Жемчужина для змеехвоста

— В чем дело, сэр, вы передумали и желаете расторгнуть наш договор? — осведомился я бесцветным тоном.

— Нет, сэр. — Он отрицательно покачал головой. — Я просто рассчитывал кое-что прояснить.

— И что же это?

— Вчера вы мне так и не дали однозначного ответа, но мне важно знать. Как сильно вы планируете углубить наш контакт в последствие?

— Смотря, о каком углублении идет речь. Если вы не назовете вещи своими именами, сэр, я ведь могу и не догадаться, что вы имеете в виду.

— Вы давно уже догадались, просто продолжаете играть со мной.

— Разумеется, но вы ведь хотите получить прямой ответ на свой вопрос. И, как я понимаю, не собираетесь вносить его в список тех вопросов, отвечая на которые я не могу по нашему с вами договору соврать.

— Вы правы.

— Я редко ошибаюсь.

Я думал, он скажет мне, что все ошибаются когда-нибудь, попытается осадить. Мне казалось, что это в его характере. Но нет. Бобби оказался совсем не таким, каким он мне виделся после трех дней нашего с ним знакомства. Он умел держать лицо, но в глубине души был совершенно другим человеком. Мягче, проще, без изысков и прикрас. Но тогда я этого не знал. Возможно, будь иначе, мы бы пришли друг к другу намного раньше. Он спросил. И я впервые мог наблюдать, как от смущения порозовели его впалые щеки.

— Вы собираетесь овладеть мной? Когда-нибудь, в будущем?

Я мог бы сказать ему в тот момент, что да, конечно, прямо сейчас. Мне нравилось дразнить его, и смущенный румянец на его щеках смотрелся просто очаровательно. Но, вытеснив все эти мысли, мне в голову взбрела иная блаж. И я ответил иначе, чем собирался.

— Я не сторонник необоснованного физического контакта.

— И что подразумевает его обоснование? Чувства?

— Увольте, сэр, — я встал из-за стола и подошел к нему.

Мальчишка не стал на этот раз вжиматься в кресло. Остался сидеть прямо и спокойно. Но взгляд его заметался. Я почувствовал себя хищником, вышедшим на тропу войны и поймавшим искомую добычу. Поэтому продолжал таким тоном, что у Бобби вряд ли была возможность не уловить в нем мой сарказм.

— Какие чувства у меня могут быть к вам? Нет. Обоснование для овладения, как вы выразились, может быть только одно. Мне его стоит назвать или вы сами догадаетесь?

— Похоть?

— Я бы назвал это вожделением. Но вы не вызываете во мне желания.

— Потому что я мальчик?

— Потому что вы не в моем вкусе, сэр Бобби. Еще вопросы?

Я распрямился, но остался стоять рядом с его креслом. Он беззвучно шевелил губами, не глядя на меня. Потом запрокинул голову и тихо уточнил.

— То есть вы не хотите меня?

— Не хочу.

Я ожидал увидеть облегчение на его лице, но неожиданно для себя обнаружил некую толику разочарования.

— Жаль, — сказал мне мой мальчик, моя игрушка, — что вы мне сразу не сказали. Тогда я бы не начал еще в первый день приучать себя к мысли, что вы мне нравитесь. Делать это с тем, кто неприятен, не очень хорошо. — Он замялся.

Я же был растерян. Признаться, такого я от него не ожидал. Именно этим объясняется то, что я снова забыл о вежливости и необходимости держать его на четко определенной мной дистанции. Обратился на "ты".

— И как успехи? Приучил?

— Какая теперь разница? — Бобби пожал плечами. — Вы ведь сказали...

Я резко склонился к нему и хлопнул ладонями по подлокотникам кресла. Он вздрогнул, моргнул, растерянно, почти испуганно. Мне понравилось это, почти.

— Но я ведь могу передумать. Я просто и не подозревал, что ты морально готов к чему-то подобному.

— Вы играете со мной, — вынес он свой вердикт.

Я улыбнулся.

— Да.

Он нахмурился, приоткрыл рот, чтобы сказать, и тут его затрясло. Глаза влажно заблестели, рот искривился в беззвучном всхлипе, он застучал зубами, обхватил себя руками и, как безумный, раскачиваясь вперед-назад, зашептал.

— Они умрут! Умрут! Все двадцать шесть... все вместе... вода... воздух... пузырьки... вверх... Нет! Не надо!

Он вцепился в лицо ногтями, я вовремя успел перехватить его руки, иначе он разодрал бы его до крови. А так просто расцарапал. Не слишком глубоко. Но царапины на его щеках начали быстро набухать кровью. Он начал вырываться. Попытался брыкаться, сделал попытку ударить меня под колено ногой. Но я вздернул его вверх. Заставил встать. Глаза у него были совершенно безумными. Он рвался из моих рук. И не придумав ничего лучше, я опрокинул его на ковер. Прижал к полу собственным телом, завел руки за голову. Он ерзал подо мной, извивался. Бился головой об пол, но удары смягчал густой ворс ковра, который устилал мой кабинет. А потом он разревелся. Слезы мокрыми дорожками поползли по вискам. И взгляд его уперся прямо в меня. Я не понимал, что происходит, но начал догадываться, когда он принялся причитать, упрашивать.

— Пожалуйста... пожалуйста, сэр... я не сумасшедший... я не... это не я... это... это во мне...

И тут его выгнуло подо мной.

Он чуть меня с себя не сбросил. Пришлось перехватить его руки и прижать их по обе стороны от его бедер. Он снова забился затылком об пол. Заскулил, как подстреленный в подворотне пес.

— Третий причал... третий причал, — зашептал он отчаянно и жутко. — Двадцать шесть... девочка в желтом платье... собака... мопс...

Это было видение, отчетливо понял я. И, судя по его состоянию, оно было настолько сильным, что жгло Бобби изнутри, точнее выжигало. И единственная мысль, которая осталась у меня в голове после того, как я понял это, было — я не хочу терять игрушку. Нет, только не сейчас, когда наша с ним игра в самом разгаре. Не хочу. Странная мотивация, не спорю. И весьма спорная. Но в тот момент я, к моему стыду, был неспособен рассуждать здраво. У меня и мысли не возникло о том, что Бобби с таким сильным даром может пригодиться конторе. Я думал только о себе. Эгоистично, не спорю. Но, видимо, мы, люди, так устроены. В какую бы передрягу нас не занесло, своя рубашка для нас всегда ближе к телу. И мы в такие моменты способны думать только о себе, больше ни о ком другом.

Я отпустил его руки. Задрал на нем рубашку до груди, обнажая живот. Чуть не вырвал из его брючек молнию. И почти не заметил, когда успел освободить их от него. На нем остались носки и тяжелые ботинки. Но они уже не могли меня остановить. Я впился в узкие бедра мальчика пальцами, оставляя на них красные отметены, быстро превращающиеся в синяки. Его нужно было отвлечь. Любой ценой. Или видение свело бы его с ума. Я не знал, что именно он видел. Но по его реакции на увиденное предположил, что речь шла о множестве смертей. И эта его фраза про девочку с мопсом. И про причал. В моем воспаленном мозгу появилось видение о кораблекрушении. Похоже, нечто подобное привиделось и ему. Значит, нужно срочно что-то предпринять, иначе после того, как видение отпустит, Бобби превратится в овощ. Я не мог этого допустить. И тогда нашел губами его тонкий, вялый член и не отпустил до тех пор, пока он не принялся меня отчаянно отталкивать от себя.

— Не надо! Достаточно! — закричал он, чуть не оглушив меня.

Я отстранился, но не дал ему перевернуться на бок и сжаться в комочек, не позволил свести широко раскинутые ноги, между которыми на коленях стоял я. В его глазах больше не было того безумия, которое испугало меня в начале. Но в них были ужас и мольба. Одновременно. И одно, и другое. Я, помню, улыбнулся. И снова склонился над ним.

— Нет... нет, мистер Люр, не надо! — он все еще пытался оттолкнуть меня, отползти. Но его сопротивление только сильнее распаляло меня, это я помню четко.

— Я вас... я в вас... — шептал он отчаянно, все еще пытаясь сдерживаться, но бесполезно. Я давно ни для кого такого не делал, но, судя по всему, это как велосипед, если когда-то умел, вспомнить прежний навык не проблема.

— Сэр! — выкрикнул Бобби в потолок и обмяк.

Я поднял голову и с чувством полного удовлетворения облизал губы. Давно такого не испытывал. Забыл уже, каково это. Он смотрел на меня из-под влажных, слипшихся от слез ресниц, судорожно вцепившись в ворс ковра, так и забыв разжать пальцы. Его грудь ходила ходуном. Он даже говорить еще не мог, так тяжело дышал.

Я встал, одернул одежду. Быстро, деловито привел себя в порядок и отошел к окну. Его вкус на языке обжигал солоноватостью и пряным запахом молодого, нежного тела. Глядя на воды Ремзы, что виднелись вдали, на Рондонский мост, перекинутый через нее, я думал, что из всех моих детских игрушек, о которых я помнил, Бобби больше всего напоминает мне шкатулку, привезенную отцом с востока. Он сказал мне, что в ней скрыт какой-то секрет. Шкатулка с секретом, это как дом с приведением. Боязно, но до жути интересно. Я вскрыл её, но на это у меня ушел почти год, потому что после первого замка обнаружился второй, и так головоломка за головоломкой. А сколько у меня уйдет на Бобби, ведь, судя по всему, в нем точно так же, как в моей шкатулке, спрятан вовсе не один секрет?

— Я... — голос Бобби раздался сбоку, я только скосил глаза в сторону, и этого оказалось достаточно, чтобы увидеть его растрепанные волосы и обеспокоенное личико. Он подобрался ко мне почти вплотную и даже успел схватить за рукав, но я был так поглощен собственными мыслями, что сразу не заметил. — Мог бы... для вас... — он едва шелестел, но я вполне четко расслышал, о чем он говорит.

Пришлось приложить усилия, чтобы не расхохотаться. Он был неприлично мил, хотя, на фоне того, чем мы тут только что занимались, какие уж приличия? Но я сдержался. Я был все еще намерен придерживаться определенных рамок и не собирался подпускать его к себе ближе, чем того требовала наша с ним небольшая игра. Я был уверен, что в скором времени мне наскучит с ним возиться, поэтому не было смысла, я на самом деле так считал, привязывать его к себе, и уж тем более не следовало привязываться к нему самому.

— Не стоит, — отчеканил я и высвободил из его пальцев свой рукав. Он медленно опустил руку.

Одежда его была все еще в некотором беспорядке, но брючки свои он уже натянул и даже расправил. Одернул рубашку. Правда, галстук был несколько кривоват. У меня даже появилась мысль, его поправить. Но я снова отвернулся к окну и сделал вид, что пейзаж занимает меня куда больше нервозного мальчика, застенчиво переминающегося с ноги на ногу слева от меня.

— Я могу хотя бы поцеловать вас в благодарность, сэр, — пролепетал он едва слышно.

— Нет.

Я отказал ему, но сразу же отчаянно пожалел об этом. И испугался собственных чувств. Они показались мне настолько чуждыми всему тому, что было мной, что я лишь отрицательно покачал головой, прогоняя наваждение. Но это слабо помогло.

— Я... — помолчав, он попытался снова, — Что я могу сделать для вас?

— Дать честные ответы на все мои вопросы.

— Хорошо, сэр, — тут же отозвался Бобби. — Что вы хотите узнать?

Мне не пришлось долго придумывать, я, действительно, хотел кое-что прояснить.

— Ты был тем тузом в рукаве, которым старина Элджернон любил козырнуть перед поверженными врагами?

— Да.

— И твоим даром объясняется его хваленая удачливость?

— Да.

— Счастье ему привалило лет тринадцать назад.

— Мне было два года, когда он забрал меня у родителей. Уже тогда я... что-то чувствовал.

— Ты это помнишь?

— Да. На события моя память неприятно точна, — тихо пробормотал он. Я скосил взгляд и увидел, как Бобби обхватил себя руками в странном порыве согреться. Тогда я еще не мог понять, отчего ему может быть холодно.

— Что еще?

— Он не спал со мной, — после паузы признался он. — Но иногда просил, чтобы я помог ему спустить пар. Говорил, что каким бы языкастым я ни был, все равно должен чувствовать хозяйскую руку. Я умею... если хотите, я могу...

— Я ведь, кажется, уже сказал, что не хочу, — отрезал я.

— Сказали, — еще тише прошептал он. — Но я не знаю, что еще мне сделать, чтобы вы не прогоняли меня.

— Я не собираюсь тебя прогонять. Разве это не очевидно? Зачем бы я тогда спасал тебя от безумия.

— Мне тоже интересно зачем? — в его голосе появились нотки раздражения. Я быстро понял, в чем дело. Он не знал, как теперь себя со мной вести. Это хорошо, решил я. Это разнообразит нашу игру. Поэтому, переходя на игривый лад, протянул.

— Даже так? Тогда, сэр, — я повернулся к нему и усмехнулся, — Вам самое время сменить работу.

— Нет! — с неожиданной горячностью воскликнул он и подскочил ко мне. Я от неожиданности даже отшатнулся. — Я не хочу уходить! — и снова вцепился в мой рукав.

Я вздохнул.

— Я имел в виду твой перевод в отдел Прогнозов или, проще говоря, Предсказаний.

— Я не хочу, — он замотал головой так страстно, что растрепалась челка.

— И почему же, позвольте узнать?

— У нас с вами договор. Там есть пункт, по которому его нельзя расторгнуть без согласия обеих сторон. Одна из этих сторон — я. И я...

— Разве я сказал что-то про твою подработку у меня? — я подался вперед и склонился над ним. — Я имел в виду твои основные обязанности. Раз ты оказался настолько одаренным, есть смысл сменить род деятельности и подучиться.

— Нет.

— Ты так убежден, что быть посыльным тебе больше подходит?

— Мне будет лучше с вами. Я выбрал.

— Нет. Со мной ты не будешь.

— Я сделаю все, чтобы быть.

Он оставил за собой последнее слово, и это настолько меня разозлило, что я приказал ему вернуться в кресло, положил перед ним лист бумаги, выдал ручку и потребовал написать обо всем, что ему привиделось. Все детали, какие он только сможет вспомнить. Когда он закончил, я ознакомился с его записями и вынес вердикт. Для того, чтобы изменить судьбу корабля, который должен был потерпеть кораблекрушение в нескольких морских милях от порта, нужна помощь двух отчаянных смельчаков. Один из которых должен быть достаточно ловок, чтобы взобраться на Биг Бенг и завтра ровно в половине шестого свеситься головой вниз с минутной стрелки и сбросить вниз ярко-красный ночной колпак. В то время как второй должен пробраться на скотобойню и в это же самое время в таком же красном колпаке на голове простоять не меньше трех минут между работающими пилами для разделки туш, что весьма непросто, так как вся конструкция разделывающего станка постоянно находится в движении. Да, это была непростая задача. Можно даже сказать, что смертельная. С той лишь оговоркой, что смерть двух человек могла бы спасти жизни нескольких десятков их соотечественников. Но вряд ли в нашем мире нашлись бы такие самоотверженные люди. Наверное, в тот момент мне следовало бы посочувствовать Бобби, у которого глаза наполнились слезами, все-таки он рассчитывал, что всеми своими непристойными предложениями и отчаянно смелым поведением сумеет убедить меня ему помочь. Я и помог, в меру моих скромных сил. Я ведь корректор, а не версточник. Только оказался слишком зол на него, чтобы поговорить по-человечески. Успокоить.

Вручив ему исписанный моими выкладками листок, я достал часы и указал ему, что его время давно закончилось. Он с трудом поднялся из кресла и на ватных ногах отправился к дверям. Спросил, не обернувшись, ведь по договору я на самом деле задолжал ему ответ на один вопрос.