— Ммм, а разве не должно быть два сердечных желудочка? — сердце, которое обычно выглядело как два предсердия и два желудочка отчего-то было лишено одного. Погибший? убитый? Все-таки страдал сердечной недостаточностью?

— О, сеньо бургмистр, вы тоже заметили, — буквально просиял докторус, — это нормально. В теле нашего сатто, если можно так выразиться, билось сердце настоящего индо.

— Возможно, но ведь сердце сходно у всех зверей и птиц, созданных Первым.

— Индо скорее ящеры, сеньо Валентино, — усмехнулся магистрат, — просто вы в метрополии дел с нелюдьми стараетесь не иметь, поэтому и не в курсе. Чистота крови навек и прочие такие лозунги не сильно способствуют общению с иными.

В чем-то сеньо магистрат был прав — в Льявисе уже почти с два века никто не встречал "гостей из-под Холмов" или Поющих Сестричек, но зато в Лангэ до сих пор королевскому дому служат фоморы. Впрочем, островитяне известные еретики.

А с индо Валентино общаться не доводилось, и не сказать, чтобы он так уж стремился наверстать это упущение.

— Не сказал бы, что попытка очистить мир от тварей...

— О, да бросьте, майстер Викольдо, — брезгливо бросил капитан, — индо — такие же творения Первого, как и люди! Только зашоренные и помешанные на чистоте фанатики могу считать иначе. Да у нас даже волей Первого может быть общее потомство — как тогда кто-то может считать, что индо лишь неразумные твари?!

Капитан явно был настроен серьезно. Как и докутрус, в запале даже начавший размахивать каким-то хирургическим инструментом, напоминающем ланцет. Правда, чуть позже майстер Викольдо опомнился, и аккуратно положил орудие всткрытия на стол рядом с трупом.

— О. Велика ценность — дети от полу-зверей, — презрительно бросил он, снимая перчатки и швыряя их в угол.

— Полу-зверей? Что-то детей от свиней и лошадей ни у кого еще не рождалось, кому как ни вам знать это, сеньо доктурус!

Доктор Викольдо открывал и закрывал рот, как вытащенная из воды рыба. Последний аргумент капитана будто прибил его к полу.

Валентино было неуютно присутствовать при происходящей ссоре да и капитану впору было посочувствовать — вероятно, у него с сатто были хорошие отношения. Да и сам сатто Франческо, несмотря на не ту половину крови в своих жилах, неразумным не выглядел. Немного сухарем и ханжой, надо отметить.

Зато магистрат на происходящее обратить внимание не соизволил — со скучающим интересом изучая схематичное изображение человеческого тела в разрезе, вывешенное доктором на стену. А вот его помощник явно забавлялся.

— А как же дети женщин от волков, перевертыши, сеньо капитан? — с любопытством прогудел здоровяк.

— Молодой человек, — майстер Викольдо от протянутой руки помощи в восторг не пришел, — это всего лишь легенды некоторых северных народов!

Помощник усмехнулся чему-то своему, но возражать стипендиату Эквинского университета не стал.

— И мы вновь возвращаемся к вопросу о разумности и потомстве, — кивнул капитан.

Майстер Викольдо набрал воздух для новой, несомненно сокрушительной тирады, призванной поразить всех несогласных.

— Могу я взглянуть на другие трупы? — прервал явно не в первый раз происходящий спор Валентино.

— Увы, сеньо, их давно сожгли, — неприязненно отозвался доктор.

— Еще до вашего приезда, сеньо бургмистр, — пояснил магистрат, — всех неимущих сжигают в общей яме за счет казны раз в десятидневье. Так что вы несколько опоздали, но я могу одолжить вам все отчеты, — утешающе предложил он, — а вам, сеньо, должно быть стыдно браниться над телом только сегодня отошедшего в мир иной сатто.

Сеньо, надо отдать им должное, смутились.

Глава 4. Предшественник

— Я ведь просил меня не беспокоить, — Валентино отложил очередную бумагу и с усилием потер переносицу. Дела в Кроувэне оказались куда запутанней, чем виделось из метрополии. Да Черный капитан его побери, как приговаривал Викторио, если подсунутые ему документы не подделаны! Слишком уж все благостно, даже для такого болотца как Кроувэн. И ладно бы здешние сеньо ограничивались лишь казнокрадством, но ведь местные привыкли веселиться с размахом — один маньякус чего стоит!

Конечно, парочка хищений, неправильно оформленные бумаги — но масштаб не столь внушителен, чтобы стоило писать прошение в Казначейство и Тайную Палату, а поднимать шум в чужом городе самостоятельно — увольте, он слишком давно варится в этом котле...

— Так что вы хотели мне такого неотложного сообщить? — что ж, неплохой повод передохнуть от дел. Вдруг магистрат с его громилой-помощником, напоминающим северного воителя-берсеркера, обнаружили еще одну жертву загадочного Скульптора. Стыдно признаться, Валентино мучило греховное любопытство пополам с беспокойством.

— Вам письмо от сеньо Рамиро, сеньо Валентино, — донно Флавья оскорбленно взмахнула пышными юбками неприличного для замужней алого цвета — в столице за такое могли и освистать, а то и закидать камнями. Все ж, как сатто Доминикус, главный инквизитор всея Льявисе с колониями, любил говаривать, что воздух колоний многим ударяет в голову. Вспомнив мерзкого старикашку, Валентино аж передернулся — лучше уж замаскированная ссылка.

— Так давайте его сюда, донно, — воспоминаниям предаваться было совсем не время, тем более столь неприятным.

Женщина, возмущенно фыркнув, протянула запечатанное красным сургучом письмо.

— Да, и принесите мне еще кружку кофе, будьте так добры, — и что это бывшему бургмистру от него понадобилось? Тоже страдает недугом любопытства?

— Не стоило бы вам, сеньо Валентино, все ж таки пятая кружка за одно утро, — донно Флавья тотчас сменила гнев на милость, и укоризненным взглядом матери на неразумное дитя уставилась на бедного бургмистра, — перепьете кофея и сами не заметите, как с сердечной немочью слягете! Уж я-то, бишь, знаю, о чем толкую — старый Паоло, а он уж всем сеньо сеньо был — быка на скаку останавливал, до чего крепок, — и тот занемог...

Валентино, стараясь пропускать причитания служанки мимо ушей, пристально разглядывал конверт. Вскрывать, безусловно, надо было — но до чего ж не хотелось.

— Да-да, конечно, — спорить с женщинами — вот пустая трата времени, — но кофе все же принесите, окажите любезность.

— Ну, как знаете, сеньо, — укоризненно покачала головой донна, — а все ж таки вредственно это, столько кофея хлебать..

Наконец, продолжающая ворчать служанка скрылась за дверью, и Валентино остался наедине с посланием. Достав из верхнего ящика секретера ножичек для бумаг, он аккуратно поддел сургучную печать. Что ж, пора узнать, что же такое от него хочет сеньо Рамиро.

Сеньо Рамиро ждал визита и готов был принять сменившего его бургмистра с открытыми объятиями. Строки письма буквально сочились патокой, так, что Валентино даже удивился, отчего страницы не слиплись. Сколько отеческой благожелательности, сколько человеколюбия! Столько, что аж сводило зубы от обилия сладкого.

Сеньо Рамиро даже время, когда именно так ждут его визита, не постеснялся приписать. Вплоть до кварты!

Да, эдак его хорошо поставили на место — всем известно, что первый визит наносит низший по рангу. Да еще и точное время назначили, словно нищему просителю.

Искушение проигнорировать завуалированное оскорбление было велико, но Валентино твердо решил не поддаваться эмоциям. Чувствовать себя оскорбленным редко бывает полезно для дела, особенно, если тебя оскорбляют специально, с неизвестной тебе целью. Пожалуй, он все же навестит хлебосольного сеньо Рамиро — разве можно отказывать людям, которые тебя так ждут. Фьятто такого не одобряют, а он, Валентино, с детства отличался набожностью и богобоязненностью. Даже по суровым приютским меркам.

Одно плохо — ждут его около пяти часов пополудни, днем, значит, придется тащиться по самому солнцепеку — свои экипаж Валентино завести пока еще не успел. Заказывать же наемную коляску опять таки неприлично. Знает ли об этом Рамиро? Возможно... Но не мелкая ли месть для столь влиятельного сеньо?

Фьятто с ним, с предшественничком. Все одно его представляемая блестящая карьера рассыпалась трухой да разлетелась осенними листьями, что уж теперь.

Валентино аккуратно отложил приглашение на край стола и продолжил вчитываться в предоставленную ему секретарем документацию. Цифры, цифры и еще раз цифры — и каждую необходимо сверять! Да тут месяца работы, если не более.

Под конец, Валентино твердо решил преступить к расчетам со следующего дня, а пока хотя бы рассортировать документы. Важные он клал на правую, богоугодную сторону, менее важные — на левую, а совсем ненужные кидал на пол, чтобы потом сжечь в камине. Увы, разжечь надолго камин парой листочков, явно попавших к своим собратьям по ошибке, не удалось бы при всем старании. Да еще и гора бумаг на правом краю столешницы грозила вот-вот обвалиться. Слева сиротливо лежали несколько расписок десятилетней давности и чье-то письмо.

— Ваше кофе, сеньо, — работу вновь прервала донна Флавья, притащившая кувшинчик с горячим напитком, графин воды, маленькую кружечку и какие-то специи на серебрянном поносе.

— Благодарю, — вот чему он готов симпатизировать в этой провинциальной дыре — так это дешевизне и качеству местного кофе.

— А вы все работаете, сеньо Валентино? Хоть бы отдохнули уже, вон какие круги под глазами. Да и фьятто в полдень работать не велят, грех это, — суеверно подняла глаза к небу донна. Валентино начал догадываться, отчего женщина, столь виртуозно готовящая кофе, до его приезда сидела без работы. — Вот, в этой баночке корица, в той кориандр, а в третьей, сбоку — перец. Много не сыпьте, больно остер.

Валентино чуть кивнул, вертя в руках неизвестно как затесавшееся в отчеты письмо — везет ему сегодня на письма. Передать по назначению, что ли? Но к чему — судя по высохшим чернилам, его уже давно никто не ждет. Сжечь в камине, как пристало достойному сеньо?

— Обед-то когда прикажете подавать, к какому часу?

— Не надо обеда, — и как жители колоний едят по такой жаре, Валентино уж точно не понять. Равно как и того, зачем в таких условиях местные франты цепляют парики.

— Как же это, без обеда-то? — до глубины души поразилась эта неуемная женщина.

— Ну, подайте обед вечером, часов в десять, — Валентино предполагал, что визит к сеньо Рамиро не затянется. Ну, на крайний случай, изыски доброй донны всегда можно и разогреть.

— Н-но..., — попыталась заикнуться донна.

— Донна Флавья, не хотелось бы быть неучтивым, но дела не терпят отлагательства, — Валентино взглядом указал на бумажную кучу, виновато развел руками и, наконец, остался в долгожданном одиночестве.

Он неспешно налил кофе, сыпанул корицы, отхлебнул и хотел было вернуться к тяжелой работе бургмистра, как взгляд зацепится за треклятущее письмо. И Валентино понял, что пропал и не успокоится, пока его не вскроет.

Пожелтевшая от старости бумага, темные чернила — неизвестный сатто Марчелло писал своему другу, губернатору Аугусто. Что-то вроде докладной записки о делах в Танеюко, написанной в весьма остроумном стиле. Долгие жалобы на климат и здоровье перемежались описаниями обычаев и нравов индо. Валентино аж зачитался — перед ним промелькнула история первых завоеваний на втором материке.

Конечно, ничего особо секретного бургмистр не вычитал — даром, что старательно вчитывался. Видимо, письмо и в самом деле затерялось случайно. Да и если кто и написал что с помощью тайнописи, не зная состава-расшифровки проявить скрытое послание невозможно.

Что ж, Валентино зря потратил время, поддавшись пагубному пристрастию. Будет ему урок!

Или нет... Взгляд зацепился за строку:

"Индо утверждают, что если у умирающего забрать его сердце, с помощью особых ритуалов можно подчинить мертвеца своей воле. Что за дикие предрассудки, сеньо Аугусто. Даже представить тошно, что кто-то бы решился осквернить труп подобным образом...".

Да, нечего сказать, милые суеверия.

Не успел он приехать, как уже вляпался в паутину интриг. Не зря ему одна тильянка злой фатум нагадала, вместе с великой любовью — и всего-то за одни бусы да пару медяков. Валентино невольно улыбнулся. Дешева нынче великая любовь, а то он бы ее давно на высокую должность да богатство сменял.

И все же, кто мог бы подбросить ему столь компрометирующее письмо? В случайности отчего-то не верилось, хотя и они, бывало, случались.

Интересно, его хотят отправить по ложному следу или неизвестный доброжелатель намекает, что убийства дело рук свихнувшегося фанатика-индо? Показать бы этот документ магистрату, вот только сложновато будет объяснить свое столь бесцеремонное вмешательство в чужую жизнь. Решено, он подумает об этом позже! Валентино аккуратно сложил письмо и, воровато оглядевшись, спрятал его под напольный ковер. В этом доме тайников он пока не завел.

Что ж, стрелка часов уже достигла четырех после полудня — следовало бы выдвигаться. Не хочет же он опоздать?

Осталось лишь найти парадную шляпу — любимую, приберегаемую для особых случаев. Куда же он мог ее засунуть?

Надеть другую? — нет уж, увольте, ведь тогда у бывшего бургмистра может сложиться превратное впечатление. Исключено.

Наконец корзина со шляпой — нельзя же допустить, чтобы та помялась — была найдена и лучшая вещь из гардероба сеньо Валентино вместе с ней. Он откинул крышку и из плетеной корзины была извлечена серая, будто помятая шляпа, столь унылая, что ее бы постеснялся нацепить брат ордена Плачущей фьятто Марины. Вид в ней у Валентино был до того скорбный, что можно было бы предположить, что он в многолетнем трауре по какой-нибудь любимой тетушке.

Теперь можно было и наносить визиты.

Валентино чинно нацепил шляпу, и поспешил на встречу с сеньо Рамиро. Уже спускаясь по лестнице, бургмистр был застигнут врасплох собственным камердинером, уставившимся на Валентино как русинейский варвар на спускавшуюся с небес святую Доминику.

— Вы куда-то спешите, сеньо Валентино? — умирающим голосом прохрипел старик.

Да уж, любопытством местные слуги, пожалуй, перещеголяли его самого. А уж о бесцеремонности здешних нравов и говорить не приходится. Что бы на это сказал чопорный сеньо Сальваторе, бывший покровитель Валентино?

— О, я к сеньо Рамиро. Он так любезно меня пригласил, что я не смог отказаться, — Валентино смахнул невидимую пылинку с любимого темно-серого камзола.

— Постойте, я распоряжусь насчет коляски.

— О, не стоит, некогда. Мне бы очень не хотелось огорчать любезнейшего сеньо Рамиро, — Валентино чуть притормозил у входной двери, захватил оставленную у порога трость, и уже более чинным, приличествуемом бургмистру, шагом вышел на улицу. Пришло время ознакомиться с порученным его заботам городке.

На первый взгляд, Кроувэн радовал глаза благопристойной тишиной и ухоженностью. Побеленные дома, с большими окнами, проходящие мимо загорелые босые красотки. Жара, ярко-зеленые мухи, слепящее солнце.

Валентино здесь не нравилось, все его чувства кричали о скрытой опасности. Разум твердил, что он пристрастен к несчастному городку, похоронившему его надежды на будущее, но все же... Все же, что-то не давало покоя, какая-то мысль на границе сознания.