Пушинка в урагане (наш человек на троне)

Наконец прибыли император и Екатерина Михайловна со свитой, и действо началось. Александр Фёдорович сделал доклад царственной чете, и подал знак механикам. Те, в свою очередь, распахнули ворота лёгкого ангара, и выкатили самолёт. Механики захлопотали вокруг, последний раз проверяя узлы и механизмы, контролируя работу заранее растопленного котла паровых машин и вообще создавая рабочую атмосферу, столь важную при любой демонстрации. Ложи, трибуны и просто толпы народа замерли в осознании исторической важности происходящего, только лёгкий ропот пробегал при виде какого-нибудь действия аэродромной команды.

Наконец всё готово, из шатра на первый план вышел пилот, мичман Степанов. Для пилота мы сшили лётный костюм, нарисованный мною по мотивам формы лётчиков Первой Мировой войны: длинная чёрная кожаная куртка, на ногах высокие ботинки с крагами, на руках перчатки, тоже с крагами, на голове шлем с козырьком, и с пробковой тульей, обтянутый тонкой кожей. Над козырьком шлема красовались очки. Зрители возбуждённо зашумели, узрев такое великолепие.

Степанов принял доклад от старшего механика, подошел к императорской ложе, доложил о готовности и попросил разрешения на взлёт. Получив разрешение, он по лесенке взобрался в самолёт, и запустил пропеллеры. Затем дал полную мощность, а помощники перестали удерживать крылья. Самолёт пробежал двести метров по полосе, и тяжело оторвался от неё. Среди зрителей воцарился восторженный хаос: кто-то кидал в воздух кепки и чепчики, кто-то просто потрясал руками, но восторженно кричали все без исключения, в том числе и царь.

Степанов, поднявшись метров на сто — сто пятьдесят, начал выписывать круги над полем, и пролетая над толпой, горстями сбрасывал конфетти, чем вызвал ещё более буйный восторг. Наконец он направил самолёт вниз, и очень гладко приземлился, безо всяких там козлов и прочих косяков начинающих лётчиков.

Зрители взорвались овациями, а оркестр и небольшой хор грянули 'Марш авиаторов':

Мы рождены чтоб сказку сделать былью

Преодолеть пространство и простор

Нам разум дал стальные руки-крылья

А вместо сердца — пламенный мотор!

Всё выше и выше, и выше

Стремим мы полёт наших птиц

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ!

Самолёт остановился точно напротив императорской ложи, там, где механики уже раскатали красную ковровую дорожку. Осталось только чуточку подтолкнуть самолёт, и вот мичман Степанов, по приставленной лесенке, спускается на дорожку, по ней марширует к императору и докладывает:

— Ваше Императорское Величество! Первый показательный полёт первого в мире самолёта успешно завершён! Самолёт в совершеннейшей исправности и готов к новым полётам. Докладывает пилот самолёта, мичман Степанов!

Император вышел из ложи и по двум ступеньками спустился вниз. Глаза его сияли, лицо было совершенно одухотворённым. Ещё бы! Такой триумф его державы в глазах всего мира! В три шага он приблизился к мичману и крепко его, обняв троекратно расцеловал.

— Благодарю за службу мичман! Поздравляю Вас капитан-лейтенантом и орденом святой Анны! — император, приняв орден из рук придворного, прикрепил его на куртку Степанова. Тот автоматически рявкнул положенный ответ, затерявшийся, впрочем, в восторженных возгласах присутствующих.

— Так говорите, готовы ещё раз взлететь?

— Так точно, Ваше Императорское Величество! Готов даже поднять с собой пассажира! — и стрельнув взглядом в сторону Можайского, уточнил — только небольшого роста и веса, так как самолёт ещё опытный, маломощный.

— Вот как? А я, грешным делом, хотел попроситься с Вами. Но может кто-то ещё пожелает?

На первый план выступил смутно знакомый мне, невысокий и худощавый ротмистр в мундире лейб-гвардии гусарского полка.

— Ротмистр Иванов Максим Сергеевич. Разрешите мне, Ваше Императорское Величество!

— Ну ротмистр, если Вы того желаете, извольте!

Можайский и Степанов тут же отвели ротмистра в ангар, откуда тот вышел с головы до ног облитый в чёрную хрустящую кожу. Вдвоём со Степановым они уселись в самолёт, и под восторженные крики присутствующих пошли на взлёт.

На этот раз Степанов сделал несколько кругов над полем и стал спиралью подниматься всё выше и выше, и достиг высоты примерно полкилометра. Сделав обширный круг, он направил самолёт вниз, и вскоре совершил посадку.

— Отчего Вы не поднялись выше? — поинтересовался царь, поздравив Степанова с вторичным успешным полётом.

— Недостаточна мощность машин, Ваше Императорское Величество. Это опытный аппарат, и на нём стоят машины, не вполне подходящие ему.

— Ну, ничего. На первый раз достаточно и того что вы продемонстрировали. А теперь я бы хотел получить пояснения из уст автора сего изобретения.

На первый план выступил Можайский.

— За выдающееся техническое изобретение, поздравляю Вас контр-адмиралом! А теперь расскажите нам о своём детище.

Можайский повёл царственную чету вокруг самолёта, давая пояснения. Механики по его команде открывали различные лючки, через которые можно было увидеть устройства самолёта.

Спустя три часа, наконец, всё стало успокаиваться. На соседнем поле, за тройным рядом деревьев, были установлены шатры, куда царственная пара и сопровождающие лица были приглашены отобедать. Публика попроще расположилась на аэродроме, и тоже не скучала. Оркестр играл бравурные марши, и через два на третий-четвёртый раз — 'Марш авиаторов', каждый раз встречаемый криками ура. Слова подпевали уже многие из присутствующих.

А возле самолёта, с двух сторон, выстроились две очереди — люди желали запечатлеть себя на фоне нового чуда. Надо сказать, что, предвидя ажиотаж, поручик Власьев подсуетился, и пригласил четырёх фотографов, велев им приготовить как можно больше кассет. Впрочем, понятно, что на всех не хватило, несмотря на то, что фотографии делались групповые, по десять и более человек.

Где в это время находился я? Разумеется, в императорской свите, так уж положено по протоколу.

— Пётр Николаевич, а Вы рискнули бы совершить полёт на этом самолёте? — обратилась ко мне какая-то незнакомая дама, буквально облепленная бриллиантами. Судя по тону, она была уверена в моём отрицательном, или, на крайний случай в уклончивом ответе.

Ответить я не успел, поскольку рядом нарисовался давешний ротмистр, всё ещё в кожаном великолепии.

— Насколько я знаю, любезнейшая Аглая Андреевна, Его Императорское Высочество в течение предыдущей недели, не менее трёх раз поднимался на этом самолёте.

— Но... Позвольте Максим Сергеевич, было объявлено, что сегодня был совершён первый полёт!

— Тонкость в том, что сегодня был совершён первый ПУБЛИЧНЫЙ полёт, а до того команда Его императорского высочества готовилась и тренировалась без публики. Причём Его высочество самостоятельно пилотировал самолёт! — и ротмистр обаятельно улыбнулся — Однако, милые дамы, позвольте мне обратиться к Его императорскому высочеству. — и он повернулся ко мне:

— Ваше Императорское Высочество! Прошу Вас принять меня в свою комиссию, на любую должность, связанную с самолётами. Сегодня я понял, что это моя судьба, и я мечтаю стать пилотом, подобно Вам и старшему лейтенанту Степанову.

— Извините великодушно, ротмистр, я вижу, что мы знакомы, однако запамятовал Ваше имя.

— Иванов, Максим Сергеевич.

— Я беру Вас, Максим Сергеевич, но обязан предупредить, что в моей комиссии принята очень жёсткая дисциплина. Вы не передумаете?

— Ни в коем случае! Я заранее навёл справки, и заранее согласен на все условия, в том числе и дисциплинарные.

— Отлично. В таком случае, благоволите прибыть ко мне завтра, к восьми часам утра, я проведу с Вами собеседование. А пока отдыхайте, Максим Сергеевич.

Счастливый ротмистр упорхнул, а я остался на растерзание дамам. Впрочем, у меня есть старый, ещё студенческих времён, способ исчезать из неприятной компании. Даю условный знак заранее проинструктированному официанту, и вот ко мне уже движется посыльный с конвертом. Вскрываю его, и сообщаю агрессоршам:

— Тысячу извинений, милые дамы, но дела службы превыше всего!

* * *

А наутро я, в компании Можайского, Степанова и ротмистра Иванова, решаем вопрос о дальнейшей судьбе построенного самолёта. Заседание открыл я:

— Господа! Вчерашний, в высочайшем присутствии, показ нашего самолёта оказался вполне успешным.

— Более чем успешным! — уточнил Можайский, покосившись на свои новые погоны.

— Согласен. После показа, на приёме, ко мне по очереди подошли не менее десяти человек, с одним вопросом: когда и на каких условиях они смогут приобрести подобный самолёт в личное пользование. Из этого следует... что?

— Мы начнём выделывать самолёты для продажи?

— Не только. Необходимо организовать ещё и обучение пилотов и обслуживающего персонала.

— А не слишком ли это поспешно? — осторожно подал голос Степанов.

— Отнюдь. Мы живём в империи, к сожалению, отстающей в техническом отношении, от главных европейских держав. Авиастроение совершенно новая отрасль промышленности, и тут мы имеем возможность хоть на шаг, но обогнать наших заклятых друзей. План мой таков: следует устроить вояж по основным европейским столицам для коммерческой рекламы нашего самолёта. Вернее, группы самолётов. Руководить группой назначаю адмирала Можайского. Господа офицеры будут его заместителями, но со старшинством старшего лейтенанта Степанова, как более образованного в техническом отношении, так и более опытного в обращении с самолётом. Набор и обучение технического персонала ложится на всех вас. Прошу не обижаться, но время поджимает: уже в разгаре май, а для европейского вояжа у нас время только до начала сентября.

— Отчего так мало? — изумился Иванов.

— Разрешите ответить мне. — поднял руку Степанов, и после моего кивка продолжил — В сентябре начнётся сезон ненастной погоды, которая помешает не столько нам, сколько публике, которая просто на придёт на наши показы.

