Материк Сибирь

— Семен, как думаешь, что-нибудь с моими сапогами можешь сделать, чтобы я в них ходил без вреда?

— А чо бы и не сделать? Можно сделать. Счас покумекаю, чо и как.

Черный ухватил сапоги и принялся крутить их в руках, что-то бормоча себе под нос. Степан, вернувшись на лавку, откинулся к стене и, закрыв глаза, задумался обо всем происходящем. Как он сам часто любил повторять, — 'Думать полезно практически всегда'. Мысли же в его голове крутились вокруг далеко не привычной для Урала флоры и фауны, теплой, не по сезону, погоды, невероятному происшествию с составом и всех прочих событий последних суток.

— А давай-ка мы, Сёма, на свежий воздух выберемся. Чего в избушке-то сидеть? — сказал несколько преувеличенно-бодрым тоном Семашко, обращаясь к погрузившемуся в рассматривание сапог Черному.

В ответ Семен ничего не сказал, а просто поднялся и потопал к выходу. Спустя минуту, весьма удобно устроившись, оба сидели на завалинке. Солнышко все жарче припекало, от утреннего тумана и росы не осталось и следа, земля слегка парила и в ее восходящих воздушных потоках радостно порхали разноцветные бабочки и прозрачнокрылые перламутровые стрекозы. Вся эта картина ощутимо напоминала рай, внезапно воцарившийся на земле. И только воспоминание о вчерашнем нападении, едва не стоившем Степану жизни, возвращало его из радужных фантазий на грешную землю. И все же на душе его разливалось все шире удивительное ощущение спокойной созерцательности и гармонии. Семашко припомнил, что последний раз он вот так наблюдал за бабочками лет в пять. Эта мысль и обрадовала, и позабавила его, но не нарушила душевного покоя.

— Сёма, узнаешь какие-нибудь растения, деревья? Я вот, как мне кажется, признаю секвойю, их тут очень много. Красное дерево, они ж только в Северной Америке растут. Я их живьем не видал, но на картинках в атласе, у старшего сына, совсем недавно смотрел. Все в точности. А ты что думаешь?

Пока Степан говорил, Семен оторвался от сапог и принялся внимательно рассматривать окрестности полянки.

— Узнаю кое-чего, — он поднял руку, указывая на мощное лиственное дерево с сероватой корой и обширнейшей кроной, стоящее чуть наособь от остальных, — вот это похоже на орех. Можно подойти и посмотреть, орехи, если тут тоже сентябрь, а не весна там или еще чего, уже должны поспевать.

Семён, будучи натурой прямой, совершенно не был склонен разделять мысли и действия, что немало мешало ему по жизни, но все же было простительно по молодости лет (ему только месяц как исполнилось двадцать четыре года). Поэтому Сема тут же поднялся и пошел к предполагаемому ореху.

Степану совершенно не хотелось подниматься, он так удобно устроился, поэтому, просто махнув рукой, Семашко принялся дожидаться результатов исследования, предпринятого Сёмой. Но, будучи человеком осторожным, аккуратно вынул кольт и пристроил на коленях, готовый к разнообразным неожиданностям.

За время пока Степан не торопясь доставал пистолет, Семен успел добраться до намеченного дерева и, подпрыгнув, ухватился за нижний сук. Подтянувшись, взобрался на него и полез выше, совершенно скрывшись в листве. Спустя несколько минут, он вновь появился в пределах видимости, в одной руке у него был картуз, чем-то наполненный. Аккуратно спрыгнув, он резво двинул к Семашко. На лице Черного расплывалась все более широкая улыбка.

— Ну что, нашел орехи?

— Нашел, точно грецкие орехи, эх, счас полакомимся. Давненько я ими не баловался. Орех-то спелый совсем. Кожуру снять, скорлупу расколем и будем пробовать.

