Учебка. Общий файл

Глава 1. К вопросу о раскладушках

У людей перемены в судьбе начинаются с неожиданности, а у меня с анекдота. Встретил у банкомата старого друга Пашку Грача. Лет десять его не видел. Он, как на пенсию вышел, куда-то пропал. Говорили, что уехал в Москву, и вроде бы насовсем. Обрадовались, конечно. Пашка меня первым узнал:

— Здорово, Серёга!

Вообще-то меня Мишкой зовут, а Серёга мой старший брат. И вроде не близнецы, а фишка такая у наших общих знакомых: в лицо узнавать, но путать по именам. Где живу, кем работал, как супругу зовут, это помнят как отче наш, а вот с именем напряжёнка. Да я не обижаюсь, привык.

— Ну как ты? — Это у Пашки традиционный вопрос. — Всё трудишься?

— Типа того. Дубачу на оптовой базе.

— А я до сих пор служу... старшим по раскладушкам. Бывшие подчинённые помогли.

— Каптёр?

— Как угадал?

И тут его очередь подошла. Ну, думаю, снимет сейчас денежку и сделает ручкой. Время такое. Бескорыстные отношения осталась в Советском Союзе. Сейчас со мной дружить не рентабельно. Тем более, москвичу. Только смотрю, спустился Грач со ступенек и снова ко мне:

— Слышь, Серега, мы на работе коллективную книжку пишем "История страны в анекдотах". В зачёт идут только перлы, что две трети народа не слышали. Сам понимаю что дурость, но как-то она даже меня зацепила. Сейчас поднимаем тему о борьбе с пьянством и алкоголизмом времён Горбачёва. Ты у меня, как я помню, в этом жанре мастак. Выручи. Выдай какой-нибудь эксклюзив.

Нет, человек всё-таки Грач, хоть и москвич. Я б для него и сам что-нибудь сочинил за человечность. Ни капли не изменился. До пенсии он возглавлял третий отдел в нашем военкомате. Строил офицеров запаса. До сих пор не изжил это вот, "ты у меня".

Анекдот у меня был. Коротенький неликвид на морскую тему, понятный профессионалам.

Встречаются в Лондоне два джентльмена:

— What time is it?

— Two hours.

— It's a many!

— Whom who...

— M-m-m... Makarovka study?

Рассказал через пень колоду. Мобильники по-другому разве дадут? Их у Грача четыре и все звонят. Не знаю, дошло до него, или мимо прошелестело. Он даже не улыбнулся. Только хлопнул себя ладонью по лбу:

— Твою ж дивизию мать! Я и забыл, что ты у меня шпрехаешь по-английски!

Вот и рассказывай таким анекдоты! Нет, это не Мурманск, где всё, что касается моря, понимается без уточнений.

— Насколько я понял, Макаровка — учебное заведение. Это не всякий поймёт. — Пашка тут же исправился и высказался строго по существу. — Ты знаешь, Серёга, я бы последнюю фразу изменил на какое-нибудь непроизвольное восклицание. Типа "здорово братан!" Вот тогда будет смешно.

Я мысленно перелопатил текст и с новшеством согласился:

— Действительно, так лучше.

Постояли ещё. Начал Грач о жизни в Москве рассказывать, да так и не досказал. Большой человек позвонил. Это сразу заметно. Вытянулся полковник в отставке, как каптёр перед прапорщиком, чеканит слова. Сейчас, мол, говорить не могу, через минуту перезвоню.

А меня озадачил фразой:

— Ладно, до завтра. У меня к тебе будет дельное предложение, от которого ты вряд ли откажешься.

Я воспринял его слова, как дань вежливости. На посулы давно не ведусь, несколько раз обжигался. Есть фишка у многих людей: с три короба наобещать, ничего из обещанного не исполнить, но при этом вести себя так, будто облагодетельствовал. Раза четыре вот так на "хорошую работу" устраивали. А что ещё думать о Пашке, если он даже не удосужился номер моего сотового спросить?

В общем, он сказал, я забыл. На обратном пути зашёл в магазин "Табак", купил два блока здоровья. Дома взялся за огород. Только начал картошку окучивать, слышу: стучат. Пришёл человек, бумагу принёс. Я в получении расписался и только потом спросил:

— Что это?

— Повестка в военкомат.

Шутник! Сходил в дом за очками, сел, закурил, читаю. А в тексте чёрным по белому: "На основании Закона РФ "О воинской обязанности и военной службе", вам надлежит прибыть к восьми утра в кабинет номер десять для прохождения медкомиссии". И телефон указан — куда звонить, если что.

Ага, нашли дурака! Плюнул, пошёл в огород. Версию, что мной интересуется военное ведомство, я сразу отсёк. Нет больше такой боевой единицы как Лукин Михаил Иванович, списан в архив. Был у меня случай в том убедиться.

Лет десять назад, не помню уже зачем, понадобилась мне копия диплома. Зашёл в третий отдел, будучи стопроцентно уверен, что в моём личном деле офицера запаса она есть. Грач уже дембельнулся, но меня ещё узнавали. Проставился, новый начальник заслал гонца. Тот отыскал нужную папку. А в ней всего два листочка: анкета да послужной список. Всё остальное сожгли, чтобы лишнее место в архиве освободить.

Работаю я, а бумага из головы не идёт. У кого ж это ум такой ухищрённый? На мобильных мошенников не похоже. Слишком сложная и затратная схема. Может, думаю, кто-нибудь из старых друзей прикололся? Тут и вспомнился Грач, как он меня битый час Серёгою погонял.

Бросил я тяпку и в дом: если с инициалами нелады, тогда точно он! И снова не угадал. Адресовано Лукину М. И., то бишь, мне.

Посидел я во дворе, перекурил. Хрен с ним, думаю, сволочи -мошенники — приколисты, я вам позвоню с билайновской симки, где у меня на счету шестнадцать рублей.

Только прошло соединение, голос изменил, спрашиваю:

— Здравствуйте, это прачечная?

А в ответ:

— Что-то сегодня каждый второй интересуется стиркой белья. Вы, наверное, тоже по поводу повестки звоните?

— Если это военкомат, — говорю, — то да.

И, далее, что накипело.

Говорила со мной женщина.

— Как, вы сказали, Лукин Михаил Иванович? Есть в списке такой. Нет, ошибка исключена, я сама выписывала повестки. Что может быть странного в медкомиссии, причём тут ваш возраст? Медицинскую карту я уже запросила, приходите ровно к восьми, но можно и к десяти.

Голос молодой, звонкий, а понимание службы будто тридцать лет под погонами. В конце разговора предупредила:

— Смартфон, планшет и прочие гаджеты, безопасней оставить дома.

Воруют у них, что ли?

* * *

Военкомат у нас в центре. От моего дома сорок минут пешком. Сначала всё прямо, потом в правую сторону сквозь городской парк. Там я и увидел Бугра.

Сразу оговорюсь, что в Сашкином случае Бугор это прозвище, а вовсе не должность, как многие успели подумать. Я тоже на это купился, когда в горсети устраивался. Вышел из кадров, слышу: "Бугор, бугор..." Надо, думаю, доложиться, а заодно коны навести.

К бытовке подхожу:

— Мне к бригадиру.

— Черкашин, — кричат, — тебя!

Выходит этот товарищ. Рожа красная, сам рыжий:

— Слушаю вас.

Я так, мол, и так: назначен в бригаду, получил направление на прохождение медкомиссии.

А он мне:

— Ну что ж. У нас коллектив хороший. Надеюсь, что будете соответствовать.

Улыбнулся бы, сволочь такая! Кто ж знал, что это обычный электрик, третья группа допуска, даже не производитель?

В общем, Бугор это такой комик с лицом трагика. Сидим на опорах, линию вяжем. Озабоченный бездельем прохожий:

— Что делаете?

Сашка в ответ:

— Рыбу ловим!

А уж когда счётчики идём проверять, это вообще песня. У нас после двадцатого в обязаловку: токарь ты, крановщик или сварщик — всех в абонентский отдел. Дадут тебе улицу или две — и ходишь по-над дворами, дразнишь собак. Что только не наслушаешься от людей! Достали их. По три раза в месяц проверяющие от разных контор: мы, плюс энергосбыт, плюс бригада по ловле расхитителей электричества. Стукнешь в калитку, хозяева чуть ни рычат:

— Что надо?!

А Сашка:

— Ходим, записываем кто самогон гонит!

И те сразу с добром. Выйдут, посмеются, пошутят, беззлобно пожалуются на беспредел. И насчёт показаний счётчика уже без проблем. В ходе беседы шабашку, глядишь, подбросят: кому ввод поменять, кому свет провести в баню, или пару розеток поставить. После работы заедем, копейку собьём. Правда, порой эта копейка была не в радость. Работали мы быстро, с людей шкуру не драли. Те, как в народе заведено, проставлялись на магарыч. А Сашка, он пока у бутылки дна не увидит, не выйдет из-за стола. Едем потом домой, велик его виль, виль — и грох на дорогу! А напарничек мой под ним сладкие сны смотрит.

Велосипеды у нас — полный обвес, одной рукой не подымешь. У каждого по сумарю с инструментами, лазы (куда без них?), пояс, перфоратор, шуруповёрт. Бывало, что и кувалдометр со сварочным аппаратом. С Бугром-то всё ясно. Достанешь его из-под завала и на такси, налегке. А с этим как? И начиналась для меня долгая дорога домой. От опоры к опоре, от дерева к дереву. Один велик довёл, за другим вернулся назад.

Не зря говорят, что в любой бригаде один человек должен быть непьющим, чтобы отдуваться за всех. А по-другому накладно. До меня ещё, когда Сашка был без напарника, он в одиночку шабашил. Возвращается так же после застолья, уже в сумерках, и в траншею свалился. Там людям газ проводили, проезжую часть перекопали, а мостик он не заметил. Сашка, может быть, и поспал бы, да холодно в яме, сыро. Осенью дело было. Очнулся, короче, Бугор, голос стал подавать:

— Люди, — мол, — помогите!

Слышит голос:

— Чего тебе?

— Да вот, мил человек, упал, выбраться не могу.

— Давай сюда велосипед!

Сашка подал. Тот сел на него, и с концами. Ни пояса, ни лазов, ни инструмента. А в матерчатой сумке, куда ему Галина Ивановна накладывала жратву, ещё и получка за месяц была.

Я, когда чёрная полоса в жизни пошла, с выпивкой завязал. А этого жизнь учит, учит, да что-то идёт не впрок. Думал, на пенсию выйдет, остепенится. Куда там! Расчётные получил и больше ни дня не работал, даже не пытался устроиться. Ружьё на плечо, литр чистогана в рюкзак — и в лес. Отойдёт после охоты, подлечится пивом — опять на промысел. Как-то запарка была, позвал его на шабашку, а он ни в какую: "Что мне, больше всех надо?"

Вот и сейчас, сидит на скамеечке, "Балтийское" из баночки хлещет. Волосы у него рыжие, без единой залысины, щёки и нос красные, все в кровяных прожилках, не скажешь, что четырежды дед.

Увидел меня, обрадовался:

— Здорово, профессор!

— Ты что, — спрашиваю, — с дуба рухнул? В общественном месте, напротив детской площадки, да ещё и с такой рожей?

— Не боись, — говорит и, как обычно, через каждое слово "гы-гы". — Мне теперь всё можно. Министру менты не указ. Сегодня ещё пешком похожу, а завтра на машине с охраной. Видал?! — И достаёт из кармана такую же точно повестку как у меня. — Только сказали по телеку, что Сердюкова снимают, а через десять минут приносят бумагу: "прибыть в военкомат!" Нет, это не совпадение!

Вижу, настроение у него просто не серьёзно поговорить, а ни о чём потрепаться. Значит, как минимум, вторая банка в дело пошла. Если пьянку не пресечь на корню, никуда не дойдёт. Надо как-то переводить этот трёп в рабочее русло. Поэтому и спросил тоном Пашки Грача:

— Так ты у меня знаешь английский?

— Так точно! — дурашливо вытянулся Бугор. — Как сорок два года назад в Борисоглебской учебке сержант научил, так до сих пор помню. "Стэнд" это значит стоять; "хэндс ап" — руки вверх; "зе вепэн он зе граунд" — оружие на землю; "сэрендэ" — сдавайся.

— Это всё?!

— Мне хватало.

— И как же ты, товарищ министр обороны, будешь переговоры вести с главнокомандующим силами НАТО, или главой Пентагона? — задал я вопрос на засыпку.

— Да так и буду. — гыгыкнул Сашка, — Зе вепэн он зе граунд, сэрендэ. Думаешь, не поймут?

— Понять-то поймут, но шею тебе точно намылят.

— Кто, они?! Мылилка не доросла!

Переливать из пустого в порожнее с Черкашиным можно до бесконечности. Поэтому я сказал:

— Ладно, погнали. Провожу тебя до ворот. Буду идти впереди и предупреждать, что типа министр. А то мало ли, у кого-то сердце не выдержит...

— Да погоди ты! Сказали что можно и к десяти.

— Погнали, погнали!

— Вот вредный какой! Дай хоть пиво допить...

* * *

Ворота военкомата были закрыты изнутри на засов. Слева, где раньше была калитка, выросло КПП с турникетом и прапорщиком сорокотом при кобуре. Судя по радостному "Здорово Петрович!" и шлепкам ладонями по плечам, Бугор его знал. Он вообще половину города знал.

— Если есть при себе мобильники, лучше сдайте сейчас. Я их в стол уберу. А то мне попадёт и вы нарвётесь на кандибобер, — как своих, предупредил прапор и повёл стриженой головой в сторону стенда с выпуклой надписью из пенопласта "Нарушители режима секретности".

— Здесь не шутят! — присвистнул Бугор.

Нарушителей было немного, но на хорошую сумму. На бледно-лимонном фоне, выбранном художником для контраста, чуть выше имён и фамилий, было крупно написано "Гад же ты", проставлено двоеточие, а ниже болтались на гвоздиках айфоны, смартфоны, и прочие средства связи, названий которых я ещё не успел выучить. И не просто болтались, а были прибиты недрогнувшею рукой через центры экранов.

Чтобы напрасно не рисковать, я достал из кармана кнопочный двухсимочный "Филипс" купленный с последней шабашки и сдал прапорщику. Бугор сопроводил его жалеющим взглядом и горько вздохнул:

— Лучше б пропили...

Внутренний двор военкомата, размеченный краской под плац, единственное место в округе, где ещё можно спокойно перекурить. Около бочки негде присесть. Давненько я сюда не заглядывал. Лет десять прошло, а изменилась с тех пор только наглядная агитация.

"Мобильным устройствам не доверяй, враг всё услышит, в эфир не болтай!"; "Не разглашай информацию — отключай геолокацию!"; "Антивирус отключил, враг секреты получил!" — предупреждали плакаты.

В наше время поэты были намного профессиональней: "Служи по уставу, завоюешь честь и славу". И старички вроде нас с Бугром не оббивали порог. А ещё говорят, "дедовщины у нас нет"! Да если бы не рыжий майор с повязкой "дежурный" на рукаве, человек со стороны легко может подумать, что здесь не военное учреждение, а мирная очередь за бесплатным средством от импотенции.

Дежурный офицер не курил, а вышел проследить за порядком. Как оказалось, Сашка и его знал. Запросто подошёл, поздоровался, взял по-хозяйски за локоть, в сторонку отвёл. Причём, безо всяких "гы-гы". Через пару минут меня подозвал.

— Знаешь, что племянник сказал? Кто пройдёт медкомиссию, того на два месяца загребут в партизаны!

— Да ну! — не поверил я — Армия не дом престарелых. Зачем им поношенный человеческий материал?!

— Ещё бы мне племяш не брехал! Сказал, загребут, стало быть, загребут! Ты как знаешь, а я пас. Сезон на носу, патронташ забит, в канистре спирт прокисает. Сегодня же прикинусь больным. Помню, где больничный живёт.

Застеклённая дверь КПП громко и часто хлопала. Постепенно подтягивались представители окрестных станиц — такие же старые пердуны как мы с Сашкой Черкашиным. На скамейках курилки уже не хватало мест. Зашелестела бумага. Тонкой струйкой домашнего самосада потекли сельские разговоры.

— У нас в Щедке голый васер. Нет ни работы, ни приработка, — рассказывал сухонький дед, пряча кисет в карман безразмерных штанов, сидящих на нём как шаровары на сечевике. — Если кизил не даст урожая, только табаком и спасаемся. И при коммунистах с этим делом было не так чтобы хорошо. Судьба такая у посельчан, лямку тянуть. Щедок ведь по адыгейски это "слепая лошадь"...

Неужели взаправду загребут в партизаны? — думал я, подпирая спиной перила крыльца. — В моём положении это было б не самым плохим вариантом. Армия контора богатая, даже срочникам платит нехило, если сравнивать с нынешней пенсией. А почему бы и нет? Жизнь порой вышивает такой канителью, что слов не найдёшь. Не просто же так нагнали в военкомат столько народу?

Вливающийся в толпу людской ручеёк мало-помалу иссяк. За спиной началось какое-то броуновское движение. Захлопали двери. Из кабинетов вынесли несколько переполненных пепельниц. Тут ежу понятно, ожидается прибытие большого начальства. И оно не заставило себя ждать.

— Гыр-р-рна!!! — оглушительно рявкнул прапорщик сорокот.

— Смирно! — перевёл на понятный язык племянник Бугра.

— Гля, Грач! — озадаченно вымолвил Сашка и толкнул меня локтем в бок.

Я обернулся и чуть не подавился окурком: в окаймлении блеска и золота генеральских погон, по ступеням крыльца поднимался мой старинный друг Пашка.

— Вот тебе и кандей, старший по раскладушкам, — выдохнул я, вновь обретя способность что-нибудь говорить.

— Я бы на вашем месте попридержал язык, — осадил меня кто-то из растянувшейся свиты.

— А что он такого сказал?! — взвился Бугор, но не удостоился ни слова, ни взгляда.

— Во борзой! — вымолвил кто-то из стариков.

Над курилкой повисла мрачная тишина. Сквозь неё пробивался надтреснутый тенорок:

— И при коммунистах с этим делом было не так чтобы хорошо. Судьба такая у посельчан, лямку тянуть. Щедок ведь по адыгейски это "слепая лошадь"...

Первым заржал я.

Дальше рассказывать не интересно. Медкомиссия это рутина, но мы люди привычные. Каждый год в горсетях эскулапы здоровье тестировали. Мы с Сашкой приноровились. Очередь занимали на всю бригаду, сразу в нескольких кабинетах с оговоркой "за мной стоят". Был только один момент, который стоит упомянуть. Сдавая мне вахту у резиденции глазника, бывший напарник шепнул на ухо:

— Держись за Парнокопытным...

* * *

Вердикт выносили за длинным столом, установленным в конце коридора напротив двери с табличкою "Терапевт". В красном углу вместо иконы сидел председательствующий, откинувшись спинкой стула на белёную стену. Под белым медицинским халатом тускло отсвечивали генеральские звёзды.

Сюда добрались немногие кандидаты на место в партизанском отряде. Из толпы, которую не вмещала курилка из четырёх скамеек стоящих косым квадратом, от силы человек десять. Я был третьим в редеющей очереди, когда Грач, наконец, оторвал свой рассеянный взгляд от кипы бумаг и сказал тоном папаши Мюллера:

— А вас, товарищ Лукин, я попросил бы остаться...

Пока я одевался, комиссия за что-то забраковала двух человек и пред светлы начальственны очи предстал старший сержант запаса Черкашин. А старший по раскладушкам усиленно делал вид, что Бугра не знает и никогда раньше не видел, дабы никто не подумал, что в фаворе у него блатники. Вопросов с его стороны прозвучало всего два: насчёт знания английского языка и умения управляться с рабочими лошадьми.

Я не подслушивал. Просто голос у Сашки громкий. Слышно даже у вешалки. Скупой автоматной очередью, он выпалил свой словарный запас, да так лихо, что проняло даже хмыря, делавшего мне замечание по поводу раскладушек. Он перестал ёрзать на стуле и столь же громко спросил:

— Десантура?

— Так точно!

— Учебка в Борисоглебске? Можешь не отвечать. Прапорщик Полторакипко всё уже сказал за тебя.

По поводу лошадей Сашка ответил очень витиевато:

— Их тоже приходилось обваливать, когда подменял товарища в колбасном цеху.

Он до электросетей на мясокомбинате работал, а выгнали его за хапучесть, когда хозяином предприятия стал частник.

Следующий полувопрос, решивший судьбу Бугра, задал кто-то из женского медперсонала. Но не ему.

— Вам не кажется, Пал Николаевич, что с таким цветом лица?..

Пашка в ответ кашлянул, на секунду задумался и сказал:

— Да, это проблема. Придётся писать приказ, чтобы в светлое время суток старший сержант Черкашин носил балаклаву.

Я вышел на улицу под разливы многоголосого хохота, став на данный момент всего лишь вторым, кто прошёл собеседование. В дальнем углу косого квадрата давно поджидал свободные уши дед из Щедка, который ни сном ни духом не ведал о том, что кличка Слепая Лошадь станет его именем нарицательным, если Сашка на чём-нибудь не засыплется. Поглядывая на меня из-под кустистых бровей, он сворачивал козью ножку.

А у меня с куревом был полный атас. Початая пачка "Тройки" ожидаемо опустела, а та, запасная, которую я прихватил, точно зная что первой не хватит, куда-то запропастилась. Наверно, потерял по дороге или дома ещё сунул в другую куртку. Такое со мной бывает, но сегодня уж очень не вовремя.

Все эти огорчения вкупе с кугутским видом запасливого дедка, вызвали у меня сложное чувство досады и глубинного отторжения, сравнимое по мощности с антипатией.

— Слышь, мил человек?

Ну, думаю, сейчас начнёт загружать про любимый посёлок и его голый васер. Поэтому сделал вид, что не расслышал. А тот не унимается. Слышу, ближе подсел, потрогал меня за плечо.

Оборачиваюсь, а он мне суёт заложенную в обрывок газеты щепоть самосада:

— Сигареты, смотрю, у тебя закончились. На-ка вот, угостись.

Честно скажу, от этого человека я альтруизма не ждал. Хочешь, не хочешь, а придётся знакомиться, поддерживать разговор. Пусть теперь хоть про слепую лошадь казнит.

Прикурили от моей зажигалки. Пыхнули пару раз, мне хватило, чтоб оценить. Табак с собственной грядки, настоянный на меду, не какая-то магазинная хрень.

Назвался новый знакомый вообще экзотично. То ли Терентий Тихонович, то ли, наоборот, Тихон Терентьевич. Каюсь, не уловил. Не дал он мне на своём имени-отчестве внимание заострить. Без пауз начал рассказывать, что был у него в армии боевой позывной

Тэтэ. А когда уже и эту тему сменил, самое главное из моей головы вон. Не перебивать же, чтоб переспросить?

Если б не многословие, я бы сказал, что Слепая Лошадь мужик ничего. Запаслив, но ни разу не жлоб.

— Гля как пошёл! — сказал он, без жалости обрывая очередной монолог, и толкнул меня локтем в бок.

Я обернулся, но успел рассмотреть только согбенную спину.

— Видел вчера этого мужика около поликлиники. Стоял возле курилки, советовался с женой, сколько конкретно сунуть на лапу, чтоб медкомиссию не пройти. Гоголем по коридору вышагивал!

