Дневник беременной или Лучшее средство никого не убить

ГЛАВА 1

Вы видели когда-нибудь ледоход на реке? Огромной реке с едва прописанными серыми берегами напротив? Когда природа, вдруг, на секунду замирает, а потом над широким белым полотном прокатывается, кроша вдребезги тишину, грохот! Именно он и пробуждает от зимней спячки весь мир. Грохот ледохода. Массивные ледяные глыбы, подталкивая друг друга, начинают свое медленное движение вдоль берегов. И вот уже в трещинах меж ними мелькает стылая вода. Потом воды становится все больше и больше, а льдины все плывут и плывут, гонимые прочь рекой. Они не нужны ей больше. Река желает снова вдыхать полной грудью воздух вокруг, отражать в своих волнах теплое весеннее солнце, облака и крикливых птиц. Река вновь хочет жить полноценно.

— Любимая, ты не замерзла? — муж мой, обхвативший нас с сыном сзади (благо, длины рук хватает вполне), склонился к моему плечу. И шерканул кончиком носа по холодной щеке.

Я лишь капризно прищурилась от ветра:

— Неа, — потому как мной сейчас совершенно иные ощущения овладевали. Например, жгучее чувство зависти. И ни к кому-то там, а к этой реке, Шалбе: она-то вот смогла освободиться, а я... — А ты не мог бы руки свои...

— Что?

— Ага, чуть-чуть пониже. И поддерживай ими живот. Поддерживай. А у меня поясница пока отдохнет... Уф-ф.

— Лад-но, — усердно протянул Ник. — А теперь ра-зворачиваемся и в такой же сплоченной композиции медленно следуем прямиком в...

— Я не хочу в подвал. Я хочу стоять тут, — и уперлась подошвами ботинок в рыхлую землю, но уже через три секунды резко передумала. — Ник!

— Что, любимая? Малыш зашевелился?

— Ага. И мне срочно надо... в подвал!

— Секундочку... Пошли!

Вот так мы и жили в последние два месяца. "Не хочу — Конечно, буду", "Пошел вон! — Где тебя носит?". И я нисколько не преувеличиваю. Скорее приуменьшаю собственное неуравновешенное состояние, как в прямом, так и в переносном смысле этого словосочетания. От меня огребали теперь все, причем, по "закону справедливости", который я сама же для себя и придумала. Нет, а что? Я ведь — не обычная беременная, а с "хроническим стрессом" (тоже моя формулировка, да у меня их много). Потому как обычные дамы в положении привыкают к нему плавно-медленно, а не к концу дня, ошарашено пялясь на приподнявшуюся спереди юбку. Со мной же лично так и произошло: на службу утром ушла еще стройно-красивой, а к вечеру вернулась с округлым животом, вызвав оным восторг у мужа и Вари. А дальше — всё больше (это я про живот свой). И он начал разбухать на мне, как замес теста на печи, как совершенно неподвластный контролированию орган, тут же заявивший о себе и бедной пояснице, и соседу — мочевому пузырю и ногам. Но, больше всего пострадала моя стойкая (я раньше так думала) психика. И сначала меня накрыла колпаком тихая паника, потом оглушила депрессия, последней же нарисовалась буйная раздражительность на всех и всё кряду. В общем, сейчас она во мне и солировала, ибо: "зачем молча дуться на судьбу, если можно поделиться этим "счастьем" со всеми на свете?" (мой перл из личной коллекции). Благо, семья моя стерпит. Пока терпит (остальные-то давно разбежались). Ну конечно, не им же... Уф-ф... Высказываться вслух сильно некогда, потому что я едва успела добежать до своего "любимого" ( в последние два месяца) места в квартире... Живите пока.

А как хорошо я сама жила целую половину года, м-м. Да я бы вообще позабыла, что беременна, если б не мои родные и зануда-лекарь Блинов. Вот он забыть точно не даст. И откуда столько терпения напоминать и другим? Хотя здесь отдельное "спасибо" моей маме, которая регулярно "напоминала" мне о моих визитах на Яблоневую улицу, 3. Нет, господин лекарь настроен был весьма твердо. До такой степени, что я стала подозревать его в коварстве накропать по мне научный труд "Беременность и роды наследователя крови беролаков". И доказательством тому послужило предложение:

— А не завести ли тебе, Агата, дневник?

— Зачем это? — я в тот момент находилась еще в "стадии депрессии", поэтому в довесок тяжело вздохнула. — Не нужен он мне. Только отвлекать будет.

— От чего же, позволь узнать? — сверкнул очками коварный господин Блинов.

— От созерцания моей глубокой духовной пустоты и отчужденности, — зевнула я.

На что наш семейный лекарь лишь хмыкнул:

— Ни в коем разе, Агата. Ты свою "пустоту" как раз для потомков и опишешь. Это очень полезно. Заставляет к тому же анализировать собственные поступки, мысли и учит концентрироваться на главном.

— Как им не забеременеть, не дай судьба?

Мужчина надул свои впалые щеки:

— Ну-у... Потомкам можешь свой дневник не показывать. Здесь главное — ты сама. И это — изученная практика. Так сказать, метод самонаблюдения. А при твоем умении делать правильные выводы — полезная вдвойне.

Ну-у, это он мне весьма удачно польстил. Потому как, имея на физиономии вечно опухший нос, вечно заспанные глаза и прибывающие с каждым днем фунты жира на бедрах, только умственными способностями гордиться и остается. Поэтому я еще раз тяжко вздохнула и... согласилась. Однако блокнот под свой будущий дневник купила лишь две недели спустя (когда выбирала для Варвары новые цветные карандаши). И поначалу посвятила его исключительно коллекции "авторских афоризмов". А потом постепенно втянулась. В конце концов, это же — не нудные отчеты на двух бывших службах (в Прокурате и Главной канцелярии). А только лишь о себе несчастной, о себе...

— Агата, вы вернулись! — а это — наша Варя. И опять — в земле до ушей.

— Что, не вовремя? — подперла я руками свою бывшую талию.

Дитё тут же оценило обстановку:

— Нет. То есть, да. То есть... ой.

— Вот и я заметила, что ты со своими горшками совсем от уроков...

— Ник! — подпрыгнула та. — Ты куда?!

Муж мой проникновенно выдохнул уже от самой двери (что любый, не успел?):

— Я... в бакалею и вернусь. Хлеба к обеду нет.

— Я — с тобой! — огласился не ребенок и исчез в подвале прямо у меня пред животом.

Я лишь громко выдула носом: нет, не любят они меня. А я, пожалуй... посплю, и зевнув, пошлепала тапочками в сторону спальни. Вечер то еще тот предстоит: годовщина нашей с Ником свадьбы. Так что, крепись, Агата Вешковская-Подугор. Крепись...

Тетя Гортензия, ее подруга, Нинон, мама, папа (кстати, почему сидят не вместе?), господин Роберт с госпожой Оливет, мой дядя Теофил с тетей Жужей (близнецы их орут на кухне вместе с Варей, Кети и Славеком), Софико, Года, друзья наши, господин Исбург с неизменной бородой, Эрик с прыщом на носу вместо девушки рядом, ну и мы с Ником — вот и вся наша "семья". Восседающая за длинным столом в ресторане родителей моего мужа. Чинно так. Сосредоточенно... Кстати, а чего они все ждут то?.. А-а!

— Спасибо, что собрались, — встал мой муж, подхватив в руку бокал вина. — И разрешите мне сказать... — ну, конечно, я-то уже "высказалась". — огромное спасибо за... — а пусть не врут все хором, что я "хорошею" день ото дня. — за то, что вы у нас есть, — скосился на меня Ник. Так, молчу же? — И мы с моей женой и Варварой обещаем вас тоже регулярно радовать своими физиономиями... — это он о чем сейчас? — в гостях. А еще маленькими победами, большими достижениями, это я про нашу Варю, и самым главным достижением нашей отдельной семьи... — а вот теперь точно про меня. — которое станет очевидным ближе, чем через месяц.

— Можно подумать, сейчас оно еще "не заметно", это "достижение".

— Что, любимая? — сузил глаза Ник.

— Ничего, — буркнула я под нос. — Присоединяюсь... если ты закончил, любый.

— Ой, как хорошо! — прихлопнула узкую ладонь к груди моя тетка. — Так душевно. Остается только "горько" вам крикнуть.

А вот это она вовсе сказала зря! Хотя мой муж, похоже, не считал так, потому что склонился и чмокнул меня в надутые губы. Потом секунду подумав, повторил. Уже со всем старанием.

— Мы вас поздравляем!

— Доча, Николас, какие же вы счастливые то у нас!

— С годовщиной!

— Горько! Горько!

— Ох, она там хоть дышит?

— Ты ведь наказан у меня? — пропыхтела я, набрав воздуха в грудь. — Или забыл уже?

— Я забыл, за что именно, — оповестил меня наглец, опускаясь на стул рядом.

— Ну, так я тебе дома напомню, — если сама вспомню: за что его "отлучила от своих телесных щедрот". Хотя через минуту уже и про поцелуй позабыла, вспомнив, что проспала свой обед (у меня вообще чувство, что мой живот и на мозги тоже давит).

М-м, борщ на свекольном квасу, традиционный семейный бигос, маринованная сельдь, фаршированная утка, маковый рулет, бисквиты с кремами... Я бы все это съела глазами. Однако пришлось довольствоваться "по чуть-чуть", зато много-много раз. А вот арбуз точно вышел лишним (иначе мне в туалет и кровать перевозить).

— Доча, ты бы... лекарь наш ведь говорил тебе...

— Мама! Я сама знаю... А вы с папой поссорились?

— Нет, — скоро вскинулась та.

Я лишь глаза на родительницу прищурила и распахнула пошире рот, проталкивая туда селедку в креме на вилке. — М-м-м... А почему тогда сидите отдельно и не смотрите друг на друга?

— Ой, а давайте уже все на спектакль! — воскликнула, глядя на нас с мамой, моя тетушка. — А где Арчи с Барни? Они у меня ангелочков играют. Ой, вообще то, то сюрприз был.

Ага, который мне вчера во всех подробностях Варвара выложила. И это, тетя Гортензия, ваша стратегическая ошибка: хотел ведь не ребенок сам ангелом под потолком висеть? Так нет же, сделали ее... а кем ее сделали то?.. Вот теперь точно, "сюрприз"...

В общем, вечер удался. Единственное, что меня напоследок зацепило: неопознанный подарок (ведь не признаются, кто его подарил) в виде чугунной сковороды с низкими бортами:

— Я не поняла, это намек, что ли, мне такой? — уже в кровати, уточнила я у своего расслабленного после застолья мужа.

Тот так же расслабленно зевнул:

— Да причем здесь ты? Подарок, видно, мне. Я ведь блины пеку.

