В погоне за мечтой. Часть 2.

Он был еще жив — но едва-едва. Совсем молодой парень, на первый взгляд показавшийся мне ангельски прекрасным: бледный, как снег, с запавшими глазами, теряющимися в темных провалах глазниц. Он лежал пластом на жестком матрасе, расстеленном прямо на полу, едва заметно дышал и как будто смотрел на меня из-под полуопущенных век, а на ощупь был горячим, точно печка. Одна рука "клиента" полностью скрывалась под целым ворохом умеренно чистых тряпок.

— Смотри, ведьма, — серьезно предупредил приведший меня в этот дом мужчина: — Мое слово в этих местах что-нибудь да значит.

— Сомневаюсь, что так будет продолжаться и после того, как вы превратитесь в жабу, — терпеть не могу, когда мне угрожают! Особенно те, кто ничего, по сути, из себя не представляют, зато пыжатся — просто Наполеоны! Хотя... кто бы говорил! Я-то сама уже полгода выдаю себя неизвестно за кого. Вот и сейчас — просто Хлестаков в юбке. С той лишь разницей, что ему в случае разоблачения могли набить морду, в крайнем случае — посадили бы на несколько лет... А мне в самом буквальном смысле слова грозил костер.

— Что это у него с рукой? — создавая видимость активной деятельности, помноженной на уверенность в себе и знании дела поинтересовалась я.

— Сосна упала, — с готовностью пояснил крестьянин. — Лес мы валили, а этот возьми да подставься. Сперва его по плечу ветками мазнуло, он упал, да рукой так неаккуратно прямо под ствол угодил. Она сразу распухла, почернела... А на другой день он уж слег.

— И давно это случилось?

— Второго дня.

Ничего себе! Я с жалостью посмотрела на бледное лицо с болезненно заострившимися чертами. Закрытый перелом гарантирован, но чтобы пациент так быстро в беспамятство впал — точно с осложнениями. Не дай бог, заражение крови! Хотя, судя по запаху — гангрена в чистом виде... Звать лекаря было поздно уже два дня тому назад. Но откуда в деревне взяться хорошему врачу! Ведьму нашли — уже хорошо... всем, кроме этой самой ведьмы. Зато виноватого не придется долго искать, вот он: взялся за гуж, да оказался не дюж... Зачем только мы вообще через эту реку поперлись!

Однако от меня ждали активных действий, и я начала с раздачи распоряжений:

— Воды чистой, горячей — лучше всего, кипяченой. Отвар шалфея или настойку, если есть. Бинты чисты — нарежьте из чистой ткани, прогладьте горячим утюгом с двух сторон. Утюги-то в деревне есть, хоть один?

Мужик согласно кивнул, загибая очередной палец на левой руке — для памяти.

— Дощечек тонких, как для бочки, в крайнем случае пучок лучины нащипайте... Иана пришлите сюда, мать займите чем-нибудь... Ведь Дарья — его мать?

Еще один кивок и еще один палец.

— Ах, да — многодетные семьи с маленькими детьми в деревне есть?

— Что за семья без детей? — пожал плечами мой собеседник.

— Отлично! Найдите кого-нибудь присмотреть за младенцем. Только не поручайте это первой попавшейся безголовой и безрукой девчонке! Да козу пусть кто-нибудь подоит...

Малышку препоручили заботам временной няньки — красивой полной женщины лет тридцати с целым выводком разновозрастных спиногрызов и младенцем-ровесником нашей находки в люльке.

— Присмотрю, как за родной! — сердечно пообещала кормилица, представившаяся Матреной. — А молока у меня и на троих хватит!

— Она очень прожорливая, — на всякий случай предупредила я.

— Ну так! Растет! — радостно воскликнула Матрена. Похоже, по крайней мере на ближайшее время ребенок был пристроен в надежные руки.

Вернувшись в тот страшный дом, я невольно поежилась: жалко паренька, но что тут можно сделать? Иан уже ждал меня у изголовья больного, больше никого из посторонних рядом не было — даже в окошко не заглядывали, боялись помешать процессу... Было бы чему!

