| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Полетевшая прочь рубашка осела на изножии кровати белым пятном на темном покрывале. Посланник Рима прижался спиной к стене, обитой дорогим плотным шелком с зеленым рисунком в виде райских птиц. Темноволосый северный распутник обвил пальцами плоть, успевая осыпать поцелуями шею и плечи, как будто горевшие под влажными губами, и Августино застонал, пытаясь оттолкнуть Пьетро, но уловил под ладонями сильное и властное биение сердца и в следующее мгновение откинулся на подушки, отдаваясь всплеску сладостного обмана — было так приятно, что он не хотел противиться происходящему.
Юноша же понимал, что с каждым поцелуем, с каждым новым вкусом его желание растет как лавина в горах, и он сам движется следом — так же быстро, несдержанно, неостановимо, спускаясь поцелуями все ниже. В голове мутилось и он уже не понимал, что шепчет какие-то страстные непристойности — про красоту, про желание, про то, как сладостно и вкусно. Пьетро опять несло на волне жажды, которую только подстегивали слабые попытки сопротивления. Их даже преодолевать не нужно было — сами растворялись почти мгновенно. И барон со сладострастным вздохом добрался до плоти мужчины, которая уже налилась кровью под умелыми пальцами. Сначала лизнуть головку с первыми капельками семени, покружить вокруг щели, раздражая и возбуждая. Язык двигался экзотической змейкой, вырывая у инквизитора все новые и новые стоны. Шальная мысль залетела экзотической птицей в голову Пьетро и тот, диковато взглянув в лицо южанина, подобрался к нему поближе:
— Падре, — горячий шепот сопровождался дрожащими поцелуями в губы, в горящее лицо, в шею, руки же продолжали горячечно проходить по телу инквизитора, находя все новые и новые чувствительные места. — Август... Возьми меня.
Опутанный сетями сладострастия и едва соображающий священник не сразу понял, о чем именно просит его ночной гость, вновь искушавший плоть и губами, и чувствительными подушечками пальцев, превращавшими тело в податливый воск, который плавился от невозможности отказа.
— Нельзя, ты не понимаешь, нельзя — в губы страстно зашептал Августино, понимая, что трется о них, чуть ли не выпрашивая пощады. — Я дал слово Богу. Прошу тебя прекрати.
— Какое слово? — пробормотал Пьетро и не думая прекращать поцелуи и все сильнее оглаживая те места, от которых падре пробирала ощутимая и осязаемая реакция. Самого юношу уже потряхивало от происходящего. Рукоблудством заниматься потом не хотелось, минет от римлянина — это было вообще что-то за гранью разума, то есть недостижимой мечтой, поиметь инквизитора — чисто технически нельзя, в первый раз-то... А вот отдаться — это да, это подходило, и барон чуть не взмолился: — Август...
Почти крик души, новые поцелуи и лишающий рассудка напор творили что-то невообразимое. Посланник Папы ощутил, как ягодицы Пьетро трутся о его член, а сам юноша лежит на нем, раздвинув ноги, и умоляюще целует в губы. Плоть же барона возбужденным искушением прижималась к животу, выспрашивая продолжения.
Для потерявшего голову барона Моунт молчание и чуть слышные стоны или всхлипы, вырывающиеся с губ инквизитора сквозь стиснутые зубы, послужили однозначным ответом. В конце концов: рот или другая часть тела — для бога разница небольшая. Наверное. Неважно. Тем более когда то, что жаждешь, так близко и буквально просится прикосновениями... Последнее смело жалкие останки разума прочь, как порыв сильного ветра сухую листву.
Пьетро на мгновение оторвался от Августино, но только для того, что соскользнуть прочь и еще раз обхватить его плоть губами, пропустить в горло, смочить как следует слюной и семенем и начать медленно насаживаться, хрипло и рвано дыша и кусая губы. И не потому что больно — потому что неторопливо, а тело вопит о другом. Юноша не осознавал, какое он сейчас представляет зрелище для инквизитора.
Августино никогда не думал, что с ним произойдет что-то подобное. Всегда держащийся стороны, необщительный, он прочно завоевал себе звание недотроги и педанта, но в кровати оказался совершенно иным — горячим, нетерпеливым и вспыхивающим, как пороховой огонь. Даже не осознавая, что именно делает, молодой священник уже двигался бедрами навстречу блаженству, что сжимало его так сильно и побуждало к действиям. И вот уже пальцы вцепились в торс Пьетро, а тело напряженно стало искать выход страсти.
А юноша все ускорял темп, желая не меньше любовника получить разрядку. Его собственный член стоял колом, но Пьетро решил, что сначала доведет Августа до разрядки, тем более тот так потрясающе чувственно реагировал и как будто точно знал, что нужно делать. Пьетро это дурманило голову еще сильнее — с одной стороны нецелованный, впервые занимающийся сексом мужчина, а с другой... Юноша кусал губы, чтобы не сорваться на крик, и сдавленно стонал, с каждым движением падре все сильнее и сильнее, выгибаясь, насаживаясь полностью, напрягал в нужный момент мышцы — делал все, что только мог, все, что умел, лишь бы доставить удовольствие сносящему напрочь весь разум инквизитору.
В лунном свете этот юноша выгибался назад, как тетива лука, горел огнем в руках, двигался так резко, что Августино пришлось за него ухватиться и отдаться ярким вспышкам, лунным светом вспыхивающих в глазах и пронзавших все тело теплом и жаждой, утолить которую священник и не знал как, лишь инстинкт вел его толкаться навстречу и жадничать, лишь горячие ладони существовали в этой ночи, что проходили нежно по его груди.
Скрип кровати почти заглушал все остальные звуки — ведь оба любовника старались сдерживаться. Нельзя — в соседней комнате, сразу за дверь, охрана. Но это ритмичное поскрипывание, тяжелое дыхание, сдавленные звуки и руки Августино — с красивыми кистями, длинными сильными пальцами, которые так крепко держат, и его плоть, все больше наливающаяся похоть, с силой пронзающая Пьетро...
— Ав-гу-ст, — скулящая мольба вырвалась сама собой, когда перед глазами заплясали звезды. Барон не знал, о чем именно он просил, чего хотел, но было настолько хорошо, что становилось больно в сердце или в глубине души.
Их сдержанность лишь распаляла страсть. Не знавший ничего подобного, священник потерял контроль. Он разве что не кричал, когда барон насаживался на его член, ритмично двигаясь в быстром темпе, сжимая внутренние мышцы и вызывая новые дикие волны похоти.
Лицо Пьетро изменилось, в тусклом свете обретая восхитительную привлекательность: губы его были полуоткрыты, ноздри раздувались, между бровей залегла морщинка напряжения.
Августино было сладко слышать свое имя. Сладко слышать голос барона. Сопротивляться растущему чувству посланник не мог, как будто с первого дня их знакомства этот юноша захватил его в плен одним своим видом.
В воздухе поплыл тонкий запах крови из разбереженной раны на бедре Пьетро, вплетаясь последней ноткой во вкус страсти, разлитой по комнате, в котором уже мешались мускус, восточные травы, которыми окурили комнату, пряный и чуть солоноватый вкус пота. Моунт чувствовал, что он сам скоро не выдержит и, не прекращая диких, сумасшедших в своей страсти движений, чуть вывернулся и слегка сжал мошонку мужчины. Челюсти уже сводило от желания вновь услышать его слабый вскрик, когда напряжение достигает максимума и мир взрывается перед глазами.
Августино и правда хрипло застонал от сжавших его пальцев, вцепился сильнее в бедра юноши, приподнимаясь и пытаясь не упустить момента, когда их близость станет чем-то иным. Он и сам не понимал, чем именно, но от этого запреты разрушались, а тело отдавалось настойчивости явившегося в спальню Пьетро.
Тело юноши пронзило сладкой молнией от голоса инквизитора и он содрогнулся, вторя ей. Его как будто пронзила сильная судорога, пройдя от кончиков пальцев, и заканчиваясь где-то внутри, скручивая все мышцы по спирали и сразу отпуская их тонкой, звенящей струной. Он вскрикнул и буквально упал на Августино безвольной переломанной куклой. Перед глазами стояла чернота с огромными радужными кругами, а живот и грудь — и свои, и любовника — были измазаны спермой. Он кончил, даже не прикоснувшись к себе, и Пьетро не помнил, чтобы когда-нибудь ему было так безумно хорошо.
Отдышаться Августино тоже не мог несколько минут, судорожно втягивая ноздрями воздух, хрипло пытаясь хоть что-то промычать. Его член так и сжимали мышцы, его не отпускало блаженство, расслабляющее тело. И вместе с новыми ощущениями, приходило понимание, что только что произошло нечто противоестественное, но при этом настолько захватывающее, что молодой священник даже интерпретировать этого не мог.
— Больше никогда не приходите в мою комнату, — только и смог судорожно шепнуть в темноту, уже опасаясь даже самой возможности повторения.
— Хорошо, тогда завтра в моей, — Пьетро чуть приподнялся и принялся легко целовать мужчину. Слезать не хотелось, и он просто напрягал мышцы ног, чтобы не сидеть на инквизиторе, не давить на него. Слабость и усталость охватывали мягким усыпляющим одеялом юношу, но не настолько, чтобы отпустить ставшего вдруг таким близким человека. — Я вообще не приду, только если вы меня на костер отправите, — пробормотал сквозь нежные и горячие поцелуи, от которых сердце свивалось шелковой веревкой. — Август... Августино...
Поцелуи плавились на коже, как горячий воск, пробуждая ответные реакции. Посланник Рима и сам не заметил, как откликнулся на горячий зов, целуя Пьетро в губы, смазывая между ними различия и разрушая стену неприступности. В сумерках комнаты можно не таиться и не думать о том, что ты из себя представляешь днем. Завтра наступит внезапно, украдет доверчивость, страхи о том, что так нельзя.
Августино притянул к себе барона и с наслаждением провел по его спине, по сильным рукам, трепетно остановившись на пояснице.
Пьетро улыбался и покорно подставлялся под ладони — чем больше прикосновений, тем больше вероятность, что завтра все будет снова. Он сам так обычно делал — только с обратной стороны. Юноша на собственном опыте был твердо уверен, что получив доступ к какой-либо части тела, ты его больше не потеряешь, нужно лишь проявить настойчивость. Этого у него было не занимать, а значит и завтра ночью они будут заниматься любовью. Раньше ветреный шалопай не понимал значения этой фразы и не придавал значения истерикам, которые ему периодически устраивали, но теперь был твердо уверен, что сейчас и впредь они будут именно любить друг друга ночами, а не заниматься сексом — от него бывает такого расплавленного радостью сердца.
— Я не приду к вам, — губы Августино мягким шелком ласкали шею юноши. От Пьетро исходил такой горький аромат миндаля и меда, что в священник вновь путался в своих истинных желаниях. Как вообще он допустил подобное? Почему позволяет северному рыцарю из свиты сюзерена оставаться в своей кровати и творить подобное?
Строгое воспитание давало трещину, подчиняясь желаниям молодого и здорового организма. Возбуждение сменялось трогательным эротизмом, на который так падки все восточные народы.
— Я вас не оставлю, — настойчиво пробормотал Пьетро, продолжая подставляться под прикосновения губ и рук — странно-робкие, но такие чувствительные. — И сегодня тоже не уйду.
Августино на мгновение остановился, но бедра юноши толкнулись вновь на его член, заставляя тихо выдохнуть.
— Я не могу предаваться плотским утехам, — шепот скорее просил, чем спорил. — Прошу вас... — священник даже не понял, что и сам отозвался на телодвижение барона, начиная медленно раскачиваться и плыть в кругах обожания.
— Не уйду, — мягко выдохнул в ответ Пьетро, — я буду любить вас сегодня. И завтра... Август, — в прикосновении губ слова плыли обволакивающим полупрозрачным дымом от погашенной свечи, которая мешала полностью отдаваться, напоминая, что есть день, свет, бог, что могут осудить. И в этой тьме уже не оставалось ничего и никого, кто мог бы остановить или отвлечь — только двое, сплетающиеся в объятиях страстной любви.
Под утро Пьетро, чтобы не разбудить Августино, покинул его теплую кровать и его объятия и исчез за портьерой, ведущей в тайный ход. Священник, открыв глаза, даже не сразу понял, что прошедшая ночь — это не сон, который ему примерещился от усталости, но тело так приятно ломило, что посланник Рима вздрогнул — было. Позор, близость, поцелуи...
Молодой человек вскочил и бросился к тайному входу, зажигая на ходу свечу и проверяя, дует ли ветер оттуда. Да, не сон, реальность. Это немедленно нужно прекратить, закончить теперь же.
Глаза искали судорожно что-нибудь, что не позволит Пьетро проделать нечто подобное еще раз, и Августино остановился на огромном сундуке, который одному перетащить никак невозможно. Осталось только приказать слугам передвинуть оный и плотно прижать к потайной двери, а потом облегченно вздохнуть и надавать себе по щекам про себя за ту слабость, что постоянно толкает в объятия северянина, настойчиво преследующего ... да, именно грешника, у которого совсем отказывает мера, который забыл свой долг.
Августино тяжело вздохнул, когда отправился к королю заниматься делами баронства Райсаро и церковными судами, начатыми еще по прибытии сюда. Находясь среди людей, он почти и не думал о бароне, погрузился в бумаги и полностью отключился до самого вечера, когда сюзерен тоже отложил работу до завтра и стал прощаться.
Именно тогда в кабинет явился Моунт. Хорошо, что при свидетелях. Можно уйти с охраной в свои покои и теперь уже запереться до завтра, чтобы всю ночь отмаливать грехи.
Поклонившийся согласно этикету юноша быстро и четко доложил результаты исследований потайных ходов, обращаясь одновременно к обоим мужчинам. Похоже, строитель замка был просто параноиком — входы были почти в любые комнаты, некоторые коридоры можно было наглухо перекрывать решетками и так далее и тому подобное. Замок напоминал скорее погрызенное червем яблоко, чем нормальное жилье. Пьетро не позволял себе ни одного некорректного взгляда, был строг, но возбуждение от предстоящей ночи все-таки прорывалось наружу — в лихорадочном блеске карих глаз и приливе крови к щекам и ушам.
Луис выслушал Пьетро очень внимательно и похлопал по плечу.
— Ты порадовал меня, — сказал с улыбкой. — Неплохо бы составить карту. Всегда хотел иметь полное представления о замках. Есть несколько подобных Райсаро. Это позволит нам не сталкиваться больше с такими проблемами, — добавил он, уже направляясь в коридор и махая рукой слуге, чтобы тот приготовил горячую воду и ужин.
Августино тоже собрал бумаги и направился к дверям, стараясь вообще не смотреть на Пьетро, чтобы не выдать своего волнения.
— Падре, — юноша пристроился вплотную к инквизитору, буквально дыша тому в шею. — Мне с вами очень нужно поговорить. Я провожу вас до комнаты. — Барон понимал, что римлянин будет его пытаться избегать и очень порадовался, что так удачно его застал. — Вы понимаете, мне нужно исповедоваться, а кроме вас я никому не могу довериться.
Проход был прегражден, отступить и проявить эмоции священник не мог. Слишком много людей — стража, гвардейцы, люди инквизитора, приехавшие и толпившиеся в коридоре просители. Зеленые глаза посмотрели слишком пристально на Пьетро, пальцы вжались в ладонь.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
