— Что о Заруцком слышно? — задаю вопрос боярам, игнорируя Салтыкова.
— Совсем распоясался, проклятый, — сокрушенно вздыхает Пожарский, — доносят, что в Коломне укрепился и многие городки вокруг разорил.
— Так надобно унять вора, пока он чего горшего не натворил. Дворянам моим, как я посмотрю, заняться нечем, вот пусть и идут в поход. Коли побьют вора, так я и награжу, и пожалую, а нет, так и нет.
Салтыков понимает намек с полуслова и тут же делает вид, что его тут нет. Бояре сокрушенно качают головами: послать войско для того чтобы побить вора, а главное, захватить Марину Мнишек и Воренка — конечно, надо, но нет ни людей, ни денег, ни оружия.
— Ладно, бояре, утомился я; пойду передохну чуток.
После царского смотра Федькина жизнь резко переменилась. Сотник Корнилий сразу велел ему не мешкая ехать с собой, взяв холопа и оружие с припасами. На первое время поселили его с Лукьяном в большом деревянном остроге вместе с остальными ратниками сотни Михальского. Впрочем, всего в этой сотне кроме Федора было едва ли три десятка человек. Половина из них — казаки, несколько татар, а прочие и вовсе невесть кто. Единственным боярским сыном среди этого сброда оказался сам Панин.
В первый же день сотник проверил, на что способен Федька. Собрав всех своих людей перед острогом, Корнилий представил им нового товарища и велел ему показать, как тот стреляет из лука. Федор, не прекословя, взялся за лук и одну за другой поразил все мишени.
— А теперь — с коня, — потребовал Михальский.
С коня Панин отстрелялся не хуже, отчего наблюдавшие за упражнением татары довольно зацокали языками: "Чек якши", — очень хорошо, стало быть. Корнилий же ничего не сказал и велел принести лозу для рубки с коня. Это вышло у боярского сына куда хуже, но в общем он справился. После чего проверили, как он бьется саблей пеший. А вот тут парень оплошал: как оказалось, любой из сотни владеет специально затупленной для поединков саблей лучше него. Посмотрев на нахватавшего синяков и шишек, тяжело дышавшего боярского сына, Корнилий велел дать учебную саблю ему самому и вызвал против себя сразу троих. Федька завороженно смотрел, как лихо сотник отбивается от нападавших на него казаков. Клинок, казалось, был продолжением его руки; ни секунды не оставаясь на одном месте, сотник кружился между противниками как волчок, заставляя их сталкиваться и мешать друг другу. Наконец вдоволь наигравшись, Михальский перешел в атаку, выбил саблю у одного, сбил с ног с другого и обратил в бегство последнего.
— Вот как надо! — наставительно сказал он Федьке. — Ну да не беда, научим.
Учеба началась на следующий день, и небо сразу показалось отроку с овчинку. Поднявшись рано утром и коротко помолившись, ратники брались за сабельное учение. Сначала Корнилий показывал сабельный прием, и все должны были его повторить, причем сотник придирчиво смотрел за чистотой его исполнения. После этого, разбившись на пары, до седьмого пота звенели саблями в учебных поединках.
После учений воинам давали передохнуть и позавтракать, а потом седлали коней, и начиналось учение конное. До сего дня Федор думал, что умеет управляться с лошадьми, но быстро осознал глубину своих заблуждений. Просто верховой езды было недостаточно, надо было брать препятствия, поднимать на всем скаку с земли нарочно брошенные предметы, уметь соскакивать с коня на ходу и обратно прыгать в седло. Но кроме индивидуальной подготовки была еще и групповая. Учились атаковать врага строем, а потом по команде разворачиваться и, не теряя своего места, отступать. Иногда это делали вместе с рейтарами Вельяминова, но чаще Корнилий выводил их одних и учил их ходить крадучись лесными тропами, читать чужие следы и прятать собственные. Хотя, похоже, прочие Федькины сослуживцы и без того все это умели.
К вечеру парень валился с ног от усталости, но на этом его мучения не кончались. Михальский, верно, услышал, что сказал Федору царь на смотре, и велел ему заниматься грамотой. Хочешь не хочешь, а пришлось боярскому сыну браться за учение. Занимался с ним старенький попик с дребезжащим голосом и неожиданно твердой рукой, которой он выводил безупречные буквицы и нещадно бил своего великовозрастного ученика при малейшем подозрении на нерадивость. Нет ничего удивительного, что при таком учении Федька враз вспомнил все буквы и научился хотя и по складам, но довольно бойко читать. Писать получалось хуже, но святой отец решил, что ходить ему на старости лет стало трудно, и надобно завести палку. Услышав таковые рассуждения, Федор сразу же, елико возможно, увеличил рвение к учебе. Отдыхать удавалось лишь когда ратников из сотни Корнилия назначали патрулировать город вместе с рейтарами. Конные разъезды объезжали дозором основные улицы Москвы для поддержания порядка. Панина часто отправляли в них: возможно, для того чтобы он лучше изучил столицу.
Были, впрочем, и маленькие радости. Если Федька был усерден всю неделю, в воскресенье его отпускали в увольнение, и боярский сын бродил по оживленному городу, глазея на прибывающий на торги, богомолье или еще по каким делам народ. Кроме того, боярскому сыну и его холопу выдали по изрядному отрезу ткани с наказом построить форменные кафтаны вроде тех, какие носили царские рейтары. Заказать их оказалось делом совсем не простым. Кафтаны, в которых щеголяли ратники Вельяминова, были диковиной для московских портных. Более короткие, чем привычные стрелецкие, с отложными воротниками и накладными карманами. Борта должны быть украшены шитьем и иметь гербовые пуговицы. Портные, узнав, что требуется молодому боярскому сыну, заламывали совершенно несусветную цену в не менее как полтину серебром за каждый. Денег таких Федька, которого до сих пор обшивали тетка и названые сестры, отродясь не видывал, и потому, вздыхая, прекращал сговор. Выручил молодого человека его командир. Узнав о затруднениях своего подчиненного, он отвел его в лавку стрелецкого сотника Анисима Пушкарева, оказавшегося приятелем Михальского. Торговали в ней всяким товаром, в котором может случиться нужда у служивого человека, то есть всем подряд.
Анисим оказался дома и встретил гостей радушно, усадил на почетные места, угостил чем бог послал и приготовился слушать. Корнилий, поговорив для приличия прежде о всяких пустяках, перешел к делу и показал на Федора, дескать, надо бы приодеть молодца.
— А чего в мекленбургский кафтан, — спросил стрелецкий сотник, — он вроде в твоей сотне, а не в вельяминовских?
— А нет теперь вельяминовских сотен, государь повелел целый полк рейтар набрать для охраны своей персоны. Моя же сотня будет при том полку для разведки и прочего. Так что со временем всех переоденем, а начали с сего вьюноши, того ради что ему, бугаю деревенскому, и надеть-то нечего, стыдно в караулы назначать.
Федька, услышав, что сказал Михальский по поводу его приличного, как ему думалось, наряда, запунцовел, но помалкивал.
— Понятно, а ко мне-то чего пришли — мало ли портных на Москве... или дорого просят?
— По полтине за кафтан, а у меня еще и холоп боевой, — отвечал, насупившись, Федор.
— Эва как! — воскликнул в ответ стрелецкий сотник. — Совсем осатанели, ироды. Хотя, конечно, работа немалая и требует тонкости...
— Анисим, не набивай цену, — прервал излияния приятеля Михальский, — всем ведомо, что твоих стрельцов в таковые кафтаны еще в Мекленбурге переодели, а как приписали к стремянному полку, так дали новые — красные, и шапки таковые же. А прежние кафтаны ты, сказывают, прибрать велел.
— И что с того, нешто боярскому сыну прилично будет со стрельца кафтан носить?
— Боярскому сыну, может, и неприлично, а боевому холопу — в самый раз, да и хозяину его уже на полтину легче!
Тут в горницу с выпученными глазами влетел один из сидельцев и, подбежав к хозяину, зашептал что-то на ухо. Сотник, выслушав его, поднялся, но сказать ничего не успел, потому что в широко распахнувшуюся дверь стремительно вошел царский кравчий.
— Тебя, Анисим, государь еще в бояре не пожаловал, чтобы я доклада дожидался!.. — громко произнес он. — О, да у тебя гости?
Присутствующие встали и степенно поклонились важному посетителю.
— Да вот, Никита Иванович, пришли по нужным делам, — ответил ему Корнилий.
— Здравствуй, Корнилий, это хорошо, что я тебя встретил. Поговорить надобно о некоем деле. А это кто, Панин?
Федька еще раз поклонился в ответ, радуясь, что Вельяминов его признал.
— А ты ведь, боярский сын, тетушке моей сосед, не так ли?
— Так, господине.
— Это хорошо, земляк — что родственник; что к Анисиму-то пришел — али нужда какая приключилась?
— Да вот...
— Не забивай голову, Никита Иванович, невелико горе вьюноши, поможем ему — как не помочь, — перебил Федьку шустрый Анисим, — ступай-ка, парень, со слугой моим, он проводит тебя до мастера. Тот и мерку снимет, и одежу тебе построит. А мы тут пока потолкуем о делах с господином царским кравчим.
Слуга отвел Панина к живущему неподалеку стрельцу, промышляющему портняжничеством, и тот вскоре пошил ему форменный кафтан, да такой ладный, что глаз не отвести. Девки, во всяком случае, из-за заборов едва дыру в Федьке глазами не протерли. Холоп его тоже принарядился в почти такой же, но перешитый из стрелецкого. А главное, стоило это все весьма недорого — обошлось боярскому сыну едва в две гривны. Зато службу он теперь справлял одетый и снаряженный на зависть многим. Сабли и саадаки, а также прочее оружие ему с холопом разрешили оставить свое, но плюс к тому Федору дали еще пистолет с пороховницей и прочими потребными припасами. Михальский сам обучил его управляться с новым оружием, а на вопрос, отчего пистолет дали только ему, пожав плечами, ответил: "Ты же шляхтич". С пистолем сим Федька также немало помучился, покуда овладел мудреным искусством обращения с огненным боем, но оно того стоило.
Однажды утром вместо учения Корнилий велел им сразу седлать лошадей и, надев доспех, быть готовыми к выступлению. Как оказалось, царь собрался ехать на очередное богомолье, и им надо было идти впереди царского поезда, дабы уберечь государя от возможных злоумышленников.
Когда я объявил собору о нездоровье королевича Карла Филипа, наступила гробовая тишина. Я уже собрался выйти вон, но дорогу мне преградил митрополит Иона. За моей спиной Вельяминов, обращаясь к собравшимся, говорил о том, что раз королевич занемог, то и думать нечего, а надо выбирать князя Мекленбургского. Но митрополит поднимает руку, и Никита замолкает.
— Вижу в сем перст божий! — разносится под сводами его сильный голос. — В последний момент узнали мы о недуге королевича и о том, что не может он быть нашим государем. Но Господь не оставил нас и послал нам знак, что будет все по воле его. Кто мы такие, чтобы обсуждать промысел божий? Потому спрашиваю тебя, великий князь Мекленбургский: будешь ли нашим царем?
— Владыко, что вы говорите? — оторопело отвечаю я на его велеречие и отчего-то перехожу на церковнославянский: — Недостоин аз.
— Просите его, бояре!
Бояре, как и митрополит получившие этой ночью массу острых ощущений, в один голос начинают просить меня:
— Не погуби, стань царем нашим!
— Не могу, бояре, ослобоните!
Митрополит снова поднимает руку, и все смолкают.
— Яко предки наши призвали твоего пращура со словами: "Земля наша велика и обильна, а порядку в ней нет", — так и мы говорим тебе: бери царство под свою руку! Сбереги его и народ наш!
Собравшиеся подхватывают этот крик, а я растерянно кручу головой, но возникший за моей спиной Вельяминов тихо шепчет мне: "...по обычаю более трех раз не отказываются"...
В этот момент я снова просыпаюсь от того, что возок остановился. Открывается дверца, и меня встречает игумен очередного монастыря со всем клиром. Звонят колокола, пахнет ладаном, и, пока все кланяются, я могу немного размять затекшую в дороге спину. Надо сказать, лица у игумена и келаря не слишком радостные. Как видно, им сообщили о моей манере молиться святыням. В каждом монастыре я честно высиживаю службы с самым постным лицом, на какое только способен. Причем именно высиживаю, на специальном царском месте. Кроме меня сидеть при богослужении может только патриарх, но он сейчас в плену. После службы я делаю монастырю вклад в виде какой-нибудь драгоценной святыни, в которых, по счастью, в царской казне нет недостатка. Потом следует немедленная расплата — и монастырь, и его братия нагружаются государственной службой. Проблем в царстве немерено, а потому без дела не останется никто. Вот и сейчас отец келарь, вздыхая, прикидывает, сколько монахов и трудников надо будет отправить на восстановление московских стен, снабдив их крепкими лопатами, топорами и прочим инструментом, не говоря уж о пропитании. Кроме того, при монастыре непременно должна появиться школа, в которой отроки будут постигать грамоту и Закон Божий. И наконец, я объявляю, что хорошо бы в монастыре завести типографию, с тем дабы печатать Священное Писание, потому как книг в стране — кот наплакал. Игумен в совершенном расстройстве начинает жаловаться на скудость и незнание этого дела и получает полное мое сочувствие и обещание всяческой поддержки. Ну а пока нет возможности открыть типографию, мое царское величество совершенно не возражает, чтобы потребные книги братия писала вручную. Надо хотя бы три сотни в год, успеете? Хотя... а нет ли в монастыре умельцев литейного дела? Умелец, по счастью, есть, как и литейная мастерская. (А то я не знал!) Ладно, так и быть, с типографией и книгами подождем, а вот не отольет ли ваш литейщик несколько пушек по образцу? Естественно, не за так. Я за вас денно и нощно молиться буду! Ну а кому легко? Да немного, не более десятка. Землицы прирежем, но не ранее, чем испытаем пушки.
С пушками дела обстоят неважно. Да, еще жив и имеет немало учеников старый мастер Андрей Чохов. Есть довольно внушительный арсенал, или, как его называют, — наряд различных орудий. В нем огромные затинные пищали, тюфяки, мортиры и внушительные бомбарды, а также масса других орудий, названия которых я и не знаю. Осматривавший их по моему приказу Рутгер Ван Дейк от некоторых из них пришел в совершеннейший восторг, на другие посмотрел с усмешкой, но в общем и целом пришел к выводу, что имеется в наличии недурной осадный парк, который было бы не стыдно иметь любому европейскому государству. Но вот полевая артиллерия отсутствует как класс, и, самое главное, моим пушечных дел мастерам достаточно сложно объяснить, зачем нужны такие ничтожные, по их мнению, пушки. Можно, конечно, просто приказать, но результат может получиться соответствующий. Пока же царские пушкари готовят модели для отливки и втихомолку бранят бестолковых иноземцев, придумывающих разные несуразности вроде конической каморы: "Отцы-деды наши такого не делали и жили себе, так что и нам не к лицу". Именно поэтому я и ищу мастеров на стороне, которые отольют по образцу то, что им велено, не рассуждая при этом. Из того, что я заказываю часть пушек на стороне, вовсе не следует, что литейный двор в Москве останется без работы. Во-первых, осадных орудий хоть и немало, но совсем не переизбыток. Нужны и большие пушки для пролома стен, и мортиры с бомбардами — работать по супостату навесным огнем, и бомбы, картечь, ядра к имеющимся орудиям. Это, кстати, тоже дело не быстрое. Во-вторых, основную часть новых полевых орудий, а также модели, по которым будут лить сторонние мастера, тоже придется изготовить им.
