Пепел над городом

— Не надо, я все понял, — содрогнулся я.

Ками хихикнула.

— Ты слишком хорош в них для кого-то, кто терпеть не может проповедников. Даже принцессу очаровал.

— Ой, не начинай...

Шэдди послушно замолчала, хотя, я клянусь, что почти слышал, как рвет кожу на ее скулах широкая плутовская ухмылка.

Вместо того, чтобы ввязываться в спор, который, я точно знал, что проиграю, я посмотрел на дверь — и сквозь нее, чего старательно избегал всю дорогу к залу ожидания у покоев леди. Там, на уровне пола и чуть-ниже его, парил сияющий крест с длинной вертикальной перекладиной и короткой горизонтальной — символ собора Ледяной розы, столь чистый, что был самим определением белого цвета, столь сконцентрированный, что казался материальным, чем-то по-настоящему плотным, имеющим вес и фактуру.

В человеческих легендах об Озерной Леди сказано немногое — куда больше внимания в них уделено ее святым, через которых она влияла на мир. Легко было забыть, что позади каждого подвига и исторического события стоял не только человек, но и ками, направлявший и наставлявший его, помогавший силой и знаниями на каждом шагу. Люди могли об этом забыть, но я — нет. Слишком много времени я провел среди ками, слишком обжигающе-страшным был этот белоснежный крест из густого плотного света.

Шэдди, несмотря на свою сущность, была еще совсем ребенком по меркам ками, просто девчонкой, доброй именно той наивной детской добротой, которой лишены взрослые. Вивьен, с другой стороны, обладала воистину грозной славой, здесь, в Авалоне, почитаемой даже больше, чем Четверо Великих. Она сияла еще до Великого Разделения, во время войны ками, едва не расколовшей небеса на две истекающие дымом и кровью половинки. Она была одной из первых Воплощенных, решивших хранить мир и новый, такой страшной ценой добытый баланс в мире людей. Она построила это королевство и веками стояла на страже его.

Как я собирался убедить... ЭТО, что достоин коснуться ее?..

У меня не было идей. Боюсь, всю работу придется делать Шэдди. А потом, если у нее получится — Вивьен, а я буду просто тем парнем, который принесет Ледяную розу в нужное место.

Первой неладное почуяла Шэдди. Она напряглась и резко отодвинулась от меня, запрокинула голову, рассматривая что-то сквозь потолок со смесью отвращения и гнева — эмоции, которые я никогда раньше не видел в исполнении ками.

— Одержимые! — прошипела она, вскочив на ноги.

— Здесь?!

— Аура лишь ослабляет, и отпугивает лишь самых слабых. Там есть один сильный, он ведет остальных и прикрывает от сияния Леди.

— Но...

Я хотел спросить "Зачем?", но едва сформулировал это в своей голове, как ту же понял ответ. Праведная принцесса, с потенциалом однажды стать святой и вымести поганой метлой с улиц черный пепел.

— Они пришли за ней, — кивнула Шэдди. Напряженно покачиваясь на носках, она замерла рядом, все так же пристально следя за чем-то сквозь потолок и нервно кусая губу. — Что нам делать, Артур?

— Мы должны взять Ледяную розу. Сейчас.

И раскрыть себя всем, похоронив всякий шанс быстро и без шума покинуть страну или хотя бы столицу. Застрять здесь на недели, может, даже месяцы, в хороводе почестей и интриг, доказывая, что и правда вернем Розу обратно, когда закончим свою миссию, или прорываться с боем сквозь ряды тех, кого пошлют остановить нас, если не тратить на это время.

Наверно, я еще мог бы сбежать, если бы начал прямо сейчас...

По отчаянному взгляду, который подарила мне Шэдди, я понял, что она чувствует тоже самое. Она пришла сюда ради брата, и именно его спасение было первым приоритетом. Мы могли бы отправиться в Хольмгард — Солнечный Дракон моей родины тоже был неплохим выбором, пусть и не столь хорошим, как Озерная Леди. Может, это даже будет быстрее, учитывая, что именно там в последний раз видели Адама.

