Фатальное колесо. Семь раз отрежь

— А ты сам кто такой? Пуп с бугра?

— А я музыкант. Иду работать на танцплощадку.

— Попсовик?

Снова-здорово!

Я почему-то вспомнил Тонечку-журналистку. Права оказалась злодейка...

— С чего это вдруг попсовик? "Машину", "Воскресенье" сейчас лобаем. Салтыкова еще: "Островок", "Журавля". Ваши же сами по пять раз за вечер заказывают!

— "Ну а мне бы, ну а мне бы", — прогнусавил один из друганов массивной фигуры, — "журавля который в небе".

— Заткнись, Гантеля!

— А я чо...

— Мальчики, не ссорьтесь.

— И ты заткнись, коза! Чего встреваешь, когда правильные пацаны разговаривают?

Ого! "Правильные пацаны"? Так он еще и приблатненный? Как там... "голубой"? "Не хотим играть с тобой!" Настоящий блатной без причины цеплять не стал бы, приблатненный — всегда пожалуйста!

Плохо. Парню явно охота подраться, размяться на свежем воздухе.

Кстати, очень некрасиво он себя ведет по отношению к девушке — я почувствовал, что начинаю заводиться. Да и Бес вижу — взвился от возмущения на "заткнись, коза". На гране уже. Надо сказать, что "коза" — это ведь "козел" почти. А в нашем городе это очень серьезное оскорбление!

Помните Ширли-Мырли? Незабвенного Кроликова: "В кругах, которым я близок, мама, слово "козел" очень обидное".

"Да что ты говоришь? Козел!"

Уйти с ярлыком "козла" — значит, как говорят японцы: "Потерять лицо", никак не меньше. Короче, чувствую — ставят меня в безвыходное положение. Да и джигит сейчас взорвется — не удержать.

Надо что-то делать. Плохое...

— Слышь, большой, — я неприязненно выпятил челюсть в сторону массивной фигуры, — а ты всегда такой храбрый? Когда кодлой на двоих? Не западло перед пацанами?

— Чего ты только что сейчас сказал?

— Ты слышал, что я сказал. Не тупи. Просили ведь...

— Да я сейчас тебя...

— Давай! Я возражаю что ли? Через... пари! Слабо?

— Как это?

— Каком кверху. Один на один — кто кого на грунт положит. Уронишь меня — ты радуешься. Я уроню — вы нас тихо и мирно пропускаете по нашим делам скорбным. Идет?

— Дурак что ли? Да я тебя сейчас по шляпку в асфальт закатаю, музыкант.

И двинул меня ладонью в плечо.

Легонько. Как мул копытом лягнул. Представляю, какой завтра синячище вылезет! Я реально чуть не упал, хоть и легко мог увернуться от этой простенькой атаки. Нужно было создать у парня иллюзию полного превосходства и безнаказанности.

Создал, я думаю...

Теперь мой ход.

Коротко дернув раненым плечом, освободился от гитары в чехле, висящей за спиной — верный Бес ловко в воздухе подхватил инструмент, дабы не разбился. Молниеносным движением, так, что мой порыв практически остался незаметным, быстро большим пальцем прижал сонную артерию на толстой шее парня. Взметнувшуюся было в мою сторону массивную длань споро спеленал свободной рукой под локоток — по системе "вин-чунь", "липкие руки". Да так, что парень сам обхватил себя за шею, помогая непосильной работе моего музыкального пальчика.

Тело вздрогнуло, захрипело, и аккуратно опустилось на грунт. Медленно.

Как и заказывали.

Любера дружно присвистнули и повскакивали с корточек:

— Ну ни хрена себе! Как это?

Как в сказке, блин!

Поверженное туловище, не умеющее общаться с девушками, осоловело хлопало глазами на жухлой травке газона и на одной ноге больше подниматься не хотело.

— Есть вопросы, мальчики? — Юлька борзела просто на глазах.

— Не-а.

— Так мы пошли?

— Аг-га. Слышь, музыкант...

— Чего?

— Ну ты и... зверь.

— Спасибо.

— Журавль в небе...

А они что думали? Полтора года тренировок с инструкторами советской госбезопасности!

Озвереешь тут...

Глава 5

ЧЕТВЕРТОВАНИЕ ЛОМТИКАМИ

Вечером на танцах подрезали Ромыча. Нашего ритм-гитариста.

Ну как, подрезали... царапнули с горяча ножичком: рубашку вспороли на боку и самую малость зацепили кожу. Пару сантиметров всего. Даже швов не понадобилось. Так, пластырем залепили царапину и дальше отправили играть. Музыку творить, что у Ромика чертовски плохо получается и без лишних ран.

А тут...

Ромыч, если честно, сам виноват. Сто раз ему говорили — не лезь в толпу! Не быкуй. Есть такое вящее правило — мы сами по себе, публика сама по себе. Непересекающиеся вселенные. Пересеклись-таки. В середине программы на площадку неожиданно через балюстраду стали прыгать кем-то крайне возбужденные "пистолзы" — искали какого-то своего обидчика очередного. Вечно их все бьют. Местные девчонки завизжали и Ромыч, отбросив гитару, орлом бросился на помощь в гущу событий. А там какой-то мелкий отморозок с хайером, залитым канцелярским клеем, отчаянно труся, размахивал вокруг себя железом. "Круг силы" создавал, идиотина. Вот Ромке и досталось в бочину на излете.

Ухая по-казацки, на площадку запрыгали любера и "пистолзов" как ветром сдуло с места событий. Гнали их бравые парни по склону Историка чуть ли не до Приморского. Что интересно — люди ходят по Бульвару, курортники, дети кушают вечернее мороженное — еще не очень поздно по южному времени. А тут между ними дикие орды носятся друг за другом на толстых ногах, разборки великие устраивают. Смешно: у нас на них даже внимания толком не обращают — так, бегают себе мальчишки по улицам, в "войнушку" себе играют. Лбам лет по двадцать! Но, в основном, конечно, мелочь: в возрасте — четырнадцати-пятнадцати годков. Как вроде у того шныря — Ромкиного обидчика.

Вообще-то, это дело так отпускать нельзя. Беспредел!

Музыкантов у нас не обижают. Мало нас осталось, безумных гениев и праздных музыки гуляк. Вытравили Сальери. Посему, мелкого пакостника с хайером надо вычислять и ставить в угол за недостойное поведение. Бесу поручу сию миссию.

— Гляди, Бес с Юлькой обжимается, — пихнул меня локтем Ромыч. — Разрешаешь?

— Нехай. У них любовь. А у меня Вика есть. И... Натаха. Тоже надо бы попрощаться. Только... боюсь я ее.

Ромка — герой сегодня. Красуется кровавыми потеками на ляжке. У нас форма крайне оригинальная: белые брюки в облипон и черная шелковая рубаха с полосатым фиолетовым галстуком. Аттестацию так проходили пару лет назад, вот и прижился прикид. А что? Так то... культурненько выглядит. Хоть и достаточно безвкусно.

Теперь у Ромки еще и штанишки с кровавым подбоем. Как плащ у Понтия Пилата. На черной рубахе кровь не видна, а на белом бедре — самый писк! Подозреваю, специально подпачкал: Ромыч у нас известный понторез.

— Дышим, — бросил нам Педан, как ни в чем не бывало закругляя музыкальную тему на клавишах.

Это значит — врубается магнитофон, а нам отдых минут на тридцать. Еврею просто горло захотелось мадерой промочить. Потребности у него такие физиологические. Да он под мухой даже лучше играет, чем трезвый. Пускай.

Площадка успокаивалась.

Дикие стада не возвращались. Видимо, и не вернутся уже. Умчались в ночь.

— Эй, Бес! Абесалом. Сало, эй!

— Сам ты Сало!

— Я знаю. Слушай...

— Э! Девушка сама не возражает. Испугалась, я приобнял. Мужчина я или нет?

— Да это пускай. Мы ведь с Юлькой только друзья. Платонические. Так что, совет да любовь. Я о другом. Ты панка того знаешь, что Ромыча в бок ножичком пырнул?

— Чуху? Так, видел пару раз.

— Надо объяснить чуваку что почем...

— Витек! Ты балалайкой своей занимайся, пацаны сами разберутся.

— Не калечьте только бедолагу.

— А это уже как выйдет. Щенок попутал чего-то.

— Сало!

— Ладно-ладно... Сам ты Сало.

— Я знаю.

И правда разберутся.

Во всем должен быть порядок. Даже в нашем бардаке.

Я вздохнул, присел на колонку и утер со лба благородный трудовой пот.

Вечерок!

Хотя бывало и хуже, всяко вытанцовывалось на нашей танцплощадке.

В толпе я случайно заметил Тонечку-журналистку. Все в том же модном вызывающем прикиде — футболка, бананы, берцы. Девчонка что-то с азартом рассказывала группе окружающих ее парней и девчонок без признаков принадлежности к каким-либо неформальным группировкам. Таких, кстати, на танцах было большинство. Люди как люди. Без понтов и ножиков.

Ведь можно же жить по-человечески и в наше перестроечное время!

Кстати Тонечка сегодня на снулую рыбу похожа была в меньшей степени, чем тогда, у Дома культуры. Может, потому что не зазнавалась? Разгорячилась, раскраснелась, трясет своими пегими хвостиками. Хорошенькая такая стала...

Э! Ловелас хренов!

Стоять, Зорька.

Вообще-то, я погляжу, она что-то часто посматривает в нашу сторону. Исподтишка так, украдкой. Впрочем, на сцену тут многие пялятся. Я так думаю... все. И вполне открыто. Только... не нравятся мне что-то персональные Тонечкины косяки на нашу эстраду. Что задумала, музыкальный редактор "Полуострова"? Интересно, о Ромкиных травмах напишет хоть что-то? Хотя... причем тут музыка? Так, хулиганка на злобу дня. По мелочи.

С другой стороны площадки мне яростно замахали ладошкой. Натаха. Та ссмая, что рьяная туристка и моя горячая поклонница. И ее пацаны тут же рядом, куда без них? Тоже машут. У них, наверное, как и всех уличная бандочка уже образовалась. Правда милая такая, безобидная. Няшки да и только. А Натаха — известная Атаманша от зарождающегося в Отчизне гламура.

"Говорят, мы бяки-буки..."

Я поднял было руку в приветствии и вдруг, опешив, медленно и осторожно ее опустил: я не я, и рука не моя.

Что за подстава?

Справа от Натахи чуть сзади и в тени, вызывающе скрестив руки на груди, в упор меня разглядывала... Вика. Солнышко мое ненаглядное.

И... кажется девчонки были вместе: судя по шевелящимся губам и характерному покачиванию голов велось активное обсуждение сложившейся ситуации. И меня, между прочим. Без меня, между прочим.

Как это?

Я в панике огляделся.

Тонечка перестала трещать с друзьями и уже откровенно, с живым интересом наблюдала за назревающим скандалом. Уже открыто. Она что, в курсе? Наблюдательный Бес, радостно скалясь, тоже пялился на складывающуюся диспозицию — всех девчонок он прекрасно знал. Как и меня, вертихвоста. Юлька явно высвобождалась из-под моего тлетворного влияния, а ему того и надо было: быстро как-то прикипел он к своей новой подруге. Ромыч перемигивался с Вовкой Микояном, кивая на меня, а тот непонятливо дергал подбородком, мол, че те надо, не понимаю. Педан звенел посудой и аппетитно шуршал вощеной бумагой, в которую была завернута пахучая колбаса. Ему вообще было пофиг на все наши любовные трудности.

Сценка, достойная кисти Васнецова.

И что дальше?

Вика, отодвинув плечом Натаху, медленно двинулась ко мне. Величаво так... красиво. И грозно. Как эсминец. Почему мне становится страшно? Я ведь ничего предосудительного...

— Чего замер?

— О! Привет, Викуль.

— Виделись. Я просила меня так не называть?

— Н-ну... просила. Т-тошка.

— А ты за старое?

— Так это...

— Разозлить меня хочешь?

— А ты разве еще не...

— Не до конца. Не поняла еще. Чего с тебя взять?

— А! Ну... тогда как дела, Тошка? Какие новости? По жизни...

— По жизни вот, с Наташей познакомилась. Хорошая такая девушка. Молодая.

— С Наташей? Это вот... с той что ли? Интересно как...

— Тебе интересно?

— Н-ну... как бы...

— Чего глаза отводишь?

— Ничего я...

— А буксуешь чего?

— Чегой-то я... это. Не буксую вовсе.

— А надо было бы буксовать. Если совесть есть.

— Так... кажись чуть-чуть имеется.

— Уверен?

Лучше не отвечать.

Бестолковая какая-то словесная баталия. И опасная.

Я обреченно огляделся. Натаха уже у сцены, у Ромика. Тот горделиво выпячивает свои кровавые подтеки на ляжке и лениво что-то вещает в пространство, надо думать, о своих подвигах. Благодарная слушательница осторожно тыкает пальчиком в бурое пятнышко у Ромки на штанине и восхищенно закатывает глазки. Рядом равнодушный Вовка, монотонно дергает отключенный бас за толстые струны. Чуть в глубине — спина Педана в облаке колбасного духа, голова у него периодически запрокидывается назад. Птичек наверное рассматривает в звездном небе.

Всем на меня наплевать.

Тони, друг! Захлебывайся в своей беде.

Скрещенных рук с груди Вика не убирала. Пристально, как под микроскопом рассматривала все мои жалкие трепыхания. Значит, дальше пытать будет. Изуверски.

Только я слегка ошибся.

Точнее, не слегка.

Фантазии моей подруги оказались воистину неистощимы.

— Завтра с утра пойдем на пляж, — прервав молчание, неожиданно заявила Викуля, жестко, будто приговаривая меня к четвертованию ломтиками, — втроем! Я, ты и... Наташа. Раз тебе меня одной мало!

— Почему мало? Мно...

— Молчи! Вот сейчас лучше молчи.

— Молчу.

— В десять ждем тебя на Ушаках. Перед библиотекой.

Ждем!

Однако.

— Угу.

— Не слышу?

— В десять, Ушаки, я понял. Там две библиотеки!

Будто меня это спасет. Наивный.

— Городская библиотека имени графа Льва Николаевича Толстого! У взрослой, Витя. У взрослой библиотеки.

— Да понял я... уже. Только, зачем все это?

— А вот завтра и увидишь, московский озорной гуляка. Купаться пора, разгорячился больно.

И ведь и не поспоришь.

— Я ушла. Провожать не надо, ребята проводят.

Натахины, надо думать. Ну да, они там где-то рядом живут на Остряках. Проводят, не сомневаюсь.

— Ага.

— Он и рад!

— Не-а... не совсем.

— Вон... Наташу проводишь после танцев. Она уж точно до конца тебя ждать будет.

— Я зна...

— Молчи лучше! Говорю же.

— Молчу-молчу.

Слова не дают сказать. Человеку.

— Покедова... ход-док.

— Угу.

Ситуевина!

Придется все-таки, наверное, светить своим механизаторским загаром в общественном месте. Чувствую — теперь точно не отвертеться.

Ну, я и попал!

И что-то я, кстати, с Тонечкой недопонял.

Это... она что ли все это представление организовала? Да ладно.