Книга 2. На службе у Петра Великого

— ... Мне говорить, нельзя другой платье для зольдат, нельзя другой эссен, нельзя другой курирен... э-э-э-э лечить. Мол, все не по старине от сатаны... Делать только так, как говорить они. Слушать, что говорят они. Слышишь? Так не должно быть, Лексей. Так нельзя. Они не понимать.

Полковник зачем-то попытался встать с места, но у него ничего не получилось. Привстав, он снова плюхнулся в кресло.

— Я говорить зольдат... Вашен... мыть хенде. Ты есть мыть руки, зольдат. Ты есть грязный! Швайне! — Лефорт "хлопнул" еще одну кружку. — А, ба...туш...ка, против. Так нельзя. Нихт рихтиг... Лексей, слышишь меня? Они следят за всеми. За каждым смотрят. Не верь бату...шка... Э-э, — он попытался еще что-то сказать, но не смог и ... захрапел.

Я критически окинул тушу этого лося взглядом, прикинув сколько он может весить, и отказался от идеи тащить его до кровати. "Определенно, не дотащу. На русских харчах откормился, боров. Вон плащом укрою его и хватит... Эх, задал ты мне загадку, Франц Батькович. Нехорошая это загадка... Чуя я и ответ на нее тоже нехороший.

Выбравшись из дома, я отправился в свое убежище, в котором спокойно можно было обо всем поразмыслить. Место тут было спокойное. Никто кроме меня на сеновал не лазил. Ганс считал это высшего своего достоинства. Конюху с его деревяшкой вместо ноги, было не до сеновала. Остальная дворня здесь тоже особо не шастала.

— Что-то я не пойму ни черта..., — здесь посреди душистого сена, укрывшись в теплый овчинный тулуп, в голову мне стали приходить очень странные мысли. — Помню же при Ване я столько всего наворотил, что все должно быть совсем по другому. Лекарни вон же при мне еще начали в городах ставить. Царские глашатаи по всем площадям, деревням и весям трубили, что в царские лекарни всяких травниц и знахарей набирают. Как говориться, приходи ко мне лечиться... А тут, что за херня такая твориться? Церковь с цепи сорвалась и руки мыть запрещает? Я сплю что-ли? — я ущипнул с себя и резкая боль подсказал, что это реальность и не сон. — Б...ь! Что тут твориться?

По пьяному делу Лефорт ведь еще много чего рассказал, что еще больше запутывали меня. Перемешивая русские слова с немецкими он бормотал о какой-то старинной фузее с колесцовым замком и связанной с ней легенде. Мол, есть где-то в царских закромах огнестрельный огнебой, что привезен был из далекой-далекой страны на востоке. "Денно и нощно", рассказывал Лефорт, вот уже сто лет четверо "дюжих" монахом с пистолями и саблями, окропленными святой водой, сторожат это оружие. Боятся, что нечистый придет за своей фузей и заберет ее.

— Постой-ка, уж не одно ли это из моих ружей? Шустро палит, замок с колесиками, все как у меня, — мелькнувшая догадка мне показалась очень верной. — Вот, значит, как. Разобраться с моим ноу-хау не смогли. Лучше, значит, охаять и спрятать под замок. А зачем тогда эту мистическую мишуру наворотили? Сторожа-монахи со святой водой? Дьявола сюда приплели? Странно... Что-то не нравиться мне все это. Дурно пахнет, друзья-товарищи.

Честно говоря, реальность, действительно, пахла не розами и подснежниками. Моя недолгая жизнь в личине последнего казанского хана Ядыгара, который в реальной истории должен был сгинуть на стенах осажденной крепости, как оказалось, внесла некоторые изменения в историю эпохи. Мое столь эффективное исчезновение из подземной темницы произвело на царя и его сподручников поистине неизгладимое впечатление, что не могло не сказаться на многом... И так не сильно светского склада ума царь Иван Васильевич окончательно ударился в религию, начав с дикой яростью преследовать любые отклонения от традиционного уклада жизни, объявленного едва ли не главной православной ценностью Отечества. Сильно усилившаяся Церковь получила настолько широкие права, что ее структуры стали нередко заменять собой государственные органы. При многочисленных монастырях из иноков — бывших стрельцов и казаков — создавались особые церковные дружины, которые в городах и крупных селах вообще заменяли собой власть.

