Империя

— Тут с вами тоже можно поспорить, но даже, если признать, что Неторопов виновен, то казнь его жены не укладывается ни в какие рамки. В чем провинилась эта несчастная женщина? И есть ли у Нетороповых дети?!

— Есть, — спокойно ответила Джоанна, с аппетитом поглощая разрекламированного ею лосося. — Мальчику десять лет, а его сестре двенадцать.

— Вот видите. Что теперь будет с сиротами?

— Отправят в закрытый интернат для перевоспитания. Майкл, не будьте таким впечатлительным. Я понимаю, что одно дело смотреть на казнь по телевизору, и совсем другое, когда она совершается в какой-то сотне метров от тебя... Но возьмите себя в руки.

— Легко сказать... Но неужели у сирот Нетороповых нет родственников? Почему их сразу направляют в интернат, да еще закрытый?

— Сейчас объясню. Но для начала съешьте хоть кусочек, — чуть привстав, Джоанна дотянулась до моей тарелки, отрезала кусок стейка и насадила его на вилку.

Я невольно отшатнулся, но моя собеседница проявила настойчивость: — Майкл, я еще раз прошу вас поесть. Вернее, даже не прошу, а приказываю, — голос собеседницы стал жестким, а взгляд изумрудных глаз буравил меня насквозь. Что же, Джоанна не даром носила звание старшего психолога. Во всяком случае, как общаться с гнилой интеллигенцией она знала очень хорошо. 'Достаточно просто хорошо топнуть ногой...'

Впрочем, возможно, я что-то перепутал и это рецепт для общения не с интеллигенцией, а с демократами, но в любом случае он сработал: я придвинулся к столу и осторожно снял с вилки рыбу. Да, Джоанна оказалась права — стейк и в самом деле был изумительным.

— Ну, и как вам?

— Спасибо за заботу, отлично! — стоявшая перед глазами картина ужасной казни передвинулась на второй план.

— Вот видите! Кстати, настоятельно рекомендую впредь следовать моим советам, — многозначительно сказала Джоанна, продолжая 'сканировать' меня своим изумрудным рентгеном. — Давайте, я покормлю вас. Вы покраснели?

— Все так необычно. Никогда не думал, что высокопоставленная сотрудница Управления будет кормить меня как ребенка.

— Не смущайтесь. Это всего лишь часть моей работы. Иногда, чтобы наставить своего подопечного на путь истины, приходится побыть в роли заботливой мамочки.

— Хорошо, не буду.

— Да, вы ешьте... Возможно, вам еще долго не придется вкушать подобных деликатесов.

— ?!

— Позже объясню. А пока вернемся к вашей 'несчастной' женщине. Майкл, как вы думаете, почему при Сталине жены заговорщиков либо уничтожались, либо на длительное время изолировались от общества?

— Ну, по-моему, тут все ясно. Месть, устрашение, возможно, даже желание следователей замести следы, чтобы потом некому было взывать к справедливости.

— Месть, говорите, и заметание следов... Тут я с вами не согласна. А вот устрашение — самое то. Но для начала поговорим о главном. Вы ведь считаете жен заговорщиков априори невиновными.

— Естественно. Даже если предположить, что их мужья и в самом деле вели враждебную Сталину и другим подобным ему тиранам деятельность, то репрессии против жен и детей не имеют под собой никакой юридической базы, не говоря уже о том, что просто бесчеловечны. В чем они провинились?

— Майкл, много ли вы знаете жен, которым неизвестна вся подноготная их мужей?

Я задумался, но быстро перебрав в уме все свои знакомые семейные пары, ответил: — Честно говоря, таких не припомню.

— Следовательно, практически со стопроцентной уверенностью можно предположить, что г-жа Неторопова была в курсе преступной деятельности своего мужа. Ну, хотя бы несоответствие его официальных доходов с уровнем жизни семьи она не могла не заметить. Отдых на дорогих курортах, обучение детей за границей, престижное жилье и автомобили, шопинг в бутиках... Согласны?

