Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— ... был когда-то, — Договариваю за него.
— Был, — Соглашается мастер, — но ты у меня в половине случаев выигрываешь, так что...
Папка подвигается ко мне.
— Сам справишься, — Папка движется назад.
— Некогда! Работа...
— ... КВН, — Договариваю я.
— И он тоже, — Спокойно кивает мастер, не думая смущаться. На должность он устроен по блату, и время делит между игрой в КВН и сугубо хозяйственными хлопотами на стройке. Достать, договориться, спереть.
Учиться, что характерно, особо не пытается, да и зачем?! Матушка у него кадровичка в крупном московском СУ, имеющая вдобавок толи скромный пакет акций, то ли нескромное влияние на одного из крупных акционеров.
На стройке он только для того, чтобы просто понимать — как же всё это функционирует с изнанки. В планах — экономический факультет по окончанию строительного, и 'чистая' должность в СУ. Вроде как даже уже придерживают место.
— Егор, — Голос становится одновременно вкрадчивым и напористым, — ну ты писал ведь уже рефераты!
— Пф! Не писал, а из интернета копипастил кусками и местами своими словами переписывал.
— Меня устраивает, — Папка подвигается ко мне, — можешь прямо сейчас начинать! В моём вагончике, отвлекать никто не будет, там ноутбук, вкусняшек подгоню... а? И ночевать там же останешься, а не в общем кильдиме. Оплату в табель проведу так, будто ты все выходные тут авралил, без сна и отдыха! Аварию типа устранял. Договорились?!
— Взятками не проще? — Уже сдаваясь, подтягиваю себе папку.
— Нет! — Усмехается тот, закуривая, — Компромат! Рано или поздно всплывёт, а для работодателя это не айс! А так я троечник, но вроде как сам!
— КВН не проще бросить? Времени столько освободится! Всё равно в высшую лигу никак не попадаете, даже и рядышком не были ни разу.
Взгляд мастера становится жалостливым.
— Вот потому ты и здесь, — Выдыхает он снисходительно вместе с клубом сигаретного дыма, — в строительном вагончике. Приоритеты нужно расставлять! Сейчас главное — связи и умение договориться. Заставить человека делать то, что нужно тебе, оставив при этом приятное послевкусие.
Упитанная его морда внезапно обрастает пейсами, а носу появляются очки.
— Так-то, молодой человек! — Говорит он голосом Льва Лазаревича'
Проснувшись, некоторое время не могу понять, кто я и где. Рука привычно похлопала по тумбочке в поисках сигарет...
' — Да я ж курить бросил, какие сигареты!?'
— Да и не начинал, — Бормочу тихонечко, пока меня отпускает. Сон быстро затягивается туманом забвения, но кое-что в памяти и тово, осталось.
— Заставить человека делать то, что тебе нужно, оставив приятное послевкусие? Хм... а причём здесь Лев Лазаревич?
Раз уж сна ни в одном глазу... Кстати, сколько там натикало? Приподнявшись, нашариваю часы и чиркаю спичкой, пытаясь разглядеть цифры. Утро уже почти, светать скоро будет.
Ладно... Так причём тут Лев Лазаревич? Кручу его и так, и етак. На Москве его знают как люди почтенные, законопослушные, так и хитрованцы. Абортмахер, иногда скупщик... вроде как. Такой вот дяденька, себе на уме, да в свою пользу.
Здесь тоже знают, местный всё-таки, с Молдаванки. Тоже всякий народец, и криминальный в том числе, если даже не в первую голову.
Письмо сестричке своей двоюродной написал, да мне записочку для неё. Особово подвоха вроде как и нет. Песя Израилевна даром што еврейка, а такая дура простодырая! Вроде и выторговала деньги за жильё да питание, но кормит так, што ажно неловко иногда становится. Чуть не на три рубля с Санькой и едим. Тоже мне, еврейка!
Не, на Хитровке бабы поухватистей! Ети не стали бы кефалями кормить да бананами! Шаз! Ел бы на пять копеек день, ну может на гривенник, да и радёшенек был бы!
