Малуша напекла кренделей и ватрушек. Таш торжественно преподнёс сестре набор для рисования, в котором была бумага, белая, чуть шероховатая на ощупь. Делька радостно взвизгнула и тут же принялась раскладывать свои сокровища на столе. Новое платье, сшитое Малушей из пёстрого ситца, мелькало по всей избе, еле успевая за шустрой хозяйкой. Наконец, Делька уселась за стол и начала рисовать. Белое поле листа заполнилось диковинными цветами, бабочками и птичками, которые сами были похожи на экзотические цветы. Под рисунком Делька сделала надпись голубым цветом.
— Эль-фий-ский лес, — прочитал Таш. — А откуда ты знаешь, какие цветы растут в сказочном лесу?
— Мне мама рассказывала. Правда, красиво? — Девочка любовалась своей работой.
— Она там была? — вытаращил глаза Таш, готовый поверить во всё, что скажет Делька.
— Это же сказочный лес! — Девочка укоризненно посмотрела на брата. — Там побывать нельзя... Можно только помечтать.
— Мечтатели, — Малуша взяла в руки картинку и подивилась фантазии Дельки, — убирайте всё и садитесь есть.
Два раза никого просить не пришлось. Делька и Таш дружно бросились убирать рисовальные принадлежности.
— Надо же, — Курьян взял из рук жены рисунок, — цветы, словно живые, только не пахнут.
— А мне иногда кажется, что от моей любимой кружки с маками идёт аромат летнего луга. Зимой, так особенно.
Дети влетели в комнату и со смехом плюхнулись на лавку. Таш выбрал самый румяный крендель и протянул Дельке.
— Расти большая, Неделька!
Девочка смутилась. Неделькой её брат называл только наедине, словно это была их тайна. Курьян и Малуша переглянулись. Гончар тихо хмыкнул.
— Ешь, доченька, — Малуша стала разливать душистый взвар по кружкам. — И вы, мужички мои, угощайтесь!
В разгар веселья, на праздничные ватрушки, заглянула сестра Малуши, Ганя с маленькой дочкой Юнькой. Вместе с ними пришёл высокий мужчина в рясе.
— Падуб! — вскочила Малуша.
— Какими судьбами? — подал руку божнику Курьян.
— По служебным делам, — улыбнулся Падуб, осенил избу и людей храмовым знаком и поклонился.
— Это мамин брат, — шепнул Таш. — Он жрец в городе Колодезь. Очень важный человек.
Делька молча кивала Ташу, во все глаза рассматривая дядьку. От него ощутимо тянуло опасностью. Девочка теснее придвинулась к брату. Парень удивлённо посмотрел на сестру, на дядьку — жреца и нахмурился.
— С прибавлением семейства, — Падуб церемонно уселся во главе стола. — Усыновление сирот дело благое. Пресветлые вас не оставят.
— Благослови на усыновление, светлый жрец, — попросил Курьян. На праздник Источников хотим родительский обряд провести. Как раз год будет.
— Благословляю, — снова сотворил знак Падуб, и жестом пригласив всех продолжить трапезу.
Находиться в одной комнате со жрецом Дельке было неуютно. Она поблагодарила Малушу за угощение, взяла у Гани маленькую Юньку и унесла её в свою коморку. Таш последовал за ними.
— Откуда сиротка? — равнодушно поинтересовался Падуб, отламывая от жареной курицы ножку.
— Из Пыксова приюта, — без задней мысли поведала Малуша.
Ох, нет, чтобы ей промолчать дальше. Ведь Падуб и подумать не мог, что девочке одиннадцать лет. На вид, от силы — восемь. Но Малуша откровенно поведала брату печальную историю Дельки. И как голодала, и как сторож над ней издевался, и как чуть не погибла при обрушении храма в Загорье. Брат только молча качал головой, из чего женщина сделал заключение, что тому тоже жаль сиротку.
Уходя, Падуб предупредил сестру, что завтра, перед отъездом в Колодезь, он к ней зайдёт попрощаться. Малуша, ничего не подозревая, тепло простилась с братом.
Этой ночью Делька спала очень беспокойно. Металась во сне, звала кого-то, отбивалась от невидимых врагов. Утро не принесло облегчения. Девочка встала, прибрала свои вещи и в ожидании уселась на лавку, по привычке смотря в окно. Когда на улице появился Падуб, сердце её упало в пятки. Она затихла, стараясь не дышать и не выдать своего присутствия.
— Здравствуй, Малуша! — раздался голос Падуба. — Я уезжаю и забираю сироту с собой! — приказным тоном сообщил он сестре. — Собирай девочку.
Малуша охнула и схватилась за сердце.
— Братец, да зачем? Разве сирот в мире мало, что надо эту в храм забирать?
— Она принадлежит храму! — холодно ответил жрец.
— Так разрушен тот храм!
— Значит, будет служить в другом! Не спорь, Маланья, иди и собери её в дорогу. Иначе, я её так заберу, как она сейчас есть!
И нет, что бы Дельке сбежать из дома. Ведь слышала всё. Могла бы к Ташу убежать, на озеро. Или к Курьяну в карьер, куда он за глиной с утра уехал. Нет. Сидела на скамье, словно приклеил её кто. Сидела и тихо плакала.
— Она же нам родная! — взмолилась Малуша, падая на колени перед братом. — Оставь ребёнка! Ведь сам вчера благословил на усыновление! — выпалила женщина последний аргумент.
— Я не знал, что она уже была передана храму! Веди девчонку, если не хочешь, чтобы храмовая стража за ней прибыла!
Делька поняла, что даже, если она убежит сейчас, её всё равно заберут в храм. Потом... Стража...
Малуша с ужасом увидела, как убитая горем, потерянная Делька, беззвучно всхлипывая, вышла из своей светёлки и покорно подошла к Падубу.
— Не надо стражи, я сама пойду.
Падуб метнул на сестру требовательный взгляд, и женщина обречённо пошла собирать котомку в дорогу найденной и потерянной дочери. Подхватив пожитки сироты, Падуб вскочил на коня, посадил Дельку перед собой и тронул поводья. Делька в последний раз взглянула на Малушу, высунувшись из-за плеча божника, и грустно улыбнулась.
— Я люблю тебя, мама...
Таш увлечённо таскал карасей, радуясь небывалому клёву. Он уже мечтал, как они с Делькой будут их, жареных в сметане до хрустящей корочки, уплетать прямо со сковородки. А потом облизывать жирные пальцы...
— Та-а-аш! — пронёсся над озером крик птицы.
Парень вздрогнул от неожиданности. Почудится же такое! Словно не птица это прокричала, а Делька позвала его, откуда-то издалека. Делька?! Таш резко вскочил на ноги, на секунду замер, не прокричит ли снова лесная птица, и опрометью понёсся в деревню, даже не вспомнив про карасей и удочку. На опустевшем бережке из опрокинутой бадейки выливалась вода вместе с уловом, и золотистые карасики, почуяв свободу, бодро шлёпая по траве, возвращались в родное озеро.
Таш влетел в дом и замер в проёме двери, стараясь не зареветь, словно девчонка. А вот мама плакала. Горько. Беззвучно, а от того, особенно страшно. Отец прижимал к груди вздрагивающую голову жены. Обернулся на сына, и не смог выдержать молящего взгляда Таша.
— Жрец забрал её, Асташ, — Малуша вздрогнула и, как утопающий, вцепилась в руку мужа.
— За что-о-о? — простонала женщина. — Ведь он — мой брат! Родной...
— Прежде всего, он — божник, служитель храма, — зло выпалил Курьян. — Там теперь его семья!
— Куда он её повёз?
Малуша взглянула на сына и разрыдалась с новой силой. Такая решимость была в его взгляде.
— Нам её всё равно не отдадут, Таш, — гончар взял в руки вчерашний рисунок Дельки, закапанный слезами жены. — Сейчас не отдадут...
Таш всхлипнул. Отец поднял глаза на сына. Его мальчик не плакал уже лет десять! Но сейчас Курьян не стал напоминать ему, что мужчины не плачут. Плачут! Только слёзы у них другие... Злые. Они заставляют взять себя в руки, наметить цель и идти к ней, скрипя зубами, оставляя за собой, если понадобится, трупы врагов... Только не захотел мирный гончар говорить это своему тринадцатилетнему сыну. Придёт время, и парень сам узнает, какова она, дорога к цели?
— Я не смог её защитить! — Таш упал на пол рядом с Малушей и уткнулся ей в колени. — Я ей обещал, мама! Я должен был её спасти!
— Не переживай, сынок, — стала успокаивать его мать. Теперь, когда самой надо было кого-то утешать, Малуша успокоилась и даже дельные мысли стала высказывать. — Это ненадолго. Девушки в храмах лет до пятнадцати служат, а потом замуж выходят... А то и раньше. Мы через пару лет заберём Дельку из храма.
— Замуж? — зацепился за слово Таш. — Я Лодьку попрошу! Он на ней женится! Ведь он же мой друг! Да, мам?
— Кхм, — несмотря на трагичность ситуации, еле сдержал улыбку Курьян. — В таких делах дружба не помощник, Таш. Жену на всю жизнь берут... А если она Лодьке не понравится?
— Как это? — не понял отца сын. — Наша Делька? И не понравится?
— Всяко может быть... Тебе вот, какие девушки нравятся?
— Курьян! — взмолилась Малуша.
— Тогда я сам на ней женюсь, — хмуро пробубнил Таш, поднимаясь с колен. — Она ведь мне сестра не настоящая! — и вышел из дома.
— Ты как, мать, Дельку в снохи возьмёшь?
— Ох, Курьян...
Через неделю в Гдеглинку пришла весть, что храм в Колодезе неожиданно обрушился, и жрец Падуб погиб под завалами. О судьбе девочки — сироты никто ничего не знал.
Глава 2
Всё идёт хорошо, только мимо
За время пути Падуб не услышал от Дельки ни единого звука. Девочка молча сидела перед ним на коне, не просила ни есть, ни пить, ни сбегать в кустики. Она напоминала жрецу куклу — марионетку из вертепа. Дёрнешь за ниточку, поднимется рука, потянешь за другую, повернётся голова. А ещё вчера это был жизнерадостный смеющийся ребёнок, в глазах которого сияла жизнь.
Жрец всю дорогу думал, правильно ли он поступил, забрав у сестры сироту на служение? С одной стороны, работа в храме являлась платой казне за содержание сироты в приюте. Служба продолжалась лет пять, а для девчонок и того меньше. Потом они в храме практически не задерживались. Редко, когда в хозяйстве находилась работа для выросшей девицы. Храмы в основном нуждались в крепких мужских руках, а с работой полегче справлялись подростки. А вот если у девушки обнаруживался магический дар... Да-а-а, в этом случае её забирал какой-нибудь Орден. Бывало, девицы выходили замуж, но таких было мало. Какому мужчине нужна сирота — бесприданница? Дальнейшая судьба основной массы бывших храмовых служек была, мягко говоря, незавидна. Нет, попадались, конечно, уникальные барышни, которым удавалось начать своё дело, выбиться из нищеты, скопить приданое. Тогда они уже сами выбирали себе женихов. Но чаще Падуб встречал знакомые, раскрашенные лица в придорожных кабаках...
Ну, этой такая участь не грозит. Отработает свой долг и вернётся в Гдеглинку. Малуше же лучше. Не надо тратиться на содержание девчонки, а года через три получит хорошо обученную помощницу себе в хозяйство. И чего сестра так на него обиделась? Сама не понимает своей выгоды!
Та часть души, которая отвечала за долг служения храму, убеждала Падуба в верности принятого решения. Он, божник, исполнил то, что надлежало... Но вторая, гораздо меньшая часть, кричала о несправедливости, чёрствости, бездушии и много о чём ещё. Самым неприятным для Падуба было чувство, которое поселилось в глубине сердца, и которое он бы назвал чувством самосохранения. Не страха, не опасности, а именно — самосохранения. Это чувство просило, нет, требовало, избавиться от девчонки!
Падуб, в который раз внимательно рассмотрел сироту, безучастно сидящую перед ним. Какую тайну хранит эта девочка? Почему она вызывает в его душе незнакомое, неведомое доселе чувство? Жрец отогнал неприятные мысли и сосредоточился на своих насущных проблемах.
Колодезь был достаточно большим городом, центром провинции. Как и все города, выросшие вокруг храма силы, он имел круговую застройку с улицами — лучами, разбегающимися в разные стороны от храмовой площади. Один квартал-сектор прямо за храмом занимали хозяйственные и жилые строения для божников и служек. Собственность храма была обнесена высоким каменным забором, примыкавшим к задней части собора. Жрец величественно въехал во внутренний двор и свистнул пробегавшему мимо служке.
— Что угодно, господин Падуб? — К коню подскочил крепенький мальчишка с каштановым ёжиком коротко остриженных волос. Карие глаза подобострастно уставились на жреца.
— Отведи Бурана в конюшню, — божник спустил за шиворот прямо на брусчатку двора безвольное тело Дельки, которое мешком осело под копыта скакуна, потом ловко спрыгнул сам, — посторожи эту... Я за ней кого-нибудь пришлю. Торбы отнесёшь потом жилой дом.
Отдав распоряжения, Падуб направился к заднему крыльцу храма. Когда жрец скрылся за дверью, мальчишка осмелел и тронул девочку за плечо.
— Эй! Ты кто?
— Делька, — безучастно отозвалась та.
— Из какого приюта?
— Я не из приюта, — буркнула девочка, — я из семьи.
— Врёшь! — возмутился парень. — Служек только из приютов привозят! Или тебя родня сдала?
— Нет! — зло выкрикнула Делька. — Они меня любили! А этот... — она не могла найти слов для поименования человека, так безжалостно лишившего её семьи, — отобрал меня. Грозил храмовую стражу прислать!
— Почему? — Мальчишка почесал курносый нос, с недоверием глядя на странную девчонку.
— Я — сирота, — вздохнула Делька. — Должна отслужить в храме...
— А-а-а, так бы сразу сказала! А то путаешь людей! Тебя как зовут?
— Делька! Ты уже спрашивал!
— Точно! А меня — Томка или Том. А тебе сколько лет?
— Одиннадцать. Ты чего такой любопытный? — буркнула Делька.
— Тю-у-у! Одиннадцать?! А не врёшь?
— Я никогда не вру! — насупилась девочка.
— Да ладно! — Махнул рукой Томка. — Не обижайся! А мне — девять лет, только ты никому не говори. Ладно?
— Не скажу. А почему?
— А мне в приюте год прибавили, чтобы я быстрее в служки ушёл. Я ж здоровый! — похвалился мальчишка. — А чё, тут лучше, чем в приюте! Еды полно...
— Но хуже, чем дома, — грустно вздохнула Делька.
— Сравнила, — согласился паренёк. — Так ты всё равно сюда ненадолго! Чего нюни развесила?
— Ничего я не развесила, — обиделась Делька. — Я просто не хочу идти в храм!
— Почему? — не понял Томка.
— НЕ ХОЧУ! — почти прорычала девочка.
— Почему не хочешь? — не унимался мальчишка. И в самом деле, сидит тут, посреди двора и твердит: не хочу, не хочу!
— Мне там плохо! Очень плохо! — Делька стала зло хлопать ладошками по булыжникам двора. — Мне даже здесь плохо! Мне дышать трудно!
— Делька, ты чего? — перепугался парень. — Ты, часом, не чокнутая?
— От-тойди! — прогремел над детьми мужской голос.
Обладателем громоподобного баса оказался здоровенный детина, с внешностью деревенского дурачка. Он сграбастал Дельку на руки и понёс, словно котёнка, в храм. Девочка забилась в его руках, словно раненый зверёк. Томка с удивлением наблюдал, как Тын не может справиться со своей разбушевавшейся ношей.
— Чокнутая! — определил новенькую мальчишка, подхватил торбы и понёсся к жилому дому.
Тын, не получивший от Пресветлых ума, но получивший огромную силу, не мог понять, как удаётся мелкой девчонке сопротивляться ему. Он упорно, шаг за шагом продвигался к храму, еле удерживая извивающееся тело Дельки. А когда она пронзительно закричала, выплёскивая наружу свою боль, детина, словно сам ощутил её состояние. Острая боль вскрыла его череп, вонзаясь в мозг тысячами шипов. Перед глазами, ослепляя, вспыхнул огненный шар. Руки безвольно разжались, опуская затихшее тельце на ступени храма, ноги подкосились, и Тын замертво свалился рядом.
