Пепел над городом

Глава 1

Лучшее путешествие — это когда никуда не спешишь. Есть время оглянуться по сторонам — верста за верстой ложатся под копыта коня, проплывают мимо зеленые деревья, мелкие голубые озера и звенящие ручейки; если очень постараться, можно даже научиться не замечать мелкие-мелкие хлопья черного пепла, падающие с небес, пятнающие листья и траву, но огибающие меня по широкой дуге, боясь приближаться.

Особенно легко сделать так, когда их не видит никто, кроме меня.

Еще лучше — путешествовать в безопасности. Альбион — богатое, сильное королевство и легко может выделить в охрану обоза, везущего в столицу налоги со всего Северного предела, солидную охрану. Можно не бояться ни разбойников, ни одержимых — полсотни гвардейцев насадят на пики любого искривленного темными ками несчастного — животного или человека — и порубят на куски, достаточно мелкие, чтобы даже злая магия не смогла заставить их двигаться. Если очень постараться — можно даже не обращать внимания на густую, как смола, темную ауру одного из гвардейцев: грязно-фиолетовую, с черными разводами и смутно пахнущую крысиным ядом.

Очень легко притвориться незрячим, если ты окружен слепыми.

С тех пор, как я присоединился к отряду у Верлании, столицы Северного предела у подножья Святых гор, она чуть поблекла и просветлела, но я знаю — как только мы расстанемся, процесс запустится вновь, и если парень позволил ему зайти так далеко в среде благочестивых гвардейцев, то спасти бедолагу не выйдет — он уже и сам не хочет спасения. Можно попытаться поговорить с командиром, но черный пепел, падающий с небес, становится все гуще, чем ближе столица Озерного края.

Впрочем, у большой компании есть и свои минусы...

— Святой отец!

Томас Мальбурн, совсем еще юный мальчишка — не старше девятнадцати, что командовал одним из конных отрядов, патрулирующих дороги Авалона, придержал коня за узды, понукая перейти на шаг рядом со мной.

— А это правда, что вы возвращаетесь из паломничества к Заповедной горе?

Я с трудом подавил раздраженный вздох. То, что паренек будет проблемой, я понял еще утром, когда десяток Томаса встретил нас на выезде из деревни, в которой мы остановились на ночлег. Черный пепел, словно раздуваемый незримым ветром, обтекал его со всех сторон, не смея коснуться — не тот широкий полог, накрывающий весь отряд, как рядом со мной, а скорее личная защита. И как бы странно это ни звучало для кого-то, кого называют "святым отцом", я не люблю общаться с верующими, особенно — столь истово.

Чувствую себя самозванцем, хотя это лишь наполовину правда.

— Это верно, Томас, — вздохнув, ответил я.

Как всегда, стоило вспомнить об этом, правая рука сама собой потянулась погладить держащую поводья левую, два коротких обрубка на месте мизинца и безымянного пальцев.

— Горы не любят людей, — пояснил я Томасу, от которого не укрылось движение. — А горы зимой — по-настоящему ненавидят.

— Если это цена за то, чтобы посетить дом ками, не страшно и руку отдать, — со всей положенной торжественностью кивнул Томас, коснувшись пальцами поочередно лба, горла и сердца, чтобы почтить ками.

Я лениво дернул правой рукой — скорее проведя ладонью вдоль тела, не касаясь кожи, и ничего не сказал. Это его рука — ему и решать, сколько она стоит.

— Как вам удалось получить разрешение? Я слышал, жрецы очень неохотно пускают туда паломников.

— Это потому, что большая часть погибает без пользы, — пояснил я. Не то, чтобы это был малоизвестный факт, но находились те, кто считал, что жрецы просто не хотят делиться святостью. — Заповедная гора — труднодоступное место. И я не получал разрешение, иначе меня бы точно не пустили туда зимой.

— Вы пошли против воли церкви? — отшатнулся Томас.

— Ага, — хмыкнул я, позабавленный его реакцией. — Это было глупо, конечно, — я едва не погиб там, но, — "Но, если честно, именно этого я и хотел", — мне повезло.

— Вас должно быть, хранили сами ками...

Я поднял глаза к небу, симулируя задумчивость, нашел взглядом резко выделявшуюся на ярко-голубом фоне тонкую, гибкую, как хлыст, но отчетливо женскую фигурку в черном мужском костюме — похожий носили охотники. Закинув руки за голову, она легко парила над землей на высоте нескольких метров, словно лежала на невидимой кровати. Почувствовав внимание, девушка перевернулась на живот, яркие золотые глаза мгновенно нашли мои. Узкое смуглое личико осветилось плутоватой улыбкой, еще до того, как я открыл рот.

— Да, — улыбнулся я Шэдди в ответ. — Должно быть, я приглянулся одному них.

Томас проследил за моим взглядом, пару секунд бессмысленно шарил взглядом по пустому для него небу и, ничего там не отыскав, как-то странно посмотрел на меня.

— Вы... видели кого-то из них?

Улыбка Шэдди стала еще шире. Спустившись пониже, она нависла над парнем и взъерошила длинные золотые волосы; Томас лишь головой дернул — для него это был лишь шаловливый случайный ветерок. Его тусклый свет, с центром в маленьком медальоне на шее, на мгновение вспыхнул ярче, парень улыбнулся и даже как-то распрямился, словно отдохнул пару часов в тенёчке.

— Только святые видят ками, — грустно улыбнулся я, прекрасно зная, какой дорогой пойдут его мысли.

— Да, — тут же понурился Томас. — Нам бы сейчас не помешал один... Одержимые совсем распоясались. Мы, дорожная стража, много где бываем, многое слышим — дня не проходит, чтобы кто-то не обезумел. Бывает, что прямо посреди рынка, в полдень... — он вновь осенил себя священным знаком. — И не остановишь их никак, пока на куски не порубишь.

— Нас ками миловали в пути, — кивнул я, благодарно улыбнувшись погрустневшей Шэдди, зная, что Томас примет эту улыбку на свой счет. Присутствие мощной ками, пусть даже не Воплощенной, отгоняло ее слабосильных темных собратьев так же легко, как лев отпугивает стаю шакалов. — Но да, я слышал... не только в Альбионе такая беда.

Лишь чуть отведи взгляд от честного широкого лица с пушистой, совсем еще юношеской, бородкой и, за пределами влияния Шэдди, — черный пепел, падающий с небес, пачкающий листья, мертвой хваткой вцепляясь в одежду и шерсть. Как живой, пепел шарахается от таких как Томас — сияющих и праведных — и липнет к тем, кто не столь светел, разъедает и душит, пропитывая душу и тело... открывая дорогу темным ками.

Только теперь, оглядываясь назад, я понимаю, почему так отчаянно рвался в это безумное паломничество, отчего так желал умереть, даже не признаваясь в этом самому себе. Я просто не столь светел, как хороший парень Томас, сержант дорожной стражи, чтобы пепел боялся меня, и недостаточно темен, как гвардеец Реджинальд, чтобы причинял наслаждение, а не боль.

— Все это потому, что люди отвернулись от них, — нахмурился Томас, сжав в ладони амулет. — Храмы пустеют — а когда заполняются, то лишь из страха перед одержимыми, и это еще хуже, чем равнодушие — страх дает силу совсем не светлым ками...

Шэдди нахмурилась за его спиной, открыла рот... и раздраженно фыркнув, закрыла, уставившись на меня требовательным взглядом.

— Это лишь следствие, Томас, — послушно начал я, играя роль ее рупора. — После Великого Разделения ками потеряли возможность говорить с нами, вести нас, наставлять и помогать. Миры духов и людей были разорваны друг от друга и с тех пор только люди, каждый человек, большой и маленький, стал вратами, через которые они могут достучаться до нас. Ходить в храмы и молиться, соблюдать посты и заповеди... всего этого недостаточно — только искренняя доброта души может открыть ворота, сколь угодно малая, но — искренняя. На это способны далеко не все... и далеко не всегда. Возможно, тебе сложно это принять, но большинство людей, даже законопослушных — не такие уж и добрые на самом деле. Ками видят это — их не обмануть пустыми молитвами, взятками в виде пожертвований и показным благочестием.

"И все больше их уходят из мира людей, — добавил я про себя, решив не озвучивать эту информацию Томасу. — На Заповедную гору, в Вечнозеленый лес или Страну водопадов — куда угодно, лишь бы подальше от людей"

— И что же делать?.. — с упрямой надеждой спросил Томас.

Я внутренне вздрогнул — этот молодой, открытый парень смотрел на меня, избитого жизнью мужика, не далее как два года назад ушедшего умирать в горы так, словно действительно верил, что у меня найдется ответ, как исправить этот мир, остановить черный пепел, падающий с небес.

Я посмотрел чуть повыше его головы, говоря вовсе не с Томасом. Шэдди смотрела со спокойной улыбкой, словно лучше меня зная, что я собираюсь сказать. Поймав взгляд, она улыбнулась еще шире, напомнив мне самый страшный и одновременно — самый счастливый день в моей жизни: день, когда замерзающего в занесенной снегом пещере неудачника у ворот загробного мира встретила не мрачная старуха с косой, а тонкая смуглая девчонка с золотыми глазами. Тогда она улыбалась так же, как сейчас — со спокойной уверенностью... во мне. В том, что я стою того, чтобы спасать мою жизнь, что сейчас — я найду слова.

Как я мог подвести эту веру?..

— Решение там же, где проблема, Томас, — смотря на него, но говоря с Шэдди, сказал я. — Ками — все еще среди нас: незримые, неосязаемые, но столь же святые, как и раньше. Они все еще верят, все еще ждут. И все, что требуется от человечества — верить в них в ответ. Если этот мир может быть спасен, то это сделают такие люди, как ты.

— И такие жрецы, как вы, — улыбнулся парень. — Вы хорошо говорите. Намного лучше нашего священника.

Я не смог сдержать польщенную улыбку — не из-за похвалы Томаса, конечно, но довольной Шэдди, одобрительно кивающей из-за его спины. Одобрение случайного стражника, которого я встретил впервые в жизни и, скорее всего, не увижу больше никогда, не значило для меня ничего. Шэдди, с другой стороны... о, она могла свернуть мне шею одним единственным словом, как и исцелить тем же словом любые раны, вернув из мертвых.

— О! — встрепенулся Томас, указывая вперед. — Опушка! Я помню это место — отсюда лучший вид на Авалон! Вы бывали раньше в столице, святой отец?

— Нет, но я видел картины, — рассеяно ответил я, понукая коня, чтобы не отстать от рванувшего вперед Томаса.

— Ее не просто так называют одной из жемчужин этого мира!

Интеллектуально я знал, что увижу, вырулив из-за широкой спины стража. Эмоционально — это все еще был удар. Знаменитый белый камень городских стен, церквей и дворцов никуда не делся — тянулись к небесам тонкие башни, сверкали золотом купола и цветные витражи. Огромное озеро, почти море, столь чистое и голубое, что его так и называли — Синим, тоже было на месте. Все было точь-в-точь, как в мемуарах путешественников и картинах художников.

Все, кроме одного.

Черный пепел, едва-едва заметный в других местах, обернулся здесь черным туманом, подобным тем, что парили над озером холодными рассветами, обращая и белый камень, и золото куполов, и цветастые витражи в одинаково грязно-серый. Пепел не падал с небес — он, словно горячий воздух, взлетал над широкими улицами и аккуратными покатыми крышами, словно подхваченный порывом ветра, кружился над городом, все ширясь и ширясь, исполинской воронкой достигая облаков — и, разбиваясь о небесную твердь, разлетался по розе ветров, чтобы, исчерпав начальный импульс, упасть на землю черным дождем, который я видел, путешествуя по Озерному краю.

"Ками, неужели также выглядит и моя родина?"

— Правда, красиво? — с искренней гордостью спросил честный, прекраснодушный слепец рядом со мной.

"Я действительно собираюсь сунуться в это место? После того, чем все кончилось для меня в прошлый раз?"

Я рефлекторно ухватился за искалеченную левую руку. Пустота на месте двух пальцев, к которой я уже успел привыкнуть, вновь показалась столь же вопиюще-пугающей, как и два года назад.

"Мне следовало остаться на Заповедной горе, в городе богов, который будет стоять, даже если весь мир сгорит, среди светлых ками. И пусть все остальные засунут себе свои беды в жопу так глубоко, чтобы их можно было разглядеть через горло"

На мгновение я даже забыл, зачем ушел из рая на земле, где посреди снежных вершин цвели яблони и спела малина, снежные барсы играли с детьми, а черный пепел сгорал за километры от подножия. Там я был в безопасности, там наконец нашел покой, который тщетно искал всю жизнь, там встретил...

"О, точно... Я вспомнил".

Она прижалась ко мне за спины, обхватила руками за грудь, ткнулась горячим плоским носиком в шею.

— Прости, что втянула тебя в это, — прошептала она. — Я знаю, что тебе опасно быть здесь, но клянусь: я не дам никакому внешнему злу коснуться тебя. Знаю, что несправедливо просить об этом, но... Я не справлюсь одна, Артур. Чтобы очистить или... остановить моего брата как-то иначе, нам понадобится Воплощенная ками, и Озерная леди Альбиона — ближайшая и сильнейшая из всех, кто еще остался в землях людей. Но ты был прав — лишь через смертных мы теперь можем влиять на мир, а Воплощенные — лишь через святых. Через тебя.

Она прижалась еще сильнее; это гибкое сильное тело, запах ночных цветов и свежескошенной травы пускали сладкие мурашки по коже. Я покосился на Томаса, но тот уже отвлекся, подгоняя усталых гвардейцев, окруживших повозку с золотом. Да и он все равно ничего бы не заметил, даже если бы смотрел в упор — ни волос, движимых ее дыханием, ни смятой объятьями одежды. Он просто не мог — не был способен.

— Я никогда не попросила бы тебя об этом, будь какой-то иной способ остановить Адама. Я спасала твою жизнь не для того, чтобы потом сжечь ее в войне, которой ты не желаешь. Но это единственный путь.

Я ничего не ответил — мои спутники не могли заметить Шэдди, зато прекрасно могли видеть и слышать меня. Все, что я сделал — чуть сжал бедрами бока коня, понукая двигаться вперед. Шэдди устроилась поудобнее и, положив голову мне на плечо, молча смотрела, как кружится черный вихрь над белокаменным городом.

Мне не нужно было ничего говорить. Мы оба знали ответ.

Когда я замерзал у ворот города богов, лишь одна из сиятельных ками была достаточно сердобольна, чтобы спасти жизнь запятнанному злом, запятнанному настолько, что даже два долгих года в самом чистом месте во Вселенной не было достаточно, чтобы отмыться до конца. Может, я и не самый добрый человек на свете, не самый честный, отважный или сильный, но даже я все еще помню, что такое долг жизни. И я должен Шэдди куда больше, чем жизнь — я должен ей свою душу.

И она может рисковать ей, как пожелает.

Глава 2

Мы расстались с гвардейцами на одной из площадей в центре города; солдаты отправились дальше — во дворец, стражники Томаса — вместе с ними. Напоследок они упросили меня благословить их всех — уверен, многие заметили, что в моем исполнении, при посильной помощи Шэдди, от них действительно становилось легче на душе — что я с неохотой и сделал. Смешанные чувства... с одной стороны, официально церковь никогда не давала мне сан, все доказательства, которые у меня есть — подделка. С другой... это была идея Шэдди, что технически делает меня самым настоящим жрецом в этом королевстве. Учитывая, что в каждой уважающей себя деревеньке, кроме традиционных для королевства, поклонялись своему ками, зачастую даже не существующему на самом деле, это не было особой проблемой.

Я — просто единственный человек в мире, который верует в известную милосердием и красотой добрую ками Шэдди. И это даже почти не шутка.

Перед расставанием они подробно объяснили мне дорогу к собору Ледяной розы: прямо на восток по улице Короля Генриха до Фонтанной площади, а оттуда — сам, мол, увидишь. Проводив взглядом синие плащи тех, с кем путешествовал почти месяц, узнав за это время не то, что по именам, но даже по именам сестер и братьев, излюбленным байкам и простым солдатским мечтам, я тронул коня и, осторожно выбирая дорогу по центру улицы, предназначенную для всадников, направился к цели своего путешествия. У меня при себе было письмо от настоятеля монастыря в Святых горах, в котором он просил для меня чести увидеть легендарную Ледяную розу Альбиона. Не так уж и сложно получить расположение искренне верующего, спустившись с Заповедной горы... очередные смешанные чувства.

Черный пепел, казавшийся издалека непроницаемым черным туманом, вблизи превратился в легкую дымку, скрадывающую очертания, но все равно был гуще, чем где бы то ни было еще, из тех мест, что я посетил, обретя "второе зрение".

Это не было самым страшным. Хуже всего была колоссальная разница между тем, что показывали два моих зрения. Обычным я видел столицу Альбиона — богатый город, каменные мостовые, аккуратные домики из серого песчаника или белого кирпича, деловитых горожан, спешащих по своим делам, не обращая внимания на одинокого всадника в пыльной дорожной одежде почти без поклажи. Вторым — черный пепел, грязные ауры тут и там, сквозь которые безупречно дружелюбные улыбки казались презрительными, случайные взгляды — словно у лучника вдоль стрелы, а любое движение — угрожающим.

Я старался не смотреть по сторонам, глубже натянув капюшон на лицо и поменьше сравнивать Авалон со своей родиной. Хольмгард тоже был столицей богатой страны, в конце концов. Было ли там все так же плохо?

...Да, оглядываясь назад — было. Может быть — хуже.

"В этот раз все иначе" — напомнил я себе.

В этот раз черный пепел расступается передо мной, а грязные ауры тускнеют и проясняются под влиянием силы самой чистой души, которую я когда-либо встречал. И это значит очень много от человека, прожившего два года в городе богов.

"Весь вопрос в том, будет ли этого достаточно" — шепнул голосок малодушия и я, к сожалению, не мог твердо послать его к темным ками.

Интересно, сколько из того, что вижу я, чувствуют обычные люди? Я ведь помню себя, когда еще был таким же слепым — чувство, словно я тону, беспокойные сны, омерзение перед, казалось бы, совершенно приличным человеком... с другой стороны, я ведь на самом деле никогда не был обычным. Я всего лишь не знал, что эти чувства значат на самом деле и считал себя просто слишком мнительным. Также говорили и все остальные... семейный врач посоветовал целебный опиум.

Да уж, эта дрянь очень хорошо помогала мне успокоить нервы...

Из неприятных воспоминаний меня вырвал тихий голос Шэдди:

— Мы почти на месте.

Встрепенувшись, я поднял взгляд от конской гривы. Прямо передо мной, в паре десятков шагов, застыли друг напротив друга две сферы чистоты; черный пепел испуганно метался между ними, от одной к другой, отскакивая в сторону каждый раз, когда касался — словно это действительно обжигало.

Проблема была в том, что я даже не видел перед собой собор. Аура Шэдди в обычном состоянии распространялась на три-четыре десятка шагов во все стороны; если бы она действительно постаралась, то смогла бы растянуть ее, может, на сотню. А вот то, что испускала Озерная леди больше походило на стену, что чуть наискось перекрывала всю улицу, уносясь в небеса, почти незаметно искривляясь уже где-то высоко-высоко.

Покрутив головой, я наконец отыскал собор — высокое готическое здание из белого камня, со вставками голубого гранита и десятком блестящих на солнце золотых шпилей.

— Сколько же это? — пробормотал я. — Тысяча, больше?

— Скорее больше, — согласилась Шэдди почтительно. — Озерная леди — одна из сильнейших Воплощенных, не считая Четырех Великих.

Как всегда, напоминание об одном конкретном "Великом", хранящим Заповедную гору, мгновенно прогнало любые крохи благоговения, что во мне еще остались.

— Ну да, до старого пердуна ей далеко, — хмыкнул я, понукая коня двигаться быстрее. — Тот полгоры накрывал...

Шэдди, прекрасно зная нашу взаимную "любовь" с одним из самых сильных существ этого мира, с готовностью засмеялась, заставив меня заподозрить, что весь этот разговор был спланирован изначально, и спланировала мне за спину, усевшись на крупе по-женски.

Все еще ухмыляясь, я одернул эту неблагодарную конскую морду, с интересом косящую бессовестным глазом на витрину цветочного магазина, и направил дальше по улице, с небольшим внутренним трепетом окунувшись в чужую ауру. Если честно, ничего необычного я не почувствовал... а вот город просто преобразился. Никакого пепла — он остался за границей влияния ками, бессильно кружа снаружи, как какая-то черная метель. Почти пропали грязные ауры, а те немногие, что попадались — с напряженными лицами суетливо торопились по своим делам, стремясь быстрее покинуть это место. Не могу их за это винить — прекрасно помню это зудящее неприятное чувство под кожей, родившееся, едва я ступил на Заповедную гору: запятнанный злом лишь при великой нужде добровольно согласиться войти на территорию ками.

Уже через двадцать минут, спешившись и привязав коня у ворот, под присмотр мальчишки-послушника, я стоял перед воротами собора. Отсюда, даже сквозь толстые стены, я мог различить тусклый девственно-белый крест — Реликвию Воплощенной, как называли это люди, или Якорь, как говорили сами ками.

— А если она пошлет нас нахрен? — молитвенно сложив на груди руки, словно молился, пробормотал я.

— Мы двинемся дальше, — похлопала меня по плечу Шэдди. Если бы я знал ее меньше, то удивился бы, как она может с таким терпением отвечать на один и тот же вопрос десятки раз. — В Альбионе других Воплощенных нет, но это не единственная страна в мире.

— А если они откажутся все? Я же... — "Недостоин". "Грязен". "Слаб", — Не лучший материал для святого. Я опасен для них...

— У меня есть запасной план, — уверенно сказала Шэдди.

Я, нахмурившись, распрямился и, запрокинув голову, сделал вид, что любуюсь строгими линиями собора:

— В первый раз об этом слышу.

Шэдди как-то странно покачалась в воздухе — как метроном: туда-сюда, туда-сюда — и отвела взгляд.

— Я не говорила тебе раньше — ты бы сдал меня прадеду, и он никогда бы не отпустил меня. ...Я нашла у него записи... где спрятаны другие Якоря.

— Что?!

Какой-то горожанин, проходивший мимо, вздрогнул и отпрыгнул спиной вперед, едва не упав. Прорычав ему неискреннее "простите", я впился злым взглядом в прячущую глаза Шэдди.

— Нам нужна Воплощенная, чтобы остановить Адама, — пожала она плечами. — Если мы не сможем найти такого ками, значит, нам придется его создать.

Мгновение я молчал, пытаясь переварить это откровение.

— Ты не можешь этого сделать, — наконец сказал я, уже не заботясь о маскировке.

Это, наконец, дало мне ее внимание.

— Могу и сделаю, — твердо ответила она, посмотрев мне в глаза. — Если другого выхода не останется.

Спустившись на уровень глаз, она беспечно улыбнулась мне в лицо, будто и не собиралась приковать себя навечно к одному предмету, а потом связать свою душу с тем, кто легко может занести в нее скверну.

— Все будет хорошо, Артур. Я верю в тебя.

Она сказала это так легко и просто, словно под угрозой не была ее жизнь. И самое грустное... я не могу просто взять и отказаться от ее веры, ведь... что у меня вообще останется без нее?

— Мы уговорим эту Озерную нам помочь, — наконец, выдавил я. — Или кого-то другого. Запасной план не понадобится.

— Пусть так, — легко согласилась Щэдди, взлетая обратно в воздух, чтобы не перекрывать мне обзор.

Оглянувшись, я заметил опасливые взгляды монашка, подметающего пол, мальчишки-послушника и пары прихожан у ворот. Скривившись, я неловко кивнул зрителям и, отвернувшись, шагнул внутрь, под высокие арочные своды огромного залитого ярким светом собора.

Не так уж и важно, на самом деле, что они обо мне думают. Если сегодня мы договоримся с Озерной леди... весь Авалон будет знать, кто я. Я не планировал делать из этого шумиху, просто забрать ночью Ледяную Розу и тихо уйти... но утром пропажу все равно обнаружат. И не надо быть гением, чтобы сложить два и два. Я хотел бы выбраться из города и страны без того, чтобы меня поймали с государственной реликвией, но сомневаюсь, что это получится. И нет — я не боялся, что меня посадят в тюрьму, скорее наоборот...

Собор был... торжественно пуст. Длинный узкий неф заставлен рядами пустых скамей, на безлюдную аспиду падал радужный свет из огромного цветного витража на потолке, красиво поджигая крохотные пылинки. Наверное, в дни проповедей или праздников здесь все меняется — неф заполняется нарядно одетыми горожанами, жрецы в красивых одеждах читают молитвы или святые книги, слитно и мощно поет хор священные гимны...

Даже жаль, что я этого не увижу. Вне зависимости от результата, я покину столицу сразу же, как получу ответ Леди. У нас не так много времени, чтобы тратить его на достопримечательности.

Найти крайне строгого вида старушку-монахиню удалось быстро, как и объяснить причину визита, продемонстрировав закрытое восковой печатью монастыря послание аббата. Уставший, высушенный временем викарий (попасть к соборному ректору я рожей не вышел, видимо), прочитав письмо, долго смотрел на меня, подслеповато щуря выцветшие глаза. Признаться, я немного переживал, что письма будет недостаточно: Ледяная роза, в конце концов, главная священная реликвия Королевства и попасть к ней не так просто. И не важно, что украсть ее все равно никто не сможет: если я правильно помню, такова была воля самой леди Вивиан, переданная через последнего святого — спокойное уединение без толп восторженных паломников.

Старик тускло светился в моем втором зрении — не только золотой квадрат, символ Четырех Великих, но и сам по себе — кожа, глаза, волосы. А ну как почует, что я слишком сиволап для такой чести? Я ведь до сих пор весьма смутно представляю, как именно работает сверхъестественная чувствительность других до черты "святой". Какая-то доля способностей у старика определенно была, и определенно была крепка вера, с помощью благосклонной ками он даже мог бы творить небольшие чудеса — исцелять болезни или даровать временную защиту от черного пепла.

Так что, когда старик, второй раз перечитав письмо, торжественно кивнул и дал добро, я выдохнул с облегчением. Слава ками, поручительства аббата Ноэля было достаточно — понятия не имею, что бы я делал, если бы это оказалось не так.

Та же строгая молчаливая монахиня, что привела меня к викарию, проводила и к Озерной леди — вниз по ступенькам, в подземную часть собора.

— Вы третий в очереди, — сухо сообщила она, спускаясь по лестнице. — Не торопите других и не торопитесь сами — мы не ограничиваем время разговора с Леди.

— Так мало желающих? — пробормотал я себе под нос.

К несчастью, старушка услышала. Оглянувшись через плечо, она обожгла меня таким убийственным взглядом, что я посчитал за нужное прикусить язык и заткнуться.

— Так мало достойных, — отрезала она и у меня почему-то не осталось сомнений, что я в это число, по ее мнению, не вхожу.

Она оставила меня в просторном зале, освещенном десятком толстых церковных свечей. Зал был почти пуст — и сразу становилось понятно, что он строился в расчете на гораздо большее число прихожан: на низких широких лавках вдоль стен легко расселось бы десятка три ожидающих. Вместо этого, кроме меня присутствовал всего один человек.

Зато какой.

Я достаточно времени провел среди гвардейцев, чтобы узнать одного из них с первого взгляда. Полный серебряный доспех, яркий даже в тусклом свечном свете, синий табард с королевским гербом: белый клинок в камне; закрытый шлем с узким забралом мирно лежал рядом на скамье. Оружия нигде не было видно — должно быть, оставлено кому-то у входа на хранение.

Стоило мне войти в зал, гвардеец повернулся ко мне. Яркие рыжие волосы, густой волной падающие на плечи, меня не удивили — этот цвет был типичен для уроженцев Альбиона. Длина тоже не смутила — если заплести их в косу и правильно уложить, такая прическа хорошо защищала от сотрясений при ударах по шлему. Не озадачило и золотое сияние ее веры, окружившее не знак Четырех под одеждой, а броню и особенно — герб на ткани табарда: этого следовало бы ожидать от посетителя авалонской святыни. А вот что заставило замереть на пороге — узкое красивое лицо с аккуратным носиком и острым подбородком, легкой доброжелательной улыбкой на тонких губах, россыпь крупных веснушек на бледной коже и, самое главное — большими любопытными глазами самого чистого и яркого голубого цвета, который я вообще видел в своей жизни.

Не то, что бы женщины-воины были чем-то невозможным. Всякое бывало, у Альбиона где-то на юге даже существовал целый орден "боевых монашек", как их за глаза называли остальные... и то, что называли исключительно за глаза таки говорило о многом. Но они все еще были редкостью. И я не помню, чтобы ребята в точно таких же плащах и доспехах упоминали женщину в своих рядах, тем более такую красивую. За исключением...

О.

Придя в себя, я торопливо склонился в поклоне:

— Ваше Высочество...

Глава 3

— Ваше Высочество...

И только склонившись в поклоне, я понял, что облажался.

ЭТО БЫЛ НЕПРАВИЛЬНЫЙ ПОКЛОН!

Одинокий безродный паломник из глуши, случайно наткнувшись на наследницу трона, должен был встать на колени и коснуться лбом пола. Священнику, которым я был официально, или мелкому дворянину было достаточно поясного поклона. Рыцари становились на одно колено, высшему дворянству по протоколу полагался поклон-"четвертинка"... Мое же глупое тело, не думая, подчинилось вбиваемым палкой с самого детства правилам этикета, и исполнило классический "сюзерен, но не мой" — эдакий компромисс между поясным и "четвертью" — и не опуская взгляда.

И теперь я для нее был не безымянным паломником или священником, вряд ли достойным венценосного любопытства, а дворянином чужой страны — личность куда более интересная. Хольмгард, в последний раз, когда я проверял, не враждовал с Авалоном, конечно, но...

Проклятье, как я теперь представляться ей буду?! Я расстался с отцом не на самых лучших условиях и после всех этих лет уже даже не уверен, могу ли называть себя дворянином законно. И уж оставлять такой след, указывая ему, где меня можно найти, не соглашусь и за миллион золотых. Нет, дорогой и уважаемый родитель, мы лучше всего ладим, когда между нами — государственная граница.

Прикинуться дурачком? Нет, проклятый поклон был слишком правильным, чтобы быть случайностью.

О, ками, я молчу слишком долго!

— Артур... Борецкий, Ваше Высочество, — да, хорошая фамилия — мелкий дворянский род домоседов из провинции, скука смертная. Наконец-то эти уроки по генеалогии пригодились! — Это честь для меня.

— Без официоза, Артур, — улыбнулась принцесса и я с тоской увидел в голубых глазах те самые искорки любопытства, которых так боялся. — Мне нравится думать, что хотя бы здесь, перед покоями Леди, все мы равны.

Я послушно распрямился, спешно припоминая все, что я когда-либо слышал об Алиссии Озерной, первой принцессе Авалона. К сожалению, немногое — единственная дочь и наследница, после смерти родителей, пропавших в шторме во время дипломатического визита в Гардарику, воспитывалась регентом Эдвардом Сеймуром, герцогом Северного предела, самым преданным сторонником ее родителей. Последнее, что я слышал — осуждающие шепотки года три назад, как ужасно неправ регент, позволяя воспитаннице портить изысканную красоту благородной леди грубой мужской работой. Особенно старались рыцари, из воинской солидарности, наверно, возмущаясь, что командовать гвардией назначили четырнадцатилетнюю соплюху. В общем-то, это все.

...Я не интересовался внешней политикой, хорошо? Это о внутренней я могу плеваться ядом часами.

— Но даже здесь вы — потомок первого партнера Озерной Леди.

Абсолютно правильная светская лесть, которую извергнет любой уважаемый дворянин на моем месте, вырвалась полностью рефлекторно, пока я спешно придумывал максимально скучную историю "своей" жизни. Я пришел в Озерный край ради одной единственной встречи, и, вне зависимости от ее исхода, покину этот город на следующий же день. Для всех будет лучше, если я останусь просто лицом в толпе, скучным достаточно, чтобы это скрывало меня лучше любого плаща-невидимки.

Тем не менее я, кажется, сказал что-то неправильно, потому что мимолетная темная тень омрачила лицо принцессы знакомой смесью вины и самоосуждения. Это исчезло также быстро, как и появилось, но я успел заметить.

Прежде, чем надежда, что это оттолкнет ее достаточно, успела разгореться, принцесса вновь улыбнулась, убивая ее на корню, и похлопала по скамье рядом с собой:

— Возможно, но, пожалуйста, потворствуй ненадолго моему капризу.

Я покорно подошел к ней и присел на расстоянии вытянутой руки, рядом, но не слишком. Выбор у меня был небогатый: когда "пожалуйста" говорит наследница трона — это просто мягкая, вежливая форма приказа.

Даже если ты технически не ее подданный.

— Итак, Хольмгард, верно?

— Да, Ваше Высочество.

Бессмысленно отрицать очевидное. Даже если не считать названную мной фамилию, светло-русые волосы и высокий рост — что-то, чем мой народ гордился даже сильнее, чем следовало бы, — и из образа я выбивался разве что чисто выбритыми щеками, в противовес традиционной бороде. Особенно иронично, что последний факт подходил как обавалонившемуся хольмгардцу, которого я изображал обычно, так и отправившемуся в долгое путешествие дворянину, за которого принимала меня принцесса.

— Что привело тебя не просто в Авалон, но в Собор Синей Розы? Я впервые встречаю в этой комнате хольмгардца — у вас есть свои святыни, в конце концов, и я знаю, насколько ревнивыми могут быть люди к чужим ками.

О, об этом я мог ей рассказать — банальная история третьего сына, которого по традиции "отдавали" духовенству, недостаточно бунтарский, чтобы всерьез противиться отцовской воле, недостаточно покорный, чтобы смириться с навязанной волей, перед поступлением в семинарию выпросивший последний глоток свободы, он же — паломничество по святым местам. Слава ками, в моем блестящем послужном списке была ссылка на пару лет в глушь, куда меня отправил дорогой папочка с глаз долой после того, как я явился пьяным на вече вместе с веселой барышней из ближайшего борделя, и я легко мог завалить принцессу скучными деталями о жизни провинции и дорожных тягот.

Я думал, это ее быстро утомит, но нет — оказалось, что вся эта банальщина Алиссии жутко интересна: она задавала вопросы, на что похожа жизнь в сонной провинции Хольмгарда и внимательно слушала ответы, с легкой, чуть мечтательной улыбкой внимала простоватым путевым байкам о всех местах, которые я посетил ("якобы" только наполовину). Очень быстро я понял, как сильно ошибся с образом. Если я хотел заставить Алиссию скучать, мне следовало представиться столичным хлыщем, говорить о балах и тусовках, хвастаться связями и родословной, рассказать о дуэли по самой тупой причине. Но нет, вместо того, чтобы просто быть собой в юности, я повесил перед юной девушкой, мечтающей о путешествиях и тяготящейся долгом, морковку человека, похожего на нее во всем, кроме того, что он свою мечту исполнить все-таки смог, не пренебрегая при этом окончательно своими обязанностями.

Отличная работа, тупица.

Ну и, конечно, я не мог бесконечно бегать от вопроса, как здесь оказался. Никакого официального запрета на контакт с Леди в Авалоне, разумеется, не было, но я уверен — каждый правитель каждой страны хоть раз в жизни просыпался от кошмара, в котором гражданин чужой страны уносит хранимую реликвию Воплощенных к себе домой... то есть именно то, что я собирался сделать. Готов поспорить, именно поэтому старик-викарий так долго сомневался, пускать ли меня поклониться леди Вивьен.

Врать об этом было бы глупо — я уже рассказал правду викарию, и сомневаюсь, что старик станет молчать об этом. Позвольте рассказать кое-что о лжи — она должна содержать в себе как можно больше правды, а также быть последовательной и единственной.

Сложно было рассказывать о Заповедной горе без восхищения и почти невозможно — врать, преуменьшая ее красоту. Смирившись с тем, что единственный способ не запомниться принцессе в положительном ключе — запомниться в отрицательном, я просто говорил как есть. О воздухе, настолько кристально чистом, что казалось, его вообще нет, настолько сладком, что любой иной вкус меркнет в сравнении. О белоснежном снеге, теплом для праведных, ледяном для грешников. О свирепых гризли, мирно спящих рядом с пугливыми ламами, о грациозных барсах, игравших с детьми горных серн под присмотром их матерей. О цветущих в метель яблонях, золотых воротах Города Богов, священной тишины этого места, воцарившейся там навсегда после Великого Разделения, когда разошлись миры ками и людей.

Я мог бы сказать и больше и, смотря в эти блестящие голубые глаза, видя мечтательную улыбку с крохотными милыми ямочками на щеках, очень хотел это сделать. Я мог бы рассказать о строгом библиотекаре Селении, научившей меня паре мертвых языков, чтобы я мог прочитать хотя бы половину хранившихся там древних книг, за один взгляд на которые любой коллекционер отрубил бы себе правую руку. О доброй душе Шэдди, спасшей меня, когда я не был этого достоин, выхаживающей два долгих месяца, почти не отходя от моей кровати, ставшей лучшим другом, которого мог бы желать человек. О ее пьянице-деде, одном из самых древних и сильных существ этого мира, которому на равнинах строили храмы и высекали из мрамора статуи, которые походили на оригинал как боевой жеребец на пони: сильные, мужественные и благородные вместо высушенных, карликовых и плутоватых. Я мог бы рассказать, хотя бы пару слов, о каждом жителе Заповедной горы — то, что, наверно, не смог бы сделать никто из живых — и часть меня действительно хотела поделиться с кем-то, для кого это не было данностью с рождения, а таким же чудом, как для меня.

Когда я все-таки выдохся, пару минут мы сидели в тишине. Алиссия смотрела на меня так, словно впервые по-настоящему увидела, не как случайного незнакомца, без разницы, интересного или нет, но как человека, достойного того, чтобы хотя бы попытаться на самом деле узнать его. Я неловко передернул плечами и отвел взгляд... а потом отвел еще раз, когда наткнулся на широкую улыбку Шэдди, которая, стоило мне посмотреть на нее, заговорщицки подмигнула. Клянусь, еще чуть-чуть и она начнет напевать "тили-тили-тесто"

— Спасибо, Артур, — серьезно кивнула Алиссия. — На моей памяти еще никто не рассказывал о Заповедной горе с такой страстью. У тебя есть моя благодарность.

Я подавил вздох.

— Счастлив служить, Ваше Высочество.

— Я надеюсь, что однажды смогу увидеть все это своими глазами.

И снова — та же мимолетная тень печали, мелькнувшая и пропавшая.

— Только, пожалуйста, не повторяйте моих ошибок, Ваше Высочество, — я помахал трехпалой рукой. Глаза принцессы удивленно расширились: я как-то обошел вниманием всю эту историю, а сама она, видимо, не заметила. — Оказывается, священники на перевале не пускают паломников в горы зимой не просто так. Кто бы мог подумать?..

Принцесса вежливо улыбнулась самоуничижительной шутке, но расспрашивать не стала. Да и что тут говорить? Любой, кто умнее пробки, понимает, что такое обморожение и ампутация.

В попытке увести разговор в сторону (а то не дай ками еще что-нибудь ляпну, что ее заинтересует), я кивнул на дверь в покои Леди.

— Простите за любопытство, Ваше Высочество, но это всегда занимает так много времени?

— В покоях сейчас леди Алорес, — пожала плечами девушка. — Они с графом Варенны второй год пытаются забеременеть, бедняжка уже все перепробовала. Я пыталась объяснить ей, что Воплощенные не так работают, но она до сих бывает здесь чаще, чем я.

Увы, бесплодной леди действительно ничего не светит — Воплощенные, взамен силы и расширенным возможностям влиять на мир людей, платили тем, что были абсолютно беспомощны без святого.

"И я, может быть, смогу это исправить, если договорюсь с Вивьен. Хотя Озерная Леди никогда не славилась целительским даром — у нее другие таланты"

Или это просто мое оправдание, чтобы сбежать, как я и планировал.

— Вы часто здесь бываете? — спросил я, пытаясь отвлечься от ядовитого шепота совести.

Это был правильный план — брата Шэдди последний раз видели на востоке Хольмгарда. Мы не могли позволить себе застрять в Авалоне, даже исцеляя нуждающихся. Все было очень правильно и логично — выбор приоритетов, более важная цель... меньшее зло.

Которое все равно зло.

— Это семейная традиция, — тихо ответила принцесса. Оглянувшись на нее, я вновь увидел печаль и вину на самом донышке ясных голубых глаз, столь тщательно скрываемую, что я бы ни за что бы не заметил, не видь тоже выражение каждый раз, когда смотрел в зеркало. — Я веду свой род от первого святого Озерной Леди, мой прадедушка женился на третьей. Считается, что мы почти как семья. Мы с родителями приходили сюда каждую неделю, после службы и просто обедали, рассказывали друг другу, что делали в будни: кубок вина для отца, две чашки чая для меня и мамы, один ледяной бокал с белым вином для Озерной леди — всегда полный, всегда нетронутый. Когда... их не стало, я продолжила приходить сюда и просто... говорить обо всем. Это как дневник, который никогда не предаст и сохранит все твои тайны.

Я мельком посмотрел на Шэдди, зависшую под потолком:

— Я понимаю, о чем вы, Ваше Величество, — в ответ на ее любопытный взгляд я мягко улыбнулся. — Я тоже говорю с ками. Никогда не знаешь, рядом ли одна из них, вы знаете? Всегда может оказаться так, что мои молитвы будет кому услышать.

— Спасибо. Это приятно слышать, — благодарно улыбнулась Алиссия. — В столице многие уже давно сомневаются, не покинули ли нас ками совсем.

Они не совсем неправы, увы.

— Но они ошибаются, — нахмурилась принцесса, не заметив мой вильнувший взгляд. — Я могу чувствовать это каждый раз, когда прихожу сюда: словно я в полной безопасности, буквально "как у ками за пазухой". Иногда... иногда я почти чувствую, как она отвечает мне.

Я не удержался и вновь посмотрел на Шэдди. Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, а потом я вернул внимание принцессе, а ками, пожав плечами, слетела вниз. Зависнув на пару секунд прямо перед лицом Алиссии, она помахала ладонью перед ее глазами. Не дождавшись реакции, мягко ткнула пальцем в аккуратный тонкий носик...

Принцесса удивленно моргнула и отпрянула, коснулась бронированными пальцами кончика носа... и я скорее прочитал по губам, чем услышал голос:

— Леди?

И тут дверь покоев открылась. Я отвлекся на пухленькую рыжую девицу в голубом платье, выскользнувшую из покоев...

— Алорес, — ровным голосом поприветствовала Алиссия, вставая. — Вопреки всему, надеюсь, что ты получила желаемого.

Как бы я ни старался, не смог разыскать и следа прежней растерянности — ни в голосе, ни в мимике, ни в спокойном, полном силы и власти движении, с которым принцесса шагнула к покоям. Словно и не совершила эта девушка только что-то почти невозможное. По меньшей мере — чрезвычайно редкое.

Я молча смотрел ей вслед, пока принцесса, перекинувшись парой слов с юной аристократкой, почтительно кланяющейся своей будущей повелительнице через слово, пытаясь справиться с противоречивыми чувствами.

Полчаса назад, когда я впервые ее увидел, спешно вспоминая все слухи, которые до меня долетали, я ожидал увидеть то ли взбалмошную избалованную девчонку, лезущую, куда не просят, то ли прямолинейную пробивную "бабу в штанах", возившуюся с гвардией не из каприза, а потому что ей там самое место. Вместо этого я получил воспитанную, очень благожелательную, начитанную и умную девушку, носящую броню так же изящно, как другие носят платье, которая светилась в моем втором зрении настолько ярко, что я мог бы ослепнуть, коль... "духовные глаза", за неимением лучшего термина, работали бы так же, как настоящие.

Когда Алиссия, обернувшись через плечо и вежливо кивнув на прощание, закрыла за собой дверь, я пару секунд сидел в тишине, только теперь осознав, что, как бы не трясся, не боялся и не ныл, на самом деле очень хотел отплатить Шэдди за все, что она для меня сделала, ответив добром на добро, помочь так же, как она помогла мне.

Мысль о том, что меня можно так легко заменить, кем-то намного лучшим, чистым и полезным... причиняло боль.

— Она... — наконец, начал я, но так и не смог заставить себя продолжить.

К счастью, я и не должен был. Шэдди присела рядом, положила подбородок мне на плечо и легонько ткнула локотком в бок. Вздохнув и постаравшись загнать ревность поглубже, я скосил глаза на подругу.

— Может быть, однажды, через пару лет или десяток, — мягко улыбнулась ками. — Но даже если бы она стала святой прямо сейчас, я все равно доверилась бы тебе. Она принцесса и скоро станет королевой. Она не сможет бросить все и отправиться в путешествие, даже если очень этого хочет. Но ты... ты свободен, Артур, и вправе делать со своей жизнью все, что пожелаешь. Я попросила о помощи, ты согласился, и я не собираюсь оскорблять тебя, думая, что ты откажешься от своих слов на полпути. Я знаю, что смогу пройти этот путь с тобой. Я знаю, что ХОЧУ пройти его с тобой. Не с принцессой, не с королевой, не с кем бы то ни было другим, а именно с тобой. И я не отказываюсь от друзей, потому что встретила кого-то удобнее.

Беспомощно улыбнувшись, я расслабился, подался вперед, прислонившись лбом к ее макушке. Ну разумеется, было бессмысленно пытаться скрыть свои чувства от Шэдди — она всегда каким-то образом знала меня лучше, чем я сам... и всегда умудрялась разглядеть во мне что-то, за что стоило бороться и во что стоило верить.

— Я знаю. Прости.

— Только на этот раз, — пробурчала Шэдди мне в плечо, устраиваясь поудобнее. — Если ты сделаешь это снова, я заставлю тебя прочитать проповедь.

— Не надо, я все понял, — содрогнулся я.

Ками хихикнула.

— Ты слишком хорош в них для кого-то, кто терпеть не может проповедников. Даже принцессу очаровал.

— Ой, не начинай...

Шэдди послушно замолчала, хотя, я клянусь, что почти слышал, как рвет кожу на ее скулах широкая плутовская ухмылка.

Вместо того, чтобы ввязываться в спор, который, я точно знал, что проиграю, я посмотрел на дверь — и сквозь нее, чего старательно избегал всю дорогу к залу ожидания у покоев леди. Там, на уровне пола и чуть-ниже его, парил сияющий крест с длинной вертикальной перекладиной и короткой горизонтальной — символ собора Ледяной розы, столь чистый, что был самим определением белого цвета, столь сконцентрированный, что казался материальным, чем-то по-настоящему плотным, имеющим вес и фактуру.

