Младший. В тени отца. окончание

— К тому взрыву я непричастен.

— Я знаю. Если бы вы изначально делали ставку на Михаила, я бы еще мог вас заподозрить, но сейчас, когда я узнал вас получше, у меня не осталось ни тени сомнений. Вдобавок уже всем умеющим думать очевидно, кто намеревался получить выгоду с этого преступления. Александр не просчитал одного: что император, знающий ключ, скоропостижно сляжет.

— Ключ?

— Ключ. Одно время ходили слухи, что Петр Исаевич Романов, вы же знаете, что он женился на сестре вашего отца? — спросил граф и, дождавшись утвердительного угуканья, продолжил, — Якобы ваш знаменитый дядя по приказу императора что-то проделал с державными символами, без которых невозможно перезаключить ряд международных договоров, в том числе и по небезызвестной вам Саудовской Аравии. Можно потом добиться их пересмотра через международный суд, но эта процедура долгая, к тому же ее затягивание изо всех сил будут лоббировать другие державы. Вложившиеся в иностранные производства промышленники не скажут Александру за это спасибо. И возвращаясь к Петру Исаевичу и его талантливым ручкам, могу сказать одно: изменения он без сомнений внес, но они должны быть обратимыми. И даже добавлю еще одно: слышал я краем уха, что ключ якобы изготовлен именно руками вашей скандально известной тетушки. Признаться, я до последнего надеялся, что вы что-то знаете об усовершенствованиях...

— С чего бы? — весьма неаристократично поинтересовался Василий.

— Ну, как же? Ваш батюшка так показательно враждовал с императорским артефактором! Буквально слюной брызгал при одном упоминании его имени! Я всегда считал, что в стремлении показать свою ненависть Георгий Михайлович несколько переигрывает.

— Вынужден вас огорчить, но ненависть была не показная. Он точно так и относился к своему зятю, вычеркнув с их скоропалительной свадьбой из жизни горячо любимую когда-то сестру. Его не примирила даже смерть обоих Романовых.

— Прискорбно, прискорбно... — Андрей Викентьевич сделал неопределенный жест ладонью и подхватил со столика собственную тонкую фарфоровую чашку, делая аккуратный глоток чуть остывшего чая.

"А мне так в кружке..." — неожиданно пришла Санни мысль с оттенком иррациональной обиды. В кружке умещалось примерно семь таких чашек и одной никак бы не хватило разогнать сонную хмарь, но осадочек остался.

— Тети нет уже давно, Петр Исаевич погиб два года назад, император все равно, что мертв... — стал размышлять вслух князь Солнцев, — Мой отец ничего о ключе не знал, если бы знал, секрет давно бы уже оказался в руках цесаревича. Остается Романов-младший. Может он знать что-то?

— Сын Петра Исаевича? Простите, но их одинаковые фамилии с правящей династией иногда сбивают с толку. Даже если допустить, что мальчик до сих пор жив, в чем я лично очень сомневаюсь... Сколько ему было, когда он пропал? Шестнадцать, семнадцать? Не знаю, просто не знаю. И даже если знает, то я не верю, что он волшебным образом выйдет к нам в лагерь, чтобы сообщить вам секрет. А найти его раньше Максима Романова... скорее цесаревич пойдет на мировую с Михаилом, чем нам с вами удастся эта авантюра.

— Простите, теперь я запутался, что за Максим Романов?

— А вы разве не в курсе? Полковник подшефного цесаревичу гвардейского полка. Сын Петра Исаевича от первого брака на графине Веронской, хотя там есть некоторые нюансы... Весьма занимательный господин с очень широкими полномочиями. Вы правда не знали?! — неприкрыто удивился Сюткин, — Тогда я сейчас исправлю данное упущение.

Глава 16.

Как ни обидно признавать, но даже в побегах — той единственной области, которую я считал своей сильной стороной, мой великий отец меня превзошел. Перетаскивая часть Машиного наследства в банковское хранилище, я только в предпоследний день догадался поинтересоваться у невозмутимого служащего: а не оттуда ли переданный стариком-антикваром ключ? Оттуда. Хоть в чем-то мы с отцом мыслили одинаково, выбрав один и тот же банк. Достав из ячейки сплошной слиток, размерами 20х20х10, я растерялся лишь в первый момент, действуя дальше по проверенной схеме: новая дырка в пальце, капля крови по корпусу, и вот уже в руках у меня не цельный брусок, а ящичек.

Паспорта, артефакты, ключи к новым ячейкам и блокнот, набитый бесценными сведениями для беглеца. Часть из них уже потеряла свою актуальность, потому что первым номером там значился дядя Жора, но кое-что еще могло пригодиться. Еще часть адресов я бы предпочел вообще не тревожить — тем же криминалом я нахлебался за последние полгода досыта. При беглом просмотре записей сначала никак не мог сообразить: к чему такие подробности? Я понимаю, координаты каких-то сомнительных знакомых в столице, Москве или других крупных городах могли со временем забыться, но не казанский же адрес старого дружка Креста, который, сдается, отец мог оттарабанить в любое время суток?! И лишь спустя некоторое время дошло: эти инструкции писались для меня. Папа догадывался, что воспользоваться содержимым ящика мне придется в одиночку, оттого и расписывал все действия, явки, пароли и отзывы до последней запятой. А это значит, что в моем окружении существовал человек, который в случае непредвиденных обстоятельств должен был передать мне самую первую часть плана.

Не услышь я того разговора дядьки Рафа и незнакомца, к кому бы я рванул? Ответ однозначный — к Вершининым. И на месте отца в их чете в качестве хранителя секрета я выбрал бы Аглаю-Кошку. Просто потому, что Иван — бывший военный и когда-то приносил присягу. Присяга — это тоже разновидность слова, ее просто так не отринешь даже при выходе на гражданку, а Аглая, хоть и была с оружием на ты, в армии никогда не служила и никому ничем не была обязанной.

С гениальной предусмотрительностью отца меня примиряло немногое — во-первых, часть его наработок явно базировались на моих неудачных попытках побегов. А во-вторых, его блокнот стал бы для меня неоценим в самые первые дни после его гибели. Сейчас, когда я уже попробовал на зубок самостоятельную жизнь, многое отпало за ненадобностью.

Но снизившаяся ценность записей не умаляла остального содержимого ящика: паспорта на семь разных фамилий. На первое время отобрал себе тот, где я значился Ромашовым Петром Григорьевичем. Всего одна буква разницы, меньше шансов сделать ошибку, а фамилия автоматически читалась с другим ударением.

Семь бляшек, скрывающих суть мага. До гениальности простое решение — маскирующие артефакты вбирали в себя излишки силы, выделяемые телом одаренного. Те самые, что формировали видимые остальным магам "мантию", "вуаль" и "венец". Написанная до боли знакомым затейливым почерком инструкция не рекомендовала пользоваться артефактами постоянно, только в местах повышенного риска, но без объяснений причин. Что ж, разберемся по ходу.

Четыре комплекта защиты, не уступающих моему. Как минимум одному я уже знаю будущую хозяйку.

И еще куча пока не запатентованных разработок. Десятки новых сложнейших схем цепей, в которых за неимением времени я не стал подробно разбираться, но даже после беглого взгляда на пояснительные записки становилось очевидно, что стоят они миллионы. С таким наследством мне даже необязательно жить в России — любая страна почтет за счастье приютить их хозяина.

На фоне перечисленного пачки наличности потертыми купюрами смотрелись сущей мелочью.

Папа, спасибо! Даже после смерти ты продолжаешь заботиться обо мне!

