Очерки отечественной эзотерики

Астрологией я занимался в Биканере, и тем же я занимался в Богемии.

Хорхе Луис Борхес, "Бессмертный"

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ОТ 2003 ГОДА

Сглаз, проклятье родовое, порча любовная, венец безбрачия, вековуха, нескладуха. вампиризм энергетический, финансы, свекровь.

Объявление в газете "Из рук в руки"

Всё, о чём пойдёт речь ниже, происходило в узкий промежуток времени — начиная примерно с восемьдесят восьмого (никак не могу привыкнуть к тому, что теперь нужно обязательно добавлять "тысяча девятьсот") и кончая приблизительно девяноста вторым. К тому времени я уже совсем отошёл от дел. О дальнейшем пусть рассказывают другие несторы и бояны.

Что касается темы моих рассказок, то я бы обозначил назвал её как "российская эзотерика". Во всяком случае, соответствующая публика в те времена предпочитала использовать именно это слово. С ним обычно и выходили на рынок эзотерических услуг — сложившийся, кстати сказать, едва ли не раньше всех прочих "рыночных ниш" (за исключением, может быть, чебурекопечения и проституции).

Под "эзотерикой" в те путаные годы понималось месиво из самых разнообразных занятий, начиная с религии и философии идеалистического свойства, и — через астрологию хиромантию и гадание по арканам Таро, — до сыроядения и наведения порчи.

Вообще-то, "эзотерика" существовала в Советском Союзе всегда. В старых библиотеках сохранялись (и тщательно реставрировались) сочинения "йога Рамачараки" и "мага Папюса", а также брошюрки о правильном дыхании и развитии магнетической силы взгляда. Советские инженеры переписывали от руки (а впоследствии — распечатывали на АЦПУ) сочинения Карлоса Кастанеды. "Уфология" и "экстрасенсорика" были полуофициально признаны, хотя и подвергались время от времени каким-нибудь умеренным гонениям. В подвалах доморощенные "сенсеи" учили карате и славяно-горицкой борьбе. Бабки лили воск и жгли на свечках волосы. Ну и, конечно, на каждом вокзале всякий желающий мог лицезреть цыганский табор — пёстрый, шумный, опасный: живое воплощение эзотерики и неотделимого от неё шарлатанства.

Всё это, однако, существовало в неестественно-стиснутом состоянии. Советская власть, по своей обезьяньей глупости, мешала своим гражданам не только путешествовать за границу или там слушать "радиоголоса" (что было хотя бы понятно), но и заниматься такими невинными делами, как йога, столоверчение, или чтение "Тайной доктрины". Под негласный запрет систематически попадала даже проповедь лечебного голодания и вегетарианства — хотя уж с этого-то соввласти была одна сплошная выгода.

Поэтму, как только задули ветра перемен, стало "можно", тут же из разных концов Руси великой поползли Учителя и Пророки, на кооперативных лотках появились перепечатки Папюса и палочки с благовониями. Позже на прилавках появились толстенные тома Анны Безант и тонюсенькие книжицы "Анги-Йоги". Одно время эзотерический книжный бизнес был сравним по доходности с изданием порнографии.

С появлением же на телеэкране Кашпировского колдовство и экстрасенсорика обфаршмачили и ширнармассы. Миллионы людей "заряжали воду" и передавали друг другу волшебные истории о рассосавшихся бородавках и раковых опухолях. Расцвели пышным цветом некогда гонимое вегетарианство и лечебное голодание, а также сыроядение и уринотерапия. В газетах стали публиковать гороскопы.

Неудивительно, что весьма доходным бизнесом оказалось обучение "эзотерическим наукам": разного рода Оккультные Школы "всея белая, чёрныя и серыя магии" расцвели пышным серобуромалиновым цветом. До скандала с "Аум Синрикё", Марии Дэви Христос в её цвете и "Закона о религиозных объединениях" было ещё далеко, а покамест цвели и пахли сто цветов.

Каким образом я оказался причастен ко всему этому сомнительному великолепию, будет рассказано ниже. Покамест же хочу предупредить: истории подлинные, а вот настоящие имена некоторых участников таковых (равно как и географические реалии) я позволил себе подкорректировать. Мало ли как сейчас эти люди относятся к тому, чем занимались в молодости. Мне вообще не хочется заниматься какими-то разоблачениями и срыванием покровов. Моя цель — сохранить в памяти потомков то нелепое и забавное время, и немного развлечь людей любознательных.

История первая. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ МАГ

Они стали странствовать вместе, обманывая и занимаясь предсказаниями, причем стригли "толстокожих людей" (так исстари на языке магов называется толпа).

Лукиан Самосатский, "Александр или Лжепророк"

— Он совершенно нормальный парень, — расхаживая по комнате, рассуждал Паша, — ну с придурью, конечно... ну они там все с придурью. Чего ты хочешь — провинция.

— Та-акой симпомпо-ончик! — томно потянулась его супруга Настя, лёжа на диванчике и кушая творожок с дачной малиной.

На дворе стояла страшная, как страшный сон, зима девяноста первого года. К тому времени я был слегка образован, относительно молод и очень беден. Я всё ещё числился в своём несчастном НИИ, и даже получал какую-то зряплату. Работы — надёжной советской работы с гарантированной зарплатой — не было и не предвиделось. Наш начальник, пожилой усатый спец из последнего поколения советских спецов, мучительно осваивал азы "коммерции", ездил по разным богом забытым местам, и пытался получить "заказ". Заказов не было. Страна, ещё вчера успешно делавшая ракеты, теперь мучительно осваивала навыки типа "катать круглое, кидать плоское". Ну то есть заниматься "товарно-денежными отношениями", причём при тотальной нехватке денег. В целом всё это напоминало плавание в бассейне без воды.

В магазинах продавали лавровый лист, уксус, а кое-где и полки. Мясо выдавали только по каналам "гуманитарной помощи". Гумпомощь (из неразворованного остатка) полагалась евреям, инвалидам и беременным женщинам. У евреев были свои сложные гуманитарно-вспомоществовательные игры: в одном милом семействе мне с гордостью показывали пакет муки с надписью "US Army". Инвалидно-беременные "из простых" отоваривались в унылых магазинах, пропахших лавровым листом и безнадёжностью. Пиленые ярко-красные куски испанской говядины можно было получить, отстояв в страшной очереди, состоявшей из скрюченных стариков с орденами на груди, жукастых злых молодух с некстати поднявшимися пузами, и их мужей, на лицах которых была написана усталая ненависть ко всему на свете. Я и сам стоял в таких очередях: мы с женой как раз решили обзавестись потомством.

Остальные крутились как могли. Владельцы дачных участков спешно расширяли посадки — лучок, картошечка, все дела. Другие делали запасы — ну там, сахар, консервы, крупа. В доме моей тёщи, на чердаке, лежал, запаянный в полиэтилен двухмиллиметровой толщины, мешок кофейных зёрен: менять на хлеб в случае продолжительной голодовки.

Все эти способы выживания, однако, как-то мало привлекали. Хотелось жить, кушать, и покупать интересные книжки. Тогда я думал, что этого достаточно для счастья. Да я и сейчас так думаю — разве что приплюсовывая к этому короткому списку ряд новообразовавшихся вредных привычек.

Паша и Настя тоже не благоденствовали, но их перспективы были позаманчивее моих.

Паша, по образованию физик-теоретик, всерьёз интересующийся эзотерикой ещё с советских времён, имел неплохие связи в среде так называемых "экстрасенсов". Он даже отметился среди самой продвинутой части этой публики, работавшей над чем-то невыразимо секретным и военным. Соответственно, людей из этой тусы он знал лично и довольно близко. Он периодически пытался замутить с ними что-нибудь интересное и при этом денежное, но не особенно преуспевал. Основной причиной тому было, как это часто случается с настоящими энтузиастами, пренебрежение организационно-интриганской стороной жизни. Обычно всё происходило так: взрослые дяди спихивали на Пашу всю "смысловую работу", а сами садились делить пирог, от которого самому Паше доставалась только горелая корка. Тем не менее, он вполне официально работал в какой-то "экстрасенсорной" конторе и даже получал там зарплату — правда, микроскопическую.

Настя же (как нетрудно догадаться) была художницей и поэтессой, плотно сидящей на Толкиене, Кастанеде и особенно Агни-Йоге. К тому времени у неё за спиной было несколько выставок и пара творческих вечеров — правда, не в самых престижных местах. Возможно, она даже получила бы свои пятнадцать минут славы и капельку денег. Помешала брезгливость: количество уродов, которым надо было дать себя попользовать заради вхождения в "круги", показалось ей чрезмерным, как и количество девочек-припевочек, косяками идущих "путём всея земли". Однако определённые знакомства она таки завела и кому-то была известна. Кроме того, Настин папа, Николай Игоревич, давно и успешно вращался в среде "народных целителей" (ещё один полусоветский эвфемизм для обозначения всё того же самого), и к тому моменту морально созрел для того, чтобы начать собственную практику этого самого "целительства". Предвосхищая события, скажу — впоследствии он стал довольно известным специалистом по диагностике кармы, благо сие не требовало немедленной демонстрации целительских возможностей. Надо сказать, что к Николаю Игоревичу, как ни к кому другому, подходило известное изречение "врачу — исцелись сам", ибо был он человеком хронически больным: печень, почки, желудок, и прочий нежный ливер в его теле доставляли ему жестокие страдания. Позже я убедился, что у большинства "народных целителей" те же проблемы.

В описываемую пору относительное благополучие Пашиного семейства подпитывалось из довольно-таки странных (и отчасти стрёмных) источников. Обычная доходная смета выглядела примерно так. Сколько-то рублей приносила папина пенсия. Какие-то копейки Паша приносил от своих научных занятий: в унылых советских закрытых учреждениях, с вооружённой вохрой на входе, и длинными, тускло освещёнными, коридорами, с рядами закрытых дверей без табличек, ещё выдавали какие-то последние, неизвестно откуда берущиеся, денежки. К тому приплюсовывалась уже упомянутая мной микроскопическая зарплатка у экстрасенсов. Настя сумела продать одну свою картину. Конечно, "сумела продать" — громко сказано. Скорее уж, какие-то папины знакомые сжалились и дали ей немножко денег, а взамен унесли из дома ужас-ужас под названием "Фиолетовая Энергия". Тридцать долларов подарили жившие в их квартире американцы-кастанедовцы, по какой-то оккультной причине оказавшиеся в России. Это были немалые деньги: по тем временам — месяц жизни. Плюс к тому же дары природы: мамина дача, с которой ипоступали творожок и малина. В общем, расклад был получше моего, но не ахти как здоровски. Поэтому семейство всё время искало новые источники средств — и иногда находило.

— А откуда он? — на всякий случай спросил я.

— Олежек-то? Он из Рождественска, — любезно объяснила Настя, помахав для убедительности длинными ресницами. — Говорит, что он потомственный маг. Его род основан в девятом веке, представляешь? — Она тонко улыбнулась: ей уже довелось на своём девичьем веку повидать всяких разных аристократов духа, в том числе таких, которые, не обинуясь, возводили свою магическую линию прямиком к фараонам или к этрусским жрецам.

— А имя его магического первопредка — Белорг, — томно зажмурившись, она подхватила малинку-ягодку кончиком ложечки и скушала её, облизнувшись, как кошечка. — У него от предка сохранились волшебные книги. Девятого века. Старые, огромные. В чёрной коже. Говорит, даже "Книга Чёрного Дракона" есть.

— Это вряд ли, — авторитетно сказал Паша. — "Чёрного Дракона" точно ни у кого нет. — Ты скажи, — Паша с сомнением посмотрел на супругу, — он совсем жулик или что-нибудь всё-таки может?

— Я думаю, может, — решила Настя. — Знаешь, в этих маленьких русских городках... там же все маги и колдуны природные. Бабки там всякие старые... они ещё что-то помнят. Ну, конечно, про девятый век — это чушь. Но какая разница?

— Вообще, он, конечно, мощный природный целитель, — солидно объяснил Паша. — У него личная энергетика сильная. Только невежественный очень. Ну это мы поправим. Короче, едем.

— А мы-то ему зачем? — подал голос и я.

— Ну такой расклад, — насупился Паша. — Он собирается открыть там у себя эзотерическую школу. Некоммерческое предприятие "Тарот Чёрного Пламени". У него уже печать есть. Со свастикой, — добавил он. — И со звездой еврейской... шестиконечной. Ну сам знаешь, она не еврейская на самом-то деле, а олицетворяет взаимопроникновение двух планов...

Я почесал затылок. Могендовид и свастика на официальной печати мне всё ещё казались чем-то не вполне приличным.

— Конечно, плохо, что он чёрный маг, — Паша почесал нос, — хотя все эти деления для профанов. Магия едина, свет и тьма — это две разные стороны Силы.

Про Силу Паша знал всё. Не так давно — кажется, летом девяностого — ему посчастливилось посмотреть "Звёздные Войны", недавно привезённые в Москву. Стоило ему это двухдневного стояния в чудовищнейшей очереди за билетами. Но дело того стоило: с сеанса он вернулся совершенно счастливый, хотя и малость спавший с лица. После этого он окончательно и бесповоротно возненавидел советскую власть, лишившую его этого чуда.

— Он сюда в Москву приехал, чтобы подучиться. И за литературой. Вышел на Николая Игоревича, потом на нас. Он нас приглашает прочитать курс лекций по оккультным наукам. Билеты и кормёжка за его счёт. Жить будем у него. Ну и по десять долларов за лекцию. Поди плохо?

— А что мы там будем начитывать? — наивно спросил я. Разумеется, какие-то оккультистские книжки я читал (тогда этим только ленивый не увлекался), но не более того.

— Оссподи, Миша, — оторвалась от созерцания пустого блюдечка Настя, — ну что ты прям как маленький? Они же там дикие совсем, в этом Рождественске. Ну, почитаешь им там что-нибудь... Про Платона, например. Можешь?

— Могу, — вздохнул я. Отпираться было глупо: в ту пору я намеревался поступать на философский факультет МГУ, и по такому случаю освоил некоторое количество профессиональной литературы.

— Ну вот. Дашь им, что-ли, курс элевсинских мистерий... Или нет, попроще надо быть. Назовём "Античная эзотерическая традиция". Античная философия вся насквозь мистична, да? Про теургию им расскажи обязательно. Им понравится.

— Я не очень в этом разбираюсь, — промямлил я, уже наполовину убеждённый десятью долларами. Тогда гнусное слово "баксы" ещё не вошло в обиход. "Зелень" была нечастой гостьей в кошельках простых москвичей, и ценилась дорого.

— И ещё, — добавил Паша, — про эзотерическое христианство что-нибудь надо. Они это любят, — с полной уверенностью сказал он про неведомых нам рождественских слушателей. — Михаил, ты можешь что-нибудь про эзотерическое христианство рассказать?

Я когда-то открывал Штайнера, в чём и признался.

— Вот и отлично, — обрадовалась Настя. — Всё, хватит трепаться. Паша, звони Олежеку. Он, небось, у Иры.

Ира была Настиной подружкой, тоже девочкой из оккультистских кругов. Она увлекалась тантрческой магией (по-русски это называется "слаба на передок"), и охотно приютила мага из Рождественска, соблазнённая рассказами о его тантрических достоинствах. Так что, скорее всего, искать мага надо было у неё.

Ира оказалась на месте, и сообщила (разумеется, после продолжительного щебетания с Настей), что маг Олежек полчаса назад ушёл закупаться профессиональной литературой, но, как только он придёт, она ему сообщит. Дальше снова пошёл щебет и шелест — так что, когда Настя, наконец, оторвалась от трубки, я уже собрался уходить.

— Да погоди, Миш, посиди, он вечером придёт, — бросила мне Настя. — Паша, представляешь, она говорит, он её сначала... — дальше следовал монолог, не представляющий никакого оккультного интереса, но по-своему любопытный. Дослушав до конца, я почувствовал невольное уважение к магу: если он действительно так крут то, наверное, и "Книга Чёрного Дракона" ему не очень-то надобна для простого житейского счастья.

