Тетрадь 99

— И хорошо, и вот здесь, — Майкл потёр грудь, — здесь больно, и хочется, чтоб всегда так было. Больно и... приятно. Разве бывает приятная боль?

— Бывает, — задумчиво кивнул Жариков. — Ох, как бывает, Миша.

— Но...— не выдержал Алексей, но был тут же остановлен взглядом Жарикова.

На этот раз Майкл заметил и посмотрел на Алексея.

— Что? Что вам интересно?

— Но разве вам не хочется?

— Чего? — с искренним интересом спросил Майкл.

— Ну... дотронуться, поцеловать.

— А зачем? Нам и без этого хорошо. А массаж если делать, то ей меня не промять, я же старше, вон, — он шевельнул плечами, натягивая халат, — мяса какие нарастил. А ей... я же не эл, ещё сломаю чего ненароком.

— А массаж — это интересно, — сказал вдруг Жариков.

Майкл пожал плечами.

— Мы-то друг друга мнём, а ей, — он снова пожал плечами. — Думаете, ей нужно?

— А ты попробуй предложить, — сказал Алексей.

— Попробую, — послушно согласился Майкл и повторил: — Я-то не эл, но если просто общий... — тряхнул головой и улыбнулся. — Сделаю

— Понимаешь, — стал объяснять Алексей, — ведь прикосновение — это не обязательно... секс. Так можно показать заботу, внимание, участие...

— Ну да, — немного озадаченно согласился с ним Майкл. — Раненых же мы трогаем, перевязываем. Ну да, если точки не трогать, то да, совсем другое будет.

— Точки? — переспросил Алексей. — Это эрогенные зоны?

— Эрогенные? — не понял Майкл, посмотрел на Жарикова и тут же сообразил. — А, понял. Нет, зона большая, а есть ещё точки, в зоне и рядом. Они разные. На боль, на... секс, ещё...

— На паралич, — подсказал Жариков. — Я помню, как ты Гэба... успокаивал.

Майкл несколько демонстративно хлопнул ресницами.

— Ну, я же для дела. И на полчаса всего.

— Понятно-понятно, — кивнул Жариков. — А какой предельный срок паралича?

— Не знаю, — покачал головой Майкл. — Там чуть пережмёшь, и кранты.

— Они рядом или совпадают? — спросил Алексей. — Ну, точки?

— По-всякому, — стал объяснять Майкл. — И так, и так. И даже одна точка, по-другому погладишь или нажмёшь, и не то. Это, — он растопырил пальцы, — это чувствовать надо, я не могу объяснить.

— Но этому можно научиться? — спросил Алексей.

Нас же научили, — усмехнулся Майкл и помрачнел. — Кто выжил, те все умеют.

— И как учили?

— Как всему. Ошибся — получи, сильно ошибся — вылетел на сортировке. И всё. Жить хочешь, так всему научишься.

Наступило молчание. Алексей не ждал такого поворота и растерялся, а Жариков знал, что надо промолчать и дать парню самому справиться. Майкл — сильный, он сможет.

Наконец Майкл встряхнул головой и улыбнулся.

— Я понимаю, вы об этом по-другому думаете. И я — джи, ну, для мужчин, вам лучше с Кри... Кириллом, Эдом, ну, с элами поговорить, они с женщинами работали, вам интересно будет. А я не по вашей... специальности, я, — он усмехнулся, — патология, так?

— Нет, — твёрдо, даже жёстко ответил Жариков. — Никакой патологии у тебя нет.

— Но я же...

— Определяющий момент не с кем спишь, а кого любишь, — по-прежнему твёрдо сказал Жариков.

Алексей удивлённо посмотрел на него. Майкл несколько секунд молча переводил взгляд с одного на другого м всё-таки переспросил:

— Да?

— Да, — кивнул Жариков и добавил: — И ещё. Любовь патологией не бывает.

— Любая? — с вызовом спросил Алексей.

— Любая, — Жариков усмехнулся. — В том числе к мороженому и к Родине.

Алексей густо покраснел. Майкл почувствовал, что здесь отголосок какого-то не то спора, не то... но у него своя проблема.

— И как у хозяина к Андрею? — спросил он максимально ехидно.