Еще раз горестно вздохнув, я принялась разматывать старую повязку, в глубине души продолжая надеяться, что тревога напрасная, и дело обойдется простым вывихом или растяжением. Мечты, мечты... При виде черного, распухшего обрубка, меньше всего напоминающего человеческую руку, мне стало дурно. Кожа натянулась так туго, что казалось, тронь — сразу лопнет, разбрызгивая вокруг гнилую темную кровь. Судя по всему, то самое, страшное: о гангрене нам рассказывали в университете, на лекциях по медицине, мельком — вряд ли предполагалось, что студенты столкнутся с ней на практике, в рамках оказания первой медицинской помощи... просто запугивали, чтобы мы соблюдали личную гигиену и грязными руками болячки не расчесывали. Просто чудо, что я вообще запомнила, что воспаления вызывают аэробные... или наоборот, анаэробные бактерии? В общем, те, что гибнут от кислорода.

Пациент выглядел так, точно ни ампутация, ни ланцетные разрезы ему уже не помогут — да и я далеко не доктор пирогов! Все, что мне оставалось — только от всей души пожелать проклятым бактериям немедленно сдохнуть в муках...

Большой горшок с кипятком и веник вялого шалфея "по моему велению" были доставлены в мгновение ока. Бинты, следовало надеяться, проглаживались, дощечки — раскалывались. Распарив душистую траву в горячей воде, я тщательно вымыла опухшую руку, старясь не причинять больному лишних страданий — впрочем, он не жаловался, и вообще, кажется, ничего не чувствовал.

Неизвестно чьи дети принесли целую охапку заказанных дощечек разной длины — на любой вкус, а застенчивая девушка — моток еще горячих бинтов. Пришлось вспомнить детство — последний раз я накладывала шины еще до того, как пошла в первый класс: моими пациентами были пострадавшие в автокатастрофе куклы и упавший с дерева плюшевый медведь... При помощи Иана получилось неожиданно хорошо, можно сказать, образцово-показательный лубок. Даже жалко, что все напрасно...

— Надо рвать когти, — ритмично накладывая бинт виток за витком, внахлест, шепотом предупредила я своего помощника: — До утра он вряд ли протянет, поэтому дожидаемся темноты и делаем ноги...

— Почему не протянет? — со свойственным ему простодушием поинтересовался юный эльф. — И зачем делать ноги, когда у него болит рука?

— Я такие сложные случаи вообще лечить не умею! Моя специализация — запоры и поносы от обжорства...

— Ты же ведьма!

— Ну, да, ведьма... Вот и слушайся меня! Как только солнце зайдет, отвлекаем крестьян... как-нибудь... Забираем младенца и удираем.

— А коза?

— Бог с ней, с козой! Самим бы спастись...

Бинты закончились — больше я ничего не могла сделать для несчастного. Внезапно пол и потолок поменялись местами и принялись исполнять какой-то дикий танец.

— Козу все-таки надо подоить, — успела прошептать я, прежде чем в глазах окончательно потемнело. Бедное животное неизвестно, сколько проблуждало по лесу, вряд ли малышка умудрилась высосать ее досуха. А когда молоко в вымени перегорает — это, говорят, для скотины очень вредно...

Глава 3.

— Госпожа ведьма!..

Солнечные лучи проникали в помещение сквозь маленькое окошечко без рамы. Простые бревенчатые стены, минимум необходимой мебели, жесткий матрас прямо на полу — здесь о кроватях вообще никогда не слышали, что ли? Слава богу, хоть пол дощатый, а не земляной. Впрочем, так спать для спины даже полезней, а по летнему времени — и прохладней...

Я попыталась приподняться на локте, чтобы посмотреть, кто меня звал, но голову снова повело. Побег сорвался — по-видимому, из-за того, что я попросту потеряла сознание от невыносимой вони. Хотя сегодня в помещении пахло совсем неплохо — свежим сеном, зелеными листьями... Наверное, меня перенесли в другую комнату.