Маг объявился часов в десять, когда я уже совсем-совсем засобирался домой, к беременной супруге и домочадцам.

Оказался он молодым, довольно-таки симпатичным парнем типа "кровь с молоком". Его приятное, не лишённое следов умственной работы, лицо обрамляли развесистые чёрные кудри. Никакой чёрной ауры вокруг него было незаметно, и древнего ужаса за ним не ощущалось.

Он вежливо поздоровался, плотоядно взглянув на Настасью (та заметила, но виду не подала), познакомился со мной (немедленно перейдя на "ты"), и, решив, что смысл мероприятия и так ясен, а согласие на наше участие подразумевается само собой, расположился в самом удобном кресле, и начал рассказывать детали.

— Я открываю не просто школу магии, — вещал он, — а крупный эзотерический центр. Маги нашей линии (тут он сладко зажмурился — видимо, эта фраза доставляла ему удовольствие) впервые решили выйти в мир с нашим учением. Ну, в общем, надо, чтобы всё было солидно. Я тут книжки купил кое-какие полезные, — он показал на увесистый пакет, набитый литературой. Сверху лежал Папюс, "Практическая магия". Ниже угадывалось что-то типа "Открытия третьего глаза".

— Но, конечно, не в книжках дело. Мы будем обучать людей использованию магической энергии, — он наградил Настю ещё одним плотоядным взглядом, много выразительнее прежнего. Паша слегка наёжился: ему это всё не очень-то нравилось. Правда, Настина верность была проверенной: вряд ли она, отвергнув липкие объятья издателей и критиков, стала бы бросаться на шею провинциальному красавчику.

— А правда, что у тебя есть магические книги девятого века? — встряла Настя. — Ты в прошлый раз говорил...

— Есть, конечно, — маг Олежек сдвинул кустистые брови, — но вообще-то, ты не очень про это болтай... За этими книгами многие охотятся. В том числе маги, более сильные, чем я, — сообщил он, понизив голос. — Ну ладно, мы тут все свои, вы можете знать. А так вообще молчите про это. Может быть, покажу. Когда на месте будем.

— Тогда зачем тебе Папюс? — осторожно спросил я, косясь на пакет.

— Ну что я, дурной? Буду этим идиотам высшую магию давать? Там каждое заклинание, если правильно всё сделать, может полгорода разнести. Я на свою карму такую ответственность брать не могу, — сказал он тоном высокопоставленного чиновника, которому предложили выступить по телевизору в голом виде. — Хватит с них и Папюса, — решительно закрыл он тему. — И вообще, в магии главное — воля мага. Если Настоящий Маг скажет "колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь", то это сработает как крутейшее заклинание... Всё определяется волей, — заключил он, и по лицу его было видно, что на сей раз он говорит то, во что сам верит безусловно.

И тут же продемонстрировал истинность своего учения, достав из кармана билеты на поезд.

— Завтра едем. Вы свои дела быстро заканчивайте. И с курсами определитесь, что читать будете. Надо чтобы солидно всё было, не фуфло какое-нибудь, — добавил он.

На прощание он подкрепил свою волю мага десятью долларами аванса на нос. Это окончательно решило дело — на следующий день мы уже тряслись вчетвером в промёрзшем поезде до Рождественска.

История вторая. ЗОЛОТОЙ ПАНТАКЛЬ

Это был маленький русский городок — страшный, но не страшнее Челябы.

В. Шерер, "Цвета побежалости"

Вряд ли я хоть кого-нибудь удивлю, сообщив, что дорога была долгой и скучной. В нашей крупномасштабной стране большинство дорог почему-то окольные, кривые и нечеловечески устроенные. Бывает и так, что добраться до вроде бы близкого подмосковного сельца можно в лучшем случае за полдня, с какими-нибудь чудовищными пересадками с электрички на электричку, потом в местный автобус, ходящий исключительно в четверг в восемь ноль пять, а потом ещё ковылять потихонечку километра три до места. Автомобилизация, случившаяся в нулевые, многие проблемы решила, но в описываемое время автомобиль всё ещё был роскошью, а не средством передвижения.

В поезде мы занимались всем тем, чем вообще можно заниматься в поезде, в плацкартном вагоне — то есть жратвой (Паша предусмотрительно захватил из дому классическую варёную курицу) и разговорами. Обсуждали, в частности, программу: что же мы будем, собственно, читать уважаемой рождественской публике.

Мнения разделились. Паша в тот момент создавал собственную философскую систему на основе синтеза буддизма с неоплатонизмом и учением Рерихов, и был не прочь обкатать её на свежей публике. Мне это представлялось плохой идеей. Товар должен соответствовать рекламе, а реклама — как успел сообщить нам Олежек — состояла в том, что мы читаем "курс древней эзотерики". К тому же у меня были большие сомнения в том, что рождественичане поймут хоть слово из пашиных рассуждений. Что греха таить — я сам его философию едва-едва понимал. Более того, у меня были серьёзные сомнения в том, понимает ли её сам Паша.

Меня поддержала Настя, к увлечениям супруга относящаяся скептически. Под нашим общим давлением он вынужден был обещать, что ограничится изложением основных идей Блаватской и Рерихов, а чтобы дать публике что-нибудь практически полезное, добавил сюда астрологию. Я, в свою очередь, взял на себя китайскую эзотерику, Древнюю Грецию, а на практическую часть — гадательные системы. Гадания я, правда, не любил, но технику дела знал.

Что касается Олежека, он слушал наши рассуждения со скукой. Когда мы ему спросили, что собирается читать он сам, рождественский маг посмотрел на нас как брахман на шудр и сказал, что он вообще не собирается "читать" и теоретизировать, а будет "заниматься непосредственно практиками". О подробностях он умолчал.

В конце концов мы доехали.

Рождественск мне, честно говоря, не понравился. Древняя и славная история ему не пошла впрок, а проехалась по нему колесом. Особенно нехороши в этом отношении оказались последние семьдесят лет. Советская власть обошлась с Рождественском скверно: много чего хорошего порушила, а заместо этого понаставила где только возможно какие-то ублюдства. Кроме того, всё время стояла гадская погода — не сильный, но промозглый холод плюс мокрый снег по всей роже.

Впрочем, были и приятности. Я, честно говоря, ожидал, что на вокзале нас никто не встретит, а в способности мага Олежека в быстрое вылавливание попутной тачки я почему-то не верил. И оказался кругом неправ. Не успели мы выйти из вагона, как из прелой снежной мокряди показались двое. Олежек их, видимо, знал — во всяком случае, он молча сунул одному из них тяжёлую сумку, набитую профессиональной литературой. Со вторым он обошёлся поласковее: поздоровался, после чего осведомился, в порядке ли машина.

— Всё в порядке порядке, вчера из ремонта, — прогудел мужик. Был он высоким и габаритным — то, что в народе называется "шкаф". Олежек представил нас друг другу таким образом: "Это Толя. Мой ученик. Это Паша, Миша, и Настя. Из Москвы". Толя поздоровался: Насте отвесил нечто вроде полупоклона, а нам с Пашей осторожно (чтобы не сломать) пожал руки. На толстых пальцах Толика были искусно выколоты синие перстни.

Машина оказалась старенькой "Волгой", и в ней было несколько теплее, чем на улице. Олежек устроился на переднем сиденье, и, к моему огорчению, немедленно закурил. Нам пришлось утрамбовываться сзади. Я оказался в середине, Паша — слева, а Настя с облегчением пристроилась за спиной мага.

У неё были на это свои причины. Всю дорогу маг Олежек откровенно приставал к ней на астральном уровне. То есть рук не распускал, зато домогал влажными взглядами, а также и разговорами на тему того, как он магически крут в плане мужских потенций. Впрочем, иногда он отвлекался от этой волнующей темы, — и, в частности, рассказал нам о своей нелёгкой судьбе.

Оказывается, магом Олежек стал считать себя относительно недавно. До поры до времени он не подозревал о скрывающихся в нём великих силах, называл себя просто Олегом, и рос как трава в поле: с грехом пополам окончил восемь классов, потом пристроился в местный музыкальный техникум (да-да, были такие), где обучался играть на валторне. С валторной у него дело не заладилось, зато открылся голос — небольшой, но приятный баритон. "Я тогда не осознал, что это Голос мага" — скромно откомментировал он этот факт. Впрочем, он довольно быстро сообразил, что это лёгкие деньги. Пришлось, правда, брать уроки — зато деньги довольно легко отбивались на всяких мероприятиях, до которых добрые рождественцы были охочи. Кроме того, он пел в церковном хоре.

Тут-то его и охватил интерес к мистическому: "ну там, в церкви... я короче понял, что что-то такое реально есть". Сначала он, правда, вообразил, что уверовал в Бога, и по такому случаю крестился. Однако, через некоторое время он разочаровался в жизни христианской. Не то чтобы ему открылось какое-нибудь неизвестное доселе зло в ограде храма: все неприглядные стороны церковной жизни он уже знал, и никаких иллюзий по этому поводу не испытывал. Тем не менее, какого-то духовного преображения (пусть даже самого хиленького) он всё-таки, видимо, в глубине души алкал — а с этим делом ничего не выходило. Единоверцы раздражали: приход был, как водится, маленький, и состоял в основном из старых злых бабулек, встречающих любого новенького в штыки. Он, правда, оказался упорен, и какое-то не обращал внимания на шиканья — но потом ему это надоело. "Короче, не почувствовал я там ничего" — откомментировал он свой духовный опыт.

Потом его познакомили с "хорошей православной девушкой". Девушка была страшенькая, и ей отчаянно хотелось замуж, или "просто мужика". Однажда она пришла к нему домой с гитарой, спела песню из кинофильма "Кавказская пленница", немного повздыхала, а потом попросила на ней, "если можно", жениться, предложив в качестве альтернативы "ну или так". Олежек был к тому времени изрядно избалован по женской части, поэтому на "или так" он тоже не согласился. На следующий день он нашёл под половичком двери (как раз собирался вытрясти) иголку, замотанную ниткой и залитую воском: бедняжка пыталась то ли приворожить возлюбленного, то ли отомстить...

Со всякими деревенскими штучками типа "узелок завяжу — воск вылью" в Рождественске всегда было просто. Не то чтобы в это очень верили: история приучила жителей городка ни во что особенно не верить и ни на что специально не надеяться. Однако ж, каждая вторая бабёнка знала, как вынуть след, что делать с фотографией разлучницы, и чего надо наговаривать на больной зуб, чтобы тот болеть перестал. В этой тёмной области были и свои профессионалки. Профессионалов такого рода мужеска пола в городе, кажется, не водилось: колдовство почему-то считалось женским занятием. Возможно, потому, что у мужчин была своя мистическая традиция — пить горькую.

Как бы то ни было, но находка была неприятной. Олежек даже слегка струхнул, однако ничего страшного с ним не случилось. Скорее наоборот: через несколько дней после происшествия ему приснился вещий сон. Некий голос (в котором он почему-то безошибочно распознал голос своего отдалённого предка) сказал ему, что он, Олежек, является наследником великих магов, христианство велел оставить за неполезностью, а за дополнительными разъяснениями велел обратиться к своей бабушке по материнской линии, у которой якобы сохраняется сундучок с магическими артефактами. Бабушка передала ему сундучок, где под грудами тряпья он якобы обнаружил страшную "Книгу Чёрного Дракона"... Так, по словам Олежека, начался его магический путь.

Впрочем, осознать себя магом и оккультистом — это даже не полдела, а так, первая прикидка. Дело начинается, когда в этом надо убедить других. Олежек, будучи не глуп, решил для начала получить какую-нибудь бумажку, свидетельствующую о его оккультных полномочиях. Для этой цели он, собрав сколько-то денег (в основном вытряся их с родителей и друзей) отправился в Москву, где уже вовсю учили "экстрасенсорике и биоэнергетике", а кое-где уже и оккультизму. Он пристроился на некие двухнедельные курсы, интересные тем, что по их завершению там выдавали необычайно красивый диплом на двух языках, свидетельствующий, что имярек является посвящённым такой-то ступени, и к тому же с печатью. Получив таковую и сняв с неё нужное количествонотариально заверенных ксерокопий, он вернулся к себе в Рождественск, где и начал ходить по местному начальству, ища понимания и содействия...

...Меж тем, мы, наконец, тронулись в путь. Машина дребезжала и подпрыгивала на немаленьких ухабах. Магический центр, как на грех, находился довольно далеко от вокзала. Всю дорогу Олежек расспрашивал Толика о делах. Выяснилось, что Толик — не только ученик, но и нечто вроде менеджера-добровольца: разговоры шли о помещении для эзотерической школы, о какой-то предоплате, и прочих экономических материях. Когда мы доехали до места, разговор ещё не кончился, так что Толик отправился с нами прямо в логово мага.

Логово не впечатляло. Обитал Олежек в страшненькой облупленной шестиэтажке, но на первом этаже и в относительно неплохой квартире. Олежек показал нам, где что, после чего удалился с Толиком на кухню. Настя со счастливым писком скрылась в ванной, Паша — в сортире, а я пошёл переодеваться в домашнее.

Во время переезда я слегка опасался, что мне придётся спать головой к какому-нибудь страшному алтарю с черепом и костями. Но в отведённой нам комнате никакой магией и не пахло. Мебели было — две кровати, письменный стол, да несколько стульев. На стене висел японский календарь за 1982 год с узкоглазыми барышнями топлесс. Под ним на столе стояла бумажная православная иконка. При том по всему было видно, что поставили её сюда не из кощунственных соображений, а потому что некуда было приткнуть. Признаться, я удивился такой магической нечуткости к символам.

В этот момент в комнату зашли маг и его ученик. Ученик был чем-то явно недоволен, а маг — рассержен. Не обращая на меня специального внимания, маг стал рыться в ящиках письменного стола. Наконец, он нашёл там искомое, а именно некоторое количество зелёных долларов. Толик деньги взял, после чего полез куда-то за пазуху, откуда извлёк нечто круглое и блестящее.

— Вот, — сказал он, — сделали.

Глаза Олежека загорелись.

— Атас! Теперь я с этой штукой... да всё что угодно! — несколько легкомысленно заявил он, после чего, заметив, наконец, меня, пригласил посмотреть на приобретение.

"Эта штука" оказалась кружком из жёлтого металла размером где-то с пол-ладони. На блестящей поверхности была грубо выцарапана пентаграмма, внутри которой было изображено ещё что-то невнятное. Приглядевшись, я понял, что штукенция золотая.

— Сделали! За..ал, гнида, — заметил Толик непонятно о ком.

— Миша, ты послушай, что мы тут провернули, — радостно защебетал Олежек, убегая из комнаты. Через несколько минут он появился с бутылкой водки в одной руке и шматком сала — в другой. Из недр письменного стола был извлечён кривой нож с жёлтой костяной ручкой (очень даже магического вида, подумал было я, но потом, приглядевшись, понял, что он предназначался для разрезания бумаги) и три разнокалиберные рюмки. Нашлась и газетка. Через небольшое время забулькала водка, в рот само полезло жёсткое, но удивительно вкусное копчёное сало, а я выслушал весьма поучительную историю.

Вводные были таковы. Олежековы хождения по начальству с дипломом поначалу были не очень успешными. Зато молодой эзотерик познакомился с разными людьми, а заодно и узнал много интересного о реальной структуре отношений в родных палестинах. После стремительного издыхания всяких местных производств главными силами в городке остались, во-первых, городские власти с опорой на силовиков и остатки спецуры, а, во-вторых, производители непосредственных жизненных благ. Самыми крутыми производителями были леспромхоз и охотохозяйство. Леспромхоз давал деревяшку, а охотохозяйство — всякую съедобность, причём недешёвую и с руками отрываемую (типа копчёной оленины или кабаньего сала). Нетрудно догадаться, что в обоих конторах делами заправляли люди серьёзные, с большим жизненным опытом (измеряемом годами топтания зоны), и с соответствующим положением в неформальной иерархии.

Толик был из охотохозяйских. Отсидел он, по местным меркам, совсем ничего: какие-то три года. По его собственным словам, ничего особенно мерзкого он не совершил — так, увлекался "боевыми искусствами", ну и однажды опробовал свои навыки на деле. Судя по комплекции Толика, вряд ли ему понадобились какие-то навыки.

Тем не менее, невинный интерес к "каратистике" плавно перешёл в интерес ко всему восточному и непонятному. Тут-то и подвернулся маг Олежек, который пообещал ему устроить "раскрытие чакр", научить "астральному карате" (которое куда круче физического, к тому же за него не сажают), и прочие крутейшие возможности, если только тот пойдёт к нему в ученики. Тот пошёл, и через некоторое время — по его собственным словам — "почувствовал себя совсем по-другому". Выгоду имел и Олежек: в ситуации "кто на нас с Толей" магические дела пошли куда быстрее.

Ситуация с золотой штукенцией была довольно любопытной. Получивший первичное магическое образование Олежек стал потихоньку обзаводиться разного рода магическим инструментарием. У Папюса он прочёл про такую полезную вещь, как пантакли. Это, если кто не знает, такие специальные блямбы, числом семь, на каждой из которых изображены всякие непонятные рисунки. У уважающего себя мага этих фиговин должно быть семь, по числу астрологических планет. Неприятность состоит в том, что они должны делаться не абы как, а из семи металлов, каждый из которых соответствует одной планете. При этом пантакль Сатурна сделать несложно, благо он свинцовый, или с железным Марсом. Трудность возникла с пантаклем Солнца: он должен был быть изготовлен из золота, желательно чистого.

Решение проблемы взял на себя Толя. Он кстати вспомнил, что в Рождественске есть один зубной врач, который ему, Толе, кое-что по жизни должен. Правда, человек он был противный — в том смысле, что долгов по жизни не очень-то признавал. Но если Олежек поколдует...

Олежек поколдовал, после чего вызывался идти разговаривать с гадским зубняком вместе с Толей. К сожалению, подробности визита эти два друга мне рассказывать не стали. Как бы то ни было, результат был достигнут: на товарища надавили достаточно сильно, чтобы стрясти с него сколько-то грамм жёлтого металла, да ещё и потребовать, чтобы тот через знакомых ювелиров сделал предмет нужного размера. К сожалению, вредный тип долго тянул с выполнением распоряжений Объединённых Сил Магии И Криминала, и заготовку под пантакль передал Толе вот только-только. "Я ему, суке, сказал, что Олежек из Москвы везёт трёх серьёзных магов, чтобы в случае чего всех тут на уши поставить", — закончил свою часть Толик.

Я с грустью подумал, что придётся как-то соответствовать, но потом приободрился, решив, что если нами и Пашей уже запугивают зубных врачей (а это народ жестковыйный), то мы, наверное, чего-нибудь добьёмся в этой жизни.

История третья. ЧЁРНАЯ РЕДЬКА, БЕЛАЯ РЕДЬКА

Побольше цинизма. Людям это нравится.

И.Ильф, Е. Петров. "Двенадцать стульев"

Следующий день "три серьёзные мага из Москвы" провели в хлопотах. Больше всех досталось, как ни странно, Насте: маг Олежек запряг её в качестве швеи. Дело в том, что у него были некоторые сложности с магическим гардеробом: в частности, лопнул шов на мантии и порвалась цепочка, на которую он собирался подвесить пантакль. Цепочкой он занялся сам: работа была тонкая. Шить он тоже умел, но брезговал этим немужским и немагическим занятием. В результате нежная Настя, не очень-то приспособленная к хозяйственным занятиям, исколола себе пальчики, пытаясь заделать прореху в мантии.

Я, кстати, никогда в жизни не видел мантий, хотя слово слышал. То, что продемонстрировал Олежек, больше всего походило на плащ-безрукавку, к тому же без пуговиц. Мантия была чёрной, с подкладкой цвета советского знамени. Однако, должен признать: когда Олежек надел эту штуку на себя и принял соответствующую позу, это выглядело довольно-таки эффектно. Золотая блямба на груди тоже добавляла шику.

Что касается нас с Пашей, то мы тоже не сидели без дела. Я готовился к началу лекций, то есть судорожно выписывал в тетрадочку какие-то глупости из книжки "Мистерии древности и христианство". Паша же (собиравшийся читать лекции по йоге, что было темой куда более выигрышной), пыхтя, пытался сесть в позу лотоса, чему очень мешали накачананные икры.

Наконец, мантия была готова. Олежек покрасовался перед зеркалом, подул губу насчёт того, что "нитки видно", и исчез в неизвестном направлении.

— Красавчик хоть куда, — съехидничала Настя, дуя на указательный палец.

— Как ты думаешь, — обеспокоенно спросил меня Паша, — они что-нибудь поймут?

Я догадался, что речь идёт о неведомых слушателях.

— А, не знаю, — я постарался сделать беспечный вид, хотя сам уже раз двести задавался тем же вопросом, — ну, что-нибудь поймут, наверное...

— Лохи мы, — грустно констатировала Настя. — Настоящий крутой не спрашивает, поймут, не поймут. Ни хрена они не поймут, это ясно. Нас должно интересовать, придут ли они в следующий раз...

— Настоящего крутого даже это не интересует, — съязвил я. — Где твоя воля мага?

— Волю мага ты будешь завтра проявлять, — отрезала Настя. — Вот тогда и посмотрим.

Олежек вернулся только под утро. Вид у него был одухотворённый и несчастный, как и у всякого молодого и красивого юноши, перебравшего плохой водки. Впрочем, действовал он решительно: сразу пошёл на кухню, достал заветную, закусил салом, после чего доплёлся до своего ложа, где и проспал до четырёх часов дня.

Отдых пошёл ему на пользу. Осознав, что до начала действа осталось всего три часа (первая лекция была назначена на семь вечера), он развил бешеную активность: накрутил по телефону Толика, который тут же и примчался на машине. С Толиком они уединились на кухне. Минут через десять Олежек позвал меня. Я уже знал, зачем я им понадобился: за истекший промежуток времени маг успел выяснить, что из всей нашей компании в употреблении горячительных напитков был замечен только я. Паша был приверженцем здорового образа жизни. А Настя, хотя и не отказывалась от рюмочки ликёрчика, в обществе Олежека пить отказывалась категорически, и у неё были на это причины: в поезде Олежек пытался подействовать на неё не только волей мага, но и рябиновой настойкой на коньяке, явно рассчитывая на податливость захмелевшей женщины... Короче, оставался я.

Пить перед лекцией мне, впрочем, тоже не очень-то хотелось. Тем не менее, отвертеться от приглашения не вышло: Олежек и Толя уже успели разлить. В качестве закуски имелась миска с солёными огурцами и кабанье сало из охотохозяйства.

Я выпил водки, после чего поделился с Олежеком своими сомнениями в успехе лекции.

— Слышь, ты чего-то не понял, мне кажется, — ответил Олежек, жуя огурец. — Ты хоть что им там почитай. Главное — воля мага. У тебя есть воля мага?

Я пожал плечами.

— Вот то-то. Интеллигент ты, Миша. А нужно как? Нужно брать напором, нахрапом... да ты давай, пей, водка хорошая...

Я выпил. Водка и в самом деле была ничего, а кабанье сало оказалось просто великолепным.

— Ты главное выйди. И посмотри на них так... ну, сам знаешь... Если боишься, я в тебя волью энергию, — туманно пообещал маг Олежек. — Ты их всех... в общем, сообразишь. Главное — ты говори, говори, а потом само пойдёт. Давай, пей.

Потом я нашёл в себе смелость поинтересоваться, почему это Толя так лихо принимает участие, если он за рулём.

— Да меня тут знают, — ухмыльнулся Толя, показав железные зубы. — Менты до меня добрые. А водить я могу в любом состоянии. В крайнем случае Олежек что-нибудь наколдует...

Я вспомнил, что он и в самом деле верует в магические способности своего "учителя", и мне стало слегка неуютно. Правда, движение на рождественских улицах не бог весть какое — но всё же... Чтобы снять напряжение, я налил себе ещё.

Когда мы прикатили на место, уже темнело. Я, впрочем, чувствовал себя неплохо: водка таки сделала своё дело. Голову, правда, слегка вело, да и язык начал заплетаться — но покамест всё было в пределах нормы.

Здание, перед которым Толя притормозил, по виду не сильно отличалось от остальных. Каково же было моё удивление, когда, попав внутрь, я понял, что нахожусь в церковном помещении — правда, слегка переделанном. Сначала я было подумал, что Объеденные Силы Магии и Криминала каким-то образом арендовали храм Божий, но Олежек, деликатно поддерживая меня за локоток, успокоил меня на сей счёт, сказав, что это местный Дом Культуры.

Впоследствии я узнал печальную историю этого здания. Когда-то здесь и в самом деле была церковь: до революции Рождественск славился изобилием церковок и церквушек. После известных событий 1917 года, когда новая власть начала бороться с религиозным дурманом, преизбыточествующие храмовые помещения были реквизированы и переданы Советской власти, которая начала распоряжаться ими по-своему, по рабоче-крестьянски. В данной церквушке, например, сначала устроили продовольственный склад (хорошо хоть, не отделение губчека), а потом (видимо, когда продовольствие кончилось) отдали его под культурные надобности. В семидесятые-восьмидесятые здесь уже был ДК. Соответственно, в помещении были кресла, сцена, и всякие осветительные приспособления. Правда, они не работали — о чём маг Олежек впоследствии ещё не раз пожалел: ему очень хотелось появиться на сцене этак... ну, чтобы рубиновый луч прожектора как бы выхватил его из темноты...

Но это всё было потом. Покамест я, отупев от водки, соображал, что же мне делать, зал потихоньку наполнялся народом.

О деталях своей рекламной компании Олежек нам рассказывал. Если отбросить понты, то он банальнейшим образом расклеил по городу объявления, а главное — дал их в местную газетёнку. Содержание сводилось к тому, что некоммерческое предприятие "Чёрный Тарот" обучает магии, и гарантирует адептам "чёрное и белое посвящение". Цены благоразумно не указывались. "Это важный психологический момент", — впоследствии говорил Олежек, — "не надо сразу о деньгах, они этого не любят". Имелись в виду искатели магической мудрости.

Народ, надо сказать, собрался весьма пёстрый. Явно шизанутых маргиналов столичного разлива я среди них не углядел. Зато в изобилии наличествовали бабоньки средних лет со следами неуспешной личной жизни на лице, какие-то угрюмые некузявые мужчинки, несколько молодых лиц... На заднем ряду, как в кинотеатре, пристроилась парочка влюблённых: он и она, влитые друг в друга (буквально так: он помещался во всех её углублениях и наоборот — этакое "двое в плоть едину", так что я старался в тут сторону не смотреть). В углу мрачно ёрзала какая-то бабуся в чёрном платке. Я тогда ещё не знал, сколько горя она принесёт с собой, но инстинктивно чувствовал недоброе.

За моей спиной маг Олежек сделал какие-то пассы, после чего объявил:

— Ну, всё. Я в тебя энергию влил. Сейчас тебе станет совсем хреново, поэтому я пока объявление сделаю. А потом начинай. Ты, главное, помни — неважно что говорить. Ты давай волю мага! Ну вот как я сейчас...

Он решительно запахнул мантию и двинул на сцену.

Надо сказать, эффектное появление ему удалось, так что он даже сорвал аплодисменты. Впрочем, это он тут же прекратил, начав свою речь словами:

— Прошу (это слово он произнёс тем тоном, которым говорят "требую") тишины. Вообще, шлёпать в ладоши будете в театре. У нас — магическая школа, а не бордель.

Воцарилась тишина. Маг Олежек стоял на сцене — высокий, стройный, весь в чёрном. Золотой пантакль на груди посверкивал честным зубным золотом.

В этот момент я, наконец, осознал с небывалой ясностью, зачем Олег затеял всё это безобразие. Не знаю, верил ли он в свои магические способности, не знаю даже, хотел ли он таким способом срубить лёгких денег — но вот чего он точно хотел, так это покрасоваться перед публикой.

Прояснённым от водки взором я воззрился на публику, и столь же несомненно просёк, что желание это обоюдное. Никто из собравшихся (ну, или почти никто) не рассчитывал на самом деле научиться "магии". Усталые советские люди, они точно знали, что никакого бога нет, что чудес не бывает, что жизнь прошла в ожидании колбасы, которую так и не завезли, что бытие пусто, тускло, и бессмысленно. Но им очень хотелось посмотреть на человека, который хотя бы попытается навеять им какой-нибудь сон золотой. И готовы были даже немножечко заплатить за это.

— Я представляю здесь магическую линию своих предков, восходящую к моему магическому первопредку Белоргу. Этот великий маг жил в девятом веке...

Аудитория внимала; даже влюблённые на заднем ряду расцепились.

— Я открываю не просто школу магии, — продолжал Олежек, шпаря как по-писаному, — а первый в России серьёный эзотерический центр с прямой связью, — Олежек благоразумно не стал уточнять, с кем именно. — Маги нашей линии впервые решили выйти в мир с нашим учением...

Дальше он понёс что-то несусветное о силах Света и Тьмы и их единстве, красиво помавая руками. Подкладка мантии багровала, золото сверкало, пипл ел с руки.

— А теперь начнём занятия. У нас мало времени, — эти слова он произнёс, понизив голос, — а знание стоит дорого. Поэтому вы будете предельно внимательны, повторяю — предельно внимательны. Каждое слово, которое вы услышите, драгоценно, и должно усваиваться сердцем, а не умом... Записывать можно, — добавил он нормальный голосом, — но никаких чтоб магнитофонов. Во-первых (тут в его голос вернулся пафос) вы всё равно ничего не запишете. Здесь присутствуют магические силы, которые не любят плёнки. Так что вместо голоса на ленте может оказаться... всё что угодно, — развёл он руками. — Знаете, был случай из моей магической практики. Одна женщина пришла ко мне за помощью и принесла с собой маленький магнитофончик, записать заклинания... Я, конечно, всё видел, но мне самому было интересно... — он обезоруживающе улыбнулся, — ну, я тогда многого не знал о магии. Короче говоря, она дома прослушала... и услышала адские голоса. Потом я её еле спас. Больше я на себя такой ответственности не возьму. Поэтому, если кто принёс магнитофоны...

Толик уже шёл вдоль рядов, пристально глядя на публику. Кое-кто в задних рядах начал расстёгивать портфели и что-то быстро туда убирать. Толик углядел, однако, у одной невзрачной тётки маленький кассетник, и отобрал его, со словами "после лекции вернём". Тётка вскинулась, но промолчала. Зато окружающие зашумели, волнуясь от тёткиной несознательности.

К этому моменту я уже занял место на сцене, и успел прокашляться, привлекая внимание аудитории. Весь мандраж куда-то ушёл, уступив место тоскливому пониманию того, что я здесь, собственно, делаю.

В племенном животноводстве существует такой приём. Перед тем, как пустить кобылу под племенного производителя, её дают обнюхать малоценному жеребцу-"пробнику". Бедняга нужен затем, чтобы своими заигрываниями распалить кобылку до потребной кондиции, — после чего его оттаскивают, а вместо него пускают элитного зверя, которому остаётся "только залезть". Та же техника используется в шоу-бизнесе: обычно перед выходом эстрадной звезды выступает какая-нибудь малораскрученная группа для разогрева. При этом товарищам попроще совсем не обязательно, более того — нежелательно показывать высокий класс. Их дело — завести собравшихся, вогнать в нужное состояние, распалить, раздраконить. Чтобы потом какая-нибудь "пугачёва" или "макаревич" не тратили драгоценного времени и сил на прелюдию и работали уже с возбуждённой аудиторией.

В данном случае на разогреве стоял я.

Не помню уже, что я там говорил. К тому моменту водка таки прорвала последнюю плёночку в мозгу и привольно там разлилась. Связность речи, правда, не пострадала — зато содержание расплылось. Кажется, я перескакивал с Платона на тайны друидов, зачем-то приплёл египетские пирамиды, и закончил всё на полуслове, потому что почувствовал (вот она, мистика!), что маг Олежек уже бьёт копытом.

Но со своей задачей я справился. Публика дошла до кондиции: все были достаточно заинтересованы и хотели большего.

Наконец, я сошёл со сцены и уступил место магу.

Второе явление Олежека превосходило первое. Казалось, что и мантия на нём чернее, и золотая блямба светит ярче, и морда лица одухотворительнее. Он явно собирался поиметь всех первым же словом.

И у него, наверное, это получилось бы очень лихо. Он даже открыл рот... но тут, как чёртик из табакерки, со своего углового стульчика поднялась давешняя бабуся в чёрном платке.

— У меня вопрос вот к предыдущему молодому человеку, — проскрипела она, тыча в меня пальцем (я в этот момент трусцой пересекал зал). — Вы пока подождите, я вопрос задам...

После чего она преспокойно повернулась к нам задом, и, сгорбившись, стала копаться у себя в какой-то старушечьей кошёлочке, бормоча под нос что-то вроде "ну где же она" и "старая я дура".

Наконец, бабка выпростала откуда-то огромную редьку, и торжественно помахала ей в воздухе.

Мы онемели.

— Вот, — торжественно провозгласила бабка, — редька!

— Вижу, — ответил я. Прозвучало это глупо. Кто-то хихикнул.

— Вот по редьке у меня вопрос, — вежливо начала бабка. Я, однако, сообразил, что сейчас нам всем будет беда от этой бабуси с её непонятным овощем, и с отчаянностью провозгласил:

— Вопросы по лекции будете задавать на следующей лекции! Сейчас начнётся выступление, — я так и ляпнул "выступление", — мага! Его нельзя прерывать во время лекции, — поправился я, быстро заменив "выступление" на "лекцию", по наитию понизив голос, и случайно поймал нужную интонацию: все затихли.

За это время Олежек успел собраться с духом.

— Вопросы можно задавать мне, — царственно бросил он бабке, с таким выражением лица, как будто он — римский патриций, бросающий грязной нищенке пригоршню сестерциев.

Бабка, однако, попалась упорная. — Но только по теме.

— Вот, — ткнула она редькой в сторону блистающего Олежека, — у меня дед был колдун. Он, значит, вынет редьку, глядь, редька белая. А потом чевой-то сделает, глядь, а редька чёрная. Вот так белая, а вот так чёрная. А вы можете...

Я уже понял, что хитрая бабка собирается подвергнуть Олега магическому испытанию, и с ужасом подумал, что вот тут-то "Чёрный Тарот" и накроется медным тазом.

Олежеку эта перспектива не понравилась.

— Деревенская магия, — бросил он небрежно в зал. — О таких вещах всё сказано у Папюса в третьей книге.

— А... вот... как же, — засуетилась бабка, но уже было ясно, что этот раунд она проиграла: чьи-то руки легли ей на плечи, и бабка вынуждена была — с крайне недовольным видом — сесть на место.

— Вот, кстати, — тоном сельского учителя географии, собирающегося рассказывать деревенским детишкам про Бермудские острова, заметил Олежек, — я ждал чего-то подобного... Это вмешательство! — он сурово посмотрел на бабку. — Надеюсь, — обратился он к залу, -вы все понимаете, что нашим занятиям будут мешать разные силы? Причём, — идея явно его вдохновила, паруса распустились, Олежека понесло, — с каждой новой лекцией будет всё сложнее и опаснее сюда приходить. Могут прийти какие-нибудь непонятные люди, пытаться сорвать занятие... Могут начаться какие-нибудь стуки... — тут аудитория ощутимо напряглась: видимо, сочетание слов "непонятные люди" и "стук" вызвало невольные ассоциации со временами не столь отдалёнными, — ...какие-нибудь призраки, огни, голоса... — зал замер, — и иные явления, — закончил он обыденным тоном

— Потолок обвалится, — проклюнулся робкий басок. Кто-то угодливо хихикнул.

— Не, потолок не обвалится, — рассеянно заметил Олежек, — я контролирую ситуацию на физическом плане... Но вы должны понять главное. Вы, все здесь присутствующие, вступаете на Путь. Это Путь Силы и Путь Одиночества. Против вас будет всё. Вообще всё. С вами не будет никого. Вообще никого. Я могу помочь вам сделать первые шаги на этом Пути, но только первые. Дальше каждый пойдёт сам. Один. В полном, абсолютном одиночестве. Одиночество Мага — пока что вы даже не можете себе представить, что это такое...

В зале волнами пошло какое-то сладкое шевеление: пипл хавал аж до треска за ушами.

— Поэтому моя первая речь будет посвящена испытаниям, которые вам предстоят, — сымпровизировал Олежек. — Я хочу, чтобы вы шли по Пути с открытыми глазами.

Открытие глаз продолжалось минут двадцать. Олежек ходил по сцене, делал странные жесты, бросал взоры, и говорил, говорил, говорил.

— Маг стоит один против всего мира. Его одиночество абсолютно. У него нет союзников, ему ничего не принадлежит. Сначала он должен обрести волю. Воля мага абсолютна. Вот я, — в зал полетел горящий взор, — могу сейчас, прямо здесь, отрезать себе руку. Мне будет больно, но я могу это сделать. А вы не можете. Когда сможете — станете магами.

— Я вены резала... — тихо пискнула бледненькая девушка в кофточке цвета крыла моли.

— И что? — убил её взором Олежек. — И что вы этим хотите сказать?

Девушка сделала такое движение тельцем, как будто хотела заползти под стул.

— Истерика — это безволие, — поднял глаза маг. — Истерика — это слабость. Можно убить себя от слабости, чтобы избавиться от мучений, чтобы кому-то что-то доказать... Маг может убить себя... или другого... или всех... просто потому, что Такова Была Его Воля. Понимаете? Вообще без всяких причин! Воля не нуждается в причинности. Воля не нуждается в оправдании! На самом деле Воля вообще ни в чём не нуждается — даже в вас самих! Когда вы это поймёте — по-настоящему поймёте! — вы станете магами.

— Классно гонит! — прошелестел над ухом настенькин голосочек. — Что-то в нём всё-таки есть...

— Пока вы — никто и ничто, — с удовольствием текстовал Олежек. — Я мог бы сейчас дать вам заклинания... я знаю тысячи заклинаний, маг должен знать многие тысячи заклинаний... но для вас всё это пустые слова. Пока вы не научитесь самому простому. Которое и есть самое сложное. Вы должны научиться говорить себе "Моя Воля". И другим — "Моя Воля". Вот скажите, сейчас! — надрывно закричал Олежек, форсируя голос, — скажите, громко, не таясь: М-О-Я В-О-Л-Я! Ну что? Не можете? Давайте!

Из зала послышалось какое-то робкое гундение: тёмный рождественский народ, понятное дело, засмущался.

— Вот! Не можете, — с удовлетворением констатировал Олежек. — Поэтому вы — рабы, и всю жизнь будете рабами!

Публика притихла, осознавая своё ничтожество.

— Рабство нельзя победить. Рабство нельзя изжить, — трубил Олежек, — с ним вообще ничего нельзя сделать. Как учил Будда, о рабстве можно только... — он сделал паузу, — забыть. Да, забыть! Потому что ваше рабство — это только идея в вашем сознании. Вы принимаете эту идею за реальность, и...

Искатели высшей мудрости, все эти годы принимавшие за реальность вечноунылый Рождественск, перестройку, гласность, инфляцию и бескормицу, приуныли. Магу это не понравилось.

— Сейчас будем разучивать простейшие магические формулы. Сначала — то, что я говорил. Вы все должны громко и отчётливо сказать: "Моя воля мага!"

Публика безмолвствовала.

— Так! Или вы говорите "Моя воля мага", или я ухожу и распускаю школу. Прямо сейчас. Мне не нужны ученики, которые не могут сделать простейших вещей. Считаю до трёх...

Я понял, что надо как-то спасать положение.

— Мо-я во-ля ма-га! — громко и отчётливо выдал я.

Олежек тут же повысил голос, подхватив:

— Мо-я! Во-ля! Ма-га!

— М... мая... воля... — проблеяла давешняя девушка (которая резала вены).

— Вот! Вот так рождается маг! Вы сейчас рождаетесь заново! Вы все сейчас рождаетесь заново!!! — Олежек птицей слетел со сцены (во время прыжка мантия красиво колыхнулась в воздухе) и подошёл к самым рядам, не спуская глаз с девицы.

— Встаньте и скажите им всем! — маг картинно повёл рукой.

На слова "им всем" девушка среагировала: встала, обвела взглядом зал, после чего звонким пионерским голоском пропетюкала:

— Моя! Воля! Мага!

Кто-то зааплодировал, но на него зашикали.

— Теперь вы! — Олежек ткнул пальцем куда-то наугад в зал.

— Я? — робко спросил простоватый на вид мужичонка из зала.

— Да, да, вы! — подпрыгнул Олежек. — Вы! Скажите!

— А чего сказать-то? — мужик был явно тормознутый и неврубной. Добросердечные соседи начали ему подсказывать: "скажи: моя... воля... мага", "воля... мага", "давай про волю мага". От Олежека это шевеление не укрылось.

— Вот вы, кто там говорит? Не надо шёпотом! Вслух! Вслух!!!

— Моя! Воля! Мага! — внезапно выкрикнул кто-то с соседнего ряда.

Тут зал прорвало. Через несколько минут все дружно скандировали эту фразочку. Хор креп, эхо отдавалось от церковных сводов. Олежек молча слушал эту глоссолалию: она ласкала ему уши.

— Миша, тебя Толя зовёт, — комариком прозвенела над ухом Настя.

С крайним неудовольствием я покинул место действия.

Толик сидел в кабинетике за сценой и занимался деловой частью. Перед ним лежала разграфлённая ведомость, куда он озабоченно тыкал карандашиком.

— Ты глянь, — озабоченно сказал он, — половина пришла не заплативши.

— А что говорят? — озаботился я, памятуя, что мой заработок будет выплачиваться с этих денег.

— Что на следующее занятие принесут, — скептически отозвался Толик. — Вот не знаю, придут ли. Ты прости, но ты там как-то не очень...

Я скривился.

— Не, всё нормально было, — Толик рассеянно постучал по столу раскрытой ладонью, — но как-то уж очень заумно... Что-то про Атлантиду ты, кажись, не то завернул... И про Египет непонятно. И вообще, тут народ простой, ему этого не надо. Ты бы попроще...

— Всё нормально, — сказал я с неожиданной для самого себя твёрдостью в голосе. — Придут и деньги принесут. Всё нормально идёт. Олежек знает, что делает.

Я и в самом деле чувствовал пузом, что всё будет нормально, и что на следующем занятии народу, пожалуй, даже прибавится.

Из зала доносились какие-то завывания и уханья. Похоже, маг разбушевался не на шутку.

Толик одобрительно хмыкнул.

— Ну, раз так считаешь... — и снова уткнулся в свои таблицы.

Минут через двадцать появился Олежек. К тому времени я уже успел отойти от водки, и даже был не прочь повторить.

— Всё нормалёк, — с порога сообщил маг. — Я им там под конец пару заклинаний дал, по Папюсу. Счастливы поголовно все. Едем.

На сей раз, однако, случился неприятный облом: машина не заводилась. Толя с надеждой смотрел на Олежека, ожидая от него чуда. Тот отговорился тем, что не может ничего сделать, потому что не способен прозревать внутренности машины сквозь холодный металл. Тем не менее, через какое-то время тачка таки зачуфыкала, и мы покатили обратно на базу.

По дороге Олежек вслух размышлял, стоит ли ему заняться поплотнее девушкой с резаными венами (он, оказывается, уже успел выяснить, что её зовут Оля), или всё-таки нет.

— В ней есть что-то... — бормотал он, старательно изображая безразличие, — но, с другой стороны... Вообще-то я всех учениц провожу через Тантру... Но пока я не чувствую себя вправе... Но без Тантры я не могу ей дать всего...

— Олег, ты как-нибудь сам реши, будешь ты с этой девчонкой спать или нет, — не выдержал Паша, не одобряющий разврата. — Только я не понимаю, нахрен она тебе сдалась. Ни кожи, ни рожи.

— Да что ты понимаешь, — обозлился Олежек, воспринявший пашины слова как обидную критику своих вкусов по женской части, — это же не мне надо, это же ей надо...

Дальнейшую часть дороги Олежек рассказывал о женщинах, которые к нему "так и липнут", чуя магическую энергию.

— Мне тут недавно одна кроссовки подарила, — решил он под конец убить нас всех на месте. — За хорошо сделанную Тантру, — добавил он, решив, что туповатые москвичи могут и не понять, за что такому парню женщина может отвалить в подарок дефицитную обувку.

Настя фыркнула. Паша насупился. Я промолчал.

Вечером того же дня (когда, как обычно, Настя нырнула в ванную, а Паша засел в тубзике) Олежек мрачно посмотрел на меня, и спросил:

— Ну вот ты скажи: чего этой Насте не нра?..

— Не действует воля мага? — съехидничал я. Мне не очень нравились его подходцы к мужней жене.

— Для того, чтобы воля мага действовала, надо, чтобы в неё верили, — вздохнул Олежек, и потянулся за початой четвертью.

— Да, это главная проблема, — вздохнул и я, доставая стаканы.

История четвёртая. БЛАГОРАЗУМНЫЙ ОТЕЦ ВИТАЛИЙ

C язычниками надо говорить как с язычниками.

Э.Д. Роуз, "Благая Весть для современного мира"

Через пару дней я, можно сказать, втянулся в процесс.

Всё шло по схеме. Сначала выпускали меня, и я вещал о чём-нибудь интересном. На второй лекции я рассказал о магии друидов (о которой сам имел крайне смутные представления — так что пришлось импровизировать), на третьей, наконец, добрался до Древней Греции, на четвёртой Олежек попросил меня "забацать что-нибудь восточное", и мы уехали аж в Китай... Потом выступал сам Олежек и давал жару.

Выступления Олежека, надо признать, были в своём роде хороши, даже великолепны. Слушателей мяло, плющило и колбасило не по-детски. При этом ему удивительным образом удавалось создать у публики ощущение, что ей сообщают какие-то великие истины, хотя фактически он умудрялся не сказать ничего. Все его речи сводились к бесконечному варьированию всё той же универсальной темы о "воле мага". Иногда он, впрочем, вспоминал, что должен же чему-то учить, и зачитывал особо интересные места из Папюса. Но потом он заметил, что в такие моменты народ начинает скучать, а потому вернулся к проверенной тактике ужимок, прыжков, и речей про абсолютное одиночество, отчаяние и волю.

Жизнь наша была довольно рутинной. Вставали мы поздно, и заполняли время до начала лекции праздностью. Несколько раз прогулялись по городку, и лишний раз убедились, что российская глубинка унынием может поспорить с какой-нибудь голой скалой посреди океана. От скуки много ели, иногда выпивали, пытались читать какие-то книжки, и тупо слушали олежекову болтовню. После каждой лекции устраивали обильный ужин с выпивоном, в который постепенно втянулся даже непьющий Паша. Потом Олежек, как правило, валился спать, или отправлялся заниматься тантрой. Этого мы очень не любили по причинам эстетическим: уводя очередную девицу в спальню, стыдливый маг, дабы заглушить звуки страсти, врубал на полную громкость магнитофон с каким-нибудь тяжёлым роком, дубасящим по ушам не хуже милицейской дубинки. Я никак не мог взять в толк, каким образом ему удаётся make love под этот грохот.

В этой сфере бытия Олежек был весьма успешен. Нечего и говорить, что бледненькая Оля таки побывала на его ложе. Потом её заменила весёлая мещаночка Нюся с румянцем во всю щёку, которая отменно готовила. Время от времени появлялись ещё какие-то девицы, томимые бесом — быстро обслуживаемые и быстро выгоняемые. Ну и, конечно, никуда не девалась вечная тема, то есть приставания мага к Пашиной жене, с неизменным же обломом. Олежек, впрочем, не унывал, и продолжал попытки. Возможно, он воспринимал это как очередное испытание для воли мага.

Впрочем, окромя перестоявших барышень, к нам заходили и куда более специфические посетители.

Однажды я задержался после лекции с Толиком, по какой-то хозяйственной надобности, так что на место дислокации я приехал позже Олежека. Каково же было моё удивление, когда, отправившись на хорошо знакомую кухню на предмет пожрать, я застал там нашего мага, увлечённо беседующего с неким представительным господином в чёрной шифоновой рясе. Олежек увлечённо кушал сало, рясоносец споро уплетал тушёные овощи. В центре стола возвышалась бутылка водки, и рядом — этакой часовенкой возле храма — примостился непочатый бутылёк армянского коньяка.

— Знакомьтесь, — радушно сказал Олежек, — это Михаил из Москвы, специалист по эзотерике... а это отец Виталий. Прошу любить и жаловать.

Сначала я подумал было, что это местный православный актив пришёл разбираться по понятиям с конкурентом. Оказалось, однако, что отец Виталий уже давно сменил место обитания на свежепереименованную северную столицу, а в Рождественск заехал повидать родню. Олежек приходился ему кем-то навроде троюродного племянника.

Надо признать, служитель культа произвёл на меня вполне благопрятное впечатление. Был он молод, русобород, ухожен, лихо орудовал стопкой, и разговаривал интересно и рассудительно — без излишнего либеральничанья, но и безо всякого там обскурантизма и мракобесия.

— Это даже хорошо, что есть такие школы, как ваша, — рассудительно говорил он, жуя овощ, — это даже хорошо. Ну, во-первых, у вас там без наркотиков, и то хлеб. Во-вторых, не секта...

Олежек, к тому моменту несколько перебравший, внезапно усмотрел в этом замечании нечто обидное для себя.

— Почему это не секта? — с некоторой угрозой в голосе спросил он, отрезая себе сальца. — Захочу, и будет секта. Не надо мне только этого, а так...

— На секту не тянете, — тонко улыбнулся священнослужитель, — харизма у вас не та, извините, да и основной техникой не владеете. Я этим занимался, знаю, — спокойно добавил он, а я, посмотрев на его лицо, понял: этот, пожалуй, действительно знает. — Вы, в общем, безопасны. Месяца три протянете, и всё. А с другой стороны, надо поощрять интерес людей к духовному. Пока что у нас есть общий враг: массовый атеизм. Надо, чтобы люди во что-то верили. Впрочем, не так: вера — это не для всех, это сложно... Надо, чтобы люди знали: можно и нужно во что-то верить. А потом встаёт вопрос, как бы это сказать, о солидности фирмы... Вы не обращали внимания на объявления всяких там гадалок, колдуний, всякой прочей нечисти? "Сниму порчу", "верну любимого"?

Я видел такие объявления в Москве, в чём и признался.

— Так вот, — отец Виталий опять улыбнулся, — очень, очень многие там пишут: "с благословения Православной Церкви". Разумеется, никакого благословения на эти сатанинские занятия мы не даём, это всё ложь... Но то, что они это пишут, это очень, очень хорошо. Это признание того, что Церковь сильнее. Даже на их собственном поле. И бесы, знаете ли, веруют и трепещут. Нам бы, народу грешному, нераскаянному, сейчас бы хоть у бесов поучиться вере-то... Так что вы, дорогой Олег, правильно делаете, что разжигаете в людях интерес к духовной жизни. Я ведь и сам в молодости увлекался буддизмом, "Бхагавадгиту" наизусть знал... и, я думаю, мне это даже помогло в моём духовном развитии, в обращении ко Христу. И в кривом зеркале отражается толика Божьего света. Вы только не заиграйтесь.

Олежек попытался было что-то вякнуть, но взгляд отца Виталия его живенько окоротил. Судя по всему, с волей у носителя шифоновой рясы было всё в порядке.

Потом мы опробовали коньячок. Потом из комнаты выбрался мрачный, заспанный Паша, подсел к нам, налил себе коньячишка, и разговор свернул на обсуждение восточных религий и их отличий от христианской веры. Очень скоро я перестал понимать, о чём идёт речь.

— Буддизм, — вещал разрумянившийся отец Виталий, — отрицает личность, а христианство утверждает личность в высочайшем, что только существует, в самом Боге... Высшая полнота личности есть полнота её самоотречения перед волей Божьей... Человек — это как бы сосуд восприемничества, который должен быть очищен изнутри, чтобы принять в себя божественный елей... Святой и посвящённый — две противоположности, первое — спасение, второе — соблазн из соблазнов... Змей предложил нашим прародителям именно посвящение, а не святость, в этом и состоит первородный грех... Личность, понимаемая как буддистская аханкара, и освобождение от неё... Концепция алаявиджняны в данном случае не спасает... Не омиусия, а омоусия...

Я тихонько смылся к себе в комнату. Через некоторое время ко мне присоединился Олежек. Он был в том самом состоянии, которое русский народ талантливо определяет как "слегка поддатый": не то чтобы пьян, но со вступившим в голову хмелем и мрачностью во взоре.

— Чёртов поп, — тихонько засвиристел он, — они там все, церковники, чёрные маги. Ты думаешь, почему они чёрные рясы носят? Он маг, в натуре. Он меня энергетически вампирил конкретно. Ну, меня ему, конечно, не пробить, но он очень конкретно он за меня взялся. Очень мрачный на самом деле мужик...

— Ну так ты его как-нибудь... волей мага, — я тоже был поддатый, и мне захотелось поспорить, — покажи ему, что-ли.

— За ним эгрегор стоит, — безнадёжно махнул рукой Олежек, — объединённая воля Церкви... Раздавят как муху. Не, надо свой эгрегор собирать. И то, разве что лет через сто... — он забормотал какую-то фигню, потом извинился и ушёл.

Я попробовал было улечься спать, но сон не шёл: в животе тяжело ворочались и боролись водка с коньяком, и в конце концов я решил, что мне надо что-нибудь скушать, желательно жирное. Сало, кажется, ещё было.

Вернувшись на кухню, я убедился, что разговор тем временем радикально сменил русло.

— Да ну вас с вашей церковью, — кипятился Паша, — вы под большевиками семьдесят лет на брюхе ползали? Советской власти служили? Сталина, нахрен, благословляли?

— Люди ползали на брюхе ради того, чтобы Церковь не валялась в грязи, — спокойно отозвался отец Виталий, наливая себе "самое чуть-чуть" коньячка. — Это не грех, это самоотречение. Совершаемое ради блага Церкви не может быть грехом, молодой человек... Впрочем, вам этого не понять, вы этого не помните. А я ещё помню советскую власть во всём её варварском великолепии. Это было очень страшно, поверьте мне. И всякий, кто в это страшное время продолжал служение Господу, заслуживает хотя бы минимального уважения...

— А чего вы теперь от нас хотите? Чтобы мы в ваши церкви побежали креститься? Попикам под благословение? — продолжал в том же духе Паша.

— Все наши беды — от отступничества народа от Бога, — вежливо, но твёрдо гнул свою линию отец Виталий. — Либо народ покается и вернётся в Церковь, либо он будет и дальше терпеть гнев Божий. Разумнее принести покаяние. Бог милостив. Простил же он благоразумного разбойника. Церковь есть тело Христово. Покаявшись перед Церковью, вы каетесь перед самим Христом.

— Да уж, перед Христом... — набычился Паша, считающий себя эзотериком и по этой причине не любящий народную религиозность, воплощением которой он считал всё православное. — Перед вами! Как представлю себе это ваше религиозное возрождение... Не люблю Ленина, но про опиум для народа он хорошо сказал.

— Это сказал не Ленин, а Маркс, кстати — сознательный сатанист... — отец Виталий начал новую речь, потом его перебил Паша и понёс какую-то пургу.

Я тем временем занялся сооружением соорудил себе нечто вроде бутерброда из чёрного хлеба, сала, и кстати обнаружившегося салатного листа. Отец Виталий со снисходительной улыбкой наблюдал за моими стараниями.

— Между прочим, сейчас пост, — сказал он, дождавшись, когда я поднесу бутерброд ко рту.

Мне стало несколько неловко жрать вкусное сало на глазах постящегося. Я повертел в руках вкусность, потом подумал и решительно вонзил в неё зубы.

— Вот-вот, — заметил отец Виталий, — а вот раньше-то тёмные крестьяне почитали за меньший грех человека убить, чем вкусить в пост скоромное... Я, конечно, не хочу сказать, что человека убивать хорошо. Но всё же было какое-то понимание, что земное, а есть небесное. Одно дело человека оскорбить, другое — Бога. Но чтобы это понять, надо жить духовной жизнью...

На благообразном лице его отобразилась некоторая мечтательность, и я почувствовал, что гипотетические крестьяне, предпочитающие человекоубийство салоядению, ему глубоко симпатичны.

"Экий скользкий тип" — решил я про себя, и решил не спорить, а налил себе коньячку с донышка.

В этот момент в недрах квартиры уныло задребезжал телефон. Послышалось сонное олежиково "алё, алё!", потом стало тихо.

Через пару минут полуодетый Олежек выскочил на кухню.

— Собираемся, едем, — бросил он мне. — Ты мне нужен. Срочная работа, дело на сто рублей. Кстати, куда я зафигачил свой Тарот?

История пятая. СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК

Состояние наше ужаснее состояния Израиля и Иуды во времена Иеремии; потому и участь наша ужаснее будет.

Юнг-Штиллинг, "Угроз Световостоков, книжка X"

Минут через двадцать мы уже тряслись в машине, направляющейся в неизвестность. Тёмные улицы Рождественска были полупусты. Редкие прохожие семенили куда-то с поднятыми воротниками, защищая щёки от вечернего едкого морозца.

По дороге я пару раз пытался навести мага на разговор о том, куда и зачем мы едем. Олежек комментариев не дал, а на прямое "куда" ответствовал по-местному — "не кудыкай, пути не будет!" Через минуту нас ослепил фарами неожиданно вынырнувший из-за угла грузовик — хорошо, чтоТолик в последний момент умудрился-таки вывернуть руль. В результате коробочка с гадательной колодой (которую Олежек непредусмотрительно бросил на заднее сиденье) умудрилась упасть и самопроизвольно открыться. Карты рассыпались по грязному днищу машины. Мне на колени упал одиннадцатый аркан, изображающий девицу, за каким-то лядом открывающую львиную пасть и с интересом осматривающую её содержимое. Я почему-то подумал, как же лев воняет и чем тащит из его рта. Потом вспомнил, что это символ и предзнаменование, и решил, что мне оно не нравится.

Толик остановился около смутно белеющего в темноте здания казённой наружности — этакий то ли горком, то ли Дворец Пионеров, то ли ещё что-то родом из "того времени". В здании светились окна, и откуда-то со второго этажа хрипел и кашлял Высоцкий.

Внутри оказалось жарко натоплено. Нас встретил какой-то вёрткий холуёк с мыльными глазёнками и провёл каким-то ну очень задним ходом. Нас — в смысле Олежека и меня. Толик было сунулся тоже, но холуёк как-то очень по-свойски ввернулся между ним и нами, растопырился, и сыграл мордочкой пантомиму "я-бы-рад-извини-мужик-тебе-не-положено". И огроменный Толик, на моей памяти никому не уступавший дороги, вдруг стушевался, сник, потоптался ещё немного, да и пошёл восвояси. "Ты давай гони домой, я тебе перезвоню!" — успел крикнуть ему Олежек в спину.

Привели нас в комнатку, где стояли линялые краснобархатные кресла, а на стене виднелись характерные белые пятна от портретов вождей. Холуёк предложил нам "раздеться и подождать", а сам изъявил готовность "чайку принести, или, может, кофе, простите что растворимый". Мы милостиво согласились на растворимый, и он исчез.

— Слушай сюда, — зашептал Олежек, дождавшись исчезновения хмыря, — нас тут один очень серьёзный человек вызывал. Зовут его Игорь Михайлович, запомни — Игорь Михайлович. Он тут вопросы всякие решает. Короче, у него сейчас будет важняк. Я сам не знаю ничего, у них там дела идут не нашего уровня. Надо, короче, погадать. Я бы мог поглядеть в будущее, но тут есть один магический закон: чем серьёзнее вопрос, тем больше магическая плата. А у меня карма и так тяжёлая...

Я вздохнул, поскольку давно уже понял, что "магические законы" в Олежековом мире играют примерно ту же роль, что и яйца в жизни танцора.

— Значит надо будет гадать. Я бы на Тароте раскинул ситуацию, но видишь, карты рассыпались... нехороший это признак. Значит, по рунам погадаю (он самодовольно вытащил из кармана мешочек с рунами и встряхнул его: руны зашуршали, как сушёные грибы). Ну а ты вроде бы по "Книге Перемен" гадать умеешь? Вот, значит, по ней. Потом составим общий прогноз.

Гадать по "И Цзину" я и в самом деле умел — точнее говоря, знал, как это делается. Однако, для такого гадания требовалась, как минимум, сама книга, о чём я и сообщил Олежеку.

— Ты что, магические книги наизусть не учишь?! — яростно зашипел мне в ухо Олежек. — Какой же ты, к чёрту, после этого маг? Где твоя воля... — тут он осёкся, обхватил голову руками, и почти жалобно проговорил:

— Ну ты пойми. Человек очень серьёзный, очень конкретный. Ему надо погадать. Если будет что не так, мне в городе делать нечего. Считай, всё накрылось медным тазом. Ты уж, пожалуйста, придумай что-нибудь... Может, гороскоп какой-нибудь построишь ему, а?

Я осознал ситуацию, подумал, и кивнул. Как мне уже было известно из прошлого опыта, серьёзные люди иногда бывают по-детски суеверными. Оставалось одно: устроить небольшой спектакль, при этом не очень вляпавшись.

— Обойдёмся рунами, — решительно сказал я. — Вместе будем интерпретировать.

Олежек облегчённо вздохнул.

Признаться, мне было приятно видеть непрошибаемо самоуверенного Олежека в таком состоянии, и я даже самодовольно подумал, что держусь куда лучше. Потом, однако, до меня дошло, что демонстрируемое мной величественное спокойствие связано не с крепостью нервов, а с тем простым обстоятельством, что я не местный, и нерасположение ко мне Игоря Михайловича мне лично ничем не угрожает. Неизвестно ещё, как я себя повёл бы, если меня поздним вечером потребовал бы к ноге кто-то серьёзный, от кого зависела моя будущность... Устыдившись себя, я, как мог, ободрил Олежека.

Вернулся мыльноглазый холуй с подносиком, на котором стояли чашки с кофе. Поскольку стола в комнате не было, нам пришлось держать чашки на весу, отхлёбывая обжигающе горячий напиток. Кофе был растворимый, но вполне приличный.

— Сейчас к вам Игорь Михайлович спустится, — тихо свистнул холуй, — вы уж, пожалуйста, того...

Что именно "того", я не понял, но прочувствовал, что называется, животом: имелось в виду нечто вроде "ходите опасно". Олежек воспринял это сходным образом, и даже сделал какое-то угодливое движение корпусом, но потом, видимо, вспомнил о воле мага, и с достоинством ответил:

— Разберёмся.

Я мысленно зааплодировал.

Таинственный Игорь Михайлович появился только через полчаса. За это время мы с Олежеком, что называется, "дошли до кондиции" — то есть изрядно подзавелись. Несколько раз нарисовывался всё тот же мыльноглазый, менял чашки с кофе, и даже принёс какого-то импортного печенья, изрядно подсохшего, но вкусного. Я как раз размачивал твёрдый обсахаренный кусочек в остатках содержимого четвёртой чашки, когда дверь отворилась, и в комнату вошёл человек в сером костюме.

Впоследствии я пытался восстановить в памяти хоть какие-то черты лица этого человека, но безуспешно. Он был живой иллюстрацией к понятию "лицо без особых примет" — то есть совершенно никаким. Такая стёртость не бывает чисто природным даром: как правило, это результат долгой ответственной работы в советских компетентных органах. Товарищ был конторский — и, похоже, отдал оной конторе лучшие годы жизни.

Дальнейший сюжет был довольно предсказуем. Игорь Михайлович вежливо извинился за задержку, сославшись на форс-мажорные обстоятельства, и предложил проследовать в его кабинет. Там нас, разумеется, ждал представительский коньячок: в ту пору прекрасную начальство ещё не освоило вискарь, и баловалось по старинке армянским. Нервничающий Олежек плеснул-глотнул. Игорь Михайлович, демонстрируя культуру быта, грамотно обнял пузатую рюмку ладонями, согревая напиток, деликатно вдохнул аромат, потом выпил. Я от коньяка отказался, за что заслужил одобрительный взгляд хозяина кабинета.

Выдержав подобающую паузу, серый человек приступил к изложению своей проблемы. Он, Игорь Михайлович, очень нуждается в совете по одному вопросу. Деликатность вопроса, однако, не позволяет ему обратиться к друзьям и знакомым, "да и не надо им этого", изящно вырулил он. Хуже того — вопрос до такой степени деликатный, что он даже не может его никому внятно изложить. Олежек же, будучи "уважаемым магом" (так он выразился), да ещё и с "московскими специалистами" (это было сказано не без почтения — чувствовалось, что всё"московское Игорем Михайловичем сугубо уважаемо), в таких вопросах может помочь.

"Может" было сказано так, что было понятно: имелось в виду "должен", с возможным продолжением типа "а не то".

Пока Олежек вытаскивал и раскладывал гадательное снаряжение, я попытался было вытащить из Игоря Михайловича хоть какую-то информацию о том, что за вопрос он собирается решать. Серый человек вежливо, но твёрдо прекратил расспросы, намекнув, что от нас требуется только огласить приговор судьбы, а не любопытничать в том, что нас не касается. Я понял, что вопрос действительно важен, и занялся собственно гаданием.

Признаюсь честно — я не люблю гадать. Есть в этой процедуре что-то скверное — как будто ты связываешься с какой-то дрянью. Тем не менее, изредка это работает. Далеко не со всеми, и не всегда, но иной раз завеса, скрывающая от нас день грядущий, и в самом деле чуточку приподымается (или её приподымает какой-то услужливый бес). В таких случаях участники гадания, как правило, кожей чувствуют, что происходит "что-то необычное", что карты не соврут, кости выпадут как надо, и всё такое.

Вот и здесь, в этом кабинете провинциального босса, я вдруг ощутил шевеление волос на затылке, и понял, что сейчас у нас будет не спектакль, а самое натуральное предсказание судьбы.

Правда, на моей памяти успешное гадание никогда не приносило большой радости тому, кому гадают. Как правило, оно пророчит всякие неприятности, которые потом ещё и аккуратно сбываются. У меня от этого остаётся ощущение, как будто палач, собираясь истязать привязанного узника, ещё и глумится, показывая ему пыточные орудия.

Поэтому, когда по полировке покатились руны, я совершенно не удивился, увидев, что именно выпало. Более того — интерпретация тоже явилась сразу, без обдумывания. Я просто увидел ситуацию — без деталей, только контуры, но увидел.

Маг Олежек, вообще отличавшейся крайней толстокожестью в таких вопросах, открыл было рот, чтобы начать что-то такое нести, но я его остановил.

— Значит, так, — я старался говорить как можно спокойнее и тише. — Вам предстоит какое-то решение или действие. Это что-то связанное с деньгами.

По выражению лица Игоря Михайловича я понял, что не ошибся, и продолжал несколко увереннее:

— Вы уже почти решили это сделать. Так вот — не делайте этого. Ничего не выйдет. Ничего и не может выйти. Вот примерно так.

— Вы хотите сказать, что меня кинут? — прошипел Игорь Михайлович.

— Не знаю, — честно сказал я. Волосы на затылке улеглись на место, напряжение отпустило, пифическое вдохновение меня покинуло. Я смотрел, как Олежек собирает руны, и думал, что я, наверное, всё испортил.

— Вот и я так думаю, — вдруг сказал нормальным голосом Игорь Михайлович. — Не бывает такой малины. А что-то такое меня внутри заводит — "давай, давай, возьми бабло, проканает"... Ладно. Пойду водку жрать. У нас тут праздник сегодня. Спасибо, ребята.

Он протянул Олежеку белый конвертик. На меня он не взглянул.

До Толика нам дозвониться почему-то не удалось. На вусмерть промёрзшей улице мы с трудом поймали машину. Дома Олежек попытался было меня воспитать на тему того, что я неправильно себя вёл. Я вяло отбрехивался: спорить не хотелось. С трудом стащив с себя одежду, я завалился спать. Снилась мне всякая дрянь, а под утро даже явилась в тонцем видении голая Настя, и такое вытворяла, что, проснувшись, я изрядно устыдился, — но потом утешил себя тем, что сон, видимо, предназначался Олежеку, и в мою голову попал случайно и по недосмотру.

Известие пришло вечером, уже после лекции. Мы — всем составом, включая загостившегося отца Витилия, — смотрели телевизор, когда зазвонил телефон. Олежек послушал, покивал, потом повернулся ко мне. Лицо у него было перевёрнутое.

— Игоря Михайловича убили, — просто сказал он. — По коммерческим делам. Помнишь, вчера? Неси водку. Помянем.

— Гадание отвращает от Бога и обращает к силам инферно, — через час, уже изрядно набравшись, рассуждал отец Виталий, — к силам ада, если вам так понятнее. Бесы же неспособны говорить правду, и будущее им неведомо.

— Да я ж говорю, — кипятился Олежек, — я как увидел эти руны, так сразу всё понял. Магическое видение ситуации, понимаешь? И смерть увидел, и всё увидел. Хотел сказать, но тут вмешалась Сила Судьбы: Миша меня перебил, начал что-то там такое лепетать неразборчивое. А мне уже было неудобно вмешиваться, ну я и промолчал. А сказал бы — может, жив бы остался мужик...

Я медленно кивнул. Водка и воля мага начали оказывать своё действие: я уже и сам не был уверен в том, что всё произошло так, как мне запомнилось. Впрочем... с пьяных глаз мне в голову пришла идея.

— Олежек, — сказал я, нарочито растягивая слова, — хочешь, я тебе сейчас погадаю?

За столом вдруг стало очень тихо.

— Ну не сейчас же?.. хорошо ведь сидим, — вымученно улыбнулся Олежек, — да и руны я вроде в машине забыл. К тому же, — голос мага окреп, — на меня гадать невозможно. Маг сам определяет линии своей судьбы. Одиночество и воля...

— Это человекобожие, — пискнул отец Виталий.

— Это магический закон, — Олежек снова почувствовал себя в своей тарелке, — внутреннее одиночество концентрирует волю, которая преодолевает линии судьбы. Я это постоянно чувствую чакрами.

Ночью, когда я как раз стягивал с себя левый носок, готовясь нырнуть под одеяло, в комнату ко мне тихо вошёл Олежек. Протянул мне белый конвертик.

— Тут все, — сказал он, — не хочу брать эти деньги. Сам понимаешь. Ты их заработал.

Он ещё немного потоптался и ушёл к себе.

Я заглянул в конверт и пересчитал деньги. Подумал. Потом пошёл к Олежеку. Тот сидел на кровати и пытался читать Папюса.

— Знаешь, — сказал я, не глядя на него, — это всё-таки не я заработал. Давай, что-ли, купим чего-нибудь такого... ну, посидим, выпьем... а то всё водка да водка.

Олежек, похоже, чего-то подобного ждал.

— Ага, — ответил он пободревшим голосом. — Нуёнафиг, эти дела нехорошие... В общем, я звоню Толику, он что надо возьмёт. Тут не Москва, тут места знать надо.

И потянулся к телефону.

История шестая. ПОСВЯЩЕНИЕ

Достиг я рубежей смерти, переступил порог Прозерпины и вспять вернулся, пройдя через все стихии; в полночь видел я солнце в сияющем блеске, предстал пред богами подземными и небесными и вблизи поклонился им.

Апулей, "Золотой Осёл"

История с Игорем Михайловичем произвела на меня, честно говоря, довольно-таки неприятное впечатление. Олежек тоже как-то сник и заскучал, и на следующих двух лекциях говорил о воле мага вяло и неубедительно. Среди слушателей началось брожение.

Особенно усердствовала давешняя бабка с редькой, исправно ходившая на занятия, но всё более разочаровывавшаяся в магии вообще и Олежеке в частности. Своим разочарованием она до такой степени охотно делилась с прочими слушателями, так что мне иногда хотелось подловить её в тёмной коридоре, да и свернуть шею — по-простому, по-нашему, по-коммерчески. Олежек, судя по всему, тоже что-то подобное испытывал — но когда я предложил ему воспользоваться магией в видах истребления бабки, отговорился тем, что применять магическую агрессию против учеников он не может, даже против упрямых и непослушных. Это каралось, по его словам, "лишением астрального благословения третьего уровня". Видимо, оно ему было зачем-то очень нужно.

После очередного неудачного занятия стало ясно, что дальше так жить нельзя. Мы собрались на военный совет, и стали думать, как бы нам обустроить "Чёрный Тарот", чтобы вернуть ему былое великолепие.

Паша надул губу и предложил "кончать с этим балаганом и начать по-настоящему серьёзное обучение". В последние дни Олежек сократил лекции до минимума, так что Паша целыми днями сидел дома и скучал. От скуки он одолел толстую книжку по йоге, и был преисполнен решимости кого-нибудь поучить этой премудрости.

Настя, которой смертельно надоело сидеть в Рождественске и стирать мужнины трусы, выразила желание "всё к чёрту свернуть и махнуть в Москву", благо деньги мы уже собрали. Олежек, однако, понимал, что "ему здесь жить", и подобного афронта ему никто не простит, поэтому Пашу он задвинул, а на Настю зыркнул так, что та едва не проглотила язык. Тогда все трое стали с надеждой смотреть на меня.

Увы — это был не мой день. Всё, что я смог выдавить из себя конструктивного, сводилось к банальному "ну, Олежек, ты соберись как-нибудь, ты же можешь... где твоя воля мага?" Услышав подобное, тот махнул рукой и пошёл в свою комнату — "советоваться с духами", как он буркнул себе под нос.

Оставшись втроём, мы проспорили ещё полчаса, но ни к чему позитивному не пришли. Кризис жанра бушевал, пока Паше не пришло в голову, что в Олежековой комнате как-то подозрительно тихо. Прислушавшись, мы убедились, что так оно и есть. Нам стало как-то неуютно, и мы решили проверить, чем таким занят наш маг. Проверять отправилась Настя. На цыпочках подобравшись к комнате, она приоткрыла дверь, просунула туда мордочку, потом так же осторожно её закрыла, и тихо сказала: "Спит. Голый спит." И задумчиво добавила: "А эта штука у него, кстати, действительно ого-го..." Паша молча погрозил ей кулаком.

Сон, однако, пошёл Олежеку на пользу. Он выполз из своей магической кельи через час, в халате, растерянно моргая и щурясь от яркого света. Тем не менее, у него уже было готовое решение вопроса. По его словам, духи явили ему таковое о во сне.

— Почему у нас кризис? — объяснял он нам ситуацию, лихорадочно жестикулируя. — Потому что мы, блин, законы магии не учитываем. Я вам сколько раз говорил, что магическая цепь должна быть замкнута?!

— Ни единого раза ты нам этого не говорил, — съязвила Настя.

— Ну, значит, теперь говорю — первый и последний раз! — Олежек воспрял духом, и направленные в него шпильки да подколки разламывал с хрустом, — Магическая цепь должна быть замкнута. Мы накачивали этих дураков магической энергией, так что она у них из ушей лезет. А на себя не замкнули, вот отсюда и вся фигня началась... Короче — замыкать надо, замыкать!

— Сопрягать надо, сопрягать! — съязвил начитанный Паша. — Ты что конкретно имеешь в виду?

— Надо провести посвящение учеников, — важно сказал Олежек, и пошёл за водкой.

Идея подобного эзотерического мероприятия овладела нашими умами не сразу. Однако, Олежек был непреклонен: Воля Мага нашла себе новую цель, и теперь остановить её было невозможно. Через некоторое время мы с Пашей уже увлечённо сочиняли сценарий действа, а Олежек расхаживал вокруг и снисходительно разглагольствовал о том, что, в сущности, само посвящение занимает один миг ("ну, или минуты две" — самокритично добавил он, "если душа очень отстойная"), но "для народа" нужен красивый спектакль, иначе народ не поведётся (то есть, по изящному выражению нашего духовного руководителя, "не очистит себя от посторонних помыслов"). А потому охотно принимал все наши предложения.

На очередном занятии Олежек блистал, как серебряный доллар, и вернул себе сердца аудитории. Под конец он сообщил всем, что всех присутствующих ждёт нечто очень важное.

— Возможно, это будет самое важное событие в вашей жизни, — загадочно добавил он. И попросил на следующий раз "прийти во всём чистом", а также принести свечку.

На следующем занятии народу было раза в полтора больше, чем на всех остальных. Толику и мне пришлось обходить ряды, и, вглядываясь в лица, интересоваться, заплатили ли они за занятия. Некоторые, смущаясь, протягивали деньги (одна барышня принесла пачку мелких засаленных бумажек, перевязанных резинкой и пахнущих сырой землёй — мы потом долго гадали, откуда она их взяла). Некоторые, ещё более смущаясь, тихо покидали зал. Зайцев, кстати, было довольно много: видимо, идея "получить посвящение" на халяву кое-кому показалась привлекательной. Потом вышел Олежек и самолично проверил ряды. После чего вышел на сцену.

Он был, как всегда, в мантии, по такому случаю выстиранной и отглаженной нежными настиными ручками. Золотой пантакль сиял, несколько напоминая пузо Мухи-Цокотухи.

— Сегодня лекций не будет, — начал он, и зал загудел, как расстроенный рояль.

Маг взмахнул рукой, призывая всех к молчанию. Разумеется, зал загудел ещё громче, предвкушая небывалое.

— Сегодня у нас всех, — Олежек напряг голос, и он зазвенел, — величайший день. Сегодня у нас Посвящение. То, что произойдёт сегодня, выведет вас на совершенно иной уровень осознания себя. Если называть вещи своими именами, сегодня вы перестанете быть людьми (зал затих) и станете чем-то большим, чем просто человек... Да, мы все начинали с человеческой формы и человеческой сути. Я давно перестал быть человеком, человеческого во мне только тело. Вам же это ещё предстоит. Конечно, каждому из вас придётся пройти долгую дорогу, подняться по лестнице Исава (тут он немного смутился, видимо, вспомнив, что лестница вроде бы должна была быть какой-то другой, но изящно вышел из положения, повторив тезис) — по лестнице Исава, тайной лестнице магов, подняться на каждую из её семидесяти семи ступеней...

Дальше Олежек долго рассуждал о некоем зерне перемен, которое прорастёт в душах добрых рождественских обывателей, о девяти тайных сокровищах, которые он обретёт в этой самой душе, если хорошенько покопается в ней, о двенадцати гениях, которые будут его сопровождать, а также о многочисленных и грозных опасностях, которые ждут каждого, кто полезет на эту самую лестницу и начнёт раскапывать клондайк души своей. Публика млела.