Следующий час оказался полностью занят очисткой и поглощением орехов, затем, немного осмелев, наши лесовики принялись исследовать полянку, обнаружив несколько видов грибов, один из которых здорово, до неотличимости, напомнил им белые. Тут на них напал собирательский азарт, в котором они совершенно забыли об осторожности. Планомерно прочесав всю поляну, набрали изрядную кучку роскошных боровиков. Вспотевшие от жары (куртки были давно сброшены и валялись на завалинке) и оживленные, они снова устроились на завалинке и принялись рассматривать грибы, пытаясь прийти к однозначному выводу — съедобны ли они. И рассматривали, и нюхали, Сема даже попробовал на зуб, тут же сплюнул и сказал, что, по его мнению, гриб самый настоящий белый и, мол, сомнений быть никаких не может.

Но все же решили пока не готовить, а дождаться солдата. Тем более, что он уже должен был появиться с минуты на минуту. Пока искали грибы, захваченный собирательскими эмоциями Степан начисто забыл про свои больные ноги, и только теперь, даже с некоторым удивлением, припомнил, что еще совсем недавно он не мог спокойно ходить. Открытие это поразило Семашко никак не меньше, чем все предыдущие великие события. 'Если так пойдет, я уже завтра смогу ходить в нормальной обуви',— сформулировал он для себя программу-максимум.

Вдруг он краем глаза заметил какое-то движение на краю полянки и сразу же вскинул пистолет, тут же опустив. Из-за ветвей показался Антон. Как и вчера, он был основательно нагружен, только теперь не чемоданом, а обычным солдатским заплечным мешком, в руках у него поблескивала на солнце охотничья двустволка, массивный патронташ опоясывал талию солдата.

— Здорово, мужики, я смотрю, вы бдительности не теряете, чуть меня не подстрелили, а я еще думал вас окликнуть, да не решился лес тревожить, — он пожал, с готовностью протянутые обоими знакомцами руки, — Как вы тут? Как спалось? Никакого больше зверя не встречали?

Заметив горку грибов, довольно крякнул, скинув мешок с плеч, поставил 'тулку' рядышком и принялся рассматривать урожай, довольно приговаривая, — добрый гриб, добрый.

Степан, которому не терпелось уточнить судьбу собранного ими продукта, не выдержал и спросил.

— Ну, что, Антон, как думаешь, хорошие ли грибы или нельзя их есть?

Перунов не замедлил с ответом.

— А чего им не добрыми быть, самые натуральные белые да боровики. Молодцы железнодорожники, да еще какие грибочки, один к одному, ни одного червивого, красота.

— Мы тут с Семеном пытались угадать знакомые деревья и растения, вот я секвойю признал вроде, а он — орех, мы и орехов уже наелись до отвала. А ты, что скажешь?

На этот раз солдат с ответом не торопился. Тщательно рассмотрел грибы, поднялся с корточек и отряхнул от невидимой пыли штаны. Медленно обвел полянку пристальным взглядом и только потом с коротким вздохом сказал.

— Мало тут знакомого. Мало. Совсем другой мир. Куда как более щедрый и богатый. Хорошо наши успели хлебы собрать, теперь не знаю, и остались бы те поля, нынче-то на их месте бор стоит вековечный. Я же плотник, столяр, в древесине положено разбираться. Деревья добрые, старые, и нигде ни одной порубки не видел. Ни я, никто из села за весь прошлый день. Зверья повсюду много, людей совсем не боится.

Степан подтверждающе кивнул.

Антон, заметив, откликнулся:

— Что, и тебе какой-то зверь показался вблизи?

— Да, сегодня утром олени тут паслась, совсем близко.

— Ага, вот и я о том же. Так что, хоть знакомое и есть, но куда как больше неизвестного. Ты говоришь эти дерева — секойя? — с некоторой запинкой произнес двойдан.

— Секвойя, красное дерево, живет несколько тысяч лет, и растет только в Америке, в Калифорнии. Назвали его так в честь индейского вождя, который алфавит придумал для своего племени, — охотно уточнил Степан. Появление солдата обрадовало его и приободрило. Вообще, в присутствии Перунова жизнь не казалась особо сложной и трудной, такой от него веяло силой и физической, и духовной.