— Ага. А я, значит...

— Любимая, а давай, я тебе ноги помассирую?

Ох, а вот это — "жесткий прием", против которого мой "хронический стресс" всегда скулит, махая хвостом. Поэтому я лишь откинула одеяло и в предвкушении замерла...

— А что ты так смотришь на меня? — через пять минут поинтересовался мой старательный муж.

— Ничего, — улыбнулась я ему душевно... А сковородка — хорошее оружие. Проверенное в боях...

— Ничего? — уточнил Ник.

— Ни-че-го.

— Угу. Ну, тогда давай свою вторую ножку, — настороженно оповестил он, опуская на постель первую...

На следующее утро я встала последней. В квартире царила тишина, благоухающая вчерашними букетами из роз, лилий и гиацинтов. Особенно старались гиацинты. И я уже стояла над ними, соображая: "за какой бы дефект их отправить в ведро?", когда меня окончательно и бесповоротно накрыло. Нет, я, конечно, понимаю, что иногда меня заносит и я испытываю на прочность психику своих родных, но, вроде с самой собой уже договорилась, а тут... И меня накрыло во второй раз.

— Тысь моя майка, — звон в ушах тут же оборвался, я дернула головой, решая: мог ли наш подлец-домовой (зря я его не выгнала) так в подробностях воссоздать образ?.. Да нет, откуда ж ему его знать?" — Стэ-нка?..

Дух колыхаться на фоне окна прекратил. И окончательно оформился в привычную мне... Стэнку Дивнич. Только молодую и еще вполне румяную:

— Доброго дня, Агата, — тихо прошелестела новоявленная, впрочем, с места не сдвинулась. — Ты позволишь мне?

Ах, да! Вот вопрос. Значит, не призрак она, точно, дух. Иначе б и без разрешенья. А что тут думать то? Это ведь — мать нашей Вари:

— Да.

Женщина опустила напряженные плечи:

— Вот и добро.

— Вот и выясним сейчас. Зачем ты здесь? В качестве кого? Предупредить? Оградить? Поучать? Зачем приперлась то?

— Мне нужна твоя помощь.

— Ого!.. — вот что за жизнь у меня, тысь моя майка, чтоб ее супрезел аних, ее скобан, как полено, суть! И ведь покоя никакого! Даже теперь! — Ты, Стэнка, сдурела.

— Агата, мне больше не к кому с моей бедой пойти.

— Присквозить... И тебя даже не смущает, что я сейчас трудоспособна как бочка на волнах?

— Нет, — мотнул дух головой. — Это — не помеха нам.

— Для чего? — а вот я застонала. — Для чего? Что ты успела натворить на небесах? Тебя зачем туда Святой Франциск сопровождал? Где потерял? Куда по дороге свернула?

— Я... "свернула" гораздо раньше, — потупилась Стэнка в ковер. Потом добавила, не поднимая глаз. — На земле. И теперь моей душе нужно исправить прежние грехи.

— Труп чей-то перезахоронить? — профессионально оскалилась я.

— Нет. Нет, ты что?

— А чего тогда? И почему, я?

— Заклятье породнения. У меня кроме тебя и Вари больше на земле родных нет, а эту... миссию могут исполнить только они. То есть, вы. Но, Варвару... — подняла она потерянный взгляд.

Я с досадой села в кресло:

— Все понятно... Варю к этому делу... она ж уверена, что мама ее — ангел, тысь моя майка. Да и валить на детские плечи такое, — и, вдруг, прищурилась. — Ты на вопрос мой не ответила.

— Что я "натворила"?.. Было всякое. И теперь пришел срок полностью очистить от груза душу. Иначе...

— Что?

Женщина дернула плечом:

— Ничего хорошего. У Святого Франциска, конечно, авторитет велик, но, на нем высоко не улетишь. Надо самой о себе позаботиться, а так как души не имеют права исправлять прежние земные грехи, то такая доля может лечь лишь на плечи родных.

— Значит, Вариных молитв не хватило.

— Нужна теперь твоя помощь.

— "Моя... помощь"... — а куда ее денешь то?! — Ладно, говори. Только, за качество ее я не...

— Агата, благодарствую!

И я даже растерялась:

— Пока не за что. Стэнка, говори, не томи.

— Говорю, — сосредоточилась она. И даже мерцать ярче стала. — Никуда ехать не надо. Главное, соблюдать Божьи законы, по ним жить.

— Это те, что православные?

Мне кивнули:

— Ага. По одному в седмицу. А молиться?.. Ты просто думай о хорошем, о светлом. Можешь, не обо мне.

— О-о... — вот это я встряла со своим "законом справедливости". Или опять в "панику" возвращаться или... да, скорее, в "депрессию".

— Агата?

— А-а?

Стэнка проникновенно вздохнула:

— Я ведь не настаиваю. Знаю, у каждого свой путь и свой суд. И...

— Да ладно тебе. К чему сейчас то? Я ведь согласилась. Но...

— Что, "но"? — колыхнулась она.

— У меня условие: я должна знать, за что страдаю.

— А ты "страдать" будешь?

Ну так... еще как:

— Поживем — увидим. Что за первый "закон Божий"?

— Первый? — задумалась она. — Отказ от роскоши.

— То есть? — открыла я рот.

Дух согласно кивнул:

— Ага. Про еду. Больше то роскоши ты себе не позволяешь.

— О-о... Про еду?

— Совершенно точно. Заодно и попостишься. Скоро ж Пасха. А сейчас как раз — Великий пост.

— "Великий пост", — с расстановкой повторила я. — Ты мне, дорогая, о-очень подробно будешь рассказывать.

— Так я согласна, — расплылась Стэнка в улыбке. — Только, меня видеть будешь лишь ты. И слышать. Так что...

— Ну, меня давно за адекватную не держат и... — заерзала я в кресле. — А, пошли в кухню. Заодно и позавтракаю... постно. Или еще можно...

— Агата?!

— Ну, как скажешь... И свалилась же на мою голову.

— Я спустилась.

— О-о, это кардинально меняет дело... А масло на булку...

— Нет...

______________________________________

19 марта.

В общем, писать эти "истории" буду здесь, в своем дневнике. Зачем? Пока не знаю. Но, раз господин Блинов рекомендовал (это моя вам, уважаемый, месть если вы, все же, решитесь увековечить мою многогранную личность в своем научном труде. Однако, чучело свое завещаю мужу).

А началась самая первая с деревенской свадьбы в замечательной, не побоюсь этого слова, стране под названием Бередня. Потому что главная героиня там жила и творила... думать о светлом... думать о светлом.

Ну, так вот...

Шум над длинными столами стоял такой, что, кажись, бабка Ясна с лавки рухни со своим десятком пудов(1), никто и глазом не моргнет. Разве что она собой лавку надвое расколет. Да и следом скатерть цапанёт со стряпней, бутылями и гусем на блюде. А с другого края утянет тощего Горана с вилкой и ножом в том самом сочном гусе. А Горан прихватит трубача, что уже на изготовке и ждет лишь закуси на вилке... Нет. И тогда, едва ль. Потому как, свадьба. Свадьба в Стожках. Горластая да развеселая по традиции, хоть и со всех других сторон — внеурочна.

Стэнка на эту свадьбу опоздала. Пришла, когда гости уже сидели за столами во дворе. Широком дворе корчмаря, что своим красным напыженным видом был схож с их же корчмовым клопом. Стэнка сама тех "кровопивцев" не видала, а вот Петр, раза три ночевавший в "гостеприимных номерах", вещал: водятся отборные. Она, в общем, из-за него и опоздала. Не из-за клопа, конечно, да не из-за важного отца жениха. Петр стал тому причиной. С ним по перине и катались, разбавляя тишину в садике за окном звонким смехом и стонами. Только жаль, что ненадолго. Да и всего раз в месячину... Стэнка глянула на сидящего поодаль мрачного старосту и усмехнулась: ведь зачасти сюда ее усач с отрядом, первым взвоет он. А за старостой подтянутся и все Стожки. Петр ее — сборщик княжеских налогов. Со всех, кроме своей "жаркой крали"... Две уж годины как. Да ей какое дело до других? Ей о себе думать надо, ибо больше некому. Стэнка — сирота. Хотя сироток в Стожках любят и жалеют, да вот Стэнка еще и травница. Хорошая, в пятом колене, а значит, ведьма. А уж таких здесь "любят" как цепных собак: если надобность созрела, бросят смачный кус, а нет ее, обходят дальней стороной. Так к чему Стэнке хвостом всем вилять? На ее век "кусков смачных" хватит — сами принесут. И девушка вновь прошлась карими глазами по галдящим землякам. Остановила их лишь на одном... Жених, длинный смуглый Гргур, сделал вид, будто у него в глазу сорина... Ха!

— А ты чего припозднилась?

— Ась? — отвела Стэнка оскал от Гргура. — Я тебя не слы...

— Почему поздно?! — проорала ей в ухо златовласая дева.

Ну, как "проорала"? Не в нраве Солены голос свой тужить зря. Для нее он ценен. Солена — плакальщица на похоронах. И тоже — лучшая (хоть в Стожках, как и Стэнка — единственна). Они и сошлись вначале лишь на этой полосе. Долго пялились друг на друга издали и с интересом, а потом сошлись.

— Были у меня дела!

— А-а, — открыла Солена свой пухлогубый рот. — Дела... Венчание ладно прошло.

Стэнка в ответ наморщила нос:

— Что ты мне опять?! Я ничегошеньки не слышу! Ор, как в преиспод...

На этом месте музыка с переливом прервалась. Стэнка заозиралась, но из-за стола медленно поднялся стожковый староста:

— Добрые люди! — оторвал он от зажатой в руке рюмки взгляд. — Добрые люди!.. Что я хотел вам всем сказать?

— Так скажи уж, — пьяненько крякнул с места щуплый дядька Прохор.

Староста, скосясь на него, потянул длинным носом:

— А и скажу! Жизнь, она полна и добрых дней и смурных. Вот, еще седмицу взад схоронили мы нашего мельника, нашего доброго Житомира Пича, — на этом месте издала кряк уже Солена сбоку, староста тряхнул головой. — А сегодня с вами свадьбу гуляем! — и развернулся к молодым. — Дорогие вы наши мла...мла... — теперь "крякнула" половина из гостей, бабка же Ясна замерла (вдруг, то лавка под ней?). — Младенчики наши! — быком взревел оратор. — Живите в мире да добре многие годины! Не знайте лиха да съурока! Э-эх! На небе Бог — на земле свадьба! Горько!!! — и опрокинул в горло рюмку.

Весь двор радостно его подхватил:

— Го-рько! Го-рько!

"Младенчики", переглянувшись, встали...

