который должен был находиться самый злостный теткин неплательщик — Степан Голубок. Девушка терпеть не могла этого алкаша с вечно переваленным через ремень пузом, торчащими во все стороны немытыми редкими патлами какого-то мышиного цвета, коротким, почти круглым носом, перерезанным ровно пополам глубоким шрамом, отчего нос приобрел весьма неприличные очертания, и сногсшибательной вонью изо рта. К тому же, Голубок вечно норовил схватить ее за выступающие части тела. А однажды, когда девушка, забывшись, вошла в квартиру, он просто захлопнул за ней дверь, и принялся стаскивать с себя штаны. Чудом тогда Василине удалось переключить его внимание с себя на стоящий на столе недопитый самогон, и выскочить за дверь. С тех пор, она никогда не входила к квартирантам в квартиры...
— Да что он там, опять бухой что ли валяется? — со злостью ударив по двери ногой, сказала Василина. — Я же знаю, ты дома, скотина!
Прекратив стучать, она прислушавшись, растерялась — ей показалось, что из квартиры доносится эхо ее же ударов — буммм, буммм, буу-бумммм... Рука словно живя собственной жизнью, поднялась, и нажала на ручку двери. Та подалась, и дверь приоткрылась. Глухой стук стал громче. Заинтригованная, девушка осторожно просунула голову в образовавшуюся щель. Увиденное заставило ее судорожно схватиться за мобильник. Сразу же, не сходя с места набирать номер, она не стала только по одной причине — Василина не могла определиться, куда звонить? В скорую, чтобы срочно прислали бригаду санитаров, или в полицию? А может, на всякий случай, и пожарных вызвать?
— Наверно, все же, в скорую... И меня вылечат... — пролепетала она, ошарашено глядя, как Степана, стоя на коленях методично бухается головой о стену. Собственно, не это поразило Васю, вовсе не это. А то, что вокруг мышастой с пролысинами головы Голубка отчетливо светился золотистый нимб.
Степан
— Белочка... Белочка... — задумчиво прогудел собеседник. — Что это такое, дорогая?
Степан хмыкнул, на секунду зажмурился, собираясь с мыслями, но, поскольку собираться было не с чем, то скоро начал задремывать. Рядом что-то громко зашуршало, и шуршало так долго, что Голубок заинтересовался этим явлением, и вновь решил воспользоваться данными ему органами зрения. Вместо желтых глаз на него смотрели колени. Огромные колени обтянутые нежно-зелеными блестящими лосинами в мелкую крапинку.
Поскольку Степан успел заметить, что находится на очень высокой кровати, типа сексодром, который обычному человеку должен был приходиться по пояс, то нахождение коленей возле нее никакому разумному объяснению не поддавалось. Шумно сглотнув, Голубок поднял далее вышеуказанных коленей. Там, вдали, бугрилось нечто, обтянутое теми же лосинами не хуже коленей, кое ясно давало понять, что владелец изумительных штанов относится к мужскому полу. Жалобно пискнув, Степан попытался, не вставая, поскольку все тело онемело от ужаса, рассмотреть лицо данного экземпляра, но оно, как со страху показалось несчастному, смутно виднелось где-то на уровне второго этажа.
— Не смотрите на меня так, моя дорогая, вы меня смущаете, а вам еще нельзя... — пропели колени.
— Га? — выдавил Степан, стараясь посильнее вытянуть шею, и постепенно соображая, что голова великана находится все же не так высоко. Зеленые колени, как он про себя назвал Стибранта, были ростом метра три, не больше.
— Не понял, — отозвались Колени, и, снова зашуршав, согнулись. Рядом со Степаном осторожно опустился не менее зеленый, чем все остальное, зад.
— "Верните колени!" — мысленно взмолился Голубок.
— Милая, вы себя хорошо чувствуете? — озаботился Стибрант, разглядывая жену. Обычно смуглокожая эльфийка, была необычайно бледна, лишь россыпь красных пятен живописно разбросанных по лицу и побагровевший нос говорили о том, что ей не чужды краски жизни. Всегда тщательно заплетенная толстая коса разлохматилась, из-за чего прекрасная жена напомнила дракону бананши — болотных ведьм, заманивающих путников жалобным мяуканьем, и, утягивая волосами под воду особо жалостливых, стремящихся спасти из болота тонущего котенка. Милые, очаровательные затылочные перышки свалялись, и сейчас напоминали дохлого хворобья, запутавшегося у эльфийки в волосах. Породистый, изящный тонкий носик почему-то распух, и, как уже было сказано — побагровел. Прежними оставались лишь глаза — огромные, фиолетовые с алой искоркой, отороченные громадными зелеными ресницами — Стибрант всегда восхищался ими, мечтая погладить, ощутить их ласковый трепет на кончике пальца, их мягкость, но элементарно боялся оставить супругу без глаза. Фенеритаэлимелия, трепеща, натягивала на свое прекрасное тело розовое покрывало из тончайшего сильфьего шелка, явно пытаясь спрятаться под ним с головой, но сие ей никак не удавалось, поскольку Стибрант сидел на краю покрывала. Что-то смущало дракона в своей супруге — но вот что именно? Не считая, конечно, болезненного и затравленного вида.
Он вглядывался еще некоторое время, и наконец, понял. Аура. Она изменилась. Нет, не так. Ее просто не было видно, словно ни с того ни с сего окуталась неким защитным коконом в виде тумана или плотной дымки.
— Фенеритаэлимелия, я вам задал вопрос, — не выдержал напряженного молчания и сопения со стороны супруги, Стибрант. — Как. Вы. Себя. Чувствуете?
— Выпить есть? — неожиданно отозвалась жена.
— Что?
— Слышь, мужик, ты мне мозги не парь, дай выпить, трубы горят, сил нет, вон, уже глюки поперли! — попытался рявкнуть Степан, и тут же услышал, как вместо этого, из его рта вылетело: — Послушайте, уважаемый, не надо мне греть головную жидкость, прошу вас, дайте мне бокал воды, у меня пожар в вентиляционной системе, видения начались!
— А? — одновременно озадачились оба супруга.
— Что вы сказали? — робко поинтересовался Стибрант.
— Что я сказал... ло? — выдавил Степан. — Та-а-ак... — протянул он, и выдал свой боезапас залпом: —
* * *
!
* * *
!
* * *
*!
* * *
*! — но услышал в своем исполнении нечто иное: — Неназываемая мужская часть тела! Неназываемая женская часть тела! Место для усаживания тела! Орчанка непозволительно свободных нравов!
— Дорогая, да вы что, с ума сошли? — подскочил зеленоштаный, отчего кровать чуть не перевернулась, а Степан подпрыгнул на полметра и с воем приземлился на только что переставший болеть зад. — Разве так приличные благородные эльфийки выражаются? Да еще из Правящего Гнезда! Как можно, перед представителем мужского пола произносить такие слова? Вы хоть помните, кто я такой?
— Да я уже не помню, кто я такой... — жалобно прошептал Степан. — И кто же ты такой, человек-гора?
Как ни странно, встроенный в Голубка внутренний переводчик данные слова воспроизвел в первозданном виде, именно так, как они и были произнесены.
Стибрант изумленно распахнув свои желтые глаза, смотрел на супругу. Медленно до него стало доходить, что та, по всей видимости, в связи с шоком, перенесенным во время родов, потеряла память. Ведь неизвестно, как эльфийки реагируют на подобные потрясения, ежели об яйценесении эльфами нигде не упоминается.
— Вы — моя супруга Фенеритаэлимелия, дочь повелителя эльфийской Империи Сейбореан Филейкепилькеана Третьего. Я — Великий дракон Стибрант Златокрылый Передний Гнездовой Империи драконов, — мягко сказал Великий дракон. — Только что вы сделали мне величайший подарок в истории драконов — снесли яйцо, случившееся впервые за несколько тысяч сонм...
— Мужик, я не понял, ты чо, в натуре дракон? — выпучил свои прекрасные очи Степан. — А я кто? Эльфка? Эльфийка? Кто?! Я — баба? Да ты гонишь? (Уважаемый, я не понял, вы, в самом деле — дракон? А я кто? Эльфийская женщина? Вы слишком быстро летите!) — Да екарный бабай, кто там за меня говорит? — заорал Голубок, слыша несколько иной текст в собственном исполнении. — Отключите этого долбанного суфлера, он мне только мешает! Я типа, яйцо снес? Чо этот психованный несет?
Стибрант тяжело вздохнул, и, уже не слушая, явно бредовое бормотание супруги, направился к дверям.
— Я пришлю служанку, пускай она поможет вам совершить омовение, и накормит. Возможно, если вы будете совершать привычные вам действа, память вернется к вам. а если нет... что ж... На днях собирается совет магов по случаю вашего яйценесения, думаю, они вернут вам доброе здравие.
Огромная резная дверь бесшумно закрылась за Стибрантом. Степан, задыхаясь от гнева и ужаса, откинулся на подушки. Как ни странно, он любил читать. И именно фэнтези о попаданцах он держал в руках в последнее время, причем ежедневно. Еще бы — ведь не так давно, он обнаружил у входа в подъезд собственного дома чью-то стопку книг, перевязанных веревочкой, видимо, предназначенных на макулатуру. Степан дармовую туалетную бумагу тут же присвоил себе, и теперь подолгу заседал на унитазе, зачитываясь историями о прекрасных попаданках, и мужественных попаданцах, используя, по завершении процесса прочитанную книгу по прямому, как он считал, назначению. Было совершенно ясно — если происходящее с ним не результат белой горячки, значит...
— Значит, я эльфийская баба! И у меня есть муж ростом с жирафа! — взвыл Степан. Несколько раз натянув себе на голову покрывало, почти сжевав его кружевной кончик, и выбив головой пыль из пуховых подушек, он вдруг успокоился. — Спокуха, Степан, если я попаданец, значит, мне и самонаводящийся меч положен. И говорящий конь. Хм... Неплохо... А если тут и выпить есть, то и совсем гуд. Главное, с этим мужем наедине не оставаться, а то порвет, на хрен. Значит, линять надо... Вот я понять не могу — как этот дракон, чтоб ему вечно сушняком мучится, мог с этой эльфкой яйцо заделать?! Я ж ему как раз ростом до... Ой-ё....
Феня
Голова у меня болела так, как никогда в жизни. Каждое движение отзывалось внутри звоном рудников, где истово работают гномы, надышавшиеся запрещенной советом магов травы веселянки. Все мерзкое троллье тело дергало, словно оно было сплошным нарывом. Жуткая волосатая кожа горела — очевидно, у меня начался жар. Мне надо проснуться! Иначе я застряну в этом кошмаре, и меня утянет в мир снов, откуда нет возврата. Поэтому я продолжала биться головой о стену, не обращая внимания на то, что каждое соприкосновение с твердой поверхностью было похоже на удар топора. По ощущениям, от головы осталось одно месиво. Не сразу я поняла, что грохот, который последние несколько тринут доносится до меня, вовсе не стук в ушах — этот звук идет извне. Может быть, я, наконец, проснулась? И это пытается дозваться обеспокоенный моим долгим обмороком, супруг?
С трудом разлепила выданные мне в этом жутком сне гляделки, которые видели раз в пять хуже обычного, не говоря уже про распознавание аур, таковые здесь отсутствовали напрочь. Хоть мне еще не довелось повстречаться с чем-нибудь живым в этом сне, но на самом деле даже неживые предметы не такие уж и неживые, и имеют свою ауру, так вот здесь окружающие меня странные и непонятные предметы были абсолютно и окончательно мертвы, во всяком случае, так говорили мои нынешние глаза...
Я попыталась взглянуть в сторону, откуда шел непрерывный стук, эхом отзывающийся в моей голове разрывающейся от боли и даже от собственного дыхания, омерзительно зловонного дыхания, надо сказать! Там, во внезапно открывшемся проеме виднелось нечто. Оно стояло на двух конечностях, и имело передних лапы, которыми в данный момент держало перед собой какой-то небольшой цилиндр. Голова у него было покрыта той же шкурой серого цвета, что и все тело, и заострялась на макушке. Морды существа рассмотреть не удалось — глаза от напряжения заслезились, я с трудом подняла свою тяжелую лапищу, чтобы вытереть слезы.
— Послушайте, любезный, что с вами произошло? — вежливо осведомилось существо довольно приятным женским голосом, и зачем-то подняло повыше свой цилиндрик.
— Ты... Семарифа? — прохрипела я, будучи уверенной, что за мной, наконец, пришла хозяйка страны Ушедших Эльфов. — Возьми меня в свои чертоги, молю! Это тело... Я не могу в нем боле находиться, исторгни меня, пусть не в мое, пусть я буду духом бесплотным в твоих владениях, но этот тролль, в которого ты меня превратила... Это гибель для меня, — только договорив до конца, я поняла, что все это время говорила нечто иное, плохо воспринимающееся моим разумом: — Ты... Семарифа? Забери меня на свою хату, в натуре! Этот трупак... Я не могу больше в нем торчать, выброси меня, пусть не в мое, пусть я буду барабашкой на твоей хазе, но это чмо, в которое ты меня превратила... Я сдохну, в натуре!
— Что ты изволишь говорить, прекраснейший юноша? — после небольшой паузы изрекло божество, и грозно засопело, наверняка готовясь уничтожить мою нынешнюю оболочку священным пламенем. — Ты странно изъясняешься... И... Ты светишься? Отчего, ответствуй, не медля!
— А... Э-э... — я так растерялась, что забыла о мучительной боли раздирающей голову и тело. Божество не поняло меня... Вот и я себя не поняла, ничего удивительного. Что я сейчас несла? Тут, очевидно, чтобы я не очень расслаблялась, ноги пронзила короткая судорога — слишком долго простояла на коленях. О, Семиликая, до чего же реалистичный сон! Даже капли пота стекающие по лицу и спине ощущались так... Живо? Оставив без ответа почтившее меня своим явлением божество, я завозилась, и с трудом уселась на место для усаживания тела. Выпрямив ноги, я застонала от облегчения — прохладный, и, почему-то мягкий пол, приятно холодил мою разгоряченную заднюю часть.
— Мужчина невеликого ума, ответь же, будь любезен! — напомнило о себе божество, неуклюже перетаптываясь нижними конечностями на розовых, и местами, посверкивающих копытах. — О чем ты сейчас говорил, и почему ты светишься, друг мой?
Я с трудом подняла взгляд, пытаясь рассмотреть морду, или все-таки лицо? божественной сущности, но в ушах противно зазвенело, перед глазами сгустился туман. Попытавшись создать легкий ветерок, я взмахнула рукой, и наступила темнота.
Василина
— Слышь, придурок, что с тобой, а? — предельно корректно поинтересовалась Вася, направляя газовый баллончик на застывшего неподвижно Степана. Выглядел тот весьма неважно — обычная багровая физиономия была абсолютно белой, не считая красного пятна на лбу покрытым испариной, блуждающий взгляд почему-то не серых, а неожиданно лиловых глаз, казалось смотрел девушке прямо в душу. И душу эту начинало потряхивать, а вскоре дрожала и Василина — что такое происходит с этим алкашом? С какого перепугу у него стали такие глаза? Изменился не только цвет, они словно стали больше! А этот нимб? Что это? С каких пор Степан заделался святым?!
Внезапно, посреди Васиных душевных метаний Степан хрипло изрек: — Ты... Семарифа? Забери меня на свою хату, в натуре! Этот трупак... Я не могу больше в нем торчать, выброси меня, пусть не в мое, пусть я буду барабашкой на твоей хазе, но это чмо, в которое ты меня превратила... Я сдохну, в натуре!
