Империя

БЕСЕДА

— Добрый день.

'Добрый день. Какой же он добрый, если вместо семинара со студентами меня ожидает беседа со следователем. И еще не известно, чем эта беседа закончится.'

'Симпатичная... Совсем молоденькая... Но, судя по звездочке на погонах, уже субалтерн.'

— Славься Империя. Я вас слушаю.

— Вместо ответа я протянул повестку.

Охранница засунул повестку в некое устройство, внешне напоминающее счетную машинку для денег. Через минуту устройство издало ровный долгий писк.

— Вашу идентификационную карту, пожалуйста.

Я протянул кусок пластика, который тут же был вставлен в 'счетную машину'. Снова ровный длинный писк.

'Уже легче — значит, моя карта еще действует. Ой, да не выдумывай и не мандражируй — вряд ли тебя собираются арестовывать или лишать гражданских прав.'

— Вам на третий этаж. Комната 306. В самом конце левого от лестницы коридора.

— Спасибо де... субалтерн.

В ответ милая улыбка на простоватом лице. 'И это будущий вершитель человеческих судеб и защитник Империи. Да, раньше в этом здании работали совсем иные люди.'

Я поднялся по крутой лестнице из белого мрамора. 'В Империи финансовый кризис? Судя по выцветшей ковровой дорожке и щербинам на мягком камне, ремонт в здании Главного Политического Управления Империи давно не делался, а ведь это — один из символов государства.'

Возникли и другие вопросы. Почему меня никто не сопровождал — в прежние времена это было немыслимо. И другой, более важный, а мужчины в этом здании есть? По дороге в 306 комнату мне не встретился ни один...

А вот и цель моих поисков — массивная дверь с надписью 'Учебно-воспитательный отдел. Комнаты 305-308'. Я осторожно постучал, затем еще раз и еще. Увы, ответом мне было лишь полная тишина. Заглянув вовнутрь, я увидел просторную приемную и три абсолютно одинаковые двери без каких-либо табличек. 'Какая же из них 306, конспираторы чертовы. Логика говорит, что вторая слева, но в этом здании все возможно.' Увы, спросить было некого. 'Они там что, всем управлением ушли выполнять оперативное задание? Или просто очередное общее собрание...'.

— Разрешите, пожалуйста, — неожиданно раздался за моей спиной приятный женский голос. Я резко обернулся и увидел чуть выше среднего роста женщину лет 35-40. Ее густые темно-каштановые волосы свободно ниспадали на плечи, а изумрудного цвета глаза то ли улыбались мне, то ли изучали меня. Сладко-приторный запах незнакомых духов кружил голову, и окончательно запутал и без того нестройные мысли, возникшие в моей голове после неожиданного вызова в ГПУИ.

— Так вы разрешите мне пройти, — в голосе женщины я не почувствовал ни малейшего неудовольствия моей нерасторопностью. Наоборот, мне показалось, что на ее губах промелькнула легкая улыбка.

— Да-да, конечно, прошу прощения, — я посторонился, пропуская незнакомку в приемную. Проходя, она слегка задела меня: — Ах, простите.

— Простить?! За что?! Ни один мужчина не стал бы возражать, если бы его коснулось тело такой женщины как вы. Я понимаю, что сейчас не то время, а главное не то место для знакомства, но чего только в жизни не бывает. Я — Майкл...

— А чем вам не нравится место? Я — Джоанна.

'Какое энергичное рукопожатие! Чем не нравится? Могу несколько книг написать на эту тему.'

— Джоанна, вы случайно не знаете, какой из этих кабинетов 306-й? — я предпочел не отвечать на заданный вопрос. — Впрочем, судя по всему, вы тут такой же посетитель, как и ваш покорный слуга.

— И почему вы так решили, мой покорный слуга?

— О, тут нет ничего сложного, как сказал бы сыщик из старого, но по-прежнему очень популярного детектива. Во-первых, вы не в форме. О, извините, звучит двусмысленно — я говорю о форме Управления. Во-вторых, ваше платье...

'Заткнись, дурак, забыл, где находишься?' Я замолчал, подбирая слова, которые свидетельствовали бы о моей полной лояльности.

— Мое платье? С ним что-то не так?

— Не волнуйтесь с ним все так и очень даже так. Но оно явно не соответствует дресс-коду здешнего учреждения. В нем бы кружить голову мужчинам, а не проводить беседы или допросы.

'Ты заткнешься или нет. А платье и в самом деле сногсшибательное. Чуть приталенное темно-синее миди с короткими рукавами и высокими разрезами у бедер выгодно подчеркивали достоинства Джоанны — аппетитную только-только начинающую полнеть фигуру и длинные ноги. Обутые в черные замшевые туфли на высоком каблуке с вырезом для пальцев, они вряд ли соответствовали неким 'высоким стандартам' (чуть полноватые с мускулистыми икрами), но смотрелись очень и даже очень-очень секси.'

— Спасибо за комплимент и совет. Обязательно буду надевать это платье, когда мне надо будет кого-нибудь охмурить. А комната 306 вот она, — и Джоанна уверенно открыла вторую слева дверь: — Заходите.

— Неужели я ошибся, и вы работаете здесь? — я не решился принять приглашение.

— Да. Не стойте в дверях, заходите смелее. И не забудьте передать привет вашей логике.

— Но вдруг хозяин кабинета...

— Что 'вдруг'? Договаривайте.

— Но вдруг он будет недоволен, что вы пустили меня в его отсутствие.

— Не будет. И не хозяин, а хозяйка — это я вас вызывала. Если, конечно, вы Майкл Косиган.

— Майкл, Косиган, — в полном замешательстве подтвердил я. 'Женское царство какое-то...'

— Отлично! Проходите и располагайтесь поудобнее, — Джоанна указала на низкий диван. — Разговор нам предстоит длинный. Кофе, чай?

— Да мне как-то неудобно, госпожа следователь. Я никогда не был в подобных заведениях, но то, что я о них знаю... Я растерян, и, возможно, не совсем четко излагаю свои мысли. Словом, вместо строгого следователя увидеть красивую женщину, которая будет предлагать мне кофе...

— Ну, не обольщайтесь. За строгостью ни в нашем учреждении, ни лично у меня дело не станет. Особенно, если мы с вами не найдем общий язык. А пока расслабьтесь, и чувствуйте себя как дома. Ведь в любом случае, вне зависимости от того чем закончится наша беседа, Управление станет для вас домом. Насколько этот дом будет комфортным — зависит только от вас. Так кофе или чай?

— Кофе, госпожа, следователь.

— Боже, где вы набрались этих архаизмов. Срочно избавляйтесь от них, поскольку они с головой выдают вашу нелояльность? Фи, следователь... Скажите же! Вы еще сравните нашу организацию с тайной палатой или с седьмым отделением. Да и какой я вам следователь?!

— Тогда в качестве кого вы вызвали меня на допрос?

— Беседу, мой милый Майкл, пока только беседу. Доверьтесь мне и воспринимайте меня не как следователя, а как своего личного психолога, который возьмет вас под опеку и поможет избавиться от комплексов и фобий.

— О, это что-то новенькое. Такого ни один следователь, ни в одном детективе не говорил своему 'подопечному'.

— Вот видите, наша беседа еще не началась, а вы уже обогатились новыми знаниями. Постараюсь не разочаровать вас и в дальнейшем. И, кстати, зря вы иронизируете — официальное название моей должности в Управлении именно 'психолог', ну, если быть предельно точно, 'главный психолог'. И, если вы уже так настаиваете на официозе, то обращаться ко мне надо не госпожа, а наставница.

— Но у меня нет комплексов и фобий.

— Ну, комплексы, положим, есть у всех людей. Что же касается фобий, то их у вас достаточно. Впрочем, пока меня интересует только одна — ваша нелюбовь к нашему новому миру. И именно это и послужило причиной нашего знакомства. Вам сколько сахара? Три, как обычно?

— О, вижу, что моя скромная персона вызвала у Управления неподдельный интерес, — я старался поддерживать заданный Джоанной тон беседы, но неприятный холодок закрался мне в душу.

— Не в большей степени чем того требует наша работа.

— И что же вы еще про меня знаете?

— Майкл, не задавайте некорректные вопросы. Скажу только, что наши знания о вас весьма ограничены. Например, я не знаю, что вам снилось сегодня ночью. Не знаю... Ладно, не будем отвлекаться, а вернемся к вашим фобиям, а точнее, к вашему нелояльному отношению к Империи.

— Но почему вы считаете, что я являюсь противником нового порядка. Ни в своих научных работах, ни в публицистике я ни разу не позволил себе покритиковать ваше государство.

— То есть, вы пытаетесь меня убедить в том, что никогда не выступали против Империи? Я вас правильно поняла? — Джоанна поставила поднос рядом со мной на диван, а сама села на край стола.

— Да, госпожа следователь, ох, простите, наставница. Публично не выступал. Что же касается приватных бесед 'за рюмкой чая', то сами понимаете...

