— Вопросов не задавать, в разговор с аборигенами не вступать, быстро и точно исполнять приказания! Если что-нибудь покажется странным, тут же забыть! А лучше, как вон тот говорит, считать галюнами. Всё ясно? Первый пошёл!

— Охренеть! — отозвался "вон тот". — Откуда ж его столько?!

А я ничего не увидел. Пронзительный белый свет резанул по глазам. Повинуясь толчку в спину, я выпустил поручень и сразу же провалился в сугроб.

— Бегом! — орал Проводник. — Эй, впереди, двое, а ну-ка поосторо... вы что ж падлы, все в тапочках?! Вперёд, тут недалеко!

Бежать было действительно недалеко. Скруглённая снегопадом тропа упиралась в небольшой пятистенок из брёвен уложенных "в чашу". С утренней стороны они выдавались вперёд метра на два, сверху поддерживая скаты широкой крыши, а снизу ряды рубленых досок на открытой взгляду веранде.

Вроде не очень холодно, в районе нуля, а пока я туда добрался, ноги окоченели. Оглянулся — твою ж дивизию мать! Проводника нет, поезда нет, вагона нашего нет, а железной дороги со станцией как будто отродясь не бывало. Кругом одни галюны: в дымке пятак солнца, ели машут мохнатыми лапами, снег застилает небо. Будто белокрылые бабочки стаями кружатся в воздухе, раздумывая: сесть, или подождать?

Не считая меня, из реального только Бугор и Парнокопытный. Шатают поочерёдно дебёлую дверь из толстых дубовых плах. У обоих глаза на выкате, у меня, наверно, не меньше. Во попали! Но и это не главная мысль. Дымом тянет, теплом, а навстречу никто не выходит. Потому и желание лишь одно: ухватить из поленницы под окном дровиняку потяжелей и вышибить раму.

Так бы наверно и поступили, если бы Тэтэ не сказал:

— Стоять! Насколько я понял, это охотничья заимка. Где-то за притолокой нужно искать потай!

И точно, я нащупал верёвку! Только за неё потянул, избушка-то и открылась. Мы в сенцы, к теплу, а там после улицы тьма! Хотел прислониться к стене — какая-то хрень сверху упала, стукнула по горбу. Вдруг кто-то поблизости как заорёт:

— Дедушка!!!

Мля!!!

Я что-то ещё со стенки свалил, а может, не я. Старый, нервы ни к чёрту. Тут-то Бугор и нарушил приказ "в разговор с аборигенами не вступать" и во всю мощь:

— Зашибись оно злошибучим прошибом!

Как будто "сезам" сказал! За спиной мерзко так заскрипело, я начал проваливаться назад, и только чья-то коленка не позволила мне упасть. Слышу голос над ухом:

— Где бродим? Была команда "бегом"!

Оборачиваюсь, а это Стратег! Обрадовался ему, как родному.

Посмотрел он на наши ноги, посторонился:

— Все трое к печи, греться! — и вышел в сени, как будто бы сквозь меня.

А высоким порогом — красный угол избы. Лампадка свисает с низкого потолка на позолоченных цепочках. За нею иконостас, чем-то напоминающий книжную полку. Внутри два образа в богатых окладах — Богородица и Николай-чудотворец. Всё празднично и бело от вышитых полотенец. Самое место для инструктажа.

Обгоняя друг друга, мы ринулись в горницу. Встали босыми ногами на лохматую медвежью шкуру, руки протягиваем ближе к огню. Ни "здравствуйте", ни "разрешите пройти?" На иконостас вообще никто даже не глянул, не то чтоб перекреститься. Сказано ж, что в разговор не вступать.

А был в этой заимке хозяин, самый натуральный абориген — дед в серой косоворотке. Я его сразу заметил, когда пробегал мимо.

В горнице стол от стены, две широкие лавки. А он, бедолага, сидит на крапивном мешке, набитом наполовину. Из-под задницы на пол свисают камуфляжные брюки, которые утром ещё Доктор носил, рядом майки, трусы, носки и прочие носильные вещи современного образца. Сидит он, смотрит в ноутбук "LG", что стоит у него на коленках, и вытирает слезу рукавом косоворотки.