В человеческих легендах об Озерной Леди сказано немногое — куда больше внимания в них уделено ее святым, через которых она влияла на мир. Легко было забыть, что позади каждого подвига и исторического события стоял не только человек, но и ками, направлявший и наставлявший его, помогавший силой и знаниями на каждом шагу. Люди могли об этом забыть, но я — нет. Слишком много времени я провел среди ками, слишком обжигающе-страшным был этот белоснежный крест из густого плотного света.

Шэдди, несмотря на свою сущность, была еще совсем ребенком по меркам ками, просто девчонкой, доброй именно той наивной детской добротой, которой лишены взрослые. Вивьен, с другой стороны, обладала воистину грозной славой, здесь, в Авалоне, почитаемой даже больше, чем Четверо Великих. Она сияла еще до Великого Разделения, во время войны ками, едва не расколовшей небеса на две истекающие дымом и кровью половинки. Она была одной из первых Воплощенных, решивших хранить мир и новый, такой страшной ценой добытый баланс в мире людей. Она построила это королевство и веками стояла на страже его.

Как я собирался убедить... ЭТО, что достоин коснуться ее?..

У меня не было идей. Боюсь, всю работу придется делать Шэдди. А потом, если у нее получится — Вивьен, а я буду просто тем парнем, который принесет Ледяную розу в нужное место.

Первой неладное почуяла Шэдди. Она напряглась и резко отодвинулась от меня, запрокинула голову, рассматривая что-то сквозь потолок со смесью отвращения и гнева — эмоции, которые я никогда раньше не видел в исполнении ками.

— Одержимые! — прошипела она, вскочив на ноги.

— Здесь?!

— Аура лишь ослабляет, и отпугивает лишь самых слабых. Там есть один сильный, он ведет остальных и прикрывает от сияния Леди.

— Но...

Я хотел спросить "Зачем?", но едва сформулировал это в своей голове, как ту же понял ответ. Праведная принцесса, с потенциалом однажды стать святой и вымести поганой метлой с улиц черный пепел.

— Они пришли за ней, — кивнула Шэдди. Напряженно покачиваясь на носках, она замерла рядом, все так же пристально следя за чем-то сквозь потолок и нервно кусая губу. — Что нам делать, Артур?

— Мы должны взять Ледяную розу. Сейчас.

И раскрыть себя всем, похоронив всякий шанс быстро и без шума покинуть страну или хотя бы столицу. Застрять здесь на недели, может, даже месяцы, в хороводе почестей и интриг, доказывая, что и правда вернем Розу обратно, когда закончим свою миссию, или прорываться с боем сквозь ряды тех, кого пошлют остановить нас, если не тратить на это время.

Наверно, я еще мог бы сбежать, если бы начал прямо сейчас...

По отчаянному взгляду, который подарила мне Шэдди, я понял, что она чувствует тоже самое. Она пришла сюда ради брата, и именно его спасение было первым приоритетом. Мы могли бы отправиться в Хольмгард — Солнечный Дракон моей родины тоже был неплохим выбором, пусть и не столь хорошим, как Озерная Леди. Может, это даже будет быстрее, учитывая, что именно там в последний раз видели Адама.

Но если мы сделаем так, умная добрая девушка, что носила броню как платье, ворчливая монахиня, старый викарий, незнакомые мне гвардейцы охраны принцессы — каждый из них умрет здесь, разорванный Одержимыми на куски.

Улыбнувшись Шэдди с решимостью, которой не чувствовал, я схватил ее за руку и бросился к двери.

В иное время, мне бы было очень любопытно посмотреть, как живет одна из живых легенд этого мира, какие книги стоят в книжных шкафах, какой ковер защищает ее босые ноги от холодного каменного пола и все остальные мелкие бытовые детали, отражающие характер человека.

Сейчас — я первым делом увидел длинный широкий клинок из прозрачного голубого льда, прочнее и острее любой стали, на четверть вонзенный в гранитные плиты, едва обратил внимание на удивленно вскинувшуюся Алиссию, преклонившую перед ним колено. Вместо этого я нашел взглядом Вивьен, легендарную Озерную Леди Авалона.

Позвольте сказать, как самому большому эксперту: некрасивых ками не существует. Их красота очень разная, но каждый из них, мужчина или женщина, старые и молодые, худые и пухлые — прекрасны по-своему.

Вивьен была... невыносимо совершенна. Каждой своей чертой — изящной фигурой, длинными ногами танцовщицы и широкими бедрами матери, белоснежными волосами, уложенными в безумно сложной высокой прическе, своим платьем, простым, но словно скроенном из инея и света, гладкой белой кожей, выточенной из самого белого мрамора.

Я застыл, даже забыв на секунду, зачем вообще явился, изучая каждую черту ее идеального лица, пригвожденный к месту взглядом прозрачных и твердых, как алмазы, глаз, взглядом, тяжелым, как гора, холодным резким голосом, уронившим, как приговор, короткое:

— Нет.

Глава 4

— Нет.

Это прозвучало, как удар судейского молотка для смертного разговора: хлестко, кратко... бездушно. Ледяной голос не дрогнул, безучастная маска на идеальном лице осталась неподвижной. Она не сделала ни единого жеста, не пошевелила ни одним мускулом.

Она обрекла всех на смерть так, словно отказалась от чая.

И тогда весь мир расцвел красным.

Шэдди сжала мою ладонь — до боли, до хруста — и шагнула вперед, но я дернул рукой, заставляя ее остановиться, и шагнул вперед.

Алиссия, поднявшись на ноги, шагнула навстречу. Девушка все еще была ошеломлена моим вторжением, но я уже видел на щеках первые признаки монаршего гнева. Она начала что-то говорить...

— Не сейчас! — рыкнул я, не дав ей закончить и обошел по кругу застывшую как столб принцессу, которую, наверно, впервые в жизни так грубо заткнули.

Я остановился рядом с легендарным клинком, по-хозяйски положил ладонь на прозрачно-синюю рукоять, кожей ощущая каждый изгиб ледяной розы, венчавшей рукоять. Я нависал над бессмертной неуязвимой Леди, на голову выше и дважды шире в плечах, но вся реакция, которой меня удостоили — поднятая белоснежная бровь.

— Эта девочка, — я чуть дернул головой, указывая на принцессу, — умрет, если мы не спасем ее. Она выросла у тебя на глазах, так же, как ее родители, и деды, и прадеды; так же, как старик-викарий, как ворчливая монашка и все остальные. И если тебе плевать на их жизни — ни хрена ты не светлая ками.

Я знал — это достало ее. Она быстро посмотрела мне через плечо, и взгляд ее на самую крохотную секунду смягчился и потеплел на пару градусов.

— Ты не можешь быть настолько слепой, чтобы не видеть, что происходит за стенами собора, этот пепел над городом, черную воронку в небесах, что разносит заразу по королевству. Эта девочка была твоей надеждой — чистая и светлая, она могла бы спасти этот город и закрутить воронку в обратном направлении. Я знаком с ней меньше часа, но уже знаю — она стоит любого риска.

Ее ответ был спокойным и тихим, голос, в отличие от моего, звенел не гневом, а четко отмеренным, как на весах, презрением:

— Ты знаешь, что будет с этим городом, если я паду? Его не станет. Не станет всей страны, заполыхает полконтинента и когда меня, наконец, остановят, победители продолжат жить на пепелище. Единственный способ, которым это может произойти, единственный путь злу в мое сердце — через того, кто держит этот меч.

Пальцы, сжавшие навершие, пронзило холодом, мгновенно скрутило судорогой, прострелило фантомной болью в потерянных пальцах. Опустив взгляд, я увидел голубую полоску инея, ползущую по перчаткам, тихий хруст слишком быстро охлаждаемой кожи. Что-то внутри меня кричало бежать, пока не поздно, воскрешая в памяти тот миг, когда я очнулся и впервые увидел искалеченную руку. Эта трусливая часть меня рисовала картину отрубленного запястья, руки по локоть, по плечо...

Вивьен шагнула ближе, почти вплотную и коснулась камзола на груди напротив сердца.

— Тебя отмыли, незнакомец, вытерли всю грязь и залечили раны, но я вижу два черных шрама на твоей душе. Они зарубцевались, на поверхности, но продолжают гнить под кожей, и будут гнить каждый прожитый тобою день, до самой смерти.

Она заглянула мне в глаза. Тонкие пальчики гуляли по камзолу, словно и правда прослеживая невидимый для глаз шрам.

— Назови мне первый из своих грехов.

Холод уже поднялся до локтя. Иней на ладони превратился в кусок льда, намертво приковывая ее к клинку, быстро рос, уплотняясь и теряя прозрачность, карабкаясь все выше по руке.

Разумеется, я знал, о чем она говорила. И соврать этим алмазным глазам и ледяному голосу не смог бы, даже если бы от этого не зависела моя жизнь.

— Опиум, — прохрипел я.

Это было несложно. Опиум — то, с чем, я верил, смогу справиться. Это пугало меня, но не парализовало, причиняло боль, но не лишало воли... по крайней мере, пока я держался от всего этого подальше. То, чего я на самом деле страшился...

Вивьен кивнула. Пальцы сместились в сторону, к самому сердцу, заставляя его замирать от вполне настоящего холода, мгновенно проморозившего плотную ткань.

— Назови второй.

Они называли его "лауданум"* — настойка опиума на спирту, которую мне выписал семейный врач еще в детстве. Старый хрен пичкал этой дрянью своих пациентов всю жизнь, и плевать хотел на его статус наркотика в некоторых странах, о чем я узнал намного, намного позже, чем следовало. Я принимал его с самого детства — как успокоительное и снотворное — потому что, очевидно, когда маленький мальчик устраивает истерику при встрече старого друга семьи, утверждая, что тот воняет и "светится черным" — он портит репутацию рода и это безобразие надо прекратить.

— А эта штука вкусная? — сверкая любопытными зелеными глазенками, спросила Анна, сунув нос в мой кубок за завтраком.

— Не твое дело, — обрубил отец, взглядом пригвоздив мою сестру к креслу. — Сядь ровно и не мешай брату.

— Я тебе потом покажу, — шепнул я.

Ведь это просто лекарство. Ничего страшного же, если чуть-чуть?

Я пытался. Я честно пытался ответить, но слова встали комом в горле, и даже ползущий по руке холод, крупная дрожь закоченевшего тела не смогли заставить его исчезнуть. Единственная, с кем я когда-либо говорил обо этом — Шэдди, и даже так потребовался почти год, прежде, чем я стал доверять ей достаточно.

На этот раз алмазные глаза смотрели на меня почти с сочувствием:

— Как ты собираешься преодолеть это, если даже не можешь назвать?

И как всегда, когда мне больше всего нужна была помощь, я получил ее. Сильные пальчики сжали мою руку — прямо под плечевым суставом, на самой границе ледяной корки — и ползучий холод остановился. Шэдди шагнула вперед, плечом оттолкнув руку Озерной Леди, загородила меня своим телом.

Мы всегда хорошо ладили. Я любил Анну больше, чем кого бы то ни было еще на свете — она была младше меня на шесть лет, непоседливая и очаровательная, переполненная жизнью и радостью — всем тем, чего всегда так не хватало мне. Она следовала за мной как щенок, и я никогда не смогу понять, почему.

Чем старше я становился, тем хуже работал лауданум — и из-за привыкания, и из-за того, что чувствовал то, чего больше не чувствовал никто, я с каждым годом все острее. Алкоголь, тусовки, женщины — все это помогало отвлечься, как и самое модное увлечение благородного сословия Хольмгарда — опиумные салоны, где, кроме относительного легкого курительного опиума, можно было достать и чего покрепче, если знать, кого спрашивать.

С каждым днем вечеринки становились все безумнее, дозы — все больше, и в какой-то момент я оказался так глубоко на дне всего этого, что меня перестало беспокоить то, что обожаемая младшая сестренка, уже совсем взрослая семнадцатилетняя девица, повелась таскаться по всем этим притонам за мной.

Я нашел ее утром — мертвенно бледную, холодную, захлебнувшуюся рвотой на диване в глубине какого-то очередного дома какого-то очередного "друга", чье имя и лицо я не в силах вспомнить.

День ее похорон был последним днем, когда я прикасался к опиуму или алкоголю. Это был последний раз, когда я говорил с отцом, и искренне надеюсь, что маленький шрам на скуле, рассеченной бронированным кулаком генерала Романова так и останется последним нашим взаимодействием.

— Первый раз его сестра попробовала опиум из его рук. Умерла от передозировки она, когда он был в соседней комнате.

Как Шэдди удалось произнести это без отвращения — я никогда не узнаю.

— У меня нет времени объяснять тебе, почему я верю в Артура. Поэтому я просто скажу, что если ты откажешь, и мы уйдем отсюда живыми — я собираюсь найти один из Якорей и связать себя с ним... а потом отдать себя в его руки. Я не прошу тебя ничего, что не готова сделать сама.

Они сцепились взглядами — древность и юность, знание и страсть — и я готов был поспорить, что это не был легкий поединок для Озерной Леди. Шэдди имела такой эффект на других — на первый взгляд мягкая, как плюшевая игрушка, она была способна идти к цели в стиле рыцарской конницы: просто сметая к хренам собачьим все, что окажется достаточно глупым, чтобы стоять на пути.

— Послушай, девочка... — начала Вивьен, и я понял, что Шэдди проиграла.

Но закончить ей не дала та, о чьем присутствии все уже забыли.

— Моя леди...

Принцесса, четко, как на параде, шагнула вперед — бледная и решительная — крепко, до скрипа, сжимая в стальных перчатках рукоять меча.

— Моя леди, — повторила она, взяв под контроль чуть сорвавшийся голос и глядя примерно в том направлении, куда смотрел я секунду назад, — если вы можете взаимодействовать с Артуром, значит — он святой. Я скоро стану королевой и понятия не имею, как я должна править... этими людьми. Они... гнилые, каждый.

Звонко лязгнуло колено, ударяясь о плитку — Алиссия использовала рыцарский поклон дворянина монарху.

— Мне нужна помощь, Леди Вивьен, ваша сила и совет. Я, город, вся страна... мы нуждаемся в самом верном страже Авалона.

— Ты не понимаешь, о чем просишь, Алиса...

Тем не менее, продолжать отповедь Вивьен не стала — лишь смотрела на коленопреклоненную принцессу, и впервые в алмазных глазах я увидел колебание. Ками медленно перевела взгляд на меня, коротко посмотрела в глаза, скользнула ниже, к груди — в то место, которого касалась, говоря о "шрамах", взглянула вверх, сквозь камень, где Одержимые делали... даже не хочу представлять — что. В тот момент, когда губы ее дрогнули, в странной улыбке-не улыбке, на самый краткий момент показав зубы в оскале, я понял — мы победили.

— Вы слышали ее, — наконец сказала она. — Что бы вы там от меня не хотели, сначала — этот город, потом все остальное. Это — условие.

Шэдди не пошевелились, но пальчики, сжавшие мой бицепс, напряглись так, что обязательно останутся синяки.

— Мы согласны, — выдавила она.

В тот же момент холод, прогрызший мою руку уже до самых гостей, исчез, сменившись ровным уютным теплом.

— Тогда прочь с дороги.

Шэдди оглянулась, заглянула мне в глаза долгим-долгим взглядом, одновременно и тревожным, и ободряющим. "Все будет хорошо" — с нервной, насквозь фальшивой улыбкой шепнула она, и почему-то я сразу успокоился. Улыбнувшись ей в ответ, я посмотрел на Вивьен, уже подошедшую вплотную.

— Если ты позволишь своим грехам коснуться меня, я позабочусь о том, чтобы ты пожалел об этом.

И прежде, чем я успел что-то ответить, положила руку мне на грудь и шагнула вперед — ладошка провалилась внутрь моего тела, не встречая никакого сопротивления, как сквозь воздух. Еще один шаг — и она скрылась внутри целиком.

И в тот же миг мы поняли, почему Вивьен была так категорически против нашего союза.

Озерная Леди, одна из самых прославленных и сильных светлых ками на свете... на самом деле не была доброй. Не как Шэдди, во всяком случае, не естественной, чистой добротой без примесей и условий. Вместо нее, смытой временем и потерями, был лишь кусок льда, столь же твердый как алмаз... и настолько же равнодушный. От становления темной ками ее удерживало лишь Воплощение, не позволявшее собственной тьме заполнить ее пустоту, груды цепей правил, кандалов долга, проверенные дороги принципов.

Мы сжали пальцы на рукояти нас — плотный синеватый лед не крошился и не сопротивлялся: покорно гнулся, без любого сопротивления. Мы-меч дрогнули, освобождаясь от столетнего каменного плена, поднимаясь над головой нас-смертного, в поднятой руке. Лед, сковавший нашу руку, заструился дальше, перекинулся на плечо и грудь, непробиваемой броней защищая слабое смертное тело, все такой же гибкий и теплый.

По правую руку стояла на колене та, ради которой мы согласились — малышка Алиса, которую помнили еще совсем грудничком, когда на третий день от рождения ее принес Ричард Второй, ее отец, чтобы познакомить дочь с великой ками. Ее мать, Алиенора Аквитанская, приводила малышку в этот храм почти каждый день, считая, что близость к ками защитит ее от любых детских болезней. Отчасти это было правдой — девочка была поразительно чувствительна к силам духов, позволяя нам коснуться ее, прогоняя мелкие хвори и судьба хранила малышку от больших. Энергичная и смешливая, она росла у нас на глазах — надежда на скорый конец одиночества.

Яркие голубые глаза сияли восторгом, пожирая взглядом обретший свободу ледяной клинок и его носителя, быстро одевавшегося в ледяную броню. Мы поневоле вспомнили другое выражение — потухшие, блестящие от слез глаза, когда ее родители не вернулись домой, отчаянные мольбы вернуть их обратно, собственное бессилие и невозможность даже обнять ту, кто уже давно захватила только для себя наше сердце.

Мы улыбнулись ей, и впервые за семнадцать лет она улыбнулась в ответ. Впервые за долгие, долгие годы ожидания мы смогли сказать ей:

— Теперь все будет хорошо, Алиса.

По левую руку ждала та, что спасла нас от смерти... и от участи хуже. Невысокая девушка в темном мужском костюме настороженно сверкала исподлобья золотыми глазами, пытаясь определить величину изменений и сколько осталось в этом существе от ее друга. Первое лицо, которое мы увидели, очнувшись в городе богов, первое, что видели, просыпаясь на мокрых от пота простынях, выздоравливая от лихорадки. Та, кто защищала нас перед другими ками, та, кто выпросила разрешение остаться. Девушка, ради которой мы вернулись туда, куда поклялись никогда не возвращаться, та, ради кого легко рисковали жизнью и душой, та, для кого без колебаний прыгнули бы с обрыва, возникни нужда.

Ей мы тоже улыбнулись:

— Первый пункт плана выполнен, Шэдди. Осталось всего два.

Ками облегченно улыбнулась в ответ, и мы поспешно отвели взгляд, надеясь, что сами не заметим, как сжало от нежности сердце, даже понимая, что никаких секретов у нас больше нет.

А над нами растекалось Зло. Совсем рядом — десяток-другой метров над головой, грязным чернильным пятном заливало собор, сверхплотной черной звездой поглощало метр за метром, тянулось фиолетовыми щупальцами к человекоподобным темным фигурам поменьше, защищая менее сильных от нашего света.

Мы улыбнулись и им — зубастой акульей улыбкой, острыми ледяными наростами на клыках, растягивая до предела укрытую морозной броней кожу на скулах.

Так много времени прошло с тех пор, когда мы в последний раз проливали черную кровь. Пришла пора утолить столетнюю жажду.

Толстая усиленная полосками металла дверь разлетелась на щепки, в смазанную полосу расплылись факелы на стенах лестницы, мелькнуло и пропало ошеломленное бледное лицо викария Питера, ведущего стайку послушников в наши покои, светлые и широкие коридоры внутренних помещений собора.

Шум боя и крики вели нас в центральный неф так же безошибочно, как духовное зрение. Выбив очередные двери, мы оказались на подиуме алтаря. Забытое и обыденное ощущение — яркий солнечный свет, ударивший в глаза сквозь стеклышки цветного витража: мы не видели солнца сто лет; мы щурились рассвету десять часов назад.

Каждое дышащее существо в соборе замерло. Двое выживших гвардейцев, что, скользя по крови своих братьев и прихожан, отступали к алтарю вдоль рядов длинных скамеек, отбрасывая одержимых в сторону щитами. Сдавшиеся темным ками люди, бледные, как мертвецы, уставились на нас черными бездонными глазами, плачущими темной смолой. Старший, исковерканный сильнее всех, замер за спинами своих марионеток; сотни крохотных дымящихся змей на его голове замерли вместе с ним. В огромных, на пол покрытого каменными чешуйками лица, блестящих антрацитом глазах мы увидели свое отражение — сияющий бледно голубой броней рыцарь, ослепительно белый ледяной клинок в вытянутой руке, острием нацелившийся точно в горло монстра.

А потом все взорвалось. Тонко завизжали черные змеи, отдавая приказ, непонятный людям, но очевидный для ками: "Убить! Человек все еще смертен!", тварь поднялась на длинных сросшихся ногах чудовищного вздутого плотью хвоста, нависнув над боем, с противоестественной скоростью ринулась вперед, вслед за меньшими ками, легко смявшими растерявшихся гвардейцев. Бедняги даже не успели обрадоваться подмоге...

Зря они это сделали. Смерть последних людей в соборе, какой бы страшной она ни была, развязала нам руки. И вот уже хрустят под когтистыми лапами, разорвавшими обувь бывших горожан, лужи крови, взмывает в воздух багровый ледяной туман, забивая рты и глаза. Мы-клинок, вонзившийся в подиум, вспыхнули белизной, волна голубого льда прокатилась по белому мрамору, и когда дюжина одержимых слитно прыгнули, ощетинилась длинными острыми копьями, как древняя фаланга, пронзив каждую тварь насквозь через живот или грудь; тонкие усики жидкого мороза потекли по телу, связывая монстров, которые иначе плевать хотели бы на такие раны, разрывая плоть и кроша кости, расчленяя извивающиеся тела на смрадно чадящие куски.

Мы-человек шагнули вперед, вырывая нас-клинок из каменного плена и готовясь к удару. Змееподобная тварь, оставляя за собой широкую колею растворенного и впитанного в измененную плоть камня, разметала ледяную стену таранным ударом, нависла над нами, огромная, покрытая кусками украденного камня, как броней, занесла над головой сцепленные кулаки, мгновенно увеличившиеся втрое, затрещала вспоротая острыми каменными шипами чешуя. Жалобно застонал разорванный стремительным движением воздух, мраморная булава встретила поднявшийся навстречу ледяной меч...

Хрустнул, раскалываясь, камень под ногами, проиграв соревнование прочности с нашей ледяной броней. Брызнули во все стороны ошметки плоти и мрамора, проигрывая соревнование силы с ледяным мечом. Истошно завизжало на сотню змеиных голосов чудовищное полукаменное-полумясное создание, когда лед пророс в трещины, проигрывая соревнование магии. Тварь неуклюже отшатнулась назад, пытаясь сбежать от верной смерти, проигрывая соревнование воли.

— Наша очередь.

Мрамор под ледяными сапогами раскололся еще раз, мы-клинок пропели свою боевую песню, рассекая плоть и камень чудовищных рук, треснула широкая плита, защищавшая грудь монстра от удара шипастого наплечника. Потерявшую всякое подобие человечности тварь отбросило с подиума, протащило по нефу, ломая хребет о тяжеленые дубовые скамьи.

