Глава деревни стыдливо потупился, и его бороденка уныло уставилась в пол. Ох, как не хотелось признаваться Кариму, что и он верит в эти неправдоподобные истории. Но... ему говорили. Снова и снова. А положение обязывало действовать.

— Уркаш, наш кладбищенский сторож, — неохотно признался он. — Он говорил, что...

— Уркаш? Этот пропойца? — удивилась женщина. — Да он в хмелю кота от ишака отличить не сможет. Нет, это не тот, чьему слову можно верить.

— А горшечник Виго? — не сдавался старик. — Он говорил, что тоже видел на нашем погосте что-то странное.

— Виго? Виго тоже тот еще выдумщик, — моментально парировала мать. — Соврет за потертый медяк и глазом не моргнет. Карим-Карим, ну ты прям как юнец какой-то — нашел, кого слушать.

Гость нахмурился.

— А Ларьен, кузнец? Он говорит, что тоже что-то видел.

Тут уже мать ничего не могла сказать. Кузнеца наша семья знала хорошо, и ничего плохого ни о нем самом, ни о его семье, мы сказать не могли. Хороший человек, разумный. Такой слово на ветер бросать не станет.

Вот теперь мать слегка озаботилась.

— Да и путешественники, что заезжают в наш постоялый двор, тоже стали о всяком-таком перешептываться, — добавил сосед уже более уверенно. — Дорога-то к нам мимо самого погоста проходит. Вот люди и замечают, как говорят, необычное.

Мать стояла, в нерешительности пожевывая губы.

— Хорошо, — сдалась она неохотно. — Допустим. Что они видели?

Довольство мигом сошло с морщинистого лица старика.

— Да разное... — неохотно ответил он. — Кто то, кто се.

— Ты, Карим, правду говори, — решительно потребовала хозяйка дома. — Ежели ты от меня помощи просить хочешь, как я помогу, если не знаю, о чем речь?

Старик озадаченно почесал подбородок.

— Да ты понимаешь, — неуверенно промямли он, — каждый, кто ко мне приходил по энтому делу, заверял, будто видел на кладбище, ну... скажем так, нечто необычное. А чего именно — не говорил. Это и понятно — ночь на дворе, темень. Да и не такой у нас народ, чтобы кладбищенские ужасы из близи разглядывать, — пояснил он Изольде. — Увидал, испужался, ноги в руки — и ко мне на доклад, с жалобой. Так мол и так — видел нечто.

— И вот еще что — все рассказчики сходятся в одном, что непотребства эти происходят только на старой части кладбища. Чай, не в случай, а, Изольда? Скажешь, не аргумент, хозяюшка?

— Хм, — растерянно протянула мать.

— Изольда, ты меня не вини — я передал так, как мне передали, — деловито продолжал гость. — Как говориться, за что купил, за то и продаю. Мои люди увидели на погосте нечто-то невразумительное. И энто меня беспокоит. Словом, — гость решительно подобрался, — я пришел попросить, чтобы вы осмотрели, что там у нас да как. Ежели ничего такого не найдете, добро — будет чем утихомирить народ. Ежели там чего объявилось на самом деле, — старик передернул плечами даже от мысли о такой возможности, — ну, вы волшебники. Знаете, как поступать.

Мать не сразу нашлась, что ответить.

— Знаешь, Карим, — осторожно заговорила она, — делами такого рода по обыкновению занимается мой муж. Но сейчас его, увы, нету дома. Давай, когда он вернется...

— А Жаж? — Карим нетерпеливо кивнул в сторону моего старшего братца. — Он ведь тоже в вашем деле мастак, не так ли? Он также может осмотреть наш погост.

— Жаж он... — Мать запнулась. — Он не может. Ему нездоровится.

— Как же, нездоровиться, — усмехнулся я про себя. — Он просто псих. Какой из него работник? Вечно норовит перегнуть палку, чтобы показать всем, что он у нас мастер первой гильдии. Гордец харков.

