| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Такое отношение, которое совпало с формальным запретом христианства Хидэёси, было просто преходящим модным увлечением. По своим последствиям оно было не более постоянным, чем неудачная попытка короля Карла II нарядить придворных Уайтхолла в персидские костюмы, чтобы отучить их от преобладающей французской моды, вдохновленной двором Короля-Солнце в Версале. В других отношениях, увлечение всем португальским в эпоху Кэйтё оставило более стойкие следы. Помимо того, что утверждает Пасио в своем цитируемом выше письме, Сэнсом пишет, что современный японский грамматик отметил привычку (которая ему очень не нравилась) то и дело вставлять в разговор обрывки португальских фраз. Аналогичное повальное увлечение использованием английских слов возникло после реставрации Мэйдзи в 1868 г. Из португальских слов, сохранившихся в народном языке до наших дней, наиболее известны: tabako (табак); kappa (capa, соломенный плащ); karuta (carta, игральная карта); kompeito (confeito, конфеты, сладости или джем) и biidro (vidro, стекло), но было много других, которые сейчас вышли из употребления. Причем это влияние не было полностью односторонним, так как португальцы позаимствовали несколько японских слов, таких как катана (меч) и бёбу, а в быстро исчезающем макаосском диалекте их было намного больше.
Межкультурные влияния, вкратце изложенные в этой главе, оказались в основном недолговечными из-за запрета христианства и изгнания миссионеров в 1614 г. Но кратковременный расцвет культуры киришитан в период Кэйтё предвосхитил более продолжительные последствия вестернизации Японии в эпоху Мэйдзи. Также интересно сравнить популярность западного образа жизни и идей в Японии с их строго ограниченным восприятием в современном Китае. Несмотря на активное покровительство просвещенных императоров, таких как Канси и Цяньлун, западное искусство и наука никогда не вызывали в Китае такого же широко распространенного интереса, как в Японии, а социальное влияние там практически отсутствовало. Напротив, благодаря Lettres edifiantes et curieuses французских иезуитов и интересу, проявленному Лейбницем, Вольтером и другими к их описаниям китайской цивилизации, Китай оказал, хотя и косвенно, гораздо большее влияние на Европу XVIII в., чем Европа на Китай.
Но есть признаки того, что, если бы распространение культуры намбан и киришитан не было искусственно, но эффективно пресечено правительством Токугава в 1614 г., Япония могла бы в определенной степени перенять или, скорее, адаптировать некоторые элементы западной цивилизации. Уже отмечалось, что Хорхе Альварес в 1547 г. выражал удивление по поводу того, что обычные домовладельцы в Сацуме часто приглашали португальцев к себе в гости. Это резко контрастировало с опытом европейцев в других частях Азии, поскольку ни индусы, ни мусульмане не проявляли аналогичного желания к установлению доверительных взаимоотношений из-за религиозного барьера; и португальцы были, конечно, столь же сдержанны в своем отношении к ним. То же самое относится и к малайцам и другим расам, с которыми португальцы могли общаться на равных. Китайцы и корейцы слишком окостенели в условиях своей конфуцианской ментальной изоляции, чтобы испытывать какой-либо глубокий интерес или уважение к чужой цивилизации. Одни лишь японцы среди всех цивилизованных азиатских народов находились в таком положении, чтобы принимать португальцев как равных себе. Изучение культуры киришитан в период Кэйтё приводит меня к убеждению, что, если бы не деспотический поступок Токугава, Япония могла бы достичь значительной степени вестернизации и начать политику заморской экспансии примерно за два с половиной столетия до того, как это произошло в действительности (10).
II
Орден иезуитов часто называют самым воинственным и бескомпромиссным из всех католических духовных орденов, но, как и большинство обобщений, этот вердикт верен лишь отчасти. Споры из-за конфуцианских обрядов в Китае и терпимость иезуитов по отношению ко многим индуистским практикам в Малабаре показали, как далеко они готовы были зайти, когда думали, что цель оправдывает средства. Их активное участие в торговле шелком между Макао и Нагасаки было еще одним примером их гибкости, которую они оправдывали на том основании, что необходимость не знает закона ( uno de aquellos casos en el qual la requiredidade dispensa sobre toda Ley ). Точно так же, предложение Валиньяно при определенных обстоятельствах потворствовать японским супружеским грешкам вызвало недовольство у папства, закрепившаяся за которым в эпоху Ренессанса репутация распутства надолго пережила свое время.
Истина заключается (или заключалась) в том, что орден, хотя и был в основе своей воинственным, ни в коей мере не был бескомпромиссным. То, как сыны Лойолы адаптировались к японскому образу жизни, является еще одним примером их гениальной склонности к компромиссу. Это также дает интересное представление о взаимных реакциях умных, но склонных к предрассудкам европейцев и азиатов при столкновении с другой цивилизацией, во многих отношениях равной их собственной, а в некоторых превосходящей ее. Изучение повседневного круга дел, общей задачи миссионеров-иезуитов в Японии особенно поучительно в этом отношении; поскольку по причинам, в которые мне нет необходимости вдаваться, их коллеги в китайской миссии не так свободно общались с различными слоями общества в Срединной империи.
Умение иезуитов приспосабливаться к обстановке доказал основатель японской миссии, апостол Франциск Ксаверий. После того, как показательное смирение Ксаверия в духе монахов францисканского ордена не произвело никакого впечатления на надменных даймё, иезуит сменил тактику и более плодотворно использовал помпезность и церемонии с помощью своего друга-мореплавателя Дуарте да Гама. Но действительное отношение иезуитов к японской культуре и цивилизации по-настоящему разъяснил Валиньяно, который, как и многие другие, четко определил политику и методы, которым надлежало следовать. Он решил, вероятно, по предложению Луиша Фроиша и других ветеранов-миссионеров, что иезуиты должны присвоить себе статус и положение священников секты дзен как самых могущественных, умных и уважаемых членов буддийской общины. Сравнения с буддийским духовенством могут показаться одиозными, но читателю, возможно, следует напомнить о том, что Риччи перенял одежду и манеры конфуцианских literati (ученых) в качестве идеала, к которому следовало стремиться в Китае, и о подражании Нобили брахманам Мадуры из высшей касты. Три великих итальянских иезуита просто выполняли, как Валиньяно недвусмысленно заявил о своих собственных методах, принцип Павла Omnibus Omnia — быть всем для всех (Слова ап.Павла из 1-го послания Коринфянам 9:22. — Aspar).
Иезуитов в Японии можно разделить на три группы. В первую входили отцы (падре), которые были облечены реальной властью, и которые, вплоть до времени Валиньяно, все были европейцами. Затем следовали братья (ирмаос), большинство из которых были европейцами, но среди которых в 1592 г. было около семидесяти японцев. Последними шли додзюку или местные помощники и учителя катехизиса, которых в 1582 г. насчитывалось около ста, а в 1604 г. — двести шестьдесят. Строго говоря, эти последние не были членами ордена, но в практических целях их можно считать таковыми, поскольку Валиньяно неоднократно подчеркивал, что они являются неотъемлемой частью миссионерской организации. Были также домашние слуги и смотрители ( mogos e gente de servigo ), которые выполняли черную, но полезную работу. Они не были иезуитами, но получали жалование за счет средств ордена. Японцы обычно называли отцов батерен , а братьев — ируман , от искажения соответствующих португальских слов. Возможно, лучший способ понять работу миссии иезуитов во время ее расцвета в период Кэйтё — это рассмотреть каждую из этих категорий по очереди, прежде чем взглянуть на картину в целом (11).
Хотя политика Кабрала, направленная на то, чтобы поставить японцев на место , была отвергнута Валиньяно в пользу политики расового равенства, тот факт, что ни один японский брат не был рукоположен в священники в ордене в течение многих лет, автоматически гарантировал, что контроль над миссией оставался у европейских падре. Поскольку миссия иезуитов в Японии входила в сферу португальского падроадо или коронного патронажа на Востоке, большинство этих миссионеров были португальцами. Даже иезуиты других национальностей признали обоснованность претензий португальцев, а поскольку существование миссии в значительной степени зависело от ресурсов и средств, поступавших из Гоа, Макао и Малакки, португальское влияние, естественно, преобладало. Португальский был языком общения самих миссионеров, и большая часть их официальной переписки с Гоа, Лиссабоном и Римом велась на этом языке. Соперничество с испанскими монахами из Филиппин, как правило, усиливало лузитанский оттенок японской миссии, который она сохраняла в течение всего времени своего существования в островной империи. Тот факт, что ее основатель, Ксаверий, был баском, а ее великий организатор, Валиньяно, — итальянцем, не влияет на общую точность этого утверждения. Местные хронисты миссии Луиш Фроиш и Жуан Родригеш Тгуззу — оба были португальцами, как и падре Диого де Мескита, опекавший посланников с острова Кюсю во время их путешествия в Европу в 1582-1590 гг. С самого начала и до конца Португалия внесла в японскую иезуитскую миссию больший вклад людьми и деньгами, чем любая другая страна.
Главные местные покровители падре, старый Отомо из Бунго и даймё Аримы и Омуры, всегда настаивали на том, что европейским иезуитам следовало, насколько это возможно, приспособиться к японскому образу жизни. Валиньяно принял и проводил в жизнь этот принцип, который был закреплен в местном кодексе поведения иезуитов, как показывают Advertimentos 1583 г., Addiciones и Obediencias 1592 г., и окончательная редакция Obediencias Пасио в 1612 г. Эти источники дают четкое представление о том, каким образом функционировала миссия в период Кэйтё, и о том, какими мотивами руководствовались ее представители во многих из ее действий.
Валиньяно утверждал, что пословица Если живешь в Риме, живи по римским обычаям нигде не звучит более актуально, чем в Японии. Он настаивал на том, чтобы падре пунктуально изучили мельчайшие детали японского этикета и строго придерживались японских обычаев. Он подчеркивал жизненно важную необходимость понимания тонко дифференцированных различий и разграничений между различными классами общества в Японии. Он настаивал на правильном использовании почтительных обращений в устной и письменной речи. Он постановил, что падре должны требовать уважения к себе, которое полагалось им как священникам наравне с духовенством из секты дзен, но добавил, что они не должны позволять чрезмерно усердным христианам оказывать им больше почестей, чем следует. К падре должны были обращаться со словом сама (господин) в качестве знака уважения, а братья и додзюку всегда должны относится к ним как к вышестоящим в социальной иерархии.
Точно так же он подчеркивал важность того, чтобы европейские падре обращались к даймё и самураям с должным почтением и учтивостью, но предостерегал их от заискивания перед ними, поскольку чрезмерная вежливость в Японии также воспринималась неправильно, и приносила говорившему больше вреда, чем пользы. Он постоянно повторял важность того, чтобы европейцы всегда сохраняли самообладание, даже если они подвергались оскорблениям и провокациям, поскольку ничто не было настолько унизительным в глазах японцев, как отсутствие самоконтроля или какое-либо внешнее проявление чувств. Также следовало избегать громкого смеха и жестикуляции; и на любую грубость со стороны даймё или дворянина не только нельзя было открыто обижаться, но и встречать ее с демонстрацией смешанной вежливости и твердости, чтобы пристыдить обидчика. Японский этикет при подаче сакэ для гостей и случайных посетителей был также принят, как и формальная чайная церемония, чаною. В крупных иезуитских заведениях, в которых также имелась chashitsu, или церемониальная чайная комната, для развлечения гостей, всегда имелись под рукой принадлежности для этого социального ритуала.
Сложный кодекс преподнесения подарков, официальные визиты на Новый год и аналогичные национальные обычаи были также приняты иезуитами, хотя им предписывалось по возможности соблюдать должную экономию при выборе подарков. Миссионеры должны были игнорировать буддистские или синтоистские праздники. Всем новоприбывшим из Европы предписывалось усердно изучать японский язык — обычно для этой цели отводилось полтора года. Из-за нехватки персонала (в 1598 г. в Японии было менее пятидесяти рукоположенных священников), это обучение не всегда проводилось. Падре Жуан Родригеш жаловался в 1598 г., что некоторые падре обладали лишь рудиментарными знаниями языка, а другие вновь прибывшие были слишком стары, чтобы добиться более чем очень медленного и неудовлетворительного прогресса в изучении этого сложного языка. Ксаверий просил прислать в Японию басков и фламандцев, поскольку он думал, что им будет легче приспособиться к местной специфике, чем уроженцам Южной Европы. Это предложение не было выполнено, и в составе персонала миссии по-прежнему преобладали португальцы. Между прочим, забавно видеть, что Родригеш продолжает жаловаться, что некоторые из местных начальников и ректоров стали слишком бюрократичными и закосневшими в своих привычках. Он лукаво добавил, что, как только эти почтенные господа сложат с себя полномочия, они, скорее всего, проявят нежелание возвращаться к ежедневной рутинной работе миссионеров и их религиозный пыл заметно остынет. Родригеш был определенно придирчивым критиком, и нет необходимости воспринимать его критические замечания слишком серьезно, но они не лишены смысла в свете выдвигавшихся францисканцами и доминиканцами обвинений в том, что иезуиты были склонны пренебрегать целью ради средств (12).
Влияние японского кодекса поведения также проявляется в правиле Валиньяно, согласно которому заблудшие грешники, занимавших достойное положение в обществе, должны получать увещевания не от самих падре, а через третье лицо, предпочтительно японского брата или старшего туземного новообращенного, занимавшего такое же социальное положение, что и провинившийся. Точно так же падре должны были быть очень осмотрительны в поиске прегрешений или порицании своих японских подчиненных, ибо последние были склонны бурно реагировать, если их увещевали как-то иначе, чем в доброжелательной отеческой манере.
В отличие от современной Европы, в Японии чистоплотность стояла на первом месте после благочестия, и иезуиты уже давно знали об этом. Физическая грязь и религиозная нищета, как правило, были тесно связаны в католической Европе, где вшей считали неразлучными спутниками монахов и солдат. Одержимость японцев чистотой и гигиеной представляла собой резкий контраст. Вскоре иезуиты поняли, что в этом отношении им есть чему поучиться у буддийских бонз; и Валиньяно неоднократно подчеркивал важность соблюдения тщательной чистоты в одежде и жилище иезуитов в Японии. Он не мог избавиться от своего врожденного европейского предубеждения против мытья и одобрить японский обычай ежедневного принятия горячей ванны, но в других отношениях настаивал на том, чтобы иезуиты соответствовали местным стандартам чистоты.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
