Ржавчина

Ржавчина.

Странное это чувство — когда привык жить с человеком, а потом вдруг оказываешься один. В пустой квартире. Один-одинёшенек. И понимаешь, что это, в общем-то, теперь надолго. Образуется какая-то пустота вокруг. И потихоньку начинает... не душить, конечно, но... так... поддушивать. Потому что оставаться одному такому, как я — это не очень здорово. Слишком уж много всяких нехороших воспоминаний. Кто бы ни был рядом, но он отвлекает. Какими-то даже самыми обычными звуками, которые издаёт, когда ходит туда-сюда, что-то делает. Отвлекает одним своим присутствием. А так теперь ляжешь, уставишься в потолок, и в тебя как будто со всех сторон начинает заползать... всякое. Голоса. И они говорят, говорят там между собой, и с тобой тоже, и ты сам говоришь, отвечаешь, только как будто не своим голосом, и всё это крутится, крутится без конца, и дел, чтобы отвлечься от этого, практически, и нет. И, главное, ведь есть к кому пойти. Есть же. Есть та, которая быстро отвлечёт и все мысли выбьет из головы быстрее, чем охотник "Пушек" отбивает летящий бладжер. Но стоит только вспомнить, что это всё из-за неё, что это она всему главная причина, так сразу пропадает всякое желание.

Хотя враньё это всё! Главная причина — я. Вот, что страшно. Всего, что произошло. И от этого осознания хуже всего.

Мою жену забрали от меня. Увезли. И неважно даже, какие у нас с ней были отношения. Я бы сам затруднился точно определить, какими они были, особенно в последнее время. Не плохие — нет. Но и хорошими их тоже, наверное, нельзя назвать. Так — ни рыба, ни мясо, не пойми что. И никаких особенных шансов, что это изменится. Хоть в какую-то сторону. И вот теперь она в тюрьме, и мне не вернуть её оттуда. Не потому, что не от меня зависит. Просто не могу, не могу и всё. И какая-то часть глубоко внутри меня говорит, что и не хочу тоже. Мучаюсь от всего этого, особенно, как представлю, каково ей там. Но сижу, и ничего не делаю. Не нашёл даже сил, чтобы настоять на свидании. Хотя мог бы, я ж аврор. Договорился бы с кем надо, меня бы пустили.

Как всё это вышло? Постепенно. Не в том смысле, конечно, что забирали её постепенно, но, как это говорят, обстоятельства. Сама жизнь. Она и привела к тому, чем всё закончилось. А начиналось, не то чтобы уж очень давно, мне, так, и вообще кажется, что это было вчера. Начиналось всё с нашей свадьбы. И ещё с того, наверное, что Гарри уехал сразу после собственной. Будь он здесь, всё сложилось бы по-другому. Лучше, скорее всего. А без него мы остались оба какие-то потерянные. И всё пошло вразнос. Мы поскакали как две лошади в одной упряжке, но в разные стороны.

Не то чтобы у нас совсем не было хороших моментов. Были, конечно. Особенно поначалу. В первые недели, месяцы даже, пока ей ещё не наскучили мои попытки её развеселить. Пока я ещё не исчерпал все собственные идеи по поводу того, как можно развлечься в те, чересчур непродолжительные часы, которые мы проводили вместе. Потом ей стало надоедать. Я оказался для неё слишком прост, слишком... незатейлив... так, кажется, говорят.

Ну да, я — простой парень. Не так-то уж легко такое про себя признавать, но жизнь... она... на многое заставляет открыть глаза. И я признаю. Простой. Мне не слишком много надо. И не слишком много вещей меня интересует. Ха, как будто она этого раньше не знала, скажете вы! До того, как решилась связать со мной жизнь. Но я так не скажу. Потому что не хочу обвинять её. Точнее, ТОЛЬКО её. Потому что она пыталась. Она пыталась изменить меня, сделать... не то чтобы лучше (плохим она меня никогда не считала), но более сложным, что ли. Расширить мой кругозор, по выражению профессора Макгонагалл.

