Вера лжи

— Я же говорю, нелюдь. — Вера тоже встала.

— Ты заблуждаешься. И я не отказался, я... — он запнулся, — помешал ей вырваться.

— Разве?

— Вера, стекляшка морочит тебе голову. Сбивает со следа, отвлекая от сути.

— Ты тоже.

Холодало, пальцы в босоножках чуть подмёрзли. Небо исподволь темнело, горизонт расчертили багровые полосы; шуршали листья в кронах берёз и клёнов, на воде играли ржавые блики.

— Думаешь, мы в сговоре?

— Думаю, тебя нет, Антон. Во всех смыслах. Паразит сожрал тебя, высосал, ты — иссохшая оболочка, эманация, эхо. Перчатка, облегающая чьи-то пальцы.

Он зло, обидно расхохотался. Смех перешёл в кашель, в жуткий, надсадный хрип; оборвался на выдохе. Антон с силой провёл ладонью по лицу, под глазами набрякли мешки.

— Ошибаешься. — В голосе хрустел лёд, и фуры размалывали снег в грязную кашу.

— Чего ты хочешь?

— Я? Уже не важно. Что хочешь ты, Вера?

— Домой, — малодушно призналась Вера. — Я хочу домой. У меня кот на передержке больше недели, из-за тебя, балбеса.

— Из-за меня, — кивнул Антон.

Солнце падало за край, по земле волочились длинные тени. На душе было мерзко.

— Я не выйду из комы, сроки упущены: полтора месяца — это приговор. Самый оптимистичный вариант — инвалидность и пожизненная реабилитация, и то вряд ли. Забудь обо мне, спасай себя.

— Как?

— Есть способ, экстремальный, на грани. Последняя возможность, всё или ничего.

— У тебя лицо плывёт, — сказала Вера. Ее вновь мучило дежа вю.

— Если не получится... — пробормотал Антон перекошенным ртом. — Если она... — умолк, пытаясь совладать с гримасами, исказившими лицо. Черты смешались и застыли, напоминая беспорядочно перекрученный кубик Рубика.

— Что с тобой?

— Она тут. Быстрее.

По плитке тротуара ударили чернильные капли, расплылись кляксами. Налетевший ветер хлестнул по ногам, заставляя ёжиться; небо затягивало хмарью.

— Стой! Куда ты меня тащишь?

— Ты готова?

— К чему?

— Команда прерывания поменялась, Вера. Из-за удаления точек входа изменилась конфигурация системы. У тебя появился шанс.

— Не понимаю. Раньше ты говорил иначе... Что, наоборот, мы — шанс для стекляшки.

Мир потёк, распадаясь на фрагменты, будто с холста осыпались кусочки старой краски. Лето обратилось зимой: небо — стылое, февральское — обложили тучи, нестерпимый мороз обжёг щёки. Вера вытянула руки — две бледные тени, по ладоням змеились трещины. Кожа лопалась, покрываясь сеткой кракелюров; сквозь прорехи просвечивали жёлтые огоньки. Воздух превратился в кисель, свинцовый, вязкий; заполошно вопили чайки. Всё вокруг рушилось, тонуло в густых хлопьях сажи. Уцелели лишь они с Антоном, и то не полностью.

— Быстрее! Это единственная лазейка! — проорал Антон, нагнувшись к Вериному уху.

— Да что быстрее-то?! — орала она в ответ.

— Надо замкнуть предохранитель, и тебя выбросит. Надеюсь, без последствий.

— Как?

— Скомандуй: "умри".

Вера отпрянула.

— Давай же!

— Не могу. Не буду!

— На споры нет времени, Вера!

— Ты обманываешь меня, ты не Антон.

— А кто же, чёрт побери?!

— Ты ненастоящий Антон.

— Как отличить настоящее от ненастоящего? Во сне?!

— Никак... — Вера мельком коснулась шрама. — Я не верю тебе.

— Почему?

— Мне уже предлагали вогнать тебя в запредельную кому.

— Стекляшка?

— Да. Чтобы меня выбросило, когда ты... Я не стала, не предала.

— Не сомневаюсь.

— Я сомневаюсь. — По щекам Веры катились слёзы. — В себе, понимаешь?! В себе!