— Спасибо за откровенность. Но и вы цените мою доброту и то, что я вопреки вашим фобиям все же не следователь или, того хуже, заплечных дел мастер, а психолог. В старое время за 'ваше государство' вы бы уже автоматом получили срок, а мы, хотя вы это и не цените, построили Империю с человеческим лицом. Но все же рекомендую заучить как 'отче наш' — Империя, да объединит она под своими знаменами все страны и народы, теперь ваша новая Родина. Что же касается отсутствия прямых нападок, то их, я с вами согласна, и в самом деле не было. Кстати, скажите, это случайность или сознательная осторожность прозорливого ученого-футуролога?

'Какой к черту 'психолог' и 'наставница'! Следователь, он и в XXII веке следователь, а Империя, пусть она даже с этим самым 'человеческим лицом', все равно остается империей. Не ошибиться бы с ответом...' и, замявшись, я стал тщательно подбирать нужные слова.

— Я вижу, вы думаете над ответом, вернее, над тем, как правильно сформулировать его. Ладно, можете не отвечать. По вашей паузе и легкому стыдливому румянцу на лице, я поняла, что дело не в случайности, а в предусмотрительности. Я угадала?

'Стыдливый румянец... А ведь в самую точку, стерва...'

— Да, госпожа наставница.

— Если так, то ваша фобия не носит хронический характер и достаточно легко излечима. Естественно, под моим чутким руководством. Надеюсь, вы не возражаете, если я лично займусь вашим лечением.

— Звучит двусмысленно, и, не будь вы сотрудником столь грозного учреждения, посчитал бы, что волнующе и многообещающе. Но, если вам нужно соблюсти некие формальности, то я согласен. Могу даже дать письменную расписку. Но уверен, что все уже 'взвешено и решено' и вы спросили меня о моем согласии скорее из вежливости. А в чем будет выражаться 'лечение'?

— Да, решено. Но не все, и многое в вашей дальнейшей судьбе зависит только от вас. Пейте кофе. Разговор нам предстоит долгий, но прежде скажите, что вы знаете о нас?

— Ну, в принципе то же, что и большинство граждан. Может быть, чуть больше, учитывая мою профессию историка. Тридцать лет назад ваша партия, хотя по отношению к движению 'Назад в Империю' это слово не совсем уместно, пришла к власти в Евразийском Союзе, а затем, к Союзу одно за другим стали присоединяться другие государства. При этом процесс проходил, словно под копирку. С соблюдением всех формальных демократических процедур. Выборы, референдумы о присоединении и все такое прочее...

— То есть в отличие от прежних имперских методов никаких аннексий.

— Зато оголтелой... Ох, прошу прощения, просто имперской пропаганды было хоть отбавляй. И эта пропаганда оказалась гораздо эффективнее государственных переворотов, бунтов и революций, военных вторжений. Она начиналась за год-полтора до очередных парламентских выборов — популистских обещания ликвидировать коррупцию, обеспечить население дешевым газом и электричеством... Впрочем, вы все знаете лучше меня.

— Стоп-стоп, можно я вас перебью. А в чем заключались 'оголтелость и популизм'? Что в нашей пропаганде не соответствовало истине? Высокие налоги, уходящие на содержание раздувшегося бюрократического аппарата и поддержку паразитирующих на теле среднего класса 'соцобеспеченцев', разгул преступности, падение уровня образования, половые отклонения, ставшие новой 'нормой' благодаря принятым законам о легализации однополых браках? Где здесь хоть слово неправды? А наркомания и алкоголизм, а разгул коррупции...

— Да, во многом вы правы. Но установить после прихода к власти диктатуру, отменить выборы и отправить в центры трудового перевоспитания сотни тысяч человек, не говоря уже об этих ужасных казнях...

-...Ага, вы еще начните эти интеллигентские рассуждения о 'слезе ребенка'. Вы же историк, и должны помнить, сколькими миллионами жизни обходилась подобная мягкотелость властей.

— Помню, но такое обращение к истории попахивает чистой демагогией. Сейчас совсем другое время, и нет никакой необходимости попирать демократию. Если, конечно, заботиться о благе общества, а не о сохранении своей власти.

— Опять красивые, но лишенные конкретного смысла слова.

— И почему вы не видите в них смысла?

— Сейчас объясню. Начнем с демократии. вы считаете ее лучшей формой управления государством?

— Не лучшей, а наименее худшей. Как сказал...

— Не утруждайтесь, если вы о высказывании Черчилля, то я его знаю. В ответ могу привести слова Бисмарка...

— И вы не утруждайтесь, — я принял предложенный Джоанной стиль общения, — я тоже их знаю.

— Я не буду вступать с вами в споры на тему 'лучше-хуже', а задам два вопроса. Чем, по-вашему, легче управлять: государством или, скажем, небольшим заводом?

— Я понимаю, к чему вы клоните.

— Вопрос второй, по каким критериям оценивает основная масса избирателей кандидатов на должность президента. По обоснованности экономических программ, по реальности программ социальных? Нет, и еще раз нет. Внешность, умение красиво говорить, щедрость в обещаниях, частота появления в эфире и соцсетях... К этой теме мы еще вернемся, а пока я вижу, что вы так и не притронулись к кофе, а он остынет и потеряет вкус. Пейте, не упускайте шанс — вдруг другая такая возможность представится вам не скоро.

— Спасибо, наставница, — одной фразой Джоанна напомнила мне who is who в этом кабинете. Я выпил кофе — он и вправду остыл.

— Настоящий кенийский 'Маруви'. Вам понравился?

— Спасибо, очень вкусно. А что, мои дела так плохи?

— Вы о чем? — сделала вид, что не поняла моего вопроса 'наставница'.

— Я о возможности попить хороший кофе. Я так понял, что могу оказаться в местах, где об этом удовольствии можно только мечтать?

— Можете. Более того, не стану скрывать, вы уже прошли большую часть пути.

— Даже так...

— Да, все материалы на вас собраны и мне осталось лишь утвердить заключение следователя...

— Чтобы я оказался в заключении.

— Вы побледнели, но держитесь молодцом — я ценю каламбуры. Но вернемся к антиимперской деятельности Майкла Косигана. Ознакомившись с вашим личным делом, я поняла, что, возможно, вы не являетесь сознательным врагом, а стали очередной жертвой либеральных заблуждений, столь популярных в мире творческой интеллигенции. Собственно, мое желание прояснить этот момент и послужило причиной вызова вас в Управление.

— Я уже говорил вам, что не являюсь врагом Империи. Но что я должен сделать, чтобы вы мне поверили?

— Во-первых, прямо и честно отвечать на мои вопросы.

— Я готов. А во-вторых?

— Об этом, как и о в-третьих, в-четвертых, в-пятых, и так далее, я сообщу вам дополнительно.

— Вы будете использовать специальные средства?

— Нет, я знаю, что у вас аллергия на один из компонентов того, что в народе называют сывороткой правды. К тому же это и ни к чему — ваши реакции выдают вас без всякого полиграфа.

'Ого, заявочка! Так и хочется сказать фразу из случайно попавшегося в мои руки старого детектива... Черт, нервы, забыл... Что-то вроде 'не бери на понт, мусор.'

— Но приступим. Для начала мне хотелось бы узнать, насколько сильно вы привержены демократии, а, главное, что вы понимаете под этим термином.

— Джоанна, вы не хуже меня знаете, что демократия — это власть народа.

— Власть народа... Какой красивый мем! А можно более подробно? И, желательно, менее академично, то есть своими словами.

— Применительно к нашей теме демократия (власть народа) — политическая система, которая предусматривает: признание народа единственным легитимным источником власти, коллективное и равное участие граждан в управлении государством, территориальными общинами и т. п. назначение лидеров путем честных и состязательных выборов. Без демократии невозможно (или очень затруднено) соблюдение следующих принципов:

а) равенства всех граждан (в том числе и высших должностных лиц) перед законом, а также их политическое, социальное и конфессиональное равенство

б) разделения властей

в) независимости судебной системы

г) соблюдение прав человека.

Демократия...

— Майкл, пожалуйста, остановитесь. Я понимаю, что вы сейчас читаете мне давно заученную лекцию, но я не ваша студентка и у меня сразу же возникло много вопросов к этому красивому тексту. Хочу верить, что после нашей беседы они возникнут и у вас. Но давайте поговорим о демократии по дороге.

— А мы разве куда-то едем?

— Да, я решила включить в программу нашего знакомства короткую экскурсию.

— А что вы понимаете под словом 'короткая'?

— Если все пойдет так, как я запланировала, то всего лишь однодневная. Если же нет... Вам, насколько мне известно, не надо предупреждать никого из домашних.

— Предупреждать не надо — я живу один. Но моя кошка...

— Мы сообщим консьержке, и она покормит вашу Мурлю.

— Ого, Большая Сестра знает даже это...

— Большая Сестра знает о вас гораздо больше, чем вы думаете, но гораздо меньше, чем ей хотелось бы о вас узнать. Надеюсь, во время путешествия этот пробел в ее знаниях будет хотя бы частично ликвидирован.

— Не будь вы наставницей, простите, главной наставницей, я бы тешил себя надеждой, что в ваших словах таится...

— В моих словах ничего не таится. И, если я решу, пообщаться с вами не как с пациентом, которого я должна вылечить от фобий, а как с мужчиной, то скажу об этом прямо.

— Спасибо за откровенность и... надежду. Но как консьержка попадет ко мне в квартиру?

— Вы недооцениваете свою Большую Сестру.