Сбоку у матрасика стоял глиняный горшочек, накрытый льняной салфеткой. Натюрморт рождал смутные, но приятные ассоциации... Забыв о причине пробуждения, я приоткрыла салфетку — точно, козье молоко! Не цикута, и это уже обнадеживает... Может, мой "пациент" каким-то непостижимым образом еще жив, и у меня есть маленький шанс не отправиться сразу к праотцам, а удрать — скажем, под предлогом сбора в лесу лекарственных трав. Хотя тогда наверняка придется оставить в заложниках Иана или малышку... Хорошо бы козу — но такой доверчивости не стоит ждать даже от крестьян!

Задумавшись, я сама не заметила, как опустошила горшок с молоком.

— Госпожа, что ж вы вчерашнее-то пьете! Сказали бы мне, я сейчас свеженького принесу...

— Э-э-э... Да, пожалуйста! — я вздрогнула от неожиданности. Дарья! Не набрасывается с кулаками, не поносит последними словами, даже наоборот, смотрит как будто ласково... Ох, не к добру!

Вскинув руки, я принялась лихорадочно себя ощупывать — голова на месте... Самое главное — грудь, — тоже при мне. Значит, я — по прежнему я, ни в кого за ночь не превратилась и не мутировала.

Парное молоко поспело как раз к завершению инвентаризации: одна голова с полным набором черт лица (кажется, моего), ноги — две штуки, руки — пара, два уха, осиная талия, бедра... уточнять размер не будем. Ничего не прибавилось, ничего не пропало. Приняв из рук женщины кринку молока, я осушила ее дева ли не в один глоток — и куда только столько влезает?

— Ух, хорошо... А тут зачем молоко стояло? Вдруг для дела, а я его... того?

— Да это ваш малыш вчера козу подоил, и никого не подпускал — мол, госпожа просила.

На какое-то время мне показалось, что она говорит о грудничке — сколько же можно было валяться без памяти, что младенец успел вырасти и уже доит коз? Но потом я вспомнила, что путешествую с двумя "малышами", и облегченно выдохнула.

— Спасибо, молоко очень вкусное...

— Может, вы булочку хотите?

— Не откажусь, — стесняясь собственной прожорливости, призналась я.

Совестно было объедать женщину, которой я самым подлым образом подарила надежду, чтобы теперь безжалостно отнять... Но три литра молока, выпитые на голодный желудок, не успокоили, а только раззадорили зверский аппетит.

Деревянный стол рядом с большой беленой печью в мгновение ока накрылся простой, но сытной деревенской едой. Выскоблив деревянной ложкой до блеска целую тарелку молочной каши, я впилась зубами в гигантский калач, сама пугаясь его размеров — ничего, хоть половину сгрызу... В результате же осилила еще целых пять штук, косясь на домашнюю колбасу — но немыслимым волевым усилием решила все-таки ограничиться уже съеденным. Тем более, что новое платье едва не трещало по швам...

— Кто этот мужчина, который нас вчера сюда привел? — не решаясь задать самый важный вопрос, я начала издалека.

— Староста наш, — поморщилась женщина. За уничтожением продуктов она следила с таким умилением, словно в жизни не видела ничего приятнее субтильной девицы с аппетитом кузнеца.

— А почему вы на него кричали?

— Ой, да это долгая история... Дочка его, Ладка, в моего Васятку влюбилась, да и он на нее запосматривал — девка видная, хоть и егоза. Только папаше такой зять без надобности — ему все прынца подавай! — Дарья снова скривилась, выражая нелицеприятное мнение о непомерных амбициях деревенского старосты: — Да ведь сердцу не прикажешь! Вот и стал он моего Васю на свой манер перекраивать: мол, не бывать свадьбе, пока тот не научится какому-нибудь делу, построит дом и сможет содержать семью. А Васенька не ремесленник, он музыкант!

— Вот бы его с Ианом познакомить! — заслушавшись, я совсем забыла, что речь идет об умирающем в соседней комнате парне.

— Так вон уже — учит его бренчать на этом инструменте басурманском! Нет, чтобы сперва поесть как следует, сил набраться...

— Может, и басурманский, зато какие звуки Иан из него извлекает... Как — УЧИТ?! Он что же... — в последний момент я заменила "жив" на более нейтральное: — ...уже встает?!

