— Что неправильно? Что вы выехали на связях, подкупе и родстве с Алином? К вам уже проявили милость, когда оставили в живых и позволили сохранить статус. Ваша светлая родня пошла в уплату, и нет, не благодарите, вам даже не потребовалось ничего делать, — Миль прошел мимо, чуть замедлившись, и доверительно прошептал: — Зато теперь их имущество полностью ваше. Вы вашей семейственностью достали, достали, всех бесконечно достали.

Михаэль с бессильной яростью смотрел ему вслед. Что он мог сделать? Когда корабль с изгнанниками достиг места ссылки, светлые Наро были уже мертвы.

* * *

— Среди изгнанников была очень высокая смертность в первые недели. Я бы сказал, даже невероятно высокая. Старики, дети.

— Старики, маленькие дети, те, в ком светлая искра зажигалась слишком долго и медленно, — поправил Шеннейр. Я молчал, и он продолжил — не оправдываясь, а объясняя, словно несмышленому ученику: — Те, кто умер бы все равно, но до последнего тянул бы силы из остальных.

— Вы клялись, что оставите им жизнь.

— Я сохранил жизнь вашим светлым. Я защитил общину от раннего голода, от внутренних противоречий, от тех, в ком не прижился светлый дар. От слабых. Вы хотели светлую общину — вот ваша светлая община. Вам нужны были светлые — и я их спас.

И все остальное было неважно. Неважно.

— Но зачем вы убили светлых Наро?

— За них, — ответил он не сразу, — можете требовать отступные. Семейка Наро мне просто надоела.

Глава 2. Песочные замки. Праздник

Михаэль Наро выглядел совершенно как живой. Кровь, залившая доски пола, уже успела засохнуть, и свечи, стоящие на углах семилучевой звезды, погасли. Михаэль лежал прямо в ее центре; стазисная печать полностью окутывала его тело, легким, едва заметным переливающимся саваном. Смотреть на застывшее лицо было странно; что остается, когда тело покидает жизнь?

В комнате было очень тихо.

— Ненавижу самоубийц, — от души высказал Шеннейр, резко развернулся и вышел. Эта фраза сломала молчание, и помещение сразу наполнилось шепотом и шорохами.

Маленький особняк рода Наро стоял на окраине Кипариса. Два этажа, несколько комнат и большая гостиная, закрытая и запечатанная. Последнее, что осталось от владений светлой ветви — темные Наро сохранили дом, не став продавать, и подготовили к прибытию родни.

Сейчас мы были в гостиной.

— Может быть, это все-таки убийство? — я с надеждой посмотрел на высших.

Тогда можно найти и покарать преступников. И все будет не так бессмысленно как... это.

— А, что? — Нэттэйдж на мгновение отвлекся от прослушивания донесений и приподнял наушники. — Нет, светлый магистр, мы совершенно уверены.

Семью Наро допрашивали в соседней комнате. Я не думал, что они замешаны — и по их словам, они ничего не видели, не слышали, крепко спали — но вряд ли они могли ничего не предполагать.

— Смотрите, магистр, — Гвендолин прекратила постукивать пальцем по губам и провела ногтем по стазисному полю, указывая на тело и на вырезанные на руках знаки. — Это известная форма ритуала. Посмертное проклятие, которое кормится кровью, плотью и, в заключение, жизнью. А вот это схема, "пустынная звезда", не самое распространенное пожелание...

— "Пустынная звезда"?

— Одиночество и несчастье во всем.

— Для кого?

Гвендолин плавно повела рукой, указывая на закрывшуюся за темным магистром дверь, а потом, так же молча — на Миля.

Что происходит с телом, когда человек умирает? Тело — это всего лишь вещь. Обертка, в которую попытались завернуть оружие. Тетива, которая спущена с момента смерти — единственный шанс на удар, который есть у обычного мага. Михаэль Наро мог бы сражаться, пока оставался жив, мог бы мстить или даже вызвать Шеннейра или Миля на дуэль — но не надо пустых фантазий. Такой маг, как он, для высших был всего лишь смешной помехой.