При виде всех богатств, внезапно свалившихся на голову, мне впервые захотелось если не превзойти, то хотя бы догнать родителя в его навыках, как профессиональных, так и просто в знаниях жизни. И страстно пожелалось, чтобы спустя много лет у каждого при звуке фамилии "Романов" первым делом вспоминалась не правящая династия, а семья ученых-артефакторов. Рвущуюся из груди силу слова удалось сдержать неимоверным трудом, но то ощущение смеси восторга, вины и беспомощности запомнилось на долгие годы вперед. И, пожалуй, это был тот миг, когда у меня появилась цель в жизни. Отец, ты еще сможешь мною гордиться!

Размышления о недавнем прошлом лениво тянулись под перестук колесных пар и сопение Машки, пристроившейся на плече. Никакого интима — продуваемый из всех щелей ветрами и все равно невыносимо воняющий вагон скотовозки на корню срубал любую возможную романтику. Просто так было теплее и спокойнее, и мне, и моей подопечной. А товарняк, набирая ход, резво уносил нас из недолюбленной мною Казани. Когда-нибудь я обязательно вернусь в город своего рождения, чтобы найти в нем те черты, за которые его полюбил мой отец, проведший здесь как минимум десять лет своей жизни, сначала учась, а потом преподавая в местном знаменитом университете, город, где началось его восхождение к самым вершинам, но пока лишь чувствовал, как с каждым отстуканным километром в районе солнечного сплетения расправляется туго скрученная пружина нервного ожидания. Даже суточной давности события теряли яркость, оставаясь позади.

Покинуть город удалось просто: сначала по подземному лазу, имеющему три выхода: один прямиком в колодец, ведущий в какую-то подземную речку или ручей, еще один был обвален, но судя по направлению шел куда-то в районы складов, и третий, найденный и обследованный мной, вел в заброшенную сарайку на окраине пустыря. Последний ход содержался в почти идеальном порядке и явно раньше интенсивно использовался. Возможно в нем, а не в скупке краденого, таился секрет благосостояния дяди Жоры, но теперь уже не спросишь.

От сарайки мы темными подворотнями пробежались до задворок вокзала, сделав одну-единственную остановку у домика Мирзоевых, а у забора нас уже ждали. Я до последнего сомневался, обращаясь к Равилю, но он так искренне обрадовался встрече! Так радовался, что я жив! Не его вина, что из всех предупреждений и угроз, предъявленных мне, он один сделал правильные выводы. Рискуя многим, мой бывший товарищ по ночлежке и артели встретил нас у выломанной в ограждении хозяйственной части вокзала доски и провел к готовому к отправке товарному поезду. Ссылаясь на несуществующий долг, он долго отказывался от денег, пока я с силой не сунул их ему в карман.

— Спасибо, Равиль, не забуду. И ты нас не видел.

— Да как не видел? — не понял намека паренек.

— Равиль, в городе сейчас передел власти. Мурза утром погиб, всем заправляет Хак. Я с ним не в ссоре, но он или кто другой может обо мне спросить. Для тебя будет лучше, если ты никого не видел.

— А Гоза знает? Ты пойми, если Мурзы нет, то Гозе надо знать!

— Я понятия не имею, знает Гоза или нет. Считаешь нужным — предупреди его, информация абсолютно точная. Но меня не упоминай, наплети что-нибудь. Если тебе это как-то поможет, то я только за.

— Спасибо Петр, да пребудет с тобой Аллах!

— Спасибо, Равиль. Пусть Аллах будет к тебе благосклонен! — от меня не убудет, а парню приятно. Деньги — деньгами, а уважение всем требуется.