— Нельзя?! — женщина испуганно прижала ладони к груди.

— Отчего же... Если хочет и может — пусть встает... — голова пошла кругом. Что здесь вообще происходит? Может, у "Васеньки" есть давно разлученный с семьей брат-близнец? Хотя мать-то должна об этом знать... Да и не такого высокого полета эта птица, чтобы кто-то мечтал занять его место. Я должна увидеть все собственными глазами!

Иан играл — вдохновенно, одухотворенно, закрыв глаза и целиком отдавшись музыкальной стихии. Если прежде, заклиная животных разученными наизусть мелодиями, с поджатой к подбородку ногой (скрипку-арфу следовало придерживать коленом) он напоминал мне застывшего над болотной гладью журавля, то теперь, погруженный в импровизацию и выражающий только собственный чувства, он производил совершенно другое впечатление. Мне представилась последняя пушинка на облетевшей голове седого одуванчика: ветер налетает снова и снова, пытается сорвать маленький парашютик и унести вместе с семечком далеко-далеко, но оно продолжает упрямо держаться...

Захотелось раскинуть руки и взмыть над деревней — впрочем, не мне одной. Разинув рты, вокруг — кто на пеньке, кто прямо на земле, — сидела добрая половина местного населения.

Финальная нота, прозвенев, еще некоторое время висела в воздухе, а затем осыпалась хрустальной пылью. Не удержавшись, я захлопала в ладоши. Будто очнувшись от гипноза, остальные слушатели подняли на меня затуманенные глаза... А затем разом подхватились и бросились прочь, только пятки засверкали. На месте остались только маэстро и какой-то незнакомый парень... смутно знакомый... не может быть!!!

А вот он меня, похоже, узнал с первого взгляда — хотя тут сложно было не догадаться, наверняка в деревне сейчас не так уж много приезжих. С размаху бросившись на колени, "знакомый незнакомец" принялся тыкаться головой в серую дорожную пыль — ни дать, ни взять, вареное яйцо в солонку кунается...

— Спасибо, госпожа! По гроб жизни!

— Достойно ли радоваться о благополучии телесном, духовным пожертвовав?! — подкравшийся сзади монах в буро-коричневой рясе с оттяжкой огрел коленопреклонного юношу по спине тяжелым медным кадилом на длинной цепи. Ойкнув, тот повалился на бок. Не дожидаясь окончательного расчета, Иан быстро закинул свой инструмент за плечо, и быстрее кошки буквально взбежал вверх по шершавому стволу, чтобы спрятаться в густой кроне — кажется, это была старая яблоня. Хотя в промежуток между цветением и созреванием я одно дерево от другого вряд ли отличу, разве что дуб или клен — уж очень у них листья приметные.

— Что вы делаете?! — я грудью встала на защиту пациента. Сейчас он ему все почки отобьет, а потом станут говорить, будто я одно лечу, а другое калечу!

— Изыди, исчадие ада! — монах ткнул мне в лицо опять же медный, с пятнами зеленой патины, огромный крест и плеснул чем-то из непрозрачной бутылочки — хочется верить, что святой водой. Моей бабушке освященную воду знакомые привозили и присылали со всех концов России, так что у нее дома выстроилась целая шеренга баночек и пузырьков с прозрачной жидкостью, которая не портилась, не мутнела и не приобретала со временем неприятный запах. Здесь же картина была прямо противоположной: либо священник пожалел поболтать в воде серебряным распятием... Либо для верности добавил в крысиного яду.

На всякий случай поплевав через левое плечо и утершись рукавом, я сердито посмотрела на не в меру ретивого служителя святой церкви:

— Вы что это себе позволяете?

— А ты, бесовское отродье, пошто дерзаешь являться пред глаза служителю божию и чинить мерзопакостные дела свои под крышами, осененными его благодатью?! — тот воздел руки к небу, будто призывая хляби небесные разверзнуться и поразить нечестивицу громом и молнией. Однако не меньше, чем гнева небесного мне, похоже, стоило опасаться удара кадилом промеж глаз и, посматривая на раскачивающееся в руках священнослужителя орудие страшной поражающей силы, я упрямо продолжала напирать: