Мизантропия Ицки Коидзуми

-А сейчас дети, мы с вами напишем тест.

Штирлиц понял, что он никогда еще не был так близок к провалу. Написать тест по математике для седьмого класса я могу, а вот доказывать какие-то вымышленные степени сродства квадрата и круга, увольте. Даже химик — профессионал не много наварит, если, вместо привычных ему формул и реактивов, в чашечках будут лежать глаза жаб, жемчужины с шеи речного дракона, и толченый цветок папоротника, а лично у меня с математикой всегда были не лучшие отношения.

Хотя... а какого хрена, по большому счету я напрягаюсь. Максимум, что мне грозит — двойка. А её всегда можно пересдать. Или нет, в школе, кажется, можно вообще оставить её как есть, и ничего за это не будет.

Ладно, посмотрим на задания...

Дан круг, в него вписан квадрат, сторона которого известна, найти длину радиуса...

А ведь это вполне нормальная задача. Я даже примерно помню, как они решаются. Но вот что он тогда нам вчера втирал...

Рассчитать максимальную площадь равностороннего треугольника вписанного в прямоугольник со сторонами...

Легко... задачки простейшие.

Тест решен за десять минут. По две — три на вопрос.

Подписать лист четырьмя замысловатыми закорючками, и, с чистой совестью, сдать в конце урока...

* * *

Перемена. Десять минут. Вполне достаточно для того, чтобы спокойным шагом дойти до туалета, сделать всё то, что, по хорошему, надо было сделать дома, удивиться тому, что в месте уединения подростков нету ни одной похабной надписи, вымыть руки, и спокойным шагом вернуться в класс. Вот и всё, что можно успеть сделать за такой короткий промежуток времени.

* * *

Хм. Хмммм. Вторым уроком, как и вчера, японская литература. С одной стороны, я в ней ничего не смыслю, а с другой, чисто эстетически приятнее смотреть на улыбчивую молодую девушку, чем на лысого истерящего мужика средних лет. Положительно, гораздо приятнее. Да и не мне одному, судя по окружающей атмосфере.

— встать

— поклон

— сесть

И начинается урок. Урок начинается с проверки заданий... Написать хокку.

Хо-хо. Я, и вчерашнее-то еле сделал. Паршиво.

Чёрт. Кааак же паршиво...

Надо просто собраться, да и придумать. Таак концентрируемся, расслабляемся, очищаем разум...

... воды.

Воздух недвижен и тих.

Ветер уснул.

Оп. Мои уши уловили нечто странное. Кажется, этот стих я уже слышал вчера. Да. Вчера. Староста отвечала первой. А потом был стих про грецкий орех.

Грецкий, расколот, орех...

Зачем нарушают покой

Двух полушарий мирных?!

Да. Точно этот стих сложно забыть. Особенно когда парень, который его читает, страшно заикается.

З— З-З-За-а-а-чем н-н-арушают покой. Конечно, смеются, над такими людьми только самые невежливые, но тихо похихикать в ладошку позволено каждому. Особенно, если делать это незаметно.

Не то чтобы мне было не жалко, но просто это... как инстинкт.

А впрочем, неважно... потом было что то, но уже сложно вспомнить. Какой-то стих про свет, или дождь...

Майских дождей пора.

Словно море светится огоньками

Фонари ночных сторожей.

Да-да. Именно этот. А сейчас будет моя фамилия, и, если судить по логике развития событий, то можно сейчас будет рассказать то же, что и вчера...

Взгляд устремлен в окно, прокашляться в кулак. В безоблачно синем небе нету следа самолета. Черт, облом. Тогда так...

В окне самолета нет.

Уже в океан упал.

Все погибли.

И тишина. Гробовое молчание. Раз. Два. Три. Четыре.

Хлопки.

— Замечательно, замечательно Коидзуми. Отличное хокку. Ты очень точно смог передать созерцательное настроение ученика, смотрящего в окно, и думающего о чем угодно, кроме учебы... а теперь садись, и дай мне насладиться другими творениями.