— Патология в том, что он был хозяином, рабовладельцем. И тогда, кстати, он о любви не думал, и даже наверняка не чувствовал. Любить может только свободный.

— И свободного? — сглотнув, спросил Майкл.

— Да, — убеждённо ответил Жариков. — А пол... неважен.

Майкл задумчиво кивнул и встал.

— Я пойду, не буду вам мешать, спасибо большое. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — улыбнулся Жариков.

— Спокойной ночи, — кивнул Алексей.

Когда Майкл ушёл и даже шаги его затихли, Алексей спросил:

— Зачем вы назвали гомосексуализм нормой?

— Во-первых, коллега, чтобы парень сохранил самоуважение. Во-вторых, большинство мужчин -бисексуалы, и думаю, что у женщин процент тот же. А в-третьих... отношение к гомосексуализму и гомосексуалистам сугубо социально и конкретно исторично. Это правительственная политика, власти нужно население, значит, женщины должны рожать, — Жариков говорил, расхаживая по кабинету. — Однополая любовь рассматривается как помеха деторождению. Вот и всё. Остальное уже дело пропаганды. А на самом деле...

— Думаете, нет?

— Убеждён.

— А Империя не была заинтересована в населении?

— Была, — кивнул Жариков. — Вплоть до нарушения "Пакта Запрета". Но сексуальное насилие как часть, неотъемлемая часть рабовладения, не только допускалось, но и предписывалось. И как растление того же населения безнаказанностью... Так что оставим пропаганду специалистам в этой области, коллега. Наше дело — объективная реальность, то, что на самом деле.

— Но патология существует!

— Разумеется. Но что считать патологией? Отклонение от нормы, не так ли. Пятилетний ребёнок регулярно и интенсивно участвует в сексуальных контактах. Это норма? И вот до пяти лет их просто насиловали надзиратели, а после... до четырнадцати учёба, до двадцати пяти работа. И смерть. Такая жизнь — норма или патология? Если они, спальники, патология, то кем являются надзиратели, владельцы Паласов, клиенты и хозяева наконец? Они — норма?!

— Но... я согласен, здесь нет однозначного решения, но есть же какие-то общие нормы.

— Общепринятые, коллега, — Жариков заставил себя успокоиться и заговорить с максимально возможной, но не обидной академичностью. — Да, вот здесь и кроют те детали, в которых сразу и Бог, и Дьявол. Вот, например. Скотоложство, зоофилия всегда и везде считалась извращением. Так?

— Да. Нормой нигде и никогда не признавалась и не признаётся.

— Ну вот. А эти... расисты имперские, объясняя и оправдывая рабство, торги, питомники и те же Паласы, главным аргументом выдвигают, что цветные — не люди. Так с кем же, чёрт возьми, они тогда трахались?! И как совместить законы об осквернении расы с Паласами?!

Алексей смущённо покраснел.

— Я... не очень знаком...с этим.

Жариков, успокаиваясь, улыбнулся.

— С законами или Паласами? Ничего, коллега, это естественно. Законы возьмёте в Библиотеке, вряд ли есть в переводе, но разберётесь. А по Паласам... есть материалы у меня, у доктора Аристова. И у парней информации много. Если сумеете уговорить их поделиться. Но сначала проработайте законы, договорились?

— Хорошо, коллега, — встал Алексей. — Спасибо. Уже поздно.

— Я всё равно на дежурстве, — засмеялся Жариков.

Когда Алексей попрощался и ушёл, Жариков достал свои тетради. Спешить некуда, так что запишем всё тщательно, подробно и продуманно.

В раздевалке Майкл убрал в свой шкафчик халат с шапочкой и посмотрел на часы. За полночь уже, и сильно. Домой, что ли? Так больше ж некуда. Дом... комната в меблирашках. Дом на время. Так им говорили, когда они только устраивались, и да, так оно и есть. А если они с Марией решат... жить вместе, то придётся искать новое жильё, квартиру. У Марии хозяйка неплохая, но вдвоём им там будет тесно. И разрешит ли хозяйка. Одно дело — приходящий, как говорят, ухажёр, и другое — постоянный... жилец. Так-то им вдвоём с Марией хорошо. Без всех этих... Мария такая же, как и он, и перегорела тоже, и ей этого не нужно. Им потому и хорошо, что не надо ни притворяться, ни врать...