Церковь рьяно боролась с любыми отклонениями от патриархального канона, мощным катком давя скоморошью ватаги, светские развлечения, любознательных розмыслов. В только что созданных лекарских школах молитва и пост стали наиглавнейшим средством и методом лечения, а лекарства заменила собой святая вода и крест. Привезенные из других стран книги сжигались, а сказанное в них объявлялось ересью.

Однако превращению России в теократическое государство, где верховный правитель сочетал в себе и высшую религиозную власть, помещала, как и в реальной истории Смута. Ослабленное внутренними и раздорами и тяжелой войной с Речью Посполитой государство вновь погрузилось в пучину анархии.

История в очередной раз показала себя сложным заржавевшим механизмом, для поворота которого было не достаточно малого усилия. Здесь требовалось мощное комплексное воздействие "по всем фронтам".

... Я же уже пригрелся под теплым покрывалом, лежа в своей каморке под лестницей, когда мне с жуткой силой захотелось по-маленькому. Выпитый на ночь ядреный квас настойчиво запросился на волю и игнорировать это желание было бы очень опрометчиво. С проклятиями я вылез из тепла и, накинув на себя какую-то дерюгу, выбрался на крыльцо. От идеи справить нужду прямо здесь, я отказался.

— Сегодня с крыльца отливаешь, завтра срать в доме начнешь. Не-ет, друг любезный, давай-ка отойдем подальше, — с бормотаниями я пошел в сторону конюшни, за которой было подходящее место. — Б...ь, тут уже все заминировано! Чуть не вляпался! Немецкая слобода, мать их, сортир нормальный сделать не хотят! Планы тут по захвату вселенной строят, а гадим у забора.

В этой самой позе писающего мальчика я и замер. Не знаю, что так подстегнуло мою умственную деятельность (то ли тихая ночь, то ли великолепное звездное небо над головой), но я вдруг начал фонтанировать интересными идеями.

— Вот чем можно заинтересовать царевича. Не детскими фокусами и быдловатыми развлекухами... Его можно поразить лишь настоящей Идей, — остекленевшими глазами я смотрел в темень и шептал и шептал. — Мечтой! Целью! Он же фанатик. Целеустремленный до ужаса, верящей до упора в свое дело. Пусть сейчас он еще не такой, но уже скоро им станет, — улыбка тронула мои губы; я, определенно, был на верном пути. — И я должен стать тем человеком, кто и заразит его этой мечтой — мечтой о сильной стране, крепко стоящей на одной ногой на огромных многопушечных линейных кораблях, а другой — на многотысячных полках прекрасно обученных солдат.

Да, да, теперь я точно знал, что должен рассказать будущему императору. Расскажу ему про великую страну и великого самодержца, который заботиться о своих подданных, а те, в свою очередь, его любят и уважают. Упомяну про разумно организованную и работающую экономику страны, основанную на тысячах мануфактур с разнообразными механизмами и довольными работниками. Мягко ткну его в сегодняшние феодальные заводики, больше похожие на рабовладельческие латифундии и производящие совершенные крохи продукции. Не забуду и про крестьян, которым как воздуха не хватает земли; и про мздоимцев, что кровопийцами присосались к государству.

Потом "зайду с козырей", начав рассказывать про армию нового типа. Ведь флот еще может подождать. Строить его долго, а учиться его водить еще дольше. Армия же ждать не будет. Пусть юный Петя послушает и "мотает себе на ус", что сегодняшние стрелецкие полки — это вчерашний день. В современных войнах, где на поле боя господствует быстрый маневр и жесточайшая дисциплина, не место старым традициям и обычаям. В красках расскажу про стройные колонны шведских полков, которые перестраиваются с четким изяществом роботов и залповой стрельбой накрывают ряды солдат противника. Поплачусь о древних фузеях, которые едва достреливают до врага; о сотнях орудий разного калибра; об отсутствии полковых кухонь; о косящей солдат дизентерии от плохой воды; о неудобной военной форме; и т. д. и т. п.

В конце же своей речь перейду к "изюминке на торте" — к морю, которое с самого детства манило Петра. Благодаря тоннам прочитанных "пиратских" романов и сотням просмотренных фильмов морской тематики я в красках и запахах опишу наследнику красоту морского заката, страх и ужас бушующего шторма, отчаяние выброшенного на необитаемом острове. Будут в моем рассказе и яростные сражения многопушечных фрегатов и галиотов, везущих из далекой Новой Испании тонны серебра и золота; и визжащие от страха пленные, запертые в тонущих кораблях; и радость моряков, с победой возвращающих домой. Не забуду рассказать про прославленных пиратов Запада, корабли которых с развивающемся на мачте веселым Роджером наводили ужас на целые страны. Пусть имена Ф. Дрейка, У. Кидда, Черной Бороды, Т. Тью и многих других, звучат таинственной музыкой в его ушах и заставляют еще сильнее бредить морем.

В моей речи, естественно, почти не будет подробностей и проблем. Это будет идеал, лубочная картинка, но сейчас юному Петру нужно именно это. Сначала прекрасный миф, а только потом сопутствующие ему пот, грязь и кровь.

... На этой мысли я очнулся. Было зябко. Б..ь! Оказалось, так и продолжаю стоять возле конюшне с приспущенными портами.

— Ну я и дал! Сколько же я тут как статуя стоял? — чертыхаясь на себя, на Петра, и на судьбу, я подтянул порты и быстро завязал на них завязки. — Аж все хозяйство окоченело... Все, хватит философствовать. Я готов, готов! Я на него столько всего вывалю, что он мне в рот будет заглядывать. Да, что там в рот?! Молиться на меня будет, — продолжал бормотать я. — По каждому вопросу советоваться будет. Я же все знаю. Я же ходячая Википедия!

Это были очень смелые и самоуверенные заявления! Ну и что?! Я был воодушевлен. Мне казалось, что прошлое уже не повториться и дальше все пойдет "как по маслу". К сожалению, мне это только казалось...

3

Отступление 5

1689 г. 13 августа. Немецкая слобода. Усадьба Лефорта.

Ганс сразу невзлюбил мальчишку, что привел хозяин. Вроде бы обычный был сорванец, босота косолапая, каких по улицам сотни бегает, а чем-то он ему не приглянулся было не понятно. Не цыган чернявый, не нехристь, не болезный, башка варит, а все равно был он для него словно бельмо на глазу. При каждом удобном случае Ганс старался как-то уколоть подростка: то водой с кухонными помоями плеснет на зазевавшегося Алешку, то выгребную яму править поставит, то словами бранными при всех поносить начнет. Вчера, вообще, Ганс сенным девкам похвалялся, что все равно хозяин скоро Лексашку-обормота на улицу выставит.

Вот и сейчас, едва стемнело, увидал он на крыльце ненавистного ему мальчонку. Не спалось Гансу после выбитой незрелой браги, поэтому он и вышел на свежий воздух.

— Ух-ты, выполз в темень таку, — силуэт отчаянно зевающего сорванца, стоявшего на крыльце, Ганс узнал сразу. — Что же тобе окаянный треба? По нужде что-ль? Таки, давай-давай, распоясывай мошну-то и уд свой тащи. А я все хозяину поведаю. Мол, служка ваш, нужду справил прям с крыльца. Не указ ему ваше слово про особое место для такой потребы. Вот тогда хозяин и задаст тобе. Можа кулаком, а можа и палок велит даст. Кулаком поди даст. Добер он больно. Другой счас бы все причинное место изполосовал. Наш не такой...

Однако, мальчишка и не думал удобрять землю у крыльца, а направился в сторону конюшни. Огорченный Ганс, тут же двинулся за ним, стараясь вжиматься в высокий забор.

— А-а, ссыт таки, — Ганс, подволакивая ногу, осторожно подбирался ближе; его просто обуяло маниакальное желание поймать своего недруга на чем-то непристойном. — ... Гутарит что-та..., — затаив дыхание, мужичок сделал еще несколько шагов, пока не стал различать некоторые слова бормочущего Алексея. — Хм...

В нетерпении он аж вперед наклонился.

— ... Молить на меня станут... Я всем им покажу..., — при этих словах у Ганс сладостно заныло в груди; слова мальчишки "попахивали" даже не провинностью, а настоящей ересью. — ... Я... Википедия.

Ганс после ухода мальчишки еще долго стоял у забора, тщательно вспоминая все, что услышал. Послушанные обрывки речи в его уме причудливо связывались вместе, превращаясь в связные и полные крамолы предложения. Мальчишка, что пригрел его хозяин, оказался настоящим еретиком, который может и сатанинские обряды проводит.

Наконец, потирая руки, он заковылял в сторону дома. Скоро рассвет и можно будет бежать в митрополичьи палаты.

Отступление 6

Павленко Н. И. Франц Лефорт // Соратники Петра / Н. Павленко, О. Дроздова, И. Колкина. — М.: Молодая гвардия, 2001. — 234 с.

"... Произошедшие на званном вечере у Лефорта события оказались поистине судьбоносными едва ли не для всех его участников. Убедитесь сами. Наследник Петр Алексеевич, по факту, именно здесь познакомиться с частью своей будущей команды, с которой он поставит огромную страну на дыбы; Лефорт и Меньшиков получат не только могущественного покровителя, но и станут его ближайшими сподвижниками; девица Анна Монс из дочери зажиточного пивовара станет фавориткой царя и будет буквально осыпана монаршими милостями; инженер Иоган Верде в скором времени получит царский заказа на поставку в войска мушкетов; ...

Не будем забывать и о другом обстоятельстве, которое перевело званный вечер у Лефорта из обычной пирушки у немцев на Кукуе в статус знакового мероприятия. Буквально за несколько дней до этой даты Петр Алексеевич вступил в брак с Прасковьей Илларионовной из захудалого, но довольно многочисленного рода Лопухиных. Официальный брак автоматически освобождал Петра от регентской опеки царевны Софьи, делая его (и его брата-соправителя) полновластным государем. Указанное обстоятельство всем участникам званного вечера позволяло искать милостей уже не одного из наследников престола, а полноправного государя".

_______________________________________________________________________________

Коломенский дворец, построенный еще при царе Алексее Михайловиче и сейчас служивший резиденцией для царевны Софьи, со стороны реки был поход на нарядную игрушку, что во множестве привозят коробейники на рынки и базары городов и городков огромной страны. Раскинувшийся на невысоком холме, дворец, состоявший из двух десятков башен и теремов, был окрашен в самые разные цвета. Золотом сверкали пузатые шатры церкви Казанской иконы Божией Матери, старым серебром — оловянные пластинки на крышах разно уровневых теремов, багровым и желтым цветом — высокие резные наличники на остроконечных окнах, светло-бурым цветом — неровные четырехугольные плашки осинового теса на стенах, так похожего на луговой камень.

Эта красочная игрушечность, пряничная нарядность казалась на первый взгляд такой милой и беззащитной, что многие заграничные послы, искавшие милости могущественной царевны Софьи, лишь разводили руками и славили невиданную смелость российской правительницы. Мол только очень сильный духом и любимый подданными государь, не боящийся ни хитрости наемных убийц, ни ярости нищего люда, может править из такого открытого всем ветрам дворца без высокой каменной стены, без глубокого рва и мощных защитных бастионов. Конечно же, дьяки Посольского приказа и встречавшие послов бояре на все эти восхищения важно кивали головами с длинными бородами и говорили, что наша государыня "великими милостями воспылала к черному люду, вельми заботлива к сирым и убогим, даже самый грязный калика перехожий могет к ее милости возвать".