Немного погодя начались долгожданные на любом гулянье танцы. Музыканты устроились на высоком крыльце дома. Ребятня облепила собою заборы и хихикала теперь с них на отбивающих бешеный праздничный ритм гостей. Стэнка же с Соленой юркнули под высоченную ветлу в углу двора. И оттуда, как из темной норки, обозревали теперь все гулянье в свете.

— А молодуха то не танцует, — зевая, пропела подружка травницы.

Та зло хмыкнула:

— Оттанцевалась. Месячина и рожать. Вон какой живот.

— Это точно... Стэнка, а чего вы с Гргуром бычитесь друг на друга? Он к тебе солому стелил, а ты его...

— Чего? — скривила Стэнка рот. Еще не хватало: с этим... — Не мужик он, — сказала, как скосила.

— А кто?

— Смердяй и трус. А бычится, потому что я ему отказала. Ой, да не как девка мужику, а отвар один сварить.

— Стэнка, а что ж за "отвар" то такой?

— Из жерухи(2), — выдохнула и округлила на подружку глаза. — Вот так-то.

— О-о-о, — понимающе протянула та.

— Ого. А пусть теперь и живет с тем, что заслужил. Стерпится — слюбится.

— Так ты — назло? — удивилась Солена.

Стэнка дернула плечом:

— А что?

— А я думала, из-за греха на душу... Стэнка?

— Ты о душе моей больше меня не пекись, — вскинулась та на подругу. — Не дала травку Гргуру и всё. И какая теперь разница: почему?.. Давай больше не будем о "младенчиках"?

— Давай, — глядя на Стэнку, вздохнула Солена. — Да и какие они "младенчики"? У них уж свой... на подходе, — и, еще раз выдув носом, развернулась к танцам на дворе. — А венчанье все ж, ладно прошло.

— Ась? — оторвалась оттуда же Стэнка.

— Я говорю: красиво... Не то, что последние похороны.

Ну, в этом Солена, конечно, "специалист", выражаясь по-городскому. Да и похороны те... Не заладились.

А все дело здесь в том, что Стожкам бедственно и давно не везло на священников. Вот и церковь с колокольней свои, кирпичные, и добротный дом сбоку, а Святые отцы селились в нем всё какие-то "безгодные". Может, здешний воздух предгорный их так "отравлял"? Или глушь вокруг не те мысли шептала? Но, не везло Стожкам со священниками и всё тут. Последний, отец Крисп, и вовсе свихнулся. И хоть Стэнка в церковь — не частый ходок, а слыхала, будто помешательство его вышло на почве "говорящих икон". И началось с ночных блужданий вдоль их со свечой, а закончилось... Нет, половину потом из местного озера рыбаки, все ж, достали. В сеть у них же спёртую, замотанными, вперемешку с камнями, но вот спасти уже не смогли: деревянные основы иконостасов разбухли, краски отслоились и Святые лики стали схожи с теми, против кого они и нужны. Но, больше всего стожковцы горевали по списку(3) чудотворного Апостола Луки, и вовсе расколовшемуся в щепы... Отца Криспа вскоре после той "ловли", забрали и увезли на крытой повозке вдаль и навсегда. А церковь в Стожках в который раз опустела.

Случилось это за две седмицы до похорон мельника Житомира. События важного, хоть и в большинстве своем, неурочного. Потому что в Стожках, как и по всей Бередне, относятся к подобным щепетильно, считая смерть частью жизни, еще одним ее обрядом, в котором сам покойник — принимающая гостей сторона... Покойнику Житомиру Пичу, как "принимающей стороне", тогда втройне не свезло: умер накануне Дня Святой Троицы. Большого православного праздника, отмечаемого всклад(4) в соседних Бреговинах, да еще, как назло, грозник(5) вышел жарким... В общем, на третий день "принимающая сторона" начала сильно вонять и являться во снах всей своей семье. Естественно, с претензией: ей давно по делам пора (одной части — на Мытарство, другой — на погост), а тут лежи и радуй собой мух. Да и гости стали заметно редеть. Кто внезапно прихворнул (обезножил, засопливел, вариантов было много), кто просто торчать у ворот устал (без причин, зато честно). Хотя, уже потом половина Стожков в полголоса и по углам обсуждала "какие знатные наливки готовят в Бреговинах" и даже менялась рецептами... На пятый день староста, с лицом мрачнее обычного, привез к покойнику похмельного Святого отца именно оттуда, из Бреговин. Отпевание и похороны прошли в спешном ритме (спешили все, включая Житомира). А вот подружке Стэнки, Солене, пришлось отработать по полной: одной у гроба, потому как остальные (самые стойкие) гости и родственники "скорбели" молча, вдали и с подветренной стороны.

В тот же день, уже у свежего холмика, староста Стожков поклялся "выписать" у Синода нового Святого отца. Хорошего. Народ вздохнул и, перекрестясь, разошелся...

— Значит, все ж, "выписал", — покачала Стэнка головой.

Солена, замершая рядом, на длинном брёвнышке, ей кивнула:

— Ага. Отца Зоила... Вроде, нормальный на вид... Бабка Ясна сказала: прибыл вчера верхом через Луговины. А откуда — неизвестно.

— И надолго ль, — хмыкнула ей подружка. Потом, вдруг, вздохнула. — Ты ко мне завтра к вечеру приходи.

— Зачем? — улыбнулась в темени Солена.

— Я колечник собрала. Обветрит в сенях — отвар тебе свежий сварю.

— Благодарствую...

И обе враз замолчали... О чем думала, улыбаясь, Солена, Стэнке постичь было не по силам. Зато сама она, теребя хвост темной косы... загрустила: свадьба эта, шум людской, суета и постоянное стремление куда-то, за чем-то. Как все это от нее самой сейчас далеко. А Солена — вот она. Совсем рядышком, на бревне. С бледностью на лице и слабым сердечком. И ведь никому кроме Стэнки и догадаться не в мочь, что слабость его именно по причине, что каждый свой проплаченный плач у каждого гроба Солена пропускает через сердце. Оттого оно и слабеет.

— Я, наверно, пойду, — подскочила травница и оправила тяжелую юбку. — А ты?

— Я? — глянула на нее снизу вверх подружка. — Еще тут посижу. А как же танцы?

— Танцы? — что правда, то правда — танцевать Стэнка любила. Так, чтоб с душой и всё кружилось вокруг: земля, небо... — Не охота. Завтра приходи! — крикнув напоследок, рванула через двор, по краю освещенного круга, но через миг была схвачена под локоть:

— Куда ты, душа моя?!

— Домой, — дернулась с силой, но тщетно.

Мужчина, лысый, в годах, но еще крепкий, как гриб-боровик, ухватил девушку второю рукой:

— А уважить?

— Кого? — выдохнула ему в лицо Стэнка.

— Младенчиков. Свадьба же, — вмиг нашелся он. — Станцуем с тобой? Вратку?

Девушка беспомощно зашарила глазами, натолкнувшись ими на тянущую из-под ветлы шею Солену. Та ей сочувственно скривилась. Стэнка тоже, эхом:

— Добро... Но, только вратку, господин Новик.

— Как повелишь, душа моя, — и подхватив ее уже за талию, дернул в яркий голосящий свет.

Вдовец, господин Новик, в деревне Стожки — фигура первая, после старосты. Да и то, если по богатству их равнять, и старосту он обошел. А к власти местной не рвался — дружил с ней двумя соседними дворами, пользовался. Поэтому сейчас музыканты на крыльце враз вдарили зажигательный танец — вратку. Стэнка вдохнула по глубже и... земля с небом закружились...

Танец, он ведь, как душа наша. Полет ее над горем и обыденностью жизни. За мечтой, вечной радостью, любовью. А если твой партнер еще и тот, кто надо, к кому душа эта сама рвется птичкой, то и птички ваши кружат, бьются грудью друг об друга. Здесь все зависит от того, кто твой партнер. Хотя танцевал и этот с душой. Эй-хо-оп! Эй-хо-оп! Земля — небо. Эй-хо-оп! И Стэнка сама не разглядела, как в круженье этом очутилась на другом конце двора.

— Что ж ты все бегаешь от меня? — хмыкнул ей запыхавшийся партнер.

Девушка, пытаясь из кружения вынырнуть, сама ему засмеялась и ненароком качнулась. Господин Новик ее цепко словил.

— Ой... Я от вас не бегаю. С чего и такое?

— Как это, "с чего"? У нас деревня хоть и большая, да каждый — на виду. А ты, как только завидишь меня, так сразу и наутек.

— Вы о себе много возомнили, господин, — уперлась руками Стэнка в твердую мужскую грудь. — Я — женщина свободная и...

— Да какая ты еще "женщина"? — не ослабил он хватки. — И с чего меня боишься?

Вот тут уж ей стало и в правду смешно. Она даже оскалилась в хмельное лицо напротив:

— Боюсь? Я? Вас?

Тот вздернул брови:

— Нет?.. Значит, я тебе не люб. Вот, значит, как?

— Отпустите, господин, мне пора.

— Вот, значит, как? — с расстановкой повторил он. — А я ведь не мальчонка, Стэнка. И толк в бабах знаю. Я тебя давно на здешних лугах пасу.

— Вы меня "пасете"? Я что, телка?.. Да отпустите же! Отпустите, не то...

— Ох, и напугала! — задрал мужчина лысую голову к небу. — Нет, не женщина ты еще. И я тебе сейчас то докажу, — подхватив Стэнку на руки, попёр он ее прямиком в раззявленную чернотой "пасть" хлева.

Вот прав был господин Новик, но, отчасти: Стэнке он точно "не люб", но, чтоб бояться его... а главное — она и "не женщина". Так что "доказательства" эти, явно выплеснутые трехлетней их "беготней", да еще щедрой дозой ракии(6), ей ни к чему. Но, возможно, еще в силах разойтись миром? И Стэнка собрала в голове нужные слова:

— Отпустите, господин Новик. Я вам ни в любавки, ни в жены все равно не гожусь — мне от вас ничего не на-а... — и полетела спиной вперед прямо в кучу сена. — Господин Новик!

— Лежи смирно, — темная тень над ней звенькнула разомкнувшейся бляхой на ремне. — Лежи смирно, душа моя. Я сейчас.

— Да пошел ты.

— Что? — неожиданно замерла тень.

Девушка тихо произнесла:

— Не смей ко мне прикасаться без дозволенья на то. Не смей, — и, метнувшись в сторону, рванула к дверям.

Опомнившийся "кавалер" вслед ей взревел и уже в развороте ухватил Стэнку поперек. Та в воздухе дернула ногами и через миг вновь рухнула назад, на то же место...