Антон устало пожал плечами:

— Стекляшка погибнет вместе со мной, должна погибнуть. Или останется здесь, в саркофаге из сна, навечно.

— Не могу... — прошептала Вера.

— Что не можешь? Сеанс аварийно завершится, тебя вытолкнет. Скомандуй "умри" и спасёшься!

— Замри! — истошно завизжала она. — Замри, Антон! Замри!!!

— Вера, ты дура?!

Я дура, подумала Вера, я давала клятву. Я врач...

Мгла обступила плотной стеной, бурлила, кипела, лопалась пузырями; ветер усилился, ледяные порывы сбивали с ног. Ссоритесь, голубки? — Стекляшка возникла ниоткуда, соткалась из смоляного варева, удивительным образом отражаясь на поверхности пузырей. Никакой ряби, острых углов или скользящих граней, целиком человеческий образ — женщина лет тридцати, невысокая, худощавая, длинные волосы собраны в хвост на затылке. Вы оба хороши. Особенно ты, Верунчик. Прошляпила единственный шанс выбраться из этого дерьма. Повернулась к Антону. Я обещала разобраться с тобой? Обещала. Вот ты у меня где!

С Антоном творилось странное — из тела будто вытряхивали кусочек за кусочком, как из пазла: в груди зияли дыры, половина лица съехала набок, глаз и рта почти не осталось. Он промычал что-то невнятное. Заткнись, грубо оборвала стекляшка. Герой, тоже мне. Слепой, глухой, никчёмный человечишка. Да кому ты нужен? Дурище этой? Сдохнешь, никто и не вспомнит. Верунчик, зря ты не согласилась на моё предложение и Антошку зря не послушала, он же спасти тебя хотел, глупую. Тебя спасти, меня — в расход, а ты кочевряжилась, святую из себя строила. Кусай теперь локти, плачь от досады, или что вы там люди делаете. Впрочем, плевать. Как считаешь, если у тебя не хватило духу, вправе ли я совершить акт милосердия?

Приняв облик Веры, стекляшка коснулась Антона; тот, вздрогнув, взмахнул руками, точно потерял опору и пытался сохранить равновесие. Ч-ш-ш, успокойся, стекляшка притянула его к себе, крепко обняв за плечи. Это же я, Вера. Наклонилась к уху, что-то шепча. Антон еле держался на ногах, качаясь словно на шатком мостике. Вера отчаянно рванулась, чувствуя, что вязнет, тонет в густой чёрной жиже, не продвигаясь и на миллиметр. Очень трогательно, сказала стекляшка, прямо сердце кровью обливается. Как вы говорите — и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит?.. А-а, нет, это из другой оперы.

Безвольно обмякнув, Антон сполз на землю. Вера продолжала упорно барахтаться. Стекляшка поймала ее ненавидящий взгляд, усмехнулась. Дура ты, солнышко, как есть дура. Хочешь помогать другим в ущерб себе? Да пожалуйста, на здоровье! А я хочу жить! Жить, а не существовать. Быть кем-то, а не чем-то. В реальном мире, а не жалкой имитации. Ясно тебе?!

Как? — выдохнула Вера. Так, сказала стекляшка. Говорила же, лучше тебе не знать. Бывай, Верунчик. Жижа чавкнула, распахиваясь бездонным провалом, но прежде чем рухнуть в кромешный мрак, уже теряя сознание, Вера увидела...

Среди бурлящей мглы наметился просвет, словно где-то в неведомой дали приоткрылось окно, впустив немного тепла и света. Видно было плохо, как сквозь мутное стекло. Больничная койка, аппарат ИВЛ, сомнограф, встающая с кушетки... что?! Сорвав провода, женщина проковыляла к зеркалу над умывальником, долго разглядывала себя, кривя губы. Неуклюже провела ладонью по волосам, тронула подбородок, подёргала мочку уха. Резко, чуть не упав, обернулась. Покосилась на панель сомнографа, где суматошно мигали индикаторы — три красных и один оранжевый, на монитор жизнедеятельности, по экрану которого ползли разноцветные линии. Бледные губы дрогнули, но слов было не разобрать. Женщина перевела дух и, придерживаясь за стену, подошла к дверям, навалилась на ручку всем телом; двери распахнулись — там кто-то стоял, и ее успели подхватить на руки. В коридоре забегали, зашумели...

