Примипил оживляется. Девчушки в цветочных венках, выставлявшие угощение на стол — куда как хороши. Ничего, кроме венков, на них нет. И поэтому очень хорошо видно, что девушки не из бледнокожих, а полностью обычные человеческие.

— Мне вон ту светловолосую. Вторую справа! — легионер Девятого Испанского своего не упустит ни в старом Риме, ни в новом. Да и надо же проверить, насколько правдивы речи Высокого.

Высокий, по всему видно, ожидал чего-то подобного. Жест — и девушка скрывается за колонной.

— Ее подготовят... Не беспокойтесь, все будет наилучшим образом... Ко времени конца переговоров...

* * *

Переговоры закончены были около полудня.

В скором времени после возвращения послов из Ном-Урима, заревели букцины. Все свободные от караулов легионеры собрались на сходку перед шатром легата; все центурионы были налицо; пригнали рабов; плотной кучкой сбились отчего-то крупно дрожащие книжники.

Слово взял центурион шестой. Краткими словами предложил создать из легиона семя гражданского общества и вручить для того легату Девятого Испанского полный империум, сиречь набор полномочий военной и гражданской власти. В легионе второй день уже судачили именно об этом, так что Императором Новорима легата выкрикнули очень быстро и единогласно. И поднесли Септимию Гаю Гракху алый плащ, и подняли его высоко на щите, чтобы все видели.

И стал новый Император отдавать повеления.

Прежде всего Император распорядился всем рабам стать на колени, а центурионам сорвать с них рабские ошейники и бросить в отхожее место.

Затем же объявлено было, что всякий, попрекнувший нового римского гражданина рабским прошлым будет казнен тотчас же.

Все рабы встали с колен и немедленно Император призвал новых граждан в легион, и повелел центурионам учить их строю и бою. И обернувшись к группке книжников, призвал в легион их тоже, определив рисовальщиками карт, лекарями и делопроизводителями. Поэту же из Эборакума приказал написать стихотворный учебник по римской истории и грамматике, да уж заодно и риторике; да немедля выучить грамоте всех новобранцев.

А затем приказал опустить щит на землю, и уступил место на щите главе посольства, и повелел тому доложить кратко и четко, как подобает потомку квиритов.

Тогда подняли на щите примипила и выслушали его.

И никто не поверил в сказанное; а потому выслушали его еще раз.

И сходка разделилась на тех, кто поверил — и тех, кто не поверил.

* * *

— Я ведь поверил тебе!!! — хрипел Высокий, — Тебе и проклятому твоему зеркалу!!! Что же ты не предвидел такого?

Равновысокий сидел на полу подземелья перед алтарным камнем, на камне же светилось полотно волшебного зеркала; в зеркале метались, свивались и переплетались мировые линии.

За спиной Равновысокого стоял начальник людоловских отрядов, который по могуществу и власти в кровавой державе числился третьим; и потому носил такое же имя. А кроме имени носил еще тяжеленный бронзовый серп-копеш величиной с добрую руку, заточенный по внутренней грани.

Высокий ходил взад-вперед по тайной палате, сжимая и разжимая кулаки до крови из-под ногтей.

— Кто допустил этого ублюдка в пирамиду?

Равновысокий молчал.

— Кто-то же продал ему или выдал от боли тайное слово и повязку приближенного слуги!

Равновысокий молчал.

— И никто не проследил за тем, что подается на стол? Все были предупреждены, все!!!

Третий пошевелился; а Равновысокий промолчал и здесь.

Высокий остановился. Поглядел на племянника:

— Говори! Я приказываю! Говори! Или Третий отрубит твою глупую голову!

Равновысокий поднял глаза и криво улыбнулся, но смолчал. Высокий прямо-таки зарычал:

— Делай! Сдвигай линии еще вперед! На день! На час!

Племянник поднял глаза и наконец-то ответил:

— Ткань судьбы повреждена и повреждение растет. Я боюсь порвать ткань вовсе. Никто не знает, что вообще будет после этого с Двулуньем, а уж тем более — с нами. Приказываешь?

Высокий неожиданно успокоился и сделал успокаивающий знак Третьему:

— Опусти оружие. Значит, что будет с Двулуньем, да?

— Да, вождь и родич, да! Не это ли зеркало в свой срок привело на землю и саму великую тьму, долгую ночь, за которую были утрачены умения делать подобные зеркала или хотя бы понимать их! Мировые линии пришельцев и нас запутываются все сильнее, и вот еще людишки приплетаются. Сдвину что-нибудь — и даже сам не пойму, что потянется следом! И нет об этом ничего ни в записях, ни в хрониках, и в самом зеркале тоже нет упоминаний, что такое хотя бы раз случалось!

— Все когда-либо случается впервые, — отвечал вождь, — Помнишь, мы впервые сражались во Тьме? Впервые вышли под солнце через год после рассвета? Впервые победили лесовиков? Построили первую пирамиду? Вот эту самую, которую сейчас берут приступом чужаки? Мы пятьсот лет выбивали людишек, чтобы те не размножились; лучших из них резали во имя Тьмы, чтобы людишки не додумались до литья бронзы, щитов и строя и еще чего-нибудь; ты думаешь, мы остановимся сейчас просто потому, что может стать хуже? Хуже, чем Ном-Урим, заполоненный чужаками; хуже, чем сгоревшая Дорога Ветра, чем потоки зеленой крови поверх красной?

— И все из-за одного ублюдка! — скрипнул зубами Третий.

— Да что он сделал-то? — не выдержал Равновысокий.

— Посол выбрал девку, — объяснил Высокий, — Было объявлено, что угодившие гостю перейдут от жертв к рабам и вместо ножа получат ошейник; а кто уже имеет ошейник, те станут слугами слуг; слуги слуг же станут слугами; слуги же получат свободу. Так что в том, что девка вывернется из кожи чтобы ублажить пришельца, я был полностью уверен... Но слуга, который должен был отвести девку к искусницам, чтобы украсили ее и одели... Слуга отвел ее на кухню.

— И что? Она же и без того кухонная, на стол подавала.

— Слуга отвел ее на кухню. И передал, будто я велел: "Приготовить ее". И ее живо забили, выпотрошили, начинили как обычно, украсили плодами, выложили на блюде. И тот же слуга отнес блюдо в зал и поставил перед послом.

Равновысокий усмехнулся:

— А не случись этого, рано или поздно кто-нибудь сказал бы послу, что носящие ошейник имеют право на легкую смерть, а носящие на шее нож могут быть убиты любым из нас в любой миг, а слуги и слуги слуг могут брать от них что угодно когда пожелают... Пришельцы людишки, а не нашего рода, и они предсказуемо встали на сторону своей крови. Мы выстроили царство боли, мы нашли неимоверно чуткого человечка, но не нашли ничего лучшего, чем замучить его. И теперь наша очередь расплачиваться — только и всего.

— Но ты же видел в зеркале, что переплетения мировых линий успокоятся лет через двести!

— А я и сейчас это вижу. Но кто будет сверху, даже зеркало предсказать не может.

— Тогда обойдемся без него. В этот раз. Третий, отводи выживших подземными тропами за окраину, а оттуда в Хал-Темгал. Оставить Ном-Урим. Молчать! Я приказываю — оставить! Разошлем гонцов, соберем войско. Вернем столицу, когда пришельцы ослабнут, вкусив отравленного пива и проса, гнилой воды. Племянник — пакуй свое проклятое зеркало, уходим!

* * *

Уходил Манул достойно имени Настоящего Человека. Взяли его прямо в зале, и били так, что очень скоро ослабело зрение, и уже не различал Манул глаз посланника Чужих, и не видел, как тот принял блюдо. Вдруг Чужие окажутся еще хуже чем Высокие? Вдруг им понравится, что выбранного человека тотчас запекают с дикой грушей во рту?

Вытащили Манула на верх пирамиды и хотели уже наскоро вырвать сердце — ловко это было поставлено у хозяев боли — но долетел грозный приказ не делать этого при посланнике, а потом все вокруг заметались, забегали, и охотника с переломленным хребтом позабыли. Так он и лежал на алтарном камне до вечера, когда неподалеку затрубили букцины, завизжала сталь по бронзе, и раскатилось по миру Двулунья — впервые и навеки! — то же, что заставляло пиктов и галлов ронять оружие, а тевтонов судорожно перехватывать секиры.

— Баррррааааа!!! — ревело внизу стальное море, покрывая даже скрежет металла по щитам и костям, заглушая хлопки тетивы аркбаллист и гулкий грохот штурмовых мостков, — Барррраааа! Хиспаааанаааа!!! — и вверх, вверх поверх неудобных ступеней лезли манипулы по заранее подготовленным плахам; и то тут, то там внезапно замирал человек или Высокий, пораженный точным совпадением развернувшегося вокруг ада — с картинами своего страшного сна. И почти сразу застывшего в неподвижности прошибала римская гаста, либо бронзовый копеш весом двадцать фунтов рубил сквозь лорику от шеи до печени.

На место убитого становился сразу же новый боец — и опять пахло кровью, пахло погибелью, и над всем этим торжествующе сияла в полную силу Алая Звезда, которой с той ночи в Двулунье не радовался уже никто и никогда!

А левее Алой Звезды улыбалась охотнику Радужная Собака Сидящая В Небе и духи предков — четыре ледяных зверя — все настойчивее гладили его холодными лапами.

(с) КоТ Гомель

23.01.2015г

1234

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