— Секвойя, значит. Ну, добро, — помолчал некоторое время. Степан с Семой не стали торопить солдата, не рискнули, — тогда так. Кое-какие новости я вам принес, но пока что мало их — новостей. Зато одежду притащил и еды, а для тебя, Семен, и первача, как обещал. Надо бы еще и ружье для вас найти, и патронов. С пистолетом вы долго по этим лесам не проходите. Это я вам точно говорю. Пойдемте в избу, там все посмотрите, там и поговорим, да и воды попить охота.

Поднявшись, троица проследовала в дом. Разместившись по лавкам вокруг стола, начали разбирать принесенные Перуновым вещи и продукты. Увидев пироги, Сема тут же впился в один крепкими белыми зубами и так смачно принялся жевать, что и Степан не удержался. Антон пирогов брать не стал, объяснив тем, что недавно поел. Поглощение пирогов не помешало рассмотреть и даже примерить обновки.

Больше всего Семашко порадовали ботинки, точнее, мягкие кожаные опорки. 'Почти мокасины', — подумал он, примеряя их себе на ноги. Поменял и штаны, и рубаху, и куртку, на простой крестьянский холстяной армяк. 'Да, в таком виде меня мало кто узнает'. Ощущая себя ряженым из какой-то дешевой оперетты или любительского спектакля, в которых он по юности лет не раз учувствовал. 'Теперь главное это научиться в этой одежде, выглядеть естественно', — сформулировал он сам себе новую задачу.

— Я смотрю, пироги вы съели. Хорошо ли моя хозяйка готовит? — заговорил Антон.

— Добрая у тебя жена стряпуха, поклон ей от нас и благодарность, — ответил Сема, Степан поддержал помощника и присовокупил свою благодарность к Семеновой.

— Тогда слушайте, что удалось узнать, — кержак с довольным и хитроватым, совершенно неожиданным на его лице выражением, подмигнул своим слушателям и продолжил, — первое. То, что места наши — родные — это точно, только немного поменялись, а вот природа совсем другая. Старой и не осталось вовсе. И поля, и огороды, и сады — все исчезло, а на их месте леса да поляны, на вроде этой. Слава Богу, — кержак широко перекрестила двумя перстами, — урожай собрать успели. (Речь спокойно и размеренно лилась, нагружая новой информацией головы слушателей). Так что придется заново все корчевать и распахивать. Не только лес, сама земля другая, прежде у нас глина была, да песок, а нынче похоже на чернозем, да жирный суглинок. Второе, в лесах полно зверя. И мы с вами вчера того кабана повстречали, таких в наших краях никогда не водилось, еще разных зверей видел народ.

Степан не в силах больше молчать, порывисто прервав рассказ, сообщил о своем наблюдении этого утра.

— Я же говорил, утром таких оленей видел, здоровенные, золотистые, у самца рога очень большие, красивые. Совсем людей не боятся. Следы их на земле потом смотрел, вон там они сильно натоптали, — он махнул рукой в сторону точки, где паслись олени.

— Ага, сынок мой, Ефимка, тоже оленей видел. Третье, ни тропок, ни дорог торных нет. Пропали. Остались только железные пути и если где щебнем или еще чем таким выкладывали. Ертарка и Катарач на месте стоят, а вот к западу только лес, ни одного села, ни деревни, а их тут много было. Ничего нет. Как отрезало. Я сам прошелся по тем местам, спутать никак не мог. Знакомо все, только дерева да зверье другие. Так что надо думать.

Он с интересом посмотрел на Степана, видимо, ожидая от Семашко, как от самого образованного, каких-то объяснений по поводу рассказанного. Машинист же пока не мог толком ничего объяснить. Была у него в голове одна мысль, которая хоть как-то объясняла все безумие происходящего. Подумав, он все же решил рассказать о ней. В горле запершило от внезапно нахлынувшего волнения, — 'как на экзамене, и чего я так волнуюсь?' оформилась в голове мысль. Откашлявшись, он заговорил.

— Я много думал, — и будто оправдываясь, торопливо добавил, — информации-то пока мало, но я пытался, — секундная заминка, — пытался понять, что такое вокруг нас.

Слова давались с трудом, Степан буквально выдавливал их из себя. Иногда так бывает, что глаза видят, руки ощущают, а сознание отказывается принять реальность. И пока молчишь, вроде бы этого и нет. Но стоит лишь заговорить, как игнорируемое прежде обретает плоть. Вот и теперь Степан ощущал натуральные муки рождения, выражаясь ученым языком — генезиса. В его сознание все более властно стучалось новое. Новый мир.

— Новый мир. Иной. Не знаю как, но в нём очутились. Такое впечатление, что перенесло нас, все, что создано людьми основательного. Но строго в неких границах и мы, наш поезд, оказались на самом рубеже. Стали свидетелями перехода. Вот.

Он обессилено замолчал, привалившись к стене избушки. Очень хотелось, чтобы его слова были приняты, не обсмеяны. Пока говорил, смотрел себе под ноги, теперь поднял глаза на собеседников. Во взгляде Антона светилось понимание, ему — двойдану — не привыкать к иным мирам, ведь именно туда они, как все старообрядцы, и искали дорогу. Сема же выглядел взволнованным и растерянным. В голове его все смешалось. Вообразить, как такое возможно, Черный был не в состоянии.

Разговор затих. Перед огромностью высказанного Семашко любые слова казались пустым сотрясением воздуха. Все трое долго молчали. Первым, как ни странно, встрепенулся Сёма. Он, будучи натурой холерической, попросту не мог долго высидеть спокойно.

— Антон, а давайте выпьем, что ли. Не знаю, куда попали, но вот выпить-то нам ни чо не мешает, ведь верно?

Он достал бутылку и вытащил пробку. Бодро набулькал всем по стаканам, сунул в руки двум своим товарищам и, подняв свою порцию со словами, — 'ну, чтобы хорошо пошла', одним махом опрокинул самогон в себя. И тут же потянулся разлить по новой.

— Ты так не гони. Успеем еще, — спокойно и дружелюбно тормознул Семёна Антон, — давайте-ка я вам еще новостей подкину.

Он с легкой улыбкой посмотрел на Степана и Сёму, всем видом показывая, что ему есть чем заинтересовать железнодорожников.

— Значит так, у нас в Катараче власти советской нету. Неподалеку большой поселок, Ертарский, мы его Ертаркой зовем, ага, — он помолчал, огладив бороду,— так там советская власть есть. Пока, — многозначительно добавил он, — так вот. Засуетились большевики наши. Забегали. С наганами все ходят со вчерашнего дня, да еще и винтовки носить стали. На чердаке сельсовета пулемет поставили, говорят, могут быть нападения колчаковцев, партизанские, — солдат скептически хмыкнул, выражая тем самым свое отношение к происходящему.

— Думаю, что им с Тюмени приказ пришел, а вот какой — не знаю, наши местные начальники молчат, как воды в рот набравши. А чего молчать, когда любой может выйти за околицу и пройтись чуток на запад, а там ничего, кроме лесу, нет. Тут большого ума не надо. Так что думается мне, скоро начнется дезертирство из армии. И из красной, и из белой. Зачем мужикам себя гробить? Такая красота вокруг, считай, рай земной, какая уж тут война? — он помолчал, задумавшись, будто спохватившись, с привычной крестьянской вежливостью спросил, — а вы то, что надумали делать?

— Буду в Тюмень пробираться, к семье. Как Сёма решит, не знаю, еще толком не разговаривали, — твердо, как о чем-то окончательно решенном, сказал Степан.

Взгляды и Степана, и Антона разом повернулись к Черному, который с изрядным возмущением уставился на Семашко черными, горящими глазами.

— Чо значит, не знаю? Это как ты, Степан, мог подумать, что я тебя брошу? И не стыдно тебе такое говорить? Совести у тебя нету. Само собой, я пойду с тобой.

— Ну, и добро. Ты меня, Семен, прости, но за тебя решать не хотел, — ответил Степан, чуть склонив, винясь, голову.