Последыш 4

"А вот, если бы дырок было больше..." — Это предположение, отнюдь не казалось высосанным из пальца. Принцип кумуляции действовал в мире магии ничуть не хуже, чем в прежнем мире Игоря Викентиевича.

Вполне логичное, следует отметить, предположение, которое можно было сразу же принять в качестве рабочей гипотезы. Ну, Бармин его и принял, так что за следующие пятьдесят три секунды он опробовал на щите генерала-адмирала несколько разных приемов, выбирая из них наиболее действенный. Дело это оказалось совсем непростым, чрезвычайно энергозатратным и, что немаловажно, довольно-таки болезненным, потому как болевой эффект при использовании серьезной магии имеет тенденцию накапливаться. Так что вскоре Бармину стало непросто выдерживать это самоистязание, но он, разумеется, терпел. И все это под неприятельским огнем, непрерывно прыгая то туда, то сюда, ни на мгновение не останавливаясь, чтобы перевести дух или просто постонать от очередной волны боли. То еще развлечение, если честно, но оно того стоило, и это главное. Князь Юль аф Верринге пробить защиту Бармина так и не смог, да и попал в него всего лишь один раз. А завершающий штрих в этом поединке был поставлен ветвистой молнией — состоявшей из одиннадцати полновесных высокоэнергетических разрядов, — и добивающим ударом все тем же любезным сердцу Ингвара огненным копьем в момент, когда щит датчанина лопнул, а новый выставить генерал-адмирал попросту не успел. Так умер князь Аксель Юль аф Верринге. Он даже последнего прости-прощай выстонать не успел. Мгновенная смерть, чтоб ему, сукину сыну, ни дна, ни покрышки, ни доброго посмертия!

"Хвала тебе, Тор защитник! — воскликнул мысленно Бармин, расслабляясь и утирая с лица липкий пот. — Ну, и тебе конечно же, Всеотец! Слава всем! Я победил!"

Глава 2 (1)

1. Тридцатое ноября 1983 года

Разбор полетов состоялся поздно ночью, то есть, уже после свадебной церемонии и устроенного по этому случаю бала, плавно перешедшего затем в застолье. Сама церемония поражала своей изысканной эклектичностью. Но отдельные моменты произвели особенно сильное впечатление не только на гостей шведской короны, но и на самого виновника торжества. Бармина впечатлило, например, традиционно скандинавское красное платье невесты. На самом деле, это был шедевр известного франкского кутюрье, оказавшегося по случаю добрым другом герцогини Сконе. Нечто невероятно изысканное, плотно облегающее идеальное тело невесты и потому не предполагающее присутствия нижнего белья, длинное — до щиколоток, но оставляющее при этом открытыми плечи и верхнюю треть груди, и, как дань языческой традиции, окрашенное в семь разных оттенков красного: от гранатового по нижнему краю подола до бледно-розового, переходящего в белый цвет на лифе, лишь отчасти прикрывающем выдающуюся грудь кронпринцессы.

Еще запомнились гимны, которые распевали обладающие практически оперными голосами сейдманы — младшие служители храма, и, наконец, наставление, переходящее в благословение — произнесенное диаконским басом Первого из тулов — Великого жреца главного храма Гетеборга. Ну, и все остальное в том же духе. Одним словом, это была роскошная языческая свадьба в современном ее шведском прочтении.