— Богатый, наверное? — предположил я.

— Пять штук зарядил.

— У меня ровно столько до следующей пенсии не хватает.

— Сам-то как, не думаешь закосить? Слышал, как ты с рыжим судачил насчёт того дома, где больничный живёт.

Диалог мне не понравился. Я выплюнул жирный окурок, чтобы задать встречный вопрос:

— А что, есть ещё какой-нибудь вариант?

Поймав мой неприязненный взгляд, Парнокопытный пошёл на попятную: я, мол, его неправильно понял. Он типа того порывался сказать, что если мы вместе будем служить, это уже сейчас нельзя оставлять на сухую.

Пока я соображал верить — не верить, из тех же безразмерных штанов, на свет появилась плоская фляга из нержавейки:

— Ну, давай, чтоб левый сапог не жал!

Если б не тост, который частенько звучал на проводах в армию, когда они были праздником, я б эту руку дружбы проигнорировал. Сказал бы ему, что непьющий. А так... ладно, думаю, хрен с тобой, буду считать условно прощённым. И хлебанул. Аж в горле запекло с непривычки.

Что там такое было налито, я распробовать не успел. По-моему, спирт на каких-то лесных ягодах. Черкашин бы точнее определил, но он на крылечке так и не появился. Припахали, наверное, Сашку по электрической части. Там в коридоре свет не по делу моргал.

Мы с Тэтэ почти уже подружились, когда из-за двери выглянул рыжий майор и пригласил нас на собеседование. Я был почему-то уверен что, став генералом, Грач не откажет себе в удовольствии ещё раз посидеть за столом в бывшем своём кабинете, где строил офицеров запаса, когда возглавлял третий отдел.

Судя по множественным "гы-гы", Сашка Черкашин был уже где-то недалеко. Это такой человек, что его можно найти по голосу в любом помещении. При наличии свободных ушей он никогда не молчит. Сейчас Сашка стоял на низкой стремянке в конце длинного коридора, менял в древнем светильнике лампы дневного света и громко рассказывал о временах, когда он работал грузчиком во Владивостокском порту. На уровень ниже, в позе "чего изволите" застыл лейтенант в припорошенной хлопьями извести парадной форме и подобострастно внимал.

Рыжий майор, между тем, подвёл нас к знакомому кабинету.

— Возьмитесь, пожалуйста, за ручку двери и приподымайте её вверх, — ни к кому конкретно не обращаясь, сказал он и, близоруко щурясь, принялся перебирать связку ключей.

— Слыхал, академик, что подсобник сказал? — почти в унисон, гаркнул Бугор с верхней ступеньки. — Рядовой по контракту огребает сейчас в два раза больше, чем монтёр в электросетях. Лейтенант, а уже сказочник!

— Чуть слабей, — попросил ключник, вхолостую проворачивая замок.

— Сколько ты чистыми на руки получал? — поинтересовался парнокопытный, замкнув диалог на себя.

— Червонец. С премией получалось и больше. Но редко.

— Напрасно тогда не веришь. У самого никчемного контрабаса только зарплата по должности тянет на десять штук. Плюс много ещё чего на неё капает: премия, материальная помощь, доплата за звание, то да сё. Простой стрелок, на втором году, можно сказать, никто, больше двадцарика кладёт на карман. А старший сержант, как минимум, сорокет!

Я не стал даже примерно прикидывать, сколько тогда получает капитан-лейтенант. Просто подумал о том, что за двадцать тысяч готов все три месяца маршировать по плацу и даже сидеть на губе.

Проняло и Бугра:

— Упс! Стремянку держи! — подхватив на лету засиженную мухами крышку, он поставил её на место и возвопил. — Ты-то откуда знаешь?!

— Сын по контракту служит, сам умею считать. И так скажу, мужики, меньше чем за полтос я в армию не ходок!

Стало так тихо, что я услышал, как щёлкает секундная стрелка на запястье дежурного офицера. Осторожно, но настоятельно он отцепил мои пальцы от дверной ручки...

Переступая порог, я ожидал увидеть следы хоть какого-нибудь ремонта. Только всё было как прежде. Будто время скакнуло назад, чтобы больнее ударить меня приступом ностальгии. Тот же стол с облупившимся шпоном оперся на краешек подоконника безногою стороной. Из-за громоздкого сейфа, полки с Уставами и нескольких кип текущих бумаг, будущий старший по раскладушкам вынужден был сидеть спиной к посетителю, или стоять у окна.

Шествуя вдоль стола, я случайно упёрся взглядом в фирменный белый пакет из столичной "Пятёрочки", висевший на спинке стула. Сквозь тоненькую фактуру читались буквы обложки вложенного в него фолианта: "Изделие "Раскладушка-СН". Спецификация".

Вот это оно ни фига!

До этого момента как ситуацию понимал? Нашлись у военного ведомства излишки — неучтённые бюджетные средства. Чтобы не возвращать их государству, решили они типа озаботиться судьбами пенсионеров. Нарисовали программу, обговорили лимит: на двух человек по блату, один от сохи. Всё сходится: у Бугра племянник в военкомате, я приближён к "самому". Ну, а Слепой Лошади просто по-человечески повезло. Не зря он так радостно из фляжки хлестал!

Теперь же, с учётом вновь открывшихся обстоятельств, в моей голове начали складываться новые пазлы. Среди них фигурировала "Раскладушка-СМ", как новая секретная разработка российского ВПК, для испытаний которой потребовались специалисты с опытом определённой работы и какими-то особыми качествами. Я думал, с какого бы краю пришпилить сюда умение управляться с рабочими лошадьми и знание английского языка, но понял: сопротивление бесполезно, скорее всего, я действительно идиот.

Пашка зашёл без свиты. В кабинете начальника третьего отдела и так слишком тесно.

— Ну что, мужики, — сказал он без предисловий, — трое суток на сборы. У кого есть желание откосить, неволить не буду. Завтра жду окончательный ответ. Крайний срок восемнадцать ноль-ноль.

Вопросы, предложения, пожелания?

— На сорок штукарей я не согласен, — буркнул Бугор.

— И я б на твоём месте не согласился, — кивнул головой Грач. — В нашем отделе столько не зарабатывает даже уборщица, не то, что старший сержант. Такие как ты, специалисты первого класса, получают около ста. Если хочешь, посчитаю точней.

— А что? Давай!

— Возьми карандаш и бумагу... готов? Зарплата по воинской должности — семнадцать тысяч рублей. Ставь плюс. Оплата по званию семь; надбавка за квалификацию три четыреста; выслуга четыре восемьсот...

По мере наслоения цифр, я всё больше охреневал. Платили за каждый чих и сдабривали ежемесячной премией с материальной помощью. На обороте бумаги Сашка успел дописать десять штук за секретность, семнадцать косых за выполнение специальных задач и столько же за "особые достижения", когда сумма перевалила за сто.

— А если не будет у нас никаких достижений? — осторожно спросил я.

Грач захлопнул ноутбук с онлайн калькулятором, взглянул на Слепую Лошадь и произнёс:

— Куда вы с подводной лодки...

Глава 2. Трудно быть неписем

Генералы поездами не ездят, даже за счёт казны. Тем более, не ездят они в "таком сраном угробище". Это был самый безобидный эпитет, которым Бугор наградил наш вагон, когда на дуге поворота его смахнуло с горшка. Сидел неустойчиво: держался одной рукой, другой самокруткой затягивался.

А в вагоне курить нельзя. Начальство не дозволяет. Такие ж как мы старики, но жлобьё. И гонора в них — куда тому генералу! На все наши претензии отвечают параграфом из Устава или пунктом контракта. Наизусть, сволочи, выучили! Их, как и нас, трое: Доктор Проводник и Стратег. Кто главный, хрен разберёшь. Все как один, не курят, а нюхают табачок. Чтоб они, гады, как Черкашин сказал, похмельную водку по утрам нюхали с расстояния десять метров!

В общем, с самой первой минуты наша служба не задалась. Не успели зайти в тамбур, разнести чемоданы и сумки, Док взял меня за пуговицу пиджака и сказал, чтобы слышали все:

— Слышь, капитан-лейтенант, ты на подъёмные... а-ап-чхи!!! получил сто семьдесят пять штук? Погасил кредиты? Тогда передай по команде: начнут не по делу гавкать... ап-чхи говорю... сядут на голый оклад. Тебя это, кстати, тоже касается.

То, что вагон нестандартный, а только сделан под старину, это мы поняли сразу. Титан для горячей воды, угольный бункер, печь, пепельницы в коридоре и каждом из тамбуров — это картинка для дураков. Пассажирских купе всего шесть, в каждом по одной койке, а все остальное — служебные помещения. Часть из них заперта на ключ и опечатана, в остальных живут и работают эти ироды.

Судя по быту, они здесь экипаж постоянный и служат не по железнодорожному ведомству, а в отделе Грача. Парнокопытный как-то обмолвился, что успел рассмотреть за одной из неплотно закрытых дверей нечто вроде лаборатории, за другой холодильник со встроенным баром, плазменный телевизор "и много ещё хрен знает чего", а в сортире "для несралей" есть биотуалет.

Это я немножко сумбурно рассказываю, слегка забегаю вперёд. Несралями мы их прозвали чуть позже, после случая на станции Краснодар. Там двое дрыщей в полицейской форме пытались взять под уздцы нашу Слепую Лошадь за курение в общественном месте. Там же они и облизнулись. Доктор такую бумагу им предъявил, что к нашему прицепному вагону без номера никто и нигде больше не совался. А Сашке сказал, указуя перстом на бутылку пива в его руке:

— Пока просто предупреждаю. Пьянствовать водку и алкоголь будете на гражданке, а здесь... в общем так, неписи! За территорию по одному ни ногой! По ночам двери тамбура не открывать, если даже будет ломиться сам министр обороны. И это... хрен с вами, курите в сортире, но только не забывайте проветривать помещение. Всё ясно? По раскладушкам!

С тех пор и пошло: неписи — несрали. Они нас не различают и мы их тоже. Сашка даже не стал заморачиваться, придумывать для каждого персональную кличку. А насчёт курева, тут можно сказать, повезло. Вспомнили школьное детство, когда от завуча прятались в туалете. А по-другому как? Переходного тамбура нет. С одной стороны почтовый вагон, с другой — вся страна. Скорый поезд, к которому мы были прицеплены, назывался "Адлер-Чита".

Пока наливалось из фляжки Терентия Тихоновича, мы ещё как-то общались, разгадывали кроссворды, пробовали играть в карты. Потом окончательно разбрелись по разным купе. Встречались на долгих стоянках, где изредка пополняли запас сигарет и покупали у станционных старушек что-нибудь из жратвы.

На третьи сутки я убедился, что монотонность дальней дороги на каждого человека действует по-разному. Парнокопытный запил. Сашка Черкашин стал раздражительным, злым. Судя по красным глазам, не высыпался.

— Знаешь, профессор, — как-то признался он, — крыша у меня начала подтекать. Когда на ногах, ничего, а лягу на шконку, цифры зелёненькие начинают бегать перед глазами и буквы ненашенские. А потом будто в бездну проваливаюсь. Пробовал ночевать на полу, холодно. И дует со всех сторон...

— Ко мне перед сном заходи, — усмехнулся Тэтэ. — Есть у меня от этой беды надёжный рецепт. Двести грамм чистогана — и никаких цифирок.

— А выхлоп?

— Забудь про такое понятие! — Терентий Тихонович вытащил из кармана красную банку с вьетнамским бальзамом "Звёздочка" и гордо сказал. — Во! Мазнул дэцэлок на язык и никакого выхлопа.

Как все одно зубы почистил зубной пастой "Лесная".

— Во гад! — оживился Бугор. — Шило то где берёшь?

— Аист приносит в клюве.

— Не, а серьёзно, где?

Тут даже я засмеялся. Лет десять профессионально не пью, а до сих пор знаю, что у вокзальных бабушек, которые ходят от вагона к вагону и продают жратву. У самых что ни на есть благообразных на вид.

Насчёт цифирок с буквами я тогда промолчал, но кое-что на ум отложил. Потому как такую же хрень давно за собой замечал. Комп у меня старенький, самодельный. Корпус нашёл на помойке, мамку и жёсткий диск шопнул в электросетях, когда заведовал складом (у меня программисты свои неликвиды хранили), кулеры с планками памяти купил за гроши на "Авито". А вот блок питания наматывал сам. Стыдно капитан-лейтенанту запаса, бывшему командиру БЧ-4 кораблей первого ранга, в лавку бежать по таким мелочам.

Как я потом ни лелеял своё угробище, раза четыре в день оно у меня зависало. На какие сочетания клавиш только не нажимал, но ни "Ctrl + Alt + Del", ни "Ctrl + Shift + Esc" не пропускали меня в диспетчер задач, чтобы разыскать в приложении отмороженную программу и завершить процесс. Помогала только перезагрузка.

Ляжешь потом спать, а перед глазами, как у Сашки сейчас: то мигает курсор — то бегают буковки. И в бездну проваливаюсь с тех пор как выбросил панцирную кровать и начал спать на диване. Лет пятнадцать уже мучаюсь, когда засыпаю на левом боку, или (если на правом) своя же рука на сердце лежит. Аж подпрыгиваю, и пот проступает на лбу! Сейчас-то привык, а тогда было ссыкотно: а ну как медкомиссию не пройду?! С работы ведь выгонят!

По той же причине в поликлинику обращаться не стал, пошёл в медучилище. Там директорствует моя одноклассница, бывший врач кардиолог. Вызвала она из аудитории какую-то молодуху и пошли мы все вместе снимать у меня кардиограмму. В пути побеседовали. Рассказал я им без утайки все свои горести и симптомы. Поставил, короче, в тупик, но заинтересовал:

— А спишь на каком боку?

— Когда разосплюсь, пофиг.

На том распрощались.

— Завтра, — сказали, — придёшь. За результатом.

Результат оказался широкой и длинной бумажною лентой густо испещрённой остроконечными зубчатыми зигзагами. Ещё до меня по нему пробежался красный фломастер специалиста. Отдельные области жирно обведены полукругом, а уже под ними проставлены сразу несколько восклицательных знаков. Что сие значило, могла разъяснить только директрисса, но у неё, как назло, был педсовет.

Сидя в пустом коридоре я совсем было пал духом, но как потом оказалось, переживал зря.

— С сердцем твоим, Михаил, полный порядок, — сказала мне Ольга. — Работает так, будто сделано на пятерых. А вот нервишки неплохо бы подлечить. Рекомендую уколы с магнезией. Заодно и девчонки попрактикуются. Если надумаешь, приходи...

Короче, откровения Сашки дали мне повод для размышлений. Я уже настолько привык к своим еженощным перезагрузкам, что начал считать их чуть ли ни врождённым дефектом. А такая беда оказывается не у меня одного! В общем, как говорил Винни Пух, "кажется, пчёлы начали что-то подозревать".

Вернувшись в купе, я прежде всего обследовал помещение. На морской выпуклый глаз, ничего сверхъестественного. Только окно немного не отцентровано. В отсеке Бугра оно смещено вправо от спального места, в моём почему-то влево. А по другую сторону от него, настолько узкий диван, что неудобно даже сидеть. Зато сама "шконка" — хоть рыжую бабу клади под бочок! — сантиметров на двадцать шире обычных. Ну, тех ещё, сделанных по совдеповскому стандарту, на которых когда-то и мне довелось колесить по стране.

Потолок начинался на уровне верхних (багажных) полок. С одной стороны он давил на сознание своей белизной и объёмом, с другой, создавал уют. Особенно, если верхний свет не включать. Лежишь себе, как мышка в своей норе и всё тебе пофиг. Столик естественно раскладной, стоит под окном, по центру прохода, на плоской косой подставке. Таких я ещё не видел, но пить и на нём можно, когда не сильно качает. Привередничают старики!

Более детальный осмотр не получился. В купе заглянул Сашка Черкашин:

— Профессор, кончай ночевать! Через десять минут Орск. Если тут не успеем, будем с тобой куковать до самого Петропавловска!

Вот за такие фортели его я и недолюбливал. Свои собственные проблемы он всегда подавал как общие.

— Может быть, обойдёмся?

— Шутишь, что ли? Там стоянка на разок покурить. Одевайся, пошли! Будешь меня от несралей со спины прикрывать...

За окошком мелькнул железнодорожный вокзал Новотроицка. Терентий Тихонович в трико и фуфайке, наброшенной на голые плечи, лелеял в руке сотенные бумажки. Из вражеского купе вышел Стратег. Позвякивая связкой ключей, скрылся за дверью тамбура. Сегодня его очерёдность работать проводником в истинном смысле этого слова.

Проходя мимо расписания остановок, я чиркнул глазами по самой насущной строке: "Орск, прибытие 19:23, стоянка 19 минут".

До Петропавловска будут ещё Карталы и Челябинск, но они не про нас. В двадцать один отбой — в половине восьмого подъём. Таков распорядок дня. Это мы уже выучили.

Поезд прибывал на второй путь. Над пригородной электричкой, заслонившей вокзал, медленно проплывали остроконечные башни на сложном рельефе крыши, далёкая телебашня, дымы над трубами ТЭЦ. На перроне ещё лежали рыхлые пятна снега. Как будто и не весна.

И.о. проводника загремел железяками. В тесный мирок тамбура хлынул морозный воздух.

— Бакшает, — сказал Бугор.

— Чё?! — изумился Стратег.

— Маханом, говорю, несёт! (Маханом в мясном производстве называют кусок вырезки, отложенный для себя и подготовленный к выносу).

Не дожидаясь очередного "чё", Сашка выскользнул из вагона. За ним десантировался Терентий Тихонович и затрусил, перебирая копытами, стараясь ступать только на сухие места.

Прикрывать их со спины в этот раз не пришлось. Сочтя себя оскорблённым столь явным пренебрежением, несраль поймал меня за рукав:

— Чё это ты, каплей, — сухо спросил он, — ползаешь по купе и каждый угол поднюхиваешь? Срать что ли негде?

— Дует со всех щелей, — пожаловался я, — вот и смотрю, где их сподручней тряпкой заткнуть.

— Я тебе заткну! Оно и должно дуть...

Повезло в этот вечер нам, непесям. У старушки, добравшейся без потерь до хвоста нашего поезда, лежала на дне корзины полная полторашка неразведённого спирта ректификата. Парнокопытный с Бугром купили её вскладчину. Я тоже урвал что хотел: три порции жареного картофеля, а в каждой кусок "махана" размером с ладонь взяточника. Черкашин по жизни вообще-то скотина брезгливая, но и он в этот раз хавал так, что треск за ушами. Чутьё его, кстати, не подвело: недалеко от вокзала был мясокомбинат, та самая бабушка просветила. Поэтому, мол, так дёшево...

Перед отбоем я продолжил исследования. Бросил на пол газету с кроссвордами — страницы едва шевелились. Лёг на кровать — её потащило к дивану. Свесил руку — ладонь охватило прохладным потоком, который постепенно теплел. Под распластанным телом не чувствовалось ни малейшей вибрации. Если что-то там и работало, то настолько тихо, что слышался только шелест страниц.

Стараясь не делать подозрительных телодвижений (кто знает, что у несралей на уме?), я встал, размял сигаретку, со скучающим видом поднял газету и выглянул в коридор.

Мои сослуживцы толпились в прихожей возле сортира — там, где мусорный бак. Я бы не выразился так, будто их по нескольку экземпляров, если б друзья не размахивали клешнями за пятерых.

Для Сашки это могло означать только одно: забился под жвак и ему уже хватит. Он из ведь породы людей, которые, вмазав, любят решать производственные проблемы с подвернувшимся под руку начальством. И чем оно выше, тем сильней в одном месте свербит.

— Черкашин! — не раз говорил изумлённый директор, — десять часов утра, а ты уже никакой?!

— А я что, виноват, Павел Петрович?!

Тот только руками разводил. Многие не поверят, но Бугру всё сходило с рук. Монтёр он был знатный, лучший специалист по десятке. Только успеет "вышкарь" подвести его к высоковольтной траверсе — изоляторы на ней сидят как влитые, вся линия надёжно обвязана, а излишки алюминиевой проволоки рассованы по карманам...

Разогнал я, короче, этот парламент, а на остатки шила наложил мораторий. Нашёл в сортире за унитазом ополовиненную бутылку и перепрятал. А чтобы не доставали, заблокировал дверь купе.

* * *

Той ночью я долго ворочался, подпрыгивал и потел. Колонки зелёных букв и математических символов перемежались красными строками. Бездна подкралась, подстерегла. Срываясь в неё, я успел матюкнуться и подумать: амбец, Михаил, отблядловал...

Странное, я вам скажу, состояние. И лёгкие вроде бы дышат, и сердце колотится чаще чем надо, а перед внутренним взором моё лицо. Причём не такое как в зеркале перед бритьём, а какое-то, мля, одухотворённое. Смотрю я в это лицо, а оно меня не замечает, типа ему западло. И меняется на глазах, как видеофильм, поставленный на обратную перемотку: лысина заросла, морщины разгладились, усы потемнели, второй подбородок исчез... А скорость всё быстрей и быстрей, уже не успеваю следить, что там и как...

Ох, как я пересрался! Ну, думаю, крышка! Сейчас дело дойдёт до сперматозоида, потом, как рассказывают в сети, будет вспышка и бесконечный тоннель, по которому я улечу. Зажмурил глаза — и вырубился.

Проснулся от дискомфорта. В желудке басовито урчит, фановая система давит на клапана. Танцуя на месте нащупал защелку двери, разблокировал её — и гайда! А навстречу мне, со стороны сортира, какой-то рыжий ссыкун. Волосы, как одёжная щётка, торчат под прямым углом в разные стороны. Щёки и нос в частых веснушках, харя опухшая, вместо глаз две узкие амбразуры. Идёт по коридору, покачивается, видно что спит на ходу. Остановился напротив меня, вроде как удивился:

— Ты чьих, волосан?!

Хотел я ему на ходу ответить подсрачником, да побоялся, что клапан с резьбы сорвёт. И ножками, ножками... изловчился, донёс! И пробило меня на корпус по трём фазам. Спасибо тебе, бабушка!

Пока восседал на горшке, продрогнуть успел. В темпе аллегро вернулся в купе и уснул, закутавшись в одеяло, кажется, на левом боку. И дверь закрывать не стал.

Сашка меня растолкал за час до подъёма:

— Ох, тяжко... есть что-нибудь пожрать?

Не открывая глаз, отдал я ему всё, что положила жена, собирая меня в дорогу: плавленый сыр и два бичпакета "Ролтон"...

Утром насыпал в бадейку ложечку кофе, кинул кусочек сахара, наладился к титану за кипятком. Слышу, за дверью тамбура Сашка бодается с Проводником.

— И в ресторан нельзя?

— Сказали тебе, не положено!

— Ну, дай что-нибудь пожрать.

— Потерпишь до Петропавловска!

— Вот вредный какой...

Страдает мужик. За что его бог покарал? Все люди с похмелья неделями не едят, а этому проще плеснуть, чем прокормить. Сядет, бывало, во время инструктажа, достанет из сумки вчерашний хлеб и хавает только влёт!

Пожалел я его:

— Пошли. Есть у меня немного печения.

Сижу я, короче, пью кофе, смотрю на него и думаю о ночном приключении: спросить, или не спросить? А он высыпает в ладонь крошки:

— Спасибо, Профессор! Немного легче...

