Ржавчина

Бесконечно могу об этом вспоминать...

Но... не стоит, наверное. Тем более, сейчас. Сейчас есть смысл рассказать суть, а не вдаваться в подробности. Кому они вообще интересны?

А суть в том, что такие горячие ночки не забываются. Ты попадаешь в зависимость от этого, начинаешь... грезить, иначе не скажешь. Не можешь дождаться следующего раза. Я испугался поначалу. Знаете, вот это противостояние школьное глубоко сидит. Я думал, что Панси всё это специально организовала, что врала она, будто хочет, и всё такое. Заманила... в сети. Второй раз шёл на встречу, постоянно ожидая, что сейчас, вот-вот она откинет голову и начнёт ржать надо мной. А под конец ещё и угрожать будет, что расскажет всё жене. Но... ничего такого. Всё было как в первый раз. Нет, всё было даже лучше, потому что мы с самого начала не стали терять времени понапрасну. Так и дальше, раз за разом. Ну вот подумать только, скажи мне кто, что я с Панси Паркинсон буду вот так до умопомрачения... Разве бы поверил? Да нет, конечно. Как-то у нас удивительно хорошо всё вместе получалось. Мы как будто чувствовали друг друга, хотя, может, мне просто казалось так, а дело в её умении. Неважно, главное, что всё было просто замечательно. Что же касается Гермионы...

Самое трудное оказалось даже не врать. Это ещё куда ни шло. Один раз начнёшь, потом привыкнешь, пойдёт, как по маслу. И не голос совести. И даже не вечный страх, что попадёшься. Самое трудное оказалось в постели. Потому что после того, что мы вытворяли с Панси, это вот... убожество, называемое супружеским сексом, становилось, ну, просто пыткой настоящей! И ведь Гермиона вовсе не была какой-то там бесчувственной, ей это тоже было нужно, а я же парень, я не могу на головную боль сослаться. Так что пришлось как-то выкручиваться. Иногда, конечно, ссылался на усталость, но чаще всего приходилось отрабатывать. Казалось бы, секс есть секс, какая разница, но то, что у нас было с Панси, я сравнивал с квиддичем, такая же круговерть на инстинктах, а с Гермионой это были... шахматы! Да, да, потому что больше думать приходилось, в голове держать свои движения, контролировать своё тело. Чтобы ненароком не показать, как, порой, тошно. Ни взглядом, ни вздохом себя не выдать. И при всём при этом я ни на одну секундочку не переставал любить свою жену!

Вот, понимаете, это только кажется, что, ну, подумаешь, какая-то любовница, потрахался в своё удовольствие, и никому от этого плохо не стало. А в действительности, это всё сразу начинает рушить. Складывается где-то внутри такой слоёный пирог из всяких разных упрёков к самому себе, стыда, страха и раздражения, и лежит, оттягивает тебе все твои внутренности, как будто бобы недоваренные. Не знаю, может, у кого-то и по-другому, а у меня было вот так.

Нет смысла рассказывать все этапы. Как я увязал всё больше и больше. Потому что ведь постепенно это не только изменяет твою жизнь, это становится привычкой! Ты уже считаешь, что это нормально — так жить. У тебя уже всё в голове перестроилось, график нарисован, когда, как и к кому. Когда и где что нужно сделать, что сказать, какое объяснение вытащить на свет из пачки приготовленных, с кем и куда пойти, кому и что пообещать. Это вновь превращается в рутину, вот в чём ужас! И этот новый виток рутины много хуже прежнего, потому что впереди нет ни одного хорошего выхода.

Скажете — есть. Развод. Ну да, конечно. Только при условии, что вы не любите свою жену. Можете с лёгкостью её отпустить. А у меня-то было не так, совсем не так. Только один пример. Я всё ждал, когда она начнёт подозревать. Ну, это же так просто, буквально у тебя под носом, вот она сидит, с наглой физиономией, лыбится тебе чуть ли не в лицо! Неужели ты не видишь этих взглядов, которыми твой муж обменивается с ней, когда приходит к тебе на работу? Неужели тебя продолжают убеждать те объяснения, которые он тебе даёт, когда оправдывает свою очередную ночную или вечернюю отлучку? Ау, Гермиона! Неужели ты НАСТОЛЬКО занята?! Настолько, что не можешь даже разглядеть, как ваша совместная жизнь катится в пропасть, как тебя обманывают, обманывают самым элементарным образом. Сколько можно доверять?! Сколько можно считать мужа ответственным работником и образцовым мужем?! Эй, эй, очнись?!

Неужели я такой умный? Неужели я могу так умело обманывать? Я же никогда не был притворщиком. Или просто дело в том, что это ЕЙ почти всё равно? Что её всё устраивает, и она просто не находит причин смотреть по сторонам?

И вот когда думаешь всё это, становится досадно. Назло хочется сделать! Ещё хуже! Что-нибудь совсем уж наглое, чтобы выбить, наконец, её из колеи, увидеть её изумлённое лицо. Чтобы вдруг почувствовала, что теряет то, что, вроде как, навечно её, что всегда при ней. И одновременно с этим боишься, дико боишься, потому что потерять её — это потерять большую часть прожитой жизни. Самое лучшее, что у тебя когда-то было. И готов уже наплевать на то, что в постели всё через одно место, и что говорить, вроде как, не о чём и на работу её и... В общем, на всё наплевать. Лишь бы она осталась с тобой.

А то ведь вдруг ещё прибьётся к кому-то! Не верится в это как-то, но если чисто логически рассуждать — почему нет? И тогда... Совсем станет худо. Жалость к себе задушит и, одновременно, гнев, что такой дурак был, и злость на неё, на него, на весь мир!

Нет! Не мог я её отпустить! Всё верил, что обойдётся как-то, рассосётся. Как-то само собой. Что может быть глупее. Но от себя не уйдёшь, какой ты есть, так и поступаешь.

И через какое-то время Панси тоже начала задавать... вопросы. Сначала всё как-то издалека, я даже сперва и не понял, о чём она, она и так частенько над Гермионой потешалась, но потом уж стала впрямую говорить. Мол, сколько можно эту волынку тянуть? Тебе самому-то, типа, не надоело? Вот, я поначалу думал, что у неё замысел какой-то, потом увидел, что нет, а теперь-то понял, что замысел у неё и вправду был, только далекоидущий. Ну никак я не мог попервоначалу поверить, что такая как Панси всерьёз что-то захочет со мной замутить! Оказалось — именно этого она и хотела, именно на это и рассчитывала. И вот тут я во второй раз в жизни подумал, что попал.

Отдавать долг одной женщине — это само по себе тяжело. Они же всегда любят сделать так, чтобы им были обязаны. А когда ещё и вторая начинает требовать — это туши свет, колдуй нокс! Та самая, к которой ты приходил отдохнуть, расслабиться, отойти, наконец, от этого висящего над тобой долга, вдруг оборачивается таким же кредитором, предъявляет тебе счёт. За всё хорошее. И деваться некуда, потому что заставляют выбирать тогда, когда ты не хочешь этого выбора, когда любой вариант — плохой. В шахматах это называется — цугцванг! Я не хотел разводиться со своей женой, потому что она представлялась мне самым дорогим, что у меня есть, но и с Панси расстаться тоже не мог. Не мог отказаться от того, что она мне давала. Я был рядом с ней... счастлив! Громкое слово, но ничего другого не приходит на ум. Она была как будто специально создана, чтобы с ней проводить свободное время. Она была королевой отдыха! Если уж с кем и развлекаться, то только с ней. По крайней мере, лично для меня всё обстояло так.

К тому же, это было попросту опасно. Ну... расставаться с Панси. Учитывая её характер. Она бы просто так этого не оставила бы. Ей-то самой ничего не грозило, она-то была не замужем. Один-единственный скандал на работе, и я бы потерял и ту, и другую.

И у неё ведь не было какого-то там особого корыстного мотива. Захапать себе выгодного мужа. Я, конечно, после войны оказался вдруг знаменитостью, но известность уходит, а денег-то у меня как не было, так и не появилось, и поинтереснее меня были варианты. Значит я ей нужен был, так сказать, вкупе. Целиком. Конечно, я теперь считался неплохой партией, но будь ей со мной некомфортно, она бы меня быстро отшила. Понимаете? То есть это была не прихоть, не затея какая-то, то есть она решила взяться за меня всерьёз! А когда женщина решает взяться за тебя всерьёз, не получится шуточками или подарками отделаться. Конечно, мне стало страшно. И тоскливо. Я тянул время, но долго так продолжаться не могло, потому что такие, как Панси долго ждать не любят. Они начинают считать, что их динамят, а ничто не может больше их бесить, чем это! Фактически, я очень быстро потерял место для отдыха, а вместо этого получил ещё одну головную боль, да посерьёзней первой!

Конечно, я старался как-то объяснить Панси, что я не могу уйти от жены. Но мои объяснения её не убеждали ни капли. Нам было с ней хорошо, но мы были слишком разные. Не так, как с Гермионой, по-другому, но тоже разные. Не мог я ей растолковать, что нас связывало с Гермионой. А Гарри? Как бы я смог объяснить, что я не могу допустить, чтобы он обо мне плохо подумал, брось я нашу общую подругу? Я и так перед ними обоими был виноват. А родные, друзья? Что бы подумали они? Панси этого всего не понимала, для неё всё было намного проще, а всякие такие "высокие" чувства являлись обычной дурью. Она видела ситуацию предельно ясно: мы с ней друг другу даём то, что обоим надо, а Гермиона — это моя собственная глупость, ошибка, которую я сделал по неопытности. И которую всего лишь следовало исправить. Не говоря уж о том, что Панси просто терпеть не могла мою жену. Она поначалу пыталась ещё как-то сдерживаться, чтобы меня не отпугивать и чтобы я не особо возмущался, потому что мне не нравилось, когда она начинала говорить плохие вещи о Гермионе. Но потом, чем дальше, тем больше стала её поддевать, и хуже всего, что она всегда попадала в точку, всегда находила верные определения для её недостатков, так что даже спорить с ней было сложно. Ну, ещё бы, какой у неё был опыт в этом деле!

Я не знаю, сколько бы ещё это всё тянулось, и чем бы кончилось, если бы не обстоятельства. Как-то раз я пришёл к Панси домой, в тот день, когда мы договаривались о встрече, и не застал её дома. Это было странно, потому что она всегда к моему приходу готовилась... Вот тоже момент. Панси всегда старалась выглядеть передо мной идеально. Она хотела, чтобы я её оценил, она хотела нравиться. Гермионе никогда даже в голову такое не приходило. Она считала, что раз я на ней женился, значит ничего больше делать не надо, как будто всё раз и навсегда решено. А заикнись я ей об этом, она бы меня обвинила в том, что моя любовь к ней, видите ли, зависит от того, как она выглядит. И разве, мол, это любовь, если она требует условий?! А на самом деле, ей просто не хотелось тратить время на прихорашивания, потому что она считала подобные вещи неважной ерундой.

Ну вот, я опять отвлёкся. Короче говоря, Панси явилась позже. И вид у неё был такой, что я в первый момент даже испугался. Я её никогда до этого не видел настолько... это даже была не злость, это была ярость! Она ворвалась в квартиру, раскидала туфли, сумочку, и даже уже пока стаскивала мантию, начала орать. Орала как ненормальная. Я сперва не мог понять, о чём она, понял только, что что-то на работе, но ничего конкретного. Она такими словами крыла своё руководство, которые я от последнего вшивого егеря не слышал. Честное слово, не мог даже вообразить, что девушки могут так ругаться. Когда я попытался её успокоить, она набросилась на меня. Тут уже всплыло имя моей жены. Даже нет, не имя. Иначе чем "твоя мымра" она Гермиону в этот раз не называла. Зато я, наконец, понял, в чём дело.

Гермиону назначили заместителем начальника департамента. На то самое место, которое Панси считала уже почти своим. И виноваты в этом, конечно, оказались "ублюдки гриффиндорцы". Она решила, что её обошли исключительно потому, что "эта мымра" была из победившего лагеря. Хотелось ей сказать, что, вместо того, чтобы обвинять, должна благодарна быть, что таких как она, поддерживавших Волдеморта, вообще терпят в Министерстве, но мне моя голова пока ещё дорога.

И, раз уж зашла речь о Гермионе, разговор немедленно перекинулся на отношения.

— Так ты собираешься что-то со всем этим делать или нет?! — заорала она. — Вообще хоть что-то собираешься делать или так и будешь сидеть жопой между двух стульев?!

Ответить мне было нечего. Всё, о чём я думал — попытаться как-то успокоить приступ её гнева, потому что в таком состоянии разговаривать бессмысленно. Но шансов у меня почти не было. Она вот так встала напротив меня — маленькая, растрёпанная, как карга, с раздутыми ноздрями, глаза едва ли не искры мечут, руки в бока — "отвечай"!

Я думал, что сейчас последует ультиматум. Боялся этого, но понимал, что всё, больше она уже ждать не будет, сейчас потребует, чтобы я что-то решал. И я просто стоял напротив и ждал. Ждал почти обречённо, потому что сказать, кроме того, что я ей уже и так не раз говорил, мне и вправду было нечего. Я себя в тот момент чувствовал, как будто мне лет шесть, и я перед собственной матерью стою и жду наказания за какую-то свою шалость.

А она отдышалась так тяжело, опустила руки и сказала:

— Я так и думала! Тряпка! Подстилка дешёвая. Не тому яйца достались в вашей парочке.

В этот момент мне снова захотелось её ударить, как тогда в большом зале. И это бы только подтвердило её слова, настолько жалко бы выглядело. Но она продолжила, уже гораздо спокойней, с чуть приподнятой бровью так многообещающе.

— Ладно. Я сама всё сделаю. Глупо было и надеться на такого тюфяка. Ты же полностью от неё зависишь. Ну, ничего... — она подошла вплотную и взяла меня за отвороты, глядя прямо в глаза, — я тебе вправлю мозги.

— О чём ты?

— Не хотела этого делать. Думала, по-хорошему выйдет. Но, после сегодняшнего... Я забыла, что с вами нельзя по-хорошему.

— Панси?

Она медленно отпустила меня.

— Ну, чего застыл? Тащи выпивку. Мне же надо хоть как-то отойти от всего этого.

Знали бы вы, с каким облегчением я понёсся выполнять её указание! Ещё бы, я-то уж ожидал, что настал момент, когда придётся всю жизнь менять, а тут, даже обычного скандала почти не было. А слова её я, конечно, всерьёз не воспринял. Обычный бабский трёп. Отойдёт и остынет, привыкнет, примет всё, как есть.

Я даже неожиданно получил подтверждение моим мыслям. Когда через пару дней заглянул в департамент к Гермионе. Не просто так заглянул, там было небольшое празднество по поводу её нового назначения — ничего особенно, обычные поздравления, никакого застолья. И с удивлением увидел, как моя жена оживлённо о чём-то беседует с... правильно! С моей любовницей. До этого-то они на работе не то чтоб крысились друг на друга, скорее, пытались обходить, ограничиваясь обычными рабочими контактами, всё-таки у них много было общих дел, совсем уж не разговаривать по любому бы не получилось. А тут — милая такая беседа, словно они шесть лет подряд не пытались выцарапать друг другу глаза. И это после той истерики, которую Панси устроила, когда её прокатили с назначением.

Я насторожился. Мало ли о чём могли быть эти разговоры. С другой стороны, признайся Панси, тут уж не слова, а столы бы летали по кабинетам. Я даже представить себе не могу, как бы Гермиона отреагировала, если бы узнала... И не хочу пытаться. Так что я осторожненько подошёл к ним и оказалось, что они даже не о работе беседуют, а о чём-то совершенно постороннем. О каких-то газетных новостях. Ну, ладно. Я подумал, что стоит засунуть удивление поглубже и сделать вид, что я жутко рад жёнушкиному повышению по службе. Хотя мне-то, по идее, чему было радоваться? Я же знал, чем обернётся это её повышение. У неё останется ещё меньше свободного времени. Любой муж на моём месте должен был, скорее, занервничать. Но, при этом, притвориться, что он дико рад.