Было много музыки, не по-зимнему ярких оранжерейных цветов и воздушных шариков в цветах флага королевства Швеция и древней хоругви хёдвингов клана Менгден, обмен обручальными кольцами на христианский манер, — но не на правую руку, как у православных, а на левую, как у католиков и протестантов, — первый вальс новобрачных, исполненный под аккомпанемент большого симфонического оркестра Королевской оперы, разговоры между танцами и сухое, — суше не бывает, — шампанское брют-кюве, которое Бармин на дух не переносил, но воленс-ноленс вынужден был пить, ибо ноблес оближ и вся прочая хрень в том же духе. Так что пил, как миленький, сухое оно или даже очень сухое, улыбался всем и каждому, хотя и ловил временами на себе любимом "странные" взгляды, иногда полные восхищения, а иногда, напротив, таившие в себе, если уж не страх и ненависть, то уж точно недоумение и откровенную опаску. Суть и тех, и других сводилась к восторженному "ты монстр, Инг, ты наше собственное идолище поганое, любимый!". Эти слова шепнула ему на ухо, — а, на самом деле, жарко прошептала на одном выдохе, — княгиня Полоцкая, неожиданно влюбившаяся в него после поединка с князем Юлем аф Верринге еще больше, чем прежде, хотя куда, казалось бы, больше? Впрочем, мог бы заранее догадаться, поскольку знал, что Мария ценит подобного рода вещи и знает в них толк, вот и прониклась. С ней Ингвар тоже танцевал. С ней, с Ольгой и Варварой и, разумеется, с королевой Хедвиг и кронпринцессой Сесилией Магдалиной старшей дочерью Карла Августа от первого брака.

Потом было "скромное" застолье на семь перемен, не считая десертов, но Ингвар ел мало, вернее, не переедал, предпочитая не испытывать в такой день сытой тяжести в желудке. Пил тоже умеренно, — пьянеть решительно не хотелось, — но зато вовсю расточал улыбки и комплементы. Не то, чтобы был так уж счастлив, — все-таки, как ни крути, это был брак по расчету, а не по любви, — но в этом вопросе он шел, так сказать, навстречу ожиданиям Общества, которое желало видеть новобрачных счастливыми, совершенно не задумываясь о том, что они в действительности чувствуют по поводу этой свадьбы.

Бармин же был далек от чувства эйфории. Во-первых, потому что знал, зачем он женится и зачем Ульрика выходит за него замуж. А во-вторых, он смертельно устал, причем усталость его была не столько физической, — хотя и это тоже, — сколько душевной. Слишком много событий, требовавших напряжения всех его душевных сил, за слишком короткое время. Просто спринт какой-то, начавшийся войной в графстве Менгден и закончившийся пышной свадьбой в шведском Гетеборге. Впрочем, выложился он физически тоже не по-детски. Все-таки, даже не считая войну и колдовскую кому, это был первый в его жизни магический поединок один на один и сразу с сильным и опытным, а значит и крайне опасным противником. И сейчас, ближе к ночи, Бармин вполне ощущал последствия мощного отката, случавшегося с магами при использовании сильного колдовства. И, словно, всего этого было мало, сейчас, во время застолья, он начал явственно осознавать все несовершенство своей новой/старой натуры. Все-таки физиология, порой, действительно рулит психологией. Горячность юности не только уживалась в Бармине с опасливой осторожностью старости, временами она заставляла его совершать вполне безумные поступки. И нынешний судебный поединок был как раз из числа подобных безумств.

Казалось бы, вызов был сделан не сгоряча. Это был вполне обдуманный поступок, проистекающий из сложных обстоятельств борьбы Ингвара Менгдена за выживание. Но возникал вопрос: а стоила ли игра свеч? Нужно ли было самому Бармину ввязываться в это рискованное предприятие? Ведь он не знал заранее, насколько, на самом деле, силен генерал-адмирал Юль. То есть, и ежу понятно, что противник был сильнее официально заявленного восемнадцатого ранга. Другое дело, что на поверку датчанин мог оказаться куда сильнее, чем предполагал Бармин, и тогда поединок закончился бы отнюдь не в его пользу. И сейчас вместо свадебного пира все эти люди, — по крайней мере, какая-то их часть, — справляли бы тризну по безвременно усопшему князю Острожскому.

Мысли эти не улучшали настроения, но приличия обязывали оставаться радостным, и Бармин не забывал улыбаться, говорил комплименты женщинам, шутил с мужчинами и смеялся над шутками тех и других, но думал совсем о другом. О том, например, что убрать Юля можно было тихо, не привлекая к себе внимания, не напрягаясь и практически не рискуя, если бы он решился попросить об этой "маленькой" услуге княгиню Полоцкую. Наверняка во время банкета генерал-адмирал выпил бы или съел что-нибудь такое, что Мария смогла бы превратить во что-нибудь другое: в какой-нибудь органический яд, например, появление которого в крови датчанина было бы невозможно связать с враждебными действиями графа Менгдена.

Вообще, как Ингвар выяснил сразу после того памятного случая с превращением глюкозы в алкоголь, Мария этой своей способностью владела не так, чтобы очень хорошо. О ее секрете знали только два человека, мать и кормилица, — даже князя Северского не поставили в известность, — и, соответственно ей было крайне сложно экспериментировать со своим страшным даром, не говоря уже о том, чтобы его развивать и совершенствовать. Но Бармина такое положение дел не устраивало, и он его решительно изменил. Условившись, что факт наличия у Марии такого необычного таланта по-прежнему остается секретом высшего приоритета, он занимался с княгиней Полоцкой сам. Все-таки у Бармина была пусть и давно похеренная в прошлом общемедицинская подготовка. Так что, освежив свои знания, по общей физиологии, химии крови и органическим ядам, Игорь Викентиевич применил к вопросу по-настоящему научный подход. Первые эксперименты, как и положено, проводились на кроликах и свиньях, а в планах на будущее были записаны, соответственно, обезьяны и люди, — на первых порах, разумеется, одни лишь злодеи, которых и в любом случае должны были повесить за их преступления. Однако война с Союзной ратью спутала все так хорошо выстроенные планы, и до шимпанзе и горилл с макаками они добраться не успели. Впрочем, даже на кроликах и свиньях Мария продвинулась довольно далеко вперед. Во всяком случае, научилась устраивать хрюшкам приступы эйфории, усыплять и травить несколькими разными способами. В исследованиях, к слову сказать, участвовал опытный лаборант, делавший анализы крови подопытным животным, но он ничего об истинной природе экспериментов не знал, полагая, что образцы крови поступают к нему для перекрестной проверки из какой-то фармакологической лаборатории. Так что, да, можно было бы попробовать травануть датчанина на раз, — и Мария, что характерно, была бы только рада опробовать свой талант на человеке, которого не жалко, — но Ингвар ничего подобного не сделал, рискнув, вместо этого, своей дубовой головой.

Этими мыслями Бармин себя и вымучивал, сидя, как "засватанный" за пиршественным столом. И сидение это, следует сказать, продолжалось довольно долго, но, слава богам, новобрачные не обязаны пировать со своими гостями до победного конца. Поэтому, как только позволили приличия, молодые, — по крайней мере, Бармин был таковым не только по определению, но и по возрасту, — встали наконец из-за стола, поклонились родне и прочим гостям, а на свадебных торжествах присутствовали практически все, кто третьего дня участвовал в коронации Карла Августа IX Ваза, и удалились в свои покои, благо пир проходил во дворце Дроттнингхольм, и идти им было недалеко и недолго. Вот здесь, в личных апартаментах кронпринцессы между Ингваром и Ульрикой Катериной и состоялся серьезный разговор.

— Я веду себя, как примерная жена, не правда ли? — начала Ульрика, когда они остались наедине. — Я обещала не вмешиваться в твои дела, не комментировать решения, не давать непрошенные советы, тем более, при посторонних, и слово свое сдержала.

— А сейчас у мамочки кончилось терпение, и она решила пожурить неопытного мальчика... — усмехнулся Бармин, спокойно глядя на стоящую перед ним женщину. Высокую и красивую, холодно, очень по-скандинавски, выговаривающую "напроказившему мальчишке".

Он был не в претензии. В конце концов, она действительно держала себя в руках и вчера, и сегодня, продемонстрировав отменную выдержку, стальные нервы, и все прочие достоинства настоящей жены викинга. Однако, оставшись, наконец, наедине с молодой женой, тем более, что она давно уже не юная неопытная девица, Ингвар ожидал несколько иных слов и телодвижений. В особенности, имея в виду открытую дверь в спальню, где молодоженов ожидала огромная, как футбольное поле, кровать. Однако, начав этот разговор, Ульрика Катерина разом отменила все благие намерения Бармина и его же ожидания.

"Умеют же некоторые женщины отбить всякое желание их иметь, — не без грусти заметил Бармин, возвращаясь из мира грез в реальный мир. — Но, может быть, именно такова ее цель?"

В этом смысле, у Бармина имелся определенный опыт, поскольку способностью ломать кайф отличалась, например, еще в той, прошлой жизни его собственная первая и в то время единственная жена. Случалось это, впрочем, нечасто, но иногда, вместо того, чтобы сначала "слиться с мужем в экстазе", а уж затем обсуждать с ним какой-нибудь животрепещущий хозяйственный вопрос, супруга Бармина начинала именно с "серьезного разговора". Приходит, значит, она в спальню в короткой полупрозрачной ночнушке, надетой, по-видимому, лишь за тем, чтобы потом было, что снимать. Ложится рядом, но при этом сразу же пресекает любые поползновения Бармина исполнить свой супружеский долг и начинает трендеть "о главном". Трахаться с ней после этого Игорю Викентиевичу обычно не хотелось, но, судя по всему, она тоже не имела ни охоты, ни намерения "удовлетворять его мужские потребности". Во всяком случае, иногда, и особенно тогда, когда у нее случался острый приступ синдрома "головной боли". Зато, когда хотелось ей самой, тогда благоверной все было по барабану, даже если Бармину, и в самом деле, требовалось спросить ее о чем-нибудь, по-настоящему не терпящем отлагательства, например, о том, не будет ли она против уехать из СССР, скажем, в Америку. Вот и Ульрика Катерина не захотела, наверное, заниматься с Ингваром сексом, раз не нашла лучшего места и времени, — кроме спальни новобрачных в начале их первой официальной ночи вместе, — чтобы поговорить с Ингваром по душам. Потому, собственно, Бармин, вспылив, ей и сказал:

— А сейчас у мамочки кончилось терпение, и она решила пожурить неопытного мальчика...

— Если думал меня этим смутить, у тебя это не получилось, — довольно спокойно откликнулась Ульрика. Она еще не поняла, что допустила серьезную тактическую ошибку, способную, если не принять срочных мер, перерасти в стратегический провал.

— Нарушаешь соглашение, — "официальным" тоном сообщил ей Бармин.

— Ни в коем случае! — возразила новоиспеченная княгиня Острожская. — Имеют место типичные форс-мажорные обстоятельства. Ты рисковал жизнью, поставив на карту, твое и мое будущее. Шанс, что Юль тебя убьет, был достаточно велик. Выходя на судебный поединок, ты, как я понимаю, не знал истинной силы своего противника и не мог сравнивать ваши потенциалы. Я не собираюсь читать тебе нотации и учить жизни...

— Но, тем не менее, именно этим ты сейчас занимаешься, — прервал ее на полуслове Бармин. Он еще не был зол, но несомненно испытывал уже определенное раздражение от этого незапланированного на ночь глядя разговора.

— Нет, — попыталась Ульрика оправдаться, — сейчас, Ингвар, я выражаю свое негодование. Считай, что бьюсь в истерике, бью посуду и ору на тебя во всю силу своих легких, как поступила бы на моем месте любая другая женщина.

— Тебя могли убить, — добавила через мгновение, — и я осталась бы одна... недовдовой перед самой свадьбой.