Девочка из ниоткуда

— Мама?!..

Слово вырвалось непроизвольно, мама была такой родной и близкой, но какой-то не такой, необычной, как будто помолодевшей.

— Мама, тебе уже лучше? Ты отдохни, я сейчас снега соберу, кипяточек сделаю и за хлебом сбегаю, хорошо? Я сейчас!

Я попробовала подняться, но поняла, что не могу. Вот тут я испугалась, я слышала, что когда люди не могут подняться, это значит, что они умирают... Но я не хочу! Я попыталась еще раз, и, когда не получилось, заплакала. Мама как-то мгновенно оказалась рядом со мной, взяла меня за руку:

— Не надо плакать, доченька, ты очень ослабела, но сейчас уже все в порядке, мы в госпитале, и все будет хорошо.

В госпитале? Госпиталь — это военный. Если военный, значит, был обстрел... Или бомбежка? Не помню. Помню, что побежала в булочную, помню... нет, не помню...

— Мамочка, почему я ничего не помню?

— Улицу обстреляли, доча, тебе тоже досталось, прошло уже много времени. Тебе надо лежать, хорошая моя, сейчас я тебя покормлю...

В губы ткнулась прозрачная трубочка, как живая прямо! Я приоткрыла рот, и из нее потекло что-то непохожее на воду, оно было волшебным, я не могу даже рассказать, каким вкусным оно было, и как жалко, что оно закончилось!

— Вот, немножко поела, и пока больше не надо, а то животик будет болеть.

— Мама, можно мне еще чуточку? Совсем капелюшечку! Честно-честно, я много не буду!

Мама кивнула, и в рот ткнулась другая трубочка, по которой потекло что-то белое, похожее на молоко, но очень жидкое... Хотя я уже и не помню, каким должно быть молоко... Я так давно его не пробовала, но этот вкус я знаю, вот!

— А теперь поспи еще, доченька, проснешься — и еще поешь. Тебе надо много спать и часто кушать, чтобы ты была здоровой. Спи, доченька, и пусть тебе приснится хороший сон.

Мне действительно хотелось поспать, и я даже боялась, что это оттого, что я замерзла, но холода не было, да и мама сказала. А мама у меня самая-самая! И я заснула...

Мне снилось что-то теплое и веселое, как до войны...

Лена Семиверстова

Ну, а что я еще могла сказать? В глазах девочки было столько надежды, что я не выдержала, тем более, что я чувствовала... Такие проникновения не проходят бесследно не только для реципиентов... А когда она заплакала, у меня в груди все сжалось, я просто не могла поступить иначе, понимаете?

Первый опыт кормления оказался удачным. Она нормально восприняла и слабый овощной бульон, и сильно разведенное молоко. Я знаю, что надо чередовать, а не одно за другим давать, но эти глаза так жалобно смотрели и... я не смогла. Через двадцать минут надо будет снова разбудить, чтобы покормить. Бедная моя девочка, сколько же ты перенесла!..

Я снова задумалась над тем, что произошло. Это трудно осмыслить и воспринять, но я чувствую в этой девочке другого времени какую-то близость, что-то родное, как будто я действительно... Выбрав на комме контакт реанимации, я послала запрос. Ну, о нем, о ком же еще. Он такой хороший, как герои древности... 'Состояние стабильно тяжелое, прогноз благоприятный'. Ура! Ох, сейчас предстоит нелегкий разговор с Вавиловым. Ой, как он будет ругаться, ой, как мне не хо-очется! Но надо... Я должна и могу доказать, что я права!

И тут, будто по волшебству, в двери блока вплыва... то есть входит он. Вавилов, то есть. Ой, мамочки, мне страшно!

Несмело поднимаю глаза и вижу, что он... совсем не сердится? А почему? Его добрая, чуточку грустная улыбка обезоруживает меня и дарит растерянность.

— Удивляешься? — его голос звучит немножечко глухо, как из бочки.

— Да, думала, вы меня ругать будете...

Интересно, у меня голос не дрожит? Правда — она лучше всего, так бабушка говорит, вот. А интересно, как бабушка отреагирует на правнучку?

— Не буду я тебя ругать, девочка, материнская душа чувствует лучше, что правильно.

— Вы... вы знаете? — я очень удивилась. Наверное, глаза у меня большие-пребольшие.

— Все знают, протокол-то видели... Видишь ли, иначе было нельзя. И лейтенант наш не мог удержаться, и ты. Но посмотри на это иначе — у девочки, которая пережила столько, что и не каждому взрослому по силам, теперь есть ты. А у тебя — она. Разве это плохо?

Я задумалась на минутку. Хотела бы я, чтобы было иначе? Нет! Не отдам никому мою доченьку!

Прочитав ответ в моих глазах, Вавилов улыбнулся:

— Вот видишь, ты сама понимаешь. Лечи свою дочку, пусть она растет здоровой, теперь-то уже все позади.

— Спасибо, Павел Ильич!

Он зачем-то погладил меня по голове, как маленькую, подмигнул и вышел. Вот что это было, а?

Павел Ильич Вавилов

Традиционно консилиум начинался с доклада по сложным пациентам. В этот раз, однако, было сделано исключение. 'Докладывайте', — кивнул я нашему юному дарованию. На этот раз не девочке Леночке, а свежевыпущенному доктору Сашеньке. Как говаривали в прошлые времена — какбыдоктор, ибо опыта нет, а знания, несмотря на обширность подготовки и отличные оценки практики, вряд ли еще уложились в голове. Молодежь подхватила немного массивный планшет, прошествовав во главу уважаемого собрания.

— Добрый день, уважаемые коллеги, — начал юное дарование. — По заданию уважаемого доктора Вавилова я подготовил доклад по нашей иновременной пациентке. Итак... Объективно можно говорить об исхудании, сухости и некоторой морщинистости кожи, цвет лица бледный, даже, я бы сказал, бледно-желтый. Тем не менее, наблюдаются выраженные отеки, в связи с чем я могу сделать вывод об отечной форме алиментарной дистрофии. К сожалению, я затрудняюсь в описании формы, например, не наличествует ли асцитическая форма заболевания. Температура тела — сниженная, 35.7 градусов Цельсия. Кардиограмма выделила выраженную брадикардию, косонисходящий интервал S-T, можно говорить о его снижении, временами наблюдаются отрицательные зубцы T в стандартных отведениях. Что касается органов дыхания, мне это больше напоминает старческую эмфизему легких в начальной стадии, однако рентгенология не подтверждает. Со стороны желудочно-кишечного тракта отмечается метеоризм, тяжесть в эпигастральной области. Печень и селезенка не увеличены. Обращает на себя внимание гиповитаминоз и, на мой взгляд, связанная с ним анемия гипохромного типа. О крови можно сказать, что отмечается тенденция к лейкопении, остальные параметры достаточно адекватны для состояния, хотя, конечно, нормой не назовешь. Автоматикой отмечена гипотония, вялость, склонность к отекам, полиурия, также отмечены судороги. Моральное состояние я бы описал как некоторую заторможенность, но безразличия или депрессивных симптомов отмечено не было. Таким образом, можно сделать вывод о хронической алиментарной дистрофии средней тяжести. При ведении пациентки стоить помнить, что клиническое состояние от биологического отличается. У меня все по дистрофии.

— Отличный доклад, коллега, — я был вполне доволен докладом, не без ошибок, конечно, но он еще учится, так что можно и 'не заметить'.

— А скажите-ка, коллеги, что это за темно-красные пятна на коже ребенка? — это еще кто? Не узнаю.

— Экхимозы и кровоточивость десен, — со щелчком на большом экране появились вспухшие, рыхлые, синеватой окраски десны со следами кровотечения, — да и прочие симптомы относятся к группе геморрагических заболеваний по причине авитаминоза, в данном случае не хватает витамина С. То есть мы имеем дело с древним заболеванием под названием скорбут. Наши предки его также называли 'цинга'. Последние лет сто не встречается, — это наша отличница оттарабанила. Ее еще называют 'ходячая энциклопедия' и, поверьте мне, есть за что.

— Итак, коллеги, вопросы есть? Нет? Тогда подготовьте ваши предложения по каждому направлению, и я жду вас через час.

— Павел Ильич, по данным мониторинга ребенок был разбужен и накормлен, вы санкционировали это? — реанимация, как всегда, настроена формалистически. Не торопится ли Лена? Хотя вряд ли теперь она может рисковать. Придется выступить.

— Успокойтесь, коллега, у ребенка есть лечащий врач, которому мы все вполне доверяем, все происходит так, как и должно происходить.

Успокоенные коллеги медленно принялись расходиться, а я поспешил к реаниблоку. Доверие — доверием, но посмотреть надо. Не дай Гиппократ, ошибется, это вам не колики психотерапией лечить...

А молодежь-то у нас ого-го, а? Отличная у нас молодежь!

========== Глава 5. ==========

Лейтенант Савичев

Отпускало меня как-то медленно. Последнее, что помню — аварийный сигнал декодера. Но тогда, получается, меня опять выкинуло? Удержал ли я канал, вот в чем вопрос... Ладно, пора открыть глаза, которые почему-то закрыты. 'Конечно, закрыты, — ехидная часть меня, мое альтер-эго, вступила в дискуссию. — Дважды быть выкинутым из декодера! Рекорд, не находишь?' Глаза, тем не менее, пришлось открыть. Правда, только для того, чтобы увидеть туман, такой характерный для бакполя, закрывающего реаниматор. Ничего себе! Поле медленно отступило, и моим глазам предстал не очень добрый на вид доктор.

— Ну-с, насколько я вижу, вы проснулись, пациент, — сказал он, глядя мне в глаза.

— К-к-кажется, да, — чегой-то я заикаюсь?

— Вставайте, у меня для вас новости.

— А где...

— Вставайте, ну?! — сорвался доктор на рык.

Странно, доселе такого за докторами не водилось. Я всего лишь хотел узнать, где эта девушка, которая, кажется, первой ко мне подбежала. Лена... Леночка... Ле-е-ена... Что это со мной?

Я поднялся, достаточно быстро оделся, привел себя в порядок и замер, выжидательно глядя на медика, принесшего, как сейчас мне стало ясно, не очень хорошие новости. Только бы не... Увидев, как переменилось выражение моего лица, он тяжело вздохнул и начал:

— Что же ты, лейтенант, бромдигидрохлорфенилбензодиазепин тебе в вену, головой так пользоваться не научился? Зачем она тебе дана, только как старт пищеварения? Кто ж тебя технике безопасности учил? Ты вообще каким органом думаешь, а?!

— Эм-м-м, — так высокостильно на меня еще не орали. — А что, собственно, произошло? Ну, выкинуло из декодера, ну, бывает.

— 'Выкинуло из декодера' моллюска без высшей нервной деятельности. Ты вообще понимаешь, что натворил?

— То есть? Прекратите на меня кричать!

Доктор еще раз вздохнул и спокойно, ровным голосом, объяснил, что случилось. Ой, нехорошее слово какое... чуть не вырвалось. Получается, я не уследил за концентрацией канала и мало того, что прописал попарно всех бывших в канале, так еще и образы родителей подменил. Это мало того, что мало где встречается, так еще и необратимо.

— Подождите, получается, что я теперь... папа?

— Трихомонада ты! Да, ты теперь идентифицируешься у ребенка с отцом. И...

— Я могу ее... увидеть?

— Да сколько угодно, блок прямо по коридору. Но если ребенка обидишь...

— Прекратите меня оскорблять! — я озверел. Да как он посмел обо мне такое подумать?!

В ответ медик отчего-то совершенно успокоился и уже спокойно сказал: 'Давай, иди, папашка'...

И я ушел. А что еще делать? Уму не постижимо, я вдруг стал... отцом? В голове не укладывается... Интересно, что скажет мама?

С такими мыслями я прошел в указанную сторону, вошел в блок и замер. Там была она... Моя Леночка... Простит ли она меня? Поймет ли?.. Тут я был вынужден прервать свои размышления, так как был почти сбит с ног повисшей на мне девушкой:

— Ты жив!!!

— Лена, я не хотел, так получилось просто, понимаешь...

— Я тебе не нравлюсь? Совсем-совсем? — женщина — всегда женщина, так дед говорил, а он знал, что говорит.

— Я тебя... люблю, Леночка, — запнувшись, неожиданно даже для себя, сказал я, что думал, и так же неожиданно покраснел.

— Какой ты забавный, когда смущаешься, — как-то по-кошачьи буквально мурлыкнула девушка.

Да, так бывает. Несмотря на, казалось бы, искусственную природу возникшего чувства, эти двое ни за что бы не задумались об обратной коррекции. Любовь — одно из самых замечательных чувств среди разумных, а судьба выбирает, зачастую, весьма необычные пути соединения сердец. Ну, и не стоит забывать о девочке, пришедшей из древней войны. Возможно, именно эти двое... Да что там 'возможно'! Именно эти двое и помогут ей сохранить разум и жить полной грудью, разве нет?

Девочка Таня

Когда я снова открыла глаза, я почувствовала, что проголодалась. Уже привычно ощущая тепло места, где я лежала, я почувствовала, что мама не одна. Воздушное одеялко приспустилось, открывая мне лицо и часть груди, ну где-то до пояса. В первую минуту я не поняла, что происходит, мама стояла, обняв высокого мужчину в чем-то зелено-серебристом. Где-то за головой негромко, но как-то требовательно прозвучал сигнал, и мама метнулась ко мне. Вот только что она стояла на другом конце комнаты и вот она рядом, тревожно заглядывает мне в лицо: 'Проснулась, доченька? Сейчас мы еще немножко покушаем, да?' Я только кивнула, заглядывая ей за спину, откуда надвигался какой-то дядя... И тут вдруг как будто пелена упала с моих глаз... Это же... Это...

— Папа!!! — я закричала, и мой крик отразился от стен, умножившись и разбившись на множество 'пап'. Я потянула нему руки, стараясь прикоснуться, еще не веря, что он мне не снится, что он живой, настоящий...

Переглянувшись с мамой, папа легко подхватил меня на руки, слегка подбросив вверх, как до войны, и улыбнулся. Такой родной голос, которого я не слышала, казалось бы, вечность, и который не ожидала уже услышать после того квадратного конверта... Перед глазами пронеслись воспоминания: почтальонка, пряча глаза, отдает маме конверт; из конверта появляется на первый взгляд совсем не страшная, желтоватая бумажка с печатями; мама надрывно плачет над нею; я беру в руки и читаю: '...ваш муж... В бою за социалистическую родину, верный военной присяге проявил геройство и мужество. Погиб...'. И все тонет в слезах... наверное, я и сейчас плачу, глаза закрыты, щеки мокрые, я чувствую, а папа тревожно спрашивает: 'Что с тобой, котенок? Ну что ты? Мы же снова вместе...' И это самое 'котенок' будто прорывает какую-то плотину внутри меня — я начинаю плакать. В голос, навзрыд, пытаясь сказать ему, что я не верила, что ждала, что не хочу его снова потерять...

В комнату вбегали люди, а я плакала, вцепившись в папу и маму, и никак не могла остановиться. Люди смотрели на нас и тихо выходили, чтобы не мешать, наверное. А я выплакивала весь свой страх, весь ужас обстрелов, голода, смертей знакомых, страх остаться совсем одной, страх за маму и за братика... Я выплакивала из себя Блокаду. Я уже поняла, что мы там, где нет войны. Наверное, папа прогнал проклятых фашистов, как прогонял бабайку, когда я была еще совсем маленькая — до войны.

Я была благодарна маме и папе за то, что меня не успокаивали, только прижимали к себе, давая выплакаться. Я думала, что уже не буду никогда плакать, но сейчас же уже можно, правда? Слезы заканчивались, я уже просто всхлипывала, также крепко держа папу и маму, мне было все равно, что на мне ничего нет, хотя мама в этот момент завернула меня в какое-то мягкое, пушистое и нежное покрывалко. Так что я уже одетая, вот! И меня опять кормят трубочкой, которая растет буквально из стены. Еда такая жидкая, но очень-очень вкусная почему-то. Мама сказала, что мне еще нельзя твердой еды. Твердая — это такая, которая не жидкая, да. Так что я сейчас как младенец — сижу на руках и кушаю жидкое. Хи-хи. Когда я покушала, трубочка сама втянулась в стену. Какое все странное, необычное...