Машка, наверное, всучена мне в наказание за прошлую безбедную жизнь — к утру она простыла, вынуждая сойти с поезда намного раньше запланированной остановки. Не знаю, как могла обычная простуда привязаться к девушке с уже сформированной "вуалью", думаю, это больше нервное дало о себе знать: не каждому дано бесследно пережить резкий переход от тихой жизни в пансионе для благородных девиц до грязной и подлой борьбы за наследство. Кому-то покажется, что я сгущаю краски, но на их скепсис у меня есть ответ — еще в марте меня чуть не забили до смерти всего лишь за место грузчика в артели. Машке второй раз в жизни крупно повезло встретить меня на пути в трудный момент, и если два года назад мне удалось откупиться всего лишь деньгами, получив взамен неубиваемую куртку и джинсы (последние до сих пор, кстати, служили мне верой и правдой, а куртку украли вместе с остальными вещами и ей давно радуется кто-то другой), то сейчас мне пришлось встрять всерьез, одних только попыток пробраться в наше жилище за неделю я насчитал около десятка и это при объявленном покровительстве Мурзы, выразившемся в подарке пиал, за которые я отплатил в итоге черной неблагодарностью! Да и Христ предпочитала вдвое переплачивать за такси, чтобы только не водить подопечную пешком по нашему району, и еще жаловалась мне как-то вечером, что даже в центре ее почти достали! Поэтому за свою помощь я собирался когда-нибудь стребовать если не равноценную услугу, то близкую к ней.

Чтобы нас приняли в единственной на весь городок мало-мальски приличной гостинице, пришлось еще протащить больную девушку по открытым с утра магазинам готовой одежды, придавая нам обоим нормальный вид. Без багажа мы оба вызывали подозрения, пришлось наплести симпатичной бабульке — держательнице съемных комнат целую слезливую эпопею:

— Украли! Как есть, все украли! А главное, в багаже ведь все платья Марии Аркадьевны остались, ей батюшка их из самого Парижа выписывал! И шляпка новенькая, подумать только! Пятьсот рублей стоила! Чудом документы и деньги при себе остались! Что теперь ее батюшка скажет?! Убьет, как есть убьет!

С каждым патетически произнесенным словом чело хозяйки жилья волшебным образом разглаживались, а мы в ее глазах из оборванцев превращались в барышню с сопровождающим, попавших в сложные обстоятельства. Она даже морщиться на все еще идущий от нас запашок перестала!

— А что это Петр Григорьевич, фамилии и отчества у вас с сестрой не совпадают? — выдала она последний, контрольный выстрел, уже всеми силами готовая поверить в бьющую на жалость историю.

— Сестра, как есть сестра! Двоюродная! Мамка ее — тетка моя — самому Италову глянулась! Замуж он ее не взял, но обласкал сверх меры, даже Марию признал! — вдохновенно продолжил врать, возвышая Машкиного отца-капитана до непонятно кого в глазах заинтересованной слушательницы, — Их сиятельство Аркадий Александрович меня приблизил, поручение дал, а я!.. и шляпка! Господи боже мой! Пятьсот рублей!

— А большая была?

— Что вы! Вот такусенькая! — и показал размер с ладонь, — Но цветочки такие...

Мария очень удачно стала заваливаться, теряя сознание, тем самым прекратив мой словесный понос про никогда не существовавший у нее гардероб. Ее обморок пришелся кстати, потому что сам я уже боялся запутаться в ворохе вываливаемых на женщину горестей. Зато уверен — к вечеру все кумушки городка будут ахать над несчастной судьбинушкой внебрачной дочки то ли князя, то ли графа и обсуждать шляпку аж из самого Парижа, да еще за полтыщи рублев! Забыв остальные мелочи вроде подозрительного запаха и общей неустроенности вида.

— Ах! — раскудахталась хозяйка, — Тотчас пошлю за Иосифом Иосифовичем, нашим доктором! Но простите, юноша, в один номер с вашей сестрой я поселить вас не могу. Правила-с, да-с, правила!

— О! Ничего страшного! — принялся расшаркиваться я, внутренне посмеиваясь над ее манерой речи. "Эскать" даже в нашем безнадежно провинциальном Николаевске уже лет десять как прекратили, но до здешних обитателей новые веяния докатятся хорошо если еще лет через десять, — Их сиятельство такое и не одобрил бы! Чай не кто-нибудь!

— Так надолго к нам?