Ещё через день французские власти потребовали покинуть их территориальные воды, и эскадра вышла в Восточно-Китайское море. Там она проболталась сутки, и снова вернулась на место прежней стоянки. Дипломатические условности были соблюдены.

Двадцать второго апреля Рожественский получил известия, что эскадра Небогатова прошла Сингапур. Выждав три дня, он отправил 'Жемчуг', 'Изумруд' и 'Рион' навстречу подходящим подкреплениям, и сам, со всею эскадрой покинул французские воды. Зарин пренастойчиво просил отправить вместе с ними и 'Алмаз', но получил категорический отказ — с одной стороны, да, авиационная разведка могла бы значительно ускорить обнаружение кораблей Небогатова и соединение с ними, но, с другой стороны, отнюдь не следовало лишний раз показывать кому бы то ни было присутствие аэропланов вообще в этих водах.

Посланные крейсера благополучно установили радиосвязь с Третьей эскадрой, и корабли Рожественского уже на следующий день вышли в море.

К полудню двадцать шестого апреля на южных румбах были замечены сначала дымы, а потом и мачты кораблей Третьей эскадры.

* * *

— Серьёзное подспорье нам привёл Небогатов, — попытался иронизировать мичман Домерщиков на мостике 'Олега'. — Как это старьё вообще через три океана доползло.

— Считаю вашу иронию, Михаил Максимович, неуместной, — немедленно осадил гонорливого офицера командир крейсера Добротворский. — Эти 'старички' прошли через полмира побыстрее, чем наша эскадра. И усилили её... Ну, не знаю на сколько, но усилили. Один 'Император Николай Первый' японского броненосного крейсера стоит, три броненосца береговой обороны — ещё двух, так что можно считать, что половину отряда Камимуры мы нейтрализовали. 'Владимир Мономах' со своим полным броневым поясом посильнее любого из их бронепалубных крейсеров будет.

— Но ведь скорость-то у них, Леонид Фёдорович...

— Господа офицеры! — вытянулся командир, заметив поднимающегося по трапу Энквиста.

— Здравствуйте, господа! — поприветствовал находящихся на мостике контр-адмирал. — А вы не правы, мичман. Дай Господь хотя бы нашему 'Бородино' выжать четырнадцать узлов, которые эти пожилые кораблики выдают наверняка.

* * *

Броненосцы Небогатова приближались, и эскадру накрыла волна ликования, даже большая, чем после демонстрационного полёта 'Беркута'. Ведь теперь подходили реальные корабли линии, броненосцы, причём, как надеялось (и напрасно) большинство, укомплектованные экипажами Учебно-Артиллерийского Отряда.

'Суворов' поднял флажный сигнал 'Благодарю за прекрасный переход', 'Дмитрий Донской', приветствуя собрата, 'Владимира Мономаха' послал матросов построится по реям.

Из дневника капитана 2го ранга Семёнова В. И.

Если бы в виду нас появилась японская эскадра, — возможно её бы встретили с не меньшей, если не с большей радостью.

Таково было настроение.

Адмирал издал собственноручно и единолично написанный приказ, долженствовавший ознаменовать радостное событие и подъём духа... Но каким деланым, каким неискренним вышел этот приказ...

Небогатов прибыл на борт 'Князя Суворова' и провёл в салоне командующего около полутора часов.

'Император Николай Первый' и броненосцы береговой обороны, составили Третий броненосный отряд, а 'Владимир Мономах' отошёл из-под команды Небогатова и присоединился к крейсерскому отряду Энквиста. Кроме того, всем кораблям отряда Небогатова было приказано покрасить трубы в жёлтый цвет, как и на всех кораблях эскадры.

Первого мая французы вежливо попросили нас покинуть их воды. Их крейсер 'Гишен' даже вышел проводить нашу эскадру, пожелал счастливого пути и удачи в предстоящем бою.

И мы верили в эту удачу. После того, как все моряки эскадры увидели крылатые машины, каждый из них наверняка подумал: С нами Бог!