Надо будет подкидывать ей иногда всяко-разного. Или не так прямо, а может просто — Фирку там сводить куда, гостинчик братам её? И то дело! Ну или купить што вкусново на базаре, да и принесть — вроде как на, тётя Песя, угощайся! А то всучили слишком много торгаши ваши одесские, оно ведь испортится!
— Што-то мысли не в ту сторону попёрли! Так... Лазаревич, письмо... письмо, письмо... Ах ты ж сука!
— А? — Отозвался сонный Чиж.
— Спи, рано ещё!
Остатки сонности растаяли, как и не было. Письмо, ну точно! Сеструхе своей двоюродной написал, штоб ета дура простодырая хоть что-то заработала вокруг меня. Вдова всё-таки.
Если сеструхе написал, то кто мешал дружкам своим написать? Детства, значица. Подходы штоб нашли и вообще.
На Хитровке я человек не из первых, ан и не из последних! Можно через меня што-то делать и какие-то вопросы решать.
На слабину, значица, попробовать, а если получится, то и в долги вогнать. Деньгами взять на арапа не вышло, сразу и отдал. Ну тут они промашку дали, недооценили. Ха, буквально! Может поторопился кто, а может абортмахер етот в письме не прямо писал, а намёки намёкивал.
А вот морально...
Мне снова захотелось курить.
... получилось.
Потому как Фима, который Бляйшман, претензий ко мне вроде как и не имеет, но ето всё 'вроде как' и есть. Надо будет, так и разложат каком кверху, да и объяснят, где и в чём я был не прав! Потому как теперь он может подойти ко мне и попросить што-нибудь етакое... не совсем штоб очень уж, но имеет. И отказать не смогу, потому как долг. Моральный. Ну то есть могу, но как бы и не стоит, особенно в Одессе.
Насчёт Фиры вообще разговор отдельный. Ето ко мне претензий вроде как и нет, а вот про Фирку прямо было сказано, што не права она. А поскольку она за меня заступалась, то снова выходит, што мне и отвечать, иначе ой. Репутация.
Вот же Лазаревич, сука! Вроде как и сделал хорошо, но всё в свою пользу!
Чуть погодя я поостыл и мыслил уже без горячности. Лазаревич, он канешно и сука, но кто я ему? Родственник? Просто запомнить надобно будет и при случае тово. Ответочку.
А долги отдавать придётся, ети его! И лучше отдать заранее, пока не подошли. Оно лучше то, когда на своих условиях.
Заниматься в то утро не стали, потому как чувствовали себя как старая деревянная мебель, трухлявая и скрипучая. Так тока, размялись мал-мала, с кряхтением превеликим.
Завтракали так, што прямо ой! Вкусно всё, и от пуза. Я тогда точно уверился — надо будет ещё подкинуть! А то ведь очень уж душевная тётка.
Я потому и впутывать её в дела наши не стал.
— Спасибо, — Говорю, — тётя Песя, вкуснотища прямо-таки необыкновенная!
Вышли во двор, а Фира с нами.
— Ты как, — Спрашиваю у неё, — за Фиму Бляйшмана знаешь?
— Серьёзный человек, — И мордаха такая погрустневшая, што мне вот захотелось кому-нибудь морду набить, штоб грустность ету убрать.
— Знаешь, где етот серьёзный человек живёт, да под кем он ходит?
— Конечно! — Аж подскочила, возмущённая такая. Как же — она, и вдруг не знает чего!
Серьёзные люди, как водится, работают в Одессе всё больше ночами. Еле-еле вытерпели до после обеда, проведя утро на море, да и пошли к Бляйшману.
У тово свой дом двухэтажный из ракушечника. Не так штобы и большой, но на одного человека, пусть даже и с семьёй, так и немаленький. Двор собственный, на котором разместилось несколько сараев и два больших дерева. Богато!
— Мой боевитый друг Егор и его верный Санька Пансо! Моё почтение! — Заорал он сверху, заприметив нас перед калиткой, подскакивая из-за стола, — Поднимайтесь, я как раз завтракаю!
Смотрю, Фира погрустнела — её-то не упомянул, а значица — затаил. Прямо почти о том сказал. Ну да тут дело такое, что за пролитую кровь порой меньше спрашивают, чем за сказанные слова.