— Ну, положим, — согласился старик. — Ну а меньшой? — Старик решительно показал на меня. — Он и дома, и он не болен. Отчего бы ему не заняться этим?

Я напрягся. Нет, не то, чтобы я был против такого дела. Я очень даже "за". Просто знал, что мне его не поручат. Не по мне рубашка.

— Гилберт еще слишком молод и неопытен для этого, — протянула мать, однозначно выгораживая меня от задания.

Староста насмешливо фыркнул.

— Гилберт? Неопытен? Да неужто! Молод? Да. Но он отнюдь не неопытен. Или мне напомнить тебе, как твой недомера и худоба совершил великий подвиг, о котором до сих пор говорят по всему краю?

При словах "недомера и худоба" я немного обиделся, хотя должен признать, что я действительно худощав и к тому же небольшого роста. Но при последних словах я горделиво выпрямился. Да, я совершил подвиг. Может и не великий, но вполне достаточный, чтобы оказаться внесенным в местную летопись. Я в одиночку, или почти в одиночку, одолел ужасного местного монстра — брохра. Страхолюдная, должен признаться, тварь — тело медведя с головой крокодила. Брр-р — мерзость. Празднование в честь этой победы не затихало целых три дня. Сколько в мою честь было поднято тостов, а сколько я поймал пылких девичьих взглядов...

Но, увы — у такой известности есть и обратная сторона. Как говорит мой отец: героем слава, зрителям — хлеба и зрелищ. Хочешь слыть героем — надо, так сказать, соответствовать образу.

— А может, все же стоит отложить выяснение этого дела? — не желала сдаваться мать. — Кавалорн все-таки опытнее.

Но староста упрямо стоял на своем.

— Нет, не можно, — заявил он и тут же пояснил. — Завтра у нас в Крестце будет большая ярмарка. Приглашены и купцы из соседних деревень. Ежели все у нас пройдет с прибылью, то приезжие и на гульбища раскошелятся. — Старик вздохнул. — Такой, понимаешь ли, замысел был. А тут, вишь, энто. — Староста снова горько вздохнул. — Сама помысли — такие истории о нашем погосте их отпугнут. Так что времени, Изольда, у нас аккурат в обрез, — решительно закончил он. — Сие дело нужно решить этой ночью. Ну как, возьметесь?

Выразив свое желание, упрямый старик застыл в ожидании ответа.

Мать колебалась. Карим тем временем, выжидательно смотрел на меня.

И я решился.

— Да ладно, мам, — как можно более небрежно заметил я. — Я справлюсь. Дело-то пустяковое. Староста Карим прав — все, что нужно сделать, это провести одну ночь на кладбище.

— Хм, — протянула она с сомнением.

— Я тоже уверен, что все эти слухи — пустой звук. Может, люди какого-то зверя-трупоеда на погосте увидели? Или человек дурной забавляется?

— А если это взаправду дурной человек или зверь?

— Ну мам, — протянул я заискивающе. — Я же тоже волшебник, помнишь? Зверь это или человек — справлюсь как-нибудь. Мне ж уже, как никак, шестнадцать.

Этого заявления старику Кариму оказалось достаточно. Взяв с меня обязательство посторожить ночью кладбище, он сердечно поблагодарил меня, оплатил матери задаток и покинул наш дом, весьма довольный собою.

* * *

Но как только за гостем захлопнулась дверь, мать решительно повернулась ко мне.

— Ну-с, молодой человек, — вопросила она как можно строже, но я видел, что она едва сдерживает улыбку, — и с чего это ты решил, что все эти кладбищенские истории — пустой звон?

Я улыбнулся в ответ своей самой широкой улыбкой.

— Все просто, мам. Я просто сложил одно с другим — то, что я знаю о людях, и то, чему ты меня учила. А кто лучше всего разбираться в нюансах ночного кладбища, как не потомственный некромант?