— Может, налить? — спрашиваю (а сам себя мысленно матерю за мягкосердечие).

— Не, ну его нафик! — отшатнулся Бугор

— Что так?

— Я ж тебе говорил, галюны! Пошёл ночью поссать, глянул случайно в зеркало, себя не узнал! Выставить за калитку мою жопу и то отражение, соседи подумают, что два залётных бандита. Назад возвращаюсь, а в коридоре...

Сашка поднялся с дивана, сделал шаг к выходу, плотно закрыл дверь и возвратился обратно.

— Ты только не смейся, — зашептал он, склонившись над моей кружкой, — В коридоре, говорю, какой-то задрот в тапках шагает навстречу, на тебя чем-то похож, но салага салагой! Дерганый весь, глаза, по полтосу, как у пьяного таракана. Что это может быть, если не галюны? — только шизофрения. Говорят, что она не лечится.

— Ты последний раз когда пил? — спросил я, убирая кружку со стола на колено.

— Вчера.

— А до этого?

— На охоте. Месяц назад.

— Похоже на белку. Мой тебе, Сашка, совет: сто грамм перед сном, и больше ни-ни!

Я знал истинную причину его недуга. Вернее, не знал, а смутно догадывался с того момента, когда Стратег невольно проговорился: "Всё ясно? По раскладушкам!" Теперь, сопоставив исследования со словами Бугра, пазлы сложились в наиболее вероятную версию. На нас что-то испытывают. А про белку Сашке сказал чтобы ободрить, хоть чуть успокоить. Крыша едет, если клонится ещё до того, как ветер подул.

* * *

Скучная, но спокойная жизнь закончилась так неожиданно, что мы не успели доесть копчёную курицу, добытую в Петропавловске. В купе зашёл Проводник:

— Ну что, блатники? Курорта не получилось. Все трое за мной, на инструктаж!

Мы-то с Бугром сознательно промолчали, а у Тэтэ просто слов не нашлось. Зацепило его всерьёз, аж усы поднялись дыбом.

Ладно, думаю, если это курорт, то куда нас сейчас отведут?

Остановились в тамбуре. Перед тем как открыть наружную дверь, Проводник обернулся и хмуро предупредил:

— Вопросов не задавать, в разговор с аборигенами не вступать, быстро и точно исполнять приказания! Если что-нибудь покажется странным, тут же забыть! А лучше, как вон тот говорит, считать галюнами. Всё ясно? Первый пошёл!

— Охренеть! — отозвался "вон тот". — Откуда ж его столько?!

А я ничего не увидел. Пронзительный белый свет резанул по глазам. Повинуясь толчку в спину, я выпустил поручень и сразу же провалился в сугроб.

— Бегом! — орал Проводник. — Эй, впереди, двое, а ну-ка поосторо... вы что ж падлы, все в тапочках?! Вперёд, тут недалеко!

Бежать было действительно недалеко. Скруглённая снегопадом тропа упиралась в небольшой пятистенок из брёвен уложенных "в чашу". С утренней стороны они выдавались вперёд метра на два, сверху поддерживая скаты широкой крыши, а снизу ряды рубленых досок на открытой взгляду веранде.

Вроде не очень холодно, в районе нуля, а пока я туда добрался, ноги окоченели. Оглянулся — твою ж дивизию мать! Проводника нет, поезда нет, вагона нашего нет, а железной дороги со станцией как будто отродясь не бывало. Кругом одни галюны: в дымке пятак солнца, ели машут мохнатыми лапами, снег застилает небо. Будто белокрылые бабочки стаями кружатся в воздухе, раздумывая: сесть, или подождать?

Не считая меня, из реального только Бугор и Парнокопытный. Шатают поочерёдно дебёлую дверь из толстых дубовых плах. У обоих глаза на выкате, у меня, наверно, не меньше. Во попали! Но и это не главная мысль. Дымом тянет, теплом, а навстречу никто не выходит. Потому и желание лишь одно: ухватить из поленницы под окном дровиняку потяжелей и вышибить раму.

Так бы наверно и поступили, если бы Тэтэ не сказал:

— Стоять! Насколько я понял, это охотничья заимка. Где-то за притолокой нужно искать потай!

И точно, я нащупал верёвку! Только за неё потянул, избушка-то и открылась. Мы в сенцы, к теплу, а там после улицы тьма! Хотел прислониться к стене — какая-то хрень сверху упала, стукнула по горбу. Вдруг кто-то поблизости как заорёт:

— Дедушка!!!

Мля!!!

Я что-то ещё со стенки свалил, а может, не я. Старый, нервы ни к чёрту. Тут-то Бугор и нарушил приказ "в разговор с аборигенами не вступать" и во всю мощь:

— Зашибись оно злошибучим прошибом!

Как будто "сезам" сказал! За спиной мерзко так заскрипело, я начал проваливаться назад, и только чья-то коленка не позволила мне упасть. Слышу голос над ухом:

— Где бродим? Была команда "бегом"!

Оборачиваюсь, а это Стратег! Обрадовался ему, как родному.

Посмотрел он на наши ноги, посторонился:

— Все трое к печи, греться! — и вышел в сени, как будто бы сквозь меня.

А высоким порогом — красный угол избы. Лампадка свисает с низкого потолка на позолоченных цепочках. За нею иконостас, чем-то напоминающий книжную полку. Внутри два образа в богатых окладах — Богородица и Николай-чудотворец. Всё празднично и бело от вышитых полотенец. Самое место для инструктажа.

Обгоняя друг друга, мы ринулись в горницу. Встали босыми ногами на лохматую медвежью шкуру, руки протягиваем ближе к огню. Ни "здравствуйте", ни "разрешите пройти?" На иконостас вообще никто даже не глянул, не то чтоб перекреститься. Сказано ж, что в разговор не вступать.

А был в этой заимке хозяин, самый натуральный абориген — дед в серой косоворотке. Я его сразу заметил, когда пробегал мимо.

В горнице стол от стены, две широкие лавки. А он, бедолага, сидит на крапивном мешке, набитом наполовину. Из-под задницы на пол свисают камуфляжные брюки, которые утром ещё Доктор носил, рядом майки, трусы, носки и прочие носильные вещи современного образца. Сидит он, смотрит в ноутбук "LG", что стоит у него на коленках, и вытирает слезу рукавом косоворотки.

Его я потом как следует, рассмотрел. А тогда этот "Эл-джи" вышиб меня из колеи. Нет ни розеток, ни проводов, а видно даже отсюда, что экран светится. И голос девчоночий: "Дедушка! Мы тебя очень любим, и очень скучаем! Возвращайся скорей, а то мама меня слишком поздно забирает из садика..."

Голосок тот же самый, что я слышал в сенях. Только звук был наверно включён на полную мощность.

В общем, стою я, ищу глазами что-нибудь электрическое, а о

встроенном аккумуляторе сразу и не подумал. Слишком уж общая атмосфера отвергала присутствие в ней современных гаджетов.

Да взять тот же самый кованый гвоздь с квадратным сечением, на котором висит двустволка. Или цветной рекламный плакат, что пришпилен к стене чем-то, напоминающим канцелярские кнопки. На рисунке медведь, поднятый на дыбы у зимней берлоги, поодаль два мужика. У одного в ручищах рогатина, другой, с ружьишком, берёт косолапого на прицел. По фону крупная надпись с "ерами", "ятями" и прочими дореволюционными прибамбасами: "Русское общество для выделки и продажи пороха. С-Петербург, Казанская ул. д. Љ 12". Да много ещё чего, за день не перечислишь.

Мебели в горнице можно сказать, что не было: полки, полати, стол, несколько лавок, два кованых сундука и одна занавеска. С нашего тёплого места ничто не загромождало обзор. Печь кстати, красовалась слева от двери, в самом углу. Добротная старинная вещь — "голландка", покрытая изразцами от пола до потолка.

В топке гудело, потрескивало. Древесные соки пузырились в торцах поленьев, издавая протяжный свист. Площадка из листового железа, на которой лежала охапка дров, так хорошо прогрелась, что капли воды с ладоней и вымокших рукавов испарялись, чуть ли ни на лету.

Не знаю как все, а я тихо охреневал. Табель-календарь на стене был за 1913-й год, был посвящён трёхсотлетию Дома Романовых а отрывной численник утверждал, что сегодня 8 марта, намекая, что это действительно так, своей орфографией:

Обед скоромный (подчёркнуто): 1) Ломоносовския щи. 2) Тушоное мясо. 3) Ванильныя лепешки.

Постный (тоже подчёркнуто): 1) Селянка. 2) Вареная рыба. 3) Компот.

Что хочешь, то думай, а вопросы задавать было некому. Доктор не показывался с утра, Проводник остался в вагоне, а Стратег как тогда вышел из горницы, так больше не возвращался.

Между тем, хозяин избы, которого мы почему-то не принимали в расчёт, захлопнул свой гаджет, перекрестился на образа, спрятал ноутбук и флэшку в потайной ящик под иконой Николы-спасителя.

Не оборачиваясь, спросил:

— Вы что ль и есть блатники?

Инструкция инструкцией, а за такие слова можно было бы и подальше послать. Меня сдержало лишь то, что на улице холодно, а я босиком. Поэтом сделал вид, что глуховат.

Сочтя наше молчание за знак согласия, старик протянул: "да-а" и уточнил вопрос:

— Насчёт пострелять из ружья, я у вас даже не спрашиваю. А если, к примеру, кобылку запрячь в розвальни, дровец нарубать... тоже слабо? Или всё больше при штабе за авторучкой?

— Сам-то, фазан, запаской по сраке бит? — за всех огрызнулся Бугор.

Ответ аборигену понравился. Так понравился, что он подошёл ближе и ткнул его пальцем в грудь:

— По воинской специальности кто?

— Разведка, десант.

— Ты?

В советском военном билете расшифровка моего ВУС занимала четыре строки: Командир БЧ-4 кораблей 1 ранга, начальник группы связи кораблей 2 ранга, дивизионный связист кораблей 3-4 ранга. В том числе и поэтому, я ограничился сухим цифровым значением:

— ВУС-1631.

— Морконя, морской бычок, — хмыкнул абориген и нацелился в тощую грудь слепого парнокопытного.

— Снайпер-инструктор спецподразделений, — не дожидаясь тычка, выстрелил тот.

И дедушка сел на лавку.

Глава 3. Своих не сдаём

Пока мы с Черкашиным пережёвывали услышанное, абориген разговаривал сам с собой. Иногда замолкал, вперив взгляд в святые иконы, пожимал плечами, или кивал головой. Эта молитва мне что-то до боли напоминала.

— Какие же они блатники? Никакие не блатники, а очень даже приличные люди. Не глухой, сам, наверное, слышал...

Со словами "сейчас спрошу", развернул голову к нам:

— Мужики! Вас случайно не третий отдел покупал?

— Нам-то откуда знать, — как старший по званию, я ответил за всех. — Начальство молчит. Значит, так надо.

— Начальство?! Ты слышал? — начальство! — саркастически

усмехнулся абориген. — Это ж, какое-такое начальство? Случайно не Проводник?

— Стратег.

Чувствуя себя последней скотиной, я назвал-таки имя старшего несраля. Вот не хотел, а вломил!

— Стратег?! — с несвойственной для возраста прытью, старик подскочил ко мне. — В глаза смотреть, отвечать быстро! Он с вами в аудитории занимался?

— Нет!

— Методический материал по радиоточке крутил?

— Не знаю, не слышал.

— Детишечка в своём амплуа! Да только за это я смог бы его укоротить на целую звёздочку. Нача-а-альство! Знает, что Двоедан добрый и своих не сдаёт. А я посмотрю, посмотрю, да возьмусь за него всерьёз...

Хозяин заимки закончил свою молитву троекратным земным поклоном. Она была очень похожа на сеанс двусторонней связи. На дужках очков наушники, в нательном кресте микрофон. Во всяком случае, выпрямившись, он больше на иконостас не смотрел. И про нас как будто забыл, а принялся складывать в крапивный мешок разбросанные по полу гнидники.

— Так что вы там давеча говорили насчёт пострелять из ружья? — Напомнив о нашем существовании, Бугор деликатно кашлянул. — Если это у вас шутка юмора, то тапочки у нас высохли.

Абориген крякнул:

— Надо ж, поймал на слове! Как знал что патронов в загашнике полторы пачки, и те для дела нужны. А насчёт тапочек, ты вовремя доложил. Коли одёжа высохла, скидывайте с себя и складывайте в мешок. Баринов у нас нет.

— Трусы тоже?

— Всё, вплоть до исподнего! Неписю хату спалить, что пятака оседлать...

— А деньги?! — запаниковал Тэтэ, рыская по карманам своей душегрейки.

— Хоть бы кто-нибудь не спросил! — усмехнулся старик, снял с гвоздика ключ и зашаркал в смежную комнату. Хозяйская обувка была простенькой по сравнению с той же лампадой — валенки без голенищ. Дверь, как я понял, была скрыта за цветастою занавеской.

— Вот тебе и весь инструктаж! — развёл руками Тэтэ, имея в виду наш сегодняшний марш-бросок от начала и до конца.

— Странные люди! — выкрикнул абориген, высунув голову из укрытия и пряча её назад. — И как же я буду вас инструктировать, если не знаю степени допуска? А насчёт денег не беспокойтесь. Всё ценное кладите на стол. Сейчас подберу для вас что-нибудь из бэу, потом, пересчитаю, перепишу и приму под роспись. Ни копейки не пропадёт!

— Э, гражданин начальник! — не унимался Бугор. — Ну, раз пострелять нельзя, разрешите хотя бы вон-то ружьецо посмотреть?

— Твою ж ливоруч! — хозяин заимки всколыхнул занавеску и выбросил из-за неё связку поношенных валенок. Потом выглянул сам. — Да хоть засмотрись! А если пять минут помолчишь, дам пострелять. И не "э", а Кержак, Старовер, Двоедан. С небольшими нюансами, это одно и то же...

Не знаю как все, а я крепко задумался. Окружающий архаизм и современные гаджеты, армейский совдеповский слэнг и словесная тарабарщина типа непеси с пятаком, исчезнувший поезд... всё это наводило на мысль, что все мы находимся в близком к реальности виртуале. Наверно, прав Проводник. Проще для разума считать это всё галюнами, чем даже попытаться понять.

В этом плане я завидовал товарищам по несчастью: ни тени на светлых лицах. Ведут себя как детишки в магазине игрушек, только хрен больше, да ума меньше и те ещё яйцами не трясут. То курком щёлкнут, то языком, а слово одно на двоих: "Мля-яа!!!"

Двустволка "мля" и "мосинка" тоже "мля". Я не охотник, мне таких тонкостей не понять. Там и правда, было на что посмотреть да хорошо обдумать. Только меня привлекала не резьба с чеканкой, а клейма завода изготовителя.

Двустволка была сделана в Ижевске. На тыльной части ствола фирменная виньетка. В ней по центру лук со стрелой и надпись по кругу: "зав. сталь. ижевск. сталеделъ". Чуть правее в косую строку: "1905 г. Љ 24550".

А вот "мосинка"... рассмотреть я её как следует, не успел. Из-за узорчатой занавески, скрывающей дверь, с шумом вылетели три охапки зимней одежды...

* * *

Это не передать, как меня напрягло переодевание. Бедные наши предки, как они это носили?! Мне достались порты с верёвочными подвязками и ситковая косоворотка со стоячим воротником. Кушак к ней, слава богу, не полагался. Из "тёплого" в хозяйстве у Кержака нашлись два полушубка, одна епанча (накидка на собачьем меху) и шапка монгольского образца.

— Ничё, — успокоил он, — баня недалеко, с божьей помощью добегите. Там на полке найдётся, чем уши прикрыть. Теперь самое главное. Если Стратег опять облажается и свернёт не туда, ночевать будете в парилке. Так что дров нарубать и каменку истопить — не моя прихоть, а ровно наоборот: стараетесь для себя. Рукавицы даже не предлагаю, в них работать, что бабу... в штанах. Всё ясно? Тогда кто?

Естественно, мы вскочили, все втроём гаркнули "Я!" В охотку топориком помахать, нарезать лучин, огонь развести — и с мороза — медленно, по сто грамм раствориться в живом тепле. Это ж кайф — словами не передать!

— Хитрый какой, — сказал Двоедан и ткнул меня локтем в бок, — будто бы знаешь, что есть к тебе разговор. Присядь вон, к столу. Только руками не трожь ничего! Видел, как ты иконостас глазами сверлил...

Оставшись один, я клял себя за несдержанность языка. Почему-то казалось, что строгий хозяин заимки взялся за Стратега всерьёз и снова начнёт выуживать из меня компромат. Как поступить в такой ситуации, я ещё не решил, но склонялся к тому, что нужно молчать. Говно оно конечно говно, но типа своё. Курить разрешил в сортире и вообще... стучать это не по-мужски.

С выпуклым архаизмом я мало-помалу свыкся. Был он напихан часто и густо, будто бы напоказ. Уже не шокировали ни еры ни яти, ни странности написания слов. Для человека, не умеющего читать, на столе не было ничего необычного: фирменная коробка обувной фабрики "Скороход" с десятком стреляных гильз, да разодранная пачка из-под охотничьих боеприпасов, которыми Двоедан только что набил патронташ. Вот только фабрика оказалась не фабрикой, а "Товариществом С-Петербургскаго Механическаго Производства обуви". Логотип тот же самый, только твёрдый знак на конце. И латунные гильзы от современных не отличить, если бы не надпись в торце: "Патрон. Русскiй заводъ. 16". Что касается разодранной пачки, боеприпасами из которой уже кто-то начал стрелять, то она была от другого производителя — "Тульскаго Патроннаго завода Ф.Г. Фонъ-Гилленшмидтъ".

М-да, помнится, в школьные годы был в нашем пятом классе непроходимый двоечник по фамилии Петряков. Он тоже однажды написал "общественнаго имущества". Учительница корила его за безграмотность, а то оказывается не безграмотность, а что-то типа генетической памяти.

Абориген вернулся когда я уже совсем заскучал. Дверь широко распахнулась. Сквозь клубы морозного воздуха проступили борода и усы с висящими под носом сосульками.

— Ух, едренть! — зябко вздрагивая, вымолвил он. — Чую, этот марток оставит кой-кого без порток! — и помчался к голландке, на ходу подтирая сопатку. — Советовал я Стратегу доху сверх тулупа надеть. Не захотел. Ну, как говорится, начальству видней!

После этих слов, я напрягся. Приготовился отбивать каверзные вопросы.

— Слышь, бычок, как ты смотришь на перевод в техперсонал?

Если это был пристрелочный выстрел, то он ушёл в молоко. Я даже не шелохнулся. Не ожидал такого начала.

— А что? — загорелся абориген — Судя по ВУС, образование тебе позволяет. Работа не бей лежачего: сиди на такой же точке да плюй в потолок. Отсканировал время и в люлю. Писанина, правда, задалбывает, но за сто двадцать штук можно и потерпеть. Отпуск три раза в год, не считая отгулов. Сказал деревенским, что идёшь на охоту, а сам в раскладушку. Кто там тебя проверять будет? Если согласен, к вечеру всему научу! Легенду придумаю, и внедрю, хоть завтра с утра дела принимай! Тебя, кстати, как звать?

— Михаил, — машинально ответил я и застыл в ожидании.

— Меня Арся, Арсений. Как тебе это предложение?

Я чуть было не согласился. Всегда и во всём уступаю, клонюсь перед словесным напором. Хорошо, догадался спросить, выиграть толику времени:

— Ты бы хоть объяснил, что за спешка?

— Да видишь, какое дело, у бабки моей хирурги нашли какое-то новообразование. Говорят, доброкачественное, а резать все одно надо. У неё ведь до этого была онкология. Года четыре назад левую грудь смахнули. Сам понимаешь, в каком она ахуе. Да и я, честно сказать, тоже. Замену прошу, обещают то завтра, то послезавтра. И так уже третья неделя пошла. Если бы не аврал, плюнул бы на всё и сорвался на пару часов. Но ты представляешь, какой будет скандал? Выпрут к едрене фене, а денежки во как нужны! Время такое, что бесплатно никто и не высморкается...

Честно скажу, мне хотелось помочь этому мужику. Но и Сашку Черкашина я никак бросить не мог. За ним ведь, догляд и догляд! Супруга его, Галина Ивановна, так и сказала: "С тобой отпущу. Но смотри, Профессорюга!" — и закатала правый рукав.

Опустив кой-какие подробности, я всё Арсению объяснил. И он меня понял:

— Нет, вдвоём не получится, новое штатное расписание и через Грача не пробить. Ну, Стратег! Если в этот раз не подговняет, я ему всё прощу!

На том замолчали. Хозяин заимки нервно постукивал пальцами по столу, а я не имел морального права его беспокоить. И охотники угомонились. С начала нашего разговора в поблизости никто не стрелял, только топор дровосека ухал с удвоенной частотой. Мороз крепчал. Узор на оконном стекле покрылся белою бахромой. Печка уже не гудела. Я встал и подбросил в огонь последние три полена. Хотел накинуть тулуп, да выскочить под навес за дровами, но Арся меня осадил:

— Я сам.

Вернулся повеселевший. Сказал:

— А этот инструктор ничё. И как его раньше наша контора не засекла? Через час банька поспеет. Эх, помню, как в мореходке на помывку водили строем. Рота за ротой, направляющие с флажками на перекрёстках. А обеспечивающий офицер плюётся и говорит: "Я был командиром боевого корабля. А теперь я кто? — дежурный по бане! Тьфу, мать твою так!" Ты, кстати, что заканчивал?

— Макаровку.

— Макаровку?! Она ж по гражданскому ведомству! А в армию как загремел?

— Как все разгильдяи, после очередного залёта. На кафедре ВМП грозились лишить звания. А после диплома поставили перед выбором: либо рядовым необученным по призыву, либо момлеем в Балтийск. В общем, по личному желанию капраза Мадаева.

— Это его прозвали Конём?

— Угу.

— Редкая сволочь. Даже у нас во ВВМУРЭ были наслышаны, как вы ему на дом ежегодно выписывали журнал "Коневодство", а в вестибюле вывешивали объявление: "Желающим заниматься в секции конного спорта, обращаться на кафедру ВМП, к капитану первого ранга Мадаеву". Смешно. А у меня всё наоборот. С детства мечтал стать военным, а после "Поповки" ни дня под погонами не ходил. Призвали в МАИ изучать структуру и свойства времени.

— И как?

— С переменным успехом.

— Наслышаны мы об этих "успехах"! — с сарказмом сказал я. — Если верить Игорю Прокопенко, которого мы с супругой часто смотрели по "Хрен-тиви", то в 1988 году вам удалось переместить муху на какую-то долю секунды в прошлое, где она благополучно и сдохла.

— Тебе это о чём-нибудь говорит? — со скучающей сухотцой в голосе отозвался Арсений. — Нет? Тогда я тебя немного поправлю. Во-первых, не муху, а мышь, а во-вторых, не на "какую-то долю", а ровно на две!

— В чём разница?

— В энергозатратах. Ты вот, к примеру, сможешь согнуть эту вот, кочергу?

— Если не жалко...

