Водяной-3

Мачеху, кстати, я потом так пуганул на пару с папашей, что те со своими оставшимися тремя дочерьми рванули на Дальний Восток. Как раз набор шел куда-то за Байкал. А вот казачьего старшину, за которого сватали девочку, не тронул. Ни при чем тут он. Не виноват, что саблей половину лица развалило, и так плохо и страшно срослось, даже борода не спасает. Человек не из плохих, просто вдовец, коих здесь множество, может, и счастлива бы с ним была б девочка со временем. Но что стряслось — то стряслось. Мне время не подвластно.

Так что висит в одной из стариц возле Балхаша девочка в капсуле перерождения, тоже в стазисе покамест. Ибо мне просто некогда за всем уследить. Хилола и Марина, правда, здорово интересуются, ибо девицам скучновато, вот и ждут еще одну сестренку.

Вообще, я здорово изменился. Если обретение Марины, а тем более Хилолы было для меня серьезнейшими событиями, перевернувшими мое нынешнее существование, то в данном случае я даже особо не психовал. Так, малость разозлился. И скорее на девочку, чем на ее родню. Ибо жизнь свою надо беречь, и прежде чем бежать от человека, рискуя ею, стоило бы его получше узнать. А то старшину даже жалко. Немолодой рубака очень серьезно принял то, что из-за него девочка погибла. Ушел в штопор, запил, мне пришлось его из пике выводить. Сейчас он женщин вообще сторонится, решил, что не стоит того. Мдас...

В принципе, есть в меня идея одна. Мне все равно нужны смотрящие за реками и Аралом. Девочки со временем вполне могут набраться силы и опыта для этого. Тем более что Марине очень Арал нравится, а Хилоле Аму-Дарья. Поглядим, что понравится Анфисе, и сможет ли она вообще русалкой стать. Не хотелось бы девочку лишать возможности просто пожить, пусть и так.

Поднявшись на любимый холм, я осмотрел окрестности. Полупустыня, весна. Цветет все, прям-таки бушует. Тварей всяких разных ползает и летает. Для большинства солдат, кстати, это все очень и очень опасно. Непривычны они к тому, что паук размером и видим похожий на обычного крупного крестовика является каракуртом, смертоносной черной вдовой. Что забавная тварюшка с задранных хвостом — скорпион. Уже трех схоронили, двух от укусов змей, одного шершни закусали. Здешние шершни совсем немного уступают знаменитым южно-восточным. Но что интересно, солдаты не ропщут. Служат и служат. И рады-радешеньки, что у Озерова служат. Рук тот сам не распускает, воровать не дозволяет, шпицпрутенами насмерть не запарывает. При мне только один солдат палок получил, за пьянку, и то всего десяток. А когда его после экзекуции перевести хотели обратно в Оренбург, тот слезами плакал и просил офицера не высылать его. Похоже, жизнь в России весьма и весьма разнообразна. Коль фактически из боевого похода солдаты уходить не хотят. Сзади раздался конский топот, и на холм взлетел молодой корнет, один из товарищей Лермонтова.

— Любуетесь, господин Захар-бай? — Пружинисто соскочив с коня, поинтересовался он.

— Да. Пустыня красива круглый год, но весна это весна. — Коротко кивнул я, протягивая ему свой бинокль французского производства. — Поглядите.

— Вы правы. — Коротко, из вежливости бросив оптику к глазам, ответил корнет. — Мы с товарищами просим прощения у вас, за вчерашнее поведение. И мы знаем, что вы вытащили Михаила. Спасибо вам.

— На здоровье. — Я усмехнулся, и забрал протянутый бинокль. — Смотрите, корнет, здесь сейчас пусто, но лет через сто здесь будут стоять крупные города. Вон там, западнее и чуть северней, построят космодром, место, откуда люди будут запускать в безвоздушное пространство над планетой свои корабли. Хотели бы подняться на четыреста верст над Землей, корнет?

— А вы прожектер, Захар-бай. — Засмеялся парень, задирая голову, и смотря в ярко-синее небо. — Но хочу. Это просто мечта моя — подняться над твердью земной. Хочу пробовать построить монголфьер, и взлететь.