То, что произошло потом, Стэнка вспоминала всполохами, когда неслась через всю деревню в направлении озера. И воспоминания эти все быстрее и быстрее гнали ее дальше прочь. Всполох, и мужик отлетает к дальней темной стене. В голове — гул, перед глазами — лишь "цель". Еще всполох, и она уже нависает над выпучившей глаза "целью", смотрит на нее и злорадно сводит в знаке пальцы: "Больше — никогда. Ты меня понял?". "Цель" корчится, не отрывая взгляда от светящихся огнем глаз Стэнки. Девушка распрямляет над ней свою спину. Опять всполох, и вот она уже мчится через огороды и переулки, подхватив свою юбку...

Стожки, действительно, большая деревня. И пока Стэнка добежала до другого ее конца, успела и порядком выдохнуться и, как ни странно, собрать мысли в цепь. Что же произошло сейчас? Предрекаемый исход, лишь оттянутый на три года. Это Стэнка знала давно (потому так и "бегала"). А что будет дальше?.. Господин Новик — фигура важная, но спесивая. Значит, отомстит или сделает вид, будто ничего не было (опять же — из-за спеси). Так что гадать пока?..

— Поживем и увидим, — и, скинув по пути туфли, припустила к длинному озерному мостку.

Вот одно сейчас было у нее желание. Одно осталось — смыть с себя всё. Его хмельное смердение, руки потные. И девушка уже дернула за тесемку свою юбку, когда... хр-рясь! И развернулась назад (неужели, догнал?). Нет. Стэнка с прищуром вгляделась в темноту берега. Проплешина песка меж густых камышей была пуста. Лишь у самой ее кромки на камне качнулась вперед чья-то большая темная фигура. Да так и замерла.

— Кто здесь? — как ни старалась произнести слова тихо, озеро подхватило их, унесло прочь в туман. Стэнка сглотнула слюну и осторожно пошла назад по качающимся доскам. — Кто здесь? — повторила, не отрывая глаз от сидящей фигуры.

— Прошу прощения, — тоже тихо, вдруг, отозвалась та.

Девушка склонила набок голову: голос мужской, густой, незнакомый.

— За что просите? — остановилась в сажени(7) напротив. И поддернула в руке юбку.

Мужчина вновь качнулся и на этот раз уже поднялся с камня.

Девушка изумленно выдохнула — перед ней стоял... священник. Правда, молодой. Высокий, с убранными назад светлыми волосами, усами и бородой, густой, но не отвислой по-козьи, как у Отца Криспа. И, все ж, священник.

— А-а, — лишь смогла она открыть рот.

— Отец Зоил. Новый настоятель здешнего храма, — дернул он в ответ неловко плечом. — Еще раз прошу прощения за то, что не позволил вам... Искупаться?

— Ага, — кивнула Стэнка. Мужчина не шелохнулся. — Мне что, теперь тоже... представляться? — вот же глупость: стоит у озера, в ночи, с поддернутой юбкой и... представляется священнику.

Тот ситуацию также видно оценил и милостиво улыбнулся девушке в свои усы с бородой:

— Приходите завтра в храм на утреннюю Службу. Там и познакомимся.

— Ну, так... — фыркнув, опомнилась она. И подхватила одной рукой с песка туфли. — Меня Стэнка зовут. Стэнка Дивнич. И я — здешняя... ведьма, — сказала и пошла прочь. Так и не искупавшись...

_________________________________________

1 — 1 пуд равен 16,38 кг.

2 — Трава, отвар из которой прерывает беременность на ранних сроках.

3 — Копии конкретной иконы.

4 — То есть, совместно с окрестными деревнями. У каждой из них имелся свой "именной День", на празднование которого съезжались остальные. Начинался он обязательной Службой в местной церкви, а заканчивался массовым застольем и гуляньем. У Стожков, к слову, праздником всклад был День Св. апостолов Петра и Павла.

5 — По-береднянски, месяц июнь.

6 — Береднянского самогона.

7 — 1 сажень равна 2,13 метрам.

ГЛАВА 2

С Ником у нас уговор. Мне — без разницы, а ему — приятно. И ответственно. Так отчего не переложить ответственность на широкие мужнины плечи? Но, под моим чутким руководством. Это ведь целая наука и моя родительница в ней — маститый магистр. Она и посоветовала: "Доверяй, но, проверяй"... ой, это не про то... А! "Уступай, но контролируй!" Но, тысь, моя майка...

— Ник, да ни за что на свете!

— Но, почему? — набычился мой муж. У него-то память прекрасная. Это мне можно на временные обвалы списывать.

— Да потому что, мне это имя не нравится, — применила я свой главный аргумент и увесомила второстепенным. — "Конрад" на исходном немецком — "храбрый советник". И еще не хватало нашему сыну податься на службу к королю. Да лучше сразу в глушь и там, в землянке жить и грибы на продажу выращивать на трухлявых пнях.

— Ну, ты... — выдохнул Ник на оглашенный бред. Потом вдохнул, глянул на меня очень внимательно. Я на всякий случай сделала строгое лицо (еще строже). — Можно подумать, он у нас...

— Вот и подумай еще.

— Агата?

— Любый мой, на свете много нормальных мужских имен и у тебя навалом времени. Но, только не Конрад... Конрадюша... Конря... Кондрат.

— Кон, — буркнул Ник и отвернулся к окну. — Это уже третье имя и, в конце концов...

— Любый мой, а где сковородка, что нам подарили на годовщину?

— Зачем она тебе? — махом подобрался за столом вопросивший.

— Применю. По назначению, — уведомила я его.

— Висит над плитой и-и...

— Что?

— Мне пора на службу.

— Так, а я...

— До вечера, любимая. Варвару из гимназии сам захвачу, а то прошлый ее подвал на Вольной площади открылся! До вечера! — дверь в прихожей хлопнула.

Я лишь плечами пожала: а что такого? По делу ведь его спросила. Может, я блины печь начну? Хотя другие у меня планы — мама. Родительница. Вот к ней и махнем:

— Так ведь, мой безымянный сын? — провела рукой по животу. — И скажи мне огромное спасибо за то, что ты — не Конрад. Отстояла твою честь в который раз... А где мой шарф?..

У беременных навалом дел. Важных и неотложных. И я, зевая во весь рот, нарисовалась на родовом крыльце с единственной целью: быстро удовлетворить любопытство, ну и помочь при случае:

— Мама, здравствуй. А чем у тебя так вкусно пахнет?

Родительница моя смиренно отступила в сторонку:

— Свежим рагу.

— Овощным?

— А кто ж знал, что ты к нам на обед?

— Незнание закона не освобождает от статьи по нему, — тяжко вздохнула я уже на пороге кухни. — А что-нибудь еще есть?

— Постное? — протиснулась мимо хозяйка закромов. — Хлеб с земляничным вареньем. Обыкновенный.

— А-а... Давай. И на будущее мама...

— Ох, доча, — махнула та рукой, заставив меня вспомнить о своей "миссии".

Хотя если ненадолго про нее вновь забыть... Пост — познавательный процесс. И, честно говоря (Стэнка то поблизости не мельтешит), то, что надо, для переоценки даров жизни. Очень освежает ее восприятие. Вот, например, с тем же хлебом. Казалось бы, что может быть проще? Ан нет! Хлеб в столичных бакалеях бывает: чидалийский овощной, хлеб с сыром и чесноком (не для меня из-за скоромного сыра), джингарские лепешки с зеленью, горчицей, орехами, семенами, хлеб старомодный деревенский с медом и яйцом (и опять я мимо ртом). Да их горы этих хлебов на любой вкус и цвет. А если говорить о крупах, рыбе, овощах, грибах. М-м-м... И то, что раньше воспринималось как обыденная простота, приобретает совершенно новые ноты. А состояние — хоть тарелку с верхом наверни, но, летишь (не смотря на "якорный" живот)... Только один в этом познавательном процессе есть "побочный эффект": глаза закрою — тут же жареная курица на блюде... Думать о светлом...

— Мама, что у вас с папой стряслось?

— В каком смысле? — подняла она от кружки свои глаза.

— В обоюдном. И не юли. Я все равно дознаюсь. Да и не честно это: все в курсе, кроме меня.

— Откуда ты...

— Ма-ма!

— Лишь Гортензия и Нинон. Остальные... догадываются.

— Да о чём?

— "О чём"? — скуксилась родительница. — "О чём"... О том, что твой отец завел себе любовницу на стороне.

— Тысь... моя майка. Не может этого быть, — категорично отрезала я. И бухнула на отрезанный ломоть три ложки варенья.

Мама уныло проследила за процессом, ни слова ни проронив. Лишь губки поджала. Видно, и в правду, уверовала, иначе б... А что "иначе" то? В Бередню ломанулась по дочернему примеру? Или в Анкрим? Вчера читала в газете (да!) об этой стране через океан на восток от Бетана. Основана монахами и мореходами-оборотнями. Предками нашими то есть... И к чему я про нее? — Мама, папа на измену не способен.

— Угу, доча, — глубокий вздох и взглядом в потолок.

— Я тебе точно говорю. Да он ни на кого, кроме тебя и не смотрел никогда. Лишь...

— А вот это — совершенно верно! — вмиг взбодрилась она. — Потому как сказано в прошедшем времени. И-и... не думай, доча, не переживай. Не хватало тебе из-за этого... кобеля седого здоровьем своим и сына рисковать.

— Папа — не "кобель"! — в ответ взъелась я.

Мама выкатила глаза:

— Агата, ты только... тихо-тихо...

— Папа — не кобель. Да, тысь моя майка, может у тебя и доказательства его "кобелизму" есть?

— Доча, я тебя умоляю...

— Выкладывай их, давай! — поздно умолять, дочу понесло. И где теперь это стэнкино "светлое".

Родительница видно оценила момент и мольбы свои свернула, захлопнув рот. Потом его раскрыла:

— Тогда слушай.

— Четырьмя ушами, — уверила я ее.

Мама скосилась на мой живот:

— Началось всё месяца два назад.

— Можешь мне говорить, — ну и дела.

— Я и говорю... А ты не перебивай. И так мысли путаются и вся жизнь, прямо, проносится передо мной, прямо проносится...

— Ма-ма!

— Месяца два назад. И сначала я лишь удивлялась переменам, а потом...

— "Перемены" в чем выражаться начали? — по-деловому влезла я.

— А со смены костюма его, — поскребла рассказчица ногтем по скатерти. — Раньше все время в простом своем ходил. Ну, в двубортном, что мы в Либряне четыре года назад купили, и, вдруг, в кашемировый парадный перелез. Представляешь?

— "Четыре года назад"? — скривила я набок рот (как минимум, плюс восемь фунтов к папиному "скромному" весу). — Представляю... Дальше что?

— Дальше и рубашки, доча, — увесомила родительница. — И белье. То вообще в день мог по два раза. На обед заглянет и чу — в другом обратно бежит.

— Ага, — а вот это уже... да ничего не "уже". — Еще что?

— Пахнет от него стойко дамскими духами, — добавила мама. — Только аромат сложно уловить. Он какой-то... странный, что ли. Все время разный и одинаковый. И еще он сам стал этот свой костюм чистить и ботинки. Каждый день.

— А говорит-то что про такие "перемены"?

— Ничего, — вздохнула она.

— Как это?

— А кто ж с ним разговаривает?

— Вот это — новость у нас! То есть, вы уже два месяца друг с другом не говорите?

Мама кивнула, потупясь в пустую вазу из-под варенья. Я — нахмурилась всерьез...

Мой папа Людвиг — "кобель". Нет, это невообразимо даже с моей фантазией, жизненным опытом и полным отсутствием понятия "греха" (у магов иммунитет на него). Да мне папу проще модной столичной портнихой представить, чем в данной "сложной" роли. И не потому что я его люблю, а просто... не его это. Слишком брезглив, прямолинеен и ленив. А еще любит маму. А она, значит, "молчит". Ну, конечно, с ее-то чувством вины за собственное "сложное" прошлое...

— Ладно, я пошла, — и боком вылезла из-за стола.

Родительница вслед подскочила:

— Ты куда?

— А "куда" я?.. — и почему без сковороды? — Сначала в туалет, потом — на папину службу.

— О-ох! — снова упала та на стул. — За-чем, доча?

— Наверстывать два месяца тишины.

— Я — с тобой!

— Сбоку помолчать? — строго спросила я.

— На скамейке посидеть, — буркнула в ответ мама.

— А-а, ну, тогда пошли.

И мы с ней пошли...

Здание Главной канцелярии Ладмении пряталось меж высоких кленов в тихом дворе старой части столицы. Как и положено при наличии в государстве единовластного монарха. Да и само оно сильно смахивало на особнячок затворника среди суеты. Серокаменный такой, с черными решетками-ромбами на окнах и окованной дверью под строгой вывеской. Однако эта аскетичность щедро расцвечивалась охранной магией, наложенной трижды, что в купе (на энергетическом фоне) рождало совершенно другие радужные цвета. Впрочем, такая "защита" сказывалась на "подзащитных" крайне негативно: их природная энергия гасла уже в чакрах. Поэтому, в Главной канцелярии служили, в основном, люди. Магам же и алантам за "вредность" шла надбавка к жалованью и перстни из атрактина. Вот такая забота монарха о своем "невидимом фронте".

Мой собственный отец, уже пятнадцать лет, как заместитель начальника в отделе ремесел и торговли, сидел в скромном личном кабинетике на третьем этаже особняка. В самом конце коридора. Но, туда мы, естественно, не дошли (к охранной магии еще и охранники у входа плюсовались и, как назло сегодня там торчал незнакомый мне по прежним временам усатый хмырь). Пришлось гордо ожидать рядом с мамой на холодной скамейке у крыльца.

— Да не трясись ты. Все лучше, чем неизвестность.

Мама понуро скосилась на хлопнувшую слева от нас дверь:

— Смотря какая "известность" ждет.

Я и сама передернулась не то от стужи под задом, не то интуитивно (сильно уповаю).

— Здравствуй, дочь.

— Папа! — вышло с переливом. Родитель мой отпрянул, мама — напряглась, я — прокашлялась. — А мы тут... гуляли. Пап, мне бы к вам бы... приспичило.

Мой любимый "кашемировый кобель" удивленно вскинул брови:

— Агата, а подвалом домой?

— Наш лекарь-зануда лишний раз запрещает, — кстати, правда. — А к вам что, совсем, как за границу? И даже в твоем сопровождении? — вот здесь надо придать лицу трагизм, а позе неизбежность.

— Доча, а тут в скверике же есть... — испортила весь эффект не менее изумленная мама.

— "Вот помолчи сейчас", — пришлось на нее ментально шипеть.

— "Чудишь?" — уточнили в ответ.

— "Агата, ты серьезно?" — а это уже папа.

— Ага, — вслух оповестила я обоих. — Так что...

— Пойдем, — и родитель, наконец, развернулся.

Прямо через вечную толчею в холле, по лестнице с лунками в камне и уже на ее середине в нос ударил нет, не запах "дамских духов" (им от папы разило прочно), сырой известью, лакированным деревом и пылью:

— У вас здесь что? — и поддернула на всякий случай юбку.

Папа обернулся на ходу:

— Ремо-нт, — произнес со вселенским страданием.

— А-а... И давно?

— Второй месяц уж, — и оба пригнулись от грохота над головами.

— Не поняла? — сузила я глаза в лестничную высь.

— Ремонт, говорю! — проорал, глядя туда же мой отец. — И, видимо, у кровельщиков обед закончился. Магией бы уж давно справили, а у нас ведь ею... сама знаешь. Вот и страдаем второй месяц.

— Нет, ну надо же.

— Агата, ты о чем? — и уже на площадке верхнего третьего этажа отдышавшись, стряхнул с кашемировых плеч пыль. — Где у нас туалет, ты тоже сама знаешь. Или и туда проводить?

— Да не стоит, — великодушно разрешила я, водя по сторонам носом. — А где он? Ремонт? Несет, вроде...

— Ну да, мне и "повезло". Мало того, крыша потекла в аккурат над моим столом. Пришлось прошлогодний подмоченный отчет переделывать. Да и кучу всего остального. До сих пор по вечерам тут торчу.

— Так ты теперь без кабинета?

Родитель мой кивнул:

— Совершенно точно.

— А где тогда?

— В другом конце коридора.

— Я к тебе зайду. Попить воды.

— Конечно, заходи. Дверь тоже последняя направо. А я пока...

— Иди-иди, — и проводила взглядом кругленькую родную фигуру. — Ремонт, значит? Ну-ну... Ой...

Через семь с половиной минут, использовав "гостеприимство" соответственно предлогу, я уже стояла на пороге большого углового кабинета. Тысь, моя майка!

— Агаточка, дверь закрой, пожалуйста! — и это первое, что услышала, после чего сразу захотелось развернуться на сто восемьдесят.

А почему? Это был не кабинет, а оранжерея со всеми вытекающими отсюда (духотой, влажностью и вечной тенью). Причины красовались на широких подоконниках в расписных кадках и радовали глаз бледно-желтыми плодами, в коих я признала...

— Лимоны?

Почтенная госпожа Игнатюк (единственная знакомая мне из трех здешних обитательниц оранжереи), качнула своим "башенным" седым начесом:

— Джингарские комнатные лимоны. Очень капризны. Именно поэтому я и просила тебя дверь прикрыть.

— А-а, — скосилась я на папу, оккупировавшего со своими бумагами самый дальний угол. Тот мне обреченно скривился. Я — распахнула пальто и ослабила шарф. — А попить в вашем "Джингаре" предлагают?

— Агата, иди сюда, у меня графин...

— Ах, что вы, Людвиг! — заткнула его госпожа Игнатюк. — У нас есть и получше воды. Кристиночка!

Вот насчет "получше" меня бы сейчас сквозняк сильно устроил. Однако, раз приперлась, надо терпеть и я уселась на стул рядом с родительским столом... Бедный мой папа. Он жару переносит на манер мороженого в рожке, а здесь сущий "цитрусовый ад". Что же касается остального (ради чего и приперлась), кроме вышепоименованной матроны, у столика с чайной посудой суетилась сейчас некая "Кристиночка". Блондинка с глазами дриады и другими их выдающимися достоинствами. Третья же особа женского пола торчала за своим заваленным папками столом. Вот в нее я и уперла профвзгляд: очки, умные глаза и ухоженные темные волосы в хвосте. Она то, пожалуй, и составляет единственную здесь теоретическую угрозу моей родительнице. Однако романтических флюидов — нуль. Есть лишь исходящее от нее, и едва заметное в здешней энерговоронке, чувство дискомфорта. Интересна его причина...

Кристиночка тем временем подплыла ко мне со стаканом, до краев наполненным лимонной водой:

— Это вам, Агата, — и хлопнула густыми ресницами. — Может и вам тоже сделать, господин...

— Спасибо, не надо, — вскинулся мой отец. — Я скоро сам с этой воды пожелтею и опаду листвой. А ты пей, дочь. Тонизирует.

— И похудению помогает, — вставила дева и громко ойкнула. Я в ответ хмыкнула. Папа с чувством захлопнул толстую тетрадь. — Я, конечно, глупость сказала, — срочно поправилась оная. — Вы меня извините: зачем вам в вашем положении и худеть?

А, действительно?

— Я соблюдаю пост, — и поймала на себе три удивленных взгляда (вот уж не знала, что своим "ущемленьем" хвастаться смогу). — А еще слышала: водой с лимоном волосы полощут. Вы, случайно не им пользуетесь? — прицелилась к скромнице. — Мы не знакомы...

— Я — Мира Монет, — скривив рот набок, неожиданно выдала та. — Теперь мы знакомы, госпожа Вешковская-Подугор. И-и нет. Они у меня от природы такие. Я — кентавр-полукровка.

— А-а, — с раззявленным собственным, развернулась я к отцу. Тот пожал плечами, внеся тихо ясность:

— У нее зуб верхний справа удалили неудачно. Вот так и ходит кривой, пока челюсть лечит... Агата, здесь такой дурдом: одна вечно о женихах болтает, другая — о внуках, а третья мычит. Ты бы знала, как я хочу обратно в свой кабинет. И когда хоть всё это...

— Я тебя... обожаю, — оскалилась я. — Я тебя так обожаю, ты просто не представляешь!

— Агата, а ну, выйдем.

Да с удовольствием! И, наспех простясь с "оранжерейным дурдомом", выскочила из духоты на сквозняк:

— Папа, нам надо поговорить.

— А с тобой все нормально? Как здоровье? Как малыш?

— Нормально. И теперь даже замечательно. Хотя я в тебе не сомневалась ни секунды.

— Дочь, причем здесь я, объясни?

— Только, по-быстрому, а то мама к скамейке примерзнет тем, чем думает.

— Агата?!

— Ой, объясняю...

Очень часто мы боимся неизвестности. Нам проще дофантазировать реальность, а не решиться на знакомство лично с ней. Мы боимся плохих перемен, сломанных идеалов, сбывшихся пророчеств и нагрянувших расплат. В общем, у кого на что фантазии хватит. А реальность может быть совсем иной. Скучнее и обыденнее. Но за это мы ее и любим, потому что контролируем.

— Уф-ф, значит, так. По пунктам говорю.

Мама, подорвавшаяся со скамейки мне на встречу, приготовилась ко всему на свете (времени на ее "фантазии" было вполне):

— Доча, я тебя с-слушаю.

— Понюхай сначала.

— Что?

— Понюхай меня.

Мама, ткнула в мою шею свой острый нос:

— Как от твоего отца, только не так интенсивно.

