Вой лишенного или Сорвать покровы с богов

Луани сочла за лучшее промолчать и дать брату высказаться. Страшные кары, что он призывал на голову дочери, ее не трогали. Важным было другое, над чем женщина и раздумывала, пока Матерн проклинал собственное дитя. Как добиться свержения новоиспеченной руаниданы, чтобы ее сын смог получить статус вейнгара?

Судьба брата, как таковая, Милуани не волновала. Матерн уже потерял все, что мог, и маловероятным было развитие событий, при котором народ Тэлы захочет вновь видеть его во дворце Антэлы с геральдической цепью на груди. Нечто из области душещипательных историй сказителей.

К тому же, если советники сумели изыскать возможность и провозгласить правителем Таирию, вероятно смогут сделать то же самое и для ее сына. Луани понимала, чтобы отвратить народ Тэлы от новоиспеченной руаниданы, требуется нечто посильнее желания бывшего вейнгара и притязаний его единокровной сестры. Нечто такое, что сможет заставить суеверных тэланцев усомниться в богоугодности правительницы пустынному тигру. Например, то, что столько лет обходило Тэлу стороной.

Война! Разрушительная, отнимающая силы и уверенность бойня! Питающаяся силами народа битва, что ставит под сомнение все и вся! Даже того, кто управляет войсками. В первую очередь правящего вейнгара! Именного его!

"Или ее", — поправилась про себя Луани, мысленно поставив галочку. Не быть Таирии руаниданой! Только не при ней — той, что пророчит в вейнгары собственного сына! При ней ни за что!

Выждав некоторое время, Милуани задала главный вопрос, из-за ответа на который пожелал встретиться с братом.

— Посольство рианитов... Что они хотели от тебя? И насколько сильно?

* * *

Перекладина балюстрады за его спиной, изо дня в день выступающая перилами для всех желающих, в данный момент служила не столько опорой утомившемуся телу, сколько сдерживающим фактором. Сдерживающим потому, что Лутарг приковал себя к ней воображаемыми оковами. Иллюзорные цепи, опоясывающие балку и примыкающие в неразрывном зажиме к широким кольцам, сомкнувшимся на его запястьях, были призваны удержать на месте его самого и рьястора.

Рьястора в первую очередь! Духа, способного шокировать неожиданным появлением всех собравшихся во внутреннем дворе замка вейнгара.

Еще днем, наблюдая сквозь узкие прорези маски — их с матерью компромисс, скрывающий неестественную голубизну глазного белка — молодой человек едва сдерживал клокочущее внутри желание реализовать право собственности. И, конечно, объектом этих притязаний выступала Литаурэль.

Останься у него здравый смысл, Лутарг посмеялся бы над самим собой. Вот только сил практически не осталось. Они были до дыр изъедены не в меру требовательным чувством собственника и ревностью.

Причем ни то, ни другое не обладало, по его мнению, правом на существование. Отрицалось, но все же имело место.

Девушка притягивала взгляды диковинным, невиданным ранее цветком. Пробуждала интерес одним своим присутствием, нахождением в пределах касания. Лишь потянуться, и ты — обладатель прекрасного. Единственный владелец того, к чему каждый стремиться стать ближе.

Всеобщая жажда! Всепоглощающая! Непреодолимая!

Для самообладания Лутарга заинтересованных взглядов было слишком много! Чрезмерно! Больше, чем он мог смиренно вынести! Намного больше, чем его внутренний зверь мог стерпеть, не проявив себя!

Символизируя плодородную землю Тэлы, отдающую себя в руки нового правителя, в ярко зеленом платье Литаурэль была неотразима. Другие девушки меркли на ее фоне. Терялись, сливаясь с нарядами. Исчезали на фоне пышности и красочности действа.

Лита же сияла! Ярче небесных светил! Ярче всего, что он когда-либо видел!

Несмотря на морщинку, залегшую между бровей, и подрагивающие уголки губ, выдающие ее нервозность, девушка передвигалась с грацией небесной птицы, купающейся в детства знакомых и всем сердцем любимых воздушных потоках. С каждым шагом ныряя в ласкающий вихрь, она расправляла крылья, и их играющее цветами оперение, будь то блеск глаз или переливающийся на солнце цвет волос, тревожило что-то в его сердце, теребя невидимую глазу иглу.

Вот только боль эта была сладостной, и Лутарг, не противясь, признавался себе, что не согласен променять ее на былую пустоту. Абсолютное безразличие ко всему перестало быть его самоцелью. То, что проснулось в его душе — сыновней и мужской — теперь не собиралось отступать, а лишь набирало обороты, требуя беспрекословного подчинения.

Отказаться? Нет! Сейчас — нет. Сейчас все в нем жаждало взаимности!

Литаурэль... Имя, выворачивающее наизнанку его представления о страсти. Об удовлетворении потребностей, которыми он всегда без сожалений пренебрегал.

Отстоя от мук, недостатка, практически не испытывая неудобств, он был доволен собственным равнодушием. Даже радовался ему, находя в этом отличие от других, падких на имитацию страсти или жадных до боли.

Они не приемлели его, а он их — равноценный, не тревожащий суть обмен. Обоюдно радующий обмен, переступить через который не составляло труда.

Но Литаурэль... Она была столь прекрасна, настолько желанна для него, что молодой человек любые поползновения толпы относил на счет той, что занимала его мысли. Будь то свист или выкрик, раздавшийся откуда-то из скопления людей, или же мускусный аромат желания, принесенный ветром и дразнящий обоняние, от которого Повелитель стихий готов был проявиться во всей своей безудержной ярости.

В поисках самоконтроля, которым так гордился когда-то, Лутарг перевел взгляд на мать. Лураса стояла в окружении советников вейнгара. Всех их он знал поименно. Успел выучить за время, проведенное во дворце. Мужчины что-то говорили, перебивая друг друга, насколько мог судить молодой человек. Взгляд матери выражал благодарность. Он почти слышал ее ничего незначащие реплики, соответствующие случаю. Племянница стала руаниданой — событие, заслуживающие внимания и похвалы.

Лутарг так же, как и мать, радовался за Таирию. Мужчина верил, что девушка станет достойной правительницей Тэлы. Верил изначально, несмотря на сомнения кровной сестры. Ее колебания и неприятие.

И вера эта была сильна. Сильнее, чем он смог бы выразить словами! Намного сильнее его уверенности в собственных силах!

Понаблюдав некоторое время за матерью, поймав ее любящий взгляд, Лутарг почувствовал, что струна оков, звонкую песнь которой он слушал с тех пор, как благодать Траисары раскрасила небосвод, сменив лик Гардэрна нежным мерцанием звезд, ослабила свое натяжение.

Вся та нежность и тщательно скрываемая тоска, что сын вычленял во взглядах Лурасы, дарили ему ощущение нужности. Правильности бытия. Отрицали привычное одиночество.

Благодаря им, Лутарг чувствовал себя живым. Нужным! Необходимым ей и самому себе.

Позволив себе искупаться в материнской любви, молодой человек вернулся к тому месту, где оставил Литаурэль. Вода, Воздух и Огонь все также находились в центре мужского внимания, смеясь и кокетничая, а вот Землю молодой человек не увидел. Ее зеленый наряд не порадовал глаз. Рожденной с духом недоставало в неразрывном кругу четырех стихий. Цепи, удерживающие мужчину на месте, потеряли плотность, рассыпавшись под воздействием нахлынувшей паники.

Она не могла уйти, не сказав ему! Не решилась бы на это!

* * *

Литаурэль устала. Устала настолько, что сил улыбаться в ответ на льстивые похвалы практически не осталось. Девушка вымоталась, скорее в плане эмоциональном, нежели физическом. Причем утомленность эта была настолько велика, что рожденная с духом всерьез опасалась нервного срыва. Состояние для нее незнакомое и оттого еще более тревожащее.

До боли хотелось выплеснуть все, что накопилось внутри! Беспричинно сорваться на крик! Громкий! Очищающий!

И не важно, если кто-то станет свидетелем, случайно оказавшись поблизости! Не имело значения, будет ли она услышана или понята! Главное отпустить смятение и вернуть мир самой себе. Без него существование превращалось в постоянные муки.

Избавиться от напряжения и душевной боли — все, о чем Литаурэль могла думать в последнее время. Казалось, дни ожидания тянутся бесконечно. Проблемы тэланцев ни в какую не хотят разрешаться, а Лутарг не может себе позволить оставить мать и сестру в смутные для Тэлы времена.

Она все понимала. На самом деле понимала и поддерживала Освободителя насколько могла, вот только самой ей подобной поддержки недоставало.

Привыкшая к свободе в той мере, в какой оную могло предоставить Саришэ, Лита ощущала себя запертой. Посаженной в каменную клетку. Да, удобную, богато обставленную, светлую, но все же клетку.

А девушке так хотелось иногда, ни о чем не задумываясь, вырваться в темноту ночи, чтобы побродить по своим излюбленным местам, будь то скалистые ущелья с редкой зеленью или темные пещеры с хлюпающей под ногами водой. Хотелось одиночества, принадлежности себе одной, возможности без оглядки следовать собственным желаниям, хотя бы в таком минимуме, как побыть наедине со своими мыслями.

Она была привязана к Лутаргу. Зависела от него, и эта зависимость постепенно начинала тяготить все больше. Лита уже не знала, как расценивать его общение с ней. Не понимала, чем объясняются долгие, внимательные взгляды, что девушка изредка ловила на себе. Не представляла, что он чувствует в подобные мгновения. И чувствует ли?

Тоненький голосок надежды внутри нее, шептал, что это взгляды жаждущего, охваченного страстью мужчины, но разум неизменно опровергал эти предположения, настаивая, что она переносит на Лутарга собственные тайные желания. Утверждал, будто проявляемое Освободителем внимание является результатом ответственности за ее судьбу, которую тот добровольно взвалил на свои плечи.

Что из этого было правдой, Литаурэль сказать не могла, но очень хотела разобраться, даже несмотря на то, что все домыслы и бесконечное мысленное противостояние себе самой изводили ее, вконец лишая уверенности.

Сделав глубокий вздох, до отказа наполнив легкие живительной смесью из разнообразных ароматов, Лита задержала дыхание и закрыла глаза. Сердце гулко колотилось где-то в районе горла, рождая пульсацию в висках и головную боль. Девушка понимала, что поступила неправильно, покинув гостей Таирии. Сожалела, что не предупредила Лутарга, но в тот момент она не могла поступить иначе.

Задержись Литаурэль во дворе хотя бы на мгновенье, последствия стали бы для всех катастрофическими. Тагьери, подстегиваемая бурей противоречий, одолевающих ее, непременно явила бы себя взору всех собравшихся. Допустить подобного Истинная не могла. Она не стала бы настолько обнажаться перед теми, кто ни за что, ни при каких обстоятельствах не примет оборотную сторону ее сущности. Ее внутреннего духа. Все эти приторно любезные кавалеры, что осадили девушку после церемонии посвящения, вмиг растеряют показной пыл, едва лишь саблезубая кошка предстанет перед ними в величии смертоносного зверя.

А что дальше? Страх? Паника? Маски ужаса на лицах?

Нет! Смотреть на это Литаурэль не собиралась!

— Я благодарен, что ты решила облегчить нам задачу, — услышала Лита знакомый шепот и, вздрогнув, открыла глаза.

Она не думала, что увидит их еще когда-нибудь. Никак не рассчитывала на подобную встречу, тем более здесь — в Антэле. Возможно поэтому, девушка не сразу сообразила, чем ей грозит столкновение в тресаирами, не задалась вопросом, как могла пропустить, не почувствовать их приближение.

— Окаэнтар? Ты? — в голосе ее звучало недоверие. Возникла мысль, что глаза обманывают ее. Лгут.

— Настолько могу судить, — усмехнулся он, забавляясь произведенным впечатлением. — Как видишь, все тот же, но и ты не очень-то изменилась, — добавил мужчина.

Обстоятельство, которое его существенно тревожило. По представлениям тресаира, Литаурэль должна была выглядеть, мягко говоря, иначе. Кардинально иначе!

Девушка моргнула несколько раз, пытаясь разобраться в ходе его мыслей прежде, чем сообразила, что Окаэнтар покинул Саришэ, а значит должен быть подвержен изменению, как любой покинувший заточение Истинный. Или присутствие Лутарг влияет на него в той же мере, что и на нее?

— Ты о проклятье? — уточнила Литаурэль, делая несколько осторожных шагов назад и попутно оглядываясь.

Горький мужской смешок вторил ее собственному беззвучному смеху. Девушка поняла, что сама того не заметив, умудрилась отойди достаточно далеко от внутреннего двора с его безопасным оживлением и многолюдностью. Сейчас, в этом пустующем коридоре, она оказалась один на один с Окаэнтаром, слушая шум далекого веселья.

Это было плохо. Очень! Перед мысленным взором тут же замелькали воспоминания о предательстве и ранении Антаргина, открытии Перворожденным тропы Рианы, последующем переходе и корчащемся в агонии Лутарге, недвусмысленно заявляя, что подобная встреча грозит ей только одним — неприятностями.

Глава 4

Кимала уже давно встала на путь одиночества и нелюдимости. Еще тогда, когда глава их рода — Сутум - подошел к знахарке и сказал, что дочь ее будет принадлежать Алэамам и станет служительницей в храме Даровавших жизнь. На тот момент худенькой, темноволосой девочке, жмущейся к матери, едва пошел двенадцатый круг — слишком мало, чтобы стать полноправным членом рода и завести собственную семью, но достаточно для того, чтобы быть отданной на воспитание Хранящим чистоту.

И пусть Кимале так и не довелось стать сосудом для первооснов, жизнь ее круто и навсегда изменилась. Слова старейшины переплелись с нитями ее судьбы и возврата к былому не стало.

Но было это давно. Очень давно! Настолько, что время, прошедшее с тех пор, казалось Кимале вечностью.

Еще раз проверив крепость узлов, женщина взвалила на плечи вязанку валежника и, согнувшись под ее тяжестью, медленно побрела к дому.

Дом — название слишком громкое для места, что укрывало ее от дождя и ветра в непогоду или же спасало от зноя в жаркие летние дни. Стены давно поистрепались, крыша износилась и местами протекала.

Правду наверно говорят, каково жилище, такова и жизнь. Женщина давно привыкла к тому, что ее собственная стала похожа на изношенную, истертую от времени одежду; стоило лишь коснуться, и она расползалась прорехами все сильнее, открывая под собой усохшую от старости плоть.

Но Кимала не жаловалась. Да и некому было жаловаться. Много дней пути отделяли ее от ближайшего селения.

Далеко внизу, у самого подножья Алэамских гор из каменистой почвы вырастали постройки рода Огненных. Женщина изредка ходила до них, чтобы обменять шкуры лесных зверей на зерно или овощи, правда в последние годы подобные путешествия предпринимались ею не столь часто, как в былые времена. Силы и здоровье уже давно не те, что раньше. Поубавились с годами.