Его я потом как следует, рассмотрел. А тогда этот "Эл-джи" вышиб меня из колеи. Нет ни розеток, ни проводов, а видно даже отсюда, что экран светится. И голос девчоночий: "Дедушка! Мы тебя очень любим, и очень скучаем! Возвращайся скорей, а то мама меня слишком поздно забирает из садика..."

Голосок тот же самый, что я слышал в сенях. Только звук был наверно включён на полную мощность.

В общем, стою я, ищу глазами что-нибудь электрическое, а о

встроенном аккумуляторе сразу и не подумал. Слишком уж общая атмосфера отвергала присутствие в ней современных гаджетов.

Да взять тот же самый кованый гвоздь с квадратным сечением, на котором висит двустволка. Или цветной рекламный плакат, что пришпилен к стене чем-то, напоминающим канцелярские кнопки. На рисунке медведь, поднятый на дыбы у зимней берлоги, поодаль два мужика. У одного в ручищах рогатина, другой, с ружьишком, берёт косолапого на прицел. По фону крупная надпись с "ерами", "ятями" и прочими дореволюционными прибамбасами: "Русское общество для выделки и продажи пороха. С-Петербург, Казанская ул. д. Љ 12". Да много ещё чего, за день не перечислишь.

Мебели в горнице можно сказать, что не было: полки, полати, стол, несколько лавок, два кованых сундука и одна занавеска. С нашего тёплого места ничто не загромождало обзор. Печь кстати, красовалась слева от двери, в самом углу. Добротная старинная вещь — "голландка", покрытая изразцами от пола до потолка.

В топке гудело, потрескивало. Древесные соки пузырились в торцах поленьев, издавая протяжный свист. Площадка из листового железа, на которой лежала охапка дров, так хорошо прогрелась, что капли воды с ладоней и вымокших рукавов испарялись, чуть ли ни на лету.

Не знаю как все, а я тихо охреневал. Табель-календарь на стене был за 1913-й год, был посвящён трёхсотлетию Дома Романовых а отрывной численник утверждал, что сегодня 8 марта, намекая, что это действительно так, своей орфографией:

Обед скоромный (подчёркнуто): 1) Ломоносовския щи. 2) Тушоное мясо. 3) Ванильныя лепешки.

Постный (тоже подчёркнуто): 1) Селянка. 2) Вареная рыба. 3) Компот.

Что хочешь, то думай, а вопросы задавать было некому. Доктор не показывался с утра, Проводник остался в вагоне, а Стратег как тогда вышел из горницы, так больше не возвращался.

Между тем, хозяин избы, которого мы почему-то не принимали в расчёт, захлопнул свой гаджет, перекрестился на образа, спрятал ноутбук и флэшку в потайной ящик под иконой Николы-спасителя.

Не оборачиваясь, спросил:

— Вы что ль и есть блатники?

Инструкция инструкцией, а за такие слова можно было бы и подальше послать. Меня сдержало лишь то, что на улице холодно, а я босиком. Поэтом сделал вид, что глуховат.

Сочтя наше молчание за знак согласия, старик протянул: "да-а" и уточнил вопрос:

— Насчёт пострелять из ружья, я у вас даже не спрашиваю. А если, к примеру, кобылку запрячь в розвальни, дровец нарубать... тоже слабо? Или всё больше при штабе за авторучкой?

— Сам-то, фазан, запаской по сраке бит? — за всех огрызнулся Бугор.

Ответ аборигену понравился. Так понравился, что он подошёл ближе и ткнул его пальцем в грудь:

— По воинской специальности кто?

— Разведка, десант.

— Ты?

В советском военном билете расшифровка моего ВУС занимала четыре строки: Командир БЧ-4 кораблей 1 ранга, начальник группы связи кораблей 2 ранга, дивизионный связист кораблей 3-4 ранга. В том числе и поэтому, я ограничился сухим цифровым значением:

— ВУС-1631.

— Морконя, морской бычок, — хмыкнул абориген и нацелился в тощую грудь слепого парнокопытного.

