| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Джингарские комнатные лимоны. Очень капризны. Именно поэтому я и просила тебя дверь прикрыть.
— А-а, — скосилась я на папу, оккупировавшего со своими бумагами самый дальний угол. Тот мне обреченно скривился. Я — распахнула пальто и ослабила шарф. — А попить в вашем "Джингаре" предлагают?
— Агата, иди сюда, у меня графин...
— Ах, что вы, Людвиг! — заткнула его госпожа Игнатюк. — У нас есть и получше воды. Кристиночка!
Вот насчет "получше" меня бы сейчас сквозняк сильно устроил. Однако, раз приперлась, надо терпеть и я уселась на стул рядом с родительским столом... Бедный мой папа. Он жару переносит на манер мороженого в рожке, а здесь сущий "цитрусовый ад". Что же касается остального (ради чего и приперлась), кроме вышепоименованной матроны, у столика с чайной посудой суетилась сейчас некая "Кристиночка". Блондинка с глазами дриады и другими их выдающимися достоинствами. Третья же особа женского пола торчала за своим заваленным папками столом. Вот в нее я и уперла профвзгляд: очки, умные глаза и ухоженные темные волосы в хвосте. Она то, пожалуй, и составляет единственную здесь теоретическую угрозу моей родительнице. Однако романтических флюидов — нуль. Есть лишь исходящее от нее, и едва заметное в здешней энерговоронке, чувство дискомфорта. Интересна его причина...
Кристиночка тем временем подплыла ко мне со стаканом, до краев наполненным лимонной водой:
— Это вам, Агата, — и хлопнула густыми ресницами. — Может и вам тоже сделать, господин...
— Спасибо, не надо, — вскинулся мой отец. — Я скоро сам с этой воды пожелтею и опаду листвой. А ты пей, дочь. Тонизирует.
— И похудению помогает, — вставила дева и громко ойкнула. Я в ответ хмыкнула. Папа с чувством захлопнул толстую тетрадь. — Я, конечно, глупость сказала, — срочно поправилась оная. — Вы меня извините: зачем вам в вашем положении и худеть?
А, действительно?
— Я соблюдаю пост, — и поймала на себе три удивленных взгляда (вот уж не знала, что своим "ущемленьем" хвастаться смогу). — А еще слышала: водой с лимоном волосы полощут. Вы, случайно не им пользуетесь? — прицелилась к скромнице. — Мы не знакомы...
— Я — Мира Монет, — скривив рот набок, неожиданно выдала та. — Теперь мы знакомы, госпожа Вешковская-Подугор. И-и нет. Они у меня от природы такие. Я — кентавр-полукровка.
— А-а, — с раззявленным собственным, развернулась я к отцу. Тот пожал плечами, внеся тихо ясность:
— У нее зуб верхний справа удалили неудачно. Вот так и ходит кривой, пока челюсть лечит... Агата, здесь такой дурдом: одна вечно о женихах болтает, другая — о внуках, а третья мычит. Ты бы знала, как я хочу обратно в свой кабинет. И когда хоть всё это...
— Я тебя... обожаю, — оскалилась я. — Я тебя так обожаю, ты просто не представляешь!
— Агата, а ну, выйдем.
Да с удовольствием! И, наспех простясь с "оранжерейным дурдомом", выскочила из духоты на сквозняк:
— Папа, нам надо поговорить.
— А с тобой все нормально? Как здоровье? Как малыш?
— Нормально. И теперь даже замечательно. Хотя я в тебе не сомневалась ни секунды.
— Дочь, причем здесь я, объясни?
— Только, по-быстрому, а то мама к скамейке примерзнет тем, чем думает.
— Агата?!
— Ой, объясняю...
Очень часто мы боимся неизвестности. Нам проще дофантазировать реальность, а не решиться на знакомство лично с ней. Мы боимся плохих перемен, сломанных идеалов, сбывшихся пророчеств и нагрянувших расплат. В общем, у кого на что фантазии хватит. А реальность может быть совсем иной. Скучнее и обыденнее. Но за это мы ее и любим, потому что контролируем.
— Уф-ф, значит, так. По пунктам говорю.
Мама, подорвавшаяся со скамейки мне на встречу, приготовилась ко всему на свете (времени на ее "фантазии" было вполне):
— Доча, я тебя с-слушаю.