— Ну, еще бы. Я там пробыла шесть минут, а он — с утра и до вечера. Если по составляющим: запахи идущего в здании ремонта...

— Это я и до тебя знала: он сам говорил.

— А еще: терпкие духи госпожи Игнатюк, сладкий парфюм сотрудницы Кристиночки и травяной настой с больной десны Миры Монет. Это и есть твой "странный аромат, все время разный и одинаковый".

— О-ой.

— Теперь, что касается смены папой костюма: его кабинет ремонтируют. Ты это знаешь. Он перебрался в другой к этим "благоухающим" дамам, а там — плюсом к строительной грязи, жара страшная из-за лимонов на окнах. Вот папа и сменил толстое сукно на тонкий кашемир. И по этой же причине часто меняет рубашку и белье. А задерживается на службе, потому что восстанавливает испорченные течью в крыше документы... Тысь, моя майка! Мама!

— Доча, погоди! А, вдруг...

— Нет там больше никакой "вдруг". И ни на кого он слюни не пускает. Это — точно. А с тобой не разговаривает, потому что думает: ты вся в переживаниях своих. Кстати, почему? На какую тему?

— Я?! — вскинула мама глаза. — Так ты теперь — в курсе. А на другие "темы"... Нет у меня их.

— Вот и славно. Дома вечером поговорите, наконец. Папа готов. Правда, злой теперь. Но, ты заслужила... Мама? — качнула я ее плечом.

Та отмерла:

— Агата... Спасибо. Если бы...

— Не за что, — и вдохнула полной грудью свежий мартовский воздух. — Как же хорошо то, оказывается. Я будто спала-спала и проснулась. Точно, медведица.

— Ох, доча...

— Что?.. — скосила я от неба глаза. — А вообще, мне пора. Пойду по магазинам пройдусь: куплю что-нибудь и приготовлю своей семье вкусный ужин. Они заслужили давно.

— Только не забудь: завтра у Нинон день рожденья и мы все собираемся в Гусельницах.

— Не забуду! — помахала я маме рукой. — Пока!

Но, далеко уйти не успела. Да и удивиться: "седмица" то закончилась:

— Наверно, вкусный пирог.

— Ага, — не оторвалась я от витрины бакалеи.

Мерцающая Стэнка сбоку пропела:

— С мясом. И жареным луком. А еще бы сальца туда, шкварочек...

— Ты точно, с неба? Не из преисподней ко мне?

— Ох, прости, — дух смутился. — Сама вспомнила из собственного... прошлого.

— А-а. Грех чревоугодия? — и развернулась от уличной витрины в сторону тихой аллеи. — Так мы, вроде с ним закончили уже?

— Ой.

— Та-ак, — встала я. — Я что-то не знаю?

Стэнка дернула плечом:

— Ну, немножко: тебе поститься не седмицу, а пока я не искуплюсь.

— Тысь, моя...

— Так плохо?

— Нет, хорошо!.. И ведь, как назло: завтра у Нинон день рожденья, а я ей бигос заказала... со шкварками.

— Агата, прости, — вздохнула Стэнка.

— Бог простит... Кстати, мы ведь о его семи заповедях?

— Ага.

— Тогда нестыковочка по пунктам.

— А какая разница то? — громко изумился дух.

Я проследила взглядом за парой, идущей к нам на встречу по дорожке и тихо прошипела:

— То есть?

— То есть, главное — их все соблюдать. И следующей присоединяется кротость.

— Ух, ты!

— Опять "страдать" будешь?

— Не такой уж я и изверг. А вот ты, дорогая, видно сильно в свое время повеселилась, раз теперь...

— Я расскажу. Я же обещала тебе.

— Конечно, расскажешь. Только порепетируй до квартиры. Я ужин семье буду готовить и твое духовно вкушать.

— Добро, — бодро засквозила рядом Стэнка Дивнич...

____________________________________________

26 марта.

Это — вторая история моей знакомицы из Бередни. Пишу как можно подробнее, учитывая все детали, ибо до сих пор не могу постичь: за что именно страдаю. Вот напишу и перечитаю.

В общем, Стожки жили накануне большого Дня...

Жизнь в деревне кардинально отличается от городской. Там она, если верить залюбнику(1) Стэнки, Петру, от выходных до выходных. А в деревне, такой как Стожки, календарь делится на целые "сезоны". Хотя тоже слово городское. Но, зато — в суть. "Сезонами" же считаются периоды между праздниками по церковному календарю: лён сеют "на Олёну", убирают после Успенья, с Ильина Дня начинается жатва ржи, овса — со Спасова Дня...

Сейчас Стожки усиленно готовились к сенокосу:

— Здорово, соседка!

— И тебе — ответно по тому ж. Чего с утра то с самого?

— А, меня к твому мой послал. Сам то — на дворе косы точит. Да оселок весь стесал.

— Ну?

— Так ты, того... у тебя каймак(2) овечий или коровий? И сколь он стоял? А то мой забродил не в меру. Боюсь, передержала.

— Коровий. Так в погреб с вечера сунула, а на утро уж готов. А ты фаршу нарубила? И не остались ли у тебя те дюже ядреные перцы, какими мы в Троицу в Бреговинах угощались? Я б заняла.

— А я б взяла. Твоим каймаком. Да только попробовать бы раньше.

— Тю, мой каймак? Да пошли. А после сбегаем к Катьке — она из Луговин рису доброго на голубцы привезла и где купила, молчит, шлёнда. А вы ж — кумы. Мож, тебе скажет?

— Еще б. А, пошли! Только, каймак то твой?

— Так завернем сначала ко мне. И про перчики, про перчики свои...

В общем, так и готовились. Нет, а что вы хотите? День Петра и Павла. Стожки принимают. И готовятся. Обстоятельно готовятся.

Стэнка лишь хмыкнула вслед сквозанувшим от огородного забора соседкам. И поспешила по своим собственным важным делам. Хотя, чтоб игнорировать всеобщую суету, надо уродиться совершенно слепой... И глухой.

— Я тебе еще накануне говорил, чтоб перила там были в полроста, да обструганы. Чтоб ухватился какой человек за них и без занозей. А ты?

— А я ж... — мужичок, мало Стэнке знакомый (видно, с другого конца да и болячками обижен), пришлепнул пятерней лохматую макушку и неожиданно для себя вытянул оттуда завиток из коры. — Вот! Строгал я те перила! — добыча "доказательством свыше" была шустро сунута старосте под нос.

Тот скептически скривил его в ответ:

— Не об чём мне это не говорит, — и решительно набрал воздуха в грудь. — И чтоб перила на мосту мне переделал! Иначе не рассчитаю! У меня народ через день съезжаться начнет, а они для тех, кто ползком поползет!

— Ну, это как мы принимать станем.

— Чего?!

— Переделаю! Обещанье даю! Вот вам Божий крест.

— То-то же, — выдохнул староста.

Мужичок воодушевленно засуетился:

— Только... господин наш, мне б сейчас хоть с десять леев(3)? А?

— А ну, пошел вон на мост! — выпучив глаза, тут же просителя и "благословили". Да так, что тот, брякнув коробом с инструментами, сиганул от крыльца лавки прямо вдоль улицы. Однако старосту, настрадавшегося за последние две седмицы на годину вперед, уже прорвало. — Это что за народ то у нас такой?! — шумно выдул он своим длинным носом. — Ведь опозоримся перед всей округой! Огребем коровяка по самые... о-ох! Ведь, куда ни глянь — кругом носами надо в дело тыкать! Будто ко мне одному приедут своими по сторонам водить?! Да что за народ то у нас такой?! — и обвел собравшихся у лавки гневно-страдальческим взглядом.

Вслух ему отозвалась лишь ушастая собачонка, прикормленная по доброте здешней лавочницей: она сначала согласно тявкнула, потом зевнула и на всякий случай, подняла пыль своим куцым хвостом. Остальные трое слушателей тоже, конечно, прониклись (кроме Стэнки, коя на деревенскую суету смотрела с позиции "окраинного окна"), но вслух выражать состраданья не стали. Староста же, выпустив пыл, сплюнул и развернулся в сторону дороги "тыкать носами" дальше.

— На берег до церкви пошел, — с ладонью на лбу прищурился ему вслед Горан.

— А что у нас там? — живо вскинулась востроглазая бабка Ружана. — Еще вчера добелили видные три стороны. Сегодня девки грядки цветами засадили, — и обратила зрение на застывшую в раздумьях у крыльца Стэнку. — А ты там была, девонька?

— Где? — уточнила оная.

— А у церкви нашей?

— Я что, гряд или цветов доселе не видала?

— А-а. Ну, это — да. Ну, это конеч...

— Доброго здоровья, — глядя в раззявленный старушечий рот, произнесла Стэнка и тоже по-быстрому зашагала к своему "окраинному" дому.

Ох уж эта предпраздничная канитель! И обижаться или радоваться, что нужда в тебе есть лишь при побелке и посадке? Ведь в остальном (снеди на столах да хоровых горланьях) всегда обходятся без Стэнки (вдруг, кого отравит ненароком, иль не те слова проорет?). Конечно, Стэнка поначалу обижалась — на кухне управляется не хуже других стожковых баб, да и голосом могла заткнуть за пояс многих. А потом смирилась — напустила на себя гордый вид, будто ей и вовсе то не надо. Совсем не надо. А вот что тревожило сейчас не на шутку...

Новый настоятель их церкви. И ведь дернул черт тогда, на озере, произнести это слово: "ведьма". Точно, черт. А теперь живи и думай: принял он его всерьез? Ведь одно дело, когда другой на тебя "поставит клеймо", а тут сама, будто им хвалится... И Стэнка, даже сбавив по тропинке шаг, глубоко вдохнула, устремив карий взор к озерному берегу. Туда, где стояла их кирпичная, свежевыбеленная церковь:

— Да уж скорей бы ты свалил, Святой отец, — и зашагала быстро дальше...

Впрочем, отец Зоил к воплощению мечты Стэнки не стремился. Даже наоборот, приобретал всеобщее признание. И уже через седмицу повалил народ на службы в церковь. Особенно, младые девы. И забегающая к Стэнке Солена ей в красках изливала, как те потом живописуют (тоже в красках) "мечтательный образ" нового Святого отца: "Высок, плечист, голубоглаз. И как глянет этими своими глазами — мурашки по всему телу. А уж улыбнется — так в коленках дрожь. Только хромый лишь, но и то — на пользу "образу"). Тфу! Да изреки подобное Стэнка, сочли б за крамолу. А тут — дозволено. Да им многое дозволено, дурехам пустоголовым. Они первые на те службы и побежали. По солиднее же и постарше народ пошел туда чуть погодя — вслед за проездом отца Зоила на церковной раздолбанной телеге вдоль Стожков.