— Снайпер-инструктор спецподразделений, — не дожидаясь тычка, выстрелил тот.

И дедушка сел на лавку.

Глава 3. Своих не сдаём

Пока мы с Черкашиным пережёвывали услышанное, абориген разговаривал сам с собой. Иногда замолкал, вперив взгляд в святые иконы, пожимал плечами, или кивал головой. Эта молитва мне что-то до боли напоминала.

— Какие же они блатники? Никакие не блатники, а очень даже приличные люди. Не глухой, сам, наверное, слышал...

Со словами "сейчас спрошу", развернул голову к нам:

— Мужики! Вас случайно не третий отдел покупал?

— Нам-то откуда знать, — как старший по званию, я ответил за всех. — Начальство молчит. Значит, так надо.

— Начальство?! Ты слышал? — начальство! — саркастически

усмехнулся абориген. — Это ж, какое-такое начальство? Случайно не Проводник?

— Стратег.

Чувствуя себя последней скотиной, я назвал-таки имя старшего несраля. Вот не хотел, а вломил!

— Стратег?! — с несвойственной для возраста прытью, старик подскочил ко мне. — В глаза смотреть, отвечать быстро! Он с вами в аудитории занимался?

— Нет!

— Методический материал по радиоточке крутил?

— Не знаю, не слышал.

— Детишечка в своём амплуа! Да только за это я смог бы его укоротить на целую звёздочку. Нача-а-альство! Знает, что Двоедан добрый и своих не сдаёт. А я посмотрю, посмотрю, да возьмусь за него всерьёз...

Хозяин заимки закончил свою молитву троекратным земным поклоном. Она была очень похожа на сеанс двусторонней связи. На дужках очков наушники, в нательном кресте микрофон. Во всяком случае, выпрямившись, он больше на иконостас не смотрел. И про нас как будто забыл, а принялся складывать в крапивный мешок разбросанные по полу гнидники.

— Так что вы там давеча говорили насчёт пострелять из ружья? — Напомнив о нашем существовании, Бугор деликатно кашлянул. — Если это у вас шутка юмора, то тапочки у нас высохли.

Абориген крякнул:

— Надо ж, поймал на слове! Как знал что патронов в загашнике полторы пачки, и те для дела нужны. А насчёт тапочек, ты вовремя доложил. Коли одёжа высохла, скидывайте с себя и складывайте в мешок. Баринов у нас нет.

— Трусы тоже?

— Всё, вплоть до исподнего! Неписю хату спалить, что пятака оседлать...

— А деньги?! — запаниковал Тэтэ, рыская по карманам своей душегрейки.

— Хоть бы кто-нибудь не спросил! — усмехнулся старик, снял с гвоздика ключ и зашаркал в смежную комнату. Хозяйская обувка была простенькой по сравнению с той же лампадой — валенки без голенищ. Дверь, как я понял, была скрыта за цветастою занавеской.

— Вот тебе и весь инструктаж! — развёл руками Тэтэ, имея в виду наш сегодняшний марш-бросок от начала и до конца.

— Странные люди! — выкрикнул абориген, высунув голову из укрытия и пряча её назад. — И как же я буду вас инструктировать, если не знаю степени допуска? А насчёт денег не беспокойтесь. Всё ценное кладите на стол. Сейчас подберу для вас что-нибудь из бэу, потом, пересчитаю, перепишу и приму под роспись. Ни копейки не пропадёт!

— Э, гражданин начальник! — не унимался Бугор. — Ну, раз пострелять нельзя, разрешите хотя бы вон-то ружьецо посмотреть?

— Твою ж ливоруч! — хозяин заимки всколыхнул занавеску и выбросил из-за неё связку поношенных валенок. Потом выглянул сам. — Да хоть засмотрись! А если пять минут помолчишь, дам пострелять. И не "э", а Кержак, Старовер, Двоедан. С небольшими нюансами, это одно и то же...

Не знаю как все, а я крепко задумался. Окружающий архаизм и современные гаджеты, армейский совдеповский слэнг и словесная тарабарщина типа непеси с пятаком, исчезнувший поезд... всё это наводило на мысль, что все мы находимся в близком к реальности виртуале. Наверно, прав Проводник. Проще для разума считать это всё галюнами, чем даже попытаться понять.