Василина дернулась от неожиданности, чуть было, не пустив струю газа себе в лицо, и отведя руку в сторону, дрожащим голосом храбро произнесла: — Ты что несешь, урод?
Что-то зашипело, видимо, она все же слегка пшикнула из баллончика, но к счастью, никаких изменений в атмосфере не почуяла, и потому, немного отступив назад, продолжила: — Ты чо мелешь, а? И... ты светишься? Какого лешего, говори, харе тянуть резину!
Высказав все это, Василина окончательно перепугалась, подумав, что если Степан и впрямь, засветился оттого, что стал святым, то она сейчас крупно попала, нагрубив ему. Тем более что, свечение вокруг головы мужчины стало гораздо интенсивнее. Степан, словно услышав сомнения девушки, завозился, и плавным движением перетек с колен на пухлый зад. Умостившись на расписном грязном линолеуме, он тихонько застонал, не забывая при этом рассматривать усыпанные стразами розовые кроссовки гостьи. Та решила предпринять последнюю попытку, твердо помня, что если она сегодня не принесет тетке деньги за эту квартиру, то их ей придется выплачивать из своего кармана, поскольку Степана пустила на постой именно она, Василина.
— Придурок, — по привычке сказала она, — отвечай уже, в конце концов! Что ты сейчас нес, и какого ты светишься? Это что, прикол такой? Решил так откосить от арендной платы? Орригинальный ход...
Но, судя по всему, Степан ее уже не слушал — закатив свои удивительные глаза, он сделал рукой замысловатый пасс, дверь за спиной Василины захлопнулась, Голубок упал навзничь, что-то в ответ прогрохотало, под потолком сформировалась небольшая тучка, и на девушку полился веселый теплый дождик.
Степан
— Ну что, надо узнать мне, надо узнать мне, что я за птица? — довольно мелодично пропел, пользуясь своими новыми вокальными данными, Степан, подкрадываясь по стеночке к огромному, в рост, зеркалу, расположенному в противоположном конце комнаты, больше похожей по размерам на актовый зал. На самом деле, это помещение считалось малой спальней, и сиятельную супругу Переднего Гнездового сюда определили исключительно из соображений комфорта и уюта, которые могла предоставить сия комнатушка. Посреди комнаты стояла кровать, с мощными ножками, выполненными в виде толстых птичьих лап, в количестве шести штук, способными выдержать вес Великого дракона в истинном облике. Размер у ложа был соответствующий — если бы Стибранту вздумалось здесь преобразиться, то на постели не уместился бы лишь драконий хвост. Перина, круглые подушки и златотканые одеяла были набиты нежнейшим пендалопочьим пухом, отчего возжелавшему прилечь на подобную постель казалось, что он погружается в шелковое облако, обнимающее утомленное тело со всех сторон, и засасывающее в свои мягкие недра как ласковое болото. Чтобы расстаться с такой постелью и добровольно выбраться из ее объятий, отдыхающему требовалась недюжинная выдержка и сила воли.
Пол устилали вовсе не ковры, как можно было бы ожидать, а довольно грубые циновки из горной целебной травы — вдэрлены, темно — оранжевого цвета, покрытой мягким ворсом, который щекотал и массировал босые ступни хозяев. У вдэрлены имелось одно, подчас необходимое жильцам Гнезд — она мгновенно успокаивала спонтанное сексуальное возбуждение драконов, стоило ворсинкам соприкоснуться с кожей пациента. Иной раз драконы спасались только этой травой, ведь самок у них давно уже не было, а столь любимые драконами эльфийки не подходили им по габаритам.
Черный сверкающий каменный пол был пронзительно холодным, несмотря на все попытки магов поднять его температуру хоть чуточку выше, и потому, в отличие от дискредитировавших себя ковров, превращающихся на таком полу в обычные промерзшие тряпки, циновки оказались идеальным выходом, ведь они совершенно не пропускали холод.
Степан оперся рукой об затянутую сиреневой тканью стену — трясущиеся от слабости ноги еще плохо его держали, да и координация подводила нового владельца тела, пока не освоившегося с его техническими характеристиками. Вернее, он попытался упереться — после секундного сопротивления мягкой, но упругой поверхности, ладонь на несколько сантиметров ушла в стену. Голубок пронзительно взвизгнул и попытался вернуть конечность на родину, но обхватившая изящную женскую кисть плотная субстанция держала свою добычу нежно, но крепко.
— Что за фигня? — прохрипел Степан, сжимая плененную ладонь в кулак, что, как ни странно, ему удалось — материал из которого была сделана стена, мягко просачивался сквозь пальцы, но на свободу не выпускал. Сиреневая ткань пошла морщинами, под ладонью новоявленной эльфийки мелко завибрировало, словно горло у урчащей кошки, затем неожиданно послышался смачный, очень хорошо знакомый Степану звук — он сам его частенько издавал перед тем, как харкнуть соседке на дверь, и что-то, или кто-то оглушительно зашипел.
— На помощь! — почти беззвучно прошептал Голубок, чувствуя, как капкан вокруг кисти начал сжиматься, а пальцы сами собой складываются в фигуру, которой японские падшие женщины показывают своим клиентам, показывая, что они в данную минуту свободны, а в России попросту называемая фигой.
— Клауса Фенерита, что с вами? — позади отчаявшегося вырваться на волю Степана раздался пронзительный женский голос. По каменному полу гулко рассыпался дробный топоток, и из-под плененной руки вынырнуло нечто. Оно имело очаровательное женское личико, с абсолютно круглыми, как у совы, глазами, не менее очаровательный поросячий пятачок, губки бантиком, постоянно переливающиеся локоны горчичного цвета, и ослиные уши. Такие же серые, мохнатые, и с кисточками на концах. Цокала она, как оказалось, вовсе не каблуками, а копытцами, которыми оканчивались ее изящнейшие, затянутые в серебристую паутину, ноги. — Миленькая моя, вы же простудитесь! Ваш яйцеклад все еще в очень уязвимом состоянии, вы же не хотите останавливаться на одном яйце? Вам непременно надо иметь два яйца!
Степан поморщился от стремительной речи существа, и безуспешно дернув рукой, пробормотал: — Буквально только что у меня было два яйца, а теперь, бляха-муха, ни одного!
Странный эффект дубляжа, постоянно сопровождавший Голубка, на этот раз почему-то дал сбой, и воспроизвел его речь абсолютно точно, выбросив из нее только "бляху-муху", видимо, как незначащий текстовой мусор.
— О, Семиликая! — на грани ультразвука взвыла посетительница, зачем-то пытаясь выдернуть у себя правое ухо. Ухо держалось за отведенную ему территорию крепко, понемногу распухая в знак протеста. — Когда же вы успели снести второе яйцо, и что случилось с ними, грызенька моя ясная? Уж не я ли кормила вас своим стакарком, да поила...
— Сахарком... — мрачно срифмовал Степан, и прохрипел, с ужасом ощущая, как рука начала уходит вглубь стены, постепенно затягивая и его самого: — Тетка, харе болтать, спасай! Меня ща стена эта долбанная сожрет!
— Ой, ой, ой... — запричитала подательница неведомого Степану стакарка. — Что же это делается, граждане?
Степан так удивился знакомому слову, что даже перестал вырываться, чем стенка тут же воспользовалась, и поглотила конечность по локоть. Степану было невдомек, что магия, наконец, смогла окончательно совместить незнакомые слова чужака с местными, и теперь перевод окончательно стал синхронным.
Феня
Очнулась я от холодной воды, весенним дождем оросившей мое лицо. Ну, как оросившей — меня попросту окатило с головы до ног этого нынешнего мерзкого тела. Да и весенний дождь пах вовсе не свежестью, а затхлостью и какой-то гадостью, от чего я немедленно, крайне неаристократично расчихалась.
— Эй ты, козел, хватит утопленника из себя строить, давай уже, отрывай свою задницу от пола и тащи ее на стул, разговор есть! — раздался у меня над головой резкий голос того самого божества. Странно, я была уверена, что оно мне привиделось. Вот бы и на самом деле, и божество, и эта туша, внутри которой я сейчас нахожусь, оказались бы плодом моего воображения.
Постанывая от боли в голове и жалости к себе, я попыталась приоткрыть глаза, но тут же передумала. Нет уж! Я же сейчас сплю, не так ли? Сплю, я сказала! А если я открою глаза посреди сна, не окажется ли так, что я застряну в этом нескончаемом кошмаре? Возможно я просто-напросто проснусь, и все закончится, но... Но тогда я вернусь к ненавистному дракону, и к этой раздирающей меня боли, и... Яйцу?! Да что я, кварлица, что ли, яйца нести? Я эльфийка, а не птица! И не громадная ящерица. Я маленькая, хрупкая эльфи...
— Степан Батькович, ты там что, поспать прикорнул? — преувеличенно вежливо поинтересовалось божество, и потыкало меня чем-то в бок, подозреваю, что попросту толкнуло ногой.
Дожилась! Во сне — не во сне, не суть важно, но я валяюсь на мокром грязном полу, как последний пьяный гном, сама нахожусь в теле вонючего тролля, и меня пинает непонятно кто. Что это местное божество я уже крепко сомневалась. Тяжко вздохнув, я с трудом разлепила глаза. Если останусь тут, в этом сне, то так тому и быть, назад к Стибранту не хочу больше, чем в это тело.
Склонившись надо мной, кривя губы в явном отвращении, стояло... Нет, все же — стояла человеческая самочка. Трудно, очень трудно было догадаться о половой принадлежности этого существа, но я же все-таки эльфийка! Хоть и погребенная в этой туше, но к счастью, моя способность видеть души осталась при мне. Ауры, нет, аур больше не вижу, но суть разумного существа я сейчас видела даже лучше обычного. Самоч... нет. Девушка, да, так будет правильнее, лет пятидесяти, по человеческим меркам — около двадцати, место для усаживания тела и грудь скрыты под бесформенными тряпками, явно предназначенными для ношения существами противоположного пола. Почему она одета по-мужски? Возможно, сбежала из дома от насильственного замужества? Я слегка приподнялась на локтях и чуть не упала обратно, от сильной боли в затылке. Что меня мгновенно и отрезвило — о чем я думаю?! Есть ли мне дело до этой девушки, когда я сама не знаю, на каком свете нахожусь, да и в чьем теле тоже! Но, как ни странно, эта боль помогла мне осознать одно — я подспудно надеялась на то, что сон окажется явью. Не хочу в свою жизнь! Пусть уж лучше проживу жизнь этого бедолаги — кстати, а где он сам? Но лишь бы не туда, не обратно к ненавистному дракону, которому я нужна лишь в качестве кварлицы — несушки, или к отцу, продавшему меня этому дракону.
— Але, гараж? Ты что, с жидкого топлива на более тяжелые препараты перешел? Вроде, нариком не был никогда, все по отечественному пойлу как-то больше... — назойливый, хоть и довольно приятный женский голос пробился сквозь мои метания, и как-то очень быстро привел меня в себя. Одновременно с этим пришло понимание, что все происходящее это не сон. Уж не знаю, что именно меня в этом убедило — то ли настырный запах, совершенно забивший мне ноздри, то ли непривычные ощущения во всем новом, но весьма потрепанном теле, то ли... А вот это меня смущало сильнее всего — ужасное, почти непреодолимое желание сорваться с места и начать метаться в поисках комнаты уединений. Низ живота болел почти как... Ну, совсем недавно. Впрочем, не буду вспоминать. Не буду, не буду, не буду! Все! Забыла обо всем! Сейчас мне нужно сделать две вещи — найти эту самую комнату, и суметь ею воспользоваться, ведь я теперь, кошмар какой! мужского пола, смогу ли воспользоваться тем, что так явственно сейчас распирает мои несуразные штаны. Семиликая, как же распирает-то... Кажется, еще чуть-чуть, и дурноводный пузырь лопнет, и моя новая жизнь окончится, не успев начаться.
— Да что же это такое, а? — гневно вопросила девушка, про которую я опять успела забыть, погрузившись в собственные ощущения. — Это же труп какой-то, и я с него я должна бабки получить? Черт, а я-то еще удивлялась, какого хрена он светится! А он просто подыхает, святой фигов!
— Леди, — с трудом выдавила я из себя — это существо совершенно очевидно не являлась леди, но мне было не до установления ее статуса. — Не будете ли вы столь добры, указать мне в какой стороне располагается комната для уединений?
Василина
Проклятый алкаш валялся под ногами Васи, из почти растаявшей тучки еле заметно накрапывал мелкий, совсем реденький дождик, в воздухе отчетливо потянуло хлоркой, очевидно дождь принесло из здешнего водопровода. Василина пребывала в растерянности. Судорожно сжимая газовый баллончик, казалось — еще немного, и на нем останутся вмятины от пальцев, она совершенно не представляла, что ей делать. Воспользоваться случаем и как следует отмутузить Степана, оторвавшись, наконец, за все хорошее, что он ей причинил? Вызвать скорую? Да, судя по нимбу, издевательски светившемуся над редкой шевелюрой алкаша, и по тучке, поливавшей его же, бригада санитаров не повредила бы и ей, Василине. Степан вел себя странно, если не сказать больше, Вася была готова к чему угодно, вплоть до драки, но вот этого вопроса, про комнату для уединений, никак не ожидала.
— Ка... Какая еще комната? — пролепетала она, покусывая в растерянности краешек баллончика. — Спальня, что ли? Ты это.. У меня баллончик есть! И первый разряд по карате, так что...
— Мне нужно осуществить естественные потребности этого тела. Оно давно не было в той комнате, а потому, еще немного, и я совершу поступок, сурово порицаемый в любом нормальном эльфийском обществе.
Степан жалобно взглянул на окончательно оторопевшую девушку, и весьма изящно для его комплекции, да и вообще — для него, поднялся на ноги. Вася тут же вспомнила свой застарелый страх перед ним — мужчина был выше нее на голову, и теперь угрожающе возвышался над девушкой, несмотря на то, что стоял, согнувшись, словно его прихватил приступ радикулита.
— Леди-и... — простонал Степан, держась за низ живота. — Помогите же мне, влага сейчас прольется, сил нет терпеть, мне срочно нужен сосуд для облегчения...
— Ты кого сейчас сосудом назвал, козел похотливый? — взвизгнула, отпрянув, Вася. — Что, спермотоксикоз замучил? Из ушей вот-вот польется, да? Да я сейчас полицию вызову, не подходи ко мне!
Голубок отшатнулся от явно взбесившейся девушки, и нервно озираясь, принялся по стеночке отползать вглубь комнаты. Василина напряженно следя за его манипуляциями, с облегчением выдохнула, когда Степан, наткнувшись с размаху на приоткрытую дверь туалетной комнаты, жалобно вспискнув, нырнул туда. Едва он исчез из виду, Вася рванула к входной двери, но не успела она схватиться за дверную ручку, как ее остановил неожиданно высокий голос Голубка, с, несомненно, женскими модуляциями:
— Слава Семиликой! Чаша для освобождения от дурных вод!
Похоже, диагноз Степана ясен как божий день — белая горячка! Василина напрягла слух, но это было ни к чему, от дикого вопля алкоголика зазвенели стекла: — А-а-а, Семиликая, за что? Какая гадость! Зачем ее пришили ко мне? Как этим пользоваться?!
Девушка поняла, что задерживаться здесь нельзя больше ни минуты, окончательно сошедший с ума Голубок вот-вот выскочит и набросится на нее. Она рванула ручку, но та будто срослась с дверью, не поддавшись ни на миллиметр. Попытка повернуть сдвинуть собачку замка тоже ни к чему не привела. Василина устало привалилась к стене, осознав, что она заперта с буйным психом в одной квартире на высоте четвертого этажа. Вяло осматриваясь на предмет какого-никакого оружия, она принялась готовиться к смерти. В туалете громко журчало.
— О-о, спасибо Семиликая, оно само все сделало... Как хорошо... Теперь помыться бы еще...
Степан
Голубок сидел на полу, прислонившись спиной к необъятной кровати и мрачно молчал. Его молчание было тяжелым, как пудовая гиря, оно подавляло, пугало и напрягало. Все эти ощущения на себе в данный момент испытывала та самая непарнокопытная дама, что успела в последний момент спасти Степана от участи быть поглощенным стенами Дворца. Да, как оказалось, по сути, Дворец являлся громадным хищным существом, могущим употреблять в пищу любую органику, не значащуюся в Главном Реестре. И он был без ума от прежней хозяйки тела, обожал, когда та ему почесывала стены, разговаривала с ним, пела ему колыбельные. Со слов Кхакханы — няни эльфийки, с тех самых пор, как ее подопечная впервые переступила порог Главного Гнезда — так назывался дворец, все вокруг тряслось и падало — дворец вилял перед новой хозяйкой тыльным крылом, видимо, считая его эквивалентом хвоста. Крыло восстанавливают до сих пор.
Все это няня пулеметной очередью выпалила растерянному Степану, нимало не смущаясь тем, что уж кто-кто, а ее подопечная должна знать об этих фактах лучше всех, видимо, женщина, вернее, существо женского пола очень любило поболтать.
Под ее стрекотню Степана в полной мере, наконец, настигло понимание того, что все происходящее не сон, не галлюцинации, и даже не белая горячка. Хотя... ведь обратного то он доказать не сможет! Как знать, возможно, рука у него болит оттого, что ее сейчас выкручивают санитары, а зад... Нет, об этом лучше не думать, пусть уж лучше он — женщина, чем то, что сейчас пришло ему в голову.
Приняв это за аксиому, необычно для себя сосредоточенный и задумчивый Степан, тяжко вздохнул, машинально отметив высоко вздымающуюся при этом грудь, откашлялся, и прервал словесный поток Кхакханы.
— Скажите, уважаемая, а где здесь... А, короче! Выпить есть?
Подавившись словами, до сих пор свободно льющимися изо рта, няня растерянно уставилась на подопечную.
— Ой... Грызенька моя, да что ж ты на полу-то сидишь? Ты ж простудишься! У тебя яйцеклад сейчас такой чувствительный, чуть что и... Не сможешь больше своего супруга ублажить, яичко ему снести... И пить захотела, бедненькая... А я тут разболталась, ты же знаешь какая я болтушка, только дай возможность, не остановить. Скорее, скорее в кроватку, и я тебе водицы ключевой принесу, напьешься, и размазню твою любимую, что из пыльцы цветочной приготовлю...
— Тетка, — осерчал Степан, и даже стукнул в раздражении кулаком по пышному одеялу, свисающему с кровати. — Я уже был в кровати, веди меня в ванную, рожу ополоснуть, отлить там, и вообще. А потом тащи что-нить посущественнее водицы. Воды я и из-под крана нахлебаться могу. Да, и мяса кусок жареного, или там, котлет с десяток приволоки, а размазню свою сама лопай.
Кхакхана, подскочившая к Степану, чтобы помочь ему подняться с пола, всплеснула руками: — Ой, грызенька, как же на тебя роды-то подействовали, и разговаривать стала по-другому, аки гоблин какой...
Степан, которого последние несколько лет, иначе как "Гоблин" не называли, и даже дружки собутыльники не знали, как его зовут на самом деле, поморщился, некрасиво скривив прекрасное лицо эльфийки.
— Ну, пойдем, пойдем, радость моя в очистительную комнатку, тебе и правда, ополоснуться надо бы, а то пахнет от тебя, не иначе как орочьим вином, фу, гадость какая, неужели супруг твой сподобился и подсунул его тебе?
Приподнимающийся с кряхтением Голубок застыл, покачиваясь на четвереньках, глядя с интересом на ослиноухую женщину.
— Как ты сказала? Ор... Ур... Вином? Ну, слава яйцам, в этой дыре знают, что такое вино!
С неожиданной резвостью он поднялся на ноги, и решительно направился в сторону громадного стенного шкафа.
— Все, я ванную, должен же я знать, какое тело мне на складе выдали, а ты чеши за вином, да поживее, тащи сразу литра три, а то трубы горят, сил нет...
— Грызенька моя, — растерянно пролепетала Кхакхана, глядя, как Степан пытается войти в шкаф. — Но ты же не пьешь вина, да еще и оркского... Оно же просто яд для твоего нежного организма... Ты же опьянеешь сразу. О, Семиликая, я и половины не поняла, что ты мне сейчас сказала, но похоже, роды подействовали на твою несчастную головушку, и ты обезумела... Горе-то какое!
Не выдержав безуспешных попыток Степана изобразить одежную моль, Кхакхана процокав копытцами, подбежала и выдернула его из недр шкафа — Голубок как раз пытался задрать подол, чтобы помочиться на "свой", висевший там, свадебный наряд. Не давая ему опомниться, опытная няня потащила, явно находящуюся не себе подопечную за собой в очистительную, располагавшуюся в одном шаге от несчастного, едва не опозоренного предмета меблировки. Женщина даже не представляла, насколько "не в себе" находится ее драгоценная деточка...
Феня
После отвратительного действа в очистительной комнате, на меня навалилось полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Стараясь не прикасаться, засунула в еле держащиеся на жирных окороках убогие штаны, мерзкий отросток и, повернувшись, увидела, наконец, то, что я так боялась и хотела увидеть. Себя. В прошлый раз мне не хватило смелости рассмотреть нынешнее тело в подробностях, надеясь, что все происходящее сон, но теперь отступать было некуда. Это явь и с ней надо свыкаться, как и со своим телом. Подойдя поближе к, непривычной формы, покрытому разводами и пятнами, зеркалу, всмотрелась в свой новый облик. Смотрела долго, иногда закрывая глаза, переводя дух, и вновь, словно кидаясь в ледяную прорубь, открывала их, мучая себя, раздирая душу в клочья, пытаясь соотнести отражающийся кошмар с собой. Не получалось. Жуткое ощущение, что вот это чудовище попросту меня сожрало, и теперь я каким-то чудом могу смотреть наружу его глазами, не оставляло меня.
Все было еще хуже, чем я думала. Теперь я, Фенеритаэлимелия, дочь повелителя эльфийской Империи Сейбореана Филейкепилькеана Третьего, супруга Великого дракона Стибранта Златокрылого, Переднего Гнездового Империи драконов, возможно, мать его будущего наследника, уродливый тролль... Причем, тролль самец. Ростом на голову ниже меня, обычной, с кривым, круглым, раздвоенным посередине, как копыто свинтурса, носом, толстыми, самостоятельно скривившимися в привычной мерзкой ухмылке, губами, за которыми виднелись желтые зубы, прячущимися в глубине глазниц, мелкими, не пойми какого цвета, гляделками, и с почти полным отсутствием серых волос. Последнее почему-то добило, и временное равнодушие смылось, словно одинокая капля с окна проливным дождем, и этот самый дождь прорвался наружу. Рвано выдохнув, упала коленями на твердый, покрытый некогда блестящими плитками, пол, и скорчившись от ощущения, что меня раздирает на куски, зарыдала в голос.
Зачем, зачем я хотела для себя другой участи? Зачем проклинала родителя и супруга? У меня было все, что только может пожелать эльфийка, включая и собственное тело, а теперь? Ну да, у меня не было свободы, но зато я была собой! Рядом была Кхакхана, она обожала меня, и я относилась к ней как к матери, меня приняло и полюбило Гнездо, у меня были друзья, да и отец любил, по-своему... А мой Стергас? Как он без меня? Этот конь признавал только меня, и соглашался есть только в моем присутствии, когда я заболевала, или еще по какой причине не имела возможности присутствовать при его трапезе, то Стергас голодал, благо, он мог не есть по нескольку дней... Ясно же, что я нахожусь не в своем мире, тут даже воздух не тот, пустой, противный, вонючий, да и магия здесь совсем не та, что дома. Там она приятно ластилась к телу, обнимала, баюкала, дарила покой. а тут... Тут она зло пощипывала кожу, раздражала носоглотку, жгла глаза... О, Семиликая, о чем я раньше думала? Ну было мне плохо, сбежала бы, да и все... Впрочем, нет, сбежать я не могла, иначе расплачивался бы тогда весь эльфийский народ... Ну что ж, теперь — я свободна! Или свободно? Свободен? Ы-ы-ы...
Василина
Приняв боевую стойку — единственное, чему она научилась на уроках карате в свое время, Василина ждала, когда противник покажется на горизонте. Оный заставлял себя ждать. Ноги девушки уже дрожали не от страха, а от напряжения, вскинутые перед собой руки немели, запал сходил на нет, а Степан все не появлялся. Василина истово прислушивалась, слегка пошевеливая ушами — трюк, который она часто выполняла на спор, к звукам, доносящимся из ванной, но их, как и Голубка, тоже не было. Девушка опустила руки и принялась разминать затекшие пальцы, раздумывая, что же ей делать дальше. Тут, наконец, послышались долгожданные звуки, но вовсе не те, что ожидала будущая жертва насилия. Судя по всему, Степан... Рыдал? Да как горько, жалобно, проникновенно, что даже у испуганной и раздраженной Василины сжалось от сочувствия сердце.
Спустя несколько минут рыдания не стихли, а стали наоборот, еще горше, и Вася не выдержала. Крепко сжимая спасительный баллончик, она подкралась к ванной комнате, и заглянула туда. Прижимаясь спиной к унитазу, упершись руками в замызганный кафельный пол, Степан, глядя, почему-то, на свой, вывалившийся из штанов живот, горестно плакал, тихонько поскуливая, и иногда что-то шепча.
Раскрыв от изумления рот, Василина прислушалась, но до нее донеслись только отдельные слова: — "За что, не хочу, тролль, Семиликая, домой".
— Э... — помявшись, выдавила из себя Василина, кляня себя, что лезет со своим участием к этому отребью, но ничего не могущая с собой поделать, острое чувство жалости не позволяло, как того требовал инстинкт самосохранения, огреть по башке Степана, и попытаться спокойно выбраться из квартиры. — Слышь, ты чего, а?
Голубок, вздрогнув, поднял взгляд на девушку, и теперь пришел черед вздрагивать уже ей. На мгновение, Василине показалось, что вместо маленьких, опухших, насквозь пропитых глазок, на нее взглянули огромные изумрудные очи, сияющие мелкими золотыми искорками. По телу девушки наперегонки побежали мурашки, волоча за собой озноб. Вася непроизвольно обхватила себя руками, пытаясь согреться, не заметив, что выронила при этом баллончик, ощущая лишь, как погружается в этот бездонный, затягивающий взгляд. Но тут на прекрасные зеленые глаза набежали слезы, они моргнули, и наваждение кончилось — Василина вновь видела перед собой распустившего слезы и сопли алкаша.
— Жен... Простите, девушка, — хрипло выговорил Степан, вытирая слезы кончиками пальцев, аристократично, и даже, несколько жеманно. — Я не знаю, кто вы, и где я нахожусь, но поверьте, я не специально заняла это тело, и если вы сумеете мне помочь покинуть его, я с радостью это сделаю! Наверно, это было ваше существо?
— А? — окончательно растерялась Василина, чувствуя странную тягу присесть на пол рядом со сбрендившим Степаном. Несмотря на то, что больше метаморфоз с Голубком не происходило, в девушке поселилась прочная уверенность — перед ней не совсем Степан, тем более что, речи он вел совершенно не свойственные ему, хотя при сумасшествии и не такое случается. Страх перед мужчиной отступил окончательно — ну не мог внушать ужаса этот заплаканный индивидуум.
— Пп... Простите, вы, наверно, не понимаете мою речь, — огорчился Степан, и огляделся, явно что-то ища.
— Да понимаю я, что ты говоришь, хоть и ни фига не понимаю, что ты говоришь ... — выдавила, наконец, Василина. — В смысле... Ну, то есть... Тьфу ты! Что с тобой, Голубок? Белочка таки пришла, что ли? Или выпить не на что?
Степан
— Слышь, тетка, а где все? — звучно сглотнув кусок нежнейшего жареного с ароматическими травами филе неизвестного животного, и тянясь за сияющим при свете магических светильников, бокалом, хрипло поинтересовался Голубок.
Он сидел за ломящимся от неизвестных науке, но источающих сногсшибательный аромат, яств, столом, и под восторженный взгляд Кхакханы, насыщал истощенный двенадцатичасовым голоданием организм. После того как Степан был извлечен из шкафа, его, отчаянно сопротивляющегося запихнули в спрятанный в нише мини-бассейн, и под горестно-восторженные завывания — вот они, долгожданные грудь и прочие части женского организма, а не воспользуешься! намыли до скрипа. Нянюшка оказалась неожиданно сильна, и могла практически на весу удерживать извивающееся тело подопечной, и, жестоко не дав изучить себя, сделала свое мокрое дело. После чего, игнорируя нечленораздельные возгласы Степана, нарядила его в нечто воздушное, но непрозрачное одеяние, нежным водопадом облекшее еще горящее после очистительных процедур тело с плеч до пят, и отволокла к столу. О, да, эта женщина знала толк в удовольствиях! В этом Голубок убедился, плюнув на все непонятки, и наконец, расслабившись, валяясь на шелковых подушках у низкого недостолика, озирая продуктовое великолепие, и потягивая бесподобное, хотя и совершенно слабенькое вино, ощущая, как приятно покалывает размассированное, чистое и умащенное неведомыми смесями тело.
— Кто все, красавица моя? — напомнила о себе ушедшему в нирвану Голубку, Кхакхана.
— Ну, не знаю... Гарем мой... Тьфу ты, я ж баба теперь, — мысль о том, что он теперь женщина, более того — эльфийка Степан осознал, и принял неожиданно спокойно. А что? Ему по белочке в прошлый раз и не такое привиделось, эльфийка, все ж таки не гигантский стоглавый осьминог с пузырем наперевес, из которого бьет мощная струя самогона, смывающего к свиньям собачьим родной райцентр. Когда Степана отпустило в тот раз, перед глазами еще долго стояла самогонная волна, на гребне которой несло тетку Тоньку, а в ушах слышался собственный оглушительный рев. Больше всего тогда было жаль, прямо-таки до слез, потраченного на разрушение городка самогону...
— А, эти! Как их... Слуги! Бабки — девки, тот... здоровенный такой... Или это глюк был?
— Ох, милая моя, — тяжко вздохнула нянька, предусмотрительно отодвигая в сторону пятый по счету бокал с сильфидьим, так называемым, дамским, вином. — Что-то я тебя вовсе понимать перестала. Ну, какие слуги, сладенькая моя? Иль ты совсем память потеряла, после столь тяжкого для твоего организьму, труда? Гнездо ж само все делает, тут не бывает слуг. Работники дворовые — конюшенные есть, да, но кто ж их сюда-то пустит? А господин наверно, скоро тебя проведает, очень уж за тебя беспокоился, говорил, аура у тебя изменилась после того, как ты яичко-то снесла, не приведи Семиликая, дар свой потеряешь, али заболеешь...
— Господин — это... Этот... Как его... — замялся Степан, не решаясь произнести страшное слово. — Он... Муж? — наконец, еле слышным шепотом смог выговорить он, и зажмурив глаза, втянул шею в плечи.
— А кто ж еще? — громогласно изумилась Кхакхана, с тревогой поглядывая на воспитанницу. — Ох, милая моя, раненько, смотрю, ты встала, ох, рано... Ложись-ка, да поспи маленько, оно все на пользу будет.
Не слушая возражений Степана, няня нежной, но твердой рукой выдернула его из объятий подушек, и почти на руках повлекла в сторону ложа.
— Отпустите! Я не хочу в кровать! Мне знать надо! Да постойте же! — отчаянным рывком Голубок вывернулся из плотного кольца любящих рук, и, набычившись, уставился на нянюшку.
— Ох ти, горюшко мое... — тяжко выдохнула та. — Ну что тебе еще, болезная моя? Один вопрос и все, спать! Как отвечу, сразу же — сонное заклятие, и до завтрашнего утра в царство Жазувы отправишься, сны смотреть!
— Тет... Женщ... Э-э... А! — вспомнил, наконец, Голубок. — Шерхана! Если этот козел громадный мой... Он же такой здоровенный, падла! Как же он меня тогда того... Этого... Тр... Ы-ы-ы... — тихонько завыл он, не в силах назвать жуткое действо, должное, по его мнению, скоро свершиться.
Кхакхана ошарашено смотрела на эльфийку, даже не обратив внимания на то, что та извратила ее родовое имя. Только сейчас до нее дошел весь ужас ситуации — воспитанница совершенно потеряла память! Она не помнит даже элементарные вещи, кои знают даже только что научившиеся говорить младенцы орков.
— Бедная моя девочка... — всхлипнула няня, прижав ко рту ладонь, роняя зеленоватые слезы себе на грудь, и нервно постукивая копытцами. — Ее ж всему заново учить надо... — Откашлявшись, и взяв немного себя в руки, она, стараясь говорить спокойно, продолжила уже громче: — Он был такой большой, потому что как раз перед посещением твоей опочивальни летал с визитом к твоему батюшке, лично сообщить о твоем счастливом разрешении от бремени. А после превращения в истинную форму, драконам нужно время, чтобы вернуться к прежнему размеру. Они же, перетекая в человекоподобное тело, по размеру сперва не намного меньше драконьего. А к тебе он приходил где-то синм (минут) через сорок, думаю, сейчас он уже достиг своего обычного размера в этой форме. Если интересно, то обычно ты ему при этом достаешь где-то до груди.
Степан, прижавшись к сиреневой стенке, позабыв о ее прожорливости, замер, пытаясь осознать сказанное только что, и не справившись с задачей, пролепетал: — Вау... Дракон? Резиновый? Ха-ха-ха! У меня в детстве такой был, я с ним купался всегда. Пищал сильно, сволочь. Прям как ваш. Зелененький такой... А гоблины тут есть? Моя преле-е-есть, гы-гы-гы...
Место на стене, к которому прижимался бьющийся в истерике, хохочущий и рыдающий Голубок, пошло волнами, собралось складками вокруг него, принимая очертания его тела, словно бы собираясь поглотить его, но вместо этого мелко завибрировало, источая мягкое тепло и аромат, подозрительно напоминающий запах валерианы. Испуганная внезапным срывом воспитанницы, Кхакхана сама едва не завыла в голос от бессилия, растерянно топчась на месте, отчего по помещению рассыпалась громкая дробь, словно в спальню ворвался отряд кавалеристов.
— Грызенька моя ясная, да что же это! — глотая слезы, прорыдала она, с громким "Чпок!" оторвала его от успокоительной стены. Взвалив на плечо, в одно мгновение доставила Голубка до кровати, и аккуратно сбросила его на постель. Степан, не обращая ни на что внимания, корчился, запутываясь в одеялах, безостановочно ощупывал свое тело, и визгливо хохотал, перемежая истерический всхлипами, и бормотанием: — Тут выросло, тут отвалилось.... Драконы, мать вашу... Пищат, сволочи! Эльфы — гоблины, суки! Тонька, тварь!
Няня, едва слышно бормотнув что-то, провела рукой над едва виднеющейся из-под подушек и одеял эльфийкой, золотистое свечение окутало несчастную, и она, мгновенно расслабившись, уснула.
Феня
Второе мое пробуждение оказалось не в пример лучше первого. Настолько лучше, что сперва даже подумалось, будто все случившееся мне просто приснилось. Голова совершенно не болела, низ живота тянуло едва-едва, дышалось легко, да и воздух показался не таким отвратительным, как совсем недавно. Не открывая глаз, я робко опустила руку на живот, и бессильно уронила ее обратно — чрево по-прежнему было огромно. Хотя... Возможно, мне приснилось не только превращение в тролля, но и роды? Вероятно я все так же беременна?
— Сте... То есть, Феньк, ну как ты? — послышался рядом заботливый женский голос.
Я открыла глаза, увидела склоненное над собой встревоженное женское лицо с непривычными чертами, и мгновенно все вспомнила. К сожалению, все случившееся со мной вовсе не сон... Я в чужом враждебном мне мире, в отвратительном мужском теле — как оказалось, оно не троллье, а всего лишь человечье, у меня почти нет магии и... У меня появился друг? Не знаю... У меня их и дома-то было немного: Кхакхана, Гнездо, дядя Чероджипус, Селявинтий и балконь Стергас. А тут — не успела понять, что к чему, и уже друг. Что эта девушка именно друг, сомневаться не приходиться, я же вижу разливающееся над ее головой сияние неуверенности, заинтересованности, восторга и симпатии. Хотя бы частично ауры видеть я начала вновь...
Как же она вчера верещала, когда поняла, что я действительно та, за кого себя выдаю... Впервые тогда порадовалась, что у меня не мои родные уши, а местные, которыми я слышу в несколько раз хуже, чем обычно. Не понимаю, почему она поверила в то, что это безобразное, раздувшееся мужское тело — эльфийка, ведь я до сих пор сама в это не верю. Хотя люди, особенно лишенные магии, они ведь как дети, готовы верить любому проявлению чуда, даже если это простые кибиточные фокусы. Правда, в этой девушке... Василиине, да, так кажется, она представилась, чувствуется что-то такое... Чуждое, непривычное, но при этом одновременно и какое-то родное. Когда она склонялась пониже, меня охватывало такое чувство, будто я нахожусь рядом с почти опустевшим Источником, на дне которого еще плещутся остатки незнакомой мне магии. И это было облегчение, уж больно агрессивно относилась ко мне магия здешняя, слабо витающая вокруг. Подозреваю, что девушка попросту видела меня настоящую, сквозь эту мерзкую плоть, судя по тому, как она иногда сощуривалась, всматриваясь, словно пытаясь рассмотреть расплывающиеся черты.
Вчера, наплакавшись прямо там, в мерзком очистительном помещении, и там же выложив все, что произошло со мной, и внезапно поняв, что мне верят и хотят помочь, я, неожиданно для самой себя начала засыпать. С огромным трудом, и то, благодаря исключительно помощи замечательной чело... девушки, смогла добраться до крохотного, жесткого и до невозможности неопрятного ложа. Впрочем, в тот момент все это меня интересовало в последнюю очередь. Уснула мгновенно и снилась мне, почему-то, музыка. Странная, совершенно непонятная, но хорошо ложащаяся под слова, которые я никак не могла вспомнить...
— Феня, ты еще здесь? — слегка настороженно поинтересовалась Василиина, не дождавшись ответа на свой вопрос. Судя по всему, она начала переживать, как бы в это тело не вернулся прежний хозяин. О, Семиликая, если бы это было так! Ведь тогда бы и я вернулась в свое!
Рвано вздохнув, я прохрипела: — Да, даета* Васиилина, я здесь, к сожалению...
— Да ладно тебе, к сожалению! — радостно воскликнула девушка, сдергивая с меня покрывало. — Это ж такая круть — был алкаш-извращенец и — бац! На его месте прекрасная эльфийка! Это ж кому расскажешь — не поверят! Сразу в дурку закатают, обоих! А жаль...
— Да, прекрасная... — окончательно опечалилась я, пытаясь сесть, против чего насквозь пропитое жирное тело отчаянно запротестовало и, пользуясь случаем, заявило о своих потребностях. — Да что же это! Хэиаки* недобитые, мне опять надо... Надо... — от стыда я громко икнула, подпрыгнув от неожиданности. И... И... Этот проклятый организм самостоятельно издал куда более непристойный, мерзкий, и просто оглушительный звук. Я была на грани очередного обморока из-за такого невероятного попрания приличий. Мало того, что выругалась, так еще и издала непристойные звуки — один другого хуже! Кажется, мне остается только одно — шагнуть с крыши Гнезда в пропасть. Но есть ли здесь подобные высоты? Долго придумывать, как получше бы это проделать, мне не позволил этот отвратительный орган под пузом. Что он хотел, я толком понять не могла: то ли в очистительную комнату, то ли... Со стыдом взглянула на маячившую поблизости, под тонким неизвестным материалом женскую грудь — чужую грудь! — и тихонечко взвыла, пугаясь собственных ощущений. Рука сама потянулась к напряженному месту, и, словно ужасаясь собственных действий, спряталась за спиной.
— Да ладно, подруга, не парься! — попыталась успокоить меня, внимательно следившая за каждым моим движением, Василиина. — Идем, я провожу, тебе эта комната очень хорошо знакома, поди, не один час, как две дуры, вчера там проторчали. А у мужиков такая проблема вечная по утрам, не напрягайся, тем более, что этот козел вчера, как обычно, поди упился что свинья, вот организм и очищается от токсинов, выводя их самым простым способом. Пошли, пошли, расслабься. Только не прямо здесь, ладушки? Не плачь же, ну! Пошутила я, пошутила... Мы им всем еще покажем. Вот пописаем и покажем...
________________________
Даета — обращение к высокопоставленной молодой женщине человеческой расы. К мужчине — дает. (Е, а не ё!))
Хэиак — отвратительный зверек, мелкий грызун, аналог нашей мыши, с ярко-розовой чешуей покрытой вонючей ядовитой слизью.
Степан
Целые сутки. Степан находился в этом дурдоме уже целые сутки. За это время он успел подружиться с Замком — оказывается, тот просто балдел, если просунуть в одну из ниш руку и чухать его там. Секрет этот Голубок открыл совершенно случайно — когда простукивал все вокруг в поисках потайных погребков и, споткнувшись, приложился от души о стенку и без того слабой головой. А чтобы не упасть, оперся, естественно, о ту же стенку рукой. Конечность незамедлительно и уже знакомо, провалилась, Степан судорожно сжал, где-то в недрах стены, кулак, и тут из-под шелковой обивочной ткани, донесся довольный утробный стон. Разумеется, Голубок руку свою тут же выдернул — он же не совсем идиот! Не хватало еще остаться одноруким для полного счастья! Пусть этот организм и не родной, так-то в принципе, потеря его запчастей Степана не волнует, но кто знает, сколько ему тут придется еще куковать?! А с одной рукой, знаете ли, крайне неудобно должно быть. Ни пузырь нормально открыть, ни...
Впрочем, с этим "ни", Голубок тоже ознакомился. Налившись, насколько ему позволили, слабеньким местным винишком, отоспавшись — и проснувшись без малейших признаков похмелья, он в полной мере прочувствовал, что означает выражение "Все включено". И на этом полном расслабоне Степану захотелось бабу... А поскольку в нынешнем положении у него под рукой была только одна баба — то есть, он сам... Но у него ничего не получилось! Абсолютно! То ли эта дохленькая эльфийка, в теле которой он оказался, была попросту фригидна, то ли она еще не пришла в норму после этих... Родов, то ли Голубок попросту не умел пользоваться предоставленной ему системой, да только сие желание, как оказалось, у Степана было чисто психологическое.
— Не работает, сволочь, — расстроено пробубнил он, выходя из зала, под кодовым названием "очистительная комната", куда экспериментатор перебрался в отчаянной попытке удовлетворить свои инстинкты то ли самца, то ли самки, не сумев добиться успеха в постели.
Так что этот пункт Степан осуществить не смог. А вот Замок, несмотря на то, что точка "G" у него, вроде бы, была постоянная — во всяком случае, прежняя хозяйка тела, для того, чтобы порадовать Замок, или, как он назывался — Гнездо, должна была подходить к одному и тому же месту — к очаровательному цветку недовинишни, вышитому на обивке около драгоценного зеркала привезенного ею с родины, — гонялся за лаской от Степана повсюду. Где бы ни приостановился в задумчивости Голубок, тут же рядом размягчалась стенка, соблазнительно подрагивая и приглашая погрузить туда свои передние конечности. Когда Степан второй раз провалился в такую лакуну, и начал дергаться, в попытках освободиться, то ощутил, кроме урчания, послышавшегося со всех сторон, еще и приятный массаж, отозвавшийся во всем организме. Это было не совсем то, что он добивался, забегая в "ванную", но что-то очень похожее. И тогда он рискнул уже специально пошевелить внутри стены пальцами. Создавалось впечатление, будто он щекочет мягкое, но плотное, очень приятное на ощупь желе. В третий раз, когда уже знакомое дрожание стенки возникло около него, он храбро сунул руку в него сам.
Заодно, кажется, Замок улавливал его собственные желания, и то прибавлял температуру, если Степан мерз, то убавлял, если ему было жарко, и создавал сквознячок, то окутывал дивными запахами свежего первача... Но на следующий день пребывания в ином мире, случилось нечто поистине чудесное: Замок, уловив главное и самое горячее желание обновленной хозяюшки, открыл Степану потайной проход в винные погреба!
И с этого момент у Степана началась совсем новая жизнь. Собственно, с тех пор прошел всего час, но этот час был для Голубка поистине счастливым. Эльфийское вино, троллье, оркское, гномья самогонка, всевозможные настойки на лечебных и ядовитых травах, на всевозможном помете местного зверья и даже рыб — предназначенных для луженых желудков орков и гоблинов: бесконечные ряды сосудов, наполненных этой амброзией, Степан обследовал, обнюхивал, обходил дозором, не зная, с какого начать. Он впал в эйфорию: как оказалось, ему было не обязательно причаститься ко всем этим, несомненно, божественным напиткам — пока что ему было достаточно чувствовать себя обладателем всего этого богатства. К тому же от дегустации его останавливала одна мысль — он не знал, что может, без вреда для жизни, употреблять. Вероятно, благодаря нахождению в чужом теле, а возможно тому, что в кои-то веки его мозг был свободен от алкогольного дурмана, Степан, впервые за много лет начал мыслить не только трезво и ясно, но и вполне разумно. Впрочем, если учесть, чем закончилась для него последняя дегустация, то... Кто знает, куда его может перекинуть дальше, случись что. И перекинет ли вообще?
Советоваться с Замком было бесполезно, тот не мог знать таких подробностей, да и вряд ли смог бы как-то озвучить необходимую Голубку информацию, потому, полюбовавшись напоследок на уходящие в бесконечность ряды бочек, бочонков, бутылей, каких-то огромных сушеных полых овощей, несомненно, заполненных очередным нектаром, Степан, тяжко вздохнув, вышел вон. Точнее, выбрался через крохотную, неприметную дверцу, показанную ему Замком самой обычной светящейся стрелочкой. Голубок не знал, куда ведет эта дверца, но надеялся, что там он сможет найти того, кто разбирается в спиртном и его воздействии на хрупкие эльфийские организмы. Во всяком случае, прося Замок ему помочь, он сказал, что хочет оказаться там, где можно перетереть за жизнь.
Сделав буквально один шаг, он оказался... В оружейной. Огромное помещение, заполненное таким количеством холодного оружия, что у Степана запестрело в глазах, внушало трепет и почтение, отзывавшееся где-то внутри зрителя жутковатым, но в то же время восхитительным трепетанием.
— Охренеть! — с трудом выговорил Голубок, вращаясь вокруг своей оси, глядя на такие же бесконечные ряды оружия, как ранее — алкоголя. — Вот это да... Ну, все, теперь-то я без своего верного меча, слушающегося только меня, не уйду!
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