— Понюхай сначала.
— Что?
— Понюхай меня.
Мама, ткнула в мою шею свой острый нос:
— Как от твоего отца, только не так интенсивно.
— Ну, еще бы. Я там пробыла шесть минут, а он — с утра и до вечера. Если по составляющим: запахи идущего в здании ремонта...
— Это я и до тебя знала: он сам говорил.
— А еще: терпкие духи госпожи Игнатюк, сладкий парфюм сотрудницы Кристиночки и травяной настой с больной десны Миры Монет. Это и есть твой "странный аромат, все время разный и одинаковый".
— О-ой.
— Теперь, что касается смены папой костюма: его кабинет ремонтируют. Ты это знаешь. Он перебрался в другой к этим "благоухающим" дамам, а там — плюсом к строительной грязи, жара страшная из-за лимонов на окнах. Вот папа и сменил толстое сукно на тонкий кашемир. И по этой же причине часто меняет рубашку и белье. А задерживается на службе, потому что восстанавливает испорченные течью в крыше документы... Тысь, моя майка! Мама!
— Доча, погоди! А, вдруг...
— Нет там больше никакой "вдруг". И ни на кого он слюни не пускает. Это — точно. А с тобой не разговаривает, потому что думает: ты вся в переживаниях своих. Кстати, почему? На какую тему?
— Я?! — вскинула мама глаза. — Так ты теперь — в курсе. А на другие "темы"... Нет у меня их.
— Вот и славно. Дома вечером поговорите, наконец. Папа готов. Правда, злой теперь. Но, ты заслужила... Мама? — качнула я ее плечом.
Та отмерла:
— Агата... Спасибо. Если бы...
— Не за что, — и вдохнула полной грудью свежий мартовский воздух. — Как же хорошо то, оказывается. Я будто спала-спала и проснулась. Точно, медведица.
— Ох, доча...
— Что?.. — скосила я от неба глаза. — А вообще, мне пора. Пойду по магазинам пройдусь: куплю что-нибудь и приготовлю своей семье вкусный ужин. Они заслужили давно.
— Только не забудь: завтра у Нинон день рожденья и мы все собираемся в Гусельницах.
— Не забуду! — помахала я маме рукой. — Пока!
Но, далеко уйти не успела. Да и удивиться: "седмица" то закончилась:
— Наверно, вкусный пирог.
— Ага, — не оторвалась я от витрины бакалеи.
Мерцающая Стэнка сбоку пропела:
— С мясом. И жареным луком. А еще бы сальца туда, шкварочек...
— Ты точно, с неба? Не из преисподней ко мне?
— Ох, прости, — дух смутился. — Сама вспомнила из собственного... прошлого.
— А-а. Грех чревоугодия? — и развернулась от уличной витрины в сторону тихой аллеи. — Так мы, вроде с ним закончили уже?
— Ой.
— Та-ак, — встала я. — Я что-то не знаю?
Стэнка дернула плечом:
— Ну, немножко: тебе поститься не седмицу, а пока я не искуплюсь.
— Тысь, моя...
— Так плохо?
— Нет, хорошо!.. И ведь, как назло: завтра у Нинон день рожденья, а я ей бигос заказала... со шкварками.
— Агата, прости, — вздохнула Стэнка.
— Бог простит... Кстати, мы ведь о его семи заповедях?
— Ага.
— Тогда нестыковочка по пунктам.
— А какая разница то? — громко изумился дух.
Я проследила взглядом за парой, идущей к нам на встречу по дорожке и тихо прошипела:
— То есть?
— То есть, главное — их все соблюдать. И следующей присоединяется кротость.
— Ух, ты!
— Опять "страдать" будешь?
— Не такой уж я и изверг. А вот ты, дорогая, видно сильно в свое время повеселилась, раз теперь...
— Я расскажу. Я же обещала тебе.
— Конечно, расскажешь. Только порепетируй до квартиры. Я ужин семье буду готовить и твое духовно вкушать.
— Добро, — бодро засквозила рядом Стэнка Дивнич...
____________________________________________
26 марта.
Это — вторая история моей знакомицы из Бередни. Пишу как можно подробнее, учитывая все детали, ибо до сих пор не могу постичь: за что именно страдаю. Вот напишу и перечитаю.