Но если мы сделаем так, умная добрая девушка, что носила броню как платье, ворчливая монахиня, старый викарий, незнакомые мне гвардейцы охраны принцессы — каждый из них умрет здесь, разорванный Одержимыми на куски.

Улыбнувшись Шэдди с решимостью, которой не чувствовал, я схватил ее за руку и бросился к двери.

В иное время, мне бы было очень любопытно посмотреть, как живет одна из живых легенд этого мира, какие книги стоят в книжных шкафах, какой ковер защищает ее босые ноги от холодного каменного пола и все остальные мелкие бытовые детали, отражающие характер человека.

Сейчас — я первым делом увидел длинный широкий клинок из прозрачного голубого льда, прочнее и острее любой стали, на четверть вонзенный в гранитные плиты, едва обратил внимание на удивленно вскинувшуюся Алиссию, преклонившую перед ним колено. Вместо этого я нашел взглядом Вивьен, легендарную Озерную Леди Авалона.

Позвольте сказать, как самому большому эксперту: некрасивых ками не существует. Их красота очень разная, но каждый из них, мужчина или женщина, старые и молодые, худые и пухлые — прекрасны по-своему.

Вивьен была... невыносимо совершенна. Каждой своей чертой — изящной фигурой, длинными ногами танцовщицы и широкими бедрами матери, белоснежными волосами, уложенными в безумно сложной высокой прическе, своим платьем, простым, но словно скроенном из инея и света, гладкой белой кожей, выточенной из самого белого мрамора.

Я застыл, даже забыв на секунду, зачем вообще явился, изучая каждую черту ее идеального лица, пригвожденный к месту взглядом прозрачных и твердых, как алмазы, глаз, взглядом, тяжелым, как гора, холодным резким голосом, уронившим, как приговор, короткое:

— Нет.

Глава 4

— Нет.

Это прозвучало, как удар судейского молотка для смертного разговора: хлестко, кратко... бездушно. Ледяной голос не дрогнул, безучастная маска на идеальном лице осталась неподвижной. Она не сделала ни единого жеста, не пошевелила ни одним мускулом.

Она обрекла всех на смерть так, словно отказалась от чая.

И тогда весь мир расцвел красным.

Шэдди сжала мою ладонь — до боли, до хруста — и шагнула вперед, но я дернул рукой, заставляя ее остановиться, и шагнул вперед.

Алиссия, поднявшись на ноги, шагнула навстречу. Девушка все еще была ошеломлена моим вторжением, но я уже видел на щеках первые признаки монаршего гнева. Она начала что-то говорить...

— Не сейчас! — рыкнул я, не дав ей закончить и обошел по кругу застывшую как столб принцессу, которую, наверно, впервые в жизни так грубо заткнули.

Я остановился рядом с легендарным клинком, по-хозяйски положил ладонь на прозрачно-синюю рукоять, кожей ощущая каждый изгиб ледяной розы, венчавшей рукоять. Я нависал над бессмертной неуязвимой Леди, на голову выше и дважды шире в плечах, но вся реакция, которой меня удостоили — поднятая белоснежная бровь.

— Эта девочка, — я чуть дернул головой, указывая на принцессу, — умрет, если мы не спасем ее. Она выросла у тебя на глазах, так же, как ее родители, и деды, и прадеды; так же, как старик-викарий, как ворчливая монашка и все остальные. И если тебе плевать на их жизни — ни хрена ты не светлая ками.

Я знал — это достало ее. Она быстро посмотрела мне через плечо, и взгляд ее на самую крохотную секунду смягчился и потеплел на пару градусов.

— Ты не можешь быть настолько слепой, чтобы не видеть, что происходит за стенами собора, этот пепел над городом, черную воронку в небесах, что разносит заразу по королевству. Эта девочка была твоей надеждой — чистая и светлая, она могла бы спасти этот город и закрутить воронку в обратном направлении. Я знаком с ней меньше часа, но уже знаю — она стоит любого риска.