— Ну, это, пожалуй, я смогу вам устроить. Самого заинтересовали. Озадачу, пожалуй, мастеровых в Коканде, там весьма талантливые люди есть. — Я засмеялся. А что, шелка у меня полсотни тюков есть, корзину из тростника сплетут, веревок конопляных хватает. Почему б не полетать?

— Ловлю на слове, Захар-бай, и разрешите откланяться. Господин майор отправляет в короткий поиск, служба. — Корнет лихо взлетел в седло, козырнул и наметом слетел с холма, к строящемуся около штабной палатки драгунскому десятку.

-Ну-ну. — Я улыбнулся, и поглядел на взошедшее солнце. Пора и мне, прогуляться. Я последнее время, конечно, на суше себя вполне себя неплохо чувствую, но все-таки я водяной. И для меня без воды дискомфортно, потому исчезну на денек-другой. Прошвырнусь по окрестным речкам, подземным водам, погляжу, что интересного хранят они. По Сыр-Дарье пробегусь, на остров загляну, к аваратам. Уйти-то они ушли, и оставили на меня свое хозяйство. Но кажется мне, что порой краем глаза богини как-то сюда заглядывают. По крайне мере, ощущение такое. И потому не стоит оставлять их надолго пригляда. И вообще, через три недели должен приехать Перовский, на стыковку тракта, то есть закладку Среднего Форта. Туда и наиб приедет, от лица эмира, торжественно запустят тракт в службу. Купчин наедет, со всех сторон. Их, кстати, уже немало. Вон, пылит караван фургонов, почти как в США на Великих Равнинах. Ну а что, сейчас не надо везти много воды, пары фур хватит на тот кусок что остался. Однако, караван немаленький, около сотни фур, кто-то торопится. И гружены серьезно. Интересно, чем?

Подскочивший к купчинам конный разъезд быстро утратил интерес, и ускакал дальше, а караван пополз дальше. А я решил уточнить свой интерес, взял под контроль пролетавшую мимо птаху, и просмотрел несколько фургонов. Так и думал, промка. Ткацкие станки, если конкретно. Похоже, кто-то вкладывается в перспективные производства. Скорее всего, шелковые. Бизнес есть бизнес, многие хотят получать прибыль. Так что нормально.

И я исчез, уйдя в водный поток под холмом.

И пропал на две недели. Дело в том, что я решил исследовать будущее Джесказганское месторождение медных и полиметаллических руд, и совершенно случайно, вообще случайно нашел самородок рения. Точнее, три килограмма семьсот семьдесят грамм самородного песка и мелких самородков рения. Редчайший случай, между прочим, самородный рений в моем мире встречался крайне нечасто. Может, здесь иначе, но все равно, слишком большое для меня искушение. Может быть, я ненормален для водяного, но мне очень понравилось делать всякие примочки, вроде крупных бриллиантов, или платиновых украшений, а здесь такой вызов. В общем, я на неделю пропал для всех, запершись в своей мастерской. Так, краем глаза убедился, что с пацанами в капсулах все нормально, отправил девочкам сообщение, чтобы меня по пустякам не дергали, и ушел в работу. Плавил рений, заливал его по формам, обрабатывал готовые вещи. По итогу работ у меня получилось пара браслетов-наручей, три крупных перстня, в которые я установил достаточно крупные черные бриллианты, и несколько пар серег с теми же черными брюликами да пять диадем, покамест без камней. Для них буду думать, что установить. И кому отдать. Прямо скажем, таких диадем нет ни у кого в этом мире, и долго еще не будет. Минимум лет сто, не меньше. Еще на клинки напыление из рения сделал, на шамшир, кинжал и нож-пичок. Погляжу, насколько его хватит.

И потому я со спокойно душой надел наручи, нацепил на указательный палец левой руки новый перстень, в противоположку ему, на правую руку, надел два перстня из платины, с желтым сапфиром и багровым рубином. Усмехнулся, глядя на камни. Желтый, красный, черный — странный выбор цветов для водяного, вроде бы. Так ведь вода в какие цвета только не окрашивается, но от этого водой она быть не перестает.