— Супруга моя, Хая, — Представил он толстую красивую бабу. Ну то есть почти што красивую, только очень уж лупоглазую, как по мне, — Садитесь!
— Спасибо, дядя Фима, — Отвечаю вежественно, не забыв снять картуз, — мы только из-за стола.
— Какие милые мальчики! — Умилилась Хая, и рукой меня за щёку щипет, — Так заходите к нам почаще, когда из-за стола! Всегда будем рады таким гостям! Фима, может тебе завести побольше русских друзей? А то эти жидовские морды, норовящие пожрать на дармовщинку, мине уже как-то надоели! Мине хватает одной жидовской морды — твоей! Ну может ещё Ёсик, когда он приезжает голодный от своего петербургского университета! И хватит! Вот когда Ёсик заведёт детей, тогда совсем другое дело.
— Всегда будем рады, тётя Хая, — Ответил ей, — мы собственно, по вопросам дружбы и добрососедства пришли.
— Тётя! — Умилилась та, и снова за щёку меня, — Скажу на Привозе, што обзавелась гойским племянником, так мине не так поймут! А потом объясню ещё раз, и мине поймут ещё неправильней!
Минут десять так развлекались, словесами перебрасывась. Потом Фима доел и бровку етак вверх вздёрнул.
— Долги возвращать надобно, дядя Фима, — И улыбаюсь, — етому меня жизнь научила.
Тот кивнул важно так, и рюмочку — жах! И глазами вопрошает.
— Я предпочитаю отдавать так, штобы мне должны оставались. У вас как, сдачи найдётся? Или лучше сразу?
И пальцем вверх.
Бляйшман посидел, поскрёб щетину, не отрывая глаз от моего лица. Понимает, што не за деньги говорить пришёл. Потом медленно так кивнул.
— Хорошо. Вечером приходи. Один.
— Вечером, ето когда?
— Часикам к девяти.
Долго время потянулось! На море идти уже нет, потому как были уже, а часто нельзя — кожа поползёт. Танцы и вообще, беготня всякая — так тело болит.
С книжками устроились. Я примеры решаю, Санька 'Конька-Горбунка' по складам читает. Фирка забежала ненадолго, сделала глаза и убежала. А минут через пять слышим:
— Мендель! Горе в еврейской семье! Оторвись от своих игрушек, да иди почитай книжку! Гойские мальчики на отдых приехали, и то занимаются! Они вырастут, и станут инженерами, врачами или даже адвокатами, а ты шо? Будешь чистить им ботинки и делать грустные еврейские глаза, вспоминая свою страдающую мать?
И на русском всё. Ето, как я уже понял, штоб все знали, а не только идиши. Стыдит отпрыска, значица. Любят здесь так, напоказ.
— Мендель! А ну домой быстро! Я с тобой, заразой, антисемиткой скоро стану!
Занимались до тово, што у меня голова мало не вспухла, да и дружок мой тоже устал. Так што после ужина книжки не открывали. Сидели только, разговаривал ниочёмно, да я сдерживался с трудом, чтоб поминутно не щёлкать крышкой часов.
К назначенному времени проводили меня до Фиминово дому, но сами не пошли — потому как их не приглашали, значица.
Во дворе на лавочке сам Бляйшман, и с ним мужчинка такой — невзрачный вроде, да и одет, как прикащик в лавке средней руки.
Но ето пока не глянул! Дула пушечные, а не глаза. Еге, думаю — тут не просто Иван местново разлива, а один из самых набольших!
— Здрасте вам! — И картуз с головы. Атаман кивнул, но представляться не стал, — Есть у меня шанец договорить своё деловое предложение, штоб вы мне были здоровы, или мне замолчать свой рот и говорить за моральные долги перед Фимой?
— Ловлю ушами твоих слов, — Доброжелательно ответил тот, не обращая внимания на вмиг вспотевшево Фиму, и опёрся на щегольскую тросточку, в которой — рупь за сто, потаённый клинок.
— Университет — настоящее золотое дно! — Атаман чуть сморщился, и я заспешил, — Не поддельные дипломы, разумеется! А просто — помощь в поступлении. Подойти к родителям, да и пообещать помощь в поступлении.