Ее ответ был спокойным и тихим, голос, в отличие от моего, звенел не гневом, а четко отмеренным, как на весах, презрением:

— Ты знаешь, что будет с этим городом, если я паду? Его не станет. Не станет всей страны, заполыхает полконтинента и когда меня, наконец, остановят, победители продолжат жить на пепелище. Единственный способ, которым это может произойти, единственный путь злу в мое сердце — через того, кто держит этот меч.

Пальцы, сжавшие навершие, пронзило холодом, мгновенно скрутило судорогой, прострелило фантомной болью в потерянных пальцах. Опустив взгляд, я увидел голубую полоску инея, ползущую по перчаткам, тихий хруст слишком быстро охлаждаемой кожи. Что-то внутри меня кричало бежать, пока не поздно, воскрешая в памяти тот миг, когда я очнулся и впервые увидел искалеченную руку. Эта трусливая часть меня рисовала картину отрубленного запястья, руки по локоть, по плечо...

Вивьен шагнула ближе, почти вплотную и коснулась камзола на груди напротив сердца.

— Тебя отмыли, незнакомец, вытерли всю грязь и залечили раны, но я вижу два черных шрама на твоей душе. Они зарубцевались, на поверхности, но продолжают гнить под кожей, и будут гнить каждый прожитый тобою день, до самой смерти.

Она заглянула мне в глаза. Тонкие пальчики гуляли по камзолу, словно и правда прослеживая невидимый для глаз шрам.

— Назови мне первый из своих грехов.

Холод уже поднялся до локтя. Иней на ладони превратился в кусок льда, намертво приковывая ее к клинку, быстро рос, уплотняясь и теряя прозрачность, карабкаясь все выше по руке.

Разумеется, я знал, о чем она говорила. И соврать этим алмазным глазам и ледяному голосу не смог бы, даже если бы от этого не зависела моя жизнь.

— Опиум, — прохрипел я.

Это было несложно. Опиум — то, с чем, я верил, смогу справиться. Это пугало меня, но не парализовало, причиняло боль, но не лишало воли... по крайней мере, пока я держался от всего этого подальше. То, чего я на самом деле страшился...

Вивьен кивнула. Пальцы сместились в сторону, к самому сердцу, заставляя его замирать от вполне настоящего холода, мгновенно проморозившего плотную ткань.

— Назови второй.

Они называли его "лауданум"* — настойка опиума на спирту, которую мне выписал семейный врач еще в детстве. Старый хрен пичкал этой дрянью своих пациентов всю жизнь, и плевать хотел на его статус наркотика в некоторых странах, о чем я узнал намного, намного позже, чем следовало. Я принимал его с самого детства — как успокоительное и снотворное — потому что, очевидно, когда маленький мальчик устраивает истерику при встрече старого друга семьи, утверждая, что тот воняет и "светится черным" — он портит репутацию рода и это безобразие надо прекратить.

— А эта штука вкусная? — сверкая любопытными зелеными глазенками, спросила Анна, сунув нос в мой кубок за завтраком.

— Не твое дело, — обрубил отец, взглядом пригвоздив мою сестру к креслу. — Сядь ровно и не мешай брату.

— Я тебе потом покажу, — шепнул я.

Ведь это просто лекарство. Ничего страшного же, если чуть-чуть?

Я пытался. Я честно пытался ответить, но слова встали комом в горле, и даже ползущий по руке холод, крупная дрожь закоченевшего тела не смогли заставить его исчезнуть. Единственная, с кем я когда-либо говорил обо этом — Шэдди, и даже так потребовался почти год, прежде, чем я стал доверять ей достаточно.

На этот раз алмазные глаза смотрели на меня почти с сочувствием:

— Как ты собираешься преодолеть это, если даже не можешь назвать?

И как всегда, когда мне больше всего нужна была помощь, я получил ее. Сильные пальчики сжали мою руку — прямо под плечевым суставом, на самой границе ледяной корки — и ползучий холод остановился. Шэдди шагнула вперед, плечом оттолкнув руку Озерной Леди, загородила меня своим телом.