В общем, Стожки жили накануне большого Дня...
Жизнь в деревне кардинально отличается от городской. Там она, если верить залюбнику(1) Стэнки, Петру, от выходных до выходных. А в деревне, такой как Стожки, календарь делится на целые "сезоны". Хотя тоже слово городское. Но, зато — в суть. "Сезонами" же считаются периоды между праздниками по церковному календарю: лён сеют "на Олёну", убирают после Успенья, с Ильина Дня начинается жатва ржи, овса — со Спасова Дня...
Сейчас Стожки усиленно готовились к сенокосу:
— Здорово, соседка!
— И тебе — ответно по тому ж. Чего с утра то с самого?
— А, меня к твому мой послал. Сам то — на дворе косы точит. Да оселок весь стесал.
— Ну?
— Так ты, того... у тебя каймак(2) овечий или коровий? И сколь он стоял? А то мой забродил не в меру. Боюсь, передержала.
— Коровий. Так в погреб с вечера сунула, а на утро уж готов. А ты фаршу нарубила? И не остались ли у тебя те дюже ядреные перцы, какими мы в Троицу в Бреговинах угощались? Я б заняла.
— А я б взяла. Твоим каймаком. Да только попробовать бы раньше.
— Тю, мой каймак? Да пошли. А после сбегаем к Катьке — она из Луговин рису доброго на голубцы привезла и где купила, молчит, шлёнда. А вы ж — кумы. Мож, тебе скажет?
— Еще б. А, пошли! Только, каймак то твой?
— Так завернем сначала ко мне. И про перчики, про перчики свои...
В общем, так и готовились. Нет, а что вы хотите? День Петра и Павла. Стожки принимают. И готовятся. Обстоятельно готовятся.
Стэнка лишь хмыкнула вслед сквозанувшим от огородного забора соседкам. И поспешила по своим собственным важным делам. Хотя, чтоб игнорировать всеобщую суету, надо уродиться совершенно слепой... И глухой.
— Я тебе еще накануне говорил, чтоб перила там были в полроста, да обструганы. Чтоб ухватился какой человек за них и без занозей. А ты?
— А я ж... — мужичок, мало Стэнке знакомый (видно, с другого конца да и болячками обижен), пришлепнул пятерней лохматую макушку и неожиданно для себя вытянул оттуда завиток из коры. — Вот! Строгал я те перила! — добыча "доказательством свыше" была шустро сунута старосте под нос.
Тот скептически скривил его в ответ:
— Не об чём мне это не говорит, — и решительно набрал воздуха в грудь. — И чтоб перила на мосту мне переделал! Иначе не рассчитаю! У меня народ через день съезжаться начнет, а они для тех, кто ползком поползет!
— Ну, это как мы принимать станем.
— Чего?!
— Переделаю! Обещанье даю! Вот вам Божий крест.
— То-то же, — выдохнул староста.
Мужичок воодушевленно засуетился:
— Только... господин наш, мне б сейчас хоть с десять леев(3)? А?
— А ну, пошел вон на мост! — выпучив глаза, тут же просителя и "благословили". Да так, что тот, брякнув коробом с инструментами, сиганул от крыльца лавки прямо вдоль улицы. Однако старосту, настрадавшегося за последние две седмицы на годину вперед, уже прорвало. — Это что за народ то у нас такой?! — шумно выдул он своим длинным носом. — Ведь опозоримся перед всей округой! Огребем коровяка по самые... о-ох! Ведь, куда ни глянь — кругом носами надо в дело тыкать! Будто ко мне одному приедут своими по сторонам водить?! Да что за народ то у нас такой?! — и обвел собравшихся у лавки гневно-страдальческим взглядом.
Вслух ему отозвалась лишь ушастая собачонка, прикормленная по доброте здешней лавочницей: она сначала согласно тявкнула, потом зевнула и на всякий случай, подняла пыль своим куцым хвостом. Остальные трое слушателей тоже, конечно, прониклись (кроме Стэнки, коя на деревенскую суету смотрела с позиции "окраинного окна"), но вслух выражать состраданья не стали. Староста же, выпустив пыл, сплюнул и развернулся в сторону дороги "тыкать носами" дальше.
— На берег до церкви пошел, — с ладонью на лбу прищурился ему вслед Горан.