Следом за наплечником ударило острие, глубоко вонзившись в грудь, повторяя с большим монстров тоже самое, что ранее с меньшими — превращая плоть в колкий живой лед, крохотными острыми лезвиями разрывая сантиметр за сантиметром измененного тела, втекая в открытую рану и повторяя процесс.

Сотни змей на уродливой тупоносой башке одержимого в последней бессмысленной попытке сопротивления набросились на нас со всех сторон, но лишь ломали зубы о ледяную броню, бесполезно орошая ее ядовитой кровью, ища и не находя никаких стыков и уязвимых мест; даже смотровую щель шлема затянуло тонким, прозрачным почти как стекло, забралом.

Мы ничего не сказали умирающему монстру. Единственное последние слова для любой темной твари, которые у нас были — раньше, сейчас и навеки — капали с лезвия в его тело, причиняя невыразимые муки.

"Вы все, каждый из вас, умрёте. А я буду жить, истребляя ваш род"

Наконец последняя змея застыла, обратившись в лед. Тишина ударила по ушам, та особая испуганная тишина после боя, превращавшая гнев в равнодушие, а ненависть в пустоту.

Нам... мне... надо...

Из моего (моего!) тела, игнорируя лед, шагнула Вивьен, оставляя в плену мгновенно потерявшего гибкость доспеха. Оглянувшись через плечо, она поймала мой взгляд; алмазные глаза смотрели почти с сочувствием.

— Мне жаль. Сейчас будет больно. Я блокировала раньше, но очень скоро...

И пришла боль — не телесная, плотская агония, но духовная мука, двумя вспышками пульсирующей страданием души: словно ткнули двумя факелами в голую кожу.

— Два греха, Артур, — донесся до меня тихий голос. — Когда гниль горит прямо в ране — это всегда больно. Сейчас...

Милосердный удар в висок отправил меня в нокаут.

...И каким-то образом, даже без сознания, душа продолжала болеть.

____________________________

*— для справки, лауданум — реально существовавшее лекарственное средство в нашей истории. Это опиумная настойка на спирту, применялась в викторианскую эпоху как успокоительное и снотворное средство, а также антидепрессант.

Глава 5

Проснулся я от того, что у меня затекла рука. Разлепив глаза и сев на кровати, я несколько секунд старательно сжимал и разжимал кулак, морщась от сотен иголочек, неприятно коловших изнутри вены и кожу, и оглядываясь по сторонам.

Я был в небогатой комнате недорогой гостиницы или доходного дома: маленькая площадь, аскетичная обстановка, крохотное окошко, с неплотно закрытыми ставнями. Серебряный лунный свет, бьющий в щель, был единственным источником света, вырывая из темноты вторую кровать у стены напротив, комод и небольшой столик у окна справа.

За столом, в массивном, грубовато сколоченном и наверняка дико неудобном стуле, спала смутно знакомая девушка. Подвинув поближе к полоске лунного света толстую книжку, она сложила руки на столешнице, и пристроив на них щеку, мирно посапывала. Я не видел ее лица — его скрывали рыжие волосы, слишком длинные и ухоженные для простолюдинки.

Именно этот чистый огненно-рыжий цвет подтолкнул память: собор, принцесса и ками, одержимые... слияние, бой. Опыт, который невозможно адекватно передать словами: двойственность и единство, два "я", ставшие "мы", не подавляя и не мешая друг другу, а лишь дополняя; полное отсутствие секретов и фальши. И сила... мощь, о которой я раньше только слышал от священников да нянечек, читавших сказки на ночь.

На Заповедной горе никто не пользовался своей силой вот так — грубо и агрессивно. Магия ками была ласковой и ненавязчивой, почти незаметной. Самым впечатляющим был тот раз, когда этот мерзкий старикашка — "прадед" Шэдди — собирал нас в дорогу: легонько постучав тростью по камню, он заставил его течь и плавится, словно холодную лаву, и вытолкнуть на поверхность почти килограмм чистейшего золотого песка: просто вытащив его на поверхность из одному ему ведомых глубин.

Этот противоестественный живой лед, с равной легкостью становящийся и броней, и оружием, скорость, даже примитивная физическая сила... теперь я понимаю, почему святых считали полубогами. И ведь в том бою Вивьен отнюдь не показала все, на что способна — я знал, что она сдерживалась, и потому, что в бОльшем не было нужды, и для того, чтобы избежать лишних разрушений.

"Знаешь, что будет с этим городом, если я паду? Его не станет"

О, это было ни хрена не преувеличение. Она бы разнесла здесь все по кирпичику, если бы захотела.

Я оглянулся еще раз, пытаясь отыскать ледяной клинок... но единственное видимое оружие, что было в комнате — кинжал в простых деревянных ножнах на поясе спящей принцессы. Видимо, без меня никто не смог сдвинуть с места легендарное оружие, когда увозили из собора.

Кстати, куда увозили?..

Учитывая все произошедшее, я бы ожидал проснуться где-нибудь во дворце, под присмотром орды королевских лекарей или, на худой конец, в одной из лечебниц, что традиционно держала почти каждая церковь. Но гостиница?

Что произошло, пока меня не было?

Та, у кого я всегда искал ответы, обнаружилась там же, где и всегда. Суть свободной ками со сродством к воздуху играла с моей подругой те еще шуточки — свобода от земного притяжения напрочь убила в ней способность существовать как нормальные люди: потолок для нее ничем не отличался от пола и спать она тоже, разумеется, могла где угодно, предпочитая, словно большая кошка, места повыше.

Шэдди свернулась в клубочек на потолке, в дальнем углу комнаты, откуда было видно и окно, и дверь.

Секунду я колебался, кого мне будить, требуя ответов, а потом осторожно встал с кровати, облегченно выдохнув — ничто не болело, не кровоточило и не зудело, разве что жрать хотелось, и чувствовалась какая-то странная онемелость, не в теле или голове, а скорее эмоциональная — словно отлежал что-то во сне. Я невольно вздрогнул, вспомнив ту пламенную боль, что ощущал, пока Вивьен не вырубила меня и еще какое-то время после.

Это что, так каждый раз будет?

Еще раз бросив взгляд на потолок, я на цыпочках прокрался к принцессе. Насколько я знаю Шэдди, она не отходила от меня ни на шаг все это время, и вряд ли много спала. Пусть отдохнет, большую часть я смогу узнать от Алиссии, чей график сна меня заботил намного меньше. Да и знала она, наверно, больше — я абсолютно уверен, что Шэдди ни разу не отошла от меня дальше, чем на предельную дальность своей сферы защиты от черного пепла.

Уже на полпути я осознал еще одну неправильность. Я не мог спутать с чем-то этот пламенно-рыжий цвет волос и теплый золотистый оттенок души, но не видел в комнате ни брони, ни табарда, ни оружия, ни одного атрибута гвардейца, без которого им вообще не полагалось появляться вне дома — хотя бы плащ, именное оружие с гербом или выходной мундир, что-то быть обязано. Более того — отсутствие любых не то, что королевских регалий, а даже атрибутов аристократки, кроме волос, которые легко можно было спрятать под капюшоном или чепцом. Простая, хоть и добротная одежда зажиточной горожанки — светло-голубое платье, может быть, слишком новое, но совершенно безыскусное.

Я не самый умный человек на свете, но могу сложить два и два.

Вопрос — от кого, мать вашу, может прятаться принцесса в собственной столице?! И второй — в какое дерьмо я умудрился вляпаться?!

Застыв на середине движения, я попытался вспомнить все о самой очевидной фигуре, кто мог бы угрожать Алиссии, а значит, и мне: регент Эдвард Сеймур, герцог Северного предела, на самой окраине которого находилась Заповедная гора. После смерти королевской четы именно он остался воспитывать принцессу и следить за страной. И это не станет первым разом в истории, когда регент несовершеннолетнего наследника не захочет передавать власть.

Была во всем этом только одна деталь: Эдвард никогда и ни за что не сможет занять престол лично. В сражении у Красси двадцать лет назад, еще совсем молодым, он упал с коня и сломал себе спину, оставшись парализованным ниже пояса. Законы любой страны в мире были солидарны по этому вопросу: никогда и ни при каких обстоятельствах трон не может занять калека, неспособный зачать наследника. Он и герцогом-то остался исключительно волей своего близкого друга — Ричарда Второго, отца Алиссии.

Я не знал многого — будь проклято мое равнодушие в годы юности, когда я легко мог получить такие знания! — но спустя двадцать лет после той трагедии об Эдварде Сеймуре говорили с уважением даже в столице другой страны. Не сломленный, не сдавшийся, зато молодой, злой и упрямый, он направил свою энергию в те сферы, где не нужно было физическое здоровье, сохранив и приумножив состояние и влияние своей фамилии в ситуации, когда ее уже собирались хоронить, облизываясь и примериваясь наточенными зубами к особо лакомым кусочкам Северного предела.

Вроде у него еще был двоюродный племянник, то ли второй, то ли третий сын его сестры, вышедшей замуж за какого-то графа на противоположном конце страны, и которого он взял на воспитание чуть ли не с пеленок и назначил своим наследником. Он хочет посадить на трон его? Или он вообще не причем, и враг в другом месте?

Я заставил себя остановиться. Можно нагородить с десяток теорий, и каждая из них яйца выеденного не стоит, потому что правда в том, что я ничего не знаю о балансе сил и мотивациях действующих лиц. Любые слухи из дома устарели уже на три года, а гвардейцы не особо болтали со мной о таких вещах, да я и сам не лез, до последнего надеясь, что эти знания мне не понадобятся.

Лучше всего будет просто спросить.

Я осторожно потряс девушку за плечо, изо всех сил пытаясь соблюсти положенное почтение к венценосной особе, и не помогало, что даже самые рьяные церемониймейстеры вряд ли смогли бы подсказать правильный способ для этой ситуации. Смешно, как возможность вызвать монарший гнев казалась мне меньшей проблемой, чем разбудить уставшую Шэдди.

К сожалению, я не подумал, что принцесса, прячущаяся в дешевой гостинице, будет спать вполглаза и ожидая беды. Эта крайне своевременная мысль пришла мне в голову, когда сквозь спутанные рыжие волосы в меня вонзился острый и тяжелый взгляд самых синих глаз в истории, зашелестел извлекаемый из ножен клинок, а горло сжали тонкие, но словно сплетенные из железной проволоки пальцы.

Я застыл, не смея пошевелиться. В пустой голове испуганно толкались боками две мысли: что это, наверно, один из самых тупых способов умереть, и что любые сомнения о том, по праву ли молодая девушка командует гвардией, теперь можно считать несостоятельным. Эту холодную расчетливую жестокость, силу во взгляде, бьющую словно бронированный кулак, я иногда видел в глазах отца, когда он разговаривал с подчиненными или отчитывал меня за очередной провал.

Та Алиссия, которую я встретил в первый раз, была принцессой, непонятно зачем нацепившей доспехи — умной и любознательной, одновременно и по-простому доброжелательной, и по-королевски далекой. Та Алиссия, что сжала в стальной хватке мое горло, прижав острие кинжала к ребрам напротив сердца, была воином, нелепо наряженным в платье.

Это длилось всего миг. Решимость и готовность убивать сменилась удивлением, осознанием, а следом — какой-то детской растерянностью пополам с испугом, как бывает, когда случайно разобьешь дорогую вазу. Тиски из железной проволоки разжались, кинжал перестал щекотать ребра, но прежде, чем она успела что-то сказать, я торопливо прижал палец к губам:

— Пожалуйста, Ваше Высочество, не шумите — разбудите.

Принцесса огляделась, пытаясь найти, о ком я говорил... и, разумеется, никого не увидела.

— Мой невидимый друг, — улыбнувшись, все так же шепотом пояснил я.

— Здесь ками? — округлила глаза Алиссия, почтительно понизив голос — точь-в-точь моя сестра, которой пообещали рассказать любимую сказку.

— Лучшая на свете, — совершенно искренне заверил я. — Прошу, давайте поговорим в другом месте.

Еще раз с надеждой оглядев комнату, девушка кивнула и, встав с кресла, шагнула к двери. Кинжал исчез где-то в складках платья так быстро, что я даже не понял, куда именно она его спрятала. Покачав головой, я послушно шагнул следом, пытаясь сопоставить в голове три таких разных образа, казалось бы, взаимоисключающих друг друга: добрую и далекую принцессу, очарованную сказкой девчонку, и воина, лишенного жалости, виртуозно и естественно носящего оружие хоть в платье. Лишь у двери, оглянувшись через плечо в угол комнаты, где все еще сладко посапывала лучшая ками на свете, я выбросил из головы эти мысли. Шэдди тоже умела быть очень разной. Разумные, смертные они или нет, вообще иногда бывают очень сложными...

Уводить меня далеко принцесса не стала. Выйдя в узкий темный коридор, сделала всего один шаг и, коротко постучав, видимо, условным сигналом — два удара, пауза, удар, пауза, удар — приоткрыла дверь и скользнула внутрь. Протиснувшись следом, я оказался в точно такой же крохотной комнатушке: даже мебель совпадала. Единственным отличием были обитатели: вскочивший на ноги коренастый мужик с густой бородой, от которого за версту несло военной службой (вы научитесь в этом разбираться, если ваш папа — генерал), да второй — негромко, но раскатисто храпящая груда под одеялом.

Часовой. Еще одна маленькая деталь к картине: "мы прячемся и ждем нападения"

— Ваше Святейшество, вы очнулись! — заулыбался мужик, и я тут же вспомнил, откуда его знаю.

— Роберт!

Один из тех гвардейцев, что почти три недели тащили в столицу налоги с Северного Предела, и к которым я примазался, пользуясь фальшивым саном и благоволением аббата. Как многие из личной армии принцессы — мелкий дворянин, выбранный исключительно за свои личные качества, обязанный королевской семье всем и преданный до последнего вдоха.

Приятно было видеть знакомое лицо. Как и знать, что мы с принцессой не совсем одни против всех.

— Нам надо поговорить с Его Святейшеством наедине, — приказала Алиссия, вновь преображаясь, смешав на сей раз образ недосягаемой принцессы и "отца"-командира. — Буди Карла, и сходите прогуляйтесь немного.

— И перекусить найдется чего? — спросил я, пока Роберт, не задавая лишних вопросов, расталкивал брата по оружию.

— Есть вяленая говядина, — ответил Роберт и, пока хмурый и, увы, незнакомый мне Карл торопливо натягивал на себя верхнюю одежду, принялся рыться в котомке. — Простите, Ваше Святейшество, посреди ночи ничего лучше у нас нет. Но если пожелаете, я могу разбудить...

— Оставь, Роберт, — поморщился я, принимая аккуратно завернутый в хлопок паек. — Я все тот же священник, что жрал из котла всякую дрянь в дороге и врал, что оно вкусное.

— Эй, я хорошо готовлю! — ухмыльнулся тот в ответ и, подтолкнув так ничего и не сказавшего кроме четкого, но равнодушно-сонного приветствия Карла, вышел вон.

Посверлив пару секунд закрытую дверь хмурым взглядом, я сел за стол и, развернув... завтрак? ужин? — вцепился в него зубами.

Гребанная религия...

Алиссия, за неимением второго стула, прислонилась к стене рядом с наглухо закрытым окном и, не дожидаясь, пока я доем, начала рассказывать:

— После боя мы отнесли вас к ближайшему лекарю, но никто не мог сказать, что случилось и когда вы очнетесь; в семейных летописях тоже ничего подобного не упоминалось, хотя я прочитала там каждую книгу. Я хотела отвезти вас во дворец, но дядя запретил: вы слишком важны для нас и слишком резко меняете все, но без сознания и без Ледяной Розы, которая так и осталась в соборе, вонзенной в тело той твари, — совершенно беспомощны. Так что мы сделали вид, что отвезли вас в самое охраняемое здание страны, но на самом деле спрятали здесь.

Я выдохнул, попытавшись замаскировать облегчение глотком из кувшина воды, оставленный Робертом вместе с едой. Слава всем ками, мы хотя бы не в бегах!

Мою радость убил всего один взгляд на принцессу — крепко сжав кулаки, она мрачно уставилась себе под ноги, хмуря тонкие брови, и когда заговорила, голос ее больше напоминал сдавленное рычание, сочась разочарованием и горечью:

— Дядя был прав. Той же ночью на дворец напали — десяток Одержимых и одна тварь посильнее, вроде той, что вы убили в соборе.

Я вздрогнул, вспомнив змееподобную мерзость, жуткую, искривленную пародию на человека, плоть, смешанную с камнем. Встав на хвост из сросшихся ног, чудовище вознеслось надо мной во всей своей отвратительной силе, с высоты в два, три человеческих роста скалясь частоколом каменных зубов, слишком широким для людей оскалом, почти разорвавшим череп пополам.

Тогда мне не было страшно. Спокойствие Вивьен, ее полная уверенность в собственных силах, ледяная ненависть и выдержанное веками презрение не дали мне испугаться, застыть в мистическом ужасе смертного, повстречавшего запредельное, недоступное ни пониманию, ни сопротивлению.

Легко быть храбрым, когда за тобой стоит тысячелетняя богиня.

-...Только этот был огненным, — продолжила Алиссия, не заметив или проигнорировав то, как я передернулся. — В конце концов мы смогли развоплотить тварь, но...

Она так и не сказала "много моих солдат погибло, пока я пряталась тут", но я прекрасно это услышал. Я отодвинул мясо, потеряв аппетит.

Какое-то время мы молчали. Я пытался придумать правильные слова, чтобы выразить свое сожаление, Алиссия... понятия не имею. Закрыв глаза, она несколько раз глубоко вздохнула, а потом резко распрямилась, оттолкнулась от стены, и повернулась ко мне, почти буквально пригвоздив требовательным взглядом к месту.

— Половина дворца — обугленные руины. К счастью, дядя выжил... и теперь вы очнулись, и у меня есть вопрос. Каков наш следующий шаг, Ваше Святейшество?

И только тут до меня дошло то, что я должен был заметить с самого начала. Обращение на вы, беспрекословное следование моим просьбам, даже то, как она говорила — не рассказывая, а давая отчет...

Все ее действия совершались с позиции "младший к старшему".

Партнер Озерной Леди, кем бы он ни был и в какой бы семье ни родился, согласно законам Авалона (и любой другой страны), мгновенно становился высшей судебной властью, наравне с коронованным монархом. Вытащив из камня эту проклятую сосульку, я получил полное право выйти на улицу и зарубить буквально любого, кого встречу — за исключением совсем уж высшей знати вроде герцогов (но не их родственников) и королевской семьи — над ними сначала предполагалась свершить официальный суд. Предполагалось, что навредить невиновному Озерная Леди просто неспособна.

А в условиях, когда Одержимые осмеливаются нападать на, мать его, дворец... да еще страной правит регент... Алиссия, официально "всего лишь" принцесса, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО стояла на одну, очень маленькую, но все же ступеньку ниже меня. Точнее — Вивьен. "Рубить первого встречного" полагалось именно Ледяной Розой, и без согласия ками хрена с два я зашибу этим мечом даже котенка.

Наверно, именно понимание того, что не только на мои плечи свалилась ответственность за огромную страну, и что мне не даст совершить фатальную глупость буквальная богиня, помогло удержать лицо.

— Вивьен все еще в соборе? — уточнил я на всякий случай и, дождавшись кивка, продолжил: — Значит, мы должны вернуть ее.

Ну, это было очевидно. Теперь мне просто надо не облажаться до тех пор, пока не смогу свалить ответственность за чужую страну на ту, кто на самом деле был достаточно прочен, чтобы удержать этот груз.

Судя по уверенному кивку принцессы, я все сказал правильно.

— Утром я соберу людей. Гвардия будет готова, — поймав мой удивленный взгляд, девушка пояснила: — Враг знает, что вы не во дворце — мы убили всех Одержимых, но этого мало, чтобы уничтожить ками. Они просто развоплощены, ослаблены, но все еще живы, и смогут попробовать еще раз.

Она зло улыбнулась, обнажив на мгновение зубы, глаза из самого яркого синего льда на свете затвердели, напомнив мне несокрушимый алмаз взгляда Вивьен.

— Может быть, я и не могу их видеть, но знаю, как ведется война. Когда всем известно, где мы рано или поздно окажемся — не можем не оказаться — это значит только одно...

— Засада.

Я старался держаться достойно, не допустить холодный липкий ужас в голос и взгляд... но, кажется, старался недостаточно сильно. Секунду принцесса внимательно смотрела на меня, и я отвел взгляд, опасаясь увидеть разочарование. Проклятье, мне действительно нравилась эта девушка — добрая и любопытная, строгая и решительная, ответственная и честная, и намного, намного сильнее, чем я сам когда-либо был или буду. И мне очень не хотелось видеть в ее глазах то же крушение всех надежд и ожиданий, что не раз и не два видел в глазах, словах и поступках собственного отца.

Но вместо холодной раздраженной отповеди в стиле "Соберись, тряпка, ты из славного рода воинов!" и далее по тексту, принцесса присела на корточки передо мной и осторожно взяла за руку.

— Эй, — мягко позвала она. — Посмотри на меня, Артур.

Теми же словами всегда начинала Шэдди.

— Я знаю, что ты не воин, — улыбнулась она, когда я заставил себя встретиться с ней взглядом. — Я видела это в соборе. Ты проповедник, человек мира — твоя роль затрагивать души и сердца, будить в людях лучшее. Но когда мне угрожала смерть, когда темные божества явились в собор, чтобы убить всех, ты не попытался сбежать, а шагнул вперед и сделал то, что не мог сделать больше никто. Все остальное сделала Озерная Леди — я знаю, как это работает, наверно, лучше, чем кто угодно другой в этой стране: в моей семье было двое святых.

Принцесса неловко дернулась, встав на одно колено и свет в ясных голубых глазах, решительное лицо и бесстрашная улыбка каким-то образом заставила меня забыть про платье и отсутствие оружия: вместо девчонки на меня смотрел рыцарь.

— Ты не воин, и я не прошу тебя стать таковым. Я буду им вместо тебя — твоими доспехами и мечом, пока мы не вернем Ледяную Розу, так же, как вы с Вивьен были моими в соборе. И не только я — каждый гвардеец. Мы уже справились один раз во дворце. Справимся и второй.

Решительная улыбка изогнулась в кривую ухмылку странного угрюмого веселья:

— Давай только потом вы уже с Леди сами? А то гвардейцы кончатся.

Не сдержавшись, я хмыкнул на такую просьбу.

— Такой юмор не к лицу принцессе.

Мрачная ухмылка вновь превратилась в улыбку — так, словно и не было никакой черной, как моя жизнь, шутки.

— А капитану королевской гвардии?

— Сойдет, — важно кивнул я, картинно подумав пару секунд.

Алиссия столь же важно кивнула в ответ и попыталась было встать, но я удержал, крепче сжав ее руку.

— Спасибо.

Она пожала плечами, так, словно и не сделала для меня то, чего раньше не делал никто, кроме Шэдди:

— Я просто возвращаю долг.

Глава 6

Очень скоро Алиссия начала клевать носом, и я отправил ее спать. У нас будет время обговорить и решить все утром, а сейчас правильнее отдохнуть и набраться сил перед завтрашним... боем.

Первым боем в моей жизни.

Случившееся в соборе не в счет — Вивьен вела меня. Все произошло так быстро, что я ничего не успел понять, ками была настолько уверена в себе, что ее спокойствие и воля убили мои страхи прежде, чем те успели родиться. Завтра мне придется сделать тоже самое самостоятельно, слабым смертным телом и характером, что никогда не дотягивали до стандартов моего отца, считавшегося образцом воина на родине.