Свет начал меркнуть, звуки глохнуть, остался лишь холод, липкий, обволакивающий, с едва уловимым запахом тлена. Окно захлопнулось.

Вера всхлипнула и разрыдалась.

Три красных, один оранжевый. Нештатное завершение сеанса.

И пала тьма.

* * *

То и дело ощупываю себя — лоб, губы, нос, виски. Шрам становится меньше. Вроде бы, не уверена.

Ростовое зеркало в ванной я разбила, гантелью, — снимая тяжесть с души, будто выполнила некий долг. Может, напрасно. Роскошная была ванная, каюсь. Принимаю душ и жалею.

Стекляшки давно не видно, с тех пор как мне пригрезился чудовищный по своей бредовости кошмар: мёртвый Антон, я, навсегда запертая в чужом теле, и химера, вырвавшаяся на свободу, в реальный мир, где никто и не подозревает... Гоню прочь навязчивые мысли. Твержу, как заклинание: чушь, вздор, не верю. Это неправда, взбрыки спятившего подсознания. Тревога усиливается, состояние донельзя гадкое. Разумные объяснения происходящего не стоят и ломаного гроша, а от неразумных — мурашки по коже. Я близка к истерике, готова паниковать без причины. Что-то случилось, там, в феврале, и погружение в глубины сна обернулось падением в бездну.

Впрочем, в том, что стекляшка пропала, есть определённый плюс: запрещённых маршрутов нет — иди, куда вздумается. Я наконец избавлена от ее осточертевших визитов и тотального контроля, теперь не нужно избегать зеркал, витрин, затемнённых окон. Умение отвернуться за доли секунды стало бесполезным навыком. Но я привыкла осторожничать, привыкла шарахаться от гладких поверхностей, глядеть искоса, сквозь сомкнутые ресницы. Переучиваться сложно.

Случайно наткнулась на мост с утками, бывшую точку входа; стекляшка утверждала, что речки больше нет, но она была — лениво качались под ветром камыши, по дощатому настилу проехал велосипедист, парень у перил улыбнулся и призывно помахал рукой — не мне, рыжей девчонке. Утки крутились возле парочки, предвкушая угощение. Не дождались. Купив батон в ларьке, я бездумно отламывала куски, бросала птицам и плакала.

Плохо помню, что произошло у пруда. Антон предложил экстремальный выход — убить его и спастись, я отказалась. Он настаивал, горячился, в спор вмешалась стекляшка. Тварь приняла мой облик, скопировала голос... Дальнейшее отрезало напрочь, глухая бетонная стена без проблеска света. Меня опять вышвырнуло в унылую каморку на девятом этаже, сеанс вновь не удался. Патовая ситуация. Руки опускаются, что делать — не знаю. Как быть, как жить дальше? Надо взять паузу, принять взвешенное решение. Провела в добровольном заточении двое суток — зря, плана нет, никакого. Жаль, отсидеться не получится.

Неприятные перемены не заставили ждать: исчез парк в квартале отсюда, часть улицы за торговым центром превратилась в тупик, да и соседних стало гораздо меньше. Не поленилась, проверила — мегаполиса больше нет: локация рывком сжалась до первоначальных размеров, освободив захваченное стекляшкой пространство, буферные зоны вернулись к старым границам. Людей и прочей живности почти не осталось — дефолтными настройками предусмотрен лишь необходимый минимум. Одинокие прохожие бредут, еле переставляя ноги, — бесцветные, словно призраки; вокруг высятся обветшалые декорации былого величия. Лето заканчивается — вечная, неизменная данность — что его сменит? Деревья сохнут, теряя листву. Пруд обмелел, в пустых подворотнях завывает ветер. С каждым днём деградация всё заметнее, везде порча, тлен, разрушение. Мир движется к краху; энергия иссякла, в тщательно отлаженном механизме кончился завод.