Дальше заиграла музыка: Толик включил магнитофон с кассетой, купленной Олежеком в Москве. В то время такие кассеты с "астральными гармониями" хорошо расходились, и Олежек не избежал искуса — прикупил себе парочку. Слушать он их, правда, не смог — позвякивания и завывания не трогали его натуру, воспитанную на тяжёлом металле. Как-то раз он пробовал поставить это хозяйство в качестве заглушки для звуков тантры, но это не очень-то помогло, да и тантре, судя по всему, не поспособствовало: девица ушла недовольной, и Олежек вернулся к тяжёлому року. Тем не менее, на сей раз кассета оказалась очень и очень в кассу: мелодичные дзянь-дзянь и турум-турум-турум в сочетании со свистом и потрескиванием, оказали на слушателей самое что ни на есть благоприятное впечатление.

Потом вышли на сцену мы с Пашей. Это был тонкий момент: Олежек настаивал, что мы должны появиться одновременно, и быть одетыми одинаково. Увы, ни я, ни Паша, никогда не отличались хорошим вкусом: задницу Паши украшали линялые джинсы небесно-голубого цвета, а я в ту пору прекрасную носил полосатую майку и штаны из "пьяного вельвета". Настя на полном серьёзе предлагала по-быстрому сшить для нас бесформенные балахоны из каких-нибудь простыней, но Олежек справедливо заявил, что результат будет напоминать известный мультфильм о Малыше и Карлсоне. В конце концов выручил Толик, привёзший из охотхозяйства ворох старых бесформенных рубашек цвета хаки, и таких же затрапезных штанов. На подиум мы с Пашей в этих нарядах вышли бы едва ли, но в полумраке зала всё это выглядело почти пристойно.

Согласно утверждённому нами же сценарию, мы встали по краям сцены, стараясь не очень привлекать к себе внимание. Олежек достал специально заготовленную для этих целей верёвку, по ходу дела объясняя аудитории, что это "тибетский магический шнур друнг-па". Верёвка вообще-то была бельевая (Олежек снял её с собственного балкона — обычно он сушил на ней своё исподнее), но, с другой стороны, к её концам были привязаны красивые резные фигульки, которые в Москве он купил за "настоящие тибетские амулеты", — так что в некотором смысле слова она действительно была тибетской. Мы с Пашей ухватились за эти фигульки и натянули верёвку. Олежек тут же объяснил, что это есть ни что иное, как "магическая завеса", о которую будут разбиваться "духи и лярвы". При произнесении слова "лярва" в зале послышалось бабское хихиканье: видимо, это оккультное понятие было кому-то знакомо не по Папюсу. Олежек утихомирил лярву строгим взглядом исподлобья.

Дальше Толик установил посреди сцены фотографический штатив, на котором была укреплена спиртовка, и зажёг её. Это был опасный момент: Олежек очень опасался неприятностей с пожарниками (понятно как реагирующими на открытое пламя), да и с хозяевами ДК тоже. Толик, однако, за три часа до начала успел "провентилировать вопрос" (в те времена слово "перетереть" ещё не было в ходу) и как-то договориться на сей счёт. Однако, спиртовка была и в самом деле нужна — надо было обо что-то зажигать свечи, а щёлкать зажигалкой было бы смешно и нелепо.

Олежек покрутил ладонями вокруг огонька, и объяснил, что каждый должен будет подняться на сцену, зажечь свою свечу о "пламенник" (так он поименовал спиртовку на штативе), после чего приблизиться к нему и "пережить уготованное".

— Но имейте в виду: каждое посвящение требует тончайшей настройки на эфирное телочеловека, — предупредил он зашевелившуюся аудиторию. — У каждого мага свои ограничения на этот счёт. Я, например, не смогу работать одновременно и с мужчинами и с женщинами. У них разная энергетика. Поэтому сначала пойдут женщины, — добавил маг, и почему-то ухмыльнулся.

Бабоньки заохали, поднимаясь с мест, и через некоторое время образовали из себя элементарную ячейку советского общества, то есть очередь.

После недолгой толкотни (кажется, какая-то цыгановатого вида тётенька пыталась пробраться к Олежеку со стороны, чтобы посвятиться вне очереди, но её выпихнули товарки — молча и ожесточённо, как это умеют делать только озлобленные тётки с богатым советским опытом стояния в очередях) действо, наконец, началось.

Первой "пережить уготованное" вышла дебелая толстуха в красной кофте. Вид у неё был мизерабельный — зато свечку она держала умело, так что мы сразу поняли, что она захаживает в церковь. Предположение подтвердилось неожиданно быстро: подвалив к Олежеку, тётка неожиданно прогнулась перед ним (со свечкой в руках это выглядело несколько странно), а выпрямившись — меленько перекрестилась.

Мне этот жест показался несколько неуместным, однако отцу-основателю "Чёрного Тарота" это наивное идолопоклонство явно польстило. Благосклонно кивнув тётке, он указал пальцем на расстеленный перед собой коврик.

Тётка всё поняла правильно, и послушно опустилась на колени, продолжая держать обеими руками свечу. Олежек присел на корточки (при этом мантия забавно свесилась с оттопырившегося зада мага) и задул пламя. У него это получилось с первой попытки — видимо, помогла пресловутая воля.

— Имя, назови своё имя! — возгласил он.

— Евгения Фёдоровна... — представилась посвящаемая. — Голикова, — добавила она несколько более уверенным голосом. Видимо, она решила, что от неё требуют анкетные данные.

Олежеку, однако, было неинтересно, была ли она судима и имеет ли родственников за границей: от этого страдала торжественность мероприятия.

— Только имя! — объявил он свою политику. — Имя!

— Э-э... Женечка... — растерявшись, пискнула посвящаемая, и тихонечко икнула.

Я не выдержал и скорчил рожу. Олежек, каким-то чудом (видимо, при помощи астрального зрения) это заметил, и одарил меня гневным взором. Воля мага в нём так и пузырилась, так что взор я ощутил чуть ли не кожей, и веселиться перестал.

Всё дальнейшее происходило более или менее чинно.

После краткого обмена репликами типа: "Скажи, ученица моя, ищешь ли ты мудрости?" (Женечка пролепетала "да" таким тоном, которым это произносится в загсе) и нескольких напутственных слов, началось собственно посвящение. Сначала публике была представлена озвучка: Олежек встал в позу, и негромко, но довольно отчётливо забормотал себе под нос какую-то чепуху. Кажется, это были заклинания из Папюса, перемешанные с собственными измышлениями. Для усиления эффекта он ещё как-то особенным образом подвывал и поскуливал.

К тому моменту я понял, что мне и в самом деле не смешно. Дурацкие заклинания, отдающиеся эхом в бывших церковных сводах, звучали довольно-таки зловеще. Да и имена Олежек поминал всё больше серьёзные — Асмодея, Астарота, Баала, Бела, Баалзебуба, и даже какого-то Тиумиэля. Насколько мне было известно из оккультистской литературы, это были погонялова самых авторитетных Князей Тьмы. Мне пришла в голову невесёлая мысль: если эта распальцовка привлечёт внимание хоть одного уважающего себя духа или призрака, то, скорее всего, живыми мы оттуда не выйдем. Во всяком случае, я на месте обитателя астрала устроил бы всему этому сборищу идиотов хорошую взбутетень, чтобы не выёживались внаглянку.

Духи, однако, побрезговали столь жалкой добычей. Поэтому, набормотавшись, Олежек начал совершать над тётенькой пассы, потрясать мантией, и так далее. Потрудившись над ней минуты две, он взял её за руки, подержал, после чего звякнул колокольчиком.

— Свершилось! — воскликнул он, и, легонько взяв тётку за руки, поднял её с пола.

— Всё, что-ли? — поинтересовалась свежеобработанная мадам. — Вы ж ещё диплом обещали!

Олежек тихонько шепнул ей что-то неразборчивое. Тётка сгрузилась со сцены и шлёпнула зад на свободное место в первом ряду: отходить далеко от прилавка, где "товар дают", она явно не собиралась.

Вторая посвящаемая оказалась милой черноволосой девушкой в белой блузке. В отличие от церковно-опытной предшественницы, она держала свою свечечку в кулачке, как... ну, скажем, как палку. Перекреститься на мага она тоже побоялась — то ли от избытка благочестия, то ли от нетвёрдого знания того, как оно делается. Стоять на коленях ей тоже явно не хотелось, но нашему магу всё-таки удалось её повергнуть к стопам, заглушив возмущённый писк завыванием типа "О, великие духи, Лаэх, Оэх, Ламех..." или чем-то в этом роде. После чего поинтересовался её именем (барышня представилась Жанной), и быстренько задул торчащий огарок.

Затягивать со звуковым сопровождением он на сей раз не стал: быстренько пробормотав что-то относительно безобидное (я про себя решил, что по оккультным меркам это тянет в худшем случае на понос с золотухой), Олежек приступил к самому посвятительному акту. На этот раз пассов и жестов было больше, причём по большей части они почему-то проделывались в непосредственной близости от самых интересных частей тела посвящаемой. Темнота отчасти покрывала характер действа, но мне — поскольку я пребывал в непосредственной близости к месту совершения таинства — показалось, что Олежек слишком уж откровенно лапает свою ученицу. Девушка, однако, вела себя смирно, хотя и ёжилась — особенно когда пассы переместились куда-то ниже талии. Впрочем, девушка умудрилась так отклячить круп, что удержаться — особенно для тантролюбивого Олежека — было и в самом деле сложно. Как мне показалось, отпустил он барышню не без некоторого сожаления.

Дальше процесс пошёл веселее. Третья и четвёртая посвящаемые оказались опытными тётками, с которыми долго возиться не пришлось — настолько бодро и справно они всё делали. Дальше опять попалась молодуха: та самая малохольная девица, что брала у Олежека уроки тантры. Над ней он много трудиться не пожелал: поблекотав минуты две, он слегка погладил её по головке, помахал руками возле ушей, да и отпустил с миром. Дальше опять попалась хорошенькая, и опять началось неприличие, именем Ваала и Сатанаила.

Конвейер застопорило почти к самому концу, когда три четверти слушательниц были посвящены: красивые облапаны, некрасивые обмаханы мантией. Неприятность случилась, когда на сцену выползла та самая бабка, которая уже доставила нам хлопот, некстати приставши с дурацким вопросом насчёт белой и чёрной редьки.

Сначала всё шло нормально. Бабка ловко зажгла свечку, резво предстала перед Олежеком, представилась — и вдруг со всей дури бухнулась перед ним на колени. Да так, что деревянный пол загудел.

При этом она слегка не рассчитала траекторию, и поэтому приземлилась чрезмерно близко от Олежека. В результате ей не оставалось ничего другого, как обвить руками его ноги, а физиономию уткнуть куда-то в область причинного места.

Образовавшаяся живая картина была, признаться, препохабной.

Олежек, однако, среагировал блестяще. Сообразив, что вырываться бессмысленно (глупая бабка, похоже, вцепилась ему в ноги крепко), он взмахнул мантией, и завыл что-то настолько непотребное, что внимание аудитории на миг рассеялось. Этого времени ему хватило, чтобы осторожно высвободить одну ногу. На следующем взмахе он вырвался из захвата. Бабка, потеряв равновесие, шлёпнулась на ладони. Олежеку пришлось помогать ей подняться — точнее, оторвать руки от пола и встать на колени. Свечечка, разумеется, погасла (хорошо хоть, не сломалась и не закатилась куда-нибудь). Бабка рыпнулась было её цапнуть, но Олежек лично затеплил её от "пламенника", и вручил старухе с такой миной, как будто он одаряет даму букетиком ландышей.

Однако, после всех переживаний Олежек решил схалтурить: вместо того, чтобы как следует провыть гимн злым духам и помахать мантией, он промычал что-то неразборчивое и кратенько покрутил руками над бабкиной бедовой головой. После чего вознамерился отправить её восвояси.

Бабке это не понравилось.

— Ты чё это меня не посвящаиссь? — громко и сварливо возмутилась она. — Ты меня намана посвящай, намана, как дефок ентих, (тут она сказала нехорошее слово), тьфу! Ты над этими (то же самое слово) вон как крутился, да за сисяры их бесстыжие...

Неизвестно, что ещё сказала бы бабуся, если бы Олежек совершенно ледяным голосом не потребовал тишины.

Бабка заткнулась. Зашевелившийся и развеселившийся зал немедленно никшнул.

— Ещё немного, и посвящение будет сорвано! — прорычал маг. — Вы все подвергнетесь опасности от духов! Вы что, хотите астральной катастрофы?! Немедленно уведите её!

Кстати появившийся Толик нежно, но твёрдо взял старушку за костлявую верхнюю конечность и буквально стащил со сцены.

Наскоро посвятив оставшихся тётенек (и даже не обратив специального внимания на весьма привлекательные формы затесавшейся среди них юной блонди), маг, кипятясь, заявил, что мужчин он будет посвящать в следующий раз — из-за огромных потерь магической энергии. Выдачу дипломов он тоже перенёс на следующий раз.

Обиженные мужички ещё немного посидели, и начали хмуро разбредаться, всем своим видом демонстрируя разочарование.

— С-сука старая, — всё никак не мог успокоиться Олежек вечером за водкой, — всё испортила. А так торжественно было... Теперь вот ещё мужиков отдельно посвящать надо.

Маг замолчал, прожёвывая маринованный опёнок.

— А может, и хорошо, что отдельно, — неожиданно закончил он. — В следующий раз сделаем что-то особенное. Ну, чтоб запомнилось... Ты как, готов? — обратился он ко мне с риторическим вопросом.

Я тяжело вздохнул, и плеснул себе ещё сто.

История седьмая. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Кровь, надо знать, совсем особый сок.

Гёте, "Фауст"

Второе посвящение — для мужеского пола — мы готовили в спешке. Главной проблемой было, конечно, придумывание какого-нибудь ритуала, который помог бы Олежеку пронять суровых рождественских мужичков. Проклятая бабка с редькой всё не шла из головы, и изрядно отравляла нам настроение.

Отдельной проблемой оказались дипломы. Дело в том, что у нас было какое-то количество красиво отпечатанных бумажек, сделанных то ли Олежеком в Москве, то ли вездесущим Толиком где-то в областной типографии. Вероятнее, первое — бумажки были и в самом деле ничего, особенно по тем диким временам. Ужас ситуации состоял в том, что их явно не хватало.

Некоторое количество дипломов было уже вручено. Во-первых, тем, кто не смог присутствовать при посвящении, но бумажку о прослушивании магического курса получить желал. Аргумент был один — "я деньги заплатил, извольте выдать". С другой стороны, Олежек настаивал на том, что магами люди становятся только после посвящения. В конце концов, он выкрутился из щекотливой ситуации, заявив, что бумажки будут выданы всем заплатившим, но только у прошедших посвящение они будут надлежащим образом освящены и заколдованы. Кажется, возражавших не нашлось... Ещё сколько-то дипломов пришлось раздать посвящённым бабонькам.

За день до действа Толик уехал в неизвестном направлении, пообещав решить вопрос. Оттуда, из неизвестности, он позвонил глубокой ночью (Олежек дежурил на телефоне, склонив буйну голову на кулак) и сообщил, что ничего не получилось. "Придётся потом раздавать" — озабоченно констатировал маг. Соответственно, нужда в красочной церемонии только возросла.

Худо было и другое: у нас с Пашей полностью пропала креативная способность. Мы часами сидели и молчали, не в силах выдавить из себя никаких идей по поводу того, как бы нам, дёшево и сердито, очаровать рождественцев. В конце концов, на полное безрыбье вылез жирный и глупый рак: мы додумались до Кровавого Ритуала.

Началось всё с несмешной шутки, которую отпустила Настя. Видя наши муки, она съязвила, что наилучшим выходом из положения было бы публичное принесение в жертву христианского младенца, с последующим распитием кровей. Я, недолго думая, брякнул, что младенец — это опасно, и к тому же дорого (кто его знает, сколько в Рождественске может стоить младенец), а вот принести в жертву какую-нибудь животину — запросто...Оживившийся Паша предложил зарезать на сцене козу или поросёночка. Олежек, навостривший было уши, заявил, что резать поросёнка — это мероприятие, лишённое всякой торжественности. "Вы хоть слышали, как они орут?" — риторически вопросил он. Козу, по размышлению, он тоже отверг по сходным причинам. Остановились на чёрном петухе — классической птице для жертвоприношений. Дальше предполагалось помазание кровью лбов посвящаемых — что, по мысли Олежека, должно их "пронять как следует". "В конце концов, у нас же чёрная магия", вовремя вспомнил он. "А представляешь, как это будет смотреться? Отчекрыжим ему голову прямо перед всеми... и чтобы кровь фонтаном... А потом — помазание жертвенной кровью. Кровью пятно на лбу у каждого. И чтобы запретить смывать." Я подумал и согласился.

Осталось только найти петуха. Быстро выяснилось, что без Толика воля мага не действует. Олежек понятия не имел, откуда взять птицу, тем более — нужного цвета. Однако, тут вмешалась судьба: маг, с горя решив подзаняться тантрой, привёл к себе новую девицу (кажется, из новопосвящённых), и заодно поплакался ей в жилетку по поводу наших злоключений. К его удивлению, девица сразу спросила, сколько он даст за чёрного петуха. После непродолжительного торга (я уж не помню, на чём они сошлись — но мне показалось, что девушка не продешевила) нам было обещано, что птичка будет доставлена в срок и прямо по адресу. Это нам особенно понравилось: ни маг, ни его подручные не испытывали восторга по поводу содержания петуха в квартире. Мы все подозревали, что магическая птица умеет клеваться и гадить.

Практика подтвердила это.

В день посвящения мы все мандражировали по полной программе. Особенно раздражало отсутствие Толика: вся оргподготовка откровенно шла нахрен. Некому было даже довести нас до места. В конце концов Олежек, напрягая волю мага, добыл-таки тачку, которая, скрипя всеми частями, доставила нас практически "под занавес".

У входа нас ждала замёрзшая и сердитая девица, закутанная в рыжий платок. По её злому взгляду было ясно, что стоит она уже давно. Петуха с ней не было.

Выяснилось, что злится она вовсе не на нас. Жертвенную птицу должна была подвести девушкина мать, которая тормозила где-то на бескрайних просторах.

Мы с Пашей оставили Олежека ждать прибытия птицы, а сами отправились развлекать публику.

К счастью для нас, публика на сей раз собиралась долго. Чёрт его знает, какая несуразица и переколяка стряслась в городе Рождественске, но народ собирался медленно и лениво. Прибывшие раньше тоже вели себя как-то тихо — во всяком случае, криков "давай начинай" не было. Мы уже соскучились, когда, наконец, появился наш герой — с петухом.

На первый взгляд, птиц показался мне мелким и неказистым. Отчасти — потому, что он был засунут в клетку, явно рассчитанную на канареек, или там попугайчиков волнистых. Сначала я не придал этому значения, поскольку о способах транспортировке петухов имел самые смутные познания. Но, судя по озабоченному виду Олежека, что-то тут было не так.

Опасения мои подтвердились.

"Дура проклятая" — буркнул маг, после чего сообщил, что в клетку петуха додумалась запихнуть мамочка этой самой девицы. Клетка действительно была из-под какой-то высококультурной птицы типа попугайчика, и мама решила, что и петуху будет незазорно в ней прокатиться. Проблема была в узеньком отверстии клетки. Просунуть туда птицу оказалось ещё возможным (правда, не без травматических последствий для оной), а вот как её оттедова вынимать, добрая женщина не подумала... Клетка выглядела прочной, а петушок — неспокойным.

Оставив Олежека бороться с клеткой, мы снова занялись слушателями, кое-как собравшимися и даже угомонившимися. Паша даже взял на себя труд произнести краткую вступительную речь по поводу ожидаемого события.

Потом вышел маг и начал толкать посвятительную речь. Сначала он выглядел кисло и говорил что-то невесёлое, но потом разогрелся и начал чесать привычным для себя образом. Про лестницу Исава он почему-то умолчал, зато много рассуждал о том, что мужчина — это по природе своей волшебник, воин и звезда.

— Вы — мужчины, ваш удел — война, а высшая война — это внутреннее собирание магической энергии воли, пронизывающей покров невежества, но война — это всегда кровопролитие, и кровь ещё будет... Будет кровь, много крови — прежде всего астральной субстанции... Кровь очищает и преображает... — токовал Олежек. В конце концов он объяснил, что им предстоит присутствовать при жертвоприношении и принять кровавое помазание, после чего дал музыкальную паузу (то бишь врубил магнитофон с астральной мeрлихлюндией).

Публика, вопреки нашим опасениям, не испугалась, но и не воодушевилась. Скорее всего, грозные обещания были приняты за метафору. "Ничего, мы им сейчас покажем" — шепнул мне Олежек, отправляясь за кулисы к клетке.

Через несколько секунд оттуда послышался самый настоящий петушачий ор, а затем — мат.

Я немедленно покинул сцену.

За кулисами валялась сломанная клетка. Над ней стоял Паша, держа на вытянутых руках вырывающегося петуха. На его лице были написаны ужас и отвращение.

Олежек матюгнулся, и, как-то быстро и ловко перехватив птицу (всё произошло в секунды) поспешил на сцену.

Я остался с Пашей. Он в ужасе смотрел на свою руку.

Её украшало обильно испущенное птицей говно.

Надо сказать, что у Паши имелась одна особенность: он отличался крайней тактильно-осязательной брезгливостью. Именно тактильно-осязательной: в других отношениях этого не замечалось. Спокойно поедая какие-нибудь "пирожки с котятами", или чебуреки самого подозрительного вида и вкуса, он при этом не мог переносить ощущения горелого жира на пальцах, а потому старался прихватывать эти предметы какой-нибудь бумажкой или тряпицей. Он не носил с собой носового платка, ибо само сознание того, что в его кармане лежат сопли, и он может случайно за них схватиться, вгоняло его в депрессию. Однажды он — при мне — опёрся рукой о колонну в метро, и вляпался в чей-то плевок. В результате нам пришлось ехать с ним домой, и там он полчаса оттирал осквернённое место пемзой... Но петушиные экскременты, судя по всему, оказались для него настоящим шоком.

Я достал из кармана носовой платок и быстро вытер пашину руку. Паша не шевелился. Впрочем, когда я его повёл в туалет отмываться (благо, это было недалеко), он пошёл, хотя и нетвёрдой походкой. Там я быстро открыл на полную горячую воду, сунул под неё пашину конечность (изрядно обосранную — петух таки постарался), и пошёл искать что-нибудь говномойное. В конце концов, я нашёл в подсобке сухой коричневый кусман "мыла хозяйственного" и вручил его постанывающему от омерзения Паше. После чего поспешил на сцену.

Там происходило что-то непонятное: народ, вместо того, чтобы аккуратно стоять в очереди и чинно посвящаться, толпился около сцены и возбуждённо галдел. Магнитофон с астральными колокольчиками, напротив, молчал. Ни Олежека, ни петуха в помещении не было.

Я сперва заподозрил самое худшее: добрые люди взбунтовались против предлагаемого сатанического действа и сейчас нас будут бить. Однако, встретили меня вполне дружелюбно, да и сама ситуация быстро разъяснилась. Впрочем, оптимизма мне это не прибавило.

Впоследствии, вспоминая всю эту историю, я никак не мог взять в толк, каким образом нам удалось так лопухнуться. Единственное разумное объяснение, которое мне пришло в голову — это тот факт, что мы успели привыкнуть к ненавязчивым услугам Толика, который брал на себя не только административно-хозяйственную деятельность, но и вообще все мелочи жизни. Он-то уж проследил бы, чтобы весь необходимый реквизит для жертвоприношения был на месте... Короче говоря, мы, идиоты и кретины, готовясь отчекрыжить голову живой птице, совсем забыли про нож. Или топор, или какой другой подходящий для этого дела предмет.

То есть — не взяли с собой ну буквально ничего подходящего.

В принципе, всё это несколько напоминало знакомую каждому пьющему человеку ситуёвину, когда вдруг выясняется, что купленную "на последние" бутылку с винцом нечем открыть, так как ни штопора, ни перочинного ножа, ни даже какой-нибудь фиговенькой веточки-протолкушки под рукой не находится. К сожалению, петух отличался от баттла с красненьким тем, что он был живой.

Я подумал было, что Олежек мог бы перегрызть петуху горло, или там откусить ему голову, как Оззи Осборн летучей мыши, но быстро сообразил, что на подобный жест воли мага не хватит.

Так оно, в общем, и оказалось. Толпящиеся у сцены мужички объяснили мне, что маг ушёл искать подходящее орудие, чтобы обезглавить птицу. Интересно, что никто из них не возмущался, и даже, кажется, не удивился происходящему. Накладка как накладка — с кем не бывает...

Вернулся маг минут через десять, бережно неся в руках две белые мисочки (я кстати вспомнил, что и посуды для жертвенной крови мы тоже не захватили). Я понял это так, что жертва уже принесена. Маг это подтвердил, после чего кислым голосом потребовал, чтобы я привёл сюда Пашу и начал, наконец, совершать ритуал.

Я погасил свет в зале и отправился за сотоварищем. Нечего и говорить, что застал я его всё в том же сортире. По пояс голый, он ожесточённо тёр намыленными пальцами рукав рубашки, пытаясь избавиться от последних следов содержимого петушиной клоаки. Оторвался он от своего занятия с крайней неохотой.

Далее последовало возжжение свечей, натягивание верёвки, образование очереди, и всё прочее в том же духе.

Сама по себе процедура оказалась маловдохновительной. Единственным отличием от посвящения женщин оказалось то, что Олежек никого не лапал, зато мазал лоб каждому из одной мисочки, и тут же стирал это дело другой рукой. Всё это делалось быстро, и без всякого драйва. Заклинания, которые он бормотал при этом, тоже были какие-то слабенькие, неизобретательные... Под конец маг объявил, что раздача дипломов состоится на днях, и на этом закрыл лавочку.

По дороге домой (нам опять пришлось ловить машину, и мы успели промёрзнуть) Олежек мрачно молчал. Дома он, вопреки обыкновению, даже не потянулся к водке, а вместо этого отправился смотреть телевизор, повернувшись к нам всем спиной. Я понял, что с ним случилось что-то нехорошее, но лезть с расспросами поостерёгся.

Ночью я встал пописать. Олежек сидел на кухне и смотрел в окно. Перед ним стояла нетронутая водка и пустой стакан.

Я, поколебавшись, вошёл на кухню, нашарил на полке стакан, и плеснул себе чуть-чуть на донышко.

Маг поколебался, потом сделал то же самое.

— Знаешь, — мрачно сказал он, — я ведь петуха того... не смог.

— Ножа не нашлось? — участливо спросил я. — Или птичку жалко?

— Да нашлось, — мрачно сказал он. — а петуха чего жалеть-то... Палец я себе там порезал. Я крови боюсь, — наконец, признался Олежек, сделавши несчастное лицо, — с детства. Своей крови. Думал, что теперь прошло. Нет, не прошло.

— Чем же ты народ посвящал-то? — осторожно поинтересовался я.

— Ну как чем... Кровью. В водe крови накапал, мыло развёл, и наплевал туда немножко. Всё равно темно, никто ж не видел, какого оно цвета... да я сразу стирал.

— Паше только не говори, — предупредил я, — его вытошнит. А плевал зачем?

— Ну, чтобы на коже ощущение осталось... не как от воды, — неохотно пояснил маг. — Иначе догадались бы. А тут такое... мыльное, липкое... в общем, вроде поверили. Или нет? Ты как думаешь?

— Не знаю... — протянул я. — Я бы не поверил.

— А знаешь что, — вдруг решительно сказал Олежек, — давай я тебе сегодня твои деньги заплачу, и ты завтра уедешь? Я против тебя ничего не имею, — торопливо добавил он, — никаких обид, всё прекрасно... Просто... ты меня прости... я сейчас в слабости, протрепался вот про кровь... не надо было...

— Я никому не скажу, — заверил я его.

— Но ты знаешь, — тяжело вздохнул маг, — а я буду знать, что ты знаешь... Это подрывает волю мага. Я работать не смогу. Извини.

Через полчаса, пересчитывая мелкие купюры, я думал о том, имеет ли смысл отправляться в путь прямо с утра. В конце концов решил, что напоследок лучше сначала отоспаться.

Это оказалось разумным решением: утром приехал Толик. Он же и отвёз меня на вокзал.

Больше я не встречался с рождественским магом. Поэтому я так и не узнал, куда же он дел того петуха.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 2015 ГОДА. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.

Экклезиаст, 1:11

Я опубликовал эти мемуары в июле 2002 года на сервере portal-credo.ru под псевдонимом "Вадим Шимонаев". Сервер тогда платил какие-то небольшие, но очень нужные мне деньги за публикации. Увы, деньги кончились довольно быстро, так что из четырёх запланированных историй я успел рассказать одну — ту, которую вы прочитали. Впрочем, признаюсь честно — пару эпизодов я заимствовал из другой поездки, в Подмосковье.

Для интересующихся другими поездками. После относительно удачного дебюта в "Рождественске" я отправился в гораздо более увлекательное путешествие в центр России, на Урал, где я предподавал китайскую эзотерику в школе "учительницы Тууны". Что характерно — в те же дни в те же места нагрянули две величайшие эзотерические силы того времени: Великий Юсмалос (в дальнейшем работавший под брендом "Мария Дэви Христос") и Пророк Виссарион. Столкновение этих страшных сил — за души паствы — было и забавным, и поучительным. С тех самых пор я усвоил краеугольный принцип реализма: реальность богаче — страшнее, смешнее, глупее, умнее, подставляйте любое слово — любой нашей фантазии.

Дальше я съездил ещё в пару мест, менее впечатляющих, хотя и более денежных. Однако рынок схлопывался: везде засели свои и на приезжих смотрели всё косее, а то и злее. Очень кстати образовалась какая-никакая работка по специальности. Так что я оставил эзотерические книжки и вернул на полку учебник по С++. Ну а потом жизнь оттащила меня от "этого всего" буквально за уши. Сейчас я занимаюсь я совсем другими вещами, успеха в которых — во всяком случае, в это время и в этой стране — добиться посложнее, чем вызвать какого-нибудь Баалзебуба. Но я продолжаю жрать этот кактус, и даже не особо жалуюсь. В конце концов, в отличие от очень многих людей, я живу так, как мне нравится, и занимаюсь тем, что мне интересно. При этом я жив и на свободе, что, учитывая эти самые интересы, само по себе недурной подарок судьбы.

Что касается остальных героев этой саги.

С Пашей и его супругой я уже давно не общаюсь. Как у них там обстоят дела, я не в курсе. Но вроде бы оба живы-здоровы. Занимаются ли они эзотерикой — Бог весть.

Олежек своё ремесло не оставил. Правда, теперь называется не магом, а колдуном. Говорят, он очень растолстел и вообще заматерел. Также говорят, что на своей малой родине он пользуется определённой известностью и уважением: видимо, воля мага всё-таки превозмогла и одолела. Опять же, желаю ему и его клиентам — насколько я понимаю, он довольно споро перешёл от сомнительных "ученических" отношений на твёрдые товарно-денежные — всяческих успехов.

Не знаю, как повернулась жизнь у Толика, бабки с редкой, неведомого мне зубного врача и прочих эпизодических персонажей. Надеюсь, у них всё хорошо; и им тоже успехов.

И, наконец, о времени. Ещё недавно девяностые казались давно прошедшей эпохой. Сейчас, в 2015, меня всё чаще охватывает ощущение дежа вю. Совершенно не удивлюсь, если завтра пред наши очи выползет какой-нибудь хтонический Бурбулис, а за ним и Кашпировский. И вообще, действительность на глазах становится всё чудесатее и чудесатее.

Боюсь, правда, за сим последует очередной сеанс коллективной уринотерапии, на которые столь богата новейшая история нашего Отечества.