Случился тот "проезд" на шестой день после его появления в деревне. И сначала пустая телега с восседающим сбоку священником проскрипела прямиком на бугор, к дому господина Новика. Все, ту картину наблюдавшие, вмиг настороженно скучковались, а кто-то даже сплюнул и перекрестился — ведь и прошлые их Святые отцы с того же "пути" начинали. А уж когда телега выкатилась обратно, да груженая мешками...

— Брат мой!

— Чего, Святой отец? — вздернул гордо нос дядька Прохор.

Священник, отбросив вожжи, спрыгнул на дорогу:

— У меня вопрос к вам... ко всем: где в Стожках самый нуждающийся двор? Брат Новик по щедрости своей и радетельности отсыпал туда овса, муки и картошки.

— Я... ме-е... — раскрыли в ответ рот.

— Так у Малуши. У вдовы Малуши, — высунулась из толпы шустрая бабка Ружана. — Малуша! Пятеро чад, а муж сгинул в озерной проруби полторы годины уж как. Это...

— Прямо и в первый левый переулок!

— Да во второй! Отсель же — во второй!

— Во второй и...

— Справа их дом!

— Там ворота еще палкой подперты!

— И на оконных ставнях маки! Мож проводить, Святой отец?

— Благодарствую. Я все понял, но можете и проводить...

Вот, в общем, после этого народ в церковь и повалил...

Утро Дня Святых Петра и Павла началось с дождика и колокольного Благовеста, зазывающего всех на большую праздничную Службу. Стэнка, оторвавшись от окна, еще успела подумать: "Как нарочно для стараний старосты, еще и пыль прибило. А вот, если на целый день затянет...

— Ты долго будешь там стоять?

— Ась? — обернулась она к замершей у двери Солене. Ну, любо-дорого на ту посмотреть: кренделя из волос — с алыми лентами, юбка с блузкой — в кружевных оборках. Туфли — воском начищены. А сама сияет, как масленичный блин. — Да идем уже, — и, захлопнув створки, решительно пошла на выход... Ух, будь что будет.

Было многолюдно, шумно и весело. Хотя сначала многолюдно. И все желающие, конечно, в их маленькую церковь не вошли. Сгрудились густой разноцветной кучей от ступеней крыльца до самой калитки (прощайте грядки со цветами). Детей же своих, кого с писком, кого "радостной ласточкой в полете", передавали поверх голов вовнутрь на непременное причастие.

Стэнка с мокрой и насупленной Соленой ("из-за тебя опоздали") определили, что Служба завершилась, когда их людской волной сначала сильно стиснуло, а потом понесло назад, прочь от церковных куполов. И решили судьбе не противиться. Так и шли в этой разноцветной гомонящей толпе до самой площади перед корчмой отца "трусливого" Гргура. Здесь все уже было готово: и столы с лавками, расставленные длиннющими плотными рядами, и то, что изобильно на них (лишь накрыто сверху рушниками от мух и ос).

— Я за стол не сяду, — тут же уперлась каблуками в землю Стэнка.

Подружка ее закатила к небу глаза:

— О-о... А тучи то разошлись, — и закатила их по новой. — О-о, ты опять за свое?

— Было бы тут "свое", села бы, — скрестила та руки на груди. — А ты иди. А то и здесь все места позаймут.

— Ага, — басом отозвалась ей Солена. — А сама где в это время? Домой опять убежишь? А, ну, пошли, — и неожиданно сильно подхватила подружку под локоть.

Стэнка от такого напора даже упираться на время позабыла. Так они и "добежали" сплоченно до самого крайнего на площади стола. А вот тут уже встала во второй раз:

— Да я ж тебе говорю... — и, смолкнув, открыла рот: мимо, в окружении четырех важных старост, медленно шел отец Зоил... — А волосы у него... рыжие.

— Ты о чем? — непонимающе скривилась сбоку Солена. Отец Зоил обернулся. Стэнка, пригнувшись, рухнула на ближайшую скамью. — Вот и разумница, — довольно изрекла, глядя на нее, подруга. — Только ты, того...

— Чего? — тихо выдохнула Стэнка.

— К столу то развернись передом. А то вкушать будет дюже неудобно...

О-ох, "вкушать"... Да то, что наготовили, состязаясь меж собой стожковые хозяйки, "вкушать" можно и зависнув над столом вниз головой. Тут вам и румяные голубцы, и сочные плескавицы(4), и гуляши в кольцах перца с луком, и горы из колбасок. А какие пироги?.. М-м. А какая ракия? Стожки — единственная в округе деревня, где есть дом с котлами для ее общей варки и единственный на всю округу "выдающийся рецепт" — ракия на сушеной сливе. Поэтому и готова она раньше, чем в остальных деревнях. А почему "выдающийся"? Выдает натуру с подноготной. Не хуже Стэнкиной угар-травы.

Стэнка все это вкусила по чуть-чуть, ведя в собственной душе борьбу меж двух грехов: чревоугодия и зависти... Судя по гире в животе, победу одержал первый. Второй на время затаился где-то в районе...

— Мне бы отойти, — выдула она шумно, проведя рукой по животу.

Двое парней из заозерной Зеленчуйки, упорно ухаживающих за Стэнкой и Соленой (скорее, за второй, первая лишь кривилась на их шутки и потуги), вмиг взбодрились:

— А может, проводить?

— А может, не надо?.. Да чтоб тебя, — прошипела, втянув шею в плечи.

Ну и зачем вообще сюда пришла?.. Господин Новик, по городской моде, под ручку с женой их старосты, проследовал мимо крайнего стола. На мгновенье их взгляды встретились. Мужчина в ответ и бровью не повел:

— С праздником, со Святым Днем Петра и Павла.

— И вас, господин Новик и госпожа Дула! — вежливо огласилась им вслед Солена.

— Так проводить тебя? — приподнялся один из ухажеров.

— Спасибо. Посижу еще, — зло буркнула ему через стол Стэнка.

Однако вскоре все ж пришлось оттуда вставать: народ дружно двинул на поляну за деревней для игровой части Дня. Сбежать по пути не получилось и сейчас — Солена вцепилась в легкий рукав блузки Стэнки:

— Не прощу ни в жизнь. Чего мне одной с ними двумя делать?

— Да чтоб... тебя, — страдальчески закатила к небу глаза травница. Конечно, были у нее "варианты" на эту тему, но даже намекать на оные набожной Солене у нее язык не повернулся б. Да и сами парни... Вряд ли. Вот, если б с кем другим? С кеми другими... Тфу! Это в Святой то день! Кстати, о святости... Золотисто рыжую макушку отца Зоила в галдящей и румяной от ракии толпе, она не разглядела. — Ладно, пошли...

Огромная поляна, упирающаяся в предгорный бор, была заблаговременно поделена на... слово городское... точно, зоны. Зона с карусельным столбом и качелями, зона с широким помостом для спектакля, для вечерних танцев, где уже вовсю играли трубы, тамбурицы и свирели. А еще была игровая зона. То — для детей, хотя они везде успеют. Народ сейчас, как пестрой рекой остров, обволок собой помост и шустро расселся в скошенную (тоже заблаговременно) траву.

— Ой, что сегодня будет, ума не приложу, — устраиваясь сбоку, покачала головой Солена.

Ухажер ее зеленчуйский живо откликнулся:

— А разве не то, что и каждую годину? Олени с нимбами?

Солена удивленно прищурилась:

— Не-ет.

— Нимб отпал? — внес предположение второй, протягивая Стэнке семечки в ладошке.

— Да какие еще нимбы? — развернулась к нему Солена. — Кузнец наш, Тверд, что оленя всегда изображает, руку себе три дня взад сломал. Вон он сидит, насупленный, — вытянула она шею направо к помосту. — И теперь вместо него — Уйка.

— Это, который... — напрягла память Стэнка.

— Ага, — качнула подружка головой, да еще и рот открыла. — И теперь, что будет...

Впрочем, то осталось для всех пока отложенной загадкой, потому как на помост вскарабкался староста Стожков и, прокашлявшись в кулак, заорал:

— Добрые люди! Со Святым Днем вас и... в общем, мы гостям всегда рады и угодить и развлечь! И сейчас вы увидите божественную историю про Святого нашего Петра, ключника Рая, и его старшего брата, Святого Павла, управителя громами и молниями! А происходит она...

— В стародавние времена!

— В предтечном мире!

— Да мы уж знаем всё! — завыкрикивали из гомонящей толпы. На что староста насупился, с душой махнул рукой и с помоста свалил.

Вместо него туда шустро взобрались пятеро стожковых дев и, выстроившись в углу полукругом, радостно запели:

— Хвала вам небеса за реки и леса!

За нивы и стада! Хвала! Хвала всегда!..

И дальше в том же ритме с тем же текстом. Пока следом на помост не залез в простыне-тоге важный старикан, поправил свой нимб (вот у него нимб был) из соломы и бороду, и воздел к толпе свои худые руки:

— Я — Святой Петр! — заявлено было со всей серьезностью. — Я стерегу Райский сад и земных своих чад! Да только много грехов на них нынче! Не так ли, брат мой?!

Божественный его брат, явно припозднившись, выскочил следом и с ходу проорал:

— О, да! Ибо жить они стали не по законам Отца нашего, а...

— Вот дядька Прохор с Гораном дают, — хмыкнула себе под нос Стэнка. Хоровые девы меж тем заголосили:

— За грехи! За грехи!

Лишены Отца руки!

Благодати лишены!

Те грехи покажем мы!

А дальше пошло самое традиционно интересное и на помост, один за другим начали вылазить воплощения семи смертных грехов, среди коих, традиционным же признанием наградили "блуд" в исполнении наливной дочери кузнеца, Марыли. Да и та исполняла свою роль с душой, и даже каялась перед Святыми братьями, оголив блузкой плечико. Стэнке, глядя на это, закралась крамольная мысль. И она зашарила глазами поверх людских голов... но, макушку отца Зоила среди них опять не нашла. Тем временем, действо на помосте перетекло в свой апофеоз. И туда живо выволокли большущий пустой котел, начищенный до мутной зеркальности. Святые братья, торжественно качнув друг другу соломенными бородами, расступились по сторонам:

— Грехи повержены! Не так ли, брат мой, Павел?!

— О, да, брат Петр! И благодать возвращена! И щедрые дары за то!

— Примите же и впредь живите в свете!

— Вот сейчас, гляди, — Солена обхватила своими подружкину ладонь.

И на помост взобрался... олень. Конечно, мужик с рогами, огромными рогами, раскрашенными под золото и ремнем прикрепленными к голове, но вот соотношение их веса и веса "артиста" было явно не в пользу второго. К тому ж, тот оказался еще и изрядно нетверёз.

— Матушка моя, — изумленно распахнула Стэнка рот.

Парни с обеих от них с Соленой сторон в кулаки заржали. Олень на помосте... устоял.

