Толик уже шёл вдоль рядов, пристально глядя на публику. Кое-кто в задних рядах начал расстёгивать портфели и что-то быстро туда убирать. Толик углядел, однако, у одной невзрачной тётки маленький кассетник, и отобрал его, со словами "после лекции вернём". Тётка вскинулась, но промолчала. Зато окружающие зашумели, волнуясь от тёткиной несознательности.

К этому моменту я уже занял место на сцене, и успел прокашляться, привлекая внимание аудитории. Весь мандраж куда-то ушёл, уступив место тоскливому пониманию того, что я здесь, собственно, делаю.

В племенном животноводстве существует такой приём. Перед тем, как пустить кобылу под племенного производителя, её дают обнюхать малоценному жеребцу-"пробнику". Бедняга нужен затем, чтобы своими заигрываниями распалить кобылку до потребной кондиции, — после чего его оттаскивают, а вместо него пускают элитного зверя, которому остаётся "только залезть". Та же техника используется в шоу-бизнесе: обычно перед выходом эстрадной звезды выступает какая-нибудь малораскрученная группа для разогрева. При этом товарищам попроще совсем не обязательно, более того — нежелательно показывать высокий класс. Их дело — завести собравшихся, вогнать в нужное состояние, распалить, раздраконить. Чтобы потом какая-нибудь "пугачёва" или "макаревич" не тратили драгоценного времени и сил на прелюдию и работали уже с возбуждённой аудиторией.

В данном случае на разогреве стоял я.

Не помню уже, что я там говорил. К тому моменту водка таки прорвала последнюю плёночку в мозгу и привольно там разлилась. Связность речи, правда, не пострадала — зато содержание расплылось. Кажется, я перескакивал с Платона на тайны друидов, зачем-то приплёл египетские пирамиды, и закончил всё на полуслове, потому что почувствовал (вот она, мистика!), что маг Олежек уже бьёт копытом.

Но со своей задачей я справился. Публика дошла до кондиции: все были достаточно заинтересованы и хотели большего.

Наконец, я сошёл со сцены и уступил место магу.

Второе явление Олежека превосходило первое. Казалось, что и мантия на нём чернее, и золотая блямба светит ярче, и морда лица одухотворительнее. Он явно собирался поиметь всех первым же словом.

И у него, наверное, это получилось бы очень лихо. Он даже открыл рот... но тут, как чёртик из табакерки, со своего углового стульчика поднялась давешняя бабуся в чёрном платке.

— У меня вопрос вот к предыдущему молодому человеку, — проскрипела она, тыча в меня пальцем (я в этот момент трусцой пересекал зал). — Вы пока подождите, я вопрос задам...

После чего она преспокойно повернулась к нам задом, и, сгорбившись, стала копаться у себя в какой-то старушечьей кошёлочке, бормоча под нос что-то вроде "ну где же она" и "старая я дура".

Наконец, бабка выпростала откуда-то огромную редьку, и торжественно помахала ей в воздухе.

Мы онемели.

— Вот, — торжественно провозгласила бабка, — редька!

— Вижу, — ответил я. Прозвучало это глупо. Кто-то хихикнул.

— Вот по редьке у меня вопрос, — вежливо начала бабка. Я, однако, сообразил, что сейчас нам всем будет беда от этой бабуси с её непонятным овощем, и с отчаянностью провозгласил:

— Вопросы по лекции будете задавать на следующей лекции! Сейчас начнётся выступление, — я так и ляпнул "выступление", — мага! Его нельзя прерывать во время лекции, — поправился я, быстро заменив "выступление" на "лекцию", по наитию понизив голос, и случайно поймал нужную интонацию: все затихли.

За это время Олежек успел собраться с духом.

— Вопросы можно задавать мне, — царственно бросил он бабке, с таким выражением лица, как будто он — римский патриций, бросающий грязной нищенке пригоршню сестерциев.

Бабка, однако, попалась упорная. — Но только по теме.

— Вот, — ткнула она редькой в сторону блистающего Олежека, — у меня дед был колдун. Он, значит, вынет редьку, глядь, редька белая. А потом чевой-то сделает, глядь, а редька чёрная. Вот так белая, а вот так чёрная. А вы можете...

Я уже понял, что хитрая бабка собирается подвергнуть Олега магическому испытанию, и с ужасом подумал, что вот тут-то "Чёрный Тарот" и накроется медным тазом.

Олежеку эта перспектива не понравилась.

— Деревенская магия, — бросил он небрежно в зал. — О таких вещах всё сказано у Папюса в третьей книге.

— А... вот... как же, — засуетилась бабка, но уже было ясно, что этот раунд она проиграла: чьи-то руки легли ей на плечи, и бабка вынуждена была — с крайне недовольным видом — сесть на место.

— Вот, кстати, — тоном сельского учителя географии, собирающегося рассказывать деревенским детишкам про Бермудские острова, заметил Олежек, — я ждал чего-то подобного... Это вмешательство! — он сурово посмотрел на бабку. — Надеюсь, — обратился он к залу, -вы все понимаете, что нашим занятиям будут мешать разные силы? Причём, — идея явно его вдохновила, паруса распустились, Олежека понесло, — с каждой новой лекцией будет всё сложнее и опаснее сюда приходить. Могут прийти какие-нибудь непонятные люди, пытаться сорвать занятие... Могут начаться какие-нибудь стуки... — тут аудитория ощутимо напряглась: видимо, сочетание слов "непонятные люди" и "стук" вызвало невольные ассоциации со временами не столь отдалёнными, — ...какие-нибудь призраки, огни, голоса... — зал замер, — и иные явления, — закончил он обыденным тоном

— Потолок обвалится, — проклюнулся робкий басок. Кто-то угодливо хихикнул.

— Не, потолок не обвалится, — рассеянно заметил Олежек, — я контролирую ситуацию на физическом плане... Но вы должны понять главное. Вы, все здесь присутствующие, вступаете на Путь. Это Путь Силы и Путь Одиночества. Против вас будет всё. Вообще всё. С вами не будет никого. Вообще никого. Я могу помочь вам сделать первые шаги на этом Пути, но только первые. Дальше каждый пойдёт сам. Один. В полном, абсолютном одиночестве. Одиночество Мага — пока что вы даже не можете себе представить, что это такое...

В зале волнами пошло какое-то сладкое шевеление: пипл хавал аж до треска за ушами.

— Поэтому моя первая речь будет посвящена испытаниям, которые вам предстоят, — сымпровизировал Олежек. — Я хочу, чтобы вы шли по Пути с открытыми глазами.

Открытие глаз продолжалось минут двадцать. Олежек ходил по сцене, делал странные жесты, бросал взоры, и говорил, говорил, говорил.

— Маг стоит один против всего мира. Его одиночество абсолютно. У него нет союзников, ему ничего не принадлежит. Сначала он должен обрести волю. Воля мага абсолютна. Вот я, — в зал полетел горящий взор, — могу сейчас, прямо здесь, отрезать себе руку. Мне будет больно, но я могу это сделать. А вы не можете. Когда сможете — станете магами.

— Я вены резала... — тихо пискнула бледненькая девушка в кофточке цвета крыла моли.

— И что? — убил её взором Олежек. — И что вы этим хотите сказать?

Девушка сделала такое движение тельцем, как будто хотела заползти под стул.

— Истерика — это безволие, — поднял глаза маг. — Истерика — это слабость. Можно убить себя от слабости, чтобы избавиться от мучений, чтобы кому-то что-то доказать... Маг может убить себя... или другого... или всех... просто потому, что Такова Была Его Воля. Понимаете? Вообще без всяких причин! Воля не нуждается в причинности. Воля не нуждается в оправдании! На самом деле Воля вообще ни в чём не нуждается — даже в вас самих! Когда вы это поймёте — по-настоящему поймёте! — вы станете магами.

— Классно гонит! — прошелестел над ухом настенькин голосочек. — Что-то в нём всё-таки есть...

— Пока вы — никто и ничто, — с удовольствием текстовал Олежек. — Я мог бы сейчас дать вам заклинания... я знаю тысячи заклинаний, маг должен знать многие тысячи заклинаний... но для вас всё это пустые слова. Пока вы не научитесь самому простому. Которое и есть самое сложное. Вы должны научиться говорить себе "Моя Воля". И другим — "Моя Воля". Вот скажите, сейчас! — надрывно закричал Олежек, форсируя голос, — скажите, громко, не таясь: М-О-Я В-О-Л-Я! Ну что? Не можете? Давайте!

Из зала послышалось какое-то робкое гундение: тёмный рождественский народ, понятное дело, засмущался.

— Вот! Не можете, — с удовлетворением констатировал Олежек. — Поэтому вы — рабы, и всю жизнь будете рабами!

Публика притихла, осознавая своё ничтожество.

— Рабство нельзя победить. Рабство нельзя изжить, — трубил Олежек, — с ним вообще ничего нельзя сделать. Как учил Будда, о рабстве можно только... — он сделал паузу, — забыть. Да, забыть! Потому что ваше рабство — это только идея в вашем сознании. Вы принимаете эту идею за реальность, и...

Искатели высшей мудрости, все эти годы принимавшие за реальность вечноунылый Рождественск, перестройку, гласность, инфляцию и бескормицу, приуныли. Магу это не понравилось.

— Сейчас будем разучивать простейшие магические формулы. Сначала — то, что я говорил. Вы все должны громко и отчётливо сказать: "Моя воля мага!"

Публика безмолвствовала.

— Так! Или вы говорите "Моя воля мага", или я ухожу и распускаю школу. Прямо сейчас. Мне не нужны ученики, которые не могут сделать простейших вещей. Считаю до трёх...

Я понял, что надо как-то спасать положение.

— Мо-я во-ля ма-га! — громко и отчётливо выдал я.

Олежек тут же повысил голос, подхватив:

— Мо-я! Во-ля! Ма-га!

— М... мая... воля... — проблеяла давешняя девушка (которая резала вены).

— Вот! Вот так рождается маг! Вы сейчас рождаетесь заново! Вы все сейчас рождаетесь заново!!! — Олежек птицей слетел со сцены (во время прыжка мантия красиво колыхнулась в воздухе) и подошёл к самым рядам, не спуская глаз с девицы.

— Встаньте и скажите им всем! — маг картинно повёл рукой.

На слова "им всем" девушка среагировала: встала, обвела взглядом зал, после чего звонким пионерским голоском пропетюкала:

— Моя! Воля! Мага!

Кто-то зааплодировал, но на него зашикали.

— Теперь вы! — Олежек ткнул пальцем куда-то наугад в зал.

— Я? — робко спросил простоватый на вид мужичонка из зала.

— Да, да, вы! — подпрыгнул Олежек. — Вы! Скажите!

— А чего сказать-то? — мужик был явно тормознутый и неврубной. Добросердечные соседи начали ему подсказывать: "скажи: моя... воля... мага", "воля... мага", "давай про волю мага". От Олежека это шевеление не укрылось.

— Вот вы, кто там говорит? Не надо шёпотом! Вслух! Вслух!!!

— Моя! Воля! Мага! — внезапно выкрикнул кто-то с соседнего ряда.

Тут зал прорвало. Через несколько минут все дружно скандировали эту фразочку. Хор креп, эхо отдавалось от церковных сводов. Олежек молча слушал эту глоссолалию: она ласкала ему уши.

— Миша, тебя Толя зовёт, — комариком прозвенела над ухом Настя.

С крайним неудовольствием я покинул место действия.

Толик сидел в кабинетике за сценой и занимался деловой частью. Перед ним лежала разграфлённая ведомость, куда он озабоченно тыкал карандашиком.

— Ты глянь, — озабоченно сказал он, — половина пришла не заплативши.

— А что говорят? — озаботился я, памятуя, что мой заработок будет выплачиваться с этих денег.

— Что на следующее занятие принесут, — скептически отозвался Толик. — Вот не знаю, придут ли. Ты прости, но ты там как-то не очень...

Я скривился.

— Не, всё нормально было, — Толик рассеянно постучал по столу раскрытой ладонью, — но как-то уж очень заумно... Что-то про Атлантиду ты, кажись, не то завернул... И про Египет непонятно. И вообще, тут народ простой, ему этого не надо. Ты бы попроще...

— Всё нормально, — сказал я с неожиданной для самого себя твёрдостью в голосе. — Придут и деньги принесут. Всё нормально идёт. Олежек знает, что делает.

Я и в самом деле чувствовал пузом, что всё будет нормально, и что на следующем занятии народу, пожалуй, даже прибавится.

Из зала доносились какие-то завывания и уханья. Похоже, маг разбушевался не на шутку.

Толик одобрительно хмыкнул.

— Ну, раз так считаешь... — и снова уткнулся в свои таблицы.

Минут через двадцать появился Олежек. К тому времени я уже успел отойти от водки, и даже был не прочь повторить.

— Всё нормалёк, — с порога сообщил маг. — Я им там под конец пару заклинаний дал, по Папюсу. Счастливы поголовно все. Едем.

На сей раз, однако, случился неприятный облом: машина не заводилась. Толя с надеждой смотрел на Олежека, ожидая от него чуда. Тот отговорился тем, что не может ничего сделать, потому что не способен прозревать внутренности машины сквозь холодный металл. Тем не менее, через какое-то время тачка таки зачуфыкала, и мы покатили обратно на базу.

По дороге Олежек вслух размышлял, стоит ли ему заняться поплотнее девушкой с резаными венами (он, оказывается, уже успел выяснить, что её зовут Оля), или всё-таки нет.

— В ней есть что-то... — бормотал он, старательно изображая безразличие, — но, с другой стороны... Вообще-то я всех учениц провожу через Тантру... Но пока я не чувствую себя вправе... Но без Тантры я не могу ей дать всего...

— Олег, ты как-нибудь сам реши, будешь ты с этой девчонкой спать или нет, — не выдержал Паша, не одобряющий разврата. — Только я не понимаю, нахрен она тебе сдалась. Ни кожи, ни рожи.

— Да что ты понимаешь, — обозлился Олежек, воспринявший пашины слова как обидную критику своих вкусов по женской части, — это же не мне надо, это же ей надо...

Дальнейшую часть дороги Олежек рассказывал о женщинах, которые к нему "так и липнут", чуя магическую энергию.

— Мне тут недавно одна кроссовки подарила, — решил он под конец убить нас всех на месте. — За хорошо сделанную Тантру, — добавил он, решив, что туповатые москвичи могут и не понять, за что такому парню женщина может отвалить в подарок дефицитную обувку.

Настя фыркнула. Паша насупился. Я промолчал.

Вечером того же дня (когда, как обычно, Настя нырнула в ванную, а Паша засел в тубзике) Олежек мрачно посмотрел на меня, и спросил:

— Ну вот ты скажи: чего этой Насте не нра?..

— Не действует воля мага? — съехидничал я. Мне не очень нравились его подходцы к мужней жене.

— Для того, чтобы воля мага действовала, надо, чтобы в неё верили, — вздохнул Олежек, и потянулся за початой четвертью.

— Да, это главная проблема, — вздохнул и я, доставая стаканы.

История четвёртая. БЛАГОРАЗУМНЫЙ ОТЕЦ ВИТАЛИЙ

C язычниками надо говорить как с язычниками.

Э.Д. Роуз, "Благая Весть для современного мира"

Через пару дней я, можно сказать, втянулся в процесс.

Всё шло по схеме. Сначала выпускали меня, и я вещал о чём-нибудь интересном. На второй лекции я рассказал о магии друидов (о которой сам имел крайне смутные представления — так что пришлось импровизировать), на третьей, наконец, добрался до Древней Греции, на четвёртой Олежек попросил меня "забацать что-нибудь восточное", и мы уехали аж в Китай... Потом выступал сам Олежек и давал жару.

Выступления Олежека, надо признать, были в своём роде хороши, даже великолепны. Слушателей мяло, плющило и колбасило не по-детски. При этом ему удивительным образом удавалось создать у публики ощущение, что ей сообщают какие-то великие истины, хотя фактически он умудрялся не сказать ничего. Все его речи сводились к бесконечному варьированию всё той же универсальной темы о "воле мага". Иногда он, впрочем, вспоминал, что должен же чему-то учить, и зачитывал особо интересные места из Папюса. Но потом он заметил, что в такие моменты народ начинает скучать, а потому вернулся к проверенной тактике ужимок, прыжков, и речей про абсолютное одиночество, отчаяние и волю.