С этими мудрыми мыслями я запечатал мастерскую, проверил-просканировал окрестности, почесал в затылке, глядя на стазискапсулы с пацанами, и уселся в каюк. Все, пора на службу. Надо проверить будущий музей в Коканде, и подготовить мавзолей для передачи статуй Перовскому. Заодно драгоценности там поделю, часть себе оставлю, самые ценные с точки археологии, часть отдам наибу для передачи Насрулле ибн Хайдару, часть Перовскому для передачи в музей Питера. А то у меня этого цветного стекла копится, как в пещерах гномов. А я не гном, я водяной, для меня это просто цветные камешки. Реально, я знаю, что они стоят множество денег, что за те сундуки, что у меня в подземных залах спрятаны, может разразиться серьезнейшая война — но для меня это в большинстве своем мертвые камни. Ну, кроме некоторых. Некоторое камешки прям как живые, такое впечатление, в них своя душа есть. А может и есть, просто у меня не хватает знаний понять это. Ничего, не страшно, узнаю со временем. Еще бы учителя найти. Пока я скупаю книги, математика, физика, все, что есть из современного. И пишу по воспоминаниям свои учебники, рисую таблицы и карты. Благо что память абсолютную вручили, все, что когда-либо видел или слушал помню, просто надо вспомнить, что именно я помню. Как там Лосяш сказал? "Я все записываю, но не помню где". Вот и у меня примерно то же самое. Вроде как знаний много, но пока найдешь, что именно надо, времени проходит уйма.

По появлению моему в лагере строителей никакого ажиотажа не было. В принципе, все шло по плану, строители закончили обкладывать колодец лиственничным брусом, устроили качественную крышу и добротный ворот. Плюс поставили ручной насос, и соорудили большую деревянную поилку. Настолько большую, что в ней господа офицеры купаться начали вечерами.

Лермонтов под присмотром Аяны начал потихоньку передвигаться по лагерю. А на вечерние "почиталки" стал собираться весь лагерь. Все, от майора Озерова до младшего коновода. У Аяны прекрасный голос и хорошо поставленная русская речь, передает в лицах талантливо, ей бы аудиокниги начитывать. Скучновато людям, развлечений мало, а тут практически спектакль. Хотя, насколько я знаю, такое тут вполне себе распространено, что среди дворян, что среди мещан. Даже крестьяне могут так же собираться, когда время есть.

— Здравствуйте, Захар-бай. — Вот, помяни поэта, он и появится. Опираясь на добротно вырезанную трость ко мне подошел Лермонтов, сопровождаемый слугой.

— Здравствуйте, Михаил Юрьевич. — Ответно поздоровался я, чуть поклонившись и кивнув слуге. Кстати, для большинства чужие дворян сейчас слуги вообще не люди. Их просто не замечают.

— Знаете, если вы не против, то я заберу вашу рукопись в Санкт-Петербург? Ее надо обязательно напечатать, потрясающая история. Восточные сказки, прямо скажем. Мой издатель просто с ума сойдет от такой книги. Можете быть уверены, Петербург и Москва будут зачитываться ей. Не удивлюсь, коль она и в Европе выйдет, Глазуновы свое дело знают туго, лучшие книгопечатники России. Только не обижайтесь, видно, что инородец писал, на слух все правильно, но правописание хромает.— Поэт уселся на раскладной стульчик, и страдальчески поморщился. Но тут же расцвел, увидев подходящую Аяну. Не понял...

Моя подопечная вежливо мне поклонилась, ласково(!) улыбнулась Лермонтову, кивнула старому слуге, и молча протянула мне историю болезни поэта. Ну да, я приучил ее к этому, отчетность превыше всего.

Коротко пробежав взглядом скупые, но точные строки, я кивнул и вернул талмуд девушке. И снова заметил переглядку и улыбки поэта и моей подопечной. Итить, то, что поэт может влюбиться в Аяну, совершенно не странно. Лермонтов горяч и импульсивен, а Аяна очень красивая девушка, необычно красивая, даже необычайно. Просто иная, не европейская красота. И то, что она кумпэри, для поэта точно препятствием не станет, напротив интерес подстегнет. Уже подстегнуло. Я чуть глянул в эмоции Аяны и Лермонтова — кипятком обожгло. Мдас...