— При-примите от нас, чада, сей дар! — скосился на него Святой Петр — Горан.

— Забейте, освежуйте и разделите меж собой все поровну! — внес поясненья Павел — Прохор и... слегка подтолкнул "дар" в сторону котла.

Да ему этого и хватило. И, вмиг потеряв равновесие, оленя понесло прямиком в нужную сторону... Бз-бум-м-м! Под звон не хуже Благовеста, Божий дар по собственному почину, минуя забой, освежеванье и раздел, навернулся рогами в котел. Толпа ахнула от такого "нетрадиционного поворота". Стэнка, упав в колени Солены, захохотала.

— Славься, Отец наш!

Славьтесь Петр и Павел!

Благодарим за сей щедрый дар! — в разнобой заголосили девы на помосте. А в другой стороне от него, в окружении старост и их жен, умирал от желания засмеяться отец Зоил...

— Ну, что делаем дальше? Куда идем? — спустя приличное уже время воодушевленно поинтересовалась у Стэнки Солена.

Подружка ее была очень довольна. Ей и ухажер нынешний нравился, курносый и задорный, и всё происходящее сейчас на поляне. Стэнка на тот момент уже сама подостыла и расслабилась. Поэтому, лишь дернула плечом (и оголилось оно не хуже, чем у Марыли. Да и ее "кудрявый и чернявый" казался теперь не таким уж неотесанным):

— А, куда хотите. Вон там, вроде, весело, — и кивнула на собравшуюся вокруг детской зоны толпу.

Кавалеры девушек давно и явно рассчитывали свернуть к танцам, но, расстройства не проявив, зашагали по бокам. Однако разглядеть что-то с краю было невозможно. Лишь расслышать ребячий визг и хохот зрителей, коим повезло гораздо больше, чем Стэнке с Соленой.

— Тю, жалко-то как, — капризно скривилась первая.

— А давай... о-оп!

— О-ой! — и вмиг взлетела на мужское плечо. Следом взвизгнула Солена, водруженная точно так же. Нет, с кавалерами им точно свезло. А вот с тем, что теперь открылось их взору...

На детской круглой площадке вовсю шла игра в "Пастушка". Суть ее сводилась к ловле "блудливой овцы" им самим. На ноге овцы тренькал привязанный колокольчик, а пастуху застилал глаза тугой платок. И он в таком виде должен был поймать овцу или не поймать... Пастухом оказался отец Зоил. Странная роль для священника, хотя если вдаться в религиозный ее смысл...Однако ловить "члена паствы" он явно не спешил, двигаясь внутри круга медленно и даже неуклюже. Зато малолетние "овечки" развлекались вовсю.

— Вот хромый, а неймётся ему, — подытожила, глядя на веселье, Стэнка.

— О чем ты там? — качнул ее на плече парень (имя его еще бы вспомнить).

— Да ни о чем. Снимай меня, — бережно опустили ее вниз, на траву. — Пить что-то хочется.

— Я видал, где квас разливают, — оскалился ей ухажер... вот как его, все ж, зовут?

— Добро. А ты, Солена?

— Чего? — просияла им та с высоты. — И мне тож! Квасу!

Так они остались с подружкой вдвоем. Правда, ненадолго. И Стэнка уже в развороте поняла: вернулись не с квасом... и не ее...

— Здравствуй, душа... Стэнка.

— Здравствуйте, господин... Новик, — выдохнула она.

— Нам бы поговорить с тобой.

— Так вы говорите.

— Не здесь, — мотнул мужчина головой.

— В другое место я с вами не пойду, — уперлась в ответ Стэнка.

— Да ты не бойся. Я... — начал господин Новик и вновь осекся. И в правду: кто кого бояться еще должен? После такого то? — Я лишь поговорить.

— Так вы говорите.

— Стэнка?

— Ну?

— Я тебя про-шу, — выдавил мужчина сквозь зубы. И даже пятнами весь пошел.

Солена, переводя взгляд с него на подружку, испуганно кашлянула в кулак:

— Ой!

— Так ты идешь? — скосился на нее господин Новик.

— Кто? — выкатила глаза Солена. — Я?!

— Да причем здесь...

— А никто никуда с вами не идет. И вообще... некогда нам, — прошипела Стэнка и, схватив Солену за руку, решительно двинула прямо в толпу.

Подружка ее сначала дергалась сзади и пищала, но, потом как-то стихла и травница на ходу обернулась: не оторвала ли той в запале руку? Но, через миг ее саму неожиданно вынесло на простор и яркий дневной свет. Стэнка, разжав ладонь, замерла. Толпа удивленно загомонила.

— Вот кто теперь пожелал?! — услышала радостно-хмельной выкрик дядьки Прохора. — Выходи, девонька! Не стыдись!

— Куда? — хрипло уточнила Стэнка и, наконец, обернулась.

На другом конце людского круга стоял отец Зоил. И на вид удивлен был не меньше самой травницы, сжав в руках черный платок... Это что — ей и... "овцой"?

— Пропустите меня, — рванула Стэнка назад в гущу. Но, народ сплоченно ей воспротивился — еще бы, такое зрелище упустить:

— Чего ты боишься то?!

— Давай, побегай!

— Стэнка, не робей! — понеслось в нее с разных сторон. Но, добило самое последнее:

— Да она пужливая! Особенно, до священников! И знаем, почему, хе-х!

— Рот свой, — взглядом погасила Стэнка ухмылку на корявом лице Уйки и, развернулась к Святому отцу. — Ну, где ваш... колокольчик?

Тут уж толпа взревела по-настоящему. В полный голос...

Игра началась медленно — да Стэнка просто застыла, не зная, как повести себя дальше. Точнее, куда себя дальше вести. С этим колокольчиком на ноге. Отец Зоил в своем конце тоже замер, целиком обратившись сейчас в слух. Лишь голову на бок склонил... Дз-зинь. И сжался как пружина. Стэнка открыла рот: где его прежнее вальяжное шатание? Дз-зинь. И мужчина метнулся на тихий звон. Матушка моя! Игра то у них всерьез. Ну, а раз так... и, закусив губу, осторожно пошла по кругу. Толпа за ее спиной словно исчезла совсем. И, даже не дышала — сразу видно, болеют за кого. Дз-зинь-дзинь. Еще рывок — и она едва увернулась. Это что же за такое? Теперь отец Зоил застыл к ней спиной. Стэнка и сама перестала дышать. Осторожно шагнула от него — раз... два. Мужчина повернул голову... Три шага. Дз-зинь. И она опять проскользнула под рукой. Толпа громко выдохнула. Отец Зоил усмехнулся. Нет, не улыбнулся — усмехнулся. Да что же это?! Стэнка огляделась, будто ища ответа по сторонам: кто перед ней?

— Подружка, держись... Ой.

Дз-зинь. В этот раз Стэнке увернуться не свезло: ее уверенно схватили за рукав. Девушка уже почти освободилась, но, тут запнулась за свою же туфлю. Отец Зоил полетел сверху вслед, в последний миг успев зависнуть над ней на руках — толпа огласилась долгожданным торжествующим ревом.

— Я вас не поранил? — опершись на колено, сдернул он с глаз платок. — Я вас...

— Малость... Святой отец, — подскочила Стэнка со спины на локти.

А вот теперь он в самом деле... улыбнулся. И подал ей свою руку:

— Овечка вернулась в стадо.

— Что?

— Так наша игра должна завершиться. Такими словами.

— А-а, — скосилась Стэнка на протянутую ей ладонь. И уже потянулась к ней своей, когда...

— Святой отец, с вас двоих хоть иконостас малюй! Георгия Победоносца(5)! — улыбка на его лице вмиг растаяла. Стэнка, отдернув руку, тихо застонала. — А, Святой отец?! — вновь громко огласился Уйка. — Очень вы с ним сейчас...

— Брат мой, слова ваши есть кощунство над Святыней, и неуважение своего ближнего, — спокойно произнес он и оглянулся. Но Стэнки рядом на траве уже не было.

— Пропустите, — зло выдохнула она расступившейся толпе. — Солена, ты — как хочешь, а я иду домой! И только слово мне скажи... Георгий Победоносец... А я, значит, змей. Змея...

_______________________________________

1 — Женатый любовник.

2 — Слегка присоленная пенка, снятая со свежеприготовленного топленого коровьего или овечьего молока. Широко используется во многих береднянских блюдах (да хоть на хлеб его намазать).

3 — Лей — денежная монетная единица Бередни.

4 — Рубленый бифштекс из равных частей говядины и свинины с луком, перцем, паприкой и зеленью, жареный на решетке и сверху политый каймаком.

5 — Святой Георгий Победоносец, при жизни — храбрый и сильный воин, известен, в основном, одним из своих, уже посмертных подвигов — уничтожением змея (или дракона). В связи с этим на иконах его традиционно изображают на коне, вонзающим копье в чудовище.

ГЛАВА 3

Радуга над морем. Радуга в море. Она висела правильной дугой, деля небо надвое, и отражалась в утреннем серо-голубом штиле. И водное воссоздание это, из-за ряби, прописанное частыми зигзагами, завораживало больше оригинала. Гораздо больше. Наверное, потому, что мы в своей старой лодке качались сейчас именно в разноцветных волнах.

— Потрясающе, — выдала я.

Ник тихо засмеялся:

— Вывалишься за борт.

Я поднесла мокрую руку к глазам:

— Жаль, — вздохнула, разглядывая ее.

— Чего тебе "жаль"?

— Чего? — и прищурилась на зевающего мужа напротив. — Вот если б и рука моя оказалась разноцветной, то волшебство было бы... было бы...

— Волшебство уже есть, — уверенно тряхнул головой Ник. — Ты только представь: мы в Чидалии на Море радуг среди беззаботного покоя. А впереди — только самое лучшее.

— "Самое лучшее"... Варвара огнем задышит, когда узнает, что проспала.

— А мы ей не расскажем, — весело скривился Ник. — Это — волшебство на двоих.

— "На двоих"... Ник?

— Что, любимая?

— А ты когда-нибудь купался в радуге?

— Не-ет, — протянул он, принимая мой вызов.

Но, я все же, нырнула с лодки первой, быстро стянув сарафан...

— ... и кому он нужен, этот снег?.. Агаточка?

— Что, тетя Гортензия? — и обернулась от окна.

Снег накрыл Гусельницы сегодня поздно ночью. И кому он, действительно, в конце марта так был нужен? Разве что Варваре и Эрику, катающим в саду маломерного снеговика с грязными от, уже успевшей оттаять земли, боками... Эрик... Рыцарь этот, бывший напарник моего мужа, так вписался в нашу большую горластую семью, будто наличествовал в ней с самого рождения.

— Ты чай пить будешь? — тетушка, отведя рукой занавесь на окне