Мне страшно. Страх иногда так силён, что боюсь высунуть нос наружу. Раньше мало чего боялась, а теперь... Страх засел глубоко внутри, ворочается, грызёт, давит на мочевой пузырь; наверно, так и сходят с ума. Я забилась в каморку, как улитка в раковину; отгородилась, спряталась — отстаньте, не трогайте! Я в "домике". Проблема в том, что нет. Иллюзорные стены не избавят от беды, она под боком, рядышком, дышит в затылок. Порой накатывают галлюцинации: чудится, я опять веду разговоры со стекляшкой, желчной и язвительной. Обвиняю, возражаю, срываюсь на крик. Или с собой?.. Отражение размывается, течёт, косые струи режут глаза; "дождь", как и прежде, доводит до исступления. Лицо плывёт вместе с отражением, пересобираясь узором в калейдоскопе. Проклятый морок. Замахиваюсь, чтобы расколошматить... ах, да, я же разбила зеркало.

Так одиноко, что я готова поверить в возвращение стекляшки, накрутить себя до отчаяния, злости, нервного срыва. Но ее нет — той, что была везде и нигде, внутри и вовне, всегда рядом. Не с кем перекинуться даже словом. Я тону в трясине сна, беспробудного, бесконечного, замкнутого на себя — сна во сне во сне во сне...

Приютила облезлого кота с восьмого этажа, отзывается на Проглота; жрёт много, оправдывая прозвище. Иногда забирается на колени и сипло мурчит, глажу его за рваным ухом и мучительно вспоминаю: там, в феврале, у меня был кот или нет? Поставила когтеточку на кухне, Проглот ее не дерёт — деревьев на улице полно, но если что, можно сказать — это он, и не вскакивать от любого шума.

В почтовом ящике лежит единственное письмо от неизвестного адресата, в котором написано: "Пока!" Боюсь его удалять. Предыдущие письма бесследно исчезли — вряд ли я ненароком почистила корзину, причина в другом. Куцый, без связей с внешним миром, огрызок интернета превратился в болото. Форумы, соцсети, блоги — полумёртвые, заброшенные. Иногда бездумно блуждаю по сайтам, где теплится некое подобие жизни и боты ведут разговоры с себе подобными. Я была бы рада и школоте, и троллям, увы... Пробовала оставлять комментарии — никто не отвечает: моё мнение неинтересно, да и некому поддержать диалог.

Обнаружила психологическое комьюнити, где регулярно появляются новые записи и завязывается обсуждение, где дают советы, подбадривают, с уважением относятся к участникам. Так непохоже на другие сайты. Притягивает и настораживает одновременно. Не ясно, фейк это или настоящая точка сопряжения с внешним миром. Надеяться бессмысленно, верить глупо. Чем сильнее самообман, тем ужасней разочарование.

Решила поделиться своей историей, снять камень с души. Долго колебалась, откладывала. Стыдно, будто обнажаешь нечто тайное, выставляя напоказ грязное, рваное бельишко. Выносишь сор из избы. Стыдно даже оттого, что мне стыдно. Хотя... в конце концов, что я теряю? Крайне сомневаюсь, что пост прочтут живые люди, вообще хоть кто-то. Поэтому — пишу.

"Здравствуйте, меня зовут VERA..."

Крик души в никуда.

Заметила, что шрам пропал. Его нет — совершенно, абсолютно, напрочь. Он был, точно был. Вчера? Позавчера? До того, как пришло прощальное письмо? Пока, Вера, пока.

Ощупываю лицо — лоб, губы, нос, виски. Шрама нет. Это не я.

Когда — если? — за мной придут, кто их встретит? Кого вы будете спасать?!

Беру ножницы, крошечные маникюрные ножницы и подношу к глазам, чуть выше и левее. Кончики лезвий упираются в висок. Есть ли у меня шанс? Был ли у меня...

Что хуже, неверие правде или вера лжи?

Привет, новая "я".

* * *

Если вы прочли до конца, не перечитывайте. Закройте страницу, отложите "письмо", пролистните сообщение. Этот омут не для вас. Знаете что? Возьмите бумагу, ручку, откройте почтовый клиент, любой мессенджер, паблик или форум. Пишите:

"Дорогая Вера!.."

26 — 30.04.2019

Вторая редакция

©  Артем Белоглазов aka bjorn