Ротмистр согласно кивнул.

— Продолжаю. Ещё на прошлой неделе я с доверенным лицом отправил заказ на паровые машины, на Обуховский завод, и третьего дня получил уведомление, что заказ принят к исполнению. Машины они обязуются поставить в точности такие, какие установлены на первом вашем, Александр Фёдорович, самолёте. Первые четыре машины будут доставлены в первых числах июня, остальные доставят по их изготовлению.

— А сколько, простите, Ваше императорское высочество, Вы всего заказали машин?

— Десять. Отсюда задача: сегодня же мы приступаем к изготовлению серии этих самолётов. Сначала мы заложим две машины, и на них отработаем максимально возможные улучшения и до предела снизим вес самолёта. На мой взгляд, он имеет совершенно избыточный запас прочности. Во-вторых, сократим количество колёс до двух, это тоже даст экономию веса, и наконец, тщательно продумаем элементы управления самолётом. Задача ясна?

— Так точно!

— Последнее, господа. Я знаю, что все вы сейчас завалены приглашениями на различные приёмы, в качестве знаменитостей. Прошу при разговорах не сдерживаться, и расписывать самолёт конструкции адмирала Можайского в самых превосходных степенях. В ваших рассказах должно быть всё, в том числе и те улучшения, что мы будем внедрять в запланированной серии самолётов, за исключением особенностей конструкции органов управления.

— Позвольте, Ваше Императорское высочество, а как же секретность, о соблюдении которой мы с Вами давеча говорили?

— Противоречия нет, господин адмирал. Мы сейчас готовимся выпускать самолёты с совершенно непригодной двигательной установкой. Паровая машина — тупиковая ветвь в авиации, однако, какое-то количество самолётов мы успеем продать.

— А какой же двигатель пригоден?

— Двигатель внутреннего сгорания, и, доложу вам, что другая группа нашей комиссии уже приступила к его созданию.

— Прошу разъяснить, Ваше Императорское высочество, что же в самолёте является действительно секретным?

— По-настоящему секретными являются технология обработки деталей и вообще технология выделки. Что же касается общей конструкции, то у зрителя, а уж тем более у покупателя, имеется полная возможность их изучить, а при желании — перенять. Но дьявол, как известно, прячется в деталях, и вот эти детали мы и будем оберегать. Обо всех личностях, излишне дотошно интересующихся именно технологиями, применяемыми в нашей комиссии, прошу немедленно сообщать поручику Власьеву.

Офицеры дружно скорчили постные рожи.

— Господа! Прошу на секунду отставить снобизм, и подумать непредвзято. Вот, скажем Вы, капитан-лейтенант Степанов, как относитесь к английскому флоту и промышленности?

— В высшей степени уважительно, Ваше Императорское высочество!

— А знаете ли Вы, что любой нижний чин или офицер английского флота, да и любой британский подданный, считает своим долгом довести до сведения английских жандармов, уж простите великодушно, но я не интересовался, как их там, в действительности, зовут, обо всём, что он узнал интересного за границей?

— Признаться, я о чём-то таком слышал, но считал сие гнусным наветом.

— Нет, сие есть святая правда. А теперь посмотрим с такой стороны: вы рассказываете нечто любопытное господину N, замечу, абсолютно лояльному российской короне. Господин N в свою очередь разбалтывает этот забавный пустячок господину Х, уже не столь лояльному, к тому же состоящему в тесных отношениях с неким английским джентльменом. И что из этого следует? А вот что: английская промышленность более развита, чем наша, и через некоторое время ваше новшество оказывается внедрено в английскую промышленность, становится видом вооружения, и русский корабль, на котором служите вы или ваш лучший друг, внезапно оказывается беззащитным перед англичанином, и идёт на дно. Как, господа, вы считаете этот сценарий невероятным?

У господ офицеров ступор.

— Скажу более того: со времён Ивана Великого, ни один русский царь не умер своей смертью, а друзей и руководителей террористов, что совсем недавно покушались на нашего царя, надо искать никак не в Бухаре или Стамбуле, и даже не в Берлине, а вовсе даже в Париже или Лондоне. Впрочем, это уже политика, но справедливости ради замечу: технологические секреты крадут все, только что азиаты пока не сумеют их применить.

Можайский солидно откашлялся:

— Думаю, что выражу общее мнение, когда скажу: свои заблуждения мы вполне осознали, и отныне перестанем чураться нашего поручика Власьева, а обо всех замеченных попытках выведать не подлежащее разглашению, будем его оповещать.

На лицах Степанова и Иванова возникли было гримасы, но спустя мгновение они согласно кивнули.

— Отлично, господа. С сего момента и до отъезда в европейский тур, вы в первую половину дня, занимаетесь строительством самолётов, а второй половиной дня располагаете по вашему усмотрению.

— Прошу разъяснений, Ваше Императорское высочество. — откашлявшись заговорил Иванов.

— Слушаю.

— В мастерских установлен восьмичасовой рабочий день, в то время, как на других заводах рабочий день от десяти до шестнадцати часов. Это грозит убытками.