Майкл тряхнул головой и захлопнул шкафчик. Всё, с утра в школу, надо выспаться, да нет, хотя бы поспать. А все эти штуки с сексологией — да на хрена ему это никак не нужно — побоку. Им с Марией и так хорошо.

* * *

Уютно потрескивает огонь в камине, за окном ветер перебирает ветви деревьев, тишина и покой.

— Хорошо-то как!

— Рад, что сбагрил их в посёлок? — хмыкает Фредди.

— А что, тебе одиноко? — отвечает вопросом Джонатан.

Фредди одобрительно отсалютовал ему стаканом.

К их возвращению стройка в посёлке практически закончилась, и ждали их разрешения переселяться. Из барака потихоньку перетаскивали ту мебель, что решили взять с собой. Сэмми без устали мастерил кровати, столы, стулья и табуретки. Стеф проверял немудрёную, но для многих незнакомую технику, заодно объясняя и инструктируя. Весь сушняк в окрестностях и совсем не нужные щепки и обломки из Большого дома стаскивались в сарайчики — у каждого дома свой! — на зиму. И наконец приехал священник из "цветной" церкви Краунвилля и торжественно благословил каждый домик и семью, живущую в нём, чтоб жили в достатке и согласии. Опустевшие выгородки вымыли и...

— И что же здесь теперь будет, масса?

Мамми вытерла руки о фартук и посмотрела на Джонатана.

— Комнаты для приезжих, — сразу ответил Джонатан.

— Это как Чак, что ли, масса? — изобразила мыслительное усилие Мамми.

— Да, Мамми, — улыбнулся Джонатан. — Ну и для сезонников, если понадобятся. Вот и сделаем как у Чака. Кровать, стол, два стула или табуретки, и для вещей.

— Ага, ага, масса, — закивала Мамми. — А у Ларри выгородку тоже не трогать?

— Пусть, как есть— кивнул Джонатан. — И Чака тоже.

— Ну да, масса Джонатан. Слышал, Сэмми?

— Это не к спеху, — остановил её рвение Джонатан.

К удивлению Фредди, Вьюн и Лохматка не переселились в посёлок, а остались жить в конуре у конюшни. И кошка на кухне осталась.

Теперь после обеда имение затихало, и они с Джонатаном оставались вдвоём. Как той зимой, когда они только-только приехали и начали обживать руины...

...— Жить здесь будем.

Фредди не спрашивал, но Джонатан хмуро кивнул.

— Больше негде.

Они стояли в рабской кухне — единственном неразорённом месте.

— А в чём проблема, Джонни? У плиты хуже, чем у костра?

Джонатан вздохнул.

— Нет, конечно.

В самом деле, рабство отменено, они здесь вдвоём, и спать на дворе только потому, что кухня эта рабская, просто глупо. Здесь в окне даже стёкла сохранились, рама, правда, очень щелястая.

— Давай, Джонни, — подтолкнул его Фредди. — Надоело под снегом спать.

Заделать щели, хотя бы самые заметные, проверить дымоход и пустить обломки рабских нар на растопку. Целы бак для воды, котлы для каши и кофе, листы противней. Они распахнули для света дверь и разбирали завалы. Здесь не били и не ломали, просто разбросали как попало и куда попало.

— Джонни, проверь колодец, а я затоплю.

— Мы же его уже смотрели.

Тогда бери ведра и таскай воду. Я лохань нашёл.

— Она течёт.

— Пока ты воды наносишь, я её заделаю.

Когда ковбою что приспичит, то спорить не только бесполезно, но и опасно. В Аризоне это и лошади, и люди знают. Лошади с рождения, люди — если выживут. Джонатан выжил, поэтому взял вёдра и пошёл к колодцу.

К его возвращению в плите пылал огонь, а Фредди придирчиво осматривал на просвет большую лохань для рабской стирки. А когда бак был наполнен, в кухне стало настолько тепло, что они сняли куртки.

— Грейся, я холодной принесу.

— Ты мыться, что ли, вздумал?