— Знакомо, — Раздражённо перебил меня Бляйшман.
— Я могу таки договорить? — Лёгкий кивок атаман, — Спасибо! Убедить в своей искренности можно, пообещав вернуть деньги, если молодой человек не поступит.
— Кидок? — Снова вылез нервничающий Фима, у которого аж глаз задёргался.
— Ни в коем разе! Цимес в том, што делать ничево не надо, вот вообще ничево! — Меня ажно распирало от собственново умища, — Поступил, так и хорошо, а нет, так и вернули деньги. И никаких возмущённых граждан.
— Фима! — Глаза атамана повернулись на Бляйшмана, — Што ж ты не говорил, шлимазл, што у тебя растёт такой племянник? Настоящий гешефтмахер!
— Племянник, — С нажимом повторил он, и Фима закивал часто-часто.
— Родная кровь, — Сказал он наконец, — Потерянное колено Израилево, так сказать! Шломо!
— Вот-вот! Очень приятно познакомиться с вами, молодой человек, — Атаман протянул руку, и я не без трепета пожал её, — Ну-ну... какие могут быть счёты в семье!
* * *
— Фима, — Атаман повернулся к Бляйшману, — я не шутил. С ним мы будем вести дела честно, насколько это вообще возможно. Племянник, понял? Ещё очень наивный и потому немножко дурачок, но он дал нам хороший заработок. На таких делах будут зарабатывать и наши внуки, даже когда у них мудя поседеют от старости.
Постукивая пальцами по тросточке, атаман проводил взглядом мальчика, с явным облегчением закрывшего за собой калитку, и продолжил:
— Он сам, этот его дружок, как его... Фира, Песса... ну, пусть тоже. Охраняй, Фима! Ему должно быть здесь так хорошо, как дома у мамы!
— Он сирота, — Вставил Бляйшман, потихонечку выдохнув.
— Тем более, Фима, тем более! — Атаман поднял палец, — Одесса-мама!
Пятая глава
— Проходьте, сударыня, — Вежливо прислонив два пальца к виску, посторонился немолодой городовой, и снова занял пост в дверях дома Логинова на Тверской, встав с самым суровым видом. Гроза преступников и опора трона!
Девочка лет десяти, поминутно приседая и лепеча что-то оправдательное, приняла у дам по очереди зонты, глядя на них глазами вусмерть перепуганного животного, попавшего в капкан и завидевшего приближающегося охотника с собаками.
— Сударыня, — К месту и не к месту лепетала та, приседая в неуклюжем подобии книксена. Нижняя губа её тряслась, а в глазах застыл первобытный ужас и покорность судьбе.
Переглянувшись, женщины не стали донимать ребёнка расспросами и прошли в гостиную, в которой бывали не раз, заказывая себе бельё. Всегда уютная большая комната, в которой суетился любезный хозяин Алексей Фёдорович и его милейшая супруга Вера Михайловна, угождая клиентам, стала серой и неприветливой.
Полицейские чины принесли с собой запахи махорки, алкоголя, лука и квашеной капусты, вмиг пропитавшие скромно, но со вкусом обставленную комнату.
— Сударыни, — Суховато поприветствовал их околоточный, оторвавшись от беседы с одним из полицейских служителей и целуя руки дамам. Юлии Алексеевне показалось даже, что такой любезный Иван Порфирьевич не рад их видеть, и будто даже тяготиться их присутствием. Впрочем, так наверное и было.
Попечительский комитет при полиции, составленный по решительному настоянию общественности неравнодушными гражданами, как раз для случаев подобного рода, воспринимался полицией с изрядной толикой досадливого раздражения. Слишком уж своевольны! Никакого понимания субординации и чувства момента!
— Извольте, — Иван Порфирьевич пригласил дам усесться на диван, и продолжил:
— Одна из учениц в заведении Алексея Фёдоровича Фельдмана вздумала покончить с собой, выпив жавель , использующийся для стирки.
— Прачечная на заднем дворе, — Пришлось пояснить околоточному, — принадлежит тому же Фельдману.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |