Джон, хотя и имел право носить военную форму, не стремился всегда и везде её надевать. Тем более — когда рядом была Дэйна. Ей было приятно, что он не отделяет себя от неё мундиром, хотя не могла отрицать, что военная форма Джону была очень к лицу. Несколько раз Дэйна ловила себя на мысли, что Джон словно родился в этой форме, что он воин не по внешности, а по сути, причём воин особый, высококлассный.
Вдвоём они ходили по паркам, скверам и говорили. Когда — вполголоса, а когда — шёпотом. Конечно же, Джон обнимал Дэйну, и она обнимала его. Они, конечно же, целовались и Дэйне поцелуи Джона всегда нравились. Она была уверена и даже убеждена, что и Джону очень нравится, когда его целует она, его Дэйна. Она знала, что у неё есть Джон, для которого она — ценность и цель, а не средство. В общении с ней Джон был прост, но Дэйна всегда остро чувствовала, что за этой внешней простотой стоит сложность внутреннего мира Шепарда. Если уж она для него была загадкой и тайной, то не меньшей загадкой и тайной был для неё он, её Джон, которого она часто, наедине называла 'Джонни' или 'Джо'.
Во время больших летних каникул в перерывах между сборами, тренировками и выездами они выкраивали несколько дней и исчезали, уезжая или улетая на острова. Там Джон и Дэйна часами плавали, загорали и, конечно же, говорили. Об очень многом. Как внимательно Джон выслушивал её. Как он молчал. Кивал и только репликами, короткими фразами подтверждал, что он услышал, понял и запомнил всё, что она сказала. И ведь действительно он многое запоминал и правильно, очень правильно понимал сказанное ею. Конечно же, он наслаждался тем, что Дэйна... обнажена. Почти полностью, в рамках приличий, конечно, но — обнажена. Его ласкающий взгляд Дэйна помнила до сих пор. Ничего оскорбительного, ничего насильственного. Она — спортсменка, он — воин, так что толк в физической подготовке оба знают. Джон, как видела Дэйна, мускулист, но — в меру. Никаких бодибилдерских ухищрений — только самое необходимое и достаточное.
Детдом остался позади. Дэйна до мельчайших деталей запомнила тот вечер, когда после окончания выпускного бала, она и Джон вышли за ограду детского дома с рюкзаками и сумками. Оба уже слишком хорошо понимали, что в детдом они уже не вернутся. Впереди — взрослая жизнь. У обоих в карманах — сертификаты на квартиры с минимумом мебели и самых необходимых, на первое время, конечно, вещей. У неё скоро — выезд на очередные тренировочные сборы: на декаду, может быть — на две недели, а у Джона — призывной пункт.
Несколько дней они обустраивались в своих личных квартирах, а потом... Потом Дэйна увидела Джона в солдатской форме. Увидела — и поразилась, насколько её первое впечатление оказалось верным. Джон — человек армии. Для него армия — дом, для него она — семья. По самым разным причинам, конечно, но насколько же он отличался от того лопоухого подростка, впервые примерившего настоящую каску и настоящую, пусть и не по росту и не по размеру, но самую настоящую военную форму. Теперь, на плацу призывного пункта перед ней стоял уже не подросток, не юноша. Перед ней стоял мужчина. Мужчина с большой буквы. И она радовалась. Радовалась тому, что Джон обрёл свой собственный путь в этой жизни, что он нашёл своё призвание. Истинное призвание.
Джон уехал в учебную дивизию, проходить полный, большой курс молодого бойца. Уехал подготовленным к армейской жизни, к её трудностям и сложностям. Уехал, но Дэйна по-прежнему ощущала его любовь, внимание и заботу.
Какие письма он ей писал почти каждые три дня! И когда только успевал? Она, гражданский человек — и то не понимала, зная, что режим дня у молодых воинов и нагрузки не оставляют много свободного времени. А Джон... Он успевал ей писать и большие письма и записки в пару строчек. И каждое такое письмо для Дэйны было... Наверное, сравнение с бальзамом будет слишком общим и неконкретным, но... Наверное, в том числе и бальзамом. Ведь и Дэйна тоже работала интенсивно. Она именно работала, ведь профессиональный спорт — это, прежде всего, работа. Тяжёлая, трудная, напряжённая. Работа. И огромный труд.
Тренировки, сборы, отборочные турниры, соревнования. Всё это было. А ещё — режим и диета. Потому что только так можно стать быстрее, прыгнуть выше и сделаться сильнее. Для того чтобы одержать очередную победу. Не просто поучаствовать в соревнованиях любого уровня, а именно победить. Одержать спортивную, честную, но — профессиональную победу. Дэйна знала, что Джон радуется её спортивным успехам, чувствовала его поддержку, понимала, что для него важна любая весточка от его Дэйны. Именно 'его Дэйны'. Она с давних пор считала, что уже 'занята'. Она — девушка Джона Шепарда. И её не интересовали близкие отношения с другими молодыми людьми. Да, у неё немало знакомых среди юношей и мужчин, но она сумела поставить себя так, что только Джон для неё — самый важный и самый нужный.
Через несколько месяцев Джон приехал из учебной дивизии в краткосрочный отпуск. Приехал — и сразу переоделся в гражданское. Дэйна до сих пор помнила фразы из письменного приказа о предоставлении Шепарду этого отпуска: 'за отличные успехи в освоении техники и оружия, за отличные результаты в боевой подготовке'. Отпуска из учебных подразделений, как знала Дэйна, поднабравшаяся профильной информации из Экстранета и из разговоров с подругами и жёнами уже отслуживших срочную службу парней, давали крайне редко. И Джон удостоился этой чести и этого права. Приехал — и сразу переоделся в гражданское. Чтобы быть к ней ближе, к своей Дэйне. Тогда и у неё выдались несколько свободных дней в напряжённом спортивном графике. Они посвятили это время общению друг с другом — почти везде ходили обнявшись. Дэйна улыбалась и радовалась: она была счастлива видеть и чувствовать своего Джона. Счастлива знать, насколько он возмужал, насколько он повзрослел.
Они до поздней ночи наслаждались видами ночных городов и поселений. Два часа смотрели ночное 'шоу фонтанов' под чарующую классическую музыку. Дышали свежим ночным воздухом и погружались в чуткую ночную тишину. Молчали и говорили. Опять — шёпотом и вполголоса. Почти никогда — в полный голос. Им не нужно было говорить громко: они отлично слышали и ещё лучше — понимали друг друга.
Дэйна подарила Джону свой портрет. Написанный известным художником. Карандашный. Чёрно-белый. Джон сказал, что он хочет иметь именно такой портрет своей Дэйны. И она поняла его правильно. Наверное, он прав. Сам, если потребуется, сделает этот портрет цветным в своём воображении. Ведь тогда он будет вспоминать её. Разную. Любящую с помощью контактных линз менять цвет своих глаз, не любящую вычурности и крикливости в одежде, искреннюю в своих чувствах и эмоциях. Строгую и последовательную в жизни и в отношениях.
На этом портрете она улыбалась. Улыбалась естественно. Художнику удалось поймать такой момент. Живописец не заставлял её часами держать на лице эту улыбку — он её запомнил и очень точно изобразил. Джон был счастлив. Не просто доволен — счастлив получить такой портрет. И Дэйна была рада доставить Джону удовольствие. Пусть этот портрет будет у него. А она будет чувствовать, когда Джон посмотрит на этот портрет, когда вспомнит её, свою Дэйну.
Тогда, в тот отпуск они впервые провели вместе ночь. И Дэйна поняла, что её первая, детская любовь, её подростковая влюблённость стали чем-то большим. Может быть, ей всё же удалось избежать неминуемого в большинстве известных случаев разрыва взаимоотношений? Возможно, но сама Дэйна считала, что ей и Джону удалось нечто большее: они оба превратили, а может быть — трансформировали свою первую любовь в любовь совершенно взрослую, ответственную, истинную. Джон по-прежнему берёг Дэйну и она знала, что он никогда не пойдёт по отношению к ней ни на какое насилие. Да, и он, и она предохранялись. Дэйне казалось, что так, как предохраняется Джон, вряд ли будут предохраняться большинство знакомых ей молодых людей. Джон категорически не желал осложнять жизнь Дэйне, понимал очень чётко и глубоко, насколько тяжело будет его подруге совмещать беременность и большой профессиональный спорт. Любая задержка с участием в сборах, тренировках, отборочных соревнованиях — и придётся очень многое восстанавливать, а часто — и начинать с азов. Он не хотел, чтобы Дэйна страдала из-за невозможности удержаться на прежних высоких позициях в рейтингах профессиональных спортсменов, не хотел ставить под удар и без того короткую её спортивную карьеру и Дэйна восхищалась Джоном ещё больше и ещё острее.
Для Джона спокойствие, свобода и безопасность подруги были важнее удовлетворения чисто мужских желаний. Дэйна с удивлением раз за разом отмечала, что Шепард может спокойно и свободно обойтись без следования стандартному сценарию. Он оказался способен заменить чисто плотские отношения многоцветьем платонических, прежде всего — глубиной понимания подруги, уважением к её внутреннему миру, к её личности.
Думала ли она тогда о детях от Джона? Странный вопрос, конечно же, думала. Потому что верила, доверяла Джону и любила его. Знала, понимала и чувствовала, что он любит её и доверяет и верит ей. А для семьи это — солидный и прочный фундамент, это — необходимая основа для рождения и воспитания детей. Счастливых детей. Знающих, что родители любят друг друга и верят друг другу.
Она не раз представляла себя с ребёнком на руках. Ребёнком от Джона. Его сыном. Или — его дочерью. Всё равно. Она была готова забеременеть и родить ребёнка уже сейчас, за десяток с небольшим лет до окончания спортивной карьеры. До того момента, как она уйдёт либо на тренерскую работу, либо — на спортивно-административную. Большой спорт — в том числе и коммерческое предприятие, ценящее людей, знающих его мир не по наслышке, а изнутри.
Джон же... он не отказывался от того, чтобы Дэйна родила, но убеждал её... раз за разом убеждал в том, что она вполне может подождать до тридцати с небольшим лет. Тогда она спокойно завершит профессиональную спортивную карьеру и сможет уделить внимание обычной восьмичасовой работе. Где угодно — он никогда не говорил о том, что она должна или обязана остаться в мире большого спорта. Он был абсолютно убеждён в том, что его Дэйна найдёт немало применений своим талантам — он прямо так и говорил — и за пределами профессиональной спортивной корпорации.
Дэйна верила Джону и за его неспешность, неторопливость и готовность подождать рождения детей десять лет любила Джона ещё глубже и острее. Потому что он её понимал. И потому, что он в неё верил. Не в себя — в неё верил. И всегда заботился о ней больше, чем о себе. Всегда.
Перечитав в очередной раз письмо, Дэйна встала. Воспоминания о первых мыслях о ребёнке от Джона немного выбили её из привычного душевного равновесия. Если такое произошло на Идене, если там действительно объявился корабль-Жнец, то... Ни о каких десяти годах спокойной спортивной карьеры теперь нельзя даже подумать. Всё это очень быстро отойдёт... или уже отошло... на второй и третий планы. Сейчас, вне всякого сомнения, в командовании ВКС Альянса Систем получили всю информацию. И с Идена, и с борта 'Нормандии'.
Да, фрегат-прототип, на котором служит её Джон, сейчас идёт к Цитадели. Там будет сложно. Очень сложно. После того, что произошло на Идене: Жнец, протеанин, 'Цербер' — все они проявились на Иден-Прайме. Многое, очень многое изменилось. Потому для экипажа 'Нормандии' всё будет на центральной станции Галактики во много раз сложнее. В этом у Дэйны теперь не было никаких сомнений. Как и в том, что Джон в ближайшие декады и, может быть, даже месяцы не сможет вернуться на Землю.
Чего там особо скрывать — она хотела, чтобы Джон поскорее вернулся на Землю, вернулся к ней. Обычное, вполне человеческое желание. А теперь. Теперь, если рядом с Джоном — протеанин, воин расы, считавшейся до этого времени вымершей. Если рядом с Джоном два турианца-Спектра, один из которых — тот самый легендарный Сарен Артериус — обязан Джону жизнью и личностной целостностью. Если рядом с Джоном — спасённая им матриарх азари, влюбившаяся в своего спасителя и обретшая взаимность. То... Джон точно не вернётся в ближайшее время на Землю. Потому что он прежде всего делает дело, а потом — если получится, конечно — отдыхает и расслабляется. Такой уж он человек.
Дэйна неспешно обошла квартиру, перенесла от дверей сумку и пакет. Поближе к шкафу. Раскрыла створки, оглядела полки и вешалки. Надо переодеться. Не в комбинезон, нет. В платье. Юбку и блузку. Самое то, что надо ей сейчас. Переодевшись, Дэйна забралась с ногами на диван, подпёрла голову рукой и задумалась. Теперь, когда на ней не было дорожной одежды, когда она всё острее ощущала, что находится у себя дома, ей снова подумалось о том, о чём она часто думала раньше.
С тех пор думала, как Джон уехал в учебную дивизию. О будущей семейной жизни с Джоном. О детях, которые обязательно должны были появиться на свет. Несколько детей. Как минимум — двое, а может быть — и трое-четверо. Один ребёнок? Может быть, поначалу, но лучше, если у него очень скоро появится братик или сестричка.
Сейчас ей остро вспомнились многие моменты, как то прошедшие мимо её внимания тогда, когда она участвовала в Спартакиаде. Большие сложные международные соревнования. Напряжённая программа. Не было времени даже посмотреть новости, но никто не держал спортсменов на голодном информационном пайке. Старались только не волновать уж излишне. И не давали излишне расслабляться. Впадать в грех увеселения тоже не давали.
Спортивная дисциплина, режим. Всё понятно и привычно. Спортсмены всё же находили возможность узнать больше, что не было пропущено фильтрами. И сейчас Дэйна вспомнила: Иден-Прайм замолчал. Почти замолчал. Кое-что, конечно, прорывалось сквозь информационную блокаду. Теперь ей стало ясно, куда после 'Арктура' отправился Джон. Ещё раз было подтверждено то, что спецназовцев уровня Шепарда на простые миссии не направляют. А миссия на Идене оказалась очень сложной. Такие моменты многие разумники называют поворотными. И действительно, после Идена очень многое изменилось. И в Солнечной системе и на Земле. Не всегда, конечно, эти изменения заметны и понятны для всех людей и других разумных органиков, но тот, кто пожелает увидеть и почувствовать эти изменения — он их и увидит и почувствует. Обязательно.
Сейчас Дэйна складывала мозаику, за каждый камешек которой многие журналисты отдали бы очень ценное. Не обязательно — душу, но — не менее ценное. Фрегат сумел остановить Жнеца, предотвратить вывоз протеанского маяка. Потом... на планете нашёлся — пока Дэйна для краткости решила обозначить этот процесс и результат так — протеанин, представитель расы, считавшейся вымершей полсотни тысяч лет назад. Огромная цифра. А он — выжил. И нашёл его Джон Шепард. Как — это уже детали и о многих этих деталях Джон откровенно написал ей в своём большом и подробном письме. Наверное, для соблюдения повышенного уровня секретности он и воспользовался 'золотыми каналами'.
Перечитав совсем недавно несколько раз письмо Шепарда, Дэйна поймала себя на мысли, что Джон для неё остался прежним. А те сверхспособности и сверхвозможности, которые он, без сомнения, обрёл в ходе полёта и пребывания на Иден-Прайме — он оставил 'для особых случаев'. Во всём остальном он остался прежним. Он любит Дэйну, он ей доверяет, верит, он её бережёт. Он всё помнит. Всё, что между ними двоими было — он всё это помнит и понимает. Глубже, острее, полнее, но — помнит и понимает.
