Золото апачей

Эхо ненадолго заставило его испытать прежний страх перед великой пустыней, однако надежда не дала ему над ним прежней власти.

Утром он позволил себе немного поспать, а затем продолжил свое путешествие под пылающим солнцем, среди бескрайних песков. Он ехал весь день, его глаза устали от жары и яркого света, во рту пересохло. Но вот солнце, попеременно ярко-красное и золотое, скрылось на западе; прохлада сумерек встала непреодолимой преградой между землей и раскаленным небом, последний из "песчаных дьяволов" окончил свой танец. С дальних гор потянул мягкий ветерок, пошевеливая песок. Чарльз ощутил его приятное дыхание на своем лицо, усталый мозг вернулся к жизни. На глаза словно бы кто-то накинул мягкую влажную ткань, из них уходила боль; все его существо возрождалось к существованию.

Фортуна оказалась благосклонной к нему. Сразу после захода солнца, он оказался в некоторого рода впадине, или долине, между высокими холмами, где подземные воды выходили на поверхность, образовав оазис. По сравнению с местностью, покрытой свежей зеленью, он не показался бы чем-то замечательным, но по сравнению с песками пустыни, простиравшимися на громадные расстояния, он казался маленьким Эдемом. Лошадь, как только они оказались на вершине холма, почуяв воду, подняла голову и издала радостное ржание; мул поддержал ее, как мог. Они быстро спустились по склону, и у Чарльза перехватило дыхание от радости, когда он увидел то, что лежало перед ним.

Под зеленой кроной деревьев, из земли выбивался крошечный фонтанчик, струился ярдов на пятьдесят по твердому песку ручейком шириной в два фута и глубиной в три дюйма, после чего снова исчезал в земле. Все пространство маленькой долины заполняли деревья, кусты и трава. Вода и зеленый цвет, радующие глаз, выглядели сказочным царством, а когда он спустился, из травы поднялись испуганные птицы.

Он напился сам из маленького ручья и напоил животных, затем распряг их. Никакой необходимости привязывать их не было: они никогда бы не ушли по доброй воле из зеленого оазиса в коричневые пески. Затем, нуждаясь в компании, — под компанией он подразумевал огонь, — Чарльз набрал хвороста и развел костер. Сидя перед ним, мальчик поужинал сухарями и сушеной говядиной.

Маленький оазис, костер, и мальчик, сидящий рядом с ним, — крохотная точка в пустыне. Песчаные холмы, возвышавшиеся со всех сторон, делали огонь невидимым для любого, кто находился бы в нескольких сотнях ярдов отсюда, но Чарльз, несмотря на необъятность пустыни, вовсе не чувствовал себя одиноким. На железнодорожной станции, склонившись возле телеграфного аппарата, он ощущал одиночество пустыни и тосковал о мире людей, теперь же его охватило величественное спокойствие. Он был свободен; в некотором смысле мир принадлежал ему; он отправился на поиски, но в настоящий момент не испытывал ни малейшего беспокойства по этому поводу; он мог найти золото, и мог не найти его, но в любом случае был рад тому, что ищет. Огромная безмолвная пустыня вдруг стала для него чем-то иным, нежели прежде. Он не чувствовал себя одиноким и беззащитным, он был окутан пространством, наполненным добротой. Накрытым сверху изогнутым, защищавшим его небом.

Тьма неуклонно надвигалась с востока; на западе погас последний луч скрывшегося солнца; все вокруг постепенно погрузилось во мрак. Одна за другой в темном небе вспыхивали звезды, над маленькой фигуркой, сидящей возле костра в безбрежной пустыне. Мальчик еще немного поел, а затем придвинулся к огню, поскольку поднимался холодный ночной ветер, и пустыня, несколько часов назад обжигавшая огненным жаром, теперь обжигала ледяным дыханием. Он подкинул в костер хвороста и завернулся в одеяло. Животные, насытившись свежей травой, подошли ближе к огню и теплу и стояли, глядя на своего хозяина.

Сейчас в мире не было более одинокого существа, чем этот мальчик — не имевший ни родственников, ни друзей, ни знакомых. Он сидел у маленького костра, и мир, прежде безучастно окружавший его, вдруг изменился. Что-то стало происходить внутри Чарльза, словно древние инстинкты, скрытые в его природе, дремавшие до сей поры, стали пробуждаться под воздействием какого-то волшебства. Он вдруг ощутил, что пустыня вовсе не враждебна к нему, а скорее даже дружелюбна, и готов был ответить ей любовью. Он поддался ее своеобразному очарованию.

Где-то вдали раздался странный, жалобный крик, но мальчик не пошевелился. Он знал, что это всего-навсего вой одинокого койота, и это его не обеспокоило. Койот приблизился и застыл на вершине одного из песчаных холмов, взирая красными глазами на одинокую человеческую фигурку рядом с огнем. Затем его охватил внезапный страх, и он снова исчез в пустыне.

Спустя время, Чарльз встал, поднялся на вершину песчаного холма и посмотрел на север. Только на север! Ничто другое его не привлекало. Ему казалось, что во мраке он различает темные горы; они манили его. Он простоял так с полчаса, глядя на север, а затем повернулся и медленно вернулся к костру. Выбрал место поровнее, завернулся в одеяло и стал готовиться ко сну. Немного поколебавшись, он сделал то, чего не делал с тех пор, когда был совсем маленьким. Он опустился на колени и стал молиться, огромному, непостижимому Присутствию; не Богу страха, не Богу мести, но великому милосердному Божеству, знающему нашу слабость перед искушениями и прощающему ее. После чего лег и уснул.

Мрак сгущался, мальчик спал возле костра. Вскоре огонь погас, и оазис погрузился в темноту. Взошла полная луна, ее серебристые лучи осветили землю. Но мальчик по-прежнему спал, не шевелясь. Вернулись птицы, испуганные его появлением, и снова расселись на ветвях деревьев. Они больше не боялись его присутствия. Пустыня мирно дремала, часы сменяли один другой.

ГЛАВА III. В ПУСТЫНЕ

Мальчик спал долго. На его долю выпали испытания, как духовные, так и физические, и теперь природа требовала свое. Ночь отступала, день заливал землю яркими белыми и желтыми красками. Солнце постепенно превращалось в раскаленный шар цвета латуни, пустыня изнемогала под его безжалостным, палящим взглядом. На юго-западе, в безбрежной синеве неба, медленно плыл одинокий стервятник.

Чарльз Уэйн, наконец, проснулся, и с удивлением обнаружил, что уже полдень. Тем не менее, он не расстроился, зная, что излишняя поспешность вредна. Он всегда придерживался этой точки зрения.

Он снова развел костер, пообедал, и был готов двинуться в путь, но ехать медленно, решив, что большую часть путешествия будет совершать по ночам, а днем — отдыхать, избегая жары и ослепительных солнечных лучей.

Некоторое время он следовал вдоль русла ручья, стремившегося точно на север. Вскоре русло расширилось, ручеек исчез, но тут и там виднелись небольшие лужи, посреди зеленой травы; их было даже больше, чем он рассчитывал увидеть, и это было хорошо для его животных. Вскоре он добрался до небольшого пруда, и здесь, в грязи, обнаружил многочисленные отпечатки лошадиных копыт. Сколько их было, он точно не мог сказать, насчитав, по меньшей мере, шесть или даже восемь, но сам факт их наличия заставил его задуматься. Кто здесь был? Он некоторое время двигался по следам, но, оказавшись на твердой поверхности, не будучи опытным следопытом, быстро потерял их. Не найдя иного объяснения, что это всего лишь ковбои, он продолжил свой путь.

Снова наступила удивительная ночь, безбрежным мраком окутавшая землю. Чарльз по-прежнему держался русла ручья, по причине воды, которую здесь можно было отыскать. Он не останавливался почти до полуночи, а затем снова уснул, закончив нехитрые приготовления. Но сон его в ту ночь был беспокойным. Он снова видел то, что пригрезилось ему в Фениксе. Кто-то, чьего лица он не мог разглядеть, проник в его палатку и переворошил все вещи. Он смутно различал этого человека, пока, наконец, тот не исчез. Чарльз проснулся днем, вспомнил сон и снова обнаружил следы чьего-то присутствия, помимо его собственного. Вещи были перемешаны, но, как и прежде, ничего не пропало.

На песке, возле ручья, рядом со своей палаткой, он увидел следы человека. Одного человека. Лошадь и мул не были встревожены. Мальчик, родившийся и выросший на Западе, не был суеверным, и все же почувствовал холод. Если он дважды видел незнакомца в состоянии, напоминающем сон, то как часто тот приходил, когда он действительно спал? Чего он хотел? Это было самое странное. То, что он что-то искал, и при этом ничего не брал — не находило себе никакого объяснения.

Тем не менее, приступая к завтраку, Чарльз уверил себя, что это ему приснилось, а следы на песке оставлены каким-нибудь ковбоем. Успокаивало также и то, что он остался целым и невредимым даже в том случае, если это был не сон. Однако он решил поторопиться; быстро позавтракал и, оставив русло ручья, направился в пустыню.

Теперь он оказался в царстве песка и кактусов, выжженной, унылой, забытой Богом земли, палящего жара, со скудной растительностью, где каждая былинка, казалось, умоляла о капле воды. Время от времени на горизонте показывались "песчаные дьяволы", но более ничего не представало его взору. Затем ему попались бледные кости, но он не стал останавливаться и рассматривать, кому они принадлежат — человеку или животному, — он просто поехал дальше, не оглядываясь.

Пыль, подхватываемая порывами ветра, оседала на мальчике и его животных, пока они не стали беловато-серыми. Она лезла в глаза и уши, забивалась за воротник. Но он упрямо продвигался вперед. Его губы и горло пересохли, дыхание стало хриплым. Он делал небольшие глотки из фляги, — как приятен был ее вкус! Он хотел большего, но противился искушению; он знал, какую драгоценность представляет собой в пустыне вода.

Чарльз имел весьма поверхностное представление о лежащей перед ним местности, и рассчитывал миновать значительную часть пустыни до наступления темноты, он был смелым и выносливым. Он и в самом деле испытывал меньший страх за себя, чем за своих животных, в которых очень нуждался.

Ближе к полудню он остановился на гребне голого холма и, осмотрев местность, протянувшуюся до самого горизонта, не увидел ничего, кроме однообразной пустыни. Она окружала его со всех сторон, голая и бесконечная. Впервые, его охватил внезапный страх. Как он, песчинка, собирается преуспеть в своих поисках?

Совладав со страхом, он поехал дальше, не так быстро, как прежде, но с твердой решимостью исполнить задуманное. Солнце достигло зенита, было жарко, как никогда прежде. Он почувствовал головокружение, огненно-красная пустыня заплясала у него перед глазами. Синие вершины, спускающиеся вниз зелеными склонами, вздымались из песка, но он знал, что это всего лишь обман его собственной фантазии, и не разрешал себе поддаться ему. Он снова выпил немного воды, а затем напоил животных, рискуя остаться совсем без запасов, после чего продолжил путь. Ветер поднимал облака пыли, забивая глаза и нос, обжигающие, подобно горячему пеплу. Лошадь устало вздохнула, мул едва тащился, опустив голову. Солнце сияло сквозь марево, подобно расплавленному металлу.

Лошадь начала спотыкаться; наконец, Чарльз спешился и пошел рядом, испытав нечто вроде облегчения от ходьбы. Тщетно искал он взглядом синие горы в клубах горячей пыли, пока не оставил этих попыток. Он прекрасно понимал, что жизнь его в опасности, но предпочитал об этом не думать, черпая упорство из глубокого колодца, заложенного в нем самой природой. Он обладал бесценным качеством идти наперекор судьбе даже в том случае, когда поражение кажется очевидным, а потому, надвинув шляпу на глаза, упрямо двигался вперед, сверяя направление по компасу.

Солнце перевалило зенит и стало спускаться. А когда исчезло на западе, палящий зноем день уступил место ночи. Мгла и прохлада оказывали живительное воздействие, но мальчик по-прежнему находился в пустыне, где не было ничего живого, за исключением кактусов. Воды осталось мало, он дал ее совсем немного животным, хотя они печально смотрели на него большими глазами, а затем лег спать, закутавшись в одеяло.

Утром он проснулся с ясной головой, но пересохшим горлом и ноющими суставами, и возобновил движение по серой пустыне. Вскоре солнце снова поднялось в зенит и превратилось в обжигающее пламя, но упорство Чарльза Уэйна придавало ему мужества. Он был охвачен жаждой битвы, он противостоял пустыне, и он был намерен одолеть ее, и эта победа была бы тем более значима, что ему противостоял могучий противник. Он знал, что это нелегко, но был готов к трудностям.

Шли часы, маленькая песчинка, бывшая человеком, все еще боролась с безбрежной пустыней, наклонив голову, передвигаясь медленнее, чем накануне, но с духом твердым, как прежде. За ней следовали животные — лошадь, а за ней — мул.

Солнце взошло в зенит и перевалило за полдень; снова жара и блики. Чарльз опять видел миражи, — горные склоны, покрытые соснами, зеленую траву и воду. Но, стоило смахнуть песок с глаз, и он вдруг понял, что они — реальность; горы были где-то там, и они отказывались исчезать, но отказывались и приближаться, неподвижно застыв в ожидании его прихода. Животные подняли головы и ускорили шаг; а потому, даже если бы он и сомневался в себе, то сомневаться в инстинкте более сильном, чем его собственный, не приходилось.

Чарльз почувствовал приближение победы и воспрянул духом, предвкушая торжество над неизмеримо более сильным врагом. Эта близкая победа предвещала в дальнейшем новые, еще более славные.

Но хотя он и ускорил движение, синие горы, казалось, не приближались; они возвышались вдали; марево скрадывало расстояние, и Чарльзу казалось, что одна миля превращается в десять. Почва становилась зыбкой и волнистой, ноги погружались в песок. Он переложил вещи на лошадь, а сам попробовал ехать на муле, но животное, измученное жарой и жаждой, так сильно спотыкалось, что он спешился и снова возглавил маленькую, утомленную, покрытую пылью вереницу. Затем, когда солнце начало клониться к закату, с юга налетела песчаная буря, окутавшая его и животных темнотой и удушьем. Он сопротивлялся, твердо решив не уступать, но шатался все больше и размахивал руками, словно слепой. Он стал падать духом. Снова и снова, собирая оставшуюся волю в кулак, он заставлял себя двигаться вперед, пока, наконец, не упал без сознания на песок.

Когда Чарльз вернулся из страны туманов, в которую так внезапно перенесся, он удобно лежал на спине, головой на чем-то мягком, а перед глазами у него было высокое черное небо, по которому совершали свой одним им ведомый путь далекие луны и звезды.

— Ха! Наш юный друг наконец-то пришел в себя! — отчетливо произнес веселый голос. — Откроем-ка флягу, с твоего позволения, Джедедайя, и посмотрим, как ему понравится глоток чего-то чистого и прекрасного. Конечно, это не дары Флоры "из глубины заветного подвала", но это нечто лучшее, а именно — свежая вода.

Мальчик резко сел. Перед ним располагалась невысокая фигура профессора Лонгворта, его губы расплылись в широкую улыбку под огромным пробковым шлемом, в правой руке он держал флягу с водой, а за ним возвышался длинный силуэт Джедедайи Симпсона.