— Значит, говоришь, сможешь? А если вот здесь, с краешку, я кусочек болгаркой смахну, чтоб ногтями не уцепить, согнёшь? То-то! Вот так же и время: чем меньше его цифровое значение и уже пространство, тем тяжелей сдвиг. А на больших величинах оно и само гнётся, только толкни...

Мне было интересно. Так интересно, что я больше не жалел о подписанном контракте, волей которого оказался в этом медвежьем

углу. Сиди казалось и слушай. Но как у Бугра свербит в интересном месте, когда он на пьяную голову видит начальство, так и у меня, если вспомнится анекдот, что называется, в тему. Поистине люди рабы своих недостатков, особенно мы с Бугром. И я не преминул рассказать любимую байку начштаба дивизиона, капитана второго ранга Алгашева, которою он задалбывал своих подчинённых: "Я вам прочту лекцию о связи места и времени, а кто не поймёт, будет копать яму от забора и до отбоя".

К счастью, Арсений этого анекдота раньше не слышал и ржал, как приговорённый к смерти от смеха. Мы были уже не начальник и подчинённый, а типа свои. Люди, топтавшие "гадами" Невский проспект в одну и ту же эпоху, всегда находят общих знакомых и общий язык. Он тоже мне рассказал пару курсантский баек, потом погрустнел:

— Перемещение в прошлое гарантирует попадание в любое ранее состоявшееся событие, кроме своей молодости. Не будет уже той незапятнанной полноты чувств, чистоты отношений, верности делу. Время непостоянно, неоднородно и многомерно. Оно может прерываться, течь в будущее и прошлое, где кажущаяся прочность мгновения всего лишь скользящая точка линии перехода из твоего настоящего в многовариантное будущее. Умом понимаешь, что это так, а мысли дурные всё равно в голову лезут. Нахлебаешься в отпуске жизненной мутоты... И так иногда хочется выкрасть свою Альку, сунуть в двухместную раскладушку, отмотать в обратную сторону годочков под сорок, грохнуть в Санкт-Петербурге какого-нибудь видного деятеля и вместе с женой уйти в параллель. Только она мне потом будет до смерти плешь проедать: а дети, а внуки?! Нет, Миша, прожитая жизнь это вериги. И будут они греметь на тебе, в какое бы время ты ни попал. О-хо-хо... — Хозяин заимки вздохнул, перебросил валенки через лавку. Опершись на моё плечо, медленно встал. — Закурить, что ли? Ты как?

— С дорогой душой!

— Ну, щас...

С куревом у нас получился конфуз. Кто ж знал, что инструктаж так надолго затянется? Мы как последние лохи выскочили из купе, совсем позабыв о хлебе насущном. Даже Тэтэ, таскавший кисет в кармане и расстававшийся с ним только снимая штаны, на этот раз себе изменил. Бросил на стол, рядом с только что прослюнявленной самокруткой.

Табачное голодание, оно ведь сродни кислородному. Слышишь в пол уха, думаешь не о том, с вопросом запаздываешь. До сих пор не узнал, что за слово такое "непись", почему оно к нам прилипло и вообще... куда нас, блин, занесло? Неужели действительно в самое настоящее прошлое?!

Я ещё раз глянул на календарь. Типография товарищества И.Д. Сытина. Москва. Цена 5 копеек. Бумага плотная, чистая. Будто бы весь тираж отпечатан только вчера. Похоже, что настоящее... Ни на коробке из-под обуви "Скороходъ", ни на числиннике железные скрепки даже не заржавели.

Ждал я Арсения долго. Минуты, наверное, три. Готов был ему поклониться за щепотку завалящего табака. А что ещё могут курить в таком медвежьем углу? Услышав "А ну, зацени!", обернулся без искры в глазах, но тот час же исправился:

— Ни фига!!!

Это был "Беломорканал" 2-й Ленинградской табачной фабрики имени Урицкого. Тот самый, по двадцать две копейки за пачку. Не "триппер два яйца", а самый что ни на есть настоящий, с круглым логотипом на обороте, ГОСТ 1505-48. Знатоки утверждали, что он потерял во вкусе, когда в папиросы и сигареты начали добавлять кубинский табак.

Выверенным движением, Арсений чуть надорвал уголок пачки, аккуратно отсёк лишнее и выбил из образовавшегося квадрата две папиросы. Задумался, разминая свою.

Прикурили от уголька. У печки или костра, грех пользоваться левым огнём.

— Откуда дровишки? — затянувшись, спросил я.

— От Ленинградского пищепрома, — отшутился Арсений.

— Это понятно, а где покупал?

— Тебе расскажи, не поверишь.

— А вдруг?

— Тогда докури, поперхнёшься...

Какая же классная вещь "Беломор"! Не гаснет во время беседы, если вовремя не успел затянуться. Натуральный продукт! На швах папиросной бумаги нет ни малейших признаков клея. И печка в заимке будто бы сделана по заказу курилищика. Поддувало выше чем топка, где-то на уровне глаз. Сел на скамеечку и кури.

Бросив в огонь измятые бумажные гильзы, Арсений, не глядя, протянул мне початую пачку:

— Заначь для себя. Надумаешь угостить дровосеков, проследи, чтоб на открытом воздухе не курили. Упаси Господь, кто увидит! Я ведь для местных кержак, а стало быть, старовер. Нельзя ни мне, ни гостям табачищем дьявола тешить...

Он долго рассказывал о тяготах своих и лишениях, связанных со своей вредной привычкой и местной деревенский диаспорой:

— Настолько, Мишаня, ушлый народ, что скрадывают зверя по запаху. Я ведь, из-за них сволочей весь стратегический запас табака в прошлом храню. Гоняю бедную раскладушку почём зря. А вот с запахом изо рта, просто беда. Бывает, нагрянут соседи с неурочным визитом, приходится сказываться больным. Неписю хату спалить, что пятака оседлать...

Тут я и вбил в эту грустную сагу заранее заготовленный клин о вьетнамском бальзаме "Звёздочка" — сдал на корню проверенный практикой эксклюзив от Слепой Лошади:

— Если водочный выхлоп гасит на раз, и с этой бедой сладит, можешь не сомневаться!

Нет, это не передать как я Арсению удружил! Пару минут назад я был для него Мишаней, ненавязчивым собеседником, с которым приятно поговорить, а стал в одночасье чуть ли ни родным братом.

— Ну что, рассказать, где я этот "Беломор" покупал?

— Валяй, если не жалко сдавать такие места.

— Места эти, Миша, должны быть знакомыми и тебе. Только не каждый сможет мотнуться из этой заимки в работающий буфет кинотеатра "Вулкан". Надо сначала выучить расписание.

— На лыжах, — съехидничал я, — или, как в старину, на лихой раскладушке?

— Смеёшься? А нет бы, послушать. Старослужащие дурного не посоветуют. Самому ведь, скоро придётся по самоволкам ходить. Мне что? Кури свой эрзац табак, если на большее ума не хватает...

— Ладно, Арся, не обижайся...

— Не, а чё ты как маленький? Я тебе дело сказал. В Питере, как и во всех больших городах, проще всего материализоваться ночью, когда трудовой народ отдыхает. А если в военно-морской форме, то вообще без проблем. Вынырнул в тёмной арке, на фоне стены и не заметит никто. А если заметит, мало ли? Поссать забегал морячок.

Но с другой стороны, магазины уже не работают, в забегаловке на вокзале стопудово дежурит патруль. Они и до столба докопаются: "Кто такой, из какого училища? А ну, предъяви курсантский билет, увольнительную записку..."

Арсений рассказывал самозабвенно, образно, живо. Прикрыв глаза, я будто бы шёл за ним по пятам по зимнему Питеру моей юности. Вот свадебное ателье, где работала Надька Московская, которую я называл сначала "Столичной", потом "Аперетивом". Чуть дальше, отрезая от Невского площадь Восстания, выдавался чуть влево магазин "Военторг". Там курсанты всегда покупали настоящие кожаные ремни вместо кожзама, выданного каптёром.

Всё так. Только насчёт патруля Арся сгустил. В плане свободы "Макаровцы", были вольными птицами. Милиция нас не трогала, думали что военные. Точно так же считали кондукторы трамваев, автобусов и троллейбусов, обеспечивая нам бесплатный проезд. А вояки... они нас чуяли издали по запаху свежего пива. Презирали, завидовали, но даже не делали замечаний...

— Кинотеатр это моя фишка, — передавал опыт Арсений. — Надёжно и быстро. Материализуешься в зрительном зале, в самом конце фильма. Сам понимаешь, дневной сеанс. А если мультяшки, это вообще здорово! Детки с родителями сидят в первых рядах. От экрана взгляда не оторвут потому, что там кульминация. Если кто-то и затешется позади, то разве что влюблённая парочка, которой больше негде потрахаться. Этим тоже, сам понимаешь, не до тебя. Самих бы никто не увидел. Дальше проще: улица, касса, билет на последний ряд — и жди себе следующего сеанса. Хочешь, закупись в магазине или киоске Союзпечать. Только, Мишаня, не жадничай. Мы в своё время испытывали прототип раскладушки с разомкнутой схемой. Замеряли её подъемную силу. Не знаю как сейчас, в ТТД заглядывать не положено, но в конце девяностых она показала два с половиной процента плюс-минус коэффициент трансформации. А это уже плавающие цифры. Короче, чтоб было надёжно, ты больше десяти пачек не покупай, не то прогоришь. Советские денежки на аукционах постепенно стремятся к доллару...

Потом мы с хозяином ещё разок закурили, каждый из своей пачки и я, наконец, вставил давно наболевший вопрос про неписей:

что это, типа, такое?

— Неигровой персонаж, — сухо ответил он.

— А если подробней?

— У-у-у!!! — Бедному мужику стало настолько не в жилу, что он поскучнел. — Ты, Миша, даже не представляешь, как это долго рассказывать! В компьютерные игры приходилось поигрывать?

— А как же! "Блицкриг" мой конёк!

— Не, это не то. Но вот тебе вопрос на стратегию: что ты видел в окне перед тем, как выйти из поезда?

— Железнодорожный вокзал.

— А где мы сейчас курим?

— В заимке, около печки.

— Вот! Если поверишь мне на слово, то ровно два года назад на месте моей раскладушки медведь зимовал. Я у него под сракой сейчас папиросы храню. А не поверишь, можем сходить, убедиться.

— Не надо! — осадил его я, увидев, что Арся поднимается на ноги. — Вводную я вкурил.

— А коли вкурил, жду от тебя концепцию. Ты реальность, и я реальность. Медведь тоже дышит, хоть шкура его валяется у тебя под ногами. В чём фокус, Мишаня? А ну, напрягись, сформулируй универсальный закон!

Я честно напрягся, но через пару минут понял, что посрамлён. Цепи моих рассуждений рвались на ближайшем звене, ибо ни в чём из услышанного, не было системы и логики.

Представим, что я в прошлом, на дворе 1915-й год, и это моё настоящее. А где, в таком случае, то прошлое, которое было вчера?

Отпечаталось в памяти и стало далёким будущем, или растворилось во времени и где-то там существует само по себе?

И тут мне отчётливо вспомнилось, как молился хозяин заимки. Что говорил, обращаясь... нет, не к иконостасу... а, скорее всего, к тому, кто должен был его слышать в том самом далёком будущем, из которого все мы здесь. Запинаясь и путаясь, я озвучил Арсению самую безумную версию, которая вспышкой молнии пронзила мою башку:

— Мне кажется, прошлое, настоящее и самое далёкое будущее на нашей Земле происходят одновременно.

— Смело! — одобрил Арсений, — Мы с Вадимом четыре года репы чесали перед тем как прийти к выводу, что время не свойство материи, а среда, в которой она существует.

— Как это не свойство?! — запротестовал я. — А что же тогда износ механизмов?

— Один из параметров времени, отличающийся от момента ввода в эксплуатацию того самого механизма на энное количество единиц, — голос моего собеседника опять поскучнел. — Так-то, Мишаня. Я ведь, предупреждал, как всё это долго рассказывать. Ты не поверил, а зря. Чем дальше мы продвигаемся к сути понятия непись, тем беспощадней нас с тобою относит в многовариантное будущее, где "а" — я тебя посылаю и "б" — опять излагаю сухую формулировку, ты задаёшь кучу попутных вопросов, и я тебя опять посылаю. Это один из моментов, над которыми время не властно.

— Понял! — я встал и набросил на пиджак епанчу, пропахшую дымом и псиной.

— Обиделся! — усмехнулся Арсений. — Или ты по делам?

— Схожу, мужиков табачком угощу. Прослежу, чтоб курили у каменки.

— Шапку мою возьми! — прозвучало вослед. — Если банька вот-вот поспеет, десантника с докладом пришлёшь. Приготовлю вам сменку. Да, пусть заодно ружья казённые сдаст!

— Есть! — отчеканил я, утопая в хозяйском треухе. Толкнул было дверь, но вспомнил ночные галлюцинации и ещё раз спросил. — Слушай, а так бывает, чтобы Бугор резко помолодел?

— Это ты про снайпера, или десантника?

— И про себя тоже.

— Быва-а-ает, — Арсений, зевнул и перекрестил рот, — если вас покупал третий отдел, у них и не такое бывает!

* * *

Ружья стояли в сенях, справа от двери, что с хитрым потаем. Здесь же, на кованом квадратном гвозде висел патронташ. Бугор собирал поленья в охапку, относил их по натоптанной широкой тропе туда, откуда уже отчётливо тянуло дымком. Парнокопытный орудовал колуном. Из-под распахнутой настежь дарханки жидкими струями пробивался парок.

— Все вдруг! — скомандовал я, — противолодочным зигзагом за мной!

Было наверно в моих словах что-то особенное: изюминка или второе дно. "Трудовые резервы" обошлись без "а чё?", "а зачем?" и выстроились в кильватер. Сашка был в самопальном войлочном колпаке, сидевшем на его голове как феска на подвыпившем турке.

С другой стороны заимки вольготно, размашисто простирался хозяйственный двор. В нём скрадывались высота и объём. Зарод золотистого сена в два с лишним моих роста выглядел заурядной копёшкой, а несколько добротных построек — вообще собачьими будками. От тесаной коновязи уходил сквозь ворота поскотины и терялся в тайге стремительный санный след.

Банька стояла на берегу ручейка. С порога постройки до самого среза воды спускался пологий помост. Я не стал на него наступать, обошёл. Сквозь проплешины снега желтела фактура дерева. Было видно, что доски не раз скоблили ножом и драили щёлоком. Такие вот, галюны.

— Ну что там? — спросил Тэтэ, прикрыв за собой дверь.

— "Беломор"! — провозгласил я и выставил пачку на чурбак перед каменкой. Так, чтобы все увидели цифру 14.

— Я думали что-то серьёзное, — хмыкнул Бугор и потянулся за папиросой.

Парнокопытный в два пыха прикурил от лучины, поднёс огонёк нам — эка, мол, невидаль...

Наверное, сговорились, пока топали впереди.

— Есть и серьёзное, — искренне обиделся я. — Мне только что предложили принять дела и остаться здесь, на заимке. Не навсегда, но надолго. Пока с испытательным сроком.

— А мы?! — возвопил сиротеющий партизанский отряд.

— По штатному расписанию не положено!

Подбросил, что называется, поленьев в огонь во всех смыслах этого изречения.

Над уютом парилки нависла тяжкая пауза. В недрах открытой топки громко стреляли дрова. Булыги на каменке были горячими, но до каления их ещё греть и греть. Слюна не шипела, а медленно испарялась.

Баня, как говорится, и в Африке баня, но эта отличалась от всех, в которых мне когда-либо доводилось отведать парку. Не было здесь ни бочки на двести литров, ни вёдер, ни тазиков. Из железа лишь кочерга, совок, кованые щипцы с длинными ручками. Нет, вру, были ещё обручи на этих... как его? — вспомнил! — на деревянных ушатах.

— Ты хоть, Профессор, узнал, в какие края нас занесло? — с деланным равнодушием поинтересовался Бугор.

— А как же, в первую очередь! Смотрел на контурной карте. Это на лапоть от Карталы, да в паре до Петропавловска. Примерно посередине. Местечко зовётся Берег Моржового Хрена. Вот у него и спроси.

— И спрошу! Я в тёмную не подписывался! Сейчас же схожу и спрошу!

— Сядь! — взвился Парнокопытный, — не отсвечивай! Твоё дело не спрашивать, а служить. Я, мужики, знаю не больше вашего, но скажу: даст бог, отбатрачу контракт, и Митькой меня звать. Не нравится мне, когда глюки бывают на трезвую голову...

Вот это метаморфоза! Что это с ними?! Минуту назад казалось, что Сашка с Терентием на заимке в охотку. Из ружей палили влёт, колуном ухали, только держись, аж иконы подпрыгивали. А у них тут оказывается тонкий душевный порыв: к маме хочу! Нет, пора раскрывать карты:

— Это не глюк, мужики. Если верить старику Двоедану, мы с вами попали в самое натуральное прошлое. Причём не случайно, а целенаправленно, и с какой-то конкретной целью. Можете мне не верить, но сейчас на дворе тысяча девятьсот тринадцатый год.

— Шутишь, что ли?! — подпрыгнул Бугор.

— Брось ты, Сашка, прикидываться серым походным сидором, — сплюнул Парнокопытный. — Не ты ль говорил, что патроны от Фон-Гилленшмидта лучше чем "Магнум", "Тайга" и "Селена", а "Тулка" из позапрошлого века даст сто очков вперёд современному гладкостволу? Скажи как охотник охотнику, разве когда бывало, чтобы столь старый боеприпас не дал ни одной осечки?

— Нет, не бывало.

— Значит, что?

— Значит, хрен его знает! — как обычно, заегозил Бугор. — Только Профессор тут всё равно неправ: менять коллектив на место у тёплой печки это не по-кентовски.

— А кто говорит, что прав? — поддакнул Терентий Тихонович.

Глянув поочерёдно в их потускневшие лица, я понял, что в этом вопросе тоже пора убрать многоточие:

— Я разве кому-нибудь говорил, что согласился? Моряки своих не сдают.

Глава 4. Непись и несраль — братья вовек

После бани, как водится в приличных домах, мы пили настойку из рюмок бахметьевского завода. Арсений из именной, хозяйской, мы из безликих, так называемых, "гостевых". Настойка напоминала терпкий компот с запахом хвои, но очень приятна на вкус. Не знаю как остальных, а меня мал-мал забрало. На столе свистел самовар. Хозяин ставил на стол деревянные плошки с лесными заедками, а Бугор доставал его вопросами на засыпку. Так докопался, будто его конктетно интересовало, почему старорежимный каптёр выдал нам сначала бэу, а после помывки всё новое: подштанники, вязаные носки и рубахи из белёной холстины.

Тот сказал, что по уставу положено.

— Э, нет, — не унимался Бугор. — Я устав наизусть знаю, что внутренний что строевой. И по параграфам, и вразброс. Три месяца после учебки постигал эту науку от отбоя и до полуночи. По уставу положено новобранцев сначала стричь, а потом вести на помывку в том самом нижнем белье, в котором они призваны.

— Устав, говоришь, выучил? — удивился Арсений. — Ну-ка представился по уставу!

— Старший сержант Черкашин!

— Вольно, садись. Теперь, старший сержант, представь, что на секретный объект Минобороны коим является эта заимка, налетают

злые хунхузы с целью банального грабежа и множат на ноль весь личный состав. Возбуждено уголовное дело. Следствие ведётся не каким-то хреном с бугра, а дотошным криминалистом из элиты российского сыска вроде Кошко, дай ему бог терпения и здоровья. И что, как ты мыслишь, он отразит в протоколе после осмотра того, что осталось от старшего сержанта Черкашина? Труп был одет... продолжай: трусы "мейд ин Узбекистан", синтетические носки, тапки на микропорке...

— Так вот оно почему не стреляло!

— Но что бы Аркадий Францевич в том протоколе ни сочинил, — чеканил слова "каптёр" пропуская мимо ушей возглас Терентия, — ещё до его подписания понятыми, округу возьмёт под контроль особый отдел жандармерии, и секретный объект, на который были потрачены средства российских налогоплательщиков, больше уже не будет действующей боевой единицей.

Оставив, как он думал, краснеть "не какого-то хрена с бугра", разгорячённый Арсений взялся снимать шкуру с подавшего голос Парнокопытного:

— Теперь расскажу, почему оно не стреляло. Я вам что, ружья с патронами по своей дурости выдал? Палите, мол, хлопцы в белый свет как в копеечку, государство у нас богатое и не умеет считать.

Нет, братцы мои, всё учтёно! Дурной человек никогда не подастся в ту сторону, где много и часто стреляют.

— А можно, — не сдавался Бугор, — ещё один последний вопрос?

— Можно, — милостиво согласился Арсений, — только учти: новый устав кое-кто ещё как следует, не изучил.

— Если бы злые хунхузы налетели на секретный объект, когда мы бежали от поезда до заимки?

— Не налетели бы!

— Почему? Им это не положено по уставу, или же, по какой-то другой причине?

Вот честное слово, мне было ни капли не жаль своего нового друга. Сам виноват. Нехрен было этому алкашу наливать. Достал уже всех!

— А потому, — Арсений закрутил шеей, будто бы сдавленной тесным воротничком, — а потому, старший сержант Черкашин, что не было тогда не поезда ни заимки, а было вэ-пэ-эл-эл.

— Шо?! — В один голос воскликнули мы.

— Временное поле локальной локации, — пояснил Арсений и вдруг, обратился в слух, приник взглядом к иконам.

Насколько я понял, там ему что-то втолковывали, а он отвечал либо "да", либо "так". Типа того что "понял, рассказывай дальше". Судя по спокойному взгляду, ничего страшного ещё не случилось, но придётся посуетиться.

На всякий случай я встал и со словами "Атас, хунхузы!" пошёл одеваться. Неписи с шумом посыпались из-за стола и обгоняя меня, кинулись к ружьям. Бугор не удержал патронташ, грохнул его об пол, присел чтобы поднять, Терёха, не разобравшись, коленкой его сходу под зад! Ох, не хочется мужиками, чтоб Аркадий Францевич их трупы осматривал!

И смех, и грех! Пошутил, называется. Думал, хозяин вставит сейчас пистон за моё самоуправство. Нет, обошлось, поправил Арся очки, благосклонно кивнул и сказал:

— Всё верно. Боевая тревога.

Задача была простой и понятной. По известному нам большаку на базу возвращался Стратег с неким полезным грузом. За ним, как это бывает в боевиках, гнались вооружённые люди (не хунхузы, а "ещё хуже"), с известною целью отбить этот самый полезный груз. Нам надлежало посеять в рядах преследователей хаос и панику, но (упаси Господь!) никого не убить. Иначе тот самый полезный груз сразу утратит свою полезность.

— Стрелять только по лошадям! — несколько раз предупредил Арсений.

Я, помнится, предложил пожертвовать хозяйскими дровнями. Нафигачить в них сена и, вчетвером, потихоньку, дотолкать их до места засады. А как только проскочит Стратег, выкатить на дорогу, сначала использовать в качестве баррикады, а потом подпалить.

— Выкинь из головы, — отрезал Парнокопытный. — Сено они с собой привезут, зря только вымотаемся. Ты бы, Двоедан, уточнил когда наших с поклажей ждать?

— Если ничего не случится, то минут через сорок.

— Сколько тех, что хуже хунхузов?

— Всего восемь рыл. Вместе с возницами, на санях.

— Дома керосин есть?

— В лампе, на донышке. Можно сказать, что нет.

— А самогон?

— Этого валом.

— Сколько?! — встрепенулся Бугор.

Арсений пропустил этот возглас мимо ушей, будто не слышал. Сразу понял, что у снайпера-инструктора и опыта больше и сам он мужик, в отличие от Сашки, серьёзный.

— На коктейль Молотова пойдёт?

Именно за такие исчерпывающие вопросы преподы по тактико-специальной подготовке, не глядя, ставят зачёт! Главное ясно как божий день, а в частностях разобраться нетрудно.

— Не, ну в натуре? Что, трудно ответить? — не спускал флага Черкашин. — Я же не выпить прошу!

— На коктейль?! — опять игнорируя сопливых, засомневался Арсений. — Брал, пока синим горит. А как оно будет на деле, это вопрос. Надо проверить. Ни разу коктейлем не пользовался. Сейчас принесу...

Сашка совсем было сник, но строгий Двоедан смилостивился. Повернулся к нему и сказал, тщательно выговаривая каждое слово:

— Три гарнеца, штоф и косушка.

— Чи-во-о?! — округлился глазами Бугор.

— Не "чиво", а за мной! Поможешь. Переливать будем...

* * *

Гарнец мне увидеть не довелось, а вот насчёт косушки могу рассказать, если кому интересно. Это бутылка из белого стекла со светло-коричневой этикеткой. Буковки на ней простенькие, без офсетных изысков в виде снопов пшеницы. Сверху двуглавый орёл больше похожий на штамп ликёро-водочного завода, чуть ниже: "Казённое вино, 1/40 ведра, крепость 40%". Дальше как в кассе: цена отдельно вина -17 ½ к. и посуды — 4 к. Под горизонтальной чертой итого: 21 ½ к. На морской выпуклый глаз, меньше чем треть литра. Это ж страшно представить, какое у них ведро!

Я потом у Бугра спрашивал, довелось ли ему лизнуть? Куда там! Все одно, что пожар тушили! Один только Парнокопытный был спокоен и подчёркнуто строг. Будто я, как при старом режиме, числился у него в денщиках. То ему самогонку в ложке зажги, то в печку чуток плесни, а их благородие со стороны поглядят. Не зря говорят, если хочешь оценить друга, сделай его начальником над собой. Нет, я конечно же, понимал, что в предстоящем деле от меня будет мизерный толк. Только зачем это подчёркивать?

— Одна нога здесь, другая там! Слетай-ка, Профессор, в сени. Ты с Бугром одного роста. Подбери ему лыжи, чтоб человек время не терял.

Ага! Я, значит, не человек!

Обиделся, вышел вон. Там темень! Дует сквозь щели. Спички гаснут одна за другой. На ощупь добрался до двери, открыл, подпёр чурбачком. Только тогда в полумраке лыжи нашёл. Взял все четыре пары. Вынес их под навес, чтоб потом в сенях толпой не толкаться. Стою, подбираю: от земли до кончиков пальцев — оптимальный размер. Отец меня, помню, учил этой премудрости.

Красиво кругом! Солнце за соснами тонет, окрашивает пейзаж в боевые цвета, позёмка гонит по насту розоватую пыль. Как сказал неизвестный автор известных песен, "нет в России захолустья, есть в России свет и тишь".

Только на душе неспокойно. Вот, думаю, лажанулся Арсений! Всю одежду сменил, а спички балабановские оставил. Они у нас из одной упаковки, в Краснодаре на сдачу дали. Аркадий Францевич с ума сойдёт, составляя свой протокол: "ГОСТ 1820-2001", не иначе шпионский шифр. Надо будет другу сказать, чтоб в следующий раз был внимательней.

Куда там! Выскочили из сеней! Глаза у Терёхи далеко-далеко, а Сашка ругается на ходу:

— Как сам?! Мы, разведрота! Мы ваш спецназ, мать-перемать, через колено!

— Да тише же ты! — успокаивает хозяин. — Сказал вдвоём, значит, пойдёте вдвоём.

Картина ещё та. Будто сельские парубки собирались в деревню на посиделки, а дед самогонщик их наставляет, как им сподручней выйти через лесок на околицу.

И пошли они с места в карьер, наперегонки, чтоб доказать, кто из них круче. Почти до опушки я видел их спины, а потом будто бы растворились. Наверное, накинули на себя белые простыни...

* * *

Мы с начаьством утаптывали снег возле того места, где будет стоять вагон, когда раздались первые выстрелы. Далеко, близко ли, мог бы сказать только таёжник. Снег скрадывает расстояния.

— Жаканами хреначат, — отозвался Арсений, — раскладушку не повредили бы, ироды! Ого! А вот и моя "тулка"! Не замочил бы ненароком кого... ну, Стратег! Если сегодня не подговняет, я ему всё прощу!

Мне казалось, погоня ещё далеко, когда над вершинами сосен неистово полыхнуло. Будто солнце, обронив что-то ценное по пути, кинулось недавней пропажи и метнулось назад, по своим горячим следам. И сразу же началась канонада — бездумная лихорадочная

стрельба под безумное ржание лошадей.

— И как это контора инструктора раньше не засекла? — ещё раз удивился Арсений. — Толковый мужик: сам придумал — сам сделал.

Будто бы отвечая на этот вопрос, громыхнул ещё один выстрел и всё стихло. Минут через пять, опушку прорезал ядовито-зелёный свет. Стелясь над сугробами, заметался туда-сюда и неожиданно выскочил на открытый взгляду большак. Если бы не сани, не пара лошадей впереди, я бы наверно подумал, что это летающая тарелка.

Добротные деревенские дровни будто отталкивались от снежного наста насыщенным коронарным свечением, которое (электрика не обманешь) бывает при коротышах на высоковольтной линии...

— Эй, неписи! — прорезался за спиной голос Проводника. — Что стоим, почему курим? Где третий? Портал, я что ли, буду за вас открывать?!

— Я те, бля, щас дам, — вкрадчивым тоном отозвался Арсений и вдруг громыхнул. — Карась уев, салага грёбаный, а ну... в тапках на выход!

— Петрович, ты чё, Петрович?! — заегозил тот.

— Я сказал, в тапках!!!

Из троицы несралей самым говнистым был Проводник. Эдакий плохишок с изощрённым умом. Кто кроме него смог бы додуматься выпустить нас на мороз чуть ли ни босиком?! И других поводов для злорадства мне хватало с избытком. Поэтому я отвернулся. Зачем потрясать эмоциями в лицо человеку, от которого мы, неписи, ещё долго будем зависеть?

А кони несли! Опадая с копыт, кудрявился снег, волшебный и невесомый, с нездешним зеленоватым окрасом. И не было у меня видеокамеры, чтобы запечатлеть миг между прошлым и будущим, имя которому вэ-пэ-эл-эл.

— Петрович, — крикнул Стратег, — принимай аппарат... гля, а чё это вы тут играете в моржей?

Но тот даже не обернулся. Ещё бы! Ему интереснее показать, кто в доме хозяин. А такие хреновины он по четыре раза на дню встречает и провожает. Это мне в новинку и невдомёк, почему она при таком силовом поле током не бьётся? А ведь должна...

Только хотел спросить, тут сзади меня под коленки что-то как толканёт! Еле успел отскочить. Оглянулся, а то портал. Не тот, что вы подумали, а грузовой. Выползла снизу вагона технологическая площадка с разъёмами, штекерами и нишей для домовины, которую только что доставил Стратег. Не знаю, как точнее назвать, больно уж она смахивала на гроб, покрытый плотной попоной. Свет сквозь неё пробивался наружу только в местах подпорченных жаканами. А снизу где сани как решето, там вообще лужа без берегов.

— Теперь ты, — отчехвостив Проводника, начальство взялось за Стратега. — Где Док?

Герой дня смешался, заегозил взглядом. Элементарный вопрос поставил его в тупик. Блудливые пальчики пробежались от пояса к горлу и зацепились за верхнюю пуговицу богатой купеческой шубы с бобровым воротником шалью.

— Повторяю вопрос, — поскучнел голосом Двоедан, — Где Док? Почему не отметился на заимке? А заодно расскажи, откуда у тебя шуба, если ты уезжал в тулупе?

Старший несраль молчал, продолжая играть в партизана, пока Арсению это не надоело.

— Значит так Саня, — сказал он тихо, но веско, — или мы, в присутствии понятых, проверим сейчас содержимое раскладушки на предмет того, что в ней не должно быть, или ты мне расскажешь что, где и когда.

Начальство уединилось в вагоне, оставив "полезный груз" на нашей с Проводником совести. Мы пробовали его приподнять — куда там, килограммов под сто пятьдесят! Я свою сторону от саней ещё отрывал, а несралю мощи не хватало. Вся дурь у него в голове. Попона в сторону сбилась, смотрю, а на шильдике логотип. Такой, как я видел в кабинете Грача. И надпись знакомая "Раскладушка-СН". Спросил у Проводника, что это "СН" означает, а он не лучше моего знает. Для проформы подумал и предположил:

— Наверно, "спокойной ночи".

А что? В духе наших вояк. Может быть вполне...

Доктор приехал по зимнику со стороны деревни. Даже не стал распрягать лошадей. Бросил телегу у коновязи. Дальше добирался пешком. Мне кажется, он догадывался, что Двоедан не в себе, или каким-то образом это знал. На раскладушку он даже не посмотрел. Меня отодвинул плечиком, что-то шепнул на ухо Проводнику и молодецки запрыгнул в тамбур, плотно закрыв за собой дверь.

Что там, в вагоне, судили-рядили, я потом догадался. Вышли все трое с умиротворёнными лицами. Стоят, перешучиваются. Мы с Арсей тешимся "Беломором", несрали нюхают свой табачок. Тут спаренный выстрел "ба-бах!!!" Стратег аж присел.

— Слышь, — говорит, — Арсений Петрович, я тебя за делами всё забываю спросить: ты что, из конторы группу спецназа вызвал?

Тот усмехнулся:

— Нет, Саня, домашними средствами обошлись.

— Кто ж это там у тебя даёт супостату просраться?

— Как кто? Блатники...

Смотрю, даже Доктор проникся:

— Давай, мужики, пока вчетвером, быстренько, по-стахановски раскладушку на место определим?

Сделали на раз-два. Тяжёлая падла, и внутри что-то непонятное булькает. Так-то не слышно, но пальцами чувствуется даже сквозь рукавицы. Арсений не удержался и высказал своё "фэ":

— Ну, вы и набухали, волки!

Стратег занервничал, принялся в чем-то оправдываться, но тот будто не слышал. Толкнул меня локтем: "Отойдём. Разговор есть", — и в сторону хозяйственного двора прогулочным шагом.

Я за ним. Тоже вопросы вертятся на языке. Интересно же знать, что там набухали несрали в эту самую "Раскладушку-СН".

Тот сначала отнекивался, потом типа пошутил:

— Хошь верь, хошь не верь. Человек там, американец. Охотник за царскими золотыми червонцами. Вернее, не сам человек, а... как бы точнее выразиться... его виртуальный двойник. Ну... типа того что душа, только что во плоти.

— Да ну нах! Так не бывает!

— Опять двадцать пять! — Арсений остановился. — Я же тебе рассказывал, как в доперестроечный Питер за "Беломором" ходил?!

— Ну?

— Что ну?! — вот так же и он. Только уже не за папиросами, а золотишком. Продвинутый мужичок. В местных реалиях, как рыба в воде и люди его не хуже. Знают, что надо искать и конкретно где. Третью локацию создают в зоне моей ответственности. Работают под хунхузов, только ещё наглей. А что ты им сделаешь? — валишь одного, а пропадают все, чтоб через пару дней вернуться опять.

— Как это пропадают?

— А так. Программа у них такая. Дематериализуются сразу и все. Поэтому первый раз у наших спецназовцев получился облом. Приходят, докладывают: часовому скрутили вязы, ещё двух в сенях положили. В горницу ворвались вязать старшего супостата, а он, падла, побледнел и растаял вместе с одёжой. Только следы на полу, да царский червонец, завёрнутый в тряпочку. Это всё, что осталось у нас в активе. В сенях потом два жакана нашли горячих ещё, а там где лежал часовой, вообще пусто. Вернулись ни с чем...

Я шёл и скрипел мозгами. Сопоставлял информацию с тем, что недавно слышал на инструктаже. Так вот почему Кержак разрешил стрелять только по лошадям! Ни фига себе спецоперация! По моим мужикам, значит, можно шмалять только влёт, по пиндосам ни-ни!

Справились курилки, не подвели. Надо будет с получки накрыть им поляну...

И так я проникся-расчувствовался, что сам не заметил, как стал рассуждать вслух:

— Непонятки какие-то с этим американцем. Не стоит то золото стольких телодвижений. Поезд с вагонами гнать через всю страну, задействовать группу спецназа...

— Три поезда, три группы, — поправил меня Двоедан и я тоже для себя уточнил, что поляна должна быть большой. — Ты прав, не простой это американец, если для его изоляции в рекордные сроки сконструировали эссенцию и создали третий отдел. Много к нему будет вопросов не только у нашего руководства.

— Эссенция это что?

— Мобильная раскладушка, ты видел. Без неё и сегодня хрен бы чего вышло. Спецы в прошлый раз сработали не хуже Стратега с нашими мужиками. Внедрились в локацию под видом приезжих неписей... тьфу, блин, я кажется опять забрёл не туда. С упряжью управляться умеешь?

— Видел в детстве со стороны.

— Ничего, в учебке научат. Иди пока в горницу. Пару поленьев в топку подкинь.

Обиделся я:

— Ты, Арся, меня за тупого держишь. А я, между прочим, на красный диплом шёл. Не хочешь про неписей, хотя бы скажи, что такое локация?

— Да всё что угодно! От квадратного метра, на котором стоит человек, до бескрайней степи; и от собачьей будки до мегаполиса. Всё зависит от суммы задач, которые способен решать конкретный

суперкомпьютер и квалификации разработчика. По сути своей это жизненное, или игровое пространство для виртуальных разумных сущностей, в котором они живут под защитой программы. Те же, кого программа не в силах учесть, классифицировать, а тем более защитить, и называются неписями. Понял, нет? — Арсений окинул меня скептическим взглядом и сделал отмашку рукой. — Вижу, что ни фига ты, Мишаня, не понял! Ладно, иди, не мешай, а то горницу выстудим...

* * *

Из услышанного, я понял самое главное: если для Арси Бугор и Тэтэ "наши", значит, наша команда неписей чего-то да стоит. Всё остальное казалось такой ненаучной фантастикой, что попаданство в прошлое казалось уже чем-то обыденным.

Я возился у печки, ходил за дровами, нарезал топором лучины, а сам пытался понять, как же здесь работает связь? Откуда берётся, куда потом исчезает временное поле локальной локации и что это за локатор такой, который сканирует прошлое? Разводка и гаджеты меня интересовали в последнюю очередь. Самое главное принцип: физика, электроника, теория прохождения радиоволн. Чем больше я думал, тем явственней понимал, что всё это не для средних умов.

Я сел на место Арсения, взглянул на иконы. На всякий случай, перекрестился. И тут ни фига. Если с той стороны иконостаса меня кто-то видел, подал бы знак. Наверное, дело в нательном крестике, специальных очках, или уровне доступа.

Была ещё шальная мыслишка нырнуть за цветастую занавеску и посмотреть, что там и как. Едва поборол искушение, под грохот и матюги, в горницу вломился хозяин. Ногой саданул дверь, поддел на ходу чей-то тапок и, не снимая валенок, промчался в секретную комнату, брезгливо держа на весу полупустой крапивный мешок. Представляю, что б он сказал, застав меня там!

Не успел вытереть пот, возблагодарить себя за осторожность, в сенях шаги, шум, вроде бы кто-то упал. Я думал, наши вернулись, а то Стратег. Уже без боярской шубы, в фабричном вязаном свитере из двадцатого века, заячьей шапке ушанке — и тоже, не разуваясь, мимо меня: "Петрович, извини, я не знал!" Чуть ветром лампаду не потушил.

У меня аж сердце захолонуло: опять Бугор что-нибудь учудил! Это ж такой кадр, что на пустом месте найдёт себе приключений, если рядом присутствует самогон. Вон как начальство засуетилось!

Наверно, был неслучаен последний выстрел. Если он с пьяных глаз кого-нибудь лишнего завалил, это ещё полбеды, а ну как его?!

Накинул тулуп, нырнул в сапоги, и гайда! А перед внутренним взором супруга евоная, Черкашина Галина Ивановна: "Гляди, мол, профессорюга, я тебя предупреждала!" На улицу выскочил, глянул туда-сюда: вагон, лес, поленница. Всё в общем, как обычно. Только чудится, что кто-то поблизости подгыгыкивает Сашкиным голосом. Думал, послышалось. Нет, опять:

— Немцы-ы! Не курытя в лясу-у! — тихонечко так.

Я опрометью за угол, а они... чешут себе на лыжах со стороны бани — Бугор и Слепая Лошадь. С трофеями. У каждого за плечами по нескольку ружей. Хотел написать для красного словца, что вид у обоих гордый и неприступный, только те кто знают Бугра всё равно б не поверили. Вид как вид. Когда на вокзале в Орске полторашку спирта урвали, радость была на лицах, а тут... усталость да лёгкая озабоченность: вагон-то стоит! Даже Стратег проникся. В сторону отступил, дверь в сени попридержал:

— Ну, вы, мужики даёте! — Не успел я как следует, удивиться, он снова глазами потух, рожею очерствел, — с оружием в вагон не пущу!

И осталось у нас время лишь для того, чтобы переодеться.

* * *

Правильно Проводник говорил: "Если что-нибудь покажется странным, тут же забыть, а лучше считать галюнами". Вернулись в купе, а как будто не уходили. И тапки сухие, и копчёная курица не успела остыть. Арсений, заимка, хунхузы — всё осталось в далёком прошлом, где за снежною пеленой начинается век двадцатый. Было оно, или приснилось? А за окном тот же глухой забор, пристройки вокзальные. И складывается впечатление, что едем мы в обратную сторону. Молчат неписи. Мысли, наверное, у них в голове такие же, как у меня.

И тут приоткрывается дверь. В проёме морда Проводника:

— Ну что, блатники? Курорта не получилось. Все трое за мной, на инструктаж!

Ой, братцы мои, что было! Откуда такая прыть в нас, стариках? Я буквой зю под сидение, к сумке: ботинки искать в дальнем углу и пополнять запас табака. Слепая Лошадь к столу. Там у него кисет, а рядом готовая самокрутка. За спину мою зацепился — да головой Сашку Черкашина прямо в живот. Тот, бедолага, сначала отпрянул, потом изловчился — и рыбкой через меня. Руками гребёт по полу, а ноги заклинило, на них уже Парнокопытный боком упал.

Лежу, еле дышу. Чувствую, затылок у меня помокрел, капельки кетчупа со щеки на линолеум: кап, кап. А сам значит, ножку стола держу, чтоб он не сложился... мне по горбу.

Секунда делов, а в каюте уже бардак. Когда ж уже ночь?!

Вытер я голову полотенцем, переобулся не торопясь. Выхожу в коридор, злой как собака! Неписи стоят у окна, меня дожидаются. Стратег перед ними чёртом прохаживается. Часы у него с откидной крышкой. Не удивлюсь, если "Павел Буре". Ну, думаю, что-нибудь гавкни! Хрен с ним, с кредитом, будет тебе бунт бессмысленный и беспощадный. А он открывает купе у себя за спиной и строго так:

— Проходим по одному!

Переступаю порог, а там пробки шампанского в потолок и стол такой, что не сожрать, не выпить. Рыбина в половину стола — то ли белуга, то ли севрюга. И где они только блюдо такое нашли? Одной только водки шесть пузырей. Да не абы какой. Той, что бутылке из-под неё цену сейчас не сложишь. Думал на старости лет, что ничем меня в жизни не удивишь. А тут... не ожидал я такого от несралей. Честное слово, не ожидал!

Встал Проводник, стаканы наполнил, речь произнёс:

— Не обижайтесь мол, мужики, что держали вас в чёрном теле, но у каждого рода войск должны быть свои традиции. Кто в тапках по снегу не бегал, тот в кибервойсках не служил.

— Короче, — сказал Стратег, — за успех!

Вот, собственно, и весь инструктаж: наливай, да пей, что мы и делали безвылазно и бездумно, пока сервировка стола не утратила былое величие. Даже не помню, как и когда нас пересаживали в другой поезд.

* * *

Очнулся: ничего понять не могу. Всё чужое, начиная от запаха и заканчивая моей головой. Во рту будто кошки насрали. А тут ещё какая-то сволочь трясёт меня за грудки. И голос откуда-то снизу:

— Профессор, где спирт?

— Там, — говорю (всё равно ж не отстанут), — в сортире под умывальником. За мусорным ведром посмотри.

— Ты прятал, ты и неси!

Хотел я Бугра ногою лягнуть, открываю глаза:

— Где я?

— А вот это вопрос!

Луна пасхальным яйцом крутится над занавеской. Лампочка под потолком тлеет печным угольком. И лежу я на верхней полке, которой в моём купе отродясь не бывало.

Спустился кой-как, выглянул в коридор — точно не наш вагон. Всё чужое, от цвета стен до рисунка на занавесках. Соседний отсек на ладонь приоткрыт, а там кто-то храпит, подхрюкивает.

Посидели все вместе, поохали, повздыхали, стали минералку искать. Открываю сумку — сверху лежит рыбий хвост, завёрнутый в целлофан. Лезу ниже, мама моя! Я такие бутылки видел только в кино. Только там они были заткнуты кукурузными кочерыжками, а тут всё по чести: натуральная пробка залита оранжевым сургучом. В народе такая бутылка называется "четвертью", это я тоже знал. А вот почему так, дошло до меня только сейчас. Верней, не сейчас, а когда удалось глянуть на этикетку. За Черкашиным разве успеешь?

Схватил он казёнку за горлышко, обнимает её, целует и повторяет сквозь слёзы:

— Непись и несраль — братья вовек!

На что я по жизни равнодушен к спиртному, а тут, каюсь, тоже обрадовался. Вот это мы давеча оторвались!

Глава 5. Вагон самонубийц

Самый любимый тост у Сашки Черкашина "с добрым утром!" Это когда человек с кровати встаёт, а у него есть, или вдруг откуда-то привалило. В этот раз привалило не то. Не успели заснуть, по радио:

— Р-рота подъём!!!

Выскочили в коридор, туда-сюда спотыкаемся. Строиться надо, а где, перед кем, не у кого спросить. Каюта у несралей открыта, но там никого нет. Сашка с Тэтэ этот момент молча переживают. Я же, когда подпрыгивал, башкой приложился к верхней багажной полке. Злой, моченьки нет. Тут ещё в соседнем купе как кто-то храпел, так и продолжает давить на массу. Пофиг ему. Дверь на защёлке.

Ах ты ж, думаю, гад! Приложился ногой, а оттуда:

— Пошёл на!

Вцепился я в ручку — нет, падла, не поддаётся! Насилу меня от неё вдвоём оттащили, зазвали на перекур в маленький коридор, где ящик для мусора. Ну, тот, что напротив сортира.

— Отсюда, — сказал Бугор, — всё насквозь просматривается. Начнутся какие-то шевеления, мы на товсь.

Расположились рядком, курим, решаем, как быть. Попробовать пройтись по вагонам, чтоб разыскать какое-нибудь начальство, или сидеть и ждать? С одной стороны, без начальства как-то спокойней, а с другой, нет у нас даже ключа, чтобы наружную дверь открыть и выйти из тамбура на перрон за хлебом насущным.

В общем, сидим хорошо. За окном полоска рассвета. Колёса на стыках стучат. Сушняк не успел, как следует, придавить. Чуть что, под столом ещё есть. Я, было дело, намерился прогуляться в конец коридора, ознакомиться с расписанием, чтобы узнать в какую хоть сторону едем? Тут, как гром среди ясного неба, бабахает дверная защёлка, и под фоновый рёв унитаза, в глубине полумрака сортира, проявляется красноглазое нечто. Сделало оно к выходу робкий шаг, постояло, подумало и назад! Первое, что запомнилось — кальсоны от комплекта "белуха", волосатая грудь и глаза.

Понятное дело, никто никуда не ушёл. Ещё бы, такая интрига! Черкашин за бутылкой слетал. У него это вместо попкорна. Сидим, ждём.

Долго ли, коротко ли, только выползло это чудо на свет божий.

Подняло страдающие глаза, спрашивает:

— Вы-то чего всполошились? Команда "подъём" давалась для неписей.

— А мы кто?

— А вы нубийцы.

— В том смысле что негры? — хотел уточнить Бугор, не зная, обижаться ему, или радоваться.

— Хорош, мужики! — отмахнулось чудо, как мне показалось, с досадой. — Время нашли шутки шутить. Угостили бы водочкой с солью, пока оно снова не началось.

— Где ж мы тебе, мил человек, солонку найдём? — завёл свою старую песню Терентий Тихонович. (Он, как увидит новую рожу, так и начинает прикидываться сельским неотёсанным простачком). — В старом вагоне была у меня майонезная банка. А поутру нынче проснулись, кисет с табаком, и тот куда-то запропастился...

"Мил человек" что-то буркнул, верней, как я понял, буркнуло у него в животе и, как чёрт в сувенирную табакерку, втянулся спиной в замкнутое пространство сортира. Дверь только "щёлк!" — и под замком полукругом — уже не "свободно", а "занято".

— Неписью, товарищ Черкашин, геймеры называют неигровой персонаж, — менторским тоном выдал Парнокопытный, и полез в мою пачку за папиросой. — Что есть этот непись, что нет, для дела без разницы. То есть, по сути, он часть окружающей обстановки. С виду живой человек, а некоторым... пых, пых... даже говорить не дано...

У Сашки округлились глаза. Я тоже с изумлением ждал, когда, наконец, этот тихарь прикурит. Вот сволочь! Прикидывался серым солдатским сидором, а на проверку вышло, что мы без него никуда. Даже Арсений не смог в двух предложениях объяснить глубинную суть понятия "непись", да так, чтобы я понял.

— А нубиец... пых, пых... это уже... пых, пых...

— Издеваешься, падла? — вставил своё слово Бугор, вкрадчиво и на распев.

— А нубиец... пых, пых... что-то не тянется ни хрена... это уже производное от английского термина "newbie" в русской армейской трактовке. Если дословно, то нуб — не имеющий опыта новичок, а если по нашенски — чайник, — победно закончил Тэтэ и выдохнул дым тоненькой струйкой, настолько же долгой, как и его монолог.

— И ты это, падла, знал?! — возмутился Черкашин. — Бог мой, с кем приходится пить!

— Я ж, мужики, до пятидесяти восьми контрабасил, — начал оправдываться Парнокопытный. — Трёх лет ещё не прошло. Успел довести до пятого уровня группу стажёров категории "А" по новой засекреченной методичке. От них и нахватался верхушек. А потом меня дембельнули за лишнее любопытство. Теперь дую на молоко и прикидываюсь дураком. Кто знает, что в нынешней армии можно, а что нельзя...

Мы крепко плеснули на старые дрожжи. Меня из-за этого стало клонить в сон, Терентия пробило на многословие, а Сашка пришёл к состоянию, когда на потребу души ему не хватало какого-нибудь начальства, чтоб было с кем обсудить целый ряд текущих проблем. Это его раздражало. Так раздражало, что будь он немного пьяней, дело могло закончиться дракой. Тут, как нельзя вовремя, открылась заветная дверь и страдающий голос сказал:

— Мужики! Соль у меня в купе. Была где-то пачка. Найдите, а то помру!

— Ладно, — сказал Бугор, сплюнув под ноги Парнокопытному, — живи. А нам надо человеку помочь. Погнали, Профессор...

За окном занимался день. Всё чаще начали появляться отдельно стоящие домики, гаражи, акведуки, мосты, глухие каменные заборы с торчащими из-за них крышами станционных ангаров и открытых навесов. Налицо была близость компактного человеческого жилья.

Сашка шагал впереди с решимостью молотка, нацеленного на шляпку гвоздя. Возле купе с храпящими постояльцами тормознул, изобразил неуклюжую "ласточку" и громко сказал:

— Бэ-э-э!

— Бэ-э-э!!! — повторил далёкий локомотив.

Поезд дёрнулся, встал.

— Посторонись! — гаркнули прямо над ухом, и я распластался спиной по бежевой переборке, подальше от Сашкиной, согнутой в колене, ноги.

Лавируя между двумя телами, мимо пронёсся обладатель белых подштанников.

— Шумиха! — выкрикнул он на ходу. — Вас, мужики, только за смертью и посылать!

— Эй! — подхватил Бугор, нацелившись взглядом в сторону тамбура. — Ты что, не расслышал?! Поступила команда "шумиха": водку тащи!

Ему по идее больше не следует наливать, но Сашка такой кадр, что не успокоится, пока не увидит у четверти дно. Расшибётся, на молекулы изойдёт, но отыщет повод поднять стакан. Он товарищу из сортира потому и ринулся помогать, чтобы потом чокнуться за знакомство. Тот не успел ещё толком соль в ложку наковырять, а у Сашки уже налито всем четверым:

— Сыпь, сыпь, не боись! Водка лишнего не возьмёт! — и через каждое слово "гы-гы". — Трое пьют, остальные лечатся!

Апартаменты проводника (а кто, не считая Бугра, здесь может распоряжаться?) это вам, не чета барским покоям брошенных нами несралей. Ни тебе телевизора, ни холодильника. Рядом с багажной полкой вчетвером и не встать. Хлопнули — разошлись. В смысле, я разошёлся, встал у двери, расписание изучаю. Сашка балагурит о промежутке между первою и второй, а когда полилось в стаканы, тут уже Парнокопытный проявил интерес:

— Я, — говорит, — дико извиняюсь, но хотел бы спросить как профессионал: что это за команда такая "шумиха"?

Проводник:

— Да какая же это команда? Это город в Курганской области и железнодорожная станция. Мы вот, на перегоне стоим, пропускаем встречный состав, а через пять минут прибудем в Шумиху. Стоянка по расписанию всего две минуты. Я бы и дверь не стад открывать, да пассажира одного надо принять, нашего, из нубийцев. Вот ключ. Подстрахуете, если что?

Я по написанному глазами вверх, вниз — и в купе:

— Слышь, — говорю, — Василь Николаевич, (это проводника так зовут, знакомились, когда чокались). Ты, — говорю, — в Орске мясо с картошкой не покупал?

Тот:

— Ты-то откуда знаешь?

А Бугор за своё "гы-гы":

— Да он сутки назад и сам таким был. Угостился у бабушки, а то оказалась не бабушка, а засланный казачок, террорист!

И тут наш вагон "дёрг!", стаканы на столике "звяк!", Сашка:

— Ты посмотри, они и без нас чокнулись! Это знак! Подымай, мужики, пока не прокисло!

Ну их, думаю, нафиг. Пьют, как пожар тушат. Сашка ладно, его уже не исправить, а вот от Тихоныча я такого не ожидал. Не иначе, заглаживает вину. Перед кем?! Плюнул на них, снял со стены ключ и в тамбур пошёл, отрабатывать алгоритм действий по посадке на борт нового пассажира. Ничего там сложного нет: поднял с палубы рифлёную секцию, закрывающую парадный трап, зафиксировал её на стене, откинул дополнительную ступень. А дверь отворить и ума не надо: где треугольная скважина — там и замок.

Постоял ещё, выкурил последнюю "беломорину", ещё больше расстроился. Подчистую обнесли меня неписи... то есть, мать иху, нубийцы. Вернулся в купе за вонючими палочками, которые сейчас называют сигаретами "Тройка", оделся теплей — и на вахту. Зябко там. Котёл едва теплится. На улице вообще колотун. Стёкла между решётками в инее и снегу. И не видать ни хрена. Если когда-нибудь спросят, какая она, Шумиха, честно отвечу, не видел, но люди там очень нетерпеливые. Вагон ещё движется — снаружи уже стучат.

Был бы там кто-то из наших, другое дело, а неизвестно кому я не стал потакать. Техника безопасности, она не нубийцами писана. Висят ведь плакаты в общественном транспорте, что до полной его остановки, посадка и высадка пассажиров запрещена.

А в дверь уже чуть ли не кулаками колотят. Кто ж, думаю, там настолько борзой?

Открываю, стоят! Тот самый полковник из свиты Пашки Грача, с которым я схлестнулся в военкомате по поводу раскладушек и его папаня. Судя по схожести рож, такой же кугут и жох. Сынок своего старика поддерживает под локоток, на чемодан — мечту оккупанта бросается как под танк. Поднимает глаза и узнал! Я бы даже сказал, удивился:

— Во, — говорит, — непись!!! А почему это я не видел тебя на утреннем построении?!

Я как положено проводнику дедушкин багаж принимаю, обоим по очереди клешню подаю и вежливо так, отвечаю, что никакой я уже не непись, а самый натуральный нубиец.

У того и глаза на лоб:

— Кто, — спрашивает, — назначение подписал?

А мне то, откуда знать?

— Наверное, — говорю, — САМ, имея в виду Пашку Грача.

Вот тут из него слюна и попёрла.

— Это что же, — орёт, — ты сам себя назначил на должность и перевёл в другое подразделение?! А я тогда кто и где? Самонубиец, мать твою так!

Папаня евоный стоит рядом со мной, с гордостью смотрит как сыночек его родной, желваками на шее играет да бога благодарит, что достойного человека вырастил!

На крик от середины состава прапор какой-то на полусогнутых прибежал. Повязка на рукаве "Дежурный по поезду". Докладывает: диспетчер ругается матюками, требует освободить путь.

А он:

— Да насрать! Сколько надо, столько и буду стоять, покуда не разберусь, кто без моего представления, присвоил этому неписю внеочередной уровень!

И мне сквозь губу:

— Ну-ка, старшего сюда позови, как его, — достал из кармана пейджер типа смартфон, брезгливо смахнул снежинки с экрана и фамилию зачитал, — Лукин!

А у меня, как жена говорит, ум за разум зашёл. Как, думаю, ему отвечать, если Лукин это я?! Папа евоный тупо смотрит то на меня, то на него и вдруг говорит:

— Сынок, не журись! Может, он и в правду ничего не писал. — Мощный старик, слил, так слил!

Тут, как нельзя вовремя, вся гоп-компания из служебного купе подтянулась. Услышали кипиш. Полкан то умудрился перекричать самого Бугра, когда тот в ближнем бою.

Осмотрел он наш контингент, Парнокопытного с Сашкой тоже узнал, рукой отмахнулся:

— Э-э-э, да тут целый вагон самонубийц! Лукин, что за херня? Откуда взялись, кто такие?

Я только "ыть", а Василь Николаевич за спиной:

— Так это Сергей Сергеевич, из вагона СВ к нам в Медногорске пересадили. Все трое участники спецоперации, кандидаты на первый уровень. Боевые качества соответствуют, а теорию не дотягивают.

— Позже не мог доложить?

— Хотел, да картошечку с мясом в Орске купил...

— И ты?! Пайка, что ли, не хватает?

— Домашнего захотелось, товарищ полковник, — виновато потупился проводник.

— Дома, Лукин, у тебя персональный сортир, а на службе один на всех! — Начальственный перст вознёсся под потолок и маячил там сломанным метрономом энное время, которого хватило бы для того, чтоб любой желающий успел записать в блокнот его афоризм. — Ладно, проехали, — смилостивился полкан и указал на отца. — Введёшь его курс дела, а этого... ну ты понял, после обеда ко мне! — Спрыгнул наземь и оттуда уже, — водки с солью выпей, вояка!

— Есть!!! — заорали три глотки.

А я себе думаю, чего это ему так полегчало? Криком кричал, а потом шутки начал шутить?

Тут папаня его:

— Помогить чемойдан занести. Заодно покажить купе.

И повёл его Василь Николаевич туда, где с утра посылают. А нам интересно, что же там за мурло? Столпились у двери: тук-тук, а оттуда опять:

— Пошёл на!

— Сидоров! — орёт проводник, — после обеда тебя на ковёр к Фантомасу!

— С вещами?

— Да хрен его знает!

— Лады!

А дедушка с интересом:

— Ребят! Скажить, а кто тут у вас Фантомас?

Василь Николаевич:

— Упс!

— А я:

— Это прапор-каптёр. Вы его видели, он сегодня дежурный по поезду.

Проницательным оказался старик. Сделал вид что поверил, сам подбородком повёл, зыркнул белками глаз, и сказал:

— Давайтя на ты! Меня, мужики, Карпом зовут!

Мы тоже по очереди отстреляли свои имена. Поручкались. А Сашке Черкашину только того и надо:

— За что, — говорит, — за что, а за знакомство не выпить грех.

И что ты ему, подлецу, возразишь?

Я-то свою норму знаю, башка соображает. А неписи, в смысле, нубийцы давно развязали мешки. Никто даже вопросом не задался: у какого Сергея Сергеевича может в папашах числиться Карп? Он ведь, я сам слышал, называл полкана сынком.

Запёрли мы "мечту оккупанта" в наше купе (не из опаски, что кто-то упрёт, а чтоб "чемойдан" половину прохода не занимал), а сами в служебку, к проводнику. Хоть там впятером негде присесть, зато стаканов невпроворот.

Я Сашку ещё в коридоре предупредил, чтобы мне наливал на палец, или никак. Три раза сказал. А он мне набухал как всем, по тёщин поясок. Я уже начал слова подбирать, чтоб отчехвостить его по взрослому, да Василь Николаевич перебил. Снял у меня с языка заветный вопрос:

— Слышь, — говорит, — Карп, — мы с тобой теперь как нитка с иголкой, потому что напарник это больше чем сослуживец. Один другого подменять будем, и выручим не по одному разу. А в чём-то друг дружку подозревать да оглядываться, ожидая подлянки, — это вообще последнее дело. Раз уже так срослось, никаких недомолвок меж нами быть не должно. Скажи мне на людях глаза в глаза, кем тебе приходится полковник Калюжный?

— Серёга? — уточнил отец Фантомаса, будто Калюжных, а тем паче, полковников, как минимум, двое. — Кем может приходиться родной племянник? — им и приходится. А ты, как я понял, что-то другое подумал?

Ответ показался мне слишком расплывчатым и неконкретным. Поэтому я поддержал сторону обвинения:

— Ты же его сынком погонял!

— А по-другому как? — Почуяв что на кривой козе истину не объедешь, подозреваемый ударился в лирику. — Сестрёнка моя лет сорок как овдовела. Я от природы бездетный. Семейная жизнь не задалась, три раза разведён. Мы с Надькой хоть через стенку, а под одной крышей живём. Вот и привязался к мальцу. Скажу, мужики, как на духу, что от такого сына я бы не отказался, только не сын он мне, а племяш. Порода наша, Артемьевская! Что меня деревенские пацаны в детстве Фантомасом дразнили, что его до сих пор дразнят. Как всё равно по наследству передалось. Я ж потому и спросил вас за Фантомаса...

Говорят, мысли материальны. И мне показалось, что в голове у Бугра что-то чуть слышно щёлкнуло. Будто на игрушечных счётах сдвинулся влево ряд белых костяшек, и отложился чёрный десяток.

Сам виноват, — злорадно подумал я, имея в виду рассказчика. — Кто тебя тянул за язык?

Не нравилась мне его рожа, и всё! Хотел откланяться и уйти, да наш проводник взглянул на часы:

— Шабаш, мужики, наша смена. На завтрак опаздывать нельзя, будут цэу.

Тоненькой струйкой все потянулись к переходному тамбуру.

— Может этого, как его? — Сидорова сходить да позвать? — спохватился Тэтэ.

— Не надо, всё равно не откроет. Он как про дембель узнал, так

спирта баклагу купил, склеил на станции какую-то бабку, заперся с

ней, и даже поссать ни разу не выходил.

— Сколько ж ему лет?! — в один голос воскликнули мы.

— Как мне, шестьдесят четыре...

В столовой похожей на вагон-ресторан пахло кислой капустой. Не считая нубийца Сидорова, было нас таковых больше тридцати рыл. Несколько неписей из суточного наряда суетились в проходе. Одни протирали влажными тряпками выцветшую клеёнку столов, другие разносили жратву: блюда с нарезанным хлебом, тарелки с брикетами масла, расчерченные ножом по поверхности на шесть равных долей и закопчённые чайники с мутноватой коричневой жидкостью, которую Василь Николаевич опознал как "какаву". Хлеб был подсохший, а масло крошилось.

— И всё? — возмутился Тэтэ, вспомнив про наш рыбий хвост.

— Идёмтя отседова, — поморщился Карп, сделав один глоток из алюминиевой кружки. — Мне Надькя жареного гуся завернула в фольгу. Пусть они бутерброды в одно место себе засунут и какавой зальют.

— Смирно! — донеслось из рабочего тамбура.

— Та-там, та-та-там! — зазвучали в моей голове звуки забытой мелодии.

— Через несколько минут вас посетит Фантомас! — утробным басом провозгласил Бугор.

За соседним столом шутку поняли и оценили, хоть и ошибочка вышла. На камбузе появился не полковник Калюжный, а давешний прапор с большим фолиантом грязно-зелёного цвета в правой руке. В промежуток нужных страниц, вместо закладки, был вставлен его указательный палец. С ним ещё был здоровяк в чистеньком белом халате с причёской как у дедушки Ленина, но без бороды. Судя по брезгливой ухмылке застывшей на небритом лице, не повар, а врач. Его я, как следует, рассмотреть не успел.

— Лукин! — провозгласил дежурный по поезду, найдя нужную строчку всё тем же указательным пальцем.

— Я!!! — рявкнули мы с проводником.

Прапора это смутило. Он тщательно сверил то, что записано, с количеством Лукиных, подумал и уточнил:

— Вас двое?

— Так точно!

— Ну, пусть будет двое. Курган. Стоянка шестнадцать минут. Погрузка угля. Обеспечивающие...

— Суконный!

— Я!..

* * *

Сколько ни путешествуй по железной дороге, а что-то когда-то обязательно происходит впервые. Вместо вокзала, поезд загнали в узкий проезд между двух высоких платформ, на участок выгрузки мусора и загрузки угля, мрачное место продуваемое всеми ветрами. Что касается наших обязанностей, Василь Николаевич их объяснил по-армейски кратко:

— Следить, чтобы нас не "нае", по возможности "нае" самому. Проверено: дальше столбика на один, таблицу умножения не знает никто.

Так и сказал, "нае" — женщины, вдруг, да услышат?

Как подтвердил Суконный, бочкообразный дедок с лоснящейся рожей и весом под сто килограммов, я загремел в наряд по причине своей фамилии. Он писарь при штабе и знает, что наша группа там ещё не оформлена. Я ему, как называется в тему, рассказал анекдот про солдата Зозо, которого старшина называл "рядовым три тысячи тридцать". Он сразу же попросил себя называть "просто Пашей", и вскоре достал. С криками "вот ещё вспомнил!" стал бегать со своей платформы на нашу, по открытому настежь тамбуру и рассказывать такое старьё, что сам удивляюсь, как я его не убил.

Работа была у него проще, чем вспоминать анекдоты. Старший по наряду следил, чтобы бригада неписей не просыпала мусор под вагон, на подъездные пути. Ну, там кроме Пашки соглядатаев было, судя по голосам, не менее четырёх. И все вредные тётки. Особенно строго спрашивали за осколки стекла. Чуть что — сразу хай, совок с веником в зубы — и под пайола.

Нас плотно не опекали. Здесь знали, что проводники уголь не просыпают, а если найдут ничейную кучу, выметут всё до крошки, будь она даже под локомотивом.

"Нае" легко. С таблицею умножения калькулятор компьютера справился. Но то, что сначала нужно выполнить действия в скобках (умножать и делить), и только потом складывать, ему не сказали. В итоге у нас получилось на 600 килограмм больше, чем я посчитал в уме, а по таксе проводников РЖД — полтора ящика водки.

Мастер, чо! Советское образование не пропьёшь. Что супротив него многочисленные инструкции и таблицы?

— Девочки, тише, вы мне мешаете! — возмущалась старшая по участку, чтоб докричаться до бабушки-трактористки. — Тёть Мань, "на пятнадцать процентов больше" это прибавить или умножить?

— Остальное уже посчитала?

— Я же здесь не для мебели!

Из меня чуть сопля не выскочила. Закашлялся я, отвернулся, а Василь Николаевич пихнул меня локтем в бок. Он в угольном деле собаку съел, привык ко всему. Знает весь контингент от Адлера до Владивостока. Не стал я вносить разнобой в отлаженные процессы и тихо ретировался.

А из-за колонны Суконный. Как ждал:

— Чё ржёшь?

— Да вот, — говорю, — слушай.

А там диалог креативного руководства с работницей низового звена:

— Ты как посчитала, в ящиках или тоннах?

— Не помню, сейчас уточню!

Он:

— Та! Что ты от неё хочешь? Это ж дочка начальника станции,

золотой медалист, индиго на всю голову. Я тут анекдот вспомнил. Слушай сюда: встречаются в сорок пятом три солдата: англичанин, американец и русский. Джон говорит: "Я прошлой ночью видел во сне, как будто фельдмаршал Монтгомери назначен командующим всеми войсками союзников". Янки: "А мне приснилось, что генерал Эйзенхауэр назначен главнокомандующим над армиями всех стран нашей планеты". Русский Иван: "Я час назад вздремнул на посту, и как наяву видел нашего старшину Григоренко. Был он с похмелья, небритый, злой и все эти назначения не утвердил".

Посмеялся я для приличия.

— Ну, — говорю, — ты и выдал! Как у тебя получается столько фамилий запоминать, и ни разу не ошибиться?

— Работа такая: всё обо всех знать, но держать язык за зубами. Иначе б давно вылетел. Если проводники не знают как, усидеть, то на мой-то оклад желающи-и-их! — Пашка присвистнул и сплюнул.

Опа-чки! Сам того не желая, писарь затронул актуальную тему. Глупо бы было не зацепиться.

— Я намедни товарища одного на борт принимал...

— В Шумихе?

— Угу.

— Знаю. Это дядька Калюжного.

— Он его и сопровождал...

— Ты хочешь узнать, за что дембельнули Сидорова? — опять перебил Суконный, скучнея лицом.

Он смотрел так, будто я собираюсь украсть самое дорогое, что ещё оставалось в его жизни. Если б не моё "нет", ушёл бы к чертям собачьими и начал точить зуб.