Да — я и моя семья... мы только претворяемся светлыми волшебниками. Почему? Да из чувства самосохранения. В этом баронстве, да и в соседних тоже, не очень-то жалуют нашего брата некроманта. И если застанут за темной магией, то тогда одна дорога — на костер. Живехоньким. Жуть, брр. Вот и приходится нам выкручиваться, как умеем. И эта идея — назвать себя светлыми волшебниками — одна из самых лучших. Ведь, по сути — кто они есть, эти самые Светлые? Так в народе называют тех волшебников, кто решают беды простых людей. Потому что Свет для них — это помощь.

Вот мы и помогаем. Помогаем магией. Какой? А только хорошей, не запрещенной. Правильной. Да — никаких там принуждающих чар, никаких проклятий, никакого поднятия мертвых или насылания порчи. Все честь по чести — не придерешься. Коровенка у хозяев ненароком заболела — с нас лечебный травяной отвар. Благоверный муж загулял — с нас немного обычного колдовства. Роженица после родов ослабла, ребенок родился слабеньким — тут идут защитные амулеты. Ну а ежели речь пойдет о приворотных зельях, или, скажем, об убийстве разбойников или каких опасных зверюг — дела, что порядочные маги особо не практикуют, то и мы на то соглашаемся не сразу. Так, поартачимся для виду — мы же Светлые, нам со Злом заигрывать ни-ни. Но за хорошую оплату мы соглашаемся. И народ это понимает. И принимает. Слабости — это понятие общечеловеческое.

Тем и живем. Главное — создать видимость добрых и порядочных колдунов, поборников общего Добра и всемирной Справедливости. И если уж местный люд решит, что ты на их стороне, то никакими силами их в этом не разуверить. А потом изучай себе темную магию, или практикуйся ночами на кладбищах. Главное — тихо и аккуратно. Чтобы на глаза не попасться.

Вот потому я и решительно высказал свое мнение. Так сказать — на правах знающего некроманта.

— Мы же все прекрасно знаем, что на крестцовом кладбище ничего такого быть не может, — заявил я матери со всей убежденностью.

— И почему же мой сын так решил? — вопросила она серьезно, но без нажима в голосе.

— Да? — тут же вмешался брат. — Поделись-ка своим мнением, мелкотня.

— Во-первых, мы все знаем, у страха глаза велики, — убежденно начал я. — Простые люди обычно больше придумывают, чем видят на самом деле. Встретят кроля, а бегут, как от кабана. Или гробокопателей, охотников за сокровищами, которых и принял за ходячего мертвяка, — победоносно усмехнулся я. — Да что там могильщики-гробокопы? Люди пугаются даже обычных кладбищенских огоньков. Увидят два огонька рядом — вот тебе и лик могильного монстра, — заявил я и тут же добавил соответствующую гримасу лица — мол, вот каким страшным бывает монстр.

Мать рассмеялась, и даже Жаж сделал вид, что ему понравилось.

— Понятно. Значит, людской страх это единственное, на чем ты основываешь свое мнение? — переспросила меня она.

— Конечно, нет, — уверенно ответил я, понимая, что она имеет в виду. — Есть еще и другое. Некромагия учит нас, что ни один скелет, ни один зомби не может подняться из могилы сам. Такое сотворить они изначально не могут. Для этого нужно, чтобы, или тело было похоронено в проклятом месте, либо чтобы над ним был проведен соответствующий ритуал. А поскольку мы точно знаем, что на том кладбище нет никаких проклятых мест — уж мы бы об этом знали, и мы точно знаем, что никаких ритуалов мы там не проводили...

Мать кивнула, гордая моими познаниями. А я-то как рад! Знай наших — не лаптем щи хлебал на ее уроках! Жаж в ответ лишь скривился — да, нечем меня крыть.

— Так что это задание на раз плюнуть. Делов-то — провести одну ночь на кладбище. Все же польза. И наша семья денег заработает, и я, раз уж на то пошло, немного попрактикуюсь в магии. Как говорится — одной стрелой двух уток.

Мать не возражала.

