Зверь лютый Книга 33. Интриганки

Сильно-то не поскандалишь — люди вокруг. А привлекать к себе внимание в Белозерских да Новогородских землях... Как-то ущемить дитя вздорное, к матушке родной уважение не выказывающее... приказать, там, в чулан, без сладкого или ещё как... Караван ведёт старый гридень Воеводы Всеволжского Ивашко. Гусак надутый! Вежества вот ни на столько! А ума-то и вовсе никогда не было.

Софья дала слабину в Варяжском море. Когда посреди серой морской пустыни начал крепчать ветер, когда на волнах — вот они рядом, за низким бортом кораблика, руку протяни! — появились белые пенные барашки, когда ушкуи начало качать и всё заскрипело... Софья испугалась. Начала дёргать кормщиков — поворачивай к берегу! А куда поворачивать-то?! Поставить ушкуй бортом к волне — точно перевернуться.

Паника требовала действий. А что делать — она не знала. Успокоилась только когда кормщик, взбешённый понуканиями пассажирки под руку и чувством подступающей опасности, рявкнул в сердцах:

— Не ной! Дура! Глянь на госпожу нашу. Она-то делом занята, — и показал на соседний ушкуй.

Там, утвердившись на носовом помосте, без суеты и воплей, сосредоточенно молилась Ростислава.

Конечно, бабе-то и не испугаться на море в непогоду, когда и матёрые мужи бледнеют да крестятся, домашних своих вспоминают да обеты обещают... Ничего зазорного в таком испуге нет. Софочка вела себя естественно, природно. А вот дочка — неестественно. По-государеву. Страха не выказала, а вознесла молитву за спасение людей своих.

Софья поглядывала на дочь с удивлением и некоторым смущением: крепка духом оказалась. Дитё малое неразумное, а вот же...

Последовавшие эпизоды как-то затуманили тогдашнее впечатление. Но осадочек остался.

Ростислава вовсе не "тянула одеяло на себя", не стремилась всё решать или, не дай бог, матушке своей указывать. Но уважение корабельщиков было видно. Масса мелочей, вроде — как уступают дорогу, как стремятся услужить во всякой мелочи, не по окрику, а сами собой. А уж когда она при резком повороте кораблика упала за борт да четверо гребцов без команды разом попрыгали её спасать... "За мной так не кинутся".

Глядя, как Ивашко на первой же стоянке объявляет о представлении "спасателей" к награждению орденами "Святой Ольги" четвёртой степени, Софья в сердцах буркнула себе под нос:

— Экая цаца! И цены не сложить! За что ж такие почести?

И услышала негромкий голос оказавшегося рядом Бени:

— Она — имение Зверя Лютого.

— Что?! А я кто?!

— И ты, и я. Мы тут все — люди Воеводы Всеволжского. Но она — наипервейшая.

То, что "наипервейшая" не она — очень возмущало. Но "поставить на место" дочку никак не получалось. Караван вели кормщики. Во главе каравана — Ивашко. На встречах на берегу Ростислава помалкивала, дозволяя вести разговоры Бене, а после и Софье. При первых встречах с Генрихом Львом в Хальденслебене её и вовсе не видать, не слыхать было.

"Ты действуй. Я посплю", — сказала совесть Софочке. И та принялась трудится.

Это она — Софья Кучковна — порешала все вопросы! Это она убедила Альбрехта Медведя в Браниборе в полезности их прохода в Саксонию. Личным трудом!

Это она так улестила Магдебургского епископа Вихмана, что тот поверил в их "стремление в лоно".

Это она соблазнила Льва, сумела найти струны в его душе и сыграть на них так, что вся Саксония встала на уши! Да и не только Саксония.

— Ап! — И герцог у ног моих лёг!

Да Генрих даже и не видел толком эту пигалицу до объявления о своём решении взять её в жёны!

Весь этот, столь возмутивший многих, брак — это ж только для того, чтобы она, Софья, оставалась с ним! Это она крутит Льву голову и головку! Отчего и наглой молчунье-сопливке есть место для жизни! И очень даже неплохое.

Ещё бы: одно дело в герцогинях саксонских сидеть, другое — на Суздальщине в промёрзлой келье лёгкие выхаркивать! И никакой благодарности! Ни-ка-кой!

Ростислава помалкивала. Глаз не поднимала, слово молвила только по спросу. Не капризничала, не требовала себе "луну с неба".

"Мы туда идём, куда нас ведут".

Но когда на пиру за месяц до свадьбы прежняя постоянная любовница герцога — графиня Клотильда Блискатель — подстроила, вместе со своим братом, будущей новобрачной ловушку, после которой на пришлых должна была начаться "большая охота", эта малявка — убила обоих.

Убила! Двоих!

Каким-то странным, невиданным способом. Удивительным оружием полученным от "Зверя Лютого". А через день этой же, весьма примитивной на вид штукой упокоила лидера противников предстоящего бракосочетания — камерария, графа Рейнгенау.

Моя дочь — убийца?! — Да. Хладнокровная и неоднократная.

Софье много чего пришлось пережить. Уж она-то... в особом стремлении к непричинению вреда... не замечена. Но чтобы вот так взять и убить... Она неплохо выучилась интриговать. Создать впечатление, воспользоваться недомолвками, раздуть неприязнь... Были люди, которым она желал смерти. Свёкру, например. Были и умершие от её игр. Казнённые, убитые, попавшие в опалу... Она никогда не жалела своих противников. Но вот чтобы сама, своими руками... Б-р-р. Ужас-с-с!

Мда. Интересно: а что она чувствовала? Отмолила ли грех? Первая заповедь — не убий. А спит как? Призраки во сне не приходят? Раскаяние не грызёт?

Испуг, даже и страх перед дочерью, совершающей ежедневно по убийству, продержался недолго: для такой оптимистки, как Софья, быть испуганной длительное время, пребывать в происходящей от страха подавленности — не свойственно. Впрочем, и Ростислава после тех эпизодов, вовсе не хвасталась, не демонстрировала свою смертоносную игрушку. Хотя... куда уж без этого — покойники на её пути образовывались. Но как-то более... элегантно, по-благородному, чужими руками.

Софья подняла голову и столкнулась со взглядом дочери. Спокойным, внимательным. Чуть веселья побольше да цвет чёрный — очень бы похоже как Ванечька поглядывал. Впрочем, Софье, в числе немногих, довелось видеть Воеводу Всеволжского в бешенстве. Не понравилось. Проверять насколько дочь восприняла и это свойство "Зверя Лютого" Софье не хотелось.

— Ну и зачем ты меня звала? Сказочку тебе на ночь рассказать? "Жили-были дед да баба...". Так ты, вроде, выросла.

— Выросла. Пожалуй, матушка, сказку я тебе и сама расскажу.

Ростислава помолчала, вновь спрашивая себя: это то, что я искала? Придумала? Цель?

— Помнишь, посылая нас сюда, Воевода Всеволжский говорил: надобно поставить преграду движению германцев к морю Варяжскому. Не дать им поставит города богатые на море, пустить корабли торговые, заселить земли прибрежные.

— Помню. Как не помнить. Как мы тогда втроём в бане... Ты-то в те поры так притомилася бедняжка, что и мяу вымолвить не могла. Как слезла с уда воеводиного, так и повалилась, будто тряпка брошенная. Слабоватенька оказалася. Бедняжка.

Сочувственные, вроде бы, слова Софьи были наполнены ядом и чувством собственного превосходства. Ты, деточка, видывала мало, а я-то и не таких жеребцов знавала. Что для тебя — мира потрясение, то для меня — ветерка дуновение.

— Он тогда орал: "Дай ему! Дай!". Хе-хе-хе... не худо у нас получилося. Вот встречу Барбароссу, про которого Ванятка говорил — посмотрю. Может, и правда, мужикашка тот — хорош да забавен. Тогда и погляжу. То ли — дать, то ли — не дать, то ли — так погонять.

Софья прекрасно знала как Ростислава относится к "Зверю Лютому". Её это раздражало. Не из-за Воеводы, а потому, что было немалой частью новой, непонятной, иногда — пугающей, сущности дочки. Основой её самостоятельности. Почитаемой Софьей глупым гонором, вздорным капризом да невежеством. Ну не может дитё противу родительницы идти! Это ж все знают!

Ростислава напряглась на неуважительное "Ванятка", но продолжила, не меняя спокойного, повествовательного тона:

— Чтобы сделать по слову Воеводы, построить "крышку над котелком германской нации", надобно иметь довольно сил. Ре... ресурсов. Воинов и земель, людей и денег.

— Да брось ты! Ванька глупость сказал. Ты что не видишь? Задним умом крепок. Поздно уже, немцы уже и Любек поставили, и иные города. Земли, народы тамошние, под себя забрали. Тамошние мужички на них пашут. Тамошние бабы от них родят. Ушло времечко, улетело-проехало. Нам не по его уму думать надо — об себе заботиться. Себе домик крепкий строить. Он-то нас с тобой, ежели что, спасать-выручать не прибежит.

— Не прибежит — так прилетит.

Софья открыла было рот, чтобы поставить на место дерзкую девчонку. И замолчала. Ростислава — единственная женщина в мире, которая летала по поднебесью. И там — любилась. На воздусях. Со "Зверем Лютым". Прям на пороге царства Божьего, под славословия хора ангельского. Чуть не убилась там. Говорит — сладко. Лучше не бывает. А вот Софья такого...

Может, дочка и права. В чём-то.

Ростислава провела пальцем по столу в одну сторону, в другую...

— Хоть так, хоть эдак. То ли "крышку на котелок" собирать, то ли себе "домик строить", а надобны нам эти... ресурсы.

— К чему? Генрих и так даст чего попрошу.

— Пока — да. А завтра он себе кое-какую молоденькую да смазливенькую сыщет. А тебя... в запечку. А то — в монастырь. Ты же видишь, как местные дочек своих подложить мылятся. Всё норовят... поиметься и поиметь. Благосклонность правителя. А наш-то к малолеткам... Ты ж и сама знаешь.

Герцог Саксонский Генрих Лев — любвеобилен. Как и требует статус самого главного самца Северной Германии. "Попробовать" каждую дочь или жену вассала в эту эпоху уже не обязательно. Но — весьма желательно. Поскольку подтверждает лидерство.

Как способности бычка-производителя связаны со способностью управлять страной? — Неважно. Важно: люди этого ждут. Не следует обманывать ожидания подданных. Как бы вы к этому не относились.

Генрих был совершенно очарован Софьей. Он находил в ней сходство со своей суровой бабушкой, которая и воспитывала его, которую привычно было слушаться. И которой так хотелось воспротивиться. Теперь он то покорно исполнял капризы Софьи, то принимался наказывать её за обиды, причинённые давно усопшей бабулей. Эти "ролевые игры", дополняемые бешеным сексом в исполнении страстной и искушённой Софьи, и множество редких, невиданных вещиц, привезённых караваном, столь волнующих его артистическую натуру, были основой их связи.

Однако совершенно сумасбродные предложения он отвергал. Статус герцога, Саксония достались ему дорогой ценой, он помнил об этом, следовал своему пониманию "хорошо" и вовсе не стал послушной игрушкой в руках Софьи. Что было, пожалуй, хорошо: Софья ещё не вполне понимала паутину здешнего мира. Её идеи, временами довольно авантюрные, были чреваты серьёзными конфликтами. Впрочем, она быстро училась.

При этом Генрих успевал поглядывать по сторонам. Вполне примечая разных... милашек. Которые, со своей стороны, постоянно являли ему томные взгляды, вздохи и ко всему готовность.

Вчера, например, Софья выгнала из прихожей перед спальней, малолетнюю баронесску в одной шемизе (рубахе). Деточка, видишь ли, заблудилась. А верхнюю котту сняла, поскольку, де, жарко. Взгляд, которым герцог проводил "заблудшую овечку" в тонком просвечивающем полотне, привёл Софью в бешенство. Она не могла, из-за возраста, играть с этими наглыми соплячками на их поле. А удерживать Генриха на своём... требовало постоянных усилий.

По сути, само существование княгинь и их людей держалось на "одном гвозде".

Нет, это не тот "гвоздь", о котором вы подумали.

"Благосклонность" Генриха была вызвано не только плотским, но и "душевным" интересом. Едва эта смесь "интересов" ослабнет, как не защищаемые более законом, обычаем, родовыми связями... чужаки и чужачки станут "охотничьей дичью" для местных. Тогда и келья в монастыре с суровым уставом будет "манящей гаванью", "желанным приютом".

Ситуация весьма не нова: десятки и сотни тысяч женщин, оказавшихся в любовницах, фаворитках, наложницах прилагают всем мыслимые и немыслимые духовные и физические усилия дабы удержаться на "гвоздике" местного "лягуха на кочке" — здесь-сейчастного альфа-самца. Не важно какой он самец, важно, что альфа.

— Мой муж едва ли не публично сношает мою матушку. О том, с какими криками и в каких позах ты отдаёшься ему — судачат на всех перекрёстках Германии...

— Да наплевать! Пусть клевещут. Пока его уд крепчает у меня в кулаке — я держу в кулаке всю Саксонию!

Ростислава внимательно разглядывала свою раскрасневшуюся матушку.

Курва. Здесь говорят — фуре. А она сама — "курвина дочка"? Фуритка? Фурсетка? Фурия? Соседние народы вместо "ф" произносят так, как и пишется — "х". Хуре, хора. Тогда мы с ней — хористки.

Думать так о себе было неприятно. Тоскливо. Потому Софья, с её неистребимым оптимизмом, так и не думала. Не желала знать, что о ней говорят, как её называют множество людей в Саксонии. Её устраивало нынешнее положение дел, она полагала, что так будет всегда, что Генрих будет смотреть на неё влюблённым взглядом, исполнять её милые прихоти. Она просто не хотела понимать шаткость нынешнего положения. Неизбежность его прекращения.

Ростислава тяжело вздохнула. Объяснять очевидное... глупо. Но надо.

Как пересказывал Воевода дальнего восточного мудреца по имени "У!", у которого, видимо, неплохо получалось то, за что его прозвали Сунь-и-Цзынь:

"Беды приходят тогда, когда люди в своей лени забывают заботиться о себе".

Новых бед Ростислава не хотела, а лениться стало так ску-у-учно...

— Что дальше, матушка? Любовь моего мужа к тебе... не вечна. "Если тебе сто раз скажут — свинья, то ты захрюкаешь". Генриху непрерывно рассказывают гадости. О тебе. Когда он захрюкает?

Софья странно хмыкнула и странно ухмыльнулась. Встряхнула головой:

— Уже. Третьего дня. Мы с ним... играли. В разных зверей. У него неплохо получался кабан. Настоящий вепрь. Даже покусал немножко. И хрюкал... страстно.

Её победный, хотя и несколько смущённый вид со вздёрнутым носом раздражал Ростиславу. Не ей бы, шестнадцатилетней девчонке, учить и оберегать собственную матушку. Ей бы "вкушать мёд мудрости", полагаться на родительницу да изредка капризничать по-детски. Возложив ответственность и прочие заботы на старшую и опытную. Увы, уже были примеры, когда пришлось спасать матушку от... возможных последствий чересчур вольного поведения.

Глава 655

— Ты ведёшь себя неосторожно, вызывающе. На каждом пиру, стоит дворянам чуток подпить, как они начинают делиться по углам своими... м-м-м... фантазиями. Как бы они тебя... и так, и этак...

— Ничего. Пусть чаще штанишки свои стирают.

— Они уверены, что все мы такие. И лезут на всех моих дам и служанок.

— Списочек лезунов? Я Генриху скажу — он их вмиг...!

— Ага. Потом. После того. Как тех двоих.

— Это когда ты, доченька, кинулась телом своим честь родительницы защищать? Чтобы, не дай бог, посторонние лишнего не увидели? Так тебя ж никто не просил. Это ж ты сама... Блуданула. И кто из нас более неосторожно себя ведёт? Да и, помниться, тебе понравилась. Когда тебя... хе-хе-хе... прям на лестнице напеременку...