Кром кривится в улыбке, приподнимается на локте, вглядывается в темноту — туда, куда должны были стащить тела незадачливых грабителей — и вздрагивает от прикосновения широкой, как лопата, ладони:

— Сумел. Молодец. Я тобой горжусь!

Молодцом он себя не чувствует, так как в голове почти безостановочно звенят слова из Изумрудной скрижали: 'Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад — суть путь в Небытие! Тот, кто отворит кровь дважды и более, воистину проклят. Он никогда не найдет пути к Вседержителю...'

Видимо, его молчание достаточно красноречиво, так как Роланд усаживается рядом и негромко хмыкает:

— Переживаешь, что взял его жизнь? Зря! Он сам сделал свой выбор. В тот день, когда решил, что ради наживы можно грабить, ссильничать и убивать... Кстати, оттуда, из кустов, видны не только дорога и телеги, но и мы — люди, защищающие чужое добро. Поэтому можешь считать, что он убил себя сам. В тот момент, когда выбежал на опушку с оружием в руках...

Мысль интересная. Даже очень — получается, что вины Крома в смерти лесовика почти нет... Или все-таки есть?

Круча вздыхает, с хрустом сжимает кулаки и продолжает. Так тихо, как будто беседует сам с собой:

— Таких уродов — много. И не только среди лесовиков. Они пользуются силой, для того, чтобы забирать себе то, что им не принадлежит — деньги, здоровье, жизни...

— Жизни? — восклицает Меченый и успокаивается. Окончательно и сразу. Так как эта короткая фраза переворачивает его представление о Будущем...

...Жить его жизнью было безумно интересно, но в какой-то момент, почувствовав, что он ответит на любой мой вопрос, я заставила себя остановиться: там, в глубине его памяти, жила боль. И выпускать ее на свободу я не собиралась.

Перевести его внимание на себя удалось без особого труда — стоило мне начать накручивать на палец лахти, как Кром наткнулся взглядом на синюю ленточку и слегка помрачнел:

— Мэй, скажи, пожалуйста, почему Иттира и ее помощницы так странно смотрели на твой магас?

— Помнишь, Тарваз рассказывал нам про то, как Аютэ вошла в род?

Он утвердительно кивнул:

— Сбежала из своего сарти, явилась к нашему и спела Ваге свою Песнь, стоя перед воротами ...

— Ага! Так вот, после того, как Крыло Бури согласился взять ее в жены, она жила на женской половине чуть ли не месяц. А его женой стала только в день свадьбы. Это — традиция...

Глаза Меченого потемнели:

— Ты — не хейсарка, поэтому их традиции тебя не касаются!

Я аж задохнулась от счастья — он был готов защищать меня от чего угодно!

Потерлась щекой о его плечо, запустила руку под его нижнюю рубашку и пристроила ладонь на твердом, как доска, животе. Потом закрыла глаза и попробовала себя в роли хейсарского тэнто :

— Во времена, когда в Земляничном ущелье еще били горячие ключи, а у Угети'ва было три вершины, а не две, у Кетила Сломанного Ножа, одного из лучших воинов рода Оноирэ, родилась девочка с волосами цвета пепла...

...Легенда, рассказанная мне Ситой, была красивой и очень романтичной. Поэтому я ушла в нее с головой и представила, как это было:

...Счастливый отец, которому до этого жена дарила одних сыновей, назвал дочь Биарой и подарил Барсу три раза по десять белоснежных баранов. Дары, которым могли позавидовать аннары сильнейших родов, потрясли не только Шаргайл, но и Бога-Воина. Причем настолько, что он не только вдохнул в девочку несгибаемый характер, и одарил ее ослепительной красотой, но и уговорил свою жену наделить Биару способностью прозревать людские души.

Дары Бастарза дали о себе знать довольно рано — сначала женская, а потом и мужская половина рода поняла, что за яркой и запоминающейся внешностью Долгожданной скрывается нрав, который сделал бы честь любому воину. А вот искра Найтэ проявилась только тогда, когда девочка получила прозвище и начала заплетать лахти: Пепельноволосая видела души сватающихся к ней женихов и обрывала обращенные к ней Песни чуть ли не на первом слове.

Долгих три лиственя отец Долгожданной проклинал день, когда вспорол горло первому барану. А на четвертый обрадовался — его дочь, Биара Пепельноволосая, сделала выбор и заплела в волосы черную ленту. Увы, оказалось, что ее избранник — не лам'наш'ги , не ори'шер и даже не н'нар , а самый айти'ар . Причем из крайне малочисленного рода Ширвани!

Убедить Биару изменить свое решение не получилось — выслушав пылкую речь отца, девушка кротко улыбнулась и сказала, что ее избранник может стать величайшим воином Шаргайла.

— Только лишь 'может'? — вскричал расстроенный отец. — И все?

— Да! — сказала Пепельноволосая. — Может. Ибо обладает всем, что для этого надо.

А потом нахмурила брови и замолчала, давая понять, что сказала достаточно...

...Следующие два лиственя Сломанный Нож наведывался в сарти рода Ширвани чуть ли не каждую десятину — беседовал с воинами, присутствовал на тренировках и смотрел на того, кто посмел украсть сердце его дочери. А в день, когда мальчишка прошел Испытание Духа и получил имя, понял, что выбор Биары был не случаен — будущий великий воин взял жизнь не у медведя, а у пещерного льва.

Увы, радовался он рано: через три дня сарти рода Ширвани разбудила звонкая Песнь, раздающаяся перед воротами. Те, кто смог покинуть чертоги Хэль и спустился во двор, презрительно плевали себе под ноги — первая красавица Шаргайла стояла на улице простоволосой, босой и в араллухе без единого узора!

Такое попрание а'дар возмутило всех, кроме Ивира Львиной Гривы — избранник Долгожданной, не колеблясь ни мгновения, вышел к ней и принял ее Слово, Сердце и Жизнь. А в следующее мгновение удивленно вытаращил глаза — девушка вытащила из рукава синюю ленту и вплела ее в лахти!

— Что это значит, о латт'иара ? — вполголоса поинтересовался он.

— Через несколько дней ты уходишь в свой первый поход, не так ли? — звонко ответила Биара.

— Да, так и есть! — гордо кивнул Ширвани.

— Я не могу прозреть твое будущее, муж мой, но могу сделать так, чтобы каждый миг настоящего стал для тебя счастливым...

— И что с ними было дальше? — чуть слышно спросил Кром.

— Ивир погиб. То ли во втором, то ли в третьем бою... — смахнув со щеки слезинку, вздохнула я. — Поэтому синий цвет для хейсаров — символ самопожертвования и смерти...

Глава 5. Кром Меченый.

Седьмой день второй десятины второго травника.

...Тарваз Каменная Длань выглядел спокойным, как нижнее течение Наиры . Но только выглядел — в глубине его глаз сверкали искорки сдерживаемой злости, а от фигуры веяло недовольством. Впрочем, поздоровался он с таким пылом, словно не видел меня по меньшей мере листвень. И сильно скучал:

— Силы твоей деснице и остроты твоему взору, ашер! Искренне рад, что ты твердо стоишь на ногах!

Я в долгу не остался — пожелал ему долголетия, мудрости и неизменной благосклонности Барса, поблагодарил за участие в своей судьбе и выразил надежду, что в скором времени смогу не только твердо стоять, но и уверенно ходить.

Такого многословного ответа, да еще и с легкой издевкой, он явно не ожидал. Поэтому, вместо того, чтобы продолжить заготовленную речь, мрачно сдвинул брови к переносице и захрустел кулаками.

Пришлось помочь ему перейти к делу:

— Насколько я понимаю, ты не в восторге от того, что моя гард'эйт заплела в лахти синюю ленту, и собираешься высказать мне все, что думаешь по этому поводу...

Отрицать очевидное Тарваз не стал — откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди и угрюмо кивнул:

— Твоя жена обещала своему опекуну, что выйдет за тебя замуж...

— Она сдержала слово и стала моей женой...

— Мы рассчитывали сыграть свадьбу сразу после айге'тта! — зарычал аннар. — Именно поэтому Лев настоял на том, чтобы вы не уходили до конца эйди'ал !

— О свадьбе не было сказано ни слова. А уйдем мы, как и обещали, в первый день жолтеня...

— Ваша свадьба должна была стать одним из самых значимых событий этого лиственя!!!

В глазах старшего отца рода Аттарк плескалось самое настоящее бешенство. И я невольно вспомнил предупреждение Мэй:

— Я почти уверена, что мой поступок вызовет у Тарваза недовольство...

— Почему?

— В Шаргайле четыре рода первой линии: Усмары, Оноирэ, Максуды и Аттарки. Причем род Аттарков в этом списке ПОСЛЕДНИЙ. Как говорила Сита, он попал в эту линию сравнительно недавно — лиственей эдак двадцать с небольшим тому назад. И только потому, что Занатар Седобородый заключил союз с Шагратом Латирданом и взял в свои руки все отношения с Авероном... В общем, что и как было в прошлом — дело десятое. Главное, что соперничество между родами сродни маленькой войне: любое усиление одного вызывает недовольство остальных и наоборот...

— Так вот почему женихов было четверо! — воскликнул я.

— Ну да! — усмехнулась она. — Чтобы я, единственная ныне живущая гард'эйт, выбрав достойнейшего, повысила статус одного из родов первой линии...

У меня испортилось настроение — это коротенькое объяснение делало понятными практически все странности поведения аннара и азы. Скажем, 'забывчивость' азы Ниты, объяснившей Мэй не все тонкости виот'ун'иара , теперь казалась не случайной, а намеренной: Аттарки расчетливо загоняли мою Половинку в положение, из которого был один-единственный выход — свадьба с Унгаром. Ну а обряд признания меня шшат'или являлся лишь средством, позволяющим удержать в роду и майягарда, и гард'эйт!

Заметив, что я помрачнел, Мэй быстренько вытрясла из меня причины недовольства и пожала плечами:

— Насчет виот'ун'иара — ты прав: меня действительно пытались вынудить выйти замуж за Ночную Тишь. А вот причину поступка Седобородого, думаю, ты понял неверно — такую честь абы кому не предлагают. Впрочем, даже если тебя назвали Аттарком не из чувства благодарности, а из расчета, радуйся — став хейсаром, ты, по вейнарским меркам, получил дворянство. И меня!

Я обрадовался. Еще как — сгреб ее в охапку, ласково прикоснулся губами к маленькой розовой мочке, зарылся носом в волосы, запустил руку под нижнюю рубашку и... получил по пальцам:

— Так вот, о недовольстве: мое решение заплести синюю ленту лишило Тарваза возможности закатить свадьбу на весь Шаргайл и показать соперникам значимость его рода. Думаю, он не преминет высказать тебе все, что он обо мне думает...

Воспоминания об этой беседе промелькнули за считанные мгновения. И заставили меня огрызнуться:

— Понимаю. Однако я УЖЕ услышал ее Песнь...

Мое 'уже', подчеркнутое интонацией и взглядом, подействовало на аннара, как хлыст на норовистого рысака — он подался вперед, приподнялся, набрал в грудь воздуха и... недоуменно уставился на груду колец, которые я высыпал на стол:

— Что это?

— МОЯ ЖЕНА обещала Барсу два десятка баранов. Еще двадцать мы принесем в жертву от моего имени...

— Ты хочешь, чтобы их выбрал я?!

— Нет. Переговори с увеем — я хочу, чтобы он позволил нам пролить жертвенную кровь в рей'н'и'оле ...

Как и предсказывала Мэйнария, услышав это предложение, Каменная Длань задумался. Причем надолго. Я не мешал, ибо приблизительно представлял, какие мысли должны ворочаться у него в голове:

'Раз Песнь уже услышана, значит, о свадьбе можно забыть. А жертвоприношение в Святилище — ничуть не хуже! Только вот согласится ли увей? Да, это не по а'дару. Зато жертву будут приносить майягард и гард'эйт! Опять же, четыре десятка баранов — это не два, не три и даже не пять: Барс услышит. И, скорее всего, оценит... Хм... А что, может и получиться!'

— Хм... может и получиться! — вторя моим мыслям, выдохнул аннар. — Особенно если еще два десятка принесу в жертву я!

Я с трудом удержал рвущуюся наружу улыбку и встал из-за стола:

— Думаю, мы друг друга поняли?

Тарваз задумчиво оглядел меня с ног до головы и утвердительно кивнул:

— Я тебя услышал! И сделаю все, что смогу...

...Выйдя в коридор, я аккуратно притворил за собой дверь и вопросительно уставился на Уресса, отклеившегося от стены — мальчишка был пунцовым, как вареная свекла, и смотрел не в глаза, а на носки своих сапог.

— У меня пока нет своего голоса, Мастер, но я должен... сказать... вот...

— Если считаешь нужным — говори...

— Твоя жена вышла из комнаты, забыв надеть свадебный дар... — срывающимся шепотом произнес айти'ар. — Это бросает на нее тень!

— Свадебный дар?! — нахмурившись, переспросил я. — Который?

Уресс сглотнул:

— Ну, ожерелье, которое дарят женам после лар'ват ...

— Что такое 'лар'ват'?

Мальчишка покраснел еще гуще и, наконец, посмотрел мне в глаза:

— Первая ночь...

Я заиграл желваками, судорожно перебрал в голове все имеющиеся возможности хоть как-то изменить сложившуюся ситуацию и хлопнул мальчишку по плечу:

— Она не забыла! Просто пока не привыкла к своему положению и по вейнарской привычке носит мой дар под араллухом...

Во взгляде Уресса появилось облегчение:

— Зря! Женщина должна гордиться тем, что радует своего мужа!

— Я ей передам... — улыбнулся я и заторопился к себе...

...На губах вернувшейся Мэйнарии играла растерянная улыбка. А в глубине глаз пряталась жгучая обида. Впрочем, увидев меня, она сделала вид, что все хорошо, подошла, обняла за талию, уткнулась носом в грудь и застыла.

— Прости... — ласково погладив ее по спине, виновато сказал я. — Об обычаях хейсаров я еще совсем недавно не знал почти ничего. Да и сейчас знаю ненамного больше...

— Ты о чем? — не отрываясь от меня, спросила она.

— Они искали на тебе свадебный дар... А когда не нашли, решили, что я — скряга...

Мда. Обманывать Мэй, позволяя ей прикасаться к себе, было глупо — почувствовав мою неискренность, она тут же догадалась, как должно было звучать это предложение на самом деле:

— Ты хотел сказать, решили, что я была так плоха, что не заслужила даже кожаного шнурка с болтающейся на нем медной монеткой?!

— Я сказал то, что хотел! — возмутился я. — Ты была великолепна! Я...

— Не оправдывайся: я знаю, что ты ко мне чувствуешь... — подняв голову и посмотрев на меня, улыбнулась она. — Кроме того, ты подарил мне Себя. Мне этого достаточно...

— А мне — нет... — буркнул я, легонечко подтолкнул ее к столу и стянул с остатков драгоценностей, некогда позаимствованных у лесовиков, прикрывавшую их тряпицу: — Вот! Все это взято кровью ! Выбирай...

Мэй встала на цыпочки и потянулась к моим губам. Я с жаром ответил на ее поцелуй, потом развернул ее к себе спиной и шепнул на ухо:

— Поцелуи и ласки — потом. После того, как ты выберешь свадебный дар...

— Не буду я ничего выбирать! — даже не взглянув на драгоценности, притворно возмутилась она. — Ты даришь, ты и выбирай! А я посмотрю, на сколько ты меня оценил...