Ай да я! Да — деньги и магия — все это важно. Но больше всего я хотел поразить этим подвигом мою подругу, Ангелину. Светлый колдун проводит на кладбище целую ночь, в попытках защитить честной народ от силы тьмы! Это будет не рассказ, а баллада. Уж я постараюсь.

* * *

И вот теперь я сижу ночью, один, на крестецком кладбище. Но не жалею об этом.

А чего жалеть-то?

Я огляделся. Эта часть старого погоста выглядела очень даже... да отлично выглядела. Да, не богато, да, запущенно, но все равно очень даже располагающе. Я бы сказал, душевненько. В этом уголке погоста не было ни крикливо украшенных склепов и мавзолеев, ни засилья изысканных памятников и надгробий. Лишь только редкие памятные колонны, да простецкие каменные надгробные плиты, выставленные не рядами, а кучками, как попало. Я пригляделся к ним внимательнее. На посветлевшем от времени камне, тот тут, то там, еще виднелись следы высеченных когда-то "божественных треуглов" — символов веры в Старшую Троицу. Проходов между могилами, как и самих могил, уже почти не видно. Не потому, что ночь. Наоборот — сегодня месяц светит как никогда, и на небе ни облачка. А потому, что этот участок кладбища полностью зарос луговым ковылем. Ясное дело — внуков и правнуков почивших нет уже и в помине, некому за всем ухаживать. Зато есть цикады — они стрекотали из зарослей ковыля громко, пронзительно, и вместе с тем как-то печально.

Ну, разве не благодать? Нет, я спрашиваю — разве это не чудное место? Я говорю — чудное. И оттого все никак не могу взять в толк — отчего же люди его боятся?

— Лично я, — доверительно сообщил я Отцу-Месяцу, — любитель прогулок по кладбищам. Тут хорошо, спокойно. Можно мысли в порядок привести. Подумать там... о разном.

Луноликий бог ничего не ответил.

— Мой отец говорил мне, что у него есть такое... увлечение, что ли, — продолжил я изливать свою душу богу. — Он говорил, что каждый раз попадая в новый город, он старается обязательно побывать на его кладбище. Не столько, чтобы помагичить, сколько чтобы посмотреть на него. Он говорил, что кладбища хорошо отражают дух того народа, которому они принадлежат. Я, конечно, в этом ничего не понимаю, — признался я небесному божеству, — но, наверное, так оно и есть. Мой отец зря болтать не будет.

Я умолк и цикады, вдохновленные тишиной, снова застрекотали на всю округу.

— И нет, чтобы людям просто бояться кладбищ. Они еще столько нелепых правил о нем понапридумывали, — фыркнул я, продолжая общение. — То не скажи, так не ходи. Так петь песни здесь нельзя, так смеяться не можно. Ветку на кладбище не сломай, а цветок не понюхай. Смехота, правда?— Я не удержался и тихо рассмеялся. — А это, это правило, про не срывание ветки? Это ж вообще ни в какие ворота не лезет, — заявил я в небеса. — Представляешь, у них в Крестце считают, что у хозяйки, которая сломает на кладбище зеленую ветку и выметет ею золу из печи, всю ночь в доме и под окном будут бродить покойники. Нет, Отец-Месяц, ты слышал, а? Покойники под окном! Очень уж это нужно, им, покойникам.

Цикады поддержали мой смех дружным стрекотом.

— Нет, кое-что путное в некоторых человеческих правилах все же есть, — признался я снисходительно. — Например — запрет перепахивать кладбища. Это я понимаю. Или это — нельзя рубить лес возле кладбища. Тоже хорошая идея. — Я призадумался, перебирая услышанное в корчме. — Но как по мне, самая путная мысль, что появилась у людей за последнюю сотню лет, так это мысль о необходимости запечатывать могилы. Да, пусть не каждый, кто берется за это дело, справляется с ним умело. Но сама идея! Нам, некромантам, это не помеха. А вот сюрпризы от родовых проклятий на рабочем месте сокращаются как минимум вдвое. Правда, такому обряду по силам сдержать только тело покойника — душу такими простыми ритуалами не удержать. Но оно и ладно...