— А что у нас там? — живо вскинулась востроглазая бабка Ружана. — Еще вчера добелили видные три стороны. Сегодня девки грядки цветами засадили, — и обратила зрение на застывшую в раздумьях у крыльца Стэнку. — А ты там была, девонька?
— Где? — уточнила оная.
— А у церкви нашей?
— Я что, гряд или цветов доселе не видала?
— А-а. Ну, это — да. Ну, это конеч...
— Доброго здоровья, — глядя в раззявленный старушечий рот, произнесла Стэнка и тоже по-быстрому зашагала к своему "окраинному" дому.
Ох уж эта предпраздничная канитель! И обижаться или радоваться, что нужда в тебе есть лишь при побелке и посадке? Ведь в остальном (снеди на столах да хоровых горланьях) всегда обходятся без Стэнки (вдруг, кого отравит ненароком, иль не те слова проорет?). Конечно, Стэнка поначалу обижалась — на кухне управляется не хуже других стожковых баб, да и голосом могла заткнуть за пояс многих. А потом смирилась — напустила на себя гордый вид, будто ей и вовсе то не надо. Совсем не надо. А вот что тревожило сейчас не на шутку...
Новый настоятель их церкви. И ведь дернул черт тогда, на озере, произнести это слово: "ведьма". Точно, черт. А теперь живи и думай: принял он его всерьез? Ведь одно дело, когда другой на тебя "поставит клеймо", а тут сама, будто им хвалится... И Стэнка, даже сбавив по тропинке шаг, глубоко вдохнула, устремив карий взор к озерному берегу. Туда, где стояла их кирпичная, свежевыбеленная церковь:
— Да уж скорей бы ты свалил, Святой отец, — и зашагала быстро дальше...
Впрочем, отец Зоил к воплощению мечты Стэнки не стремился. Даже наоборот, приобретал всеобщее признание. И уже через седмицу повалил народ на службы в церковь. Особенно, младые девы. И забегающая к Стэнке Солена ей в красках изливала, как те потом живописуют (тоже в красках) "мечтательный образ" нового Святого отца: "Высок, плечист, голубоглаз. И как глянет этими своими глазами — мурашки по всему телу. А уж улыбнется — так в коленках дрожь. Только хромый лишь, но и то — на пользу "образу"). Тфу! Да изреки подобное Стэнка, сочли б за крамолу. А тут — дозволено. Да им многое дозволено, дурехам пустоголовым. Они первые на те службы и побежали. По солиднее же и постарше народ пошел туда чуть погодя — вслед за проездом отца Зоила на церковной раздолбанной телеге вдоль Стожков.
Случился тот "проезд" на шестой день после его появления в деревне. И сначала пустая телега с восседающим сбоку священником проскрипела прямиком на бугор, к дому господина Новика. Все, ту картину наблюдавшие, вмиг настороженно скучковались, а кто-то даже сплюнул и перекрестился — ведь и прошлые их Святые отцы с того же "пути" начинали. А уж когда телега выкатилась обратно, да груженая мешками...
— Брат мой!
— Чего, Святой отец? — вздернул гордо нос дядька Прохор.
Священник, отбросив вожжи, спрыгнул на дорогу:
— У меня вопрос к вам... ко всем: где в Стожках самый нуждающийся двор? Брат Новик по щедрости своей и радетельности отсыпал туда овса, муки и картошки.
— Я... ме-е... — раскрыли в ответ рот.
— Так у Малуши. У вдовы Малуши, — высунулась из толпы шустрая бабка Ружана. — Малуша! Пятеро чад, а муж сгинул в озерной проруби полторы годины уж как. Это...
— Прямо и в первый левый переулок!
— Да во второй! Отсель же — во второй!
— Во второй и...
— Справа их дом!
— Там ворота еще палкой подперты!
— И на оконных ставнях маки! Мож проводить, Святой отец?
— Благодарствую. Я все понял, но можете и проводить...
Вот, в общем, после этого народ в церковь и повалил...
Утро Дня Святых Петра и Павла началось с дождика и колокольного Благовеста, зазывающего всех на большую праздничную Службу. Стэнка, оторвавшись от окна, еще успела подумать: "Как нарочно для стараний старосты, еще и пыль прибило. А вот, если на целый день затянет...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