И это тоже было... хорошо. Потому что не сказать, чтобы я особенно тяготился её попытками. Всеми этими походами в театры, музеи... где мы ещё там были... Выставки какие-то. Не важно. Мне, правда, всё это было до лампочки, но нравилось с ней ходить. Не из-за мест, а из-за неё самой. Потому что я больше смотрел на неё, это было похоже на те времена, когда она нас с Гарри по малолетству всё пыталась просвещать. Было, правда, приятно. Можно сказать, я наслаждался, когда на неё смотрел. Она вся как будто преображалась, когда начинала мне втолковывать всякие разные сложные вещи. Ей это явно нравилось, и я ещё тогда подумал, что, может быть, ей стоило пойти в учителя. И, пока я смотрел на неё, я всё больше и больше хотел... быть с нею. Во всех смыслах. Порой едва удерживался, чтобы просто не схватить её в охапку прямо где-нибудь на людях, прижать к себе. Не делал этого, потому что знал, что это плохо кончится.

И вот это моё настроение как раз бы использовать, когда мы возвращались домой, потому что я порою, буквально, на крыльях летел, пускай уставший, но только бы поскорее остаться с ней наедине. И всё бы тогда было просто прекрасно для нас обоих. Но — куда там! Вместо этого она начинала мучить меня вопросами. Понимаете, она принималась расспрашивать меня, о том, что мы сегодня видели, что я понял, что мне понравилось... Как будто я из-за этого туда ходил! Как будто не из-за неё, не с ней, а исключительно ради "расширения собственного кругозора"! Она же думала, глядя на мою довольную рожу, что это так. А я никогда не решался ей признаться. И, естественно, хорошее настроение, как рукой снимало. Начинались придирки, мои огрызания в ответ, а кончалось всё глухим молчанием. "Рон, ты опять всё испортил". А ведь могло бы стать нашим лучшим временем, проведённым вместе.

Потому что в другое время времени на меня у неё практически не было. Она работала, работала, работала, а когда не работала, сама расширяла свой кругозор. Обложившись огромными стопками министерских документов. Изучала право.

Что там изучать, спросила бы лучше меня, как на практике работают все эти дурацкие бумажки, уж кому-кому как не мне виднее, я с этим чуть не каждый день сталкиваюсь. Но она же... как это называется... идеалистка, она всегда верила, что всё можно поменять к лучшему, нужно только чуть сильнее постараться. Вот она и старалась.

В выходные, если она не сидела дома за документами, и не таскала меня по разным культурным местам, мы проводили, в основном, молча. Это не было какое-то там напряженное молчание, никто ни на кого не злился. Просто. Вдруг с какого-то момента все темы для разговоров куда-то растворились. Оставались обсуждения новостей, но много ли новостей накапливается за неделю? И ещё воспоминания, само собой. Порой мне казалось, что только они нас и связывают. Ну, и Гарри ещё, конечно.

Гарри она писала огромные письма. Каждую неделю писала, хотя он ей отвечал далеко не так часто. Я как-то пару раз взглянул на его ответы... Ну, что сказать, он пытался. Пытался показать, что ему правда интересна такая подробная переписка. Но его ответы всегда были едва ли не вполовину короче того, что писала она. Я-то сам от себя всегда приписывал несколько строчек к её простыням, и всё.

А зачем?! Ну вот зачем, скажите, катать такое человеку, который уехал на "медовый месяц" на острова? Как у него там вообще хватало времени, чтобы хоть что-то отвечать?! Учитывая темперамент моей сестрёнки.

А ведь как я уговаривал Гермиону, чтобы мы поехали тоже. Не с ними, конечно, ещё не хватало! Сами. Пускай не на острова, может быть, в Египет, говорят, там прекрасные гостиницы. И теплое море. Да мало ли ещё прекрасных мест? Хоть в Болгарию! Но разве её можно было уговорить? Нет, куда там!

"Гарри может себе позволить, а мы — нет!"

Почему, почему, почему?! Пускай, Гарри — это Гарри, но мы-то тогда кто?! Мы разве не заслужили? По её мнению — нет, мы не могли себе этого позволить. Гарри, видите ли, нуждается в отдыхе! А мы? "Гарри уже никому ничего не должен доказывать". А мы, что, должны?! Почему?! "Гарри позволяют средства". Ну, ладно, о'кей...