Черт. Даже слова те же, что и вчера. Я их хорошо тогда запомнил. И интонации. Видимо ей вообще безразлично, кто что читает, реакция не меняется.

Интересно, если бы я придумал хокку про медведя с руками бензопилами, добывающего пемзу на горе фудзи, меня бы тоже похвалили... надо будет, если доживу, попробовать.

Ладно... теперь до самого конца урока не будет ничего интересного, но пока у меня есть бумага и карандаш, я найду, чем себя занять. В конце концов, длинные нудные лекции, отлично способствуют повышению навыка рисования на полях. Где бы еще я научился так лихо малевать всякие домики, кружочки и иные абстрактные фигурки.

Когда рисуешь, время летит незаметно...

Вот и сейчас, не успел дорисовать я левую ногу гигантского трёхтонного волка, как прозвенел звонок, и настало время перемены.

* * *

Следущим был английский. Ничего выдающегося, за исключением того, что на этом уроке мы проходили тот же материал, что и вчера. А, так как мне было известно, что спрашивать тут почти не будут, то я вплотную засел за волка. Дорисовал-таки эту злосчастную левую ногу, добавил немного мелких деталей, и, после непродолжительных раздумий, целую телегу с красными яблоками. Надо же волку чем то питаться.

В конце концов, время было убито, и зазвенел долгожданный звонок на перемену. Какая, всё-таки ностальгия. Не думал я раньше, что снова придется мне услышать этот звук, сидя за школьной скамьёй...

Но, к несчастью, не всё в этом мире подвластно нашим желаниям и мыслям. Иногда, даже, наоборот, логика происходящих событий такова, что не остаётся иного выбора, кроме как просто плыть по течению, будучи влекомым вперед силами, намного превосходящими возможности простого человека.

Однако, прямо сейчас, мое тело ровным шагом идет в столовую, и, отчего-то я уверен, что оно будет пятнадцать минут ждать в очереди, а потом еще пятнадцать насыщаться жареной лапшой в булке.

Очень жирной, слишком острой, остывшей лапшой...

* * *

Так и вышло.

Это неловкое чувство, состоящее из радости от того, что тебе известно что будет, и огорчения по причине того что в будущем тоже не всё так безоблачно, как мы желаем.

И, в таком случае, лишь одно может поднять тебе настроение. Могло быть и хуже.

В конце концов, ничего фатального не произошло... Нет, не так... попробуем снова.

Двум смертям не бывать...

А, к черту все эти пословицы. Сегодня мы готовим тушеную курицу. Быстрым шагом подхожу к своему столу, и выкладываю на стол луковицу, и банку квашеных овощей.

В этот раз, для разнообразия я решил принять участие в процессе готовки. Промыть рис под проточной водой, залить в кастрюлю воду из бутылки, вывалить туда же рис, поставить всё это на огонь, и вдумчиво смотреть как пузырьки, постепенно увеличиваясь в размерах поднимаются вверх. Я никому не мешаю, никто меня не трогает, тишь и благодать... кстати, сегодня та девочка снова порежет руку?

Хм. Толстая тетенька начала распекать кого-то другого, пузырьки в кастрюле начали подниматься гораздо шустрее, а та, на кого я смотрел, уже взяла в руки огромный нож. Затем в другую руку здоровенную головку лука, и Ш-ш-шлик — повсюду кровь, сковорода перевернута, кипящее масло, паника, крики, и все в том же духе. Тетушка бегемот подбегает к месту трагедии, раздает люлей правым и виноватым, и отправляет этот столп Моэ в лазарет.

И, против воли, я вызываюсь помочь в этом деле.

* * *

Весь путь до лазарета — три минуты. Бывают ситуации, когда эти три минуты могут решить все, но это был явно не сегодняшний случай. Санада — тян сегодня опять порезала палец, но проблема была не в этом. В конце концов, всякое в жизни бывает, и маленькая ранка это не самое страшное из того, что может случится с человеком.

Проблема была в том, что она порезала тот же палец что и вчера. В том же самом месте.

И если отбросить тот вариант, в котором она изо дня в день чикает по одному и тому же разрезу, и за пару месяцев отпиливает себе все выступающие части тела, то картинка вырисовывается нерадостная. Весьма нерадостная.

Ну да ладно, отложим пока все свои проблемы, которые не собираются убить меня прямо сейчас, и пойдем играть в доктора.

* * *

Если у кого-то в голове, после словосочетания 'Играть в доктора со школьницами' возникают различные картинки похабного содержания, то мне стыдно жить с вами на одной планете. Прощайте.

* * *

А для всех остальных продолжу. Перевязка — две минуты. После чего, указательный палец Санады стал напоминать кокон гусеницы. Большой, белый и толстый. Я не профи, поэтому мне далеко до изящества, выработанного бесчисленными повторами. В таких делах, по моему мнению, лучше переборщить, нежели зажмотить.

Поразвлекав девушку разговором, и окончательно смутив её предложением поцеловать больное место, 'Чтобы не болело', я был готов уже окончательно сбежать в то место, которое здесь выполняет функцию моего дома,

Но.

Я забыл одну важную вещь. Уроки еще не кончились. И тело, невзирая ни на какие доводы головы о том, что можно свалить, упрямо пошло на занятия.

* * *

Физкультура. Один из тех предметов, которые преподаются в любой школе, любого государства на земном шаре. И везде она одинакова. Дети переодеваются, и начинают делать различные телодвижения. Что добавить? Да ничего, в принципе. Детишки бегают, и я вместе с ними. Разнообразные телодвижения, призванные разогнать застоявшуюся в районе задницы кровь, и привести тела будущих полноценных членов общества в надлежащую форму. Вдох — выдох. Трехкилометровый марафон в конце учебного дня, это конечно то, чего мне особенно не хватало.

Хотя, по сравнению с тем, что я пережил сегодня это, пожалуй, самое простое и понятное. Череда управляемых падений, называемая в обиходе бегом, перемещение себя любимого во времени и пространстве с помощью двух отростков растущих прямиком из задницы. Правда, тут тоже наблюдались странности.

В смысле, не в заднице странности, а в беге.

На первый взгляд все казалось весьма обычным, школьники, беспорядочной толпой бежали кругами по стадиону, кто — то быстрее, кто — то медленнее.

Вся проблема была во мне. Я не уставал. Вообще.

Причем, это не пустая бравада, в стиле, 'да я еще сотню таких побью', нет. Чувство усталости просто отсутствовало.

Это было бы очень круто, если бы я еще понимал что к чему. Нет, то, что чувство усталости можно убрать, не является для меня большим открытием. В конце концов, существует тысячи допингов, служащих подобной цели. Проблема в другом. Подавить, притупить, как — то ослабить или заглушить само чувство это как дважды два. Достаточно заблокировать соответствующие нейроны в мозгу. Но вот, чтобы, после того, как ты пробежал три тысячи грёбаных метров, у тебя остался пульс в шестьдесят ударов в минуту, ровное дыхание, и сухие подмышки, вот это было выше моего понимания. И все вокруг были такими же.

Такими же. Они попадали на землю, тяжело дыша, но никто из них не вспотел. Пробежав по тридцатиградусной жаре три тысячи грёбаных метров, они лишь картинно попадали, и изображают одышку. Еще одно наблюдение в копилку странностей.

* * *

Вернувшись домой, первым делом я заточил банан. Просто потому, что это быстро и вкусно. И позволяло забыть о чувстве голода на ближайший час. И вроде бы содержало серотонин, который помогает человеку почувствовать себя счастливым. Масса пользы, и лишь один маленький минус. Мне они помогли, как мертвому припарки.

Собственно говоря, для начала, перед тем, как думать о ситуации вокруг, стоит понять, что происходит внутри. Сказано — сделано. Одежду долой, и встать перед ростовым зеркалом.

Что могу сказать про тело. Гармоничное. Несмотря на то, что возраст подростковый, сложено неплохо. Весьма неплохо. Я бы даже сказал, красиво.

Нечеловечески красиво. Словно, кто-то изрядно поколдовал надо мной в фотошопе.

Гладкая кожа без малейших дефектов. Ни одного шрама, пятна или родинки. Ни одного грёбаного прыща.

Хотя последнему я был рад. Но блин. В тринадцать лет это невозможно. Сейчас мое тело должно напоминать поверхность Ио, вулканы на которой непрерывно извергаются адским пламенем под воздействием чудовищной гравитации Юпитера, но никак не 'попку младенца' с каковой любит сравнивать всё реклама.

Лицо. Странное. Сказать точно невозможно. Большие глаза. Не азиатские, скорее европейского разреза. Но в то же время не совсем... Необычное, но в то же время красивое.

Дыхание есть, пульс тоже. Волосы на голове коричневые. На теле отсутствуют как класс. Интересно, а если дергнуть волосину.

АЙ! Больно. Фшш. Больно? Хмм. Еще разок. Ай!

Хммм. Тело реагирует так, словно ему больно, но на деле, боли я не чувствую.

Превосходно. Не устаю, не чувствую боли... У меня хоть кровь там есть? Надо проверить. Так, на кухне были ножи.

Ан-нет. Нету на кухне ножей. Только ложки и палочки. Таак. Тогда... стекло. Все что нам надо, это разбить стеклянную бутылку с апельсиновым соком. Аккуратно об угол раковины...

ауч...

не совсем удачно получилось...

Ну, что же. Боли нет. Кровь есть. И она даже красная, что не может не радовать. Только вот теперь надо руку забинтовать, а то будет тупо умереть от потери этой самой крови.

Ладно, продолжим.

ПродолжимММММмм. У меня такое чувство, что я чего-то не понимаю. Есть много раздельных фактов, которые не спешат складываться в какую-то законченную картину.

Или нет, не так,скорее, из тех картинок, что есть у меня, можно сложить всё, что угодно, начиная от секретного правительственного эксперимента, и заканчивая загробным миром для недоучившихся японских школьников. И еще все эти азиаты вокруг... слишком европеоидны.

Значит, мне сегодня надо будет проследить за тем, как меняются продукты в холодильнике, и, пожалуй, для разнообразия, завести будильник на пол часа пораньше, чтобы успеть сделать себе 'хавчик — в — коробочке'. Насколько я понял, тем, кто приносит такие, нет нужды тащиться в столовую и давиться той гадостью, что там готовят. Холодная жирная и очень острая жареная лапша... брр. Даже помещенная в булку она не становится вкуснее.

Ладно. Что еще? Телевизор. Мне интересно, что по нему крутят в этом месте. На удачу тыкаю в большую красную кнопку на пульте, и, о чудо, по черной поверхности идёт рябь. И мы видим... м... Два ведущих... один периодически бьёт другого. Ага, ясно, понятно. Похоже, какое— то шоу, их тех, которые идут с закадровым смехом. Но, тут есть небольшая проблема. Сей мерзкий звук, стоящий аккурат посередине между ржанием лошади, и Гы — Гыканьем неандертальца, издаёт мое собственное тело. Омерзительно.

А самое плохое, то, что, выключить теперь телевизор, я не могу. Вся моя свобода в том, чтобы щелкать каналы на пульте, да моргать время от времени

А нет, я вас обманул. Самое плохое, что канал всего один...

* * *

Восемь часов. Точнее, восемь часов, двадцать четыре минуты. Столько шло это тошнотворное телевизионное месиво. Эти два человека, один из которых, оказывается, бокЭ, а второй — цуккоми, шутили, пели, плясали, два раза праздновали новый год, без указания конкретных дат, потом снова плясали, шутили над кризисом, били какое-то чучело гигантскими бумажными веерами, один из них постоянно пытался говорить всякую чушь, а второй бил его...