В этом плане я завидовал товарищам по несчастью: ни тени на светлых лицах. Ведут себя как детишки в магазине игрушек, только хрен больше, да ума меньше и те ещё яйцами не трясут. То курком щёлкнут, то языком, а слово одно на двоих: "Мля-яа!!!"

Двустволка "мля" и "мосинка" тоже "мля". Я не охотник, мне таких тонкостей не понять. Там и правда, было на что посмотреть да хорошо обдумать. Только меня привлекала не резьба с чеканкой, а клейма завода изготовителя.

Двустволка была сделана в Ижевске. На тыльной части ствола фирменная виньетка. В ней по центру лук со стрелой и надпись по кругу: "зав. сталь. ижевск. сталеделъ". Чуть правее в косую строку: "1905 г. Љ 24550".

А вот "мосинка"... рассмотреть я её как следует, не успел. Из-за узорчатой занавески, скрывающей дверь, с шумом вылетели три охапки зимней одежды...

* * *

Это не передать, как меня напрягло переодевание. Бедные наши предки, как они это носили?! Мне достались порты с верёвочными подвязками и ситковая косоворотка со стоячим воротником. Кушак к ней, слава богу, не полагался. Из "тёплого" в хозяйстве у Кержака нашлись два полушубка, одна епанча (накидка на собачьем меху) и шапка монгольского образца.

— Ничё, — успокоил он, — баня недалеко, с божьей помощью добегите. Там на полке найдётся, чем уши прикрыть. Теперь самое главное. Если Стратег опять облажается и свернёт не туда, ночевать будете в парилке. Так что дров нарубать и каменку истопить — не моя прихоть, а ровно наоборот: стараетесь для себя. Рукавицы даже не предлагаю, в них работать, что бабу... в штанах. Всё ясно? Тогда кто?

Естественно, мы вскочили, все втроём гаркнули "Я!" В охотку топориком помахать, нарезать лучин, огонь развести — и с мороза — медленно, по сто грамм раствориться в живом тепле. Это ж кайф — словами не передать!

— Хитрый какой, — сказал Двоедан и ткнул меня локтем в бок, — будто бы знаешь, что есть к тебе разговор. Присядь вон, к столу. Только руками не трожь ничего! Видел, как ты иконостас глазами сверлил...

Оставшись один, я клял себя за несдержанность языка. Почему-то казалось, что строгий хозяин заимки взялся за Стратега всерьёз и снова начнёт выуживать из меня компромат. Как поступить в такой ситуации, я ещё не решил, но склонялся к тому, что нужно молчать. Говно оно конечно говно, но типа своё. Курить разрешил в сортире и вообще... стучать это не по-мужски.

С выпуклым архаизмом я мало-помалу свыкся. Был он напихан часто и густо, будто бы напоказ. Уже не шокировали ни еры ни яти, ни странности написания слов. Для человека, не умеющего читать, на столе не было ничего необычного: фирменная коробка обувной фабрики "Скороход" с десятком стреляных гильз, да разодранная пачка из-под охотничьих боеприпасов, которыми Двоедан только что набил патронташ. Вот только фабрика оказалась не фабрикой, а "Товариществом С-Петербургскаго Механическаго Производства обуви". Логотип тот же самый, только твёрдый знак на конце. И латунные гильзы от современных не отличить, если бы не надпись в торце: "Патрон. Русскiй заводъ. 16". Что касается разодранной пачки, боеприпасами из которой уже кто-то начал стрелять, то она была от другого производителя — "Тульскаго Патроннаго завода Ф.Г. Фонъ-Гилленшмидтъ".

М-да, помнится, в школьные годы был в нашем пятом классе непроходимый двоечник по фамилии Петряков. Он тоже однажды написал "общественнаго имущества". Учительница корила его за безграмотность, а то оказывается не безграмотность, а что-то типа генетической памяти.

Абориген вернулся когда я уже совсем заскучал. Дверь широко распахнулась. Сквозь клубы морозного воздуха проступили борода и усы с висящими под носом сосульками.