— Нет, — говорю, Паша. — Перемены в судьбе Сидорова мне фиолетовы, если, конечно, ты имеешь в виду человека, что заперся сцуко, в купе и оттуда всех посылает. Интересует другой момент. И чисто в психологическом плане...

Обрисовал я в общих чертах все обстоятельства знакомства с полковником, и более развёрнуто, в лицах — о том, что в Шумихе произошло.

Писарь слушал, как будто стенографировал. Ни разу не перебил очередным анекдотом, только что пришедшим на ум.

— Так ты, получается, тоже Грача знаешь, — мрачно сказал он, — В штабе болтают, что хреновые у него времена, долго не усидит. А под сурдинку, родственников и хороших знакомых приобщают к военному ведомству. С пятнадцати тысяч государственной пенсии, сразу на сто. Вот Фантомас и подумал, что кто-то успел пристроить своего блатника на место его дядюшки. Ты ж натурально выглядел заправским проводником. Он-то не знал, кто там кого подменяет, и откуда ты вообще взялся, если я вас ещё не оформил? Естественно, спустил Полкана. Потом разобрался, повеселел.

— Думаешь, не узнал?

— Ха! Был бы ты начальством над ним, тогда без вопросов. А так... видел где-то, а где? Может вчера, на утреннем построении? Я тут, кстати, анекдот вспомнил. Почти в тему...

— Суконный! — закричали с соседней платформы. — В штаб! Сам вызывает!

— Вашу группу по месту прописывать, — на ходу пояснил тот. — Ладно, покедова... вскорости загляну...

Под сводами склада было всё так же весело. Гулкое эхо искало свободный угол. Трактор стоял под погрузкой, а Василь Ниолаевич — под раздачей.

— Вы дедушка обижайтесь не обижайтесь, но в следующий раз проедете мимо, — возмущалось креативное руководство. — Это не требование, а чёрт знает что и печать. Как представитель сторонней организации, арендующей собственность РЖД, вы должны были не ссылаться на внутренние приказы, а вписать то количество ящиков, которое ваше ведомство намерено нам оплатить. Вспомните школу, математику, арифметику. Купите тетрадь в клеточку. Там для таких как вы, таблица умножения проштампована...

— Сука! — возмущался потом проводник, — единственный раз вышла из-за стола, отлучилась на пять минут, и успела-таки у кого-то проконсультироваться. Всё теперь. Воду сливай! Уже и Курган вычёркиваем из списка. Если так дальше пойдёт...

— Зачем тебе левый уголь? — перебил я из чистого интереса.

Не думал, что Василь Николаевич так резко отреагирует:

— Тебе за секретность платят?

Я ещё "зряплату" не получал, только аванс. Поэтому и ответил без армейской конкретики:

— Сказали, что да.

— Мне тоже! — отрезал он. — Вопросы ещё есть? Нет? Тогда проследи за возвратом пустой тары. И перед начальством меньше отсвечивай. Особенно перед этой... зуб у неё на тебя.

Сволочь ты, думаю, Васька! Пусть теперь с тобой волки пьют! Мысленно сплюнул и отошёл. А то ещё люди подумают, что я его знаю.

И надо же, как бывает! Шага ступить не успел, и боженька его покарал. Огромная тётка возрастом за полтос схватила беднягу под локоток, и ну словесно казнить:

— Ты что вертухай творишь? Куда ты меня припёр?! — и через слово "мать-перемать!"

Членораздельно орёт, по дикции не скажешь, что пьяная. Синяк у неё на скуле — давнишний, отдаёт желтизной. Так он, как каретка у печатной машинки — вверх-вниз.

А этот в ответ что-то гундит, оправдывается. Так ему, гаду, и надо!

Ходил я, короче, по этой технологической площадке свадебным генералом. Неписи попались смышлёные. Что у меня, что у Васьки. Они разобрались без нас, что надо делать и как. Сами разбились на пары, распределили обязанности. По быстрому раскидали по сорок контейнеров в каждый тамбур, а всю "неучтёнку" — к штабным.

Этот момент меня удивил. Как, думаю, наш проводник будет её пропивать? Хотел было дело вмешаться в этот процесс, да вовремя передумал. Зол ещё был на него, и опять же, Суконный нарисовался с очередным анекдотом. Стал что-то буровить про русского, хохла и американца.

Я делаю вид, что слушаю, а сам Василь Николаевича взглядом ищу. Чтобы пришёл, разобрался. А он, значит, на прежнем месте с бабушкой-гренадёром толковище ведёт. И тут она ему с левой, да в рыло. И наповал! Ажник кроссовки рубчатой подошвой сверкнули, а писарь нить повествования потерял:

— О чём, — говорит, — я тебе только что рассказывал?

Я наобум:

— По-моему, что-то про инопланетян.

Он:

— Да? — и завис.

А их проводник:

— Мужики, помогите, пожалуйста, уголь в склад занести. Один не успею, напарник в наряде, а неписям сюда не положено.

Складом у нас служил переделанный почтовый вагон. Двери в него были заперты на сотню замков, столько же раз опечатаны, а на станциях следования, около них всегда выставлялся нуб с кобурой.

В общем, где-то конструкторы не рассчитали, где-то начальники не додумали, и ящики пришлось загружать через смежный переходной тамбур. Если б не мы, не знаю, что бы бедный проводник делал. А так встали цепочкой, и понеслась! Василь Николаевич подтянулся, Фантомас из укрытия вышел, взял на себя общее руководство:

— Работайтя, мужики, ить для себя стараетесь. В учебке уголёк пригодится. Учебка это не то, что вы думаетя. Это ещё хуже...

Глава 6. Четвёртый нуб

К нашему возвращению не было у жареного гуся ни крылышек, ни ног, ни хвоста, а в нашем купе не осталось свободного места для сна. Терентий с Черкашиным припухли внизу, мою верхнюю койку оккупировал Карп, а ту что, напротив — его "чемойдан".

На гражданке кому скажи, что бутылку "казёнки" впятером не осилили, женщины засмеют. А тут разморило бойцов! Мы, значит, с Василь Николаевичем жизнь за Россию кладём, а в тылу разброд и шатание: кто хочешь, зайди, что хочешь, бери. Кержак вон давеча говорил, что на аукционах пустой бутылке из-под "Смирновской" цену не сложишь. Не в каждом музее найдёшь. А тут с завода, под сургучом, натуральный продукт, целая треть! Да за такой раритет столько капусты могут отсыпать, что можно задуматься о покупке новой машины

В общем, пока Василь Николаевич в сортире отмачивал синяки, убрал я под стол наше богатство. Поохал, поматерился, а что теперь делать? Как бедному мужику на перроне отсвечивать битою рожей? Обида обидой, а придётся его выручать.

От Кургана до Петухово пришлось коротать часы в служебном купе. Работали в паре. Я принимал на борт нубийцев-отпускников, он разводил их по спальным местам и выдавал бельё. Налили разок, заценили, что там "нагандыбачила Надькя", а разговора нет. Васька молчит, а я ему что, Петросян? Так, стало быть, оно ему надо, моё внимание.

Тишина, в общем, как ночью на гауптвахте. Даже слышно, как титан закипел. Когда Бугор спит, всегда тишина. Нубийцы что сели в Макушино, тоже попались какие-то безголосые. Хоть бы зашли познакомиться, или стакан попросить.

И тут нашу дверь как меха гармошки, кто-то плечом и ногой — слева направо: фр-р-р! Я выглянул из-за шкафчика посмотреть: что там за рожа? А он уже опустился на четвереньки — и под стол, где водка стоит.

Как от такой наглости не офигеть?! Смотрю как завороженный. Майка на этом хмыре с прорехой от шеи до задницы, а на спине — красные полосы в четыре ряда от позвоночника к рёбрам. Ну, вроде как баба его казнила в порыве страсти.

Стоп, себе думаю, а не тот ли это великий немой, что кроме как "пошёл на" ничего людям не говорит? И, значит, ногу, занесённую для пинка, потихоньку сдаю назад. Глянул на Василь Николаевича, а он в мою сторону растопыренными ладошками тычет. Типа того, что не трожь — свой!

Ладно, думаю, это дело такое, что кому-то и Фантомас — свой. Только водки я этому, гаду всё равно не налью. Даже вдвоём будут просить — не налью! И чем больше смотрю на этого Сидорова, тем сильней раздражаюсь. Лысина у него размером с мою. Бог дал, так и носи ты её как люди! Так нет! Он, падла, длинные волосы возле проплешины отрастил, сгрудил в небольшую копёшку, и сеточкой сверху прикрыл. Ну, такой, на резинке, что модницы иногда носят.

А когда назад пятился и макушкой за столешницу зацепился, та у него и набок.

К четверти экс проводник даже не прикоснулся. Он, как потом оказалось, не за ней, а за своими туфлями к приступочку полз. Там такие колёса! Бугром ещё утром внимание на них обратил: темно-коричневые в чёрных разводах, платформа в три моих пальца. Хрен где укупишь сейчас такой раритет. Мода на них лет сорок назад прошла.

Выбрался Сидоров к центру каюты. Встал на ноги. Вон, думаю, что! Ему без таких туфлей, как д-Артаньяну без шпаги. Росточек — хрен да маленько. И чувствует, гад, что есть у меня к нему какая-то антипатия. В мою сторону полный игнор! Кажет спину и говорит:

— Ну, Вася! Сейчас чемодан утрамбую, и останется последний аккорд! Начнём проставляться мужикам за отвальную. Поляна уже накрыта. Через пару минут заходи, только без хитровыборных. — И копёшку свою на лысине поправляет.

Я сначала не въехал, что насчёт хитровыборных, это он в мою сторону булыжником запустил. А как дошло, его уже след простыл. И голос у Васьки прорезался. То молчал-молчал, а тут "извини, сам понимаешь, мы с ним огонь и воду..." В общем, "до Петухово как-нибудь сам".

Только он вышел, и началось! Межтамбурные двери захлопали. В коридоре утробный гул, как в зрительном зале перед концертом, пока ведущий не скажет:

— "Кантата о Родине"! Исполняет... нубийский народный хор!

Хрена себе, — думаю, — выручил мужика, а он и на шею сел! Выглянул из укрытия, а там тех нубийцев, что исполнителей в хоре. Даже Суконный пришёл. Заметил меня, мордою просветлел, хотел что-то сказать, да не успел. Открылась заветная дверь каюты, где всех посылают, и вся эта шобла втянулась туда, как пчёлы в леток. Ни заторов, ни толкотни. Мне, блин, в точно таком же купе, негде приткнуться, а их двадцать с лишком рыл!

Сел я на место проводника, закурил с горя. Вот жизнь! Ничего вроде страшного не случилось, а настроение йок. Одно дело, когда ты по доброй воле чью-то лямку вешаешь на себя. А тут вроде оно и не в обязаловку, а для души хуже того. Как чует нутро, что будет сейчас Содом и Гоморра.

И точно. У Васьки на своём расписании Петухово отмечено как "ПП". Ну, всё понятно — приём пассажиров. Сунул в карман ключ, почесал. Засомневался ещё: кто ж тех пассажиров принимать будет в других вагонах, если проводники поголовно сейчас на отвальной?

Хрен с ним, думаю, выйду. Вдруг только у нас приём?

А там уже в дверь стучат. Выглядываю: стоят. Четыре танкиста и собака. Верней не танкиста, а погранца. В форме зелёные вставки, не славяне на вид. И с гонором так:

— Дед, почему так долго не открываешь?

— Так я ж, — говорю, — не проводник.

— Что ты тогда тут делаешь?

— Стою, посылаю!

Зло меня разобрало. Какие-то сопледоны со мною на "ты" — поэтому так и ответил.

Они поубавили гонор:

— Куда посылаешь?

— Куда Сидоров научил.

— Какой Сидоров?!

Вижу, дело идёт к сказке про белого бычка. Ткнул я пальцем куда-то вперёд:

— Во-он, пацаны, вагон, что сразу после почтового. Там наше начальство живёт. Договаривайтесь с ним. Без их ведома, я вас и на порог не пущу.

Захлопнул дверь, провернул ключ, и в купе. А на душе кошки скребут. Чую нутром, что погранцы это дело просто так не оставят. Будут последствия. И откуда они только взялись на мою голову?! Не граница же? — Петухово, следующая станция Петропавловск, а не какая-то Кызыл Орда. Нет, надо было не выходить. Подставил я Василь Николаевича. А поезд стоит и стоит. Чем дольше стоит, тем хуже у меня настроение. Поставил на стол бутылку, два раза налил, прежде чем думы мои потекли в другом направлении.

Это ж, думаю, резаный хлеб в магазинах до сих пор называется "четвертушкой", чтобы его с водкой не путали. До революции как? Окликнешь в лавке приказчика: "Подай-ка мне, братец, четверть!", а он тебе вместо ситного, сам понимаешь, что...

Хороший продукт "Смирновская". На добрые мысли наводит и успокаивает. Не то, что современный "сучок". Дерябнули на троих, и так оно подмывает кому-нибудь въехать в рыло! Вот я, например, выпил — и все переживания позади. А у Василия Николаевича они

только начинаются. В купе заглянул:

— Не знаешь, чего стоим?

— Нет, — говорю, — не знаю.

Протиснулся весь, и давай вопросами засыпать:

— К тебе в Петухово никто не подсаживался? В тамбуре был? Из вагона выглядывал?

А сам рукавом и запястьем размазывает потёки по подбородку. Видно, что килькой в томате закусывал.

Да, — думаю, — так я тебе и скажу! Конкретно короче, пошёл в несознанку:

— Нет, нет и нет!

Он:

— Твою ж мать! — Ключ в зубы и в тамбур.

Вернулся и спрашивает:

— Странно... куда же он делся? Может, в другой вагон?

А поезд возьми да тронься. И радио по принудиловке:

— Суконный! Сидоров! К первому!!!

Вот выручили! Я уже порывался сказать, что никого на перроне не было. Чуть не спалился.

В коридоре опять суета. Судя по голосам, Сидорова под ручки ведут. Тот упирается:

— Пустите, — кричит. — Дайте хоть раз в морду его поганую харькануть!

Мелкий говнюк, а вёрткий! Встал я, остатки "Смирновской" убрал от греха. Ясно ж, что по мою душу. Ну, думаю, вовремя я водкой подзарядился! Будет тебе бой, решительный и последний!

Васька на амбразуру! Руки раскинул крестом:

— Степан, это не он! — Как будто бы тот кого-то, кроме себя, слышит.

И вдруг, будто задёрнули занавес. Это Суконный пузом своим всё заслонил. Действо раз шесть перемещалось к тамбуру, и назад. Наконец, хлопнула дверь, и всё стихло...

* * *

Первым проснулся Черкашин. И сразу ко мне, спрашивать про жратву. Это ж такой кадр что больше двух суток не пьёт. Подсел к окошку и ну, зубы точить! Время к обеду, а проводник и не думает возвращаться. Сел на шею и ноги свесил. Даже Сашка это заметил:

— Хозяин то где?

— В сортире. Где ж — говорю, — ему ещё быть? Если что, ты в очереди за мной.

Тот даже жевать перестал.

— Да ну нах! Хорош прикалываться. Я же гуся уже ел.

— Ну, раз желудок дубовый, можешь не занимать.

— Не, а серьёзно?

Вот надо оно ему! Пристал гад, как банный лист к жопе. Слово за словом, вытащил из меня информацию. По поводу Сидорова два раза переспросил. "Каков из себя этот монстр?" и "С чего это он на тебя буром попёр?" Как будто самому не понятно!

— С Карпом попутал. Поумал, что я это он. Вы ж как бакланы: жрать да на массу давить. А я... убивать будут, никто не проснётся!

Подумал Бугор, пожевал, и как всегда:

— Я тебе что, виноват? Кто знал, что "Смирновская" тянет ко сну? Никто ж её раньше не пил. Нет, Профессор, тут ты неправ!

В половине двенадцатого по "громкой" объявили обед. Сейчас, думаю, идти, или дождаться Василь Николаевича? За окном что-то похожее на пригород Петропавловска. Стоянка сорок минут. Кто ж тут без нас будет рулить? Я уже и забыл инцидент в Петухово, да начальство напомнило:

— Здраю желаю! Рассыльный из штаба. Кто тут у вас Лукин, который не проводник?

— Ну, я.

— К первому!

Тут-то оно и вспомнилось. Вот, думаю, и она — жопа. Достал из кармана ключи, бросил Бугру на колени. Не всё же ему гусятину жрать!

* * *

Штабной вагон тоже был когда-то почтовым, не по-армейски бы было перестраивать какой-то ещё. Слишком накладно. А так... что было, то и осталось. Только добрую половину отгородили под начальственный кабинет, расширили тамбур, добавили пару сейфов и вот тебе, бабушка а компьютеры я не считал. В общем, полный функционал. Только место для часового нашлось только в тамбуре. Сухонький такой старичок, в джинсах "Рейнджер", ботах "прощай молодость" и курточке на синтепоне с надписью "НЭСК". Но, как положено, при кобуре на белом ремне, и нитяных перчатках, тоже бывших когда-то белыми.

Я пока до него дошёл, весь поезд изнутри изучил. Рассыльный попался шустрый, как змей на лыжах. Будто я у него червонец хочу спросить. А мне-то куда торопиться? Начальство не Алитет, в горы не уйдёт.

В столовке давали гороховый суп, биточки с перловкой, кисель и пачку махорки на следующую неделю. Туда я уже доходил, а вот, что дальше, интриговало. Каждую последующую дверь, открывал с предвкушением. Сразу скажу, ничего примечательного. Вагоны для компактного проживания неписей отличались от прочих чистотой, громкими командами "Смирно", наличием тумбочек и дневальных.

— Наконец-то! — сказал рассыльный. — Тебе, Лукин, только за водкой ходить! Жди здесь. Пойду, доложу...

Часовой был более словоохотлив. Стрельнул у меня сигаретку, припрятал её в кобуру. Но по сути происходящего не сумел ничего

пояснить.

— Хрен его знает. Сам ничего не понял. Кто-то кого-то послал. Женщину вроде, при исполнении. Скандал. До Шойги дошло.

— Не так исполняла? — мрачно пошутил я.

— Да хрен его знает...

— Пусть проходит! — крикнули через стекло.

Фантомас разговаривал по телефону. Доступ в начальственный угол был временно прекращён. За стенкой из пластиковых панелей слышался гулкий голос. Угадывались слова, а смысла не разобрать:

— Давайтя так! — и опять "бу-бу-бу".

Нешто с самим Шойгой?!

— Падай пока на стул, — сухо сказал Суконный. — Скажем, когда будет можно.

Сидит, гад. Что-то чиркает по бумаге карандашом. Очки на нос нацепил. Взгляд, как у верховного главнокомандующего. Будто бы это не он лясы со мной в Кургане точил. Футы ну ты пальцы гнуты!

И хмырь, который на побегушках, весь из себя занятой. Уставился в монитор, елозит мышкой по коврику, лупит по ней указательным пальцем, будто бы у него ружьё осечку дало.

— Слышь, — говорит, — Паш, — а ну, подойди, глянь!

Тот ему:

— Щас!

И через плечо:

— Лукин! На вот, ознакомься и распишись!

А из-за перегородки опять:

— Давайтя так...

Взял я стандартный лист, сложенный вдвое, и на место пошёл, ознакамливаться. А сам думаю, заплатят мне за эту неделю, или так на хрен пошлют? Собрался с духом, читаю:

"Что б ты понял, международный скандал. Пограничники были казахами. Сид тебя заложил. Сказал что виновник конфликта, вновь назначенный проводник. Ф не знает, что это ты. Отмазывает своего дядьку. Мы с Лукиным ничего не видели. Если Ф спросит, ты тоже.

Бумажку верни. Сам уничтожу".

Не сказать, что я так уж повеселел, но дышать стало чуть легче. Отдал цидульку Суконному, подмигнул ему типа, понял. Смотрю, а у побегушечника пасьянс "Солитёр" не раскладывается. Нужно ход отменять, а никак. Я ему:

— Перед тем как уйти, игру сохранял?

— Угу.

— Всё тогда. Начинай новую.

Поскучнел он, вышел из-за стола.

— Ну что, — говорит, — Паш, пошёл я тогда на обед? Вернусь, тебя подменю.

Тот как заорёт:

— Смир-рна!!!

Я руки по швам, пузо в себя втянул, оборачиваюсь, а на пороге своего кабинета полковник Калюжный. Голову наклонил, спиной о косяк опёрся, пальцами трёт виски. "Вольно" скомандовал так, что я не расслышал. У Пашки Суконного воды попросил. Заметил меня и как-то не по-уставному:

— А, ты уже тут?

Писарь ему стакан подаёт, руки трясутся:

— Что с вами, Сергей Сергеевич?

Рассыльный тоже ни жив, ни мёртв. Но мордой жестикулирует: выключи монитор! Я сдуру не разобрался, да на "пилоте" кнопку питания "щёлк!". И загасил того солитёра вместе с несохранённым файлОм.

Попил наш полкан, ещё раз виски потёр... и вспомнил-таки, как меня по фамилии.

— Лукин, — говорит, — прошу тебя как старшего группы. Не приказываю, как человека прошу: возьмите к себе моего названного отца как четвёртую штатную единицу. Не складывается у него в проводниках.

Я тоже по имени-отчеству, тоже по-человечески:

— Чего ж, — говорю, — не взять? Общались уже, выпили за знакомство.

Как люди, поручкались, и — жопа к жопе, кто дальше прыгнет.

* * *

Возвращаясь к своим, я раза четыре перекурил. Всё думал, как бы сподручней поставить мужиков перед фактом. Опять же, стресс, отходняк. Две сигареты порвал, пока приводил себя в норму. А вот за Сашку Черкашина был почему-то спокоен. Что может натворить взрослый человек, бросивший пить, как минимум, на две недели? Петропавловск мы миновали как какую-то безродную станцию. Не больше минуты у перрона стояли. Он, может, и двери не открывал?

Заглянул в купе, а оттуда:

— Да пошёл ты, Профессор, на!!! — Громко, как Сашка умеет, и мимо меня: "фр-р-р"! Как всё равно, бывший проводник Сидоров вселился в Бугра!

Я малость опешил, хоть сразу же понял, что с другом что-то не так. Морда у него цвета кирзовых сапог, если в них неделю ходить по слякоти и ни разу не чистить. Поймал его за рукав: садись, мол, рассказывай. А из него одни междометия да через слово мат.

— Пошёл, — говорит, — с ключом. Слышу: стучат. Открыл, а оттуда сапог. Даже не помню, как я потом на ходу дверь закрывал. Что это было, не знаешь?

Чувствует, гад, что без Профессора дело не обошлось!

Я, блин, ломаю тему, как партизан на допросе:

— Там Пашка Суконный на ухо шепнул, что есть у начальства план усилить нашу бригаду четвёртым нубом.

Нет, гад, не ведётся, молотит в одну точку:

— Так что это было? Ты ж тут рулил до утра?

А я свою линию гну, сбиваю ему прицел:

— Что было, не знаю, но кандидатов два: Артемьев и Сидоров.

— Сидорова бери. От этого фрукта хоть знаешь, чего ожидать. А наш Фантомас перец непредсказуемый, с несмываемым пятном в родословной. Косит под своего мужика, да не пришлось бы бригаде лямку тянуть под всевидящим оком Калюжного.

— Кто там меня спрашивать будет? — притворно вздохнул я и, зная его поганый язык, предупредил. — Только об этом при Карпе молчок!

— А то я не понимаю!

— Ну, раз понимаешь, вот тебе ещё одна вводная: там на обед гороховый суп, биточки с перловкой, кисель... и пачка махорки на следующую неделю. Смекаешь, Бугор? На неделю! Не знаю, куда нас везут, но курево там в дефиците.

Черкашину только маяк покажи, а дальше он сам:

— Пойду мужиков разбужу. Надо будет на следующей станции запастись.

Как чувстовал, что Исилькуль это последняя возможность что-то купить. На безымянном разъезде поезд переведут на одинарную ветку, почешем мы по безлюдью, хрен знает куда. И всё это время я буду, как лох, отдуваться за проводника. Впрочем, об этом потом. Все были в счастливом неведении. А ведь предупреждал Фантомас:

"Учебка это не то, что вы думаетя. Это ещё хуже".

* * *

С Василием Николаевичем мы встретились в коридоре. Ну, как встретились? Его пронесли мимо меня в третьем вагоне, считая от нашего когда я в столовую шёл. А больше никто из нашей команды обедать не захотел. Черкашин сказал, что с битою рожей он дальше сортира не выездной, Парнокопытный вообще не проснулся, а Карп разродился очередным перлом:

— Знаетя, мужики, гуся перловкой полировать — все одно, что стрелять по иконе из дробовика.

Не ожидал я от старшего Фантомаса такого высокого "штиля".

Вот такие у меня подчинённые. Каждый себе на уме. Выпустил я из-под ног точку опоры. И сам надломился, и людей распустил. А что им? Не жизнь, а малина. Служил бы так, и служил: хочу, пойду на обед, не хочу: "хай они ту махорку в одно место себе засунут и киселём зальют".

В столовой клубился смог. На мойке гремела посуда. Неписи из суточного наряда протирали незанятые столы. Кроме Суконного и меня, все уже отстрелялись, или пожрать не пришли. Повар нубиец курил у раздаточного окна и стряхивал пепел в тарелку, не отрывая глаз от циферблата часов. Через десять минут всё.

— Махорку у кого получить? — нагло спросил я.

— А что, на столе нет? — сквозь зубы процедил он.

— Есть одна.

— Ну?

— Надо на четверых.

— Значит, уже спёрли.

Во, думаю, наглая рожа! Когда ж она треснет? Я поезд два раза насквозь прошёл, а никого из нубов в столовке не видел. Все, кроме писаря, до сих пор на отвальной.

— Ты, — говорю, — биточек с перловкой, махорку гони! А то я тебя самого пущу на раскур!

— Ну, жди. Зараз принесу.

Ну, жду. Пашке уже надоело руками махать, чтобы я подошёл. Встал и ко мне. А этот мудак в поварской шапке улучшил момент, подкрался из-за спины, как гаркнет над ухом:

— Кто тут махру спрашивал?

Я только "ыть", а оттуда — "тыдынь!" Искры из глаз, и сквозь перезвон:

— Вот тебе за биточек с перловкой!

Суконный потом помог мне махорку собрать с пола. Насчитали двенадцать пачек. Это столько у нашего повара поместилось в одну жменю!

Штивало меня после "тыдынь", как лодчонку в открытом море. Вёл меня Пашка от вагона к вагону. Поддерживал в случае угрозы падения. Когда голова стала хоть чуть соображать, спросил я: а он почему не на отвальной?

— Там Мишка, уже не отвальная, а привальная! Сидоров опять проставляется. Восстановили засранца в проводниках, ты пособил!

— Гонишь! — возвопил я.

— Чтоб ты так всю жизнь гнал! Мы в Петухово должны были нубийца отпускника на борт принимать, а у него инфаркт. Где-то за час до посадки вызвали скорую. Вот погранцы и ломились в вагон, который нубиец назвал, хотели оповестить, чтоб не ждали. А так-то мы им фиолетовы, договорённость на самом верху...

Я, блин, чуть воздухом не захлебнулся. Откашлялся, постоял...

— Иди, — говорю, — Паша. Дальше я сам.

Еле заставил себя тронуться с места. Чернуха в глазах, а в душе — неудовлетворённое чувство мести. Вот это расклад! Если бы я и хотел кому-то помочь, то Сидорову в последнюю очередь. Повезло подлецу. Как всё для него срослось: одно в одно, как будто сам Бог разрулил. Особенно пограничники: "Чего это ты, дед, так долго не открываешь?" Открыл же в итоге? Говорите, зачем пришли — и на отвал. На ухо, что ли собрались шептать? И пошло: гонор на гонор, слово на слово, и я же, получается, виноват....

Ну, думаю, волки тряпочные, дайте только добрести до вагона! Будет вам и жареный гусь, и пачка махорки на следующую неделю! Пинками всех подыму, выстрою в коридоре и заставлю отжиматься на кулаках, покуда вы гады, не протрезвеете!

Непись с повязкой дневального попался под горячую руку — спросил закурить, а я его подальше послал.

Врываюсь, как раненый лев, дверью тамбура как садану! — и злость из меня вон: стоит наш Парнокопытный, самокрутку грызёт, морщится. Переносица шире плеч, над бровью кровавый сгусток, а ниже черным черно. Белки у заплывших глаз красным отсвечивают, как у того вампира.

— Где это тебя?

— А тебя?

— На камбузе, — говорю. — Повар махорку выдавать не хотел. Пришлось применить силу.

Выслушал он меня, покряхтел:

— Хочешь верь, хочешь не верь, я сам: приснилась мне, Миша, заимка. Ты печь топишь, Сашка-десантник чистит двустволку, а я за столом под иконами курицу ем. И тут хлопает дверь. Поднимаю глаза: проводник! Не тот, что из первого поезда, а вроде как Василь Николаевич. В шапке, но без головы, она у его, типа того что, сама по себе. Смотрит на меня из подмышки и говорит: "Что, блатники, не видали хунхзузов? — так я их вам сейчас покажу!" Ружьёцо-то висит на стене. Я туда. Ноги простынёю стреножило, ну и... мордой об стол! До сих пор удивляюсь, как не сломал?

Постояли мы с ним, покривлялись (я уже мышцы лица почти расходил, а он ещё через силу). Обсудили ситуацию с Карпом.

— Знаешь, Миша, — подытожил напарник, — нечто-то такое я от начальства и ожидал. Не удивлюсь, если в его личном деле вдруг обнаружится запись, что нубиец Артемьев в составе нашей бригады геройствовал на заимке. Со всеми их этого вытекающими: премия, звание, орден. Мужичонка он неплохой, хоть и блатник, но в армии не служил. Что у него за язык, может сказать только время. Пошли лучше, водки накатим. Сашка-десантник сегодня некомпанейский, пробило его на жор.

Махнул я рукой:

— Пошли, после таких-то переживаний...

Пришли в резиденцию. Черкашин в своём амплуа, гуся доедает. Вскинул глаза, бровь приподнял, сам у себя спросил:

— Эпидемия, что ль? — и снова "хрям, хрям..."

Я через его плечо к столу потянулся, и тут, как нельзя вовремя, нарисовался Карп. Не знаю, что он увидел, но выводы сделал самые дикие:

— Робяты! Вы тут никак, из-за водки передрались? Так Надькя мне в грелку белого вина налила. Помогить снять чемойдан, зараз принесу.

Хотел я его за такие слова под общую эпидемию подвести, да полные руки добра — куда нафиг?

— Присядь, — говорю, — не маячь, ты на повестке дня первым вопросом.

А Сашка Черкашин из своего угла "бу-бу-бу", "бу-бу-бу":

— Винчестер хорошая вещь. Винчестер и я пригублю. Сходили бы, кто-нибудь, а то мне отсюда не вылезти.

Пришлось повышать голос:

— Итак, мужики, обсуждаем повестку дня. Первый и главный вопрос виновнику торжества: слабо тебе, Карп Артьемьев, покласть на работу проводника и перейти в нашу бригаду?

Тот чуть не подпрыгнул:

— Дык я с дорогой душой! Карахтер в нашем роду для "подай-принеси" не шибко общительный. Два чемойдана приму, а третий на голову уроню, чтобы она нет гавкала. В общем, не сумлевайтеся, мужики. А коли какая загвоздка, так я прямо сейчас до племянника Серёги смотаюсь. Нехай переводит. Он за дядьку и чёрта перекуёт!

— Отставить! — сказал Бугор, как щирый специалист по части Уставов. — Порядок и форму обращения к старшим по званию, мы с вами начнём изучать после отбоя, а в настоящее время начальство интересует мнение коллектива. Скажет бригада да, стало быть, да; нет — не обессудьте ни ты, ни Сидоров. Дело настолько серьёзное, что только одним винчестером не отделаться.

— Дык у меня там и сало, и сальтисон, и домашняя колбаса! — возликовал потенциальный сексот.

Сало он упомянул, сидя полке, а колбасу — далеко в коридоре. Если б я ему не помог, сам бы смахнул чемодан с моего спального места и на цырлах в зубах притащил. Так мужику захотелось стать боевым нубом.

Честно сказать, я был ему благодарен за то, что не стал ломать ситуацию через колено, не попёрся в штабной вагон выбивать для себя льготы и преференции. А мог бы. По нынешним временам это запросто. Там бы всплыло, кто виноват в международном скандале, кого до последней гранаты оборонял Калюжный перед Шойгой.

Ну и, конечно, отдельное спасибо Бугру. Вернее, его привычке раскручивать всех и вся на проставуху. Был бы на месте Артемьева кто-то другой, его бы взял в оборот. Так что, не только мне повезло. Я и сам бы топил за Сидорова, если бы кто спросил.

Судя по свёрткам и пластиковым судкам, "Надькя" постаралась на славу. Карп всё открывал, разворачивал, нюхал, а перед тем, как поставить на стол, снабжал комментарием для меня:

— Холодец. Бабушка наша была мастерицей по холодцу... а это уже заливное... из тырнета рецепт...

Места на столике меньше и меньше, а чемодан и на четверть не полегчал. Стал наш четвёртый нуб ручонками тормозить, включил соображалку: куда что приткнуть, чтоб не упало ни то, ни другое, ни третье. Думал, думал, сказал:

— Что это мы, робяты, имея своё купе, пьём неизвестно где? А ну как Серёга нагрянет, он же сразу куда? Мне-то племяш слова не скажет, а у вас весь имидж к бенЯм!

Действительно, думаю, непорядок! Что по большому счету, нас держит в служебном купе? Ключ от вагонной двери? А может, всё дело в том, что ушлый Василь Николаевич тупо нашёл лоха, сел на широкую шею — и служба по барабану? Знает, что человек старой формации расшибётся — не подведёт, иначе весь имидж к бенЯм...

Ну, Карп, слова-то какие нашёл!

Глянул я на него уже с интересом. Стоит, вытянулся во фрунт, пятки вместе, носки как положено врозь. В руке каравай домашнего хлеба, не знает куда приткнуть. Нормальная выправка, не хуже, чем у других. Терёха намедни обмолвился, что наш Фантомас от армии откосил. Похоже на то, но надо проверить:

— По воинской специальности кто?

Он в ответ:

— Не служил. По зрению медкомиссию не прошёл. Потом уже, в девяностых сделали операцию на глазах. А в те времена это было, всё одно что в космос слетать. Работал до пенсии печником. У меня по отцовской линии все деды-прадеды печники. Сызмальства при глине — при кирпичах...

Вот те и Парнокопытный! Как угадал? Явно не по внешнему виду.

— Ты б, — говорю, — не стоял истуканом, а проявлял военно-морскую смекалку. Чемодан у тебя фибровый прочный, чем не стол на десять персон? Раскинь его поперек прохода на нижние полки, и башка не будет болеть. Давай, помогу...

Заартачился Карп:

— Я сам!

Было, наверное, у него в багаже что-то такое... типа резиновой бабы. Ну, не служил человек. Не знает, что в коллективе ты должен быть на виду. Начнешь тихариться, что только о тебе не подумают!

Сам так сам. Я отдёрнул руку, выпрямился, отступил. Спросил на ходу, чтобы сгладить неловкость:

— Каравай Надька пекла?

— А то кто? — обиделся Фантомас. — На нашем краю деревни только мы при домашних хлебах. Свадьба там, сватовство, или кто с официальным визитом...

Не стал я его, балабола, выслушивать. Прикрыл за собой дверь и сказал в узкую амбразуру:

— Схожу я, оповещу мужиков об изменении дислокации. Как будешь готов, свисти.

А в спину:

— Вы ж там и стаканы не забудьте оповестить!

С чувством юмора человек. Это такой плюс, что многое за него можно человеку простить, а уж тем паче — перед ним повиниться. Совесть то... куда ж её деть? А враньё, что шило в мешке — когда-нибудь, да уколет. В общем, подмывало меня выложить Карпу всю подоплёку его карьерного взлёта. Уже повернулся, и тут... как гром среди ясного неба:

— Мишаня, прости засранца, хочешь, я на четыре кости перед тобой упаду? — И действительно, слышу, упал.

Ну, тут и спинным мозгом не мудрено догадаться, что вернулся Василь Николаевич. В этот раз не один. Сидоров в служебном купе качает права:

— Прижились, мать вашу так, давайте сюда ключ и быстренько пошли на..!

Пока я о тёзку своего спотыкался, всё состоялось. Из служебки вышел Тэтэ, поглаживая левый кулак. Таким я его раньше не видел, как всё одно взъерошеный воробей. После спецоперации на заимке он и то выглядел намного спокойней. Вечный загар будто пламенем прошит изнутри. Добрался он до лежащей фигуры нашего беглого проводника, замахнулся ногой, и раздумал, перешагнул.

На шум из купе выглянули нубы-отпускники. Убедившись, что всё устаканилось, так же молча втянулись назад.

Наконец, со словами "эпидемия никого не щадит", нарисовался Черкашин — и в трезвом виде, и с бодуна хозяйственный мужичок. Ничего не оставил врагам: бутылка с остатками эксклюзива, пакеты с закуской. Даже стаканы с водкой, из которых мы с Тихоновичем намеревались выпить, но как-то забыли — те тоже, сцуко, при нём. Осторожно несёт, в вытянутой руке, чтоб ни капли не расплескать.

Минуя меня, только глаза скосил:

— Ты бы, — сказал, — Профессор, оставил человека в покое. Пусть спит.

Глава 7. Дежурный по двадцатому веку

Оповестились мы, как белые люди. Расселись вокруг чемодана.

Никто никому не мешает, закуска в пределах доступности. Печник, как положено проставляющемуся, ещё на ногах, наводит последний штрих. Достал из запасника пачку салфеток чтоб значит, культурно было.

А из Черкашина культурку хренами не вышибешь. У нас-то с Терентием Тихоновичем ещё с того раза налито, а у него пустырь. Стало быть, непорядок. Он Карпа и достаёт: "плесни" да "плесни". Не терпится бедному с винчестера пробу снять. Тот:

— Сколько тебе?

— Что, — типа, — не видишь краёв?

— Смотри, крепачок!

— Да ни разу не крепче меня!

Печник и плеснул, а Сашка не разбираясь добрую треть стакана — тыдынь! — в глотку одним глотком.

Я, кстати, сразу заподозрил неладное, когда вино только-только в Сашкин стакан полилось, уж слишком его цвет не соответствовал, как бы точнее сказать, коду продукта. Будто в грелке не чемергес, а слёзы невесты Христа. И мелкие пузырьки вскипают на дне, как у неразведённого чистогана. Повезло ещё понтовщику, что был то не ректификат, а всего лишь, домашний продукт двойной перегонки.

Выпили и все остальные. Стали вопросы неудобные задавать. А у Карпа... в смысле, в его деревне, что ставят на праздничный стол, называют вином: покупным, либо домашним. "Херес", "Портвейн" и прочая муть включая "Стрелецкую", считается "красным вином", а всё остальное "белым". Заходишь в сельпо и продавцу:

— Три белого с перцем!

И ведь, понимают. У нас бы завернули с порога: "Иди-ка ты, мужик, протрезвей!"

Просветились, короче. Радость опять же: Бугор жрать перестал,

налёг на винчестер...

Вот так, под перезвон стаканов и перестук колёс, мы прибыли в Исилькуль — вполне себе русский маленький городок с казахским уклоном. Дома у него не выстраивались шеренгами улиц, а стояли вполне себе вольно, хоть и соблюдали равнение. Видно, что земли дохрена и стоит она гроши.

Это касалось и вокзальных строений: в линию, но обособлено. Даже перрон был широким, как футбольное поле. Летом, наверно, здесь будет красиво: много зелени на площадях. Но и зимой ничего.

Вопрос: выходить, или не выходить, даже не поднимался. Все как-то забыли про битые рожи, и потянулись к выходу. Даже Карп — человек "малопьющий и некурящий" — перед общим порывом не устоял:

— Я тоже пробздюсь...

Вокзал Исилькуля напоминал домик хоббита. Особенно издали. Окна, правда, квадратные, но вход один к одному: правильный круг из стекла и бетона. Если б не шпили на заснеженной крыше, можно бы было подумать, что угодил в сказку. Каждый из них был похож на безымянный палец, с широким обручальным кольцом.

Пробздеться с наскока не удалось. Проводник Сидоров в своём амплуа: закрылся на ключ и послал по тому самому адресу. Вышли сквозь соседний вагон, и оказались последними, кого интересовал табачный вопрос. Людей впереди: мама моя! Встали в очередь без малейшей надежды. Что-то, думаю, раньше закончится: сигареты в киоске, наше терпение, или стоянка поезда. Даже Бугор заскучал.

Тут, как водится, подкатил ушлый товарищ, предложивший решить проблему "в любом количестве" по триста рублей за пачку. Людей впереди поубавилось, но не настолько, чтобы Сашка повеселел.

Карп вроде бы с нами стоял. А потом как-то — раз — и нет его. Невелика потеря, а неприятно. Думай теперь, куда он попёрся, не к самому ли?

А очередь будто заклинило. Ни на йоту не продвигается. Вот и решаем, как быть: идти на поклон к альтернативному мужику, или подсаживаться на махру, с учётом того, что Артемьев не курит, но лишняя пачка в неделю — это очень и очень мало?

Тут он, лёгок на помин:

— Робяты, за мной! — и опрометью к вагону-столовой.

Там — издали вижу — крытые машины стоят, коробки и ящики

над головами плывут. Неписи впахивают. Вот уж кому не повезло в наряд загреметь. У нас хоть надежда есть. Или уже была?

Насилу догнали мы нашего четвёртого нуба, стали спрашивать, что и так.

— Да я тут насчёт табачка с Фантомасом договорился.

У меня и глаза на лоб: за что ж это, думаю, любящий дядька так погоняет родного племянника? А у Черкашина позднее зажигание, насчёт "Фантомаса" он как-то не въехал:

— Я, кажется, предупреждал, зачитывал статью из Устава: "Не положено обращаться к старшим по званию..."

— Дык я и не обращался! — отсёк обвинение Карп. — Он сам ко мне обратился. Где, спрашивает, ваша бригада? — В очереди за табаком. — А ты? — Я некурящий. — Ну, передай старшему: если поможете КАМАЗ разгрузить, будет вам от меня по блоку сигарет с фильтром и по четыре пачки махры. Если надо ещё, то за наличный расчёт. А то, мол, не успеваем... Пойдёмтя, робяты, пока Фантомас других не сыскал.

Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой! Взяли мы его в полукруг и повели. Не факт, что мужик головой тронулся, но очень похоже на то. Отконвоировали к месту событий:

— Показывай, с кем ты тут договаривался, пускай подтвердит.

Покрутил печник головой:

— Дык вон Фантомас, в кабине сидит, бумаги подписывает!

А за стеклом прапорщик каптёр, нас тоже заметил и рученькой так, типа того что: айн момент, мужики!

Было у нас в лексиконе два Фантомаса — старший да младший, а появился ещё один — левый. Чтоб не смущать Карпа, решили мы в узком кругу звать этого прапорщика Фантомом.

Он кстати, расплатился по чесноку, остались довольны. Только вымазались как чуни даже сквозь спецодежду. КАМАЗ-то оказался с мукой. Раскидали её махом, но отряхивались до самой учебки.

* * *

Я понял, что это она, когда нубы отпускники поставили на уши наших проводников. С ними "пошёл на" не прорезало: чуть двери не выставили. Водрузили Василия Николаевича на штатное место в тамбуре, прислонили к стене: бди! Потом ожила радиоточка:

— Личному составу с вещами строиться на плацу! Начальнику группы срочно прибыть в штабной вагон!

Засуетились и мы. Стали убирать стол, чтоб половину каюты не занимал. Убрать-то убрали, втроём передвинули на нижнюю полку, а дальше? Это Надькя такой чемойдан собирает на раз-два. И тапки впихнёт, и "кухвайку". Для печника это высшая математика:

— Вот падла! Не лезя...

А за окном матюки, нездоровые шевеления. В такой обстановке всегда почему-то кажется, что это тебя ищут. Размял сигаретку из самых, что ни на есть, свежих запасов — и вон, к месту событий.

Учебка представляла собой добротную кержацкую деревеньку, окружённую по околице замкнутым железнодорожным кольцом. А вокруг степь, редколесье и, как пояснил Василь Николаевич, где то там, за горизонтом, тайга: "Фух... из правления видно..."

Словом, как впрочем, и телом, он в должной степени не владел. Всё больше смотрел умоляющими глазами. Ему, как я понял, очень хотелось раскрутить меня на стакан. Как это провернуть, не завязав разговор, тёзка не знал, хоть считал себя в какой-то мере своим.

На взгорке, в том, как раз направлении, куда Васька нацелился подбородком, возвышался рубленый пятистенок с табличкою над широким крыльцом "Колхоз "Новый мир". Правление". Оттуда по наезженной колее двигалась вереница санных подвод с угольными ящиками на задках. В противоход им мерно раскачивались сутулые спины нубов отпускников.

И сколько ж нам тут куковать?! Мало того, что картина сама по себе мрачная, она ещё и никак не вязалась с моим представлением об учебке. Вот где здесь, к примеру, баня? Да за любым из заборов, подпирающих скаты крыш. Снег под ногами — и тот не такой как везде, а серый, припорошенный сажей. Даже обшарпанный поезд, подсвеченный бликами уходящего солнца, смотрелся на этом фоне, как золотая цепь на шее бомжа. В общем, как говорил ослик Иа-Иа, "жалкое зрелище".

Не успел я как следует оглядеться, а тем более, закурить, нате вам:

— Э-эй! Лукина позови!

— Какого тебе? — Оборачиваюсь, а это тот самый рассыльный, любитель раскладывать "Солитёр".

Остановился поодаль, да как заорёт:

— Будет тебе "какого"! Быстро в наряд загремишь!

Смазал, падла, все краски остатка дня. Я к нему:

— В том смысле, что какого вам Лукина?

— Да не тебя! А того, что боевой нуб!

— Значит, меня!

— Не понял. Громче кричи!

Подошел я поближе, представился. Ещё раз спросил:

— Что надо?

А он:

— Это мне надо?! Это тебе надо! Команда по громкой какая была? — "Начальнику группы срочно прибыть в штабной вагон". Или ты не начальник, а вещмешок?

Всю дорогу мне мозг выносил. Наверное, расклад не сложился. Ну, хоть анекдот напомнил про двух начальников.