— Можешь ходить грязным, — великодушно разрешил Фредди, надевая куртку. — Но упустишь кофе, вздрючу по-тогдашнему.

Джонатан подошёл к плите. От открытой — для света и тепла — топки и чугунных кругов конфорок шёл ровный сильный жар. На кофейнике задребезжала крышка. Он выдернул из джинсов рубашку и, обернув полой ладонь, отодвинул кофейник на кирпич. Не остынет и не выкипит. Вошёл Фредди с вёдрами.

— Тихо. Можем расслабиться.

Джонатан усмехнулся.

— Расслабляйся. Я послежу.

Время и места такие, что спать и расслабляться лучше по очереди и автомат держать под рукой.

— Грейся, — буркнул Фредди, щупая бак.

И он не смог уйти, оторваться от этого тепла.

Лохань была достаточно поместительной, чтобы мыться сразу двоим, но на такое безрассудство они не пошли. Он залез в парящую воду первым. И Фредди молча согласился с такой очерёдностью: после горячей ванны выходить с автоматом на холод — не для его спины такие фокусы.

Горячая вода, жёлтая едучая — он прямо чувствовал, как отслаивается от тела грязь — пена, красные отсветы от огня в топке на стенах. Джонатан сидел в лохани и мылся собственным бельём — стара ковбойская хитрость, как совместить мытьё и постирушку.

Фредди поставил перед топкой принесённый из Большого Дома стул и устроился, как у камина.

— Подошвы не подпали.

— Поучи меня. Пошарим завтра по соседям. Может, чего и валяется. Без присмотра.

— Здесь ты уже всё видел?

Фредди хмыкает.

— Думаешь, корову мы здесь в кустах найдём?

— Резонно.

Он ещё немного посидел в остывающей воде и вылез. Сток оказался не забит, и опорожнить лохань удалось без помех.

— Давай, твоя очередь.

— Угу, — Фредди, качнувшись, снял ноги с плиты и встал. — Низко вешаешь.

— Быстрее высохнет.

Джонатан расправил на натянутой над плитой верёвке свои вещии, вздохнув, стал одеваться. Фредди уже наполнил лохань и с мечтательно предвкушающим выражением расстёгивал рубашку. Стул он переставил к лохани, чтобы, не вставая. Дотянуться до оружия. Джонатан застегнул пояс с кобурой и взял свой автомат.

— Пойду пройдусь

Фредди сбросил на пол к сапогам джинсы и полез в лохань. Шумно выдохнул сквозь зубы — вода оказалась несколько излишне горячей — и сел, почти исчезнув в клубах пара.

— Валяй.

Выходя из кухни, Джонатан плотно прихлопнул дверь. Было уже совсем темно, но отсвечивал иней, белёсой коркой затянувший землю и стены. В загоне фыркали и переступали лошади. Сена им задали вволю, так что не замёрзнут. Скрипят, сталкиваясь под ветром, ветви в саду. Интересно, хоть что-то там уцелело, или всё выжгло? А в остальном — тишина. Мёртвая тишина. Но Фредди прав насчёт коровы и всего остального. Хозяйство должно быть хозяйством. Иначе из прикрытия оно станет косвенной и от того более неприятной уликой.

Обойдя дом и службы, Джонатан вернулся в кухню. И первое, что увидел сквозь клубы пара — это торчащие из лохани голые ноги Фредди и над ними нацеленный точно ему в лоб глазок дула.

— Закрой дверь, сквозит, — сказал Фрудди, опуская и откладывая кольт на стул.

— Как это ты через дверь не выстрелил?

— Подозревал, что знаю входящего. Как там?

— Тихо, как в могиле.

— И в могиле неплохо, когда не ты в ней покойник, — философским тоном ответил Фредди, глубже опускаясь в воду.

— Джонатан пристроил автомат, чтоб не мешал и был в пределах досягаемости, снял и бросил на табурет куртку, взялся за кофейник.

— Налить?

— Сделай хаф-на-хаф. Бутылка в мешке.

Джонатан достал из мешка Фредди бутылку дрянного виски.

— Кофе пьют с коньяком, Фредди.

— Кофе, а не эту бурду. Наливай, Джонни.

Джонатан налил в две кружки до половины горячего кофе и долил из бутылки.