Мы всегда хорошо ладили. Я любил Анну больше, чем кого бы то ни было еще на свете — она была младше меня на шесть лет, непоседливая и очаровательная, переполненная жизнью и радостью — всем тем, чего всегда так не хватало мне. Она следовала за мной как щенок, и я никогда не смогу понять, почему.

Чем старше я становился, тем хуже работал лауданум — и из-за привыкания, и из-за того, что чувствовал то, чего больше не чувствовал никто, я с каждым годом все острее. Алкоголь, тусовки, женщины — все это помогало отвлечься, как и самое модное увлечение благородного сословия Хольмгарда — опиумные салоны, где, кроме относительного легкого курительного опиума, можно было достать и чего покрепче, если знать, кого спрашивать.

С каждым днем вечеринки становились все безумнее, дозы — все больше, и в какой-то момент я оказался так глубоко на дне всего этого, что меня перестало беспокоить то, что обожаемая младшая сестренка, уже совсем взрослая семнадцатилетняя девица, повелась таскаться по всем этим притонам за мной.

Я нашел ее утром — мертвенно бледную, холодную, захлебнувшуюся рвотой на диване в глубине какого-то очередного дома какого-то очередного "друга", чье имя и лицо я не в силах вспомнить.

День ее похорон был последним днем, когда я прикасался к опиуму или алкоголю. Это был последний раз, когда я говорил с отцом, и искренне надеюсь, что маленький шрам на скуле, рассеченной бронированным кулаком генерала Романова так и останется последним нашим взаимодействием.

— Первый раз его сестра попробовала опиум из его рук. Умерла от передозировки она, когда он был в соседней комнате.

Как Шэдди удалось произнести это без отвращения — я никогда не узнаю.

— У меня нет времени объяснять тебе, почему я верю в Артура. Поэтому я просто скажу, что если ты откажешь, и мы уйдем отсюда живыми — я собираюсь найти один из Якорей и связать себя с ним... а потом отдать себя в его руки. Я не прошу тебя ничего, что не готова сделать сама.

Они сцепились взглядами — древность и юность, знание и страсть — и я готов был поспорить, что это не был легкий поединок для Озерной Леди. Шэдди имела такой эффект на других — на первый взгляд мягкая, как плюшевая игрушка, она была способна идти к цели в стиле рыцарской конницы: просто сметая к хренам собачьим все, что окажется достаточно глупым, чтобы стоять на пути.

— Послушай, девочка... — начала Вивьен, и я понял, что Шэдди проиграла.

Но закончить ей не дала та, о чьем присутствии все уже забыли.

— Моя леди...

Принцесса, четко, как на параде, шагнула вперед — бледная и решительная — крепко, до скрипа, сжимая в стальных перчатках рукоять меча.

— Моя леди, — повторила она, взяв под контроль чуть сорвавшийся голос и глядя примерно в том направлении, куда смотрел я секунду назад, — если вы можете взаимодействовать с Артуром, значит — он святой. Я скоро стану королевой и понятия не имею, как я должна править... этими людьми. Они... гнилые, каждый.

Звонко лязгнуло колено, ударяясь о плитку — Алиссия использовала рыцарский поклон дворянина монарху.

— Мне нужна помощь, Леди Вивьен, ваша сила и совет. Я, город, вся страна... мы нуждаемся в самом верном страже Авалона.

— Ты не понимаешь, о чем просишь, Алиса...

Тем не менее, продолжать отповедь Вивьен не стала — лишь смотрела на коленопреклоненную принцессу, и впервые в алмазных глазах я увидел колебание. Ками медленно перевела взгляд на меня, коротко посмотрела в глаза, скользнула ниже, к груди — в то место, которого касалась, говоря о "шрамах", взглянула вверх, сквозь камень, где Одержимые делали... даже не хочу представлять — что. В тот момент, когда губы ее дрогнули, в странной улыбке-не улыбке, на самый краткий момент показав зубы в оскале, я понял — мы победили.