| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Хотя первый набросок Странствий был готов в 1569 г., он не был опубликован до 1614 г., и, критикуя их содержание, справедливо помнить, что трудно сказать, в какой степени редакторы Пинто, а не он сам, несут ответственность за некоторые из самых вопиющих ошибок. Очевидно, что корректуры не были тщательного вычитаны, и книга полна опечаток и противоречивых дат, многие из которых автор мог бы исправить, если бы был жив. Португальский хронист Андраде и его испанский редактор Мальдонадо, по общему признанию, внесли изменения в текст, а переводчики четырех национальностей помогли усугубить существующую путаницу. Тем не менее, нет необходимости следовать примеру Уайтуэя и Фергюсона, обвиняя иезуитов в том, что они состряпали это произведение, полностью или частично, с целью прославления Св. Франциска Ксаверия. Напротив, недавнее исследование убедительно доказало, что после того, как Пинто покинул орден иезуитов в 1556 г., его имя было предано анафеме всеми его бывшими отцами в Боге, которые, присвоив его деньги, удалили его имя из всех доступных текстов. Они, очевидно, убедили Жуана де Барруша, который первоначально полагался на Пинто относительно своей информации о Японии, вместо этого обратиться к их письмам. Столь же верно и то, что в последующие годы, когда воспоминания о недолгой карьере Пинто в качестве подающего надежды брата-мирянина были забыты, некоторые иезуиты (Фернан де Кейруш в 1680 г. и Франсиско де Соуза в 1690 г.) проявили благоприятное отношение к его притязаниям, как и историк Фариа-и-Соуза до них. Но у них не было такой возможности судить о достоверности его сочинения, как у ветерана японской миссии, падре Жуана Родригеша Тгуззу (переводчика), который, опираясь на богатый практический опыт, в 1633 г. предвосхитил Конгрива, презрительно заклеймив Peregrinacam как книгу небылиц .
Собственное повествование Пинто о его открытии Японии в Странствиях слишком многословное, чтобы воспроизвести его здесь, и поэтому я привожу его более краткую версию, записанную отцом Маффеи и его спутниками во время их беседы с пожилым путешественником в Вальдеросале в октябре 1582 г.
Фернан Мендес принял участие в первом открытии Японии с двумя или тремя португальцами на джонке китайских [пиратов], которым пришлось спасаться бегством от флота, оснащенного против них китайской береговой охраной. Во время своего бегства они пережили много тягот и невзгод в море, особенно сильную нехватку воды, доходившую до такой степени, что на сто с лишним людей на борту джонки приходилось только две чашки воды в день. Они утоляли жажду тем, что опускали салфетку в воду, и, как только один человек прикасался губами к влажной салфетке, его отталкивали, освобождая место для следующего в очереди; хотя с португальцами они обращались лучше, давая им полпинты воды в день. Преодолевая все эти трудности, они, наконец, увидели берег Японии и достигли порта Танегасима в день Святого Иоанна [24 июня] в 1541 г. Здесь Фернан Мендес подвергся серьезному риску быть убитым из-за несчастного случая, в котором он был невиновен. Ибо однажды, когда он спал, пришел сын короля или сеньора [Тоно] той страны и зарядил аркебузу Фернана Мендеса, подражая его действиям, которые он видел раньше, но поскольку сын короля еще не был опытным в обращении с оружием, аркебуза взорвалась, когда он выстрелил из нее, так сильно ранив его руку, что он некоторое время находился без сознания. Новость быстро распространилась, и мать с отцом юноши прибежали в сопровождении огромной толпы людей, разъяренных на Фернана Мендеса и полных решимости убить его. Но Господь сдерживал их до тех пор, пока он не смог доказать свою невиновность, и он вызвался вылечить юношу, что и сделал, тем самым заручившись дружбой короля или Тоно этого царства. И таково было начало торговли и сношений с японцами, et qui iacebant in regione umbrae mortis, lux orta est eis ( и для тех, кто живёт на земле в тени смерти, воссиял свет (лат.) — цитата из Библии (Мф.4:16). — Aspar).