— Согласен.

— Следовательно, она уже виновна в сокрытии преступления. Более того постоянные женские 'купи мне это, купи мне то, почему мы в этом году отдыхаем у нас в Империи, а не за границей' и тому подобные требования по сути являются обычным подстрекательством.

— Да, Джоанна, логика у вас железная.

— Обычная логика, ничего 'особо железного' в ней нет. Надо только освободить сознание от вбитых в него либералами и демократами всех мастей установок.

— Хорошо, а в чем виноваты дети?

— Ни в чем. Виноваты их родители.

— Я согласен с вами, что супруги Нетороповы виновны в преступлении перед империей. Но в чем они провинились перед своими детьми?

— Только в том, что не дали им правильного воспитания. Современные дети прекрасно все видят и отлично понимают, что и откуда берется в их семье. И задача интерната, причем, особо отмечу, задача не из самых легких, сгладить последствия родительского воспитания. Именно сгладить, поскольку полностью исправить ситуацию, увы, нельзя. Майкл, вы по-прежнему ничего не едите.

— Да что-то после всего увиденного и услышанного аппетит пропал.

— Ну, нельзя быть таким впечатлительным. Подобные экзекуции над государственными преступниками проводятся здесь еженедельно. Так что у вас простой выбор: привыкнуть или умереть с голода.

— ?!

— Да, да, не удивляйтесь — я приняла решение оставить вас здесь.

— Но вы же сказали, что экскурсия будет короткой.

— Ну, во-первых, верить женщине — себя обмануть. Во-вторых, 'короткая, длинная' — понятия относительные. А, в-третьих, ваша экскурсия и в самом деле закончилась. Я решила, что вам необходимо пройти перековку.

— Вы... Вы отправляете меня на 'перековку'? — меня охватил неподдельный ужас.

— Ну-ну, не пугайтесь, если вы будете правильно себя вести, то ничего страшного с вами не произойдет. Зато на своей шкуре, уж простите меня за грубость, прочувствуете на какой стороне идеологических баррикад лучше находиться. Если все пойдет по намеченному мной плану, то ваше пребывание здесь будет коротким. По, крайней мере, по сравнению с тем, сколько времени знакомится с местными достопримечательностями основная масса направленных на 'перековку' обитателей лагеря.

— Но за что? Я всегда старался быть нейтральным к властям и никогда не совершал ничего противозаконного.

— А ящик для песка? Уже одного этого достаточно для 'перековки'.

— Никогда не поверю, что вас заинтересовали такие мелочи.

— Правильно, меня гораздо больше интересуют ваши мысли. А о ящике я напомнила только для того, чтобы пресечь возможные обвинения в беззаконии. Согласитесь, формальный повод для 'перековки' существует.

— Согласен, — и крыть было нечем, да и спорить с Джоанной было бессмысленно.

— Вот и отлично. Но, повторюсь, меня больше интересует не то, что храниться в кошачьем ящике для песка, а то, что происходит в вашей черепной коробке. И именно поэтому я отвезла вас сюда. Майкл, ну почему вы опять ничего не едите. Будьте благоразумны — наслаждайтесь всеми возможностями, которые дает нам жизнь. Пока есть такая возможность. И у меня неплохой каламбур получился, правда?

Я невольно улыбнулся: — Шутить изволите, гражданка главный психолог.

— О, это хорошо, что и вы не утратили способность шутить.

— А что мне еще остается...

— Ну, можете упасть на колени и покаяться в своих прегрешениях, пообещав стать примерным имперцем. Или гордость не позволяет?

— Стать на колени перед такой женщиной как вы? В этом я не вижу никакого ущерба для своей гордости. Вот только мне почему-то кажется, что это никак не облегчит мою участь, и я только упаду в ваших глазах. Можно, конечно, пойти на компромисс...

— Какой?

— Я стану перед вами на колени, но каяться не буду. Идет?

— Я рада, что чувство юмора и мужская галантность в отличие от аппетита не покинули вас. Единственно, не советую шутить со здешним персоналом. Не могу сказать, что они лишены чувства юмора, но он у них специфический и их ответные шутки вряд ли понравятся вам. Что же касается галантности, то я ничего подсказывать вам не буду — сами разберетесь, как следует себя вести.

'Ого, даже так. Это приглашение к флирту? Или к чему-то большему? А может, просто кошка играет со своей жертвой? Рискнуть, и в самом деле опуститься на колени?!'

— Понятно. Спасибо за предупреждение, — я решил не переходить официальные рамки.

— Не надо меня благодарить. Заботиться о здоровье воспитанника — моя прямая служебная обязанность.

— Даже так...

— Да, именно так. И помните, что любое нарушение дисциплины здесь строго наказуемо.

— Уже запомнил. Но вам не кажется, что, если 'перековка' удастся, то за ворота лагеря выйдет не убежденный сторонник имперской идеи, а лицемер-приспособленец?

— Почему мне это должно казаться? Я уверена в этом.

— ?!

— Поясню. Менять общество мы начинаем с интеллигенции. Естественно, создаем интеллигенцию новую, так сказать 'трудовую'. Увы, путь от ученика начального класса до дипломированного инженера, врача или учителя занимает, как минимум пятнадцать лет. Поэтому нам волей неволей приходится уделять внимание интеллигенции старой, так сказать 'генетической'. При этом 1% мы 'изолируем', 5-10% условно говоря 'отправляем на перековку', еще 10-15% 'вербуем', а остальные... На остальных мы просто не обращаем внимания, обеспечивая им достаточно высокий уровень жизни и возможность 'выпустить пар', критикуя нас за бутылкой горячительных напитков по вечерам.

— Так, значит, я попал в число этого одного процента?

— Нет, к вашему счастью я не включила вас в него, поскольку 'изолирован' в данном случае подразумевает окончательную и бесповоротную изоляцию от общества. Надеюсь, смысл этого эвфемизма понятен?

— Понятен, — мне еще больше стало не по себе.

— Отлично. Вы попали в категорию тех, кого мы вербуем. Думаю, вам не надо объяснять, кому вы обязаны этим решением?

— Спасибо, госпожа главный психолог, я все понял.

— Ну, не надо никакого официоза. Когда мы наедине, то называйте меня по-прежнему Джоанной. Уверена, это не помешает вам помнить, от кого зависит ваша дальнейшая жизнь.

— Не помешает — я все понял. Но все же странные у вас методы вербовки...

— Ну, вербовка вербовке рознь. К вам, чтобы потом не было никаких сюрпризов, я решила применить жесткую вербовку, органически совместив ее с 'перековкой'. И, если моя оценка вашей личности верна, то центр перевоспитания не сломает вас, а, наоборот, лишь закалит. И спустя какое-то время, не будем загадывать, какое именно, вы вернетесь в свою обычную научную среду стойким и убежденным... 'лицемером'.

— Джоанна, вы либо шутите, либо издеваетесь надо мной, или, и это пугает больше всего, я чего-то не понимаю. Заключать меня в лагерь, чтобы превратить в лицемера? Причем при этом знать, что я выйду оттуда не человеком, проникнутым имперской идеей, а всего лишь лицемером, тем более лицемером убежденным?! Уму непостижимо! Не проще ли просто поставить меня перед классическим выбором между лояльностью и арестом? Во избежание недоразумений и двусмысленностей сразу скажу, что я — не герой, и немедленно выберу лояльность. Тем более, мне и обманывать-то никого не придется. Дайте, пожалуйста, задание на какую тему и что написать?

— Нет и еще раз нет. В таком случае вы будете страдать раздвоением личности, а гангрена совести при помощи алкоголя и наркотиков будет уничтожать вашу душу. Мне же нужен убежденный циник, чья совесть умерла во время нахождения в лагере. Циник, благодарный Империи за то, что не попал в тот самый 1%. Циник, восхваляющий Империю за то, что он и его семья не просто находятся на свободе, но и принадлежат к обласканной властями 'трудовой интеллигенции'. Циник, который будет убедительно объяснять народу преимущества единой Земли над островками трайбализма в лице постоянно враждующих с собой государств. Циник, знающий, что ожидает его за колючей проволокой.

— Но я не заметил здесь колючей проволоки.

— Ну, это мем из далекого прошлого. Мы предотвращаем побеги другими, куда более надежными способами.

— Какими?

— Не будем тратить время — это и многое другое вам объяснит ваш лагерный психолог.

— Психолог?!

— Ну, на имперском новоязе, название этой должности звучит именно так. Впрочем, я не возражаю, если в наших приватных беседах вы будете упоминать старорежимное и совершенно неполиткорректное "надзиратель". Они ведь тоже были психологами, согласитесь.

— Мне трудно судить. Впрочем, из мемуаров узников ЦУЛАГа следует, что они действительно были своего рода психологами, постоянно работающими над личностью заключенных.

— Естественно.

— Джоанна, можно задать вам один вопрос?

— Да, пожалуйста.

— В этом лагере содержатся только белые воротнички или, как и в ЦУЛАГе они перемешаны с убийцами, ворами, насильниками и тому подобной братией.

— Не беспокойтесь, это лагерь только для крупных преступников.

— Для крупных?!

— Да, для тех, кто совершил преступление против Империи, а также, как, например, в вашем случае, для тех, чье пребывание здесь признано целесообразным ее властями. А тот контингент, о котором вы говорили, содержится в других местах.

— Понятно. Но тогда как лагерное начальство обходится без уголовников в деле перековки белых воротничков?

— Скоро поймете. Скажу только, что уголовники прежних лагерей не помогали, а мешали процессу перевоспитания.

— Но...

— Майкл, не забегайте вперед. Я не буду рассказывать вам о воспитательном процессе в центрах реабилитации. Сами составите впечатление и, если все пойдет по моему плану, то даже напишете про 'перековку' книжку.

— Книжку?!

— Да, книжку. Месяца через три мы вернемся к этой теме, а пока вам надо прочувствовать процесс перековки на собственной, так сказать, шкуре.

— Так может лучше написать сразу сценарий фильма? Помниться в эпоху Второй Империи была такая довольно неплохая картина.

— Интересно, никогда не смотрела.

— 'Заключенные', если мне не изменяет память. С современными компьютерными технологиями отснятый

на зоне... Ох, простите, в центре перевоспитания материал будет смотреться и захватывающе и поучительно.

— Хорошая идея. Ничего не имею против того, чтобы после окончания перековки вы бы осуществили этот замысел. А старую картину я обязательно найду в нашей фильмотеке. Там столько всего интересного.

— Не сомневаюсь.

— Вы поели?

— Да, спасибо. Вы не могли бы проинструктировать меня, как себя вести со здешним персоналом?

— Нет, Майкл. Это нарушит чистоту перековки. Единственно, что могу вам сказать, как заботливая мамочка, не забывайте почаще употреблять слово 'госпожа' в разговоре с вашим лагерным начальством.

— Спасибо за совет, госпожа Джоанна.

— Пожалуйста, — Джоанна посмотрела на часы. — О, вас уже ждут. Там, за дверью. Поэтому обойдемся без прощаний. Идите...

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я вышел за дверь, успев бросить взгляд на старшего психолога, и тут же рухнул на колени, получив в плечо увесистый удар резиновой дубинкой. Перед моими глазами поплыли черные круги, а когда я пришел в себя, то смог увидеть доходящие почти до колен черные лакированные сапоги. И тут же новый удар обрушился на другую ключицу. "Боже, как же больно," — боль от задетых нервных центров расходилась по всему телу.