Алиссия права — темные ками, свившие гнездо в городе, попытаются убить меня до того, как я доберусь до Ледяной Розы. Это неизбежно. Лучшего шанса у них не будет.

Я так и просидел всю ночь, пытаясь примириться с этой неизбежностью. Пытался читать оставленную принцессой книгу, запалив свечу, но не мог сосредоточиться, да и мемуары какого-то полководца за три страны отсюда, жившего двести лет назад, были мне малоинтересны. Забравшись с ногами на стол, я приоткрыл ставни еще больше, стремясь хоть так вырваться из тесных давящих стен.

Окна выходили на небольшую церквушку — должно быть, Алиссия понадеялась, что это нам как-то поможет, защитит от темных ками. Увы, она ошибалась — если ками и жили там когда-то, то давно ушли, а без них... это просто здание. Черный пепел, подсвеченный лунным светом, клубился вокруг центрального шпиля, меж узких окон-бойниц и широких входных ворот, стелился над мостовой и плоскими крышами, взлетал, теряясь в темных небесах, заставляя звезды испугано мигать.

Казалось, его стало еще немного больше.

Город спал. В полной тишине пепел бился о прозрачную ауру Шэдди, едва-едва выступающую за пределы кирпичной кладки гостиницы, мирно сопела рядом принцесса, черными провалами окон беззвучно кричали дома. Даже патруль ночной стражи, вывернувший из-за угла, стучал сапогами по мостовой как-то приглушенно и нерешительно. Полный десяток стражников в легкой кожаной броне и блестящих шлемах-капеллинах, больше похожих на железные шляпы, словно крался по пустым улицам собственного города, нервно оглядываясь по сторонам и крепко сжимая кто длинные копья-рогатины с широкой перекладиной, кто — тяжелые тесаки, похожие на мясницкие: традиционная, одинаковая для любой страны, экипировка "на Одержимого". Когда они проходили под окнами, я услышал тихий бубнёж одного из них: дескать, он на такое не подписывался, и валить надо из города вместе с семьей. Прежде, чем они отошли достаточно далеко, чтобы расстояние вновь размыло речь в невнятное бормотание, звонкий удар по железному шлему и приглушенный начальственный рык заставили стражника заткнуться.

Глядя им в спины, я внезапно подумал, что могу уйти прямо сейчас. Шэдди и Алиссия спят, мимо часового-гвардейца в комнате напротив я, наверно, смогу проскочить незамеченным. Почти килограмм золота, данный мне в дорогу хозяином Заповедной горы, до сих пор лежал рассованный по трем карманам и кошелям в котомке, поясе и потайных кармашках. Немалая сумма — достаточно, чтобы начать новую жизнь в любой стране.

Я мог бы уехать из города и вернуться на родину, куда-нибудь в тихий провинциальный городок, и заняться чем угодно, хоть такую же гостиницу купить, или сделать то же самое в любой другой стране. Можно было отправиться, например, в Вечнозеленый лес или Страну водопадов, два других города ками — там бы меня тоже, наверно, приняли.

Смешно, на самом деле, как иногда бывает: когда вроде бы имея выбор, на самом деле ты его лишен. Хватит с меня двух гноящихся грехов, ни к чему добавлять к ним еще и предательство.

Я едва не завизжал, как девчонка, когда на спину мне навалилось чужое тело, а чьи-то руки обхватили за пояс, и только знакомый запах ночных цветов и свежескошенной травы помог мне не опозориться.

— Привет, — сонно пробормотала Шэдди, опустив подбородок мне на плечо. — Ты раньше, чем говорила Вивьен. Всего двое суток.

Скосив глаза, я как раз увидел, как сверкнули в лунном серебре белые зубы, услышал тихое, по-волчьи ленивое подвывание, прикрытые в блаженно-сонной неге глаза... и любое желание злиться мгновенно утихло.

— Так теперь всегда будет? — спросил я вместо этого.

— Если по чуть-чуть и часто, то нет, — посерьезнела подруга. — Вивьен сожгла большую часть, но...

"Тебя отмыли, незнакомец, вытерли всю грязь и залечили раны, но я вижу два черных шрама на твоей душе. Они зарубцевались, на поверхности, но продолжают гнить под кожей, и будут гнить каждый прожитый тобою день, до самой смерти"

— Я знаю, — ответил я сразу и памяти Озерной Леди в моей голове, и Шэдди под боком.

Наверное, это должно было напугать меня, но страха, терзавшего еще минуту назад, не было. Он вернется позже, я знал это, но прямо сейчас гибкое девичье тело, горячее и мягкое, грело спину. Я мог склонить голову, прижавшись виском к черноволосой макушке, и вдохнуть этот безумно сладкий запах ночных цветов, прислушаться к размеренному дыханию, замерев, почувствовать спиной биение чужого сердца — сердца, неспособного на предательство и ложь.

Это великое счастье, когда у тебя есть кто-то, кому ты можешь доверять абсолютно, больше, чем математическим формулам и законам природы. Когда у тебя есть преданность такого человека, кажется, будто все по плечу.

— Ты же знаешь, что я горжусь тобой? — пробормотала Шэдди и по голосу было ясно — она уже опять засыпает. — Ты тоже должен.

— Гордиться... — медленно произнес я, пробуя слово на вкус.

— Ага, — с закрытыми глазами пробубнила ками и снова зевнула.

Это... казалось неправильным. Чем-то, что я никогда не примерял на себя, чувство, никогда меня не касавшееся, или касавшееся так давно, что я уже и забыл — каково это. При попытке испытать его перед глазами сразу вставало бледное лицо Анны, бессмысленные пустые глаза — ярко-зеленые, как на портретах матери, — тот отвратительно сумрачный день ее похорон, ледяной осенний дождь, полные гнева и разочарования последние слова отца.

Гордиться собой после этого?.. Все хорошее, что я сделал с тех пор, было искуплением, не достижением.

— Ну, решения, которые я принимаю сейчас, определенно лучше, чем те, что я принимал пять лет назад, — наконец, сформулировал я. — Это уже что-то.

Ответом мне было лишь спокойное дыхание.

Я хихикнул, с трудом удержавшись от того, чтобы расхохотаться в голос. Один жест, одно прикосновение, несколько слов — и вот я уже готов сражаться хоть с Одержимыми, хоть с тем каменным монстром со змеями вместо волос, хоть с самим Владыкой Бедствий. И все это только потому, что лучшая ками на свете верит в меня.

Как я мог не любить это? Как мог не обожать каждый миг, проведенный вместе, не ловить каждое слово и взгляд, бережно храня их в памяти, как драгоценности, не вдыхать запах и не тонуть в огромным глазах, цвета сладкого горного меда?

Вывернув голову, я осторожно коснулся губами ее волос в самом смелом поцелуе, на какой мог отважиться: так самые истовые верующие целуют свои святыни.

Я не знал, замечала ли это Шэдди. Она ни в коем случае не была глупой или невнимательной, но оставалась отчаянно юной по меркам ками — едва-едва ребенок, которому только вчера наконец доверили принимать самостоятельные решения. Она была добра и подлинно бескорыстна, что вкупе с неопытностью заставляло ее попадать в частую ловушку — судить остальных по себе. Если она способна к чистейшей дружбе без капли любого вида корысти, то почему не могли другие? Почему не мог я?

Хотя я, конечно, не мог.

Если бы вы встретили прекрасную юную богиню, вытащившую вас со дна самой глубокой, холодной и черной пропасти, выхаживая даже не месяцами — годами, вы бы чувствовали тоже самое.

— Я люблю тебя, — прошептал я одними губами, спрятав их в волосах, чтобы даже проснись она — никогда не смогла бы понять сказанное.

Я надеялся, что однажды смогу сказать ей это в лицо. И даже не потому, что надеялся на взаимность (хотя, если быть честным... кто может запретить мне мечтать?), а просто потому, что очень хотел, чтобы она знала. Едва ли я когда-нибудь смогу в полной мере выразить словами, сколько для меня значит ее помощь... и признание в любви пока походило на лучшую формулировку.

Я так и сидел в темноте, улыбаясь, как идиот, напрочь забыв о том, что завтра собираюсь сунуть голову в настороженный капкан, наблюдая, как медленно светлеет небо над головой, ползет по улицам зыбкий прозрачный туман с озера, вдыхая вкусный запах какой-то пекарни по соседству, следя за первыми, самыми сумасшедше-ранними прохожими, что понуро брели куда-то по своим жаворонковым делам.

Принцесса проснулась еще до того, как солнце выглянуло из-за горизонта, и сразу развила кипучую деятельность — Роберта отправили поднимать гвардию и "всех наших", Карла — тормошить хозяев гостиницы, державших еще и кабак для местных и постояльцев, и притащить завтрак в комнату.

— Сейчас собор закрыт для посещения, — говорила она, вновь сменив манеры на простовато военные, умудряясь совмещать это с очень легким предбоевым завтраком, да так ловко, что это совсем не сказывалось на дикции. — Ледяной натюрморт с мертвыми ками так и остался, как был, служителей временно пристроили по другим церквям.

Она неодобрительно нахмурилась и, отхлебнув из кружки с разбавленным вином, продолжила:

— Страже постоянно приходится разгонять горожан, даже оцепление пришлось ставить, выставив на улицу жителей ближайших домов, но они все равно постоянно крутятся рядом. Боюсь, это создаст нам проблемы, хотя я передала приказ страже сегодня действовать жестче.

— А если просто открыть собор? — спросила Шэдди. — Просто войдем вместе с остальными.

— Не спасет нас от засады, — с досадой покачала головой Алиссия, когда я повторил слова ками. — Темные ками БУДУТ там, и открытие собора лишь предупредит их о наших намерениях. И когда та огненная тварь атакует...

Я передернул плечами, представив, что может натворить Одержимый, хоть бы и та каменная тварь, в плотной людской толпе.

— Хорошо, плохая идея, — кивнул я, сжав ладошку побледневшей Шэдди.

"Хорошо, одно преимущество от нового статуса я уже вижу, — улыбнулся я принцессе, внимательно разглядывающей мою руку, сжавшую воздух. — Теперь я могу разговаривать с воздухом и трогать его без боязни быть названным сумасшедшим"

— Я предлагаю быстрый прорыв, — моргнув и с явным усилием переключив мысли обратно на главную проблему, продолжила Алиссия. — Небольшой отряд верных людей, конными, от ближайшей к собору точки, где мы сможем собраться незаметно. Оденем вас в доспехи гвардии, поставим в центр колонны и вполне можем просто успеть проскочить, а потом нужно будет лишь удержать атаку на то время, пока вы не возьмете меч.

Принцесса вопросительно посмотрела на меня, и я пару секунд просто ждал вопроса, совершенно не понимая, чего от меня хотят.

— Вы согласны? — наконец, озвучила принцесса.

— Пока у меня нет Ледяной Розы, я — просто священник, — напомнил я, — и в военных вопросах не понимаю ничего. Вам решать, Ваше Высочество.

Ну, не то, чтобы совсем ничего не понимал — меня учили, и учили всерьез... проблема в том, что мне не было интересно, и уже лет шесть, наверно, прошло с тех пор, как наставники мои перестали пытаться.

— Тогда решено, — кивнула принцесса. — Доедаем и собираемся. Ваши вещи — в шкафу, я лично проследила за тем, чтобы их никто не трогал.

Теперь уже мою ладонь сжала Шэдди. Я храбро (а на самом деле — нервно) улыбнулся в ответ, даже почти не играя. Сейчас, видя уверенность принцессы, с Шэдди под боком, было совсем не так страшно, как темной ночью, наедине с одним из самых великих человеческих страхов — страхом смерти.

Принцесса странно сноровисто упрятала волосы под платком, как полагалось замужним женщинам, заставив меня думать о том, что ближайший мужчина, подходящий на роль ее мужа это, собственно, я. Молчаливый, кажется, просто по своей природе Карл просто закинул на плечо котомку, которую раньше таскала моя лошадка (как она там, Веснушка? Не зашибли бы мимоходом...), и пристроился сзади, явно не собираясь играть эту роль.

Отгонять эти мысли получалось плохо, особенно после того, как Алиссия подхватила меня под руку и, подмигнув, потащила на улицу.

Зато это на время отвлекло меня от дурных мыслей, заставив сосредоточится на удержании невозмутимого вида. Алиссия была красива, и даже скромная простая одежда и платок, спрятавший рыжую гриву, не могли это скрыть, а уж провожать взглядами красоток мужчинам может помешать разве что второе пришествие Владыки Бедствий. И то не факт.

В попытке отвлечься, я принялся смотреть по сторонам, и это сработало даже слишком хорошо. Быстро стало понятно, что нет, мне не показалось ночью — черного пепла действительно стало больше, не намного, но заметно. Нападение на собор, сожженный дворец, наверняка что-то еще случилось по мелочи — все это наложило свой отпечаток. Три дня назад я въехал в Авалон — столицу богатой, сильной страны и это бросалось в глаза: многолюдная деловая суета на улицах, торопливая, но не нервная, спокойные лица, уверенные улыбки... лишь мое второе зрение помогало понять, как зыбка и лжива эта благостная картинка.

Всего за два дня все изменилось — я с трудом узнавал этот город. Несмотря на то, как стремительно таяли рассветные сумерки, людей было намного меньше, чем в Хольмгарде в то же время, бурлящая жизнь любого по-настоящему большого города пусть и не очень-то потеряла свой темп, но стала какой-то лихорадочной и напряженной. Люди настороженно косились друг на друга, ожидая, видимо, трансформации в Одержимых, старательно держали дистанцию, даже разговаривали друг с другом, понижая голос и оглядываясь по сторонам.

Наверное, им казалось, что все изменилось мгновенно, темные ками вторглись в их жизнь ни с того, ни с сего, что ничего не предвещало, но... Шэдди сжала свою ауру всего до пяти шагов, и было легко заметить, как отрываются от людей хлопья черного пепла, кружась под невидимым ветром, носятся от человека к человеку, застревая в волосах, одежде, впитываясь под кожу.

Они сами навлекли на себя это. Каждый отдельный человек понемногу, но — каждый.

Черный пепел, как холера, будет передаваться от человека к человеку, его хлопья, слипаясь, будут становиться все больше и тяжелее — сами по себе почти неопасные, эти частички зла будут копиться и копиться, тяготея друг к другу и самым запятнанным.

А потом кто-нибудь умрет. Умрет страшной смертью, полный ненависти и злобы, и чем сильнее личность была при жизни, чем плотнее был черный пепел вокруг, тем больше вероятность, что свет увидит новый ками — искореженная, перекрученная версия того, кем был погибший при жизни, разбавленная случайными крошками других людей, которые нес в себе черный пепел. Эта сущность будет питаться пеплом, медленно расти и матереть, передавая свою злобу тем, кто открыл свою душу для зла. Как лавина в горах может начаться с одного маленького камешка, за секунды превращаясь в неостановимую силу, так и здесь, цепляясь одно к другому, лавина черного пепла набирала скорость и массу с каждым днем и часом лишь быстрее.

Не в первый и даже не в десятый раз с того дня, как я покинул Заповедную гору и спустился, буквально, на грешную землю, я задал себе вопрос: "Почему была создана именно такая система?" Ведь то, как работает мир сейчас, механика взаимодействия ками и людей, — вовсе не естественный порядок вещей, а результат искусственной надстройки, названной Великим Разделением. Четверо Великих, самые сильные светлые духи в мире, после развоплощения Владыки Бедствий заставили мир работать по новым правилам, разведя в сторону миры ками и людей, оставив им для взаимодействия лишь узенькую, четко регламентированную калитку — души людей, или, скорее — их... качество.

Ками очень много рассказали мне о том, как это работает, но никто так и не ответил ПОЧЕМУ именно так. Те, у кого я спрашивал, либо не знали сами, либо, как в случае с "прадедом" Шэдди, одним из четырех, кто точно знал ответ, молчали.

А я все никак не мог отделаться от ощущения, что Разделение было не победой и новым балансом, созданным, чтобы защитить людей от конфликтов ками, а лишь отсрочкой поражения, попыткой заменить быструю смерть долгой тяжелой болезнью.

— Все в порядке? — тихо спросила Алиссия, заглянув мне в глаза.

Проследив за моим взглядом, замаскированная принцесса пару секунд разглядывала церковь по правую руку, мимо которой мы проходили. Большие ворота, которые обычно, не считая празднеств, были закрыты, впуская прихожан через обычного размера дверку рядом, сейчас были распахнуты настежь. И не просто так — здесь я впервые с начала прогулки заметил настоящее оживление, даже очередь образовалась, пусть и маленькая. Внутри ярко горели свечи и факелы, слышался зычный голос священника, ведущего какую-то службу, увы — отсюда совершенно неразборчивый.

В этом не было ничего удивительного: люди были напуганы и искали защиты у тех, кому полагалось их защищать — у священников и, через них, у ками.

Первая проблема была в том, что...

— Там нет ками.

Про вторую, что страх в любом случае не та связь, через которую светлые ками могут дотянуться до людей, я умолчал.

Алиссия мгновенно помрачнела.

— Это церковь Всех Душ, — вздохнула она. — Раньше здесь жила Мария Исцеляющая.

Подняв руку, я пошевелил уцелевшими пальцами на левой ладони.

— Она лечила меня. Великая женщина.

— Которая бросила нас?.. — горько прошептала Алиссия, думая, наверно, что я не услышу.

— Вы бы тоже устали, если бы провели здесь шестьсот лет, невидимой для всех.

Принцесса лишь еще сильнее насупилась.

— Я могу понять обиду, — попытался я снова, переглянувшись с Шэдди, — но вы не должны забывать, что ками свободны жить там, где пожелают. Попробуйте поставить себя на их место — невидимые, почти бессильные в сравнении с прежними временами, которые они все еще помнят. Сотни лет та же Мария делала все, что могла, и есть предел любой силе и любой добродетели.

— И в результате мы остались одни.

— Не совсем, — улыбнулся я. — Уж поверь мне, Озерная Леди останется с вами до конца, что бы ни случилось. И не только она. Вы не одиноки.

Это помогло. Принцесса прогнала с лица угрюмое выражение, подарила еще один, последний и очень долгий, взгляд покинутой ками церкви... а потом повернулась ко мне, с немного принужденным весельем улыбнувшись:

— Вот видишь, я же говорила — проповедник.

Я скривился, отмахнувшись от этого сана, и зашагал дальше, потянув за собой послушно ускорившую шаг Алиссию, но тут же наткнулся на ехидную ухмылку Шэдди, залетевшей вперед.

— Ой, заткнись, — привычно бросил я ей и пояснил удивленно вскинувшей брови принцессе: — Это я не вам.

— Это ками, с которой вы пришли в город? — с живым любопытством спросила принцесса, мгновенно забыв об обидах. — Какая она?

О, об этом я мог бы говорить часами! Не обращая внимания на хмурые взгляды подруги (это моя месть!), я начал... хорошо, тут согласен — проповедовать, стараясь делать это так, чтобы для случайно услышавших обрывки нашего разговора это звучало именно как сказка о некой малоизвестной ками, спасшей паломника от холодной смерти, месяцами выхаживавшей его, а потом вместе с ним отправившейся спасать своего брата и помогать заодно всем, кто под руку подвернется, потому что вот такая она замечательная.

Закончил я очередную историю о том, как Шэдди подсказывала мне слова и помогала справляться с нелегкой работой священнослужителя (а кто считает иначе — сами попробуйте!), находить слова утешения и мотивации, а также замечать тех, кому они необходимы, как раз, когда мы подошли к цели нашей прогулки.

Это был крупный особняк какой-то дворянской семьи, скорее всего — тесно связанной с воинской службой. Мои предки тоже выстроили посреди города маленькую крепость — толстые, пусть и не особо высокие крытые стены, несколько башенок по периметру, окованные железом ворота, искусственно расширенные улиц вокруг — так, чтобы допрыгнуть с соседних домов нельзя было.

Четверо солдат у ворот (вооруженных, кстати, также, как стражники — рогатинами и тесаками) в плащах с незнакомым мне гербом с голубыми лилиями, присмотревшись внимательно к моей спутнице, молча приоткрыли ворота, предварительно глубоко поклонившись. Внутри я увидел именно то, что ожидал, вспоминая отчий дом — крепость в миниатюре, построенная в суровые времена, которой впоследствии попытались придать благопристойный вид. Центральный донжон, царивший над кварталом, обили мрамором, расширили узкие окна-бойницы, пристроили к нему два новых крыла, таких же толстостенных и основательных.

Едва оказавшись внутри, Алиссия скинула чепец и выпустила мой локоть. Не глядя по сторонам и не спрашивая дорогу, целеустремленным, уверенным шагом направилась в дальний угол поместья, откуда доносился конский храп, звон оружия и гомон грубоватых солдатских голосов. Все это стихло почти мгновенно, стоило принцессе завернуть за угол. Гвардейцы замирали один за другим, поворачивая головы к своему командиру, по команде грохнули железными кулаками о блестящие серебряные кирасы, каждый по отдельности совсем слабо, но настолько синхронно, что это слилось в один удар великанского молота по наковальне. Каждый из них, казалось, сделал всегда пару шагов, но за какую-то секунду несколько группок превратилось в две кривоватые, но все же линии, будто на парадном смотре.

Какой-то молодой парень, держа подмышкой шлем с ярким-синим плюмажем вышел навстречу, ничуть не смущенный нарядом своего командира, коротко поклонился:

— Первое крыло по вашему приказанию прибыло.

— Вольно, — столь же серьезно кивнула принцесса. — Спасибо, что предоставил свой особняк, Уилл.

Заметив взгляд Уильяма, Алиссия шагнула в сторону, мешая мне прятаться за ней и, чуть склонив голову (зараза такая, ну нахрена подчеркивать, что юридически я немного главнее?!), представила меня:

— Его Святейшество Артур Борецкий, четвертый партнер Озерной Леди.

Еще и фамилию ей настоящую не сказал...

— Это честь для меня, — торжественно поклонился Уильям, а следом за ним вновь грохнули салютом гвардейцы. — Мы в долгу перед вами за жизнь капитана.

О ками, ну за что мне все это?! Я не настолько грешен!

— Не благодарите меня, благодарите Леди, — наконец, нашелся я. — Это она надирает задницы, а я так — за меч подержался.

Гвардеец фыркнул, и я почему-то почувствовал, что прошел какой-то тест.

— Это лейтенант Уильям Плантегенет, первый наследник графа Эссекс, — вступила Алиссия. — И давайте к делу, раньше начнем, раньше закончим. Есть вопросы ко мне по заданию?

— Прорыв к собору, защита Его Святейшества, оборона собора, пока не подоспеет Леди, — пожал плечами лейтенант. — Не в первый раз, справимся.

— С этим я могу помочь, на самом деле, — озвучил я пришедшую в голову мысль. — Прямо сейчас здесь есть ками и... святой.

— Благословение? — быстрее всех сориентировалась Алиса.

— Я вижу, некоторые уже постарались, — я кивнул на Уильяма, чья броня и меч в ножнах слабо светились белым.

— В дворцовой часовне утром, — кивнул лейтенант в ответ на вопросительный взгляд принцессы. — Мы делаем это каждое утро после нападения на дворец.

Он нахмурился и оглянулся через плечо на стушевавшихся гвардейцев.

— Молились все.

— Обычным священникам очень сложно уловить нужный момент, — вступился я как за парней, так и за дворцового "коллегу". — А мне Шэдди может просто рассказать, когда пора.

Запоздало я глянул на подругу, взлетевшую над "крылом", заботливо расширив ауру на весь отряд, но та просто отмахнулась с видом "глупых вопросов не задавай, конечно, согласна".

— Тогда решено. Что мы должны делать? — деловито спросила Алиссия.

— То же, что и обычно.

Принцесса тут же принялась командовать, выстроив парней в одну линию. По команде каждый из них опустился на одно колено, последней — сама Алиссия. Я хотел было сказать, что в этом нет нужды, но сдержался — увы, была. Весь ритуал целиком, каждое действие, как священника, так и молящегося, слова молитвы — все это помогало настроиться на нужный лад, разжечь и поддерживать правильные эмоции. Очень тонкий процесс, вмешиваться в который — себе дороже. Ками рассказывали мне, что воздействовать на не испытывающего никаких особых эмоций человека почти невозможно, как пытаться пальцами гнуть стальной прут. Светлые же чувства — надежда, желание помочь и защитить других, любовь — как бы "разогревали" этот прут, делали его податливее, уменьшая сопротивление. Темные эмоции — страх, ненависть, зависть — делали все то же самое, только для темных ками.

Обычно то же самое нужно было делать и священнику — это не было простым благословением, защитой от черного пепла — нет, оно было призвано дать молящимся способность по-настоящему навредить темным ками, захватившим человеческое тело — и требовало создания канала с двух сторон. Очередной странный и сложный механизм, причин создания которого я не понимаю и вряд ли когда-нибудь пойму.

К счастью, в данном случае это не требовалось. Святые, или, как их называли сами ками, "медиаторы", по сути, отличались от обычных людей только одним — они были идеальным проводником вне зависимости от своих личных качеств и настроения.

Поэтому я просто терпеливо ждал, отгоняя от себя неловкость от вида полусотни коленопреклоненных молящихся людей, выстроившихся передо мной в по-военному четкую, даже, кажется, по старшинству, линию. Только сейчас, впервые приглядевшись к каждому, я заметил, какие же они все молодые — большинство или ровесники, или чуть-чуть старше самой Алиссии. Сущие дети еще, с мягким пушком на щеках; вооруженные, натасканные убивать дети, каждый из которых скрутит десяток таких, как я, даже без оружия.

Кто-то из них, может быть, даже умрет сегодня. Умрет вместо меня.

Первой, конечно, справилась принцесса. Простенький железный квадрат на шее, едва-едва посеребренный, сиял все ярче, как разгорающийся огонь маяка, набирая яркость с каждым словом молитвы о силе и защите.

Подойдя к ней и дождавшись тихого "пора" взявшей меня за руку Шэдди, я коснулся рыжих волос на макушке, сказал ритуальное "Ками верят в тебя". Крест взорвался, как ханьский фейерверк, свет растекся по коже, превратив ее в статую самого чистейшего белого на свете. Бесконечно долгую секунду спустя магия Шэдди... даже не поблекла, а словно превратилась в другое вещество, обретя плотность, перестала светиться и впиталась под кожу, ожидая своего часа. Я впервые видел это своими глазами, но знал, что стоит ей одеть броню и взять в руки оружие — жидкий свет перетечет туда, раня уже не только плоть Одержимых, но и "тела" темных ками.

Какое-то время я шагал вдоль ряда гвардейцев, касаясь то одного, то другого, передавая силу Шэдди. Каждый из них вздрагивал и спотыкался на мгновение в отрепетированном речитативе молитвы, а когда начинал вновь, уверенности и страсти в голосе становилось намного больше. Иногда я посматривал на Шэдди — под конец девушка стала дышать тяжелее и чаще, то и дело вытирала со лба пот — но ками только отмахивалась, мол, выживу.

Гвардейцев, не получивших благословение ками, было все меньше и меньше, пока, наконец, не остался только один. Каждый раз, когда я проходил мимо него, шагая туда-сюда вдоль шеренги, паренек замирал, сбиваясь с речитатива и, казалось, весь скукоживался, стоило мне пройти мимо.

Остановившись напротив, я впервые внимательно присмотрелся к пареньку. И "паренек" — лучшее слово, каким его можно было описать. Ками, да он, наверно был даже моложе Алиссии на год или два — даже усы не начали расти, а черты лица все еще сохраняли последние следы детской припухлости. Когда его приняли-то? Месяц, два назад?.. Неделю?!

И без того нервничающий — и по причине юности, и из-за первого боя — мальчишка падал духом каждый раз, когда я проходил мимо, и каждая "неудача" загоняла его все глубже. Сейчас, поняв, что я стою прямо перед ним, онвесь сжался и даже перестал молиться, крепко зажмурился и просто ждал своей судьбы: что его отошлют домой — слабого, бесполезного, непригодного для настоящего дела.

Он был так похож на меня, в те годы, когда я еще пытался заслужить отцовское одобрение.

Это помогло мне решиться. Да, может, паренька и не стоит брать с собой, но прогонять его сейчас... я слишком хорошо знал, как тяжело подняться после такого. Когда первая же твоя попытка, первый же шанс разбивают вдребезги, попробовать во второй становится во сто крат сложнее. Алиссия решила взять его с собой, Вильям решил взять мальчишку в бой, он сам, в конце-то концов, решил быть здесь, и каким бы глупым это ни было, я не собирался отнимать у него это право.

— Продолжайте молиться, — приказал я остальным гвардейцам, заинтересованно примолкшим в ожидании.

Они послушно забубнили молитву. Это не должно было меня удивить — больно большой вес был у святых — но удивило. А еще почему-то уверило, что я все делаю правильно.

Присев на корточки, я положил ладонь пареньку на плечо и тихо, так, чтобы многоголосая молитва спрятала мои слова, позвал:

— Эй.

Он открыл глаза, трогательно голубые и чистые, полные страха и стыда.

— Как тебя зовут?

— Сэмюэл Гроссвенор.

— Сэм, — определился я. Дурацкие авалонские имена... — Меня вот зовут Артур.

— Ваше...

— Просто Артур, — мягко прервал я и, склонившись поближе, словно не хотел, чтобы нас подслушали, продолжил. — Хочешь, я открою тебе секрет, который знают только святые?

Я дождался кивка, и только потом заговорил снова:

— Ками все равно верят в тебя. Не важно, кто ты, и сколько тебе лет, неважно, что ты знаешь и умеешь, силен ты или слаб, умен или глуп... они все равно верят: в тебя, в меня, в твоего капитана, в самого последнего нищего на базаре. Для них нет никакой разницы.

Он слушал меня, словно это было какое-то откровение — с надеждой, истовой и честной, и оттого очень уязвимой. Это была самая главная причина, почему я не любил, когда меня называли проповедником — это давало мне власть не просто над людьми, но над их душами, власть, которая не опиралась на силу ками, в чистоте которой я мог быть уверен, нет... она принадлежала только мне.

И я — последний человек, которому я бы доверил такую силу.

— Второй секрет — молитва не имеет значения. Это просто слова, придуманные людьми, и слова не важны ками, они видят только души. Если для тебя эти слова не работают — просто выбрось их, они не стоят и бумаги, на которой записаны. Ты просишь у ками силу защитить других, силу сразиться со Злом и силу победить его. Думай о тех, кого ты хочешь защитить. Думай о матери, братьях, сестрах, кухарке, которая подкармливает тебя лишней порцией, друзьях, что будут защищать твою спину, девушке, в которую влюблен. Пожелай этого, всей душей, всем сердцем — и тебе обязательно ответят, ведь...

Я коснулся четырьмя пальцами его лба в старом бессловесном благословении, неподходящим по канонам церкви такой серьезной церемонии, как Молитва о Защите. Я улыбнулся ему, чувствуя, как ерошит волосы ладонь Шэдди, улыбнулся вспыхнувшему ярче солнце амулету на шее.

-...ками верят в тебя.

Он судорожно вздохнул, когда сила лучшей ками на свете растеклась по телу, подсветила броню и оружие так же, как случилось с принцессой не так давно.

— Вот и все, — подмигнул я. — Видишь, как просто?

Краем глаза я заметил движение и скосил глаза в сторону. Чуть склонившись вперед, Алиссия, плюнув на приказ, смотрела на нас. Ее улыбка, простая и искренняя, гордая и такая... человеческая, лишенная и королевского величия, и солдатской жесткости, резанула прямо по сердцу.

Я торопливо отвел взгляд и резко поднялся, отступив в сторону. Проклятье, эта улыбка была почти так же красива, как улыбка Шэдди.

Это пугало.

Кстати о ней. Уставшая ками облегченно выдохнула, с силой растерла ладонями лицо, и по извечной своей привычке взмыла на несколько метров, откуда было удобнее наблюдать. Я было собрался дать всем отмашку вставать, но...

— Артур!

Вздрогнув, я оглянулся, следуя за направлением взгляда испуганной Шэдди. Черно-фиолетовая клякса, постоянно колыхающаяся, отращивая и втягивая в себя длинные, округлые на конце щупальца, поняв, что ее обнаружили, прыгнула со стены на соседний дом, легко перемахнув четыре метра улицы.

"Вот дерьмо!"

Глава 7

"Вот дерьмо!"

Первым моим порывом было "Поймать!" Рядом было с полсотни бойцов, переполненных силой светлой ками, чье оружие могло уничтожить тварь. ...За исключением того, что они не могли ее увидеть, а один прыжок темного ками был равен двум десяткам человеческих шагов. А если не они, то...

Подпрыгнув, я все же успел схватить за ногу Шэдди, пришедшую к тем же выводам. Будь мы одни здесь, чудовищно сильная по меркам смертных ками даже не заметила бы моей попытки, потащив за собой, как игрушку, но мы не были. Та же сила, что мешала людям видеть ками, мешала и ками влиять на людей вне четко выписанных исключений. Шэдди не была Воплощенной, а значит, не могла физически воздействовать на мир, если другие могли это увидеть — она остановилась мгновенно, совершенно бессильная в моей хватке. Ее удивленный и преданный взгляд, брошенный вниз, едва не заставил меня разжать пальцы, но вместо этого, я лишь сжал кулак крепче.

— Ты едва летаешь сейчас, — объяснил я. — Это слишком опасно.

Я не знал, сколько именно сил она потратила на благословения, но естественно смуглая кожа опасно побледнела, блестели под рассветным солнцем мелкие капельки пота над верхней губой, и даже золотые глаза неприятно потускнели, блестя не своим обычным ласковым светом, а натужной нервозностью, с трудом разгоняющей пелену усталости.

"Я не могу потерять тебя"

— Слишком опасно, — вместо этого повторил я и Шэдди, поникнув, мрачно кивнула.

Убийство ками другим ками было почти невозможно — одна из механик Разделения защищала обе стороны от прямых нападений; только через людей духи могли воздействовать на мир и друг друга. Но их можно было поймать — и держать где-нибудь в месте, переполненном черным пеплом, людскими грехами и страданиями. Обычно, учитывая, что светлые ками в среднем сильнее своих темных коллег, это не было проблемой — всегда можно было просто выжить вторженцев неприятным для них давлением ауры или убежать. Но в таком ослабленном состоянии, как сейчас... это могло кончиться очень плохо.

Я осторожно разжал пальцы, боясь, что она улетит, но Шэдди лишь вздохнула и осталась на месте, кивнув мне за спину:

— Тогда торопись.

Оглянувшись, я нашел взглядом принцессу. Гвардейцы, явно уловив из контекста, что случилось что-то плохое, вскочили на ноги и, похватав отложенные щиты и обнажив оружие, настороженно оглядывались по сторонам; заученно разойдясь в стороны, брали меня в кольцо, готовые защищать "Его Святейшество" от любой угрозы.

— Здесь был темный ками, — объяснил я Алиссии. — Считайте, что мы обнаружены.

— Один? — напряглась принцесса, бесполезно оглядывая внутренний двор.

Я огляделся тоже — на всякий случай.

— Да.

Решение она приняла мгновенно. Под ее резкими, рубленными приказами гвардейцы засуетились — большая часть бросилась в конюшню, оставшиеся — быстро сформировали коробочку вокруг нас, расхватав прислоненные к стенам щиты.

— Не догнать? — деловито поинтересовалась Алиссия, быстро натягивая протянутый Уильямом поддоспешник прямо на платье.

— Ушел, — ответил я, неуклюже занимаясь тем же самым. — И Шэдди слишком устала, раздавая вам силу. Нам нужно поторопиться...

Слова "потому что ее жизнь для меня важнее ваших, своей и успеха дела в целом" — я на нервах проглотил в самый последний момент. Ни Алиссия, которая как раз натягивала через голову кольчугу, ни гвардейцы, занятые выслеживанием невидимого врага, этого не заметили. Но был здесь кое-кто, кто всегда понимал меня с полуслова, порой прежде, как я заканчивал формулировать мысль для себя.

Уже зная, что облажался, я поднял голову, встретившись взглядом с Шэдди, с золотыми глазами, ярко вспыхнувшими гневом, что отодвинул в сторону и усталость, и страх, и каждый логический довод в пользу сказанного раньше. Перспектива жертвовать другими ради собственной безопасности ее явно не радовала и обрадовать не могла в принципе.

— Подожди... — начал было я, но поздно.

Подарив мне последний разъяренный взгляд, она отвернулась и стрелой унеслась туда, где в последний раз мелькнуло объемное чернильное пятно темного ками.

Я остался один.

Кто-то, не обращая внимание на мой ступор, торопливо сунул в руки кольчугу, помог натянуть ее через голову и подвел коня. Я лишь послушно, чисто механически повиновался, понимая, что это единственное, что мне остается: куда бежать, кого ловить и где сражаться, когда были вопросы куда важнее для всех?

Важнее для всех, кроме меня.

Да пусть весь этот мир гниет черным пеплом живьем, если в нем не будет ее!

И именно эта мысль, ее диссонанс и противоречие с объективно правильным, логичным и верным поступком заставили меня замереть, не в силах выбрать ничего. То самое классическое "Будь проклят, если сделаешь. Будь проклят, если не сделаешь" придавило меня всем своим чудовищным весом.

А потом на меня упала первая невесомая черная снежинка.

Она была на вкус как густой дым опиумных салонов — с добавлением розового масла, самого дорогого и чистого; она обещала сладкое алхимическое забытье, шептала о беззаботной искусственной свободе — от обязанностей и правил, ожиданий и долга, людей и себя; вкрадчиво и ласково звала за собой — туда, где ничто и никто не имели значения.

Желудок скрутило острой судорогой, подбросило к самому горлу. Ухватившись за стремя подведенного коня, я с трудом удержал тошноту, повис на огромном рыцарском коне, сверкавшем отполированной броней; гигантская тварь, по недоразумению названная лошадью, казалось, даже не заметила нового веса, лишь презрительно всхрапнула.

Одна такая пылинка ничего не могла со мной сделать, как не могла и сотня, и тысяча, и даже несколько дней не стали бы катастрофой. Но сам факт того, что я остался полностью беззащитен перед гнилью мира... перед собственной гнилью, что будет расти на такой диете куда быстрее... то, что я ВИДЕЛ и ЗНАЛ, что означает каждая "безобидная" снежинка... Устоял на ногах я лишь потому, что под локоть меня подхватили знакомые пальцы из железной проволоки, без труда узнаваемые даже сквозь тонкую вязь кольчуги, которую на меня напялили.

— Что случилось? — потребовала Алиссия, позабыв про этикет.

— Шэдди ушла за шпионом, — прохрипел я.

— Мы должны пойти за ней?

Это вернуло мне толику разума. Вскинув голову, я увидел голубые глаза, блестящие сквозь щель забрала, там же — россыпь ярких веснушек на бледной коже, длинные рыжие волосы, торчащие из-под бахтерца, которые она не успела правильно заплести.

В ней не было страха. Было беспокойство, была решимость следовать приказам человека, которого она считала наиболее компетентным в этой ситуации, была готовность поднять меч на кого угодно, будь то огненный монстр или полукаменная змея, если того потребует долг. А вот страха не было.

— Нет, — шевельнулись губы, и я сам не поверил, что сказал это.

Импульсивное решение Шэдди должно стать последней ошибкой, которая здесь сегодня свершится. Ни я сам, ни Шэдди не сможем простить себе, если единственный камешек неверного выбора повлечет за собой лавину глупостей, которая превратится в одну большую катастрофу для всех.

— Нет, — повторил я уже тверже. — Сейчас главное — это Вивьен.

"Шэдди, когда я тебя найду — выпорю! Чем угодно клянусь — выпорю!"

_____________________

З.Ы. Пространные размышления ни о чем: нынешняя непрерывность повествования, в отличие от более привычного мне набора сюжетно связанных сцен, позволяет заканчивать главу в любом месте, где получится поставить какую-нибудь хлестко-интригующую фразочку :)

Глава 8

"Шэдди, когда я тебя найду — выпорю! Чем угодно клянусь — выпорю!"

Дальше события понеслись вскачь в самом буквальном смысле. Гвардейцы расхватали коней, и когда я взобрался на свою железную статую, заученно сбились в коробочку, зажав меня и принцессу со всех сторон. По команде Уильяма строй качнулся вперед, тяжеловесно набирая разгон, вырулил на главную дорогу и выплеснулся на улицы через торопливо распахнутые ворота.

Пользуясь тем, что "второе зрение" никак не зависело от физической видимости, я крутил головой по сторонам, выискивая Одержимых. Управлять конем я даже не пытался — вышколенное животное знало что и как делать лучше меня, держа строй и расстояние совершенно самостоятельно, идеально вписываясь в повороты. За грохотом сотен копыт и лязгом доспехов слышались испуганные крики — это горожане, спасаясь от железной лавины, жались к стенам и подъездам. Несколько раз конная лава натыкалась на экипажи — гвардейцы обтекали их, как река обтекает камень, мгновенно восстанавливая строй, стоило миновать преграду. Мне оставалось только надеяться, что в этой неразберихе никого не затопчут.

Надеяться, потому что молитвы мои сейчас некому было услышать.

Поверх блестящих шлемов, над аккуратной черепицей крыш виднелся самый кончик шпиля собора Ледяной Розы. Я уже видел купол чистоты Вивьен, о который бились волны черного пепла, бессильно разлетаясь во все стороны, потускневшими и прозрачными.

Напрямую до собора было недалеко. А вот сколько по улицам? Я понятия не имел.

— Впереди, на крышах! — закричал я, пытаясь переорать грохот рыцарской конницы. — Трое!

У меня получилось. Повинуясь звонкому приказу Алиссии, строй каким-то образом сбился еще плотнее, копья, снятые с упора стремян, слитно опустились под идеально одинаковым углом, выцеливая невысокие крыши.

— Сейчас! — крикнул я, уловив движение смутно человеческих фигур, словно слепленных из черного пепла, как снежные скульптуры.

Атака была стремительной и, не будь здесь меня, имела бы неплохие шансы выдернуть из строя одного-двух гвардейцев или сбить на землю коня, создавая неразбериху и, возможно, остановив порыв вовсе. Но гвардейцы были готовы — и слитный прыжок завершился на сверкающих силой Шэдди остриях копий, пронзивших тела в нескольких местах. Твари в таких случаях обычно просто хватались за древко и насаживались глубже, стремясь хоть так добраться до врага, либо ломали прочную древесину с пугающим равнодушием к смертельным для человека ранам.

Сейчас все было иначе.

Жидкий свет, пропитавший наконечники копий, жег плоть Одержимых как раскаленный свинец, гниловатым дымком из ран выталкивая призрачную плоть злых духов из людских тел. Тем же слитным движением, каким они раньше поднимали копья, гвардейцы стряхнули тварей под копыта коней, и две сотни острых стальных подков за считанные мгновения превратили тела в такую кашу мяса и костей, что поддерживать в них жизнь не смогла бы уже никакая магия.

Это совершенно не походило на засаду. Скорее — на дозор, выставленный на вероятном направлении, чьей задачей было задержать и поднять шум, предупредив основные силы. Хотя, учитывая грохот, создаваемой полусотней несущихся галопом конников, где железа было столько же, сколько и плоти, о нас и так уже знало полгорода.

Я собирался было спросить у принцессы, сколько еще до собора, но гвардия неожиданно вывернула на простор и я, наконец, узнал окружение — Фонтанная площадь. Отсюда до собора было уже рукой подать... и здесь же, среди аккуратных рядов торговых палаток, грязно-лиловые ауры горожан мигнули, стремительно покрываясь черным пеплом, словно броней. Даже грохот копыт не смог заглушить крики ужаса и боли — Одержимые, прокладывая путь к гвардейцам, о сопутствующем ущербе не переживали, а силу имели такую, что разбрасывали людей, словно те вовсе ничего не весили.

И все бы ничего, конница смяла бы и этих, — с благословением Шэдди Одержимые совсем не так опасны, — но...

Огромная, лишь отдаленно похожая на человека фигура, все сплетенная из тысяч язычков черно-красного пламени, сошла с широкого бортика центрального фонтана и тут же, рассыпавшись пламенным облачком, нырнула в толпу.

— Здесь тот огненный из дворца! — вновь закричал я. — Ищет тело!

Алиссия, чуть вырвавшаяся вперед, оглянулась, и я успел увидеть в щели забрала испуганно расширившиеся глаза. Даже просто на глаз тварь была сильной, и я подозревал, что после нападения на дворец выжившие рассказывали о ней множество ужасов.

Вместо ответа я махнул рукой, примерно указывая направление. Принцесса, потеряв на раздумья всего секунду, рявкнула два приказа, которые я, пытаясь углядеть за каждым Одержимым, толком не разобрал, но их исполнение увидел мгновенно. Чуть сдав назад, Алиссия ухватила моего коня за узды, потянула назад, заставив замедлиться. Единая конная лава раскололась на две неравные части. Та, в которой оказался я и принцесса — меньшая — отстав и спрятавшись за основной, начала забирать влево, намереваясь проскользнуть по краешку площади.

Основная, быстро превращаясь из клина в широкую волну и склонив копья, покатилась куда я указывал, говоря об огненном ками. То есть прямо в толпу, что, спасаясь от конников, несущихся меж рядов палаток, хлынула к центру площади.

Все, что я успевал сделать — крикнуть:

— Правее!!!

Найти носителя для сильного темного ками — не самая простая задача. Обычная проблема любого Одержимого — быстрый распад захваченного тела — стояла перед ними еще актуальнее: средний человек умирал за пару минут, и мало того, что сделать за это время можно было немногое, так еще и оставляло ослабленным, неспособным тут же вернуться в игру. То, что позволяло легче проламывать возможное сопротивление носителя — собственная сила — было также и барьером, который, со времен Разделения, определял минимальный порог "заражения" злом, после которого вообще можно было начать.

Все это значило, что черно-красный ками мог и не найти вместилище прямо здесь. Или найти, но изменить тело, чтобы действовать в полную силу уже после того, как мы покинем площадь. Вместо этого...

И без того испуганные событиями последних дней люди, спешно спасаясь от, казалось, обезумевших гвардейцев, устроивших тренировку таранного конного удара посреди города, сбились в кучу, толкая и пихая друг друга. Начали кричать люди — кричать страшно, от боли и ужаса — раненные или убитые меньшими Одержимыми; в такой толпе не вдруг и поймешь, кто виноват — темные ками или гвардейцы. Разве что солдат все видели и узнали еще раньше.

А потом эти сумасшедшие развернули коней и, сметая хлипкие палатки, направили их прямо на прижатых к фонтану, сбившихся в плотную толпу людей, которым уже особо и некуда было разбегаться. Те, что стояли с краев, сыпанули в стороны, но недостаточно быстро. Те, что были в задних рядах, разглядели угрозу слишком поздно. А когда поняли...

Я почти физически почувствовал, как что-то хрустнуло внутри кого-то в толпе, как, с треском расколовшись, из душ кроме страха хлынули гнев и ненависть, как все три смешались в кипучее алхимическое варево, лютое и отчаянно злое. Черный пепел взвыл, в мгновение ока превратившись из ленивого снегопада в свирепую метель, маленькими смерчами закрутился вокруг людей...

И среди них нашелся именно тот, кого искал черно-красный ками.

Я не знаю, возможно, Алиссия даже планировала это. Спровоцировать ками именно здесь и сейчас и, пока часть сил сражается с самым опасным врагом, доставить драгоценную тушку святого в собор, под защиту Вивьен, справедливо полагая, что легендарную Воплощенную не сможет остановить уже никто и война будет выиграна. Возможно, это даже было умное тактическое решение.

Я не знаю. И не думаю, что когда-нибудь отважусь спросить.

С каждым прыжком пущенного в галоп коня я все сильнее поворачивал голову, как завороженный, следя за трагедией. "Духовным зрением" я видел, как тысячи черно-красных язычков пламени облепили чью-то фигуру в мутно-багровой ауре злобы и страха, юркнули внутрь, смешались в трехцветный живой костер. Обычным — яркую вспышку за спинами окруживших меня гвардейцев. Где-то там грянул взрыв, заслонив на секунду все остальное, и тут же сменился криками обожжённых. Трехцветная фигура распухла, неведомо откуда получая массу и размер, скорчилась на секунду от боли... и третий цвет — грязно-багровая злоба — потух, а вместе с ним потух и человек: осталось лишь тело и темный ками внутри.

Гвардейцы были уже совсем рядом — плотная коробочка солдат вокруг совершенно не мешала мне видеть белое сияние их доспехов и склоненных копий. Тем не менее, времени у них не осталось.

Полыхнуло еще раз, темнее и злее, испуганное ржание и крики потонули в рокоте пламени. Черно-красный поток огня, наткнувшись на благословленные доспехи, бессильно стек на землю, и боевые рыцарские кони в первых рядах, приученные бросаться даже на копья (но не в огонь), дрогнули, встали на дыбы, тормозя остальных.

Над шлемами гвардейцев с обманчивой неспешностью вознеслась новая голова, вместе с шеей и широкими плечами, и я впервые увидел темного ками обычным зрением. Злой дух успел сильно переделать человеческое тело под свои нужды: посерела кожа, напоминая уже даже не плоть, а тонкий слой золы поверх угольков; сами угольки тоже присутствовали — зловеще-оранжевым тлели под "кожей" и, мерцая в такт огромным пылающим глазам с нарастающей силой, двигались как бешенные светлячки, сливаясь во все более и более крупные и яркие реки, повторяя рисунок вен.

Одержимого трясло, словно в припадке, голова дергалась в совершенно нечеловеческих, рваных и механических движениях, от которых мощная шея, казалось, готова была с хрустом переломиться в любой момент. Плечи, все шире и шире с каждым мгновением, перекашивало то в одну, то в другую сторону. Безумно быстрый рост, совсем как у той каменной твари в соборе, дорого будет стоить ками, но случиться это когда-нибудь потом, а пока... зола все больше и больше теряла всякое сходство с кожей, облетала под напором невидимого ветра, обнажая алое мясо, багровые реки живого огня, заменившие артерии. В последний миг, перед тем, как мы оказались достаточно далеко, чтобы гвардейцы снова скрыли от меня чудовище, толстый покатый лоб совсем рядом с висками порвали два острых кончика обсидиановых рогов.

Теперь я мог полагаться только на "духовное зрение", но и этого было более чем достаточно.

Белая масса, стряхнув остатки волшебного огня и успокоив коней, прекрасно понимая, что каждый миг промедления лишь делает ками опаснее, попытались еще раз. Часть ударила в лоб, остальные двумя рукавами реки обтекали черно-красного гиганта со всех сторон. Две или три белые пики успели вонзиться гиганту куда-то в живот, я даже расслышал рев боли и гнева, но это был единственный "чистый" удар, который успели нанести гвардейцы. Двухцветные потоки стекли с рук Одержимого, кнутами ударили перед собой, выбивая всадников из сёдел и играючи сметая коней целиком.

Я бы, наверно, так и следил за боем, завороженный его чудовищно величественной красотой, до боли выворачивая шею, если бы не крик Алиссии. Запоздало я вспомнил, что Одержимые могут быть не только сзади, но и спереди. Понимая, что лучшего шанса не будет, они стекались к собору со всего города, а от первоначальной полусотни гвардейцев осталось всего человек пятнадцать.

Дикое для любого человека решение — с голыми руками выбежать навстречу полутора десяткам тяжелых конников — для Одержимых темными ками не было настолько же глупо. Одного успели насадить на копья, по отработанной схеме собираясь сбросить под копыта коней, но вот со вторым не вышло. Верткая тварь, пластикой похожая то ли на ящерицу, то ли на змею и явно посильнее, чем обычные пепельные куклы, увернулась от каждого удара. Прыгнув на конскую грудь, ками одним движением разорвал коню шею вместе с пластинами брони и, за тот краткий миг, пока смертельно раненное животное еще бежало, проскользнул дальше, перебравшись через бедра наездника и дальше на круп.

Только тут я догадался потянуться к мечу, который мне всучили вместе с броней. Плотный строй гвардейцев сыграл против них — ни у кого так и не получилось попасть в верткую тварь, скакнувшую с конского крупа на грудь следующего всадника, едва-едва засовывая пальцы в стыки брони, под горло или в щель забрала. Меньше чем за секунду тварь убила двоих, что были впереди, и я, в отличие от всех остальных способный видеть ками сквозь любые преграды, с перепугу вспомнил каждый урок фехтования и воткнул острие прямо в распахнутую... пасть, разорвавшую пополам череп, полную острых треугольных зубов, едва та оказалась в зоне досягаемости.

К сожалению, мое оружие не было зачаровано, оставаясь обычной сталью. Ками рванулся вперед, насаживаясь глубже, протянул какие-то слишком длинные для человека руки, блестящие черными когтями, и все это произошло так быстро, что я даже не успел толком испугаться. Понять, что не успеваю сделать ничего, успел, а вот испугаться — нет.

К счастью, в этой безумной авантюре я был не один. Сверкающий клинок мелькнул перед глазами так быстро, что слился в одну белоснежную полосу, отсекая обе руки чуть выше локтей. Тут же выпустив из рук оружие, Алиссия ухватилась железным кулаком за мой меч, торчащий из горла Одержимого, и дернула на себя, одновременно и расширяя рану, и выводя тварь из равновесия, наконец сбросив туда, где ей было самое место — под копыта коней, что следовали за нами.

Обрадоваться спасению я не успел. Самая первая жертва Одержимого, наконец, сдалась потере крови, запнулась о собственные ноги и кувырком полетела на землю, еще и заехав копытами всем соседям, до кого дотянулась. Всадник спереди и справа успел перепрыгнуть внезапную преграду, как успел и слева, пусть даже сломав строй и едва не вписавшись в стену. А вот моей невезучей коняге ее бьющийся в агонии коллега заехал в живот, самое уязвимое, не прикрытое броней место. Приземлиться боевой конь еще с грехом пополам смог, а вот продолжить разбег — уже нет, споткнувшись на ровном месте и заваливаясь головой вперед.

Чудом я успел выдернуть ступни из стремян и оттолкнуться руками, заваливаясь в сторону. Заученный рефлекс, вколоченный еще в детстве отцом — завзятым кавалеристом — вышел легко и свободно, и только завалившись набок, я сообразил, что в любом случае упаду под копыта других. Я бы и упал, там, скорее всего, и померев, если бы кто-то не подхватил меня за пояс, закричав от усилия, не перевалил поперек седла. Оглянувшись, чтобы взглянуть на своего спасителя, я наткнулся на знакомые рыжие волосы, торчащие из-под бахтерца второпях напяленного шлема и лихорадочно блестящие в прорези забрала голубые глаза. Взглянув еще дальше, за спину принцессы, я увидел кучу-малу на земле: упавшие, бьющиеся кони и люди, мешанину копыт и расползающееся пятно алой крови из-под той самой первой жертвы и неподвижных тел всадников, которым Одержимый успел перерезать горло. В ту же секунду обзор загородили уцелевшие гвардейцы, восстановив строй; я насчитал целых восемь человек, не считая принцессу,

"Проскочили!" — ошарашенно подумал я, когда мы прорвали невесомую пелену ауры Вивьен. Мгновенно по ту сторону остался и черный пепел, неприятно и страшно царапающий кожу и легкие, и полная сила Одержимых, и главная угроза жизни — пламенное чудовище, чей смутный силуэт я до сих пор различал вдалеке. Даже дышать стало легче и вкуснее.

С трудом я отбросил преждевременную радость в сторону и начал крутить головой, выискивая новые неприятности. Которые все никак не наступали — мелькали по сторонам дома и подъезды, жавшиеся к стенам люди, прыжок за прыжком пожирала конница невеликое расстояние до собора, а очередное дерьмо все никак не падало. Почему-то меня это не успокаивало, а совсем наоборот. Казалось, что чем дольше ничего не происходит, тем страшнее рухнет.

Это случилось, когда поредевший отряд выскочил на небольшую площадь перед собором. Городская стража, открыв проход для гвардейцев, вновь дисциплинированно перекрыла улицу и, казалось бы, все — остался последний рывок, и до победы уже рукой подать. Именно в этот момент черно-красный силуэт, верхушкой загнутых рогов царапающих уровень крыш, вновь попал в поле моего зрения. Он стремительно приближался, огромными размашистыми прыжками в двадцать-тридцать шагов за раз, не только не отставая, но быстро нагоняя, ускоряясь, казалось, с каждым рывком. Даже с такого расстояния было заметно мерцание угольков под пепельно-серой кожей — надрывное и тревожное, похожее на дыхание загнанного человека.

— Огненный догоняет! — предупредил я принцессу и в тот же миг за спиной темного ками, далеко-далеко, наконец вспыхнули пятна белоснежного.

Хоть какие-то хорошие новости — чудовище не перебило всех, а просто вырвалось из окружения, погнавшись за главной целью.

Алиссия отдала приказ — настолько чистым и ясным голосом, что мне стало стыдно за собственные панические интонации. Гвардейцы мгновенно отстали, едва мы ворвались во внутренний дворик собора, спешились и уперли пятки копий в землю, замкнув полукруг у ворот. Сама принцесса, притормозив у ворот, соскочила на землю, помогла мне сползти (или, точнее, просто сдернула) с коня и, схватив за руку, потащила ко входу в собор, грубо втолкнув в крохотную калиточку.

И так же, как в самую первую встречу с Вивьен, на секунду я застыл на пороге, забыв обо всем, что привело меня сюда.

Казалось, словно Озерная Леди вместе со всем остальным заморозила само время в соборе. Пятна крови, разнесенный на куски неф, сад ледяных скульптур, насаженных на голубые копья вокруг алтаря, огромное тело полукаменной твари посреди просеки переломанных дубовых скамей, Ледяная Роза, вонзенная в грудь монстра посреди облака обледенелых змей, заменивших монстру волосы, — все это осталось совершенно нетронутым людскими руками, разве что трупы все-таки убрали. Словно вот только что я-мы поднимали парящий морозом клинок на исконных врагов человечества и светлых ками, словно только что нас переполняли предвкушение их страданий, свирепая радость боя и отмщения, сладость исполненного Долга.

Вивьен сидела тут же, прислонившись спиной к мёрзлому трупу убитого ею чудовища, держа перед лицом какую-то маленькую книжку — такая же заиндевело прекрасная и холодно отстраненная, как всегда: волшебно-нездешнее существо, бесконечно далекое от любых мирских невзгод и грязи.

Замороженное время хрустнуло и снова пошло, когда книжка выскользнула из ее рук и упала на пол, беспрепятственно пролетев сквозь тело ками — это Алиссия шагнула следом, задействовав правила Разделения.

— Ты быстро, — без следа любого удивления или тепла заметила Вивьен, легким, текучим движением поднимаясь на ноги. Посмотрев мне за спину, она улыбнулась хищной и зубастой улыбкой, промурлыкав-пропев: — Ну, чего ждешь? У нас есть работа.

Уже зная, что увижу, я все-таки оглянулся, и попал как раз на тот миг, когда пышущий жаром и едким дымом Одержимый, одним ударом сметя жидкую заставу стражников, вырвался на площадь во всей своей огненной славе.

Глава 9

Уже зная, что увижу, я все-таки оглянулся, и попал как раз на тот миг, когда пышущий жаром и едким дымом Одержимый, одним ударом сметя жидкую заставу стражников, вырвался на площадь во всей своей огненной славе.

Впервые я увидел его целиком, в духовном и физическом зрении, завершившим трансформацию безымянного бедняги под свои нужды. Пепельная "кожа" почти облетела, обнажая когда-то алую, а нынче обожженную до черноты плоть, испещренную ручейками лавовых вен. Мощные, распухшие от мышц ноги словно переломило пополам, изогнуло назад, обсидиановые когти легко разрезали мостовую, оставляя за собой вереницу дымящихся следов. Огромное тело возвышалось над площадью на уровень третьего этажа, на плечах, почти без шеи, сидела широкая башка: зубастая пасть, глаза, отверстия на месте носа — как ворота в пламенный ад, бушующий под черной плотью. Кончики толстых рогов, загибаясь назад, сверкали ослепительным оранжевым огненными шарами.

Короткий бой с гвардейцами дался твари нелегко. Несколько ран на животе, оставленных копьями, сочились лавой, капая на землю, левую руку кто-то умудрился почти перерубить пополам, оставив болтаться на тонкой полоске черной плоти, ками немного прихрамывал на правую ногу. Одержимый тяжело дышал, не хуже загнанной лошади, но на ногах стоял твердо и больше походил на раненного медведя... который, как известно, куда опаснее, непредсказуемее и свирепее, чем здоровый и спокойный.

Очень медленно тварь повернула голову к собору, безошибочно разыскала взглядом меня, и я застыл, загипнотизированный темно-оранжевыми глазами, опаляющим гневом, слепом и настолько всеобъемлющем, что выплескивался из ками наружу, заполняя все вокруг, такой же настоящий, как воздух или вода. Эти глаза обещали мне смерть — страшную, в огне и муках, и неизбежную, как закат солнца.

Это длилось всего мгновение, и за этот миг я успел трижды умереть от страха и вообразить еще десяток смертей от других причин. Не было больше полусотни закованных в броню воинов, благословленных лучшей ками на свете, была лишь семерка бойцов у ворот да одна молодая девчонка, при всех своих достоинствах — всего одна. Мой козырной туз — непобедимая Озерная Леди — был всего в нескольких десятках шагов, но с тем же успехом Ледяная Роза могла быть на другой половине города: Одержимый преодолеет эти десятки шагов в два-три прыжка.

И, уже в который раз за сегодня, мою растерянность совершенно не военного человека прервала Алиссия. Развернув за плечо, она вытолкнула меня вперед, прибавив далеко не девичьей силы пинка под зад, сходу заставив перейти на бег.

Так быстро я не бегал ни разу в жизни. Это, наверно, и был абсолютный человеческий максимум — "скорость убегающего от трехсаженного огненного монстра". Ни тяжелые непривычные доспехи, ни мусор и деревянные щепки под ногами, ничто из этого не мешало мне нестись к заветному клинку, выискивая глазами и продумывая идеальный путь и способ забраться по телу мертвой твари. Ледяная Роза стала центром моего мира, и, соответственно, им стала Вивьен, нетерпеливо притаптывающая правой ногой, переводя недовольный взгляд с меня за мое плечо.

И именно она, задрав голову вверх, явно следя за кем-то, процедив себе под нос что-то явно нелицеприятное, подсказала мне, откуда ждать беды. Звон тысяч осколков ударил по ушам, мелкой дробью прозвенел по камню, подсказывая, что знаменитый на весь мир цветной витраж собора над воротами встретил свой конец. Быстро оглянувшись через плечо, я убедился в этом — держась целой рукой за край, Одержимый балансировал на слишком тонком для него откосе. Вместо того, чтобы прорываться сквозь заслон и выламывать двери, ками вновь предпочел сократить путь, преследуя главную цель... меня.

Наклонившись, так, что почти выпал из окна, он оттолкнулся от стены, бросив себя вперед, куда быстрее и страшнее, чем пресловутый камень из катапульты. Я зайцем скакнул в сторону, разминувшись с Одержимым едва на локоть, затылком ощутив страшный жар, опаливший волосы и кожу, и едва устоял на ногах, умудрившись даже продолжить забег. Замешкался и ками — инерцией его протащило вперед, оставляя дымные следы вспоротого когтями камня, но полыхающий оранжевый взгляд следовал за мной неотрывно.

Это его и подвело.

Чудовище тормозило всем, чем могло: ногами и единственной функциональной рукой, и именно в руку ударила Алиссия. Похожая на статую чистой белизны, молнией она промчалась по дымящемуся следу, и длинный клинок в ее руках вонзился точно в черный локоть. Ками взревел от боли, рука подломилась и рогатая башка грохнулась о камень. К сожалению, своим весом ками вырвал оружие из рук принцессы и развить успех она не смогла. Ну, или почти не смогла — оставшись безоружной, девушка зарядила в морду кулаком, используя разгон, развернулась и добавила плечом, вложив в удар всю массу одетого в тяжелое железо тела.

Подгонять на этот раз меня не пришлось. Промчавшись мимо ошеломленного на секунду ками, я бросился к Вивьен, кто все так же стояла у замерзшего трупа, разве что улыбка ее стала скорее одобрительной, чем свирепой.

С разгона запрыгнув на скользкое тело, я ухватился за одну из ледяных змей, тяжело подтянулся, чувствуя, как утекают подаренные Алиссией мгновения. Тяжелый и низкий рев пламени за спиной и девичий крик только подогрели прыть, заставили сделать последний отчаянный рывок, вытягиваясь в струнку, чтобы быстрее дотянуться до рукояти.

Огненный хлыст стегнул прямо под ногами, и сила удара была такова, что волшебный лед треснул, статуя мгновенно потеряла свою цельность сразу вся целиком, как разбитая ваза, я провалился вниз... и все-таки дотянулся до лезвия самым кончиком пальца. Клинок мгновенно прилип к коже, затылком я почувствовал холодное прикосновение Вивьен и...

Мы стали единым.

Крохотные чешуйки живого мороза протянулись от пальцев к запястьям и локтям, меч перетек в ладонь, груда раздробленного льда всколыхнулась, закружилась метелью, сформировав гладкую спиральную дорожку, по которой мы проскользили на пол, разворачиваясь лицом к врагу. И на этот раз полыхающий оранжевым пламенем взгляд не вызвал страха.

Мы боялись, потому что были слабы и знали это. Боялись, потому что не были готовы к такому уровню насилия, опасности и могущества противников. Боялись, потому что никогда не рассчитывали и не готовились к встрече с ними один на один, лицом к лицу и воля на волю.

Теперь мы были готовы. Мы сделали эту битву своей жизнью, высекли свою судьбу в камне, или, точнее, выточили из нее ледяной клинок. Мы не чувствовали страх — лишь возбуждение, животное предвкушение, как перед вкусной едой, и интеллектуальное — увидев работу, которую можем сделать хорошо. Сила бурлила в нас штормовым океаном, океанским цунами выплескивалась наружу, хрустя тонкой изморозью на камнях и стенах, заполняя пространство тончайшей снежной взвесью, устанавливая в соборе абсолютную власть зимы.

Поэтому, встретившись взглядом с монстром, обнажая ледяные клыки в приветственном оскале, именно мы увидели страх, а не он. Тварь знала, что упустила свой лучший и единственный шанс на победу, не сумев уничтожить смертного прежде, чем он доберется до Вивьен, и знала, что очень скоро умрет.

И никому не нравилось умирать.

На какое-то время все застыло: дражайшая Алиса, отступая в сторону, не отрывала от нас восторженного взгляда; гвардейцы, застывшие в дверях; темный ками, чьи глаза и вены пульсировали все ярче и ярче, выкачивая последние резервы, ускоряя разрушение и без того измученного тела. Если просто подождать немного — оно разрушиться само, но тогда тварь уйдет живой... и от нас никто не уходит живым.

Хрусталики льда, сталкиваясь в воздухе, тонко звенели, сверкая в солнечном потоке сквозь разбитый витраж, и только жар, источаемый Одержимым, останавливал наступление холода, влажным кругом обозначая пределы власти ками. Мы всегда любили говорить через них — красиво и зрелищно, это впечатляло людей. Заговорили так и сейчас (пригодится позже), направляя и сталкивая кристаллики, играя с размером, формой, скоростью, плотностью, углами, всем остальным, чтобы получить нужное звучание:

— Скажи, где Горнило, и умрешь легко.

Мы слышали, как удивленно вдохнула принцесса и вздрогнули гвардейцы. Активное Горнило Зла — это всегда плохо, но, увы, другого объяснения не было. Одержимых было слишком много и расплодились они слишком быстро. Ками, светлые или темные, всегда рождаются тяжело — из массовых эмоций десятков, сотен людей, синхронных и однонаправленных, под катализатором смерти сильной личности. Это редкое явление, и обычно рост числа ками уравновешивается убийствами темных благословленными смертными и уходом от мира светлых.

Но идеальный баланс недостижим. Незримые весы постоянно колеблются и, увы, гораздо чаще склоняются на сторону Зла — именно для этого нужны Воплощенные, способные вернуть все назад. У темных ками был свой инструмент превосходства — Горнило Зла. Место, где черный пепел достигает нужной плотности и перестает зависеть от людей, воспроизводя сам себя, множась без счета и границ, слипаясь в новорожденных духов уже без участия и воли человечества.

Ответ был ожидаем — ками с натугой выпрямился, отталкивая мороз еще немного дальше; лава, что текла по оголенным венам, выплеснулась на кожу, стекая к рукам, сформировала длинные багряные хлысты, извиваясь на кладке, как огненные змеи. Пылающий взгляд вильнул в сторону, отыскав Алиссию, выдав нам свои планы.

Хрустальный голос зазвучал вновь, одновременно отовсюду:

— Твой противник я.

Ледяные осколки мертвого чудовища бросились к нам, прилипая к ледяному клинку, плавясь и стекая с острия, формируя наш собственный вариант ледяного хлыста.

Всегда приятнее побеждать их на их же собственном поле.

Разумеется, он не послушал. Огненные змеи бросились в атаку, раскрыв зубастые пасти, разбивая спешно возведенную ледяную стену. Первая натолкнулась на благословлённый щит, вторую — мы сбили собственноручно, перехватив собственной прозрачно-голубой змеей, и тут же сорвались с места, раскалывая камень прыжком.

Мы встретились на середине пути — ледяной рыцарь и пылающий монстр — сцепившись, покатились на полу, ломая те скамьи, которым повезло пережить предыдущий бой. Стихийные змеи кусали и рвали друг друга на части, звездный жар столкнулся с космическим холодом, спрятав от посторонних глаз завесой пара, неподконтрольного ни одному из нас.

Это было разочаровывающе просто — ками был основательно потрепан еще до начала боя, гвардейцами и принцессой, выдавливая последние капли своих сил. Очень быстро мы придавили его к полу, связав ледяной змеей по рукам и ногам, отцепив ее от клинка, прижали острие к горлу.

— Последний шанс, — сказала метель.

На этот раз он ответил подобающим способом — треском пламени в распахнутой пасти, утихающим лесным пожаром:

— Зачем тебе знать, узница? Конец уже близок.

Мы шевельнули клинком, проколов черную кожу, запустив в плоть усики безжалостного ледяного льда.

— Близок, — согласилась метель. — Он прямо у твоего горла. А я — бессмертна, пока стоит Разделение.

Пасть распахнулась шире, треск пламени злорадно взревел, на мгновение обретя свою полную мощь:

— Пока.

И прежде, чем мы успели задать следующий вопрос, рванулся, насаживаясь на клинок, самым очевидным способом отвечая на вопрос, каким способом хочет умереть.

Мы исполнили это желание в полной мере. Ледяные усики рвали его на куски мучительно медленно, слой за слоем, избегая всех жизненно важных частей. Неконтролируемые взрывы пламени плавили камень и поджигали скамьи, но бессильно скатывались с волшебного льда. Одержимый бился в ледяных оковах несколько минут, и мы убедились, что это была самая страшная агония из всех.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, кончилась и жизнь Одержимого. Рогатая тварь застыла ледяным памятником самому себе, потухли костры в глазах и глотке, истощились лавовые вены. Утихла метель, звонко простучав по камню кристалликами, тишина упала на собор, по-настоящему оглушительная в сравнении с криками боли.

Наслаждение победой продлилось недолго. Ледяную уверенность и сладость триумфа разорвало на куски глубинное, всесокрушающее желание, столь же сильное, как потребность в еде и воздухе, беспокойство, сравнимое разве что со страхом за свою жизнь:

"Мы должны найти Шэдди!"

Глава 10

"Мы должны найти Шэдди! Обыскать каждую щель, перевернуть каждый камень, уничтожить каждого..."

Ледяной доспех треснул пополам спереди: от макушки до паха, от таза до кончиков пальцев на ногах, разошелся, как две волны в противоположных направлениях, освобождая тело. Мы сделали один шаг наружу, а второй сделала одна Вивьен. Я еще успел порадоваться, что в этот раз меня не заперли внутри, как...

Боль. Та самая, не физическая, душевная мука, воскресившая тяжелый ароматный дым опиумных салонов, запах рвоты Анны, ее неподвижные, высохшие к утру глаза, пустые и дымные. Эта боль отдавалась в теле, но словно эхом — тяжестью в груди, пересохшим горлом, слезящимися глазами, страшной усталостью, навалившейся на плечи. Хотелось лечь прямо здесь, на полу, закрыть глаза и больше никогда-никогда не открывать — и пусть все идет своим чередом.

Мне пришлось опереться на меч, который все еще держал в руках. Острие легко вошло в камень, погрузилось на несколько сантиметров, а потом застряло, дав мне еще одну точку опоры, необходимую настолько, как если бы я вмиг стал стариком.

— Мы должны... — прохрипел я.

— Еще несколько минут, и ты свалишься, как в прошлый раз, — отрезала Вивьен.

Что-то в ее тоне резануло меня. Спокойный, словно выверенный на ювелирных весах, высчитанный до сотого знака после запятой — в тот момент, когда, возможно, Шэдди мучилась где-то в плену, боролась за свою жизнь или, может быть...

Гнев смыл накатывающее бессилие. Сцепив зубы, я поднял голову, встретившись взглядом с алмазными глазами, и не найдя в них и следа неуверенности. Пару секунд мы просто смотрели друг на друга, пока я лихорадочно перебирал аргументы и доводы... с каждой отброшенной мыслью понимая, что сдвинуть с места ЭТУ скалу мне не под силу. Нам едва удалось это втроем в прошлый раз.

Единственное ее уязвимое место — одиночество, сотни лет, проведенные в небольшой комнатке под землей, жажда общения и людского... даже не тепла, а просто ПРИСУТСВИЯ, но... я никак не мог придумать, как именно ударить в больную точку.

К моему удивлению, молчание нарушила именно Вивьен.

— Вдвоем мы будем осматривать этот город неделю. Никто не сможет ее увидеть, кроме тебя... и других ками. Я знаю каждого, кто еще остался в этом городе — вместе они найдут твою подругу намного быстрее.

Клянусь, я слышал хруст собственных мышц, когда медленно кивал, признавая ее правоту. Каждая, самая крохотная частичка меня требовала действовать прямо здесь и сейчас, не теряя драгоценное время, но, проклятье, она была права. Этот город слишком велик, чтобы обыскать его в одиночку.

— Я не враг тебе, Артур, — чуть нахмурившись (что в ее случае, наверно, означало крайнюю степень раздражения), продолжила Вивьен, — и тем более не враг твоей подруге. Я не собираюсь отдавать ее темным ками. Мы найдем ее и вытащим из любой передряги, но сделаем это правильно.

Проклятье, ну почему она должна быть настолько логичной?! И настолько бесяще правой?!

Прилив сил, вызванный необходимостью искать Шэдди, прошел. Доспехи, которые на меня нацепили гвардейцы, и которые я в пылу погони и боя почти не замечал, обрели плотность и вес, прижимали к земле, как тысяча наковален. Осознание, что я ничего не могу сделать прямо сейчас, вернуло прежнюю усталость в стократном объеме, обернув в тяжелый серый саван равнодушия. Я вновь оперся на клинок, пытаясь удержаться на ногах... и ледяная рукоять, еще секунду назад совсем теплая, обожгла руку холодом. Я рефлекторно отдернул руку.

— Не прикасайся ко мне в таком состоянии.

Точно. Я ведь гребанный святой — мостик между человечеством и ками. Мостик, по которому в мир богов может прокрасться гниль. Которой у меня более чем достаточно.

Напоминание о собственной ущербности отнюдь не улучшило мое состояние. Бесполезность и ненужность, в которой я раньше черпал уверенность (если я ни на что не влияю, то ничего не смогу испортить), и без того грозило раздавить своим весом: новая гиря — опасность для себя и других — лишь ниже пригнула плечи к земле.

Меня снова затошнило, я крепко зажмурил глаза, пережидая боль в груди и желудке...

— Ваше Святейшество!

Она хромала ко мне, неловко переступая через разбитые в щепки скамьи, качая в колыбели левую руку. Сорванный шлем блестел где-то позади, длинные рыжие волосы волной рассыпались по железным плечам, мертвенно бледное веснушчатое лицо было перепачкано сажей, как и вся левая часть доспеха, огромные голубые глаза, казалось, ставшие еще больше на белом лице, не отрываясь, следили за мной, разрываясь между беспокойством и собственной болью.

— Вы ранены?..

Она сорвалась на бег, хромая еще сильнее, шипя сквозь стиснутые зубы от боли, а все, что я мог сделать — не упасть прямо там, свернувшись в комочек самоосуждения и отрицания.

— Я в порядке, — как мог спокойно выдавил я.

"Подумаешь — помереть хочется"

Она остановилась рядом, запыхавшаяся и вспотевшая, словно пробежала весь город из конца в конец, еще раз оглядела меня с ног до головы, явно выискивая какие-то страшные раны, объясняющие дерьмовый вид.

— А ты? — попытался отвлечь ее я, совершенно не горя желанием объясняться.

— Вывих, — пренебрежительно дернула здоровым плечом принцесса, недоверчиво повторяя осмотр. — Ребра еще, наверно, треснули. Ерунда, выживу.

В этот момент набежали гвардейцы, окружили нас галдящей толпой, оттеснили, не слушая возражений, раненную принцессу в сторону, начали хлопотать над ней — ну точь-в-точь няньки над оцарапавшимся ребенком. Досталось внимания и мне: усадили на чудом уцелевший кусок скамьи у стены, трижды ощупали на предмет ран, но, видя отсутствие крови и желания общаться, быстро отстали.

На какое-то время я просто отключился от происходящего. Сожалел о том, что не надел поддоспешник и теперь кольчуга неприятно резала кожу холодными звеньями. Разражался на шумных гвардейцев, развивших какую-то бурную деятельность, лязгая железными сапогами по камню. Что на дворе — яркое, теплое лето, которое надо тратить на конные прогулки, песни у костра и ароматное мясо, зажаренное там же, а не мерзнуть в холодном соборе в компании двух промороженных до костей чудовищ.

Старая, старая привычка — броня отвлечения, отказа думать, что спасла меня два года назад, выдернула из города, в котором родился и вырос, и отправила в путешествие, из которого не вернуться — прочь от всего, что было знакомо, что напоминало о прошлом и звало назад, к старым путям и привычкам. Это сослужило мне хорошую службу тогда — помогло добраться до Заповедной горы и Шэдди.

Помогло и сейчас. Медленно, шаг за шагом, мысль за мыслью, я отстраивался от отчаяния и апатии, притворяясь, что ничего на самом деле не чувствую, что все, что терзало сердце, никогда не происходило. Это был плохой способ, я знал... но единственный рабочий.

— Эй.

Я даже не сразу узнал голос — таким непохожим на самого себя его делала неуверенность.

Подняв голову, я увидел Вивьен. Совершенно по-девичьи подобрав белоснежное платье, она присела на корточки рядом со мной, глядя на меня снизу-вверх. Алмазные глаза, поза, голос — все выдавало в ней неуверенность и робость.

— Я не очень хорошо умею утешать людей, — призналась она. — Это никогда не было моей специальностью, даже до войны и Разделения: никто вообще не понимал, как я остаюсь светлой ками, так явно процветая в насилии. Я не имею говорить ласковые слова и гладить по головке, плохо умею прощать и поддерживать. Но сейчас очень нужно, чтобы ты собрался — ради этого города, Алисы, твоей подруги... меня.

Я отвел взгляд. Все эти слова о долге, "соберись, тряпка!" и все остальные я уже слышал тысячи раз. Они никогда не работали — лишь делали хуже, заставляли чувствовать себя еще более бесполезным.

— Нравится тебе это или нет... нравится МНЕ это или нет — мы все зависим от тебя.

Холодная ладонь коснулась моей щеки, силой развернула обратно. И, наверное, впервые с момента нашего знакомства эти алмазные глаза потеряли свою неуязвимую твердость, стали более... человеческими. Живыми.

— Нам нужна твоя помощь. Но подумай вот о чем: помогая нам, можешь ли ты помочь себе? У каждого внутри есть весы. На твоих — на одной чаше лежит то, что мучает тебя, а на другой... ничего. Так может стоит бросить что-то на ту, другую чашу, что поможет уравновесить прошлое? Спасти подругу, город, страну? Не станет ли тебе проще дышать?

Зачем я вообще приехал сюда? Отплатить Шэдди, хоть как-то выровнять этот чудовищный перекос в наших отношениях, когда я — обязан ей всем, а я ей — совсем не нужен? Это просто неправильно — и даже настоящей дружбы не выйдет, пока мы не встанем на одну ступеньку... станем равными, насколько вообще человек может приблизиться к сиятельным ками.

— Лгунья, — ухмыльнулся я прежде, чем успел понять, ЧТО и КОМУ говорю.

Мгновенно даже тот слабый намек на мягкость и теплоту исчез. Вивьен резко выпрямилась, встала на ноги, впилась в меня ледяным взглядом и уронила одно единственное, натянутое, как тетива перед выстрелом:

— Что?

— Ты очень хорошо умеешь утешать людей, — ответил я, стараясь не показывать паники.

Секунду она молчала, раздумывая, пока я гадал, превратит она меня в ледышку сейчас или чуть позже, а потом... Вивьен совсем не по-королевски хмыкнула, скривив губы в странном слиянии презрения и смеха.

— Выкрутился, — наконец, сказала она, вернув себе хладнокровие.

Облегченно выдохнув, я, наконец, огляделся. Очень вовремя: короткий сдавленный крик, в котором без труда узнавался девичий голос Алиссии, развернул наши головы в угол собора. Принцесса, недовольно поджав губы, крутила только что вправленной рукой, одновременно раздавая приказы, требуя коня, свой меч обратно, гонца и еще солдат.

"Именно то, о чем мечтает каждая принцесса" — подумалось мне.

Я встал с лавки, торопясь действовать, пока вновь не сомкнулись ржавые челюсти апатии и отчаяния. Видите ли, такие вещи никогда не лечатся одним разговором или удачной шуткой.

Они всегда возвращаются. Всегда.

Мне нужно успеть сделать как можно больше, пока этого не произошло.

Первым делом, игнорируя любопытные взгляды гвардейцев, я направился к Ледяной розе. Протянув руку, лишь чуть-чуть не касаясь рукояти, взглянул на Вивьен.

— Повесь на пояс, — решила она. — И поменьше касайся.

Благодарно кивнув, я вытащил клинок из камня, но, поднеся его к поясу, обнаружил, что его-то как раз и нет. Наверно, порвался во время гонки к собору и внутри него.

— Просто поднеси к поясу.

Сделав так, я с любопытством наблюдал, как от крестовины отделилась тонкая ледяная нить, обвила меня вокруг пояса и, затвердев в таком виде, притянула к себе клинок. Что характерно, ничего похожего на свой прежний опыт я не почувствовал.

— Так можно делать всякие штуки и без слияния?

— Отчасти, — она чуть нахмурилась, словно обдумывая какую-то идею. — И это менее разрушительно для тебя.

— Нам надо будет потренироваться, — согласился я. — Две-три минуты — слишком мало. Однажды нам просто не хватит времени.

— Без твоего участия — только с согласия — я смогу делать лишь мелочи, — протянула Вивьен. — Чем больше силы, тем большая степень слияния потребуется и тем больше будет твое участие. Возникнут конфликты.

— Какого рода?

О ками, если мне не придется еще раз проходить через это — я согласен на все.

— Когда происходит полное слияние... нет больше Артура, и нет больше Вивьен — есть что-то третье, новое. Нам не нужно согласовывать действия и желания, это "новое" просто действует и желает в соответствии со своими представлениями. Когда же оно неполное... это как шкала: чем меньше слияние, тем меньше силы я могу дать и тем больше нужно согласований. Для этого, — она кивнула на ледяной пояс, — нужно только твое согласие... или скорее "отсутствие несогласия". Чуть больше — и тебе нужно будет пожелать того же, и ничего нельзя будет сделать, пока мы не придем к единому мнению. Вести бой в таких условиях...

Она неодобрительно поджала губы.

— Мы должны будем попробовать.

— Должны, — с явной неохотой согласилась Вивьен. — Позже. А пока нам нужно добраться до дворца.

И тут я наконец заметил абсолютную тишину. Оглядевшись, я увидел десятки глаз, пристально следящий за односторонним, с их точки зрения, разговором.

Разрушила это почтительное, почти религиозного благоговения молчание принцесса. Звонко ударив по нагруднику железным кулаком, она спросила:

— Что мы делаем дальше, Ваше Святейшество?

О ками, я никогда к этому не привыкну. И тем не менее...

— Нам нужно попасть во дворец. Пора собрать всех ками вместе и спасти этот город.

Правильный, хороший приказ: вдохновляющий и пафосный, заверяющий всех, будто я знаю, что делаю. И судя по синхронному звону железа о железо, повторяющий салют Алиссии, у меня получилось обмануть всех, кроме себя и Вивьен, которая лишь криво ухмыльнулась в ответ.

Уж мы то с ней прекрасно знали, для кого на самом деле я стараюсь.

Глава 11

На то, чтобы покинуть собор ушло еще с полчаса. Набежавшая стража оцепила площадь еще плотнее, чем раньше, откуда-то выкатили конный экипаж, подозреваю, просто отобранный на нужды короны у какого-нибудь невезучего извозчика. Предназначался, наверно, он только для особо ценной беспомощной персоны — меня — но по ходу дела туда же тактично затолкали и принцессу, под предлогом пригляда за персоной, а на самом деле, конечно, из-за полученных травм. Руку ей, конечно, вправили, но все равно, все равно...

Я слышал из-за закрытых тканью окон многоголосый шум — горожане, поняв, что бой закончился, начали стягиваться к собору и торговой площади, громко обсуждая друг с другом произошедшее. С холодком, пробежавшим по коже, я понял, что однажды придется предъявить себя миру. Я представил себе переполненную дворцовую площадь, многотысячное море, на земле и крышах, лица и глаза, обращенные ко мне с тем же благоговением, что и гвардейцы.

Передернувшись, я заставил себя не думать об этом. Это случиться не сегодня и не завтра, так что... я разберусь с этим потом.

Надеюсь, как можно позже.

— Артур... — тихо начала принцесса.

Слава ками, она хоть наедине вспомнила, что я просил отбросить все эти высокопарные обращения.

Благодарный за отвлечение, я повернулся к ней, оторвав взгляд от щели между занавесками, через которую пытался разглядеть происходящее снаружи.

— Что это было? Позавчера и сегодня, в соборе? Ничего подобного нет в семейных хрониках.

На мгновение я почувствовал искушение как-нибудь смягчить правду — рассказать, что у меня просто слабее то невидимое "нечто", что позволяет святым взаимодействовать с Воплощенными. Но она ведь имела право знать, не так ли?.. А еще прямо здесь, напротив меня и рядом с Алиссией, сидела Вивьен, которая знала правду.

Но это, разумеется, было глубоко вторично.

Я заставил себя выпрямиться и посмотреть принцессе в глаза.

— Просто раньше Леди могла себе позволить быть придирчивее в выборе партнера. Способность взаимодействовать с Воплощенными вообще склонна выбирать более... чистых людей, но со мной вышла промашка. Я не чист, а очень даже грешен и слияние со светлой ками... причиняет мне боль.

Ну, вот и все: коротко, понятно и без деталей, о которых я не желал говорить. Как содрать прилипший к царапине подорожник — одним движением.

Алиссия выслушала меня с непроницаемым лицом, а когда я умолк, лишь кивнула.

— Остальные тоже наверно, были не так уж чисты, — продолжил я по инерции, внезапно испугавшись того, что она может сказать, — таких людей не бывает. Просто недостаточно, чтобы это стало проблемой. И...

Я замолк на полуслове, когда принцесса подняла ладонь.

— Я была бы мертва, если бы не ты, — просто ответила она, пожав плечами. — Без меня королевству пришлось бы несладко, дяде сложно было бы удержать страну вместе, а уж учитывая, как уже распоясались темные ками...

Она покачала головой.

— Дареному коню в зубы не смотрят. Спасителя не упрекают в том, что он недостаточно благостен.

Алиссия улыбнулась, увидев мое облегчение, а я все никак не мог отделаться от мысли, что бы она сказала, узнай о том, что на самом деле скрывается под расплывчатым "грешен"?

На этом разговор как-то сам собой затух. Облегчение, что я наконец покончил с этим неизбежным разговором помогло мне продержаться еще немного дольше. Последствия слияния маячили где-то на задворках сознания, но у меня получалось держать их подальше стеной пустых мыслей. Надеюсь, этого хватит на то, чтобы добраться до дворца, а там я вновь смогу занять себе делом, собирая ками. Потом, правда, их придется отправить обыскивать город, а самому — ждать... но время на моей стороне. Искусственно открытые раны со временем затянуться корочкой сами собой, вернувшись к прежнему состоянию, с которым я худо-бедно научился справляться.

"Прорвемся", с осторожным оптимизмом подумалось мне.

Еще раз выглянув в окно, я понял, что экипаж движется по тому же маршруту, по которому мы совсем недавно прорывались к собору. Мы как раз выкатили на площадь, где воплотился огненный ками. От сплошной череды торговых палаток, что в иное время загораживали весь обзор, остались лишь груды дерева или ткани, почерневшие от огня, а кое-где и до сих пор тлеющие.

Но все это я едва заметил. Главное, что приковало мое внимание — толпа людей в центре, сплошь стражников в их усиленных железными пластинками кожаных доспехах и широкополых шлемах. Деловито и без особой суеты они были заняты тем, что закидывали тела на широкую повозку — самую обычную, коих сотни на улицах. Вытаскивали трупы они из небольшой кучи: на таком расстоянии было сложно что-то разглядеть, но считать мертвых надо было десятками... Рядом с кучей, ровным рядком, блестели на солнце закованные в железо тела гвардейцев — не больше десятка, под охраной тройки таких железных фигур, только живых. Увозить их отсюда, скорее всего, будут на такой же повозке.

Запоздало я заметил и запах — обычный, знакомый каждому дымный аромат костра и жаренного мяса.

Зябко передернув плечами, я отвернулся от окна и посмотрел на принцессу. Алиссия, отогнув занавеску кончиками пальцев, с каменным, совершенно неподвижным лицом следила за работой своих подданных. Ровное чистое сияние, что всегда испускала ее душа, пропитывая доспехи и одежду, тревожно заколыхалось, выцвело и где-то напротив сердца сгустился крохотный комочек черноты. Наверное, совершенно не такие бездонные пропасти, которые видела во мне Вивьен, но...

— Это ведь был мой приказ, — задумчиво проронила Алиссия так, словно говорила сама с собой. — Я сделала, как учили — спровоцировать, отвлечь, достигнуть цели. И оказалась права — победа за нами. Но...

Она покачала головой и, задернув шторку, не по-королевски сгорбилась, запустила железные пальцы в волосы, оперев локти в колени.

Вивьен, сидевшая рядом с принцессой, положила ей на голову ладонь, нежно погладила встрепанные волосы и вонзила в меня требовательный взгляд. Я мысленно вздохнул, но послушно принялся исполнять свою работу — говорить за тех, кого не могут услышать:

— Мой отец всегда говорил, что чем выше звание, тем больше людей умирают от твоих приказов. И не особо важно, правильные это были приказы или не очень — количество смертей от этого зависит далеко не всегда.

— Очень утешает, — проворчала принцесса, не поднимая головы.

— Оно и не должно, — я пожал плечами. — Это просто реальность, которая будет продолжать существовать вне зависимости от того, признаете вы ее или нет. Если признаете... вы будете понимать последствия своего выбора. Если нет... вот именно тогда начнутся проблемы.

Ледяной пояс, на котором висел меч, похолодел так, что я почувствовал это даже сквозь броню. Опустив голову, я увидел тонкую изморозь, ползущую по нагруднику вверху, к сердцу. Вивьен явно не была мной довольна, да...

— Подумайте еще вот о чем: будь я нормальным святым и не грохнись в обморок — необходимости во всем это не было бы.

Алиссия подняла голову и, сквозь завесу рыжих волос в меня вонзился внимательный взгляд самых голубых глаз на свете. Убедившись, что завладел ее вниманием, я протянул руку:

— Так что я предлагаю разделить ответственность пополам. Сейчас и со всем, что будет дальше.

Кривоватую улыбку я ждал. Ладонь, крепко сжавшую протянутую руку — тоже. А вот чего так и не понял — почему она при этом покраснела.

Отпустив меня, принцесса отвернулась к окну, пытаясь вновь принять спокойный собранный вид, но, судя по румянцу, который становился лишь шире, терпя в этом поражение.

Я перевел вопросительный взгляд на Вивьен. В отличие от смущения Алиссии и моего недоумения, Озерная Леди, насколько она вообще способна выражать эмоции, испытывала что-то среднее между веселье и отвращением.

— У Альбиона за последние шестьсот лет, — протянула она, поморщившись, — было трое святых. Первый и второй — вошли в королевскую семью, женившись на принцессах, которые впоследствии стали королевами. Третья была, во-первых, довольно пожилой женщиной, а во-вторых — свободных мужчин тогда так и не нашлось... Что будут ожидать от тебя с Алиссией — думай сам.

Припомнив, что я только что сказал о разделении ответственности за все, сегодня и навсегда, и как это все можно при желании трактовать, я вздрогнул. На звук обернулась Алиссия и, видимо, все поняв по моему бледному лицу, совсем по-девчоночьи хихикнула.

Откинувшись назад, я закрыл глаза и попытался сделать вид, что ничего не было. Если игнорировать проблему, рано или поздно ей надоест и она уйдет.

Правда ведь?..