Отсюда Фернан Мендес и его спутники вернулись в порт Лиампо [Нинпо] в Китае, где тогда торговали португальцы, дав знать им об этой весьма прибыльной торговле. И, таким образом, они немедленно оснастили несколько торговых судов для плавания в Японию, но, не приняв в расчет направление муссона, они почти все погибли, а вышеупомянутый Фернан Мендес уцелел после крушения корабля, будучи выброшен на берег на некоторых островах, откуда его, наконец, спасли. Впоследствии они вернулись и привезли с собой Анджеро [Ядзиро], который позже отправился туда вместе с падре Местре Франциско (16).
Это краткое повествование значительно убедительнее, чем романтическая история о приключениях Пинто-первопроходца на Кюсю в том виде, в каком она изложена в Peregrinacam , но она по-прежнему вызывает те же фундаментальные возражения, которые приводили Хаас, Мердок, Шурхаммер и другие признанные авторитеты в области японской истории. Существует также проблема дат. В Peregrinacam дата открытия по-разному приводится (или подразумевается) как 1544, 1543 и 1545 гг. Эти расхождения, по общему мнению, не имеют большого значения, поскольку они могут быть вызваны либо ошибкой памяти, либо небрежностью составителей и редакторов. Но не подлежит сомнению, что первое зафиксированное в источниках посещение португальцами Японии состоялось в 1542-1543 гг., в то время, когда, по собственному утверждению Пинто, он участвовал в бирманских кампаниях, кульминацией которых стало падение и разграбление Прома, после чего он отправился в Гоа, прежде чем вернуться на Дальний Восток. Пром пал в 1542 г. (а не в 1545, как указано в Peregrinacam ), как известно из независимых источников. Следовательно, либо бирманские подвиги Пинто, либо его японские открытия являются вымышленными. Его защитники должны выбрать что-то одно; ибо неутомимый путешественник, каковым он, несомненно, являлся, не мог быть в Бирме, Тартарии, внутреннем Китае и Японии в одно и то же время в 1542-1543 гг., к которому относятся притязания, содержащиеся в Peregrinacam .
Тем не менее, даже если поверить Пинто на слово и подогнать все даты под его запутанную последовательность событий, его достоверность все еще оставляет желать лучшего. Он пересказывает якобы имевшие место длинные и беглые разговоры с местными жителями в глубине Китая, но нет никаких доказательств того, что он знал хоть в каком-то объеме китайский язык. Напротив, его китайская номенклатура — безнадежная смесь японского, сиамского, базарного малайского и чистой тарабарщины. Его описания китайской религии и обычаев являются фантастическими в тех случаях, когда они явно не позаимствованы из других источников, таких как труды Галеоте Перейры и Гашпара да Круза. В отношении Японии его повествование, как я покажу, более достоверно, но лишь немногие ученые могут принять на веру его рассказы о странствиях по внутренним районам Китая в 1542-1544 гг.; гораздо более вероятно, что он тогда, как он утверждает или подразумевает в другом месте, вел жизнь бродячего авантюриста в Бирме и Пегу (17). И последний момент в связи с его открытием Японии. Его история о золотой лихорадке от Нинпо до Кюсю явно фантастична. Китайцы прекрасно знали о существовании Японии за столетия до того, как Пинто открыл ее для них. Даже несмотря на то, что официальная торговля при династии Мин была запрещена, из современных китайско-японских источников известно, что контрабандная торговля никогда полностью не прекращалась, и одно это делает его историю совершенно неправдоподобной.
Но если Пинто не был одним из настоящих европейских первооткрывателей Японии, то в равной степени несомненно, что он был одним из первых португальских путешественников в эту страну, которую он посещал три или четыре раза с 1544 по 1556 гг. У него было много возможностей познакомиться с настоящими первооткрывателями и выдать их приключения (с соответствующими дополнениями) за свои собственные, когда он развлекал свою растущую семью в Алмаде тридцать лет спустя. Что именно так он и сделал, должно быть очевидно любому, кто внимательно сравнит его повествование с версиями, которые приводят Антонио Гальван (1563), Диого ду Коуту (1597) и падре Жуан Родригеш (1633). Диогу ду Коуту был официальным историком португальской Индии, где он жил и работал с 1559 по 1616 гг., следовательно, он имел все возможности выяснить факты; вот его версия.
В 1542 году, о котором мы ведем речь, трое португальцев-компаньонов по имени Антонио да Мота, Франсиско Зеймоту и Антонио Пейшоту, находясь в порту Сиама, со своей джонкой, где занимались торговлей, решили отправиться в Китай, потому что это путешествие тогда приносило большую прибыль. Погрузив на джонку кожи и другие товары, они отправились в плавание и при хорошей погоде пересекли большой Хайнаньский залив, обогнув город Кантон, чтобы отправиться на поиски порта Чинчео [Цюаньчжоу], поскольку они не могли войти в первый город: ибо после того, как в 1515 году Фернан Пиреш де Андраде, находясь в Китае в качестве посла, избил мандарина (это лица, которые отправляют правосудие и пользуются среди этих язычников большим уважением), португальцы стали настолько ненавистны, что король повелел общим эдиктом: Людям с бородой и большими глазами отныне запрещено появляться в его владениях ; эдикт этот был написан большими золотыми буквами и вывешен над воротами города Кантон. И поэтому ни один португалец не осмеливался войти в его порт; хотя португальские корабли в разное время заходили на некоторые острова у этого побережья, чтобы обменять свои товары, откуда, однако, их также изгоняли. После этого они отправились в Чинчео [Цюаньчжоу], куда они и держали курс и куда их допустили из-за прибыли, получаемой от этой торговли; но они занимались своими делами в открытом море, потому что им не доверяли. Когда эта джонка шла в порт Чинчео [Цюаньчжоу], она попала в страшный шторм, который местные жители называют тайфуном [tuffao], яростный и ужасный, который вызывает такое сотрясение, что кажется, будто все духи ада беснуются в волнах и море, ярость которого, кажется, вызывает сполохи огня в небе, в то время как ветер бьет со всех сторон и словно с каждой сильнее, чем с другой...
Эта буря бушевала двадцать четыре часа, и когда она стихла, джонку перестало качать и швырять; но она находилась в таком потрепанном состоянии и была настолько неуправляемой, что им не оставалось ничего иного, кроме как позволить ветру нести ее туда, куда он дул, и по окончании пятнадцати дней они проплыли между какими-то островами, где моряки и стали на якорь, не зная, где они находятся. С суши навстречу сразу же отчалили небольшие лодки, в которых сидели люди более светлокожие, чем китайцы, но с маленькими глазами и редкими бородами. От них они узнали, что эти острова назывались Нипонги [или Ниппонджин, то есть японцы], которые мы обычно называем Японией. И обнаружив, что эти люди добры, они смешались с ними и встретили очень гостеприимный прием. Здесь они отремонтировали и заново оснастили джонку, и обменяли свои товары на серебро, так как ничего другого там не было; и так как тогда был благоприятный сезон, они вернулись в Малакку .
Несмотря на то, что Коуту приводит довольно упрощенную версию злодеяний Симана де Андраде, которого он путает с его невиновным братом, его лаконичный отчет о китайско-португальской контрабандной торговле у побережья Фукиена является совершенно верным. По-видимому, нет причин сомневаться в существенной правдивости его истории, которая не отличается в каких-либо значительных подробностях от более кратких рассказов, приводимых Антонио Гальваном в его известном трактате об истории морских открытий от 1563 г., и падре Жуаном де Лусена в его жизнеописании Ксаверия (1600 г.).
Если сравнить повествования Коуту и Гальвана с очень похожим, но более подробным докладом испанца Гарсиа де Эскаланте Альварадо (Лиссабон, 1548), представляется вероятным, что все три относятся к одному и тому же событию. И Гальван, и Эскаланте получили сведения на Тидоре от Диогу де Фрейташа, который ранее был в Сиаме и лично знал людей, чья джонка по пути в Фукиен была унесена с курса штормом. Единственное различие состоит лишь в том, что Коуту и Гальван утверждают, что потрепанная штормом джонка достигла Японии, тогда как Эскаланте пишет, что остров, о котором идет речь, принадлежал к архипелагу Рюкю (18).
Японские источники помогают разобраться в этом вопросе; наиболее заслуживающим доверия, по-видимому, является Теппо-ки , или история появления огнестрельного оружия в Японии. Впервые она была напечатана в 1649 г., но написана в период Кэйтё (1596-1614), и, таким образом, синхронна с рассказом Коуту. Автор был связан с феодалами Танегасимы, жил и писал в соседней провинции Сацума, где у него были хорошие возможности для выяснения фактов и встреч с людьми, которые помнили прибытие первых португальцев в Кюсю. Он относит их прибытие в Танегасиму по японской системе летоисчисления к дате, соответствующей 23 сентября 1543 г., добавляя, что на борту судна находилось около ста человек, в том числе китайцы. Его транскрипция китайско-японскими иероглифами имен двух (или трех ?) главных португальцев может быть фонетически прочитана несколькими способами, но определенно содержит имя Мота, которое было одним из упомянутых Коуту. Однако это ничего не доказывает, поскольку Мота — это португальский эквивалент Робинсона или Смита (т.е. одно из самых распространенных имен. — Aspar) (19).
Описание Эскаланте жителей Рюкю, с которыми Диогу де Фрейташ и его компаньоны встретились в Сиаме в 1542 г., выглядит (см. описание горес у Пиреша-Албукерки в 1511-1513 гг.) гораздо более похоже на воинственных вако , чем на кротких и безобидных люкийцев. Также (возможно) имеет значение и тот факт, что, хотя Фрейташ утверждал, что являлся их очень хорошим другом, они так и не сказали ему, где находится их страна. Это опять-таки больше похоже на японцев, чем люкийцев. В целом, после сравнения доступных европейских и японских источников я склонен согласиться с немецкими учеными Хаасом и Шурхаммером, полагавшими, что первое плавание португальцев на Танегасиму произошло в 1543 г., и что если плавание 1542 г. имело место, то оно могло произойти к островам Рюкю.
Наконец, стоит напомнить предположение Дальгрена о том, что слово открытие , возможно, является неправильным понятием для обозначения событий 1542-1543 гг. Португальцы часто посещали побережья Фукиена и Чжэцзяна вместе (или, по крайней мере, эпизодически вступая в контакт) с вако на протяжении десяти или пятнадцати лет до этого, и не было бы ничего странного в том, что несколько моряков достигли островов Рюкю или Японии на борту принадлежавшей вако или люкийцам джонки в любое время в этот период. В португальском отчете, написанном на Тернате в феврале 1544 г., упоминается шотландский кормчий на их службе, ходивший в Китай и Лекейос . Интересно, что вездесущие шотландцы, таким образом, столь рано появляются на дальневосточной сцене, где их присутствие приобрело с тех пор столь огромные размеры. Но независимо от того, достигли ли морские скитальцы этого типа Японии до 1544 г. или нет, совершенно очевидно, что Фернан Мендес Пинто был не из их числа, хотя и не сильно отставал. В равной степени вероятно, что он встречался с Мотой и его компаньонами и слышал об их приключениях из первых уст, так как он, очевидно, узнал историю с инцидентом с аркебузой от Диогу Ваша де Арагао, с которым случилось нечто подобное. Несмотря на то, что Сэмюэль Пёрчас, Дороти Осборн и Армандо Кортесао свидетельствуют в пользу его правдивости, я считаю, что Пинто заслуживает критики, которой его подверг переводчик-падре Жуан Родригеш в 1633 г.:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