И потом, потом тоже. Когда Гарри отправился в Америку, понесла его нелёгкая туда. На стажировку, или как там это ещё называется! Тоже письма, сплошные письма. Вот с ним она всегда находила, о чём говорить! Хоть он сам не больно-то от меня в этом смысле отличался. В каких-то вещах Гарри был даже ещё проще, чем я. Но у них двоих всегда было больше общего, чем у нас с ней. Он пришёл из маггловского мира, как и она. Наверное, поэтому.

И всё равно наш с ней брак нельзя было назвать несчастливым. Даже неудачным, наверное, нельзя было назвать. И похуже видали. Ничего такого ужасного. А появись у нас дети, всё совсем повернулось бы хорошо, я уверен. Но вместо этого появилась Панси!

Она, в общем-то, никуда и не исчезала... хотя... Нет, исчезала она. Сразу после битвы куда-то пропала. Появилась где-то через полгода только, я тогда же узнал, что её родители куда-то из страны увозили. Боялись, что тут станет небезопасно для таких, как она. Может, и не напрасно они боялись. Я же хорошо помню свои собственные чувства в тот момент, когда она в большом зале закричала: "Хватайте Гарри!" Или как-то так. Мне захотелось её ударить. Не просто, двинуть как следует. В лицо, в её курносый нос, в её наглые губы, которые посмели такое произнести. Чтобы потекла кровь! И ведь понимал, что девушек бить нельзя. Но тогда жуть как захотелось.

Тогда... в смысле, в школе вообще, в те времена, до окончательной битвы, было всё по-другому. Тогда мне бы в голову не пришло смотреть на кого-то из слизеринцев иначе, чем на урода и гадёныша. Но после этой самой битвы всё как будто изменилось. Или, может быть, дело даже не в битве. Дело в том, что школа закончилась, а вместе с нею закончилось и это деление на "дома". Нет, конечно, старые обиды никуда не исчезли, а теперь к ним прибавились ещё и новые, но отчего-то вдруг стало понятно, что дело не в факультете совсем. Вовсе не в нём. В том, что каждый сам для себя всё решает. Пускай все мои друзья по-прежнему оставались гриффы, но на Панси я в тот момент смотрел просто как на девушку. Постороннюю девушку, которую как будто увидел в первый раз в жизни. Даже нет, не девушку, скорее, молодую женщину. Не было больше всех этих "мопсов" и тому подобной чепухи. Мне с ней больше нечего было делить!

Какой "тот момент"? Тот самый, когда я зашёл за женой в департамент, где она работала, и обнаружил там новую сотрудницу. И ею оказалась Панси Паркинсон. По прежнему Паркинсон, не замужем. Не то что...

Ах, да, я же забыл упомянуть об одной малости. О сущей такой ерунде. Моя жена... она... она оставила свою фамилию. Да, вот так просто взяла и осталась Гермионой Грейнджер при живом-то муже. Знаете, когда она мне сообщила, что не собирается менять фамилию, я... честное слово, мне захотелось просто бросить всё и сбежать. Но я стерпел. Как терпел многое от неё. Стерпел ещё и потому, что прекрасно знал причину. Конечно, первое, что пришло бы в голову в подобном случае такому парню, как я — начать кричать, что она не уважает нашу семью. Что она нас всех опозорит, всех Уизли. Что она брезгует нашей замечательной фамилией. Но именно потому, что мне очень хотелось начать это кричать, я и не стал этого делать. Потому что чушь это была бы полная! Возможно, я даже заставил бы её начать извиняться, да почти наверняка заставил бы. Но от своей мысли она всё равно не отказалась бы, а её мотивы мне и так были известны.

Она не хотела становиться чистокровной! Даже по фамилии. Она хотела продолжать всем демонстрировать, что она магглорождённая, что она всего добивается сама, она хотела снова и снова бросать это в лицо другим, всем, кто её знал. Дело было не в нашей семье, конечно. Она поступила бы так с любой семьей, с любой фамилией. За одним исключением, пожалуй, но тут уж я могу только догадываться.

Так я начинал о Панси. Я помню, что испытал мимолётное чувство, похожее даже на радость, когда узнал её. Просто как от знакомого лица, которое видишь спустя некоторое время отсутствия. Знаете, даже старые враги со временем становятся какими-то... родными, что ли. Да и какие мы с ней, в общем-то, были враги?! Так...

На ней была приталенная мантия, которая удивительно здорово подчёркивала её фигуру. Приятные такие изгибы, какие-то почти упругие даже на вид. Удивительное дело, вот на Гермионе мантии всегда висели как... на вешалке, хотя они с Панси почти одного роста. Никуда не денешься, но это так. В платьях, в маггловской одежде она смотрелась прекрасно. Как та самая её любимая выдра... даже нет! Как ящерка — вся такая гибкая, подвижная, изящная. А вот с мантиями она не дружила. На Панси же мантии сидели так, словно она с рождения тренировалась их носить. Меня как-то раз уколола мыслишка, что, может быть, есть что-то во всех этих разговорах о чистоте крови. Хотя бы просто в такой ерунде, как ношение мантий. Да нет, конечно, не в этом дело. Панси просто когда-то в нужный момент научили их правильно подбирать.

Вот и сейчас она была в строгом чёрном наряде, но ей это чертовски шло. К её волосам, цвета воронова крыла, к её прическе со странным названием... каре, кажется, к её большим темно-зеленым глазам с густо накрашенными ресницами, ярко-алым губам. Я ей чуть улыбнулся, просто машинально, ну, увидел знакомую, и что? А она сразу вскинула подбородок и окинула меня этаким надменным взглядом, мол, "ты кто такой вообще"? Но, конечно, она меня узнала, выпендривалась просто, в своей обычной манере.

Я ждал, пока жена соберётся, а она всё посматривала на нас со стороны, и, знаете, ядовито так едва-едва улыбалась. Особенно после того, как Гермиона принялась, по своему обыкновению, за свои привычные наставления. Честно сказать, я тогда даже не разозлился, устал просто уже до чёртиков от этих постоянных нотаций и только бросал в сторону Панси уставшие взгляды: "Хрен с тобой, смейся, смейся".

Н-да, просто беда была с этими нотациями! Мало я их в школе, что ли, от Гермионы наслушался? Там-то хоть какой-то прок от них был. А тут — взрослому уже практически мужику, аврору, и вечно наставления эти проклятые! Захочется мне их послушать, я к матери схожу. Ладно...

Мне тогда в первый раз в жизни стало стыдно из-за всего этого. И, главное, перед кем?! Перед какой-то там Панси! Я как будто первый раз со стороны увидел, как это выглядит. Потому, наверное, что она не постеснялась мне в открытую показать свою насмешку. Другие-то побаивались, видимо. Особенно Гермиону. Её сам начальник департамента побаивался, как говорили. И немудрено. С её-то характером. Да, к тому же, после войны про нас троих такие истории понасочиняли — сам не знаешь, смеяться или плакать! Поневоле люди с опаской относились.

И я вдруг вспылил. Ляпнул что-то...

Нет. Это в другой раз было. Через день, кажется. В первый-то раз я стерпел. А вот через день... Мы, по-моему, на обеде тогда сидели, в кафе. И Панси, как нарочно, снова оказалась недалеко от нас. Впрочем, почему "как"? Ладно, не буду забегать вперёд.

Я чего-то ляпнул. Громко, чуть не на весь зал. Что-то вроде "да, достало уже" или в этом духе, может, даже ещё хуже. И на лице Гермионы такое удивление нарисовалось. Не гнев, не обида, но именно удивление. Как будто какая-то тварь бессловесная вдруг решила подать голос. Это мне тогда так показалось. Ерунда, конечно! Она ни к кому так не относилась, а уж ко мне, тем более, но тогда я так подумал. А через минуту пришлось, само собой, извиняться. Мало того, пришлось бежать её догонять. На глазах у всех. Ну, потому что Гермиона — это Гермиона. Она меня сожрала просто прямо там на месте, вместо обеда. Она даже не кричала, хотя кричать она умеет ого-го как, она прошипела, именно прошипела мне одну-единственную фразу. И этого мне хватило, чтобы начать извиняться. И Панси, конечно, смотрела и наслаждалась.