Вечером, после окончания чтений, я зашел в палатку поэта проверить его буйну голову. Аяна скромно встала в уголок, и не отсвечивала, но то, что она в палатке поэта вечером, пусть и при старом слуге... хотя, я сам ей разрешил, да и Лермонтов больным числится.

— Захар-бай, вы разрешите Аяне выйти за меня замуж. — Огорошил меня Лермонтов после окончания осмотра. — Я люблю ее больше жизни.

— Хм... А ее вы спросили? — Короткий взгляд на пылающую красными щеками Аяну мне многое сказал. Я уже давно не рассматриваю Аяну как сексуальную партнершу, скорее, как ученицу и подопечную. Судя по всему, она об этом поэту не говорила, так что пусть так оно и будет. Не все надо знать влюбленным поэтам.

— Да. Она ответила, что не против, но все в вашей власти. — Поэт напряженно ждал ответа, Аяна тоже.

— Девочка моя, ты знаешь, что согласившись и выйдя за муж за смертного мужа, становишься обычной смертной девой? — Что-то я себя Дамблтором почувствовал. Аяну "девочкой моей" назвал. Вообще, странное ощущение, как будто родную дочку сватают.

— Знаю, усто. Я согласна. Мне вполне хватило двух тысяч лет понять, что четверть века с любимым человек лучше тысячи лет одиночества. Я буду хорошей женой и постараюсь стать хорошей матерью. — А Аяна напряжена как струна, чуть ли не звенит.

— Будешь. Разрешаю. Но Михаил Юрьевич, обряд проведете здесь, благо ваш православный священник приезжает с Перовским. Хотя бы обряд помолвки. И вы понимаете, что священник обязан будет доложить вверх по команде, кого он окрестил? — Я внимательно поглядел на поэта, но ответил неожиданно старый слуга.

— Господин Захар-бай, церкви известно многое, ее еще одной обредшей правильную веру девой не удивить. Черной ведьмой Аяна никогда не была, врагу людскому не поклонялась. А пути господни неисповедимы, ваше благородие. Не бойтесь за барышню, семья барина ее в обиду не даст. — А похоже, что семья поэта готова на многое, лишь бы его оженить. Насколько я помню, это мечта его бабушки, обожающей своего внука.

— Тогда я не против. Аяна, будь добра, выйди и жди меня у нас в шатре. — Подождав, когда девушка, поклонившись всем, уйдет, я продолжил уже для Лермонтова. — Приданное будет богатым, Аяна не просто так, девчонка без роду без племени. По рангу она вам подходит, считайте ее статус примерно как столбовую дворянку. И дети будут здоровые, не переживайте. Только учтите, Михаил Юрьевич. Измените Аяне — погубите и себя, и ее, и детей. Это плата за ваше семейное счастье — верность. Даже по веселым домам ходить нельзя. А Аяна вам итак абсолютно верна будет. Любовь Дев Песков незыблема. Впрочем, вряд ли вас после венчания будут другие женщины интересовать, потому как вы не просто женитесь — вы смешаете и разделите сердца с Аяной. Тут любая свадебная церемония по любому обряду именно к этому приведет. Готовы ли вы к этому?

— Я готов к этому. Люблю Аяну истово и беззаветно. Мечтаю прожить с ней жизнь. — Поэт сглотнул ставшую внезапно вязкой слюну, встал с кресла, вытянулся, одернув офицерский китель. Или как там у гусар это называется? Интересно, почему гусары-гвардейцы здесь не приписаны к иным полкам? Так и ходят в своих пижонских одежках?

— Мое согласие у вас уже есть. Но Аяна теперь, до свадебной церемонии, будет появляться у вас только днем. Вы достаточно выздоровели, чтобы наделать глупостей, и испортить все на свете. Потерпите малость. — Я усмехнулся, глядя на растерянного поэта. — Это не Кавказ, это Азия. Тут если плод вызрел, то падает сам. Потому извините, Аяна будет под приглядом, ее мои ученицы будут сопровождать теперь непрерывно. А после свадьбы вы будете ее господином и властителем. И да, по поводу книги. Я не против. Я не знаю юридических тонкостей, пусть этим стряпчие занимаются, которым вы доверяете. Деньги от издания разместите по счетам, которые я укажу. И кстати, у меня есть еще истории. Если ваших издателей они заинтересуют — то пришлю.