— Да? Даже так... Никаких ордеров на обыск, разрешений судьи на слежку...

— Никаких. Вы же сами понимаете, что даже в самой демократической стране в 99% случаев суды удовлетворяют запросы компетентных органов. Но, если вы настаиваете на соблюдении всех юридических процедур, то я пойду вам навстречу. Но только бедная Мурля останется голодной.

— А консьержку не шокирует... Или она не просто консьержка, а по совместительству и...

— Стоп, стоп, а то попадете под статью о госизмене. Выпытывать у сотрудника Управления служебную информацию...

— Каюсь, извините, больше не буду. Так за Мурлю я могу быть спокоен?

— И за свою 'англичанку' Мурлю, и за личные вещи, и за спрятанные в ящике для кошачьего песка деньги вместе с кредитными картами банков враждебных Империи государств. Ладно, ладно, не краснейте. Прекрасно вас понимаю — на дорогой и относительно надежный сейф тратиться не хочется, а государственным банкам вы не доверяете.

— Ну, частные же вы ликвидировали.

— Естественно, мы же не свободное демократическое государство, которое из своего, а точнее общественного кармана платит сотни миллионов кун обманутым вкладчикам, в то время, как банкиры-кидалы жируют на выведенные в оффшоры деньги. Мы — авторитарная империя, предпочитающая тратить деньги с большей пользой для своих граждан.

— Но можно открыть филиалы иностранных банков с безупречной репутацией?

— Можно, — согласилась Джоанна. — Но, во-первых, как показывают кризисы, безупречная репутация не гарантирует банки от краха, а, во-вторых, полученную прибыль эти филиалы будут выводить из Империи.

— Но...

— Все, Майкл, прекращайте дозволенные и недозволенные речи, а то мы уже опаздываем. Извините, но мне надо переодеться, и поэтому я оставлю вас на несколько минут, — Джоанна встала со стола, подошла к дальней стене.

'Они уже научились ходить сквозь стены?!!' Но все оказалось гораздо прозаичнее. Джоанна дотронулась ладонью до скрытого сенсора, открыла замаскированную под панно дверь, и прежде чем скрыться за ней, попросила: — Если вам не трудно, заварите пока чай и налейте его в термос.

— В какой из трех?

— В самый большой.

Страх и любопытство... Я с удовольствием никуда бы не поехал, но в то же время мне было интересно узнать, что же такого необычного собирается показать мне 'наставница'. Заварив чай, я начал наполнять термос, и чуть было не обварился кипятком. В это время из-за приоткрывшейся двери показалась голова Джоанны: — Майкл, Майкл, мне нужна ваша помощь, зайдите, пожалуйста.

— Я? К вам?

— Да-да, вы ко мне. Да не бойтесь не съем.

ЭКСКУРСИЯ

Шел второй час полета. Джоанна, выключив автопилот, с упоением управляла небольшим спортивным самолетом, не забывая при этом заниматься моим политвоспитанием.

— Но не будем о грустном, а вернемся к разговору о центрах перевоспитания, и о новом времени. Впрочем, он также будет грустным, поскольку времена, быть может, изменились, но вот люди, даже, несмотря на то, что мы, согласитесь, достаточно успешно решили квартирный вопрос, остались прежними.

— Согласен, успешно. Но почему-то весь новый жилищный фонд находится в собственности государства. Да и нормы для получения жилья предельно жесткие. Нехватка средств или строительных мощностей? Впрочем, чему удивляться...

— Ни то, и ни другое. Средств у нас после сокращения военных и управленческих расходов, а также массовой спецконфискации более чем достаточно. Нет недостатка и в подрядных организациях — заявки на участие в тендерах втрое превышают количество строящихся объектов. Дело в принципе.

— Ага, этот принцип давно и хорошо известен — всех поставить в одинаково жесткие рамки.

— Да, а что в этом принципе плохого? И что вы называете жесткостью? Двадцать пять квадратных метров на человека?! Плату за коммунальные услуги, равную реальной, а не раздутой управляющими и энергетическими компаниями себестоимости, которая, разумеется, включает в себя амортизацию. При этом, заметьте, кроме экстраординарных случаев, государство, чтобы не плодить иждивенцев, не предоставляет дотаций.

— Жесткие в том смысле, что их нельзя ни на йоту нарушить. Даже за официальную, подчеркиваю, официальную доплату. Что же касается уравниловки, то она обезличивает людей. Да и было все это уже. И отбирали, и перераспределяли 'по справедливости', но, в конечном итоге все возвращалось на круги своя — гонка за материальными благами, пусть с нуля, но все равно начиналась.

— Вы по дороге в аэропорт говорили о том, что мы используем приемы социальной демагогии. Но, по-моему, демагогией сейчас занимаетесь именно вы. Мы никому не мешаем быть личностью. Более того, новые школьные программы, предусматривающие с 8-го класса раздельное обучение 'физиков' и 'лириков', направлены в первую очередь на развитие у детей их лучших качеств. Кстати, если вам интересно, то со следующего учебного года в школьные программы в качестве обязательного предмета вводится логика. Но, если вы под словом 'выделяться' понимаете только имущественные показатели, то да — мы за уравниловку, и будем давить частнособственническую большую зеленую лягушку железной рукой.

— Вот-вот, давить и не пущать. В нынешнем государственном устройстве нет даже намека на демократию. Даже выборы отменили.

— Майкл, вы находитесь в плену устоявшихся идеологических схем. Ну, что вам далась эта ваша демократия? Подумайте сами, так ли уж хороша она. Да и для начала было бы неплохо разобраться, что это за зверь такой, и что таится под его шкурой.

— Я могу повторить вам то, что сказал в кабинете.

— И как вы себе представляете эту вашу власть народа в наш постиндустриальный век? Выведем за скобки теряющих связь с реальностью, но сохранивших избирательные права пенсионеров, определяющих будущее страны, в котором им, увы, не жить, бомжей, алкоголиков, другие асоциальные элементы. Возьмем идеального избирателя: какого-нибудь малопьющего обладателя диплома о высшем образовании, который вдобавок регулярно интересуется внутренней и внешней политикой, и не принадлежит ни к одному из экстремистских течений. Что он знает об управлении государством?

— Но ему ведь не надо управлять государством. Его задача лишь сделать правильный выбор и...

— И проголосовать за компетентных честных политиков, которые, придя к власти, назначат компетентных и честных министров, которые, в свою очередь, будут управлять огромной армией столь же компетентных бессребреников низшего уровня — закончила за меня Джоанна. — Вам самим не смешно?! Вспомните вашу Скупщину и бесконечные коррупционные скандалы.

— Ну, зачем брать крайности. Возьмите Великую Заокеанскую республику...

— И возьму, — постепенно усиливала атаку Джоанна. Не знаю, как у них обстоит дело с выбором шерифа (думаю, жители все же избирают на этот пост волевого, прагматичного, умеющего обращаться с оружием, а не страдающего психическими расстройствами человека), но с выборами президента там в последние десятилетия просто беда. Майкл, Майкл, вы меня совсем не слушаете.

— Я слушаю, наставница, слушаю, — хотя на самом деле Джоанна была права, и мои мысли остались на земле, а, если точнее, в той таящейся за потайной дверью ее кабинета комнате отдыха, убранство которой свидетельствовало об аскетизме хозяйки. Пол, укрытый синтетическим ковром, узкая кушетка, небольшой журнальный столик, прибитая на правой стене вешалка и переносной кондиционер — вот, пожалуй, и все, что можно сказать о более чем скромном интерьере.

— Майкл, как назло, мы спешим, а тут молнию заело, расстегните мне, пожалуйста, платье.

Я подошел к повернувшейся ко мне спиной Джоанне. И в самом деле, несколько ее волосков попали между зубьями молнии, не давая замку опуститься вниз. Осторожно, боясь причинить женщине боль, я высвободил их.

— Это были ваши изумительные волосы... Я не сделал вам больно, когда вынимал их из молнии?

— Нет, вы были аккуратны, спасибо за помощь и за комплимент. Но почему вы остановились?

— Ну...

— Майкл, быстрее, я же сказала, что мы опаздываем.

— Боясь дотронуться до белоснежной кожи, я чуть трясущимися руками расстегнул молнию. Однако полностью избежать прикосновения мне не удалось и мои пальцы...

— Э, алло, вы где?

— Да здесь с вами в кабине самолета. Где мне еще быть?

— А мне показалось, что где-то совсем далеко. Но давайте вернемся к нашему спору. Скоро мы будем на месте, поэтому, я предлагаю не тратить время на обвинения друг друга в демагогии, а подойти к вопросу о преимуществах демократии и авторитаризма сугубо прагматично: сравнить плюсы и минусы двух систем, а затем подсчитать, что же получилось в остатке. Согласны?

— А у меня есть выбор? Да и разве можно не соглашаться с такой женщиной, как вы?

— Можно и нужно. Правда, до определенного момента. Так приступим?

— Раз вы уже разрешили не соглашаться с вами, пусть даже до определенного момента, то у меня сразу же возник в меру каверзный вопрос: по какой методике будем производить сравнение? И гораздо более каверзное возражение против вашего предложения: многие поколения историков, политологов, социологов пытались сравнить две модели, но в итоге к общему выводу о том, что будет лучше для государства и его граждан, они так и не пришли.

— Согласна, но дело в том, как вы правильно заметили, не была создана единая методика оценки.

— Уж, не хотите ли вы сказать, что вашей власти удалось такую методику создать?

— Мой друг, вы опять ставите меня в неловкое положение. Нашей власти, запомните, нашей власти.

— Ох, извините.

— Извиняю, но в следующий раз вы одними извинениями не отделаетесь, и я буду вынуждена вас наказать. Ради вашей же безопасности, а то ляпните что-нибудь похожее не в то время и не в том месте со всеми вытекающими плачевными последствиями. Да, и мой вам совет: особенно будьте осторожны со своими институтскими коллегами.

— Спасибо, принял к сведению. Но хотелось бы полюбопытствовать, а что вы понимаете под наказанием?

— Все, что угодно. От простого выговора до депортации 'вплоть до полного исправления' в один из центров перевоспитания.

— Без суда??

— Без. Моя должность позволяет сделать это без согласования с кем-либо.

— А у кого я или мои родные могут обжаловать ваше решение.

— Обжаловать?! Ни у кого. Спустя некоторое время можно будет лишь заручившись соответствующими характеристиками администрации центров попытаться доказать или тому, кто сменит меня, что ваше перевоспитание полностью удалось.

— Но это же явное пренебрежение элементарными гражданскими правами.

— Не согласна. Суды никто не отменял. Но в их компетенцию входит решение вопросов, где судья может опираться на конкретные материалы: улики, показания свидетелей, документы. Но вот как оценить степень нелояльности человека к системе? В каких единицах? Для этого есть мы...

— Жестко. Такого, если мне память не изменяет, не было ни в одном из самых авторитарных государств.

— Из-за этой мягкотелости они и рухнули.

— Мягкотелости?! Неужели режимы, Сталина, Лао, Талалаева можно назвать мягкотелыми?

— Естественно.

— И в чем же, простите, заключается их мягкотелость?

— Во многом. Но, чтобы не тратить время, скажу одно: в том, что они не удержались у власти. И это, на мой взгляд, главное обвинение, которое только можно выдвинуть в адрес авторитарного правителя.

— Но в этом виноват скорее 'человеческий фактор'. Диктаторы старели, их воля постепенно ослабевала...

— Вот-вот, вы совершенно верно уловили суть вопроса. Все дело в пресловутом 'человеческом факторе'. Но мы ведь не люди! Но, заметьте, и не нелюди, стремящиеся извести человечество под корень, как утверждают наши политические противники.

— И вы считаете, что вам удастся реализовать свои планы по созданию 'нового общества' и провести человечество к счастью? Сколько уже было этих 'новых обществ'...

— Прежде, давайте уточним термины 'счастье' и 'человечество'. Для кого-то счастье — это доза наркотиков или бутылка водки, для кого-то...

— Я понял вас. Тогда давайте будем говорить не о счастье, о 'сытости'. В широком смысле этого слова, разумеется.

— Не только не возражаю, но более того, сама хотела вам это предложить.

— Отлично! И в ответ предлагаю уточнить термин 'сытость'. Что вы понимаете под ним?

— О, тут нет никакого бинома Ньютона. Сытость в прямом смысле слова (без ананасов в шампанском, но с простым сбалансированным питанием, обеспечивающему едоку необходимое для его возраста и профессии количество калорий и витаминов). Достойная медицина. Пусть и без супер дорогих препаратов и оборудования, но с достаточно высоким средним уровнем даже самых отделенных уездных больниц и поликлиник. Я говорю как об уровне подготовки врачей, так и о санитарно-гигиенических условиях. Развитая система профилактических учреждений, чем имперская медицина выгодно отличается от либеральной. Выгодно, прежде всего, для государства, которое заинтересовано, чтобы люди как можно меньше болели и, соответственно, самих граждан. В то время, как при платной или страховой медицине медицинские учреждения и врачи, наоборот, заинтересованы, чтобы люди болели. Вы же не романтик и должны знать, что соблюдение клятвы Гиппократа во врачебном мире скорее исключение, чем правило.

— Увы, знаю.

— Теперь о термине 'человечество'. Что, Майкл, вы понимаете под ним.

— В вашем вопросе я чувствую подвох. Человечество — это все население Земли.

— Предчувствие вас не обмануло. Для начала скажите, считаете ли вы человечество единым биологическим видом.

— Да, несомненно, а как же иначе?

— Вне зависимости от цвета кожи, вероисповедания, тех или иных особенностей национального характера?!

— Да, но я не пойму к чему вы клоните.

— А к тому, что интересы различных групп населения не совпадают.

— Вы о так называемых классах? Или, как сейчас модно говорить, социальных группах?

— И о них тоже, хотя не только. Впрочем, давайте пока на этом остановимся — мы подлетаем...

И в самом деле, через несколько минут мы начали снижаться. Джоанна заходила на посадку не плавно, а словно пилот штурмовика, резко направив самолет в слой густых темно-серых облаков. На стекле иллюминатора показались капли дождя, а затем я увидел унылую бескрайнюю равнину, окружавшую небольшой поселок из одинаковых таких же темно-серых домиков, аэродром, на стоянке которого я углядел несколько 'Прометеев', и... зеленое поле до краев заполненного болельщиками стадиона.

Момента посадки я не почувствовал. Несмотря на крутое снижение, самолет мягко встретился с бетоном взлетно-посадочной полосы, а затем, теряя скорость, покатил по направлению к небольшому зданию, увенчанному башней диспетчерской. 'Хороша!' — пилотаж Джоанны не мог не вызвать восхищения. И страха...

Наш самолет ждали. Причем не только механики из аэродромной бригады обслуживания. — Ротмистр Илона Крамова, — одетая в парку высокая светловолосая женщина изобразила рукой нечто среднее между древнеримским салютом и популярным лет тридцать назад у молодых оппозиционеров приветствием. — С прилетом.

— Спасибо. Все готово?

— Так точно. Ждем только вас.

— Телевидение, журналисты...

— Давно на месте.

— Что же, поехали.

Через пять минут мы уже сидели в уютной VIP-ложе стадиона, отгороженной от осеннего холода и примерно 15 тысяч одетых в одинаковые темно-серые куртки зрителей толстым тонированным стеклом. Внезапно из динамиков раздались величественные звуки гимна, а спустя минуту уже вся ложа стоя распевала 'Славься Империя, славься всесильная'. И не только ложа — в едином порыве стараясь не отстать от трехкратного лауреата премии "Голос народа" гимн распевал весь стадион. Что же, свое эксклюзивное право на исполнение "Славься" Эдуард Полубояринов заслужил по праву — мало кто из оперных певцов современности мог сравниться с его проникающим во все уголки души драматическим баритоном. Словом, все находящиеся в ложе 'прониклись', в том числе даже я. А затем из динамиков донеслась барабанная дробь...

— Все, что ты слышишь, транслируется по телевидению, — шепнула мне на ухо Джоанна.

— А по какому поводу это, э-э-э, мероприятие?

— Сейчас все поймешь.

Гимн Империи раздался снова. Я стоял рядом с Джоанной и слушал его величественную и зловещую музыку. Наконец, раздались последние ноты и, прокричав вместе со всеми присутствующими 'Слава единому человечеству!', я опустился в небольшое, но очень удобное кресло. И вновь раздался гимн Империи, а из раздевалки в сопровождении охранников вышли восемь мужчин и две женщины. Гул на трибунах сразу стих, прекратились разговоры и в ложе. Я прильнул к окулярам мощного бинокля, пытаясь разглядеть приговоренных и все подробности казни.

— Майкл, не утруждайте глаза. Куда удобнее следить за происходящим по телевизору. Трансляция начнется с минуты на минуту.

И в самом деле, едва закончился прогноз погоды, как на экране возник Яков Гозман.

— Здравствуйте, дорогие друзья, дорогие сограждане. Как и было обещано, мы начинаем очередную передачу нашего цикла "Остановить коррупцию!" Ровно неделю назад мы наблюдали, как приводится в исполнение высшая мера социальной защиты в н-ском центре перевоспитания. В нашу редакцию поступило множество сообщений, в которых вы единогласно поддерживаете меры, предпринимаемые властями Империи для борьбы с коррупцией. Ну, чтобы быть совершенно точным, почти единогласно — некоторые зрители считают, что с преступниками поступили слишком жестоко и за экономические преступления казнить нельзя.

Сразу скажу, что лично я, как сознательный гражданин Империи, полностью разделяю мнение большинства. Но все же, посовещавшись с коллегами, я решил, немного изменить формат следующего репортажа и начать передачу с демонстрации видеоматериалов, рассказывающих о преступлениях осужденных. Быть может, ознакомившись с ними, сердобольные гуманисты поймут, что крупные экономические преступления не менее опасны для общества, чем убийство или государственная измена.

А затем на экране замелькали короткие сюжеты. Дорога областного значения, с ямами, как будто после минометного обстрела... Школы с дырявой крышей и плесенью на потолке. Больница с палатами на четырех человек и главный врач, сетующий на отсутствие современного медицинского оборудования, нехватку лекарств и низкую зарплату персонала... Бабушки, роющиеся в мусорных бачках... Что же известный телеведущий и один из лучших имперских пропагандистов, надо отдать ему должное, всегда умел должным образом настроить зрителя... Однако, на экран монитора я смотрел только одним глазом — гораздо больше меня интересовали не публицистические манипуляции моего одноклассника, а то, что происходило на стадионе.

— Всем, всем, всем! Сегодня 26 октября 2022 года наш великий и мудрый народ здесь и сейчас применит высшую меру общественной защиты по отношению к бывшему начальнику 7-го отдела государственного резерва бывшему гражданину Империи Неторопову Аркадию Владленовичу и его пособнице и соучаснице — бывшей гражданке Империи Нетороповой Анне Даниловне. Решением Совета юстиции вышеозначенный Неторопов приговаривается к рознятию по суставам, а его супруга, вышеозначенная Неторопова, к повешению. Имущество супругов Нетороповых и их ближайших родственников передается в имперский резервный фонд. Решение народа окончательное, мудрое, справедливое и обжалованию не подлежит.

'Рознятие по суставам? Это еще что такое...'

Пока Яша обрабатывал свою аудиторию, приговоренные поднялись на просторный помост, установленный аккурат в центральном круге. Я настроил бинокль на максимальное приближение... Бледные, напряженные лица... Заклеенные скотчем рты... Какие-то балахоны из целлофана вместо одежды...

— О том, поддерживаете ли вы борьбу с коррупцией можно сообщить по линиям прямой связи с нашей редакции. Если да, то наберите один из номеров, которые указаны в левой части экрана. Если нет — в правой. Результаты голосования будут отображаться в онлайн режиме. Не оставайтесь равнодушными! Помните, только совместными усилиями мы можем остановить коррупцию.А теперь, внимание, уважаемые зрители, начинается самая главная часть сегодняшней передачи, — продолжал шоу Яков. — Сейчас мы увидим, что зло неизбежно будет наказано. 'Ага, добавь еще сюда, что добро рано или поздно восторжествует. Как был жизнерадостным козликом в школе, так им и остался'.

Вновь из динамиков раздался гимн Империи, за ним — барабанная дробь, а затем сильный хорошо поставленный женский голос начал зачитывать приговор. — На основании решения... Бывший управляющий Банком инноваций Гларуков Петр Аркадьевич приговаривается к высшей мере общественной защиты. Учитывая тяжесть совершенных им преступлений, он в назидание другим коррупционерам будет посажен на кол. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Слава великой Империи!—

'Я не ослышался? На кол? Средневековье какое-то... Это, наверное, эвфемизм... Да, его казнят, но сделают это более цивилизованно...' Тем временем после небольшой паузы чтение приговора продолжилось.

— Гларукова Инна Геннадиевна, как соучастница преступления своего мужа, также приговаривается к высшей мере общественной защиты. Однако, учитывая ее чистосердечное раскаянье и неоценимую помощь следствию, приведение приговора в исполнение отложено. Имущество супругов Гларуковых конфискуется, а их дети будут отправлены на воспитание в закрытую школу-интернат. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Слава великой Империи и ее народу!

Бывший первый заместитель управляющего Банком инноваций Катырев Иван Дмитриевич приговаривается к высшей мере общественной защиты с конфискацией имущества. Учитывая чистосердечное раскаянье Катырева и его сотрудничество в деле возвращения похищенных средств из-за рубежа, высокое совещание сочло возможным смягчить наказание и избрать для него более гуманный метод смертной казни — инъекцию. Катырева Анна Ивановна приговаривается к двадцати годам общественных работ. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Слава великой Империи!

* * *

— Почему вы ничего не едите? Вы же наверняка голодны — с утра ничего не ели.

— Да, что-то не хочется...

— Ну, не будьте таким впечатлительным. Попробуйте стейк из лосося. Рыбу выловили только сегодня утром.

— Верю, верю... Но эта ужасная казнь...

— Не казнь, а мера общественной защиты. Должно же общество защищать себя?

— Но ведь эта защита должна быть соизмерима угрозе. Если бы эти несчастные были не обычными взяточниками и расхитителями, а убийцами...

— Вы правы — они не убийцы. Они — серийные убийцы, совершившими свои убийства с особым, разрушающим нравственные устои общества, цинизмом.

— ?!

— Майкл, отбросьте эмоции и включите мозги. Вы же логик. Только неопровержимо доказанный размер коррупционной выгоды этого негодяя Неторопова составил более десяти миллионов международных валютных единиц.

— А как же вы это неопровержимо доказали. Он сам признался?

— Я вижу в ваших словах какой-то неуместный подтекст. Поверьте, мы не выбивали признаний, и даже обошлись без какого-либо психологического давления. Просто сопоставили размер его имущества, заметьте, вписанного в декларацию им же самим, как говориться в добром здравии и в трезвой памяти, с его официально задекларированными доходами. Какие тут еще нужны доказательства?

— Согласен, — сказал я после трехминутной паузы, понадобившейся мне для анализа данной логической посылки. Но в какой связи с этим 'серийный убийца'?

— Сейчас все точно так же разложу вам по полочкам. Для начала кое-что о коррупционном бизнесе. Вы согласны с утверждением, что размер взятки должен быть гораздо меньше, чем извлекаемая взяткодателем прибыль.

— Да, естественно, иначе взяткодателю не имеет смысл рисковать своей свободой, да и с экономической точки зрения операция теряет смысл.

— Отлично. Как только вы отстранились от эмоций, а встали на твердую почву логики, мы тут же начали понимать друг друга. Но продолжим.

Можно предположить, что, кроме этих десяти миллионов, у супругов Нетороповых есть и другие активы: акции иностранных компаний, счета в зарубежных банках плюс наверняка кое-что 'закопано на огороде', да и судя по добытой нами информации текущие расходы четы явно превышали официальную зарплату мужа. Но будем строго придерживаться буквы закона и ограничимся лишь доказанными фактами, а именно: невольным признанием господина Неторопова. При этом, еще раз напомню, ни о каком самооговоре под давлением следствия речь здесь не идет — все подтверждено Единым имперским реестром собственности.

Теперь нам остается оценить ущерб, нанесенный обществу. Как, по-вашему, для наших расчетов можно будет принять соотношение размера взятки и полученной взяткодателем выгоды, как 1:3?

— Я не экономист, а тем более не налоговик или аудитор, но мне кажется, что оно должно быть даже выше. Минимум 1:5 или 1:6.

— Вы правы. Практика показывает, что примерный средний коэффициент 1:10. Хотя случаются и просто уникальные случаи, когда за какой-то подарок ценой в несколько тысяч взяточник наносит ущерб государству на миллионы. Именно поэтому в Кодексе антигосударственных преступлений оценивается не только размер взятки, но и сумма нанесенного ущерба.

— Признаю, своя логика в таком подходе есть, хотя, наверное, многие юристы с ним не согласятся.

— В основном из-за своей профессиональной казуистики. Ну, а сильное государство, коим без сомнения является наша Империя, может позволить себе обойтись без крючкотворства и руководствоваться лишь логикой. Итак, даже, если оценить ущерб в 30 миллионов, то это цена уездной больницы, которую мы строим по программе 'Медицина будущего'. Программа рассчитана на 10 лет и призвана обеспечить каждый уезд Империи суперсовременной больницей.

— Но в какой связи находится Неторопов с этой программой, которая, если верить официальным сообщениям, успешно выполняется.

— Выполняется, вы правы, и выполняется успешно. Но не будь таких Нетороповых, мы смогли бы реализовать ее не за десять, а за пять лет. Вот и посчитайте, сколько людей умрет за эти пять лет, в каком-нибудь отдаленном северном уезде из-за того, что медицинская аппаратура старых уездных больниц находится на уровне прошлого века. Да, такие, как Неторопов, не убивают лично, и с точки зрения аконов демократических республик его руки чисты, но фактически он убийца и убийца серийный.

— По-моему, пример несколько искусственен.

— Не согласна, но, чтобы убедит вас, протяну другую причинно-следственную цепочку. Помните два года назад голод в дружественной нам Литании.

— Естественно. Тогда, насколько я помню, помощь из стран Океанического альянса запоздала, что привело к гибели десятков тысяч литанийцев.

— Около ста тысяч по официальным данным, и более двухсот тысяч по нашим подсчетам.

— Но опять-таки, в какой связи эти печальные события с Нетороповым?

— В самой прямой. Правительство Литании вначале обратилось за помощью к Империи. И будь в закромах родины чуть больше денег, эту помощь оказал бы не Океанический альянс, а мы. И при этом не в тот момент, когда голод уже достиг своего апогея, а в самом начале, как только экспертам стало ясно, что экстремальная жара и нашествие саранчи практически полностью погубили урожай. Более того, мы потеряли потенциального союзника. Так что, такие как Неторопов не только серийные убийцы, но, по сути, агенты враждебных Империи государств.

— Тут с вами тоже можно поспорить, но даже, если признать, что Неторопов виновен, то казнь его жены не укладывается ни в какие рамки. В чем провинилась эта несчастная женщина? И есть ли у Нетороповых дети?!

— Есть, — спокойно ответила Джоанна, с аппетитом поглощая разрекламированного ею лосося. — Мальчику десять лет, а его сестре двенадцать.

— Вот видите. Что теперь будет с сиротами?

— Отправят в закрытый интернат для перевоспитания. Майкл, не будьте таким впечатлительным. Я понимаю, что одно дело смотреть на казнь по телевизору, и совсем другое, когда она совершается в какой-то сотне метров от тебя... Но возьмите себя в руки.

— Легко сказать... Но неужели у сирот Нетороповых нет родственников? Почему их сразу направляют в интернат, да еще закрытый?

— Сейчас объясню. Но для начала съешьте хоть кусочек, — чуть привстав, Джоанна дотянулась до моей тарелки, отрезала кусок стейка и насадила его на вилку.

Я невольно отшатнулся, но моя собеседница проявила настойчивость: — Майкл, я еще раз прошу вас поесть. Вернее, даже не прошу, а приказываю, — голос собеседницы стал жестким, а взгляд изумрудных глаз буравил меня насквозь. Что же, Джоанна не даром носила звание старшего психолога. Во всяком случае, как общаться с гнилой интеллигенцией она знала очень хорошо. 'Достаточно просто хорошо топнуть ногой...'

Впрочем, возможно, я что-то перепутал и это рецепт для общения не с интеллигенцией, а с демократами, но в любом случае он сработал: я придвинулся к столу и осторожно снял с вилки рыбу. Да, Джоанна оказалась права — стейк и в самом деле был изумительным.

— Ну, и как вам?

— Спасибо за заботу, отлично! — стоявшая перед глазами картина ужасной казни передвинулась на второй план.

— Вот видите! Кстати, настоятельно рекомендую впредь следовать моим советам, — многозначительно сказала Джоанна, продолжая 'сканировать' меня своим изумрудным рентгеном. — Давайте, я покормлю вас. Вы покраснели?

— Все так необычно. Никогда не думал, что высокопоставленная сотрудница Управления будет кормить меня как ребенка.

— Не смущайтесь. Это всего лишь часть моей работы. Иногда, чтобы наставить своего подопечного на путь истины, приходится побыть в роли заботливой мамочки.

— Хорошо, не буду.

— Да, вы ешьте... Возможно, вам еще долго не придется вкушать подобных деликатесов.

— ?!

— Позже объясню. А пока вернемся к вашей 'несчастной' женщине. Майкл, как вы думаете, почему при Сталине жены заговорщиков либо уничтожались, либо на длительное время изолировались от общества?

— Ну, по-моему, тут все ясно. Месть, устрашение, возможно, даже желание следователей замести следы, чтобы потом некому было взывать к справедливости.

— Месть, говорите, и заметание следов... Тут я с вами не согласна. А вот устрашение — самое то. Но для начала поговорим о главном. Вы ведь считаете жен заговорщиков априори невиновными.

— Естественно. Даже если предположить, что их мужья и в самом деле вели враждебную Сталину и другим подобным ему тиранам деятельность, то репрессии против жен и детей не имеют под собой никакой юридической базы, не говоря уже о том, что просто бесчеловечны. В чем они провинились?

— Майкл, много ли вы знаете жен, которым неизвестна вся подноготная их мужей?

Я задумался, но быстро перебрав в уме все свои знакомые семейные пары, ответил: — Честно говоря, таких не припомню.

— Следовательно, практически со стопроцентной уверенностью можно предположить, что г-жа Неторопова была в курсе преступной деятельности своего мужа. Ну, хотя бы несоответствие его официальных доходов с уровнем жизни семьи она не могла не заметить. Отдых на дорогих курортах, обучение детей за границей, престижное жилье и автомобили, шопинг в бутиках... Согласны?

— Согласен.

— Следовательно, она уже виновна в сокрытии преступления. Более того постоянные женские 'купи мне это, купи мне то, почему мы в этом году отдыхаем у нас в Империи, а не за границей' и тому подобные требования по сути являются обычным подстрекательством.

— Да, Джоанна, логика у вас железная.

— Обычная логика, ничего 'особо железного' в ней нет. Надо только освободить сознание от вбитых в него либералами и демократами всех мастей установок.

— Хорошо, а в чем виноваты дети?

— Ни в чем. Виноваты их родители.

— Я согласен с вами, что супруги Нетороповы виновны в преступлении перед империей. Но в чем они провинились перед своими детьми?

— Только в том, что не дали им правильного воспитания. Современные дети прекрасно все видят и отлично понимают, что и откуда берется в их семье. И задача интерната, причем, особо отмечу, задача не из самых легких, сгладить последствия родительского воспитания. Именно сгладить, поскольку полностью исправить ситуацию, увы, нельзя. Майкл, вы по-прежнему ничего не едите.

— Да что-то после всего увиденного и услышанного аппетит пропал.

— Ну, нельзя быть таким впечатлительным. Подобные экзекуции над государственными преступниками проводятся здесь еженедельно. Так что у вас простой выбор: привыкнуть или умереть с голода.

— ?!

— Да, да, не удивляйтесь — я приняла решение оставить вас здесь.

— Но вы же сказали, что экскурсия будет короткой.

— Ну, во-первых, верить женщине — себя обмануть. Во-вторых, 'короткая, длинная' — понятия относительные. А, в-третьих, ваша экскурсия и в самом деле закончилась. Я решила, что вам необходимо пройти перековку.

— Вы... Вы отправляете меня на 'перековку'? — меня охватил неподдельный ужас.

— Ну-ну, не пугайтесь, если вы будете правильно себя вести, то ничего страшного с вами не произойдет. Зато на своей шкуре, уж простите меня за грубость, прочувствуете на какой стороне идеологических баррикад лучше находиться. Если все пойдет по намеченному мной плану, то ваше пребывание здесь будет коротким. По, крайней мере, по сравнению с тем, сколько времени знакомится с местными достопримечательностями основная масса направленных на 'перековку' обитателей лагеря.

— Но за что? Я всегда старался быть нейтральным к властям и никогда не совершал ничего противозаконного.

— А ящик для песка? Уже одного этого достаточно для 'перековки'.

— Никогда не поверю, что вас заинтересовали такие мелочи.

— Правильно, меня гораздо больше интересуют ваши мысли. А о ящике я напомнила только для того, чтобы пресечь возможные обвинения в беззаконии. Согласитесь, формальный повод для 'перековки' существует.

— Согласен, — и крыть было нечем, да и спорить с Джоанной было бессмысленно.

— Вот и отлично. Но, повторюсь, меня больше интересует не то, что храниться в кошачьем ящике для песка, а то, что происходит в вашей черепной коробке. И именно поэтому я отвезла вас сюда. Майкл, ну почему вы опять ничего не едите. Будьте благоразумны — наслаждайтесь всеми возможностями, которые дает нам жизнь. Пока есть такая возможность. И у меня неплохой каламбур получился, правда?

Я невольно улыбнулся: — Шутить изволите, гражданка главный психолог.

— О, это хорошо, что и вы не утратили способность шутить.

— А что мне еще остается...

— Ну, можете упасть на колени и покаяться в своих прегрешениях, пообещав стать примерным имперцем. Или гордость не позволяет?

— Стать на колени перед такой женщиной как вы? В этом я не вижу никакого ущерба для своей гордости. Вот только мне почему-то кажется, что это никак не облегчит мою участь, и я только упаду в ваших глазах. Можно, конечно, пойти на компромисс...

— Какой?

— Я стану перед вами на колени, но каяться не буду. Идет?

— Я рада, что чувство юмора и мужская галантность в отличие от аппетита не покинули вас. Единственно, не советую шутить со здешним персоналом. Не могу сказать, что они лишены чувства юмора, но он у них специфический и их ответные шутки вряд ли понравятся вам. Что же касается галантности, то я ничего подсказывать вам не буду — сами разберетесь, как следует себя вести.

'Ого, даже так. Это приглашение к флирту? Или к чему-то большему? А может, просто кошка играет со своей жертвой? Рискнуть, и в самом деле опуститься на колени?!'

— Понятно. Спасибо за предупреждение, — я решил не переходить официальные рамки.

— Не надо меня благодарить. Заботиться о здоровье воспитанника — моя прямая служебная обязанность.

— Даже так...

— Да, именно так. И помните, что любое нарушение дисциплины здесь строго наказуемо.

— Уже запомнил. Но вам не кажется, что, если 'перековка' удастся, то за ворота лагеря выйдет не убежденный сторонник имперской идеи, а лицемер-приспособленец?

— Почему мне это должно казаться? Я уверена в этом.

— ?!

— Поясню. Менять общество мы начинаем с интеллигенции. Естественно, создаем интеллигенцию новую, так сказать 'трудовую'. Увы, путь от ученика начального класса до дипломированного инженера, врача или учителя занимает, как минимум пятнадцать лет. Поэтому нам волей неволей приходится уделять внимание интеллигенции старой, так сказать 'генетической'. При этом 1% мы 'изолируем', 5-10% условно говоря 'отправляем на перековку', еще 10-15% 'вербуем', а остальные... На остальных мы просто не обращаем внимания, обеспечивая им достаточно высокий уровень жизни и возможность 'выпустить пар', критикуя нас за бутылкой горячительных напитков по вечерам.

— Так, значит, я попал в число этого одного процента?

— Нет, к вашему счастью я не включила вас в него, поскольку 'изолирован' в данном случае подразумевает окончательную и бесповоротную изоляцию от общества. Надеюсь, смысл этого эвфемизма понятен?

— Понятен, — мне еще больше стало не по себе.

— Отлично. Вы попали в категорию тех, кого мы вербуем. Думаю, вам не надо объяснять, кому вы обязаны этим решением?

— Спасибо, госпожа главный психолог, я все понял.

— Ну, не надо никакого официоза. Когда мы наедине, то называйте меня по-прежнему Джоанной. Уверена, это не помешает вам помнить, от кого зависит ваша дальнейшая жизнь.

— Не помешает — я все понял. Но все же странные у вас методы вербовки...

— Ну, вербовка вербовке рознь. К вам, чтобы потом не было никаких сюрпризов, я решила применить жесткую вербовку, органически совместив ее с 'перековкой'. И, если моя оценка вашей личности верна, то центр перевоспитания не сломает вас, а, наоборот, лишь закалит. И спустя какое-то время, не будем загадывать, какое именно, вы вернетесь в свою обычную научную среду стойким и убежденным... 'лицемером'.

— Джоанна, вы либо шутите, либо издеваетесь надо мной, или, и это пугает больше всего, я чего-то не понимаю. Заключать меня в лагерь, чтобы превратить в лицемера? Причем при этом знать, что я выйду оттуда не человеком, проникнутым имперской идеей, а всего лишь лицемером, тем более лицемером убежденным?! Уму непостижимо! Не проще ли просто поставить меня перед классическим выбором между лояльностью и арестом? Во избежание недоразумений и двусмысленностей сразу скажу, что я — не герой, и немедленно выберу лояльность. Тем более, мне и обманывать-то никого не придется. Дайте, пожалуйста, задание на какую тему и что написать?

— Нет и еще раз нет. В таком случае вы будете страдать раздвоением личности, а гангрена совести при помощи алкоголя и наркотиков будет уничтожать вашу душу. Мне же нужен убежденный циник, чья совесть умерла во время нахождения в лагере. Циник, благодарный Империи за то, что не попал в тот самый 1%. Циник, восхваляющий Империю за то, что он и его семья не просто находятся на свободе, но и принадлежат к обласканной властями 'трудовой интеллигенции'. Циник, который будет убедительно объяснять народу преимущества единой Земли над островками трайбализма в лице постоянно враждующих с собой государств. Циник, знающий, что ожидает его за колючей проволокой.

— Но я не заметил здесь колючей проволоки.

— Ну, это мем из далекого прошлого. Мы предотвращаем побеги другими, куда более надежными способами.

— Какими?

— Не будем тратить время — это и многое другое вам объяснит ваш лагерный психолог.

— Психолог?!

— Ну, на имперском новоязе, название этой должности звучит именно так. Впрочем, я не возражаю, если в наших приватных беседах вы будете упоминать старорежимное и совершенно неполиткорректное "надзиратель". Они ведь тоже были психологами, согласитесь.

— Мне трудно судить. Впрочем, из мемуаров узников ЦУЛАГа следует, что они действительно были своего рода психологами, постоянно работающими над личностью заключенных.

— Естественно.

— Джоанна, можно задать вам один вопрос?

— Да, пожалуйста.

— В этом лагере содержатся только белые воротнички или, как и в ЦУЛАГе они перемешаны с убийцами, ворами, насильниками и тому подобной братией.

— Не беспокойтесь, это лагерь только для крупных преступников.

— Для крупных?!

— Да, для тех, кто совершил преступление против Империи, а также, как, например, в вашем случае, для тех, чье пребывание здесь признано целесообразным ее властями. А тот контингент, о котором вы говорили, содержится в других местах.

— Понятно. Но тогда как лагерное начальство обходится без уголовников в деле перековки белых воротничков?

— Скоро поймете. Скажу только, что уголовники прежних лагерей не помогали, а мешали процессу перевоспитания.

— Но...

— Майкл, не забегайте вперед. Я не буду рассказывать вам о воспитательном процессе в центрах реабилитации. Сами составите впечатление и, если все пойдет по моему плану, то даже напишете про 'перековку' книжку.

— Книжку?!

— Да, книжку. Месяца через три мы вернемся к этой теме, а пока вам надо прочувствовать процесс перековки на собственной, так сказать, шкуре.

— Так может лучше написать сразу сценарий фильма? Помниться в эпоху Второй Империи была такая довольно неплохая картина.

— Интересно, никогда не смотрела.

— 'Заключенные', если мне не изменяет память. С современными компьютерными технологиями отснятый

на зоне... Ох, простите, в центре перевоспитания материал будет смотреться и захватывающе и поучительно.

— Хорошая идея. Ничего не имею против того, чтобы после окончания перековки вы бы осуществили этот замысел. А старую картину я обязательно найду в нашей фильмотеке. Там столько всего интересного.

— Не сомневаюсь.

— Вы поели?

— Да, спасибо. Вы не могли бы проинструктировать меня, как себя вести со здешним персоналом?

— Нет, Майкл. Это нарушит чистоту перековки. Единственно, что могу вам сказать, как заботливая мамочка, не забывайте почаще употреблять слово 'госпожа' в разговоре с вашим лагерным начальством.

— Спасибо за совет, госпожа Джоанна.

— Пожалуйста, — Джоанна посмотрела на часы. — О, вас уже ждут. Там, за дверью. Поэтому обойдемся без прощаний. Идите...

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Я вышел за дверь, успев бросить взгляд на старшего психолога, и тут же рухнул на колени, получив в плечо увесистый удар резиновой дубинкой. Перед моими глазами поплыли черные круги, а когда я пришел в себя, то смог увидеть доходящие почти до колен черные лакированные сапоги. И тут же новый удар обрушился на другую ключицу. "Боже, как же больно," — боль от задетых нервных центров расходилась по всему телу.

— Встать, мразь, — раздался где-то там в вышине женский голос, и нос сапога дважды прошелся по моим ребрам.

"Встать... Какое там встать,"— мне хотелось свернуться калачиком на холодном кафельном полу...

— Я сказала, встать!

Собрав все силы, я попытался подняться.

— Как твое имя, мразь?

— Майкл... Майкл Косиган... Госпожа... — добавил я, вспомнив последние наставления Джоанны, которая, как я спел заметить краем глаза, наблюдала за происходящим через открытую дверь.

— Повтори, — на этот раз удар дубинки пришелся по моему животу.

Перед моими глазами пошли черные круги.

— Майкл Косиган, госпожа.

На этот раз ответ дался мне куда с большим трудом. И вновь он чем-то не понравился обладательнице сапога. Об этом засвидетельствовал новый удар дубинки. За ним последовал еще один, и еще, и еще...

Бил мастер, тщательно выверяющий силу своих ударов. Впрочем это я осознал позже, когда подобные избиения стали неотъемлемой частью моей новой жизни, а пока... Пока времени на анализ происходящего не было...

Наконец экзекуция прекратилась.

— Встать, сука. Ты не Фросиган, или как там тебя еще раньше звали, — отныне ты ПВ170988.

Я попытался подняться.

— Быстрее!

"Неужели это все устроила Джоанна?! Не будь идиотом — конечно же, да. Да и само избиение... Неужели ты думаешь, что это личная инициатива поджидавшей меня в коридоре садистки?!"

С трудом, но подняться мне все же удалось. Все тело болело. Краем глаза я снова посмотрел на дверь, которая отделила непринуждённую беседу с Джоанной от жёсткого избиения ее подчиненной. Дверь по прежнему была открыта и главный психолог с интересом следила за происходящим.

— Госпожа инспектор, я не переборщила?

— Выговор. С занесением. Все инструкции вам были даны. Доложите о моем решении начальнику центра.

— Есть доложить начальнику центра.

Новый удар. По ключице. Боль. Ох, какая боль. Я присел, с трудом удержавшись на ногах.

Затем был спецприемник. Заключённые, простите, граждане, отправленные на перековку, как я узнал позже, присвоили ему название "чистилище". Это и в самом деле было чистилище, окончательно отделившее популярного литератора от безликого и бесправного воспитанника номер 276352.

— Раздевайся, — скомандовал приведшее в "чистилище" китаянка. Впрочем, я плохо разбираюсь в восточных народностях. Женщина лет тридцати вполне могла бы быть и вьетнамкой, монголкой или тайкой. Куда важнее другое — в ее узких глазах не было намека на жалость и сострадание.

— Полностью!

Спорить по вполне понятным причинам я не стал.

— Одежду брось в контейнер.

"Прощай мой любимый костюм."

— Зайди в бокс. —

"Зайди в бокс... В какой из пяти?! Все они были покрыты тёмно-серый кафелем, во всех из них стояла по щиколотку вода. Ошибиться было нельзя. Равно, как и медлить с исполнением приказа. Я рискнул зайти во второй слева... и не угадал. О моем неправильном выборе лучше любых слов сказал удар тока — вода хороший проводник...

— Не в этот. В соседний, — вслед за ударом тока последовал удар дубинки.

"О, как больно... Ключица!" В нужный бокс я не вошёл, а заполз. И тут же на меня со всех сторон обрушились струи прохладной, отдающей лёгким, но достаточно противным запахом какой-то химии, воды.

Минут через десять душ прекратился. Вместо него включился фен, горячий воздух которого быстро высушил мое тело. " Да, процесс тут налажен."