* * *

На третий день после встречи эскадр состоялись запланированные учения дальномерщиков. 'Алмаз' отошёл от строя броненосцев и по очереди вызывал их. Те замеряли дистанцию до него, он до них, после чего результаты сообщались флажными сигналами.

Проблемы начались сразу же:

— До цели тридцать семь кабельтовых, — поступил доклад с первого дальномера 'Князя Суворова'.

— Тридцать кабельтовых, — второй дальномер выдал совершенно другую дистанцию.

— Ну и какой же из них врёт? Разница почти в милю, — на свою голову удивился вслух флагманский артиллерист полковник Бертеньев.

— А вот это я у вас хотел поинтересоваться, Фёдор Аркадьевич, — прошипел на него Рожественский до хруста в пальцах сжимая бинокль. — Какого дьявола даже на флагманском броненосце дальномеры показывают разное расстояние до противника? Что же тогда на остальных кораблях твориться? А если в бой уже завтра?..

— 'Алмаз' передаёт, — прервал закипающего адмирала голос сигнальщика, — 'тридцать один'.

— Ну один-то хоть, если и врёт, то не очень, — слегка подостыл адмирал. — Василий Васильевич, вызовите-ка мне своего старшего артиллериста.

— Прибыл по приказанию вашего превосходительства! — через двадцать секунд вытянулся перед командующим лейтенант Владимирский.

— Что у вас творится, лейтенант? Почему только сейчас выясняется, что первый дальномер безбожно врёт? Может быть за день до боя, чёрт побери!

— Виноват, ваше превосходительство! — у офицера хватило ума, чтобы не начинать оправдываться перед взбешенным адмиралом.

— Разобраться и исправить в ближайшее время!

Учения продолжались и с честью из всех броненосных кораблей экзамен выдержали только 'Александр Третий', 'Ослябя', 'Николай Первый' и 'Ушаков'. Крейсера, как ни странно, показали лучшие результаты — только дальномерщики 'Дмитрия Донского' дали серьёзные ошибки.

Через два дня учения повторили. На этот раз оконфузились только 'Бородино' и 'Сисой Великий'. Рожественский, удовлетворённый положительной динамикой, даже не стал бить бинокли, ограничился по отношению к упомянутым кораблям только сигналом 'Адмирал выражает своё неудовольствие'.

А пятого мая, 'Олег' привёл к эскадре захваченный в Лусонском проливе английский пароход 'Ольдгамия', который, по документам, вёз керосин в банках из Америки в Гонконг. Досмотровая партия, кроме ящиков с керосином, обнаружила и стволы артиллерийских орудий на борту, так что транспорт можно было смело считать перевозящим военную контрабанду. И дорога его была теперь либо на дно, либо в Россию.

— Александр Сергеевич, — фон Эссен, как только узнал об этом, немедленно обратился к командиру, — ведь это идеальная мишень для тренировки...

— Я и не сомневался, что вы ко мне придёте по этому вопросу, Раймонд Фёдорович, — усмехнулся Зарин. — Ну, излагайте ваши соображения.

— Да всё просто: отправить на этот пароход несколько кочегаров под началом одного из инженер-механиков, лихого мичмана в качестве рулевого, Выставить на палубу мешки с углем из ям этой калоши для имитации экипажа на палубе и мостике. А уж мы отработаем по цели и из пулемётов, и стрелками, и бомбами. Веть опыта атаки вражеских кораблей с воздуха у нас нет — нужно хоть какие-то таблички составить в какой момент нужно груз на вражеские корабли сбрасывать... Потом осмотреть результаты. Ну и, после этого можно наши 'зажигалки' испытать.

— А мичмана не жалко?

— Да мы ему железный ящик соорудим. Закрепит штурвал, подаст сигнал и пусть прячется. Не зацепит.

— Гладко стелете. Может и Рожественскому свою идею сами выскажете?

— Да меня он и слушать не станет, — смутился лейтенант.

— Да понятное дело. Мне на эту Голгофу идти... Ну ладно, молодые и задорные офицеры, а как вы предлагаете кочегаров заинтересовать, чтобы они согласились судно под бомбами вести?

— Ну так... Хоть и по червонцу на нос в качестве благодарности. Они ведь в месяц полтора целковых получают, чем не мотивация? Неужели для казны эскадры полсотни рублей станут проблемой?

— Ладно, Раймонд Фёдорович, хоть и очень не хочется, но сам понимаю, что надо. Попробую завтра напроситься на визит к командующему, но вы уж там, со своими коллегами тоже постарайтесь — вооружите меня всякими расчётами и тому подобным. И бумаги не жалейте, чтобы адмиралу от одного её количества некомфортно стало, чтобы поскорее захотел от меня отделаться.

* * *

Пять транспортов, 'Граф Строганов', 'Ксения', 'Герман Лерхе', 'Тамбов' и 'Меркурий', уже отдали эскадре всё, что имелось полезного на их бортах, уголь, в первую очередь. Но Рожественский, отпуская их, строго-настрого запретил следовать в ближайший подходящий порт Сайгон — с них видели полёт 'Беркута' и мало ли в каких портовых кабаках матросы могли об этом проболтаться. Судам было приказано находиться в море ещё неделю, после чего разрешалось зайти в любой порт, хоть в Сингапур, хоть в Коломбо, хоть в Калькутту. На бортах уходящих транспортов разместили и экипаж 'Ольдгамии', и груз керосина с этого парохода. Контробандные стволы лёгких пушек переправили на 'Иртыш', а вот два двенадцатидюймовых поднять из трюма в открытом море и перегрузить не было никакой возможности — требовались портовые краны, так что весьма ценные пушки остались на борту американского судна.

Зарин приказал поднять сигнал 'Суворову', что срочно просит аудиенции у командующего. Рожественский прекрасно понимал, что по пустякам командир 'Алмаза' его беспокоить не будет, и пригласил к шестнадцати ноль-ноль.

Генерал-адъютант на удивление легко и благосклонно принял предложение об учебной атаке запризованного парохода. Во-первых, он и сам не знал, что с ним делать, а, во-вторых, до жути хотелось на деле увидеть боевые возможности крылатых машин, которые свалились на его голову.

С добровольцами проблем вообще не возникло: экипажа 'Князя Суворова' оказалось вполне достаточно: офицеры даже бросали жребий (в смысле — вытягивали спички), чтобы иметь честь занять место рулевого на мостике опытового судна, и командовать кочегарами у его машин. Повезло мичману Жуковскому и прапорщику Белому. Кочегаров, желающих отличиться, тоже было достаточно: даже не червонец манил их рисковать жизнью, но, в первую очередь, обещанный командующим 'знак отличия Военного Ордена', называемый среди не особо сведущих 'Георгиевский крест'. Не важно, как он назывался, но им

награждённый солдат или матрос приобретал массу привилегий. А по увольнении со срочной службы, георгиевских кавалеров брали на любую работу с повышенным денежным содержанием. То есть было ради чего стараться и рисковать кочегарам.

Седьмого мая, после того, как ушли в Сайгон полностью разгрузившиеся транспорты 'Тамбов' и 'Меркурий', состоялись долгожданные учения. 'Ольдгамия' отошёл на пять миль восточнее от эскадры, и двинулся параллельным курсом.

С борта 'Алмаза' стали один за другим сгружать гидропланы.

— Вы про это мне говорили, Зиновий Петрович? — оторвался от бинокля Небогатов, приглашённый сегодня по случаю этих самых учений на 'Суворов'. — Пока впечатления не производит.

— Несколько минут терпения. Николай Николаевич, — хмыкнул Рожественский, предвкушая впечатления, которые получит вот-вот его младший флагман. — Я тоже сначала не верил, но... Смотрите!

Сначала застрекотал мотором 'Кречет' — 'флагманский' гидроплан фон Эссена. Всё быстрее и быстрее он разгонялся по волнам, и, наконец, оторвавшись от водной глади стал набирать высоту.

— Это что-то невероятное, — Небогатов пребывал в состоянии, которое трудно охарактеризовать цензурными словами. — Я не верю своим глазам! Откуда это?

— Не знаю. — бросил Рожественский. — Да и знать не хочу. Во всяком случае пока. А сейчас у нас с вами имеется вот такая вот штука. Будем думать, как её использовать против японцев. Но сначала посмотрим на что они способны.

'Сокол', 'Беркут' и 'Ястреб' тоже уже оторвались от поверхности моря и поднимались всё выше и выше. Восторг экипажей Второй Тихоокеанской эскадры выразить было сложно, но можно, восторг вновь прибывшей Третьей, вообще описанию не поддавался. Надо ли говорить о том, что все свободные от вахты офицеры и матросы жадно смотрели на летающие машины.

* * *

— Машинное мостику!

— Здесь машинное!

— Николай Александрович, на лаге всего семь узлов, дайте хотя бы девять, — Жуковский, командовавший сейчас 'Ольдгамией', горел здоровым спортивным азартом, он не хотел, чтобы пусть даже и обречённый корабль... Пусть обречённый, но находившийся под его командованием стал просто мишенью. Ну уж нет! Пока на судне есть командир и хоть какой-то экипаж — они будут стараться и бороться за то, чтобы уцелеть.

Мичман с иронией посмотрел на толстостенную железную коробку слева, на коробку. В которую ему предписывалось прятаться при начале атаки с воздуха. Разумеется, он этого делать не собирался. Он поведёт полученный под командование опытовый корабль сам. До конца.

Вот уже 'Кречет' лёг на встречный курс, вот уже засверкала на его носу бабочка пулемётного огня, к мостику 'Ольдгамии' потянулся огненный пунктир, застучали по палубам и мешкам с углём, изображающим людей на мостике, пули... Жуковский продолжал держаться за ручки штурвала и держать судно на курсе.

Пока со звоном не рассыпалось стекло слева от него. Ещё немного, и офицер получил бы свою свинцовую награду за дурь и самоуверенность. В пятидесяти метрах от носа парохода, 'Кречет' отвернул влево и ушёл с набором высоты.

Жуковский перекрестился, закрепил штурвал и полез-таки в столь презираемый несколькими секундами ранее железный ящик. Вовремя. 'Беркут' прошёлся по мостику пулями так, что в ходовой рубке не осталось вообще ни одного целого стекла, стукануло несколько раз и по палубе рубки. Даже тот самый железный ящик, в котором лежал мичман, отразил три пулемётных попадания. И эти звяки о металл окончательно убедили молодого офицера, что бравировать сейчас явно не стоит. Не под огнём врага в конце концов находишься.

'Сокол' и 'Ястреб' добавили свинца в мешки, изображающие японцев, а потом пошёл в новую атаку 'Кречет'. Даже из железного ящика Жуковский услышал зловещий шипящий свист. С высоты около полутораста метров Эссен высыпал на цель два ящика флешетт. И ускорение свободного падения стало неумолимо разгонять эти, вроде бы и не особо опасные (когда их держишь в руках) стальные стержни.

Стрелки достаточно густо простучали по палубе парохода, две из них залетели в рубку, одна вонзилась в палубу, уйдя в неё до самого оперения, вторая пробила заднюю стенку и бес её знает куда подевалась дальше. А ещё побывала в рубке третья, которая пробила стальную раму и до половины вонзилась в заднюю стенку.

Мичман поостерёгся вылезать из своего убежища, и правильно сделал: через минуту после 'Кречета', 'Беркут' сбросил две пятифунтовые, и две десятифунтовые бомбы. Снаряжённые шрапнелью. Попали на палубу две — по одной каждого 'калибра'. Остальные вздыбили взрывами воду рядом с бортом судна.

'Ястреб' с 'Соколом' повторили сценарий: первый просыпал стрелок, второй — бомб. После чего летающие лодки ушли к 'Алмазу'. Не на дозаправку — на перевооружение.

'Ольдгамии' было приказано вернуться к эскадре, что пароход и сделал. К его борту немедленно устремились катера с 'Суворова' (под флагом командующего) и с 'Алмаза' (с командирами гидропланов).