— Глупые полукровки считают, что это страшно, — саркастически хмыкнул Миль. — Какие первостатейные сентиментальные сопли.

— Вам не страшно?

Заклинатель едва не расхохотался в голос:

— Вы знаете, сколько раз меня проклинали? А не проклянешь темного магистра Шеннейра — считай, умер зря. Шеннейру только от одних светлых обещаны страдания на сотни жизней, а он, как видите, жив и не страдает... — он внезапно умолк, и продолжил уже без веселья: — Если не считать, что светлые обратили свои мольбы к светлому Источнику, а светлый Источник создал вас.

Смерть рядового темного мага не привлекла бы внимание высших — просто она была первым событием, произошедшим после переезда. И первая такая смерть — в гильдии под моим началом.

Случившееся не воспринималось серьезно; даже когда я смотрел на звезду, на кровь и на тело, на стазисное поле. Гибель Михаэля была слишком внезапной, бесполезной, и предотвратить ее было так легко. Я должен был предугадать, что для ашео с их клановостью весть о гибели родственников — весть, что они так и не выполнили свой родственный долг до конца — должна послужить сильным ударом. Ашео импульсивны, установить за Наро слежку, предполагая, что они могут вытворить нечто глупое — дело минуты. Но Наро волновали меня в последнюю очередь, а высших не волновали совсем. Они были слабыми рядовыми магами, а значит, не имело большой выгоды их беречь. Я мог бы помешать, но я ничего не сделал.

— Что теперь будет?

— Мы отнесем тело к корням волшебного замка, и тот его поглотит, — Гвен плавно пожала плечами. — Маги принадлежат гильдии даже после смерти. Не печальтесь, наш магистр. Никто не может знать, что у человека на сердце.

— Естественный отбор, — вставил Миль. — Если такие нежные, шли бы к светленьким. Кстати, Рейни, сходите к остальным и намекните, что если они продолжат в том же духе, то семья Наро закончится быстро. А то обиделись они... смертельно.

И фыркнул, вновь едва сдержав смех.

Гвендолин излучала только холодное любопытство; Нэттэйджу происходящее быстро наскучило, и высший полностью ушел в то, что передавали ему по наушникам, продолжая удерживать на лице вежливую печаль.

— Что случилось? — Матиас прекратил пялиться на тело и беспомощно уставился на меня. — Почему он умер? Кто его убил? Мы будем мстить?

Весь его крошечный опыт не позволял понять. И я не знал, что ответить.

— Короче, у меня полно дел, — Миль нетерпеливо посмотрел на часы, и с раздражением кивнул на труп: — У него-то, в отличие от нас, проблем уж точно нет.

В комнате, где вели допросы, на краю стола лежал рисунок. Гравюра: огромное черное колесо, окруженное пламенем, мчится по городу, руша дома и давя маленьких человечков. На заднем плане — пылающие развалины.

— Это они так изображают Шеннейра, — пояснил мне помощник следователя. — Еще с островных пошло.

Держу пари, что это даже не посчитали нарушением закона. Темных трактовка устроила.

Из Нэтара меня все же выселили.

За время плавания вещи аккуратно перенесли из особняка в личные покои, и создавалось впечатление, что даже разложить попытались в том же беспорядке. То, что в них копались посторонние, не то чтобы оставляло равнодушным — я прекрасно понимал, что в темной гильдии у меня нет ничего своего, точнее, нет ничего, что темные не могли коснуться или забрать.

Зато теперь у меня есть светлые. Полностью мои. И темным не стоит пытаться отобрать их.

Гора документов на столе осталась в целости и сохранности, и увеличилась в размерах. Я поочередно открыл ящики, проверяя содержимое, дошел до последнего и захлопнул, покачав головой. Папка с надписью "Эршенгаль" пылилась у меня в самом низу, а теперь ее положили в самый верхний ящик, тщательно протерев корку. Настойчивость внутренней службы умиляла, но причины, по которым я делал те или иные вещи, не менялись.

Сортировка бумаг успокаивала. Переговоры шли ни шатко ни валко: перебрасываться посланиями через границу было не столь уж удобно, и теперь время тянули Северные, требуя то светлого магистра, который пришел бы к ним в одиночку, то пропуск на нашу территорию для посольства, почему-то сплошь состоящего из боевых магов. Темные, в свою очередь, предлагали доказать коалиции, а светлые ли они — приличные светлые, как известно, по чужим странам с оружием не шастают. То, что Джезгелен не брались утверждать так сразу, яснее прочего показывало, что там еще не все конченые.

А у обычных людей были свои дела и заботы. Города Аринди спорили за статус столицы.

Столица Полынь пала; за высокое звание теперь боролись Кипарис, ведущий город Побережья, и Шафран, промышленный гигант севера и востока. Безопасный восточный предел сильно поднялся в последнее время. Шафран, Шалфей, Таволга, бывший режимный поселок Семицветье, вопреки милой каждому ариндийцу традиции названный не растительным именем, а в честь иногда выпадающего там снега и дыма из труб обогатительного комбината. Очищающие фильтры, поставленные еще светлыми, никто не менял.

Про Кипарис говорили, что там одна рыба, скалы и серпантины и расширяться ему некуда — на что побережные жители ехидно отвечали, что статус культурной столицы уж точно за ними, у них из окна волшебная гильдия видна, а у Шафрана — только прекрасные трубы Звезды Повилики. За каждым городом стояли разные земли, разные народы и разные традиции. Неприятно осознавать, что мою страну разрывало надвое. Но мы справимся, мы светлые, мы справимся...

Нэттэйдж прислал регламенты по убежищам. Я прочитал их раз, я прочитал их два, открыл дверь, перечитывая на ходу, и едва не попал дверью по Матиасу.

Матиас сидел под дверью, вытянув руки, сплошь покрытые лентами ожогов. Следы от ядовитой медузы были знакомы; обычный человек сейчас бы орал от боли. Обычный человек пошел бы в медблок, а не сидел у меня под дверью.

— Она л'жала в луже, — Матиас глотал звуки, и взгляд его выглядел расфокусированным. — Такая цв'тная. Я взял ее... чтоб выкинуть... кинуть... В море обратно...

— Бедняга, — я взял его за руки, формируя целительные печати и стараясь не думать, что яд медуз может выжигать нервную систему и останавливать сердце. — Со мной тоже такое было. Но зачем?

Кто же из детей островитян не хватал ярких медуз. Родители тогда звали лекаря с другого склона Маро.

— Светлые маги, — неожиданно четко ответил Матиас. — Должны иметь дело с медузами.

Приехали. Если я говорю с медузами и прочими тварями с щупальцами, это вовсе не значит, что так должны поступать остальные. Мне не больно и мне все равно, с кем говорить.

Привлеченные отпечатком боли, к нам подошли светлые, поддерживая мое лечебное заклинание. Это получилось у них просто, естественно...

Матиас подобрался, оскалившись, будто перед броском. Это произошло очень быстро; я едва успел увидеть и осознать, и еле остановился, чтобы не врезать ему по зубам. Какое право эта бешеная тварь имеет щериться на моих людей...

Остановить мысль я не успел. Матиас притих, вжавшись в стену, и я понял, что он старается отодвинуться от меня. Светлые не поняли, что произошло; мне хотелось приказать им держаться на расстоянии, но они не были в опасности.

Один из общих залов в светлом блоке находился на нулевом уровне, и прозрачные двери выходили прямо на галечный пляж. Большие коробки с переговорными браслетами уже принесли, и я принялся раскладывать артефакты на столах.

Командир Бринвен занималась множеством дел одновременно: помогала мне, следила за каждым, кто входил, и контролировала все передвижения. Я знал, что в той, прошлой жизни, волшебница работала спасателем, и это накладывало отпечаток. Командир Кайя поправлял браслеты так, чтобы они лежали ровно в ряд. Двигался он замедленно: с момента отплытия с острова неназванный глава общины практически не вставал с постели, крайне тяжело перенося переезд. Подозреваю, дело было в пройденном ритуале гашения дара — гашение дара что-то ломает в структуре человека, обрывает нужные нити. Внешне светлый совсем не обращал внимания на людей, но я не мог отделаться от ощущения, что он расставляет их в правильном, гармоничном порядке.

Наконец собрались все, без суеты и шума, без разговоров и даже случайного обмена фраз, и я провел рукой над артефактами:

— Это переговорные браслеты. Вы всегда можете связаться с вашими кураторами в убежищах или со мной. Пожалуйста, берите каждый для себя.

Они подались вперед, но так и не сдвинулись с места.

— Берите, какие нравятся, — я обернулся и получил прекрасную возможность полюбоваться, как застопорило даже Кайю с Бринвен.

— Берите любые, — я старался не выдать подступившую тоску. Все браслеты были разными. Они не могли выбрать.

Только теперь люди один за другим начали подходить и забирать артефакты — как требовал их магистр, любые, наугад. Я бы мог вручить браслеты каждому в руки, но эксперимент не стал бы так показателен. Переговорные браслеты регулировались по обхвату и были всего лишь инструментами — нет, их внешний вид вовсе не важен — но никому из сотни с лишним человек не захотелось взять себе нечто однотонное или цветастое, с гравировкой или без? Никому даже не интересно подобрать себе вещь, которая отличается?

Я не должен показывать, что недоволен. Они не сделали ничего плохого. Они слышат мои эмоции, и магистр не должен внушать своим людям вину. Магистр не должен...

— Что мы сделали неправильно? — спросил Кайя, когда последний человек покинул зал. — Скажите, магистр. Мы все исправим и переиграем заново.

По дороге в Нэтар ко мне привязался Иллерни. Иллерни тянуло поговорить об Островах. Острова он внезапно хвалил, но лучше бы ругал.

— Печально, что вашу родину на материке считают дальней окраиной, а их жителей — совершенно чуждым народом. Но, скажу я вам, Острова можно не только благополучно интегрировать в общество, с Островов в некоторых вещах можно брать пример! В отличие от социального бардака, что у нас творится на северных территориях, на побережье, только Острова показывают нормальные семейные отношения, искреннюю привязанность и заботу о детях. Смотрите, какая прелесть:

Посмотри на небо, крошка,

Пусть плывет все дальше лодка

И качается немножко,

Унося на край земли.

Звезды яркие такие — только руку протяни... Какой теплотой пронизаны...

— Это погребальный плач.

Иллерни резко замолчал.

— Да? — и зашелестел бумагами. Молчали мы до самого конца пути, пока темный, не поднимая головы, коротко бросил: — Агрессия Ньен на наших границах неоспорима. Аринди бережет своих граждан, и пассажирских рейсов на Острова не будет.

Когда я вошел в кабинет, Нэттэйдж возлежал на кушетке, а у ног его сидела девушка и играла на цитре. Под музыку глава внутренней службы жег гербовые бланки.

Прийти в восторг от столь наглого уничтожения компромата я не успел, вовремя заметив, что гербы на бланках — Ньен. И сжигает темный требование о выдаче.

— Нэттэйдж, а что вы такого сделали своей родине, что она вас забыть не может?

— Родина, светлый магистр, ничего не забывает. Можно сбежать из Ньен, но Ньен побежит за тобой, — Нэттэйдж щелкнул пальцами, развеивая бумагу пеплом. Девушка с цитрой бесшумно встала и покинула комнату. — Всего лишь забрал свой вступительный билет — для Аринди и для темной гильдии.