— Теперь брейся, — китаянка протянула мне прозрачный запечатанный пакет. — Открой!

— Мои трясущиеся руки лишь со второй попытки выполнили приказ. В пакете оказался флакончик с белой жидкостью, кусок мыла, и... 'Неужели?! Неужели это опасная бритва?! Я же никогда не держал ее в руках, и обязательно порежусь. Да и зеркала здесь нет...'

— Начинай!

У мыла оказался противный запах. 'Хозяйственное, что ли...' Ладонью я нанес мыло на лицо, затем взял в руки бритву, открыл ее, и начал бриться. Наощупь.

— Быстрее!

'Быстрее... Я и так, чувствую, уже порезался. Как минимум в трех местах, а ведь еще бриться и бриться...'

Я увеличил темп, а вместе с ним возросло количество порезов. Наконец, мне показалось, что я справился с задачей. 'Теперь бы помыть и продезинфицировать лицо...'

Новый удар дубинки обрушился на меня. На этот раз пострадал мой таз.

— Бриться, означает бриться полностью.

"Полностью?! О чем это она?'

— Как это полностью?

— А вот так.

Новый град ударов.

— Руки убери, сука.

Я вытянул руки по швам. Снова удары...

— Полностью означает все тело. От головы до пальцев ног. Уяснил?

— Да, госпожа.

'Хорошо, полностью так полностью...' Я намазал помазком волосы, затем свой отнюдь не могучий торс, пах, ноги... 'А как же быть со спиной...'

Надо ли говорит, что я опять порезался? Надо ли говорить, что много раз. Капельки крови, смешавшись с водой и мылом, падали на кафель. Но теперь предстояло самое трудное...

— Помочь? Или сам справишься?

'О, чудо! Она сама меня спрашивает!'

Я быстро опустился на колени.

— Госпожа, окажите милость, помогите.

— Милость... Милость надо заслужить.

— Я все сделаю. Все, что вы скажите.

— Вот удивил, — китаянка засмеялась. Ты и так будешь делать все, что мы тебе скажем. Ладно, дай мне бритву и помазок, а сам ляг на живот у моих ног — так будет удобнее.

'Садистка! Она специально делает мне порезы...'

— По-моему получилось неплохо. Ненавижу волосатых мужчин.

— Спасибо, госпожа.

— Я испачкала в пене сапоги... Но прежде продезинфицируй порезы. Тщательно.

Намек-приказ был ясен. Я встал на колени, открыл флакон с белой жидкостью (судя по запаху, это был спирт с какой-то примесью), намазался ею, после чего переместился ближе к китаянке и начал вылизывать ее сапоги. Моя порезанная во многих местах кожа щипала, но теперь это казалось такой мелочью, равно как и то, наблюдает сейчас за мной Джоанна или нет.

— А теперь подошвы.

Секундная заминка дорого обошлась моей спине и ягодицам.

— Не тормози.

'Не тормози... Похоже, люди с заторможенной реакцией здесь долго не живут. Ну и отлично — всему есть предел. Лучше смерть, чем такие унижения.'

— Я не буду.

— Что?!

— Я не буду это делать. Убейте меня...

— Убить?! Смерти захотел?! Нет, сучонок, и не мечтай — умереть по собственному желанию тебе никто не позволит. Запомни, мразь, твоя жизнь принадлежит не тебе — она принадлежит Империи.

Новые удары... С остервенением... Дубинкой и сапогом... Чаще всего поочередно, но иногда и дуплетом... 'Когда же я, наконец, потеряю сознание...'

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Очнулся я в камере... Но не в камере карцера, а в камере... 'МРТ, что ли?! Или это какая-то новомодная штуковина для пыток?! Судя по тому в руки какой садистки я попал, скорее — второе. Но... Но почему тогда после вчерашнего избиения у меня ничего не болит?'

— ПВ170988, восстановительная процедура закончена. Покиньте камеру и ждите дальнейших указания.

Крышка из прозрачного стекла съехала в сторону, дав мне возможность выбраться наружу. 'Странно, но не только ничего не болит, а и рубцов нет. Во всяком случае, на той части тела, которую я могу осмотреть. Так, кое-где следы старых синяков и все...'

'Ждать дальнейших указаний...' Что же, ждать так ждать. Я сел на пол — мебели в этой комнате не было. А через несколько минут дверь открылась и в комнату вошла одетая в белый халат женщина лет тридцати. Я немедленно поднялся, скрестив руки внизу живота.

— Оцените свое самочувствие по пятибалльной шкале.

'Смотря с чем сравнивать... Если со вчерашним днем, то, как минимум, десятка.'

— Четыре балла, госпожа.

— Голова не кружится?

— Нет, госпожа.

— Дотроньтесь кончиком большого пальца левой руки до своего правого уха. Да, и не держитесь за свое хозяйство — воспитательницы этого не любят.

— Я выполнил оба приказания.

— А теперь большим пальцем правой руки — до левого уха... Хорошо, а теперь все то же самое с кончиком носа... Отлично! Джу, входите!

'Кто такой или кто такая эта Джу?' Дверь снова открылась, и к своему ужасу я увидел свою вчерашнюю мучительницу. 'Наверняка сейчас начнется... Умоляю, не надо...'

Китаянка обошла вокруг меня.

— Тебя хорошо подлечили. Сейчас я это исправлю.

— Да, все работает. Но мне надо проверить кое-какие параметры. Поэтому, Джу, сосредоточьте свои удары на пальцах рук и ног, а также на гениталиях. Очень сильно не бейте... Впрочем, лучше я вам покажу, дайте мне стек.

...И снова боль, сильная, но не настолько, чтобы подарить покой пустоты. 'Сильно не бейте... Жалостливая... Лучше бы сразу ударила так, чтобы я потерял сознание.'

— Поняла. Бить до конца?

— Да, пока не потеряет сознание. Затем сразу же звоните мне.

Служительница Гиппократа вернула стек китаянке и вышла из комнаты.

'Сейчас начнется...'

Удар сапога по гениталиям заставил меня сложиться пополам. В глазах потемнело...

— Руки вытяни, ублюдок. Не слышал, что доктор сказала?

Я отнял руки от налитых болью шаров. Джу промахнулась — удар хлыста пришелся по основанию фаланги.

— А-а-а!

Новый удар и новый промах.

— Нет, так дело не пойдет. Ляг на пол. На живот.

Я выполнил приказание.

— А теперь вытяни руки. Да, правильно, ладонями вниз.

Китаянка поставила сапог на мои пальцы, и перенесла на него вес.

— А-а-а!

— Ну, что ты орешь? Я же маленькая и легкая. Вот, если бы так наступила Ингрид... Впрочем, у тебя еще будет возможность с ней познакомиться...

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Он начался с прохладных струй отдающей запахом какого-то дезинфицирующего вещества воды. Попадая на раны она вызывала неприятную резь и жжение, а поскольку мое тело за вчерашние сутки снова превратилось в одну сплошную рану, то после окончания водных процедур я был готов залезть на кафельную стену помывочной. А затем Джу, не дав мне одеться, отвела меня в медицинский кабинет.

И снова 'камера МРТ' и последующий короткий врачебный осмотр после восстановительных процедур. И снова почти полное отсутствие боли и едва заметные следы от пыток... ох, простите, воспитательного процесса на теле. Также исчезли резь и жжение, словом, я снова почувствовал себя человеком. Правда, лишь до того момента, как в кабинет по приглашению хозяйки вошла Джу.

— Джу, в качестве подопытного кролика он мне больше не нужен. Его реакции восстановления в норме, как и его психика.

— А как он отреагировал на...

— Если захочешь получить более подробную информацию, то обращайся к нашему начальству. Так что забирай своего подопечного. Да, кстати, не переусердствуй — аппарат несколько дней будет на перенастройке. Это так, к слову — вмешиваться в отношения воспитателя с подопечным я не собираюсь.

— Спасибо за информацию. Удачи.

— Удачи.

— А ты, ПВ, иди за мной.

Мы вышли из комнаты и оказались в длинном коридоре. Спешащие мимо люди (судя по одежде среди них были как заключенные, так и сотрудники лагерной администрации) не обращали на мою наготу никакого внимания. Мало волновала она и меня, в отличие от мысли о том, что к вечеру я наверняка буду инвалидом. Мозг лихорадочно работал, пытаясь спасти тело, и в итоге выдал решение, показавшееся мне единственно разумным. 'Только бы дождаться удобного момента...'

Пройдя в конец коридора, мы спустились по лестнице и, о чудо, мой нос уловил запах пищи. 'Неужели... Неужели Джу собирается накормить меня?!'

Мои надежды оправдались. Правда, очутится абсолютно голым в переполненном зале столовой... Странно, но никаких насмешек я не услышал. Не было и ехидных переглядываний, наоборот, мне показалось, что те, кто не отвернулся, смотрят на меня с сочувствием. (Позже я узнал, что столовая предназначалась для младшего лагерного персонала и лиц, которые по мнению администрации, твердо стали на путь исправления.)

— Много еды не бери.

'Не брать, значит, не брать. Как скажите, госпожа, как скажите. Я выполню все ваши приказы. Но только, ради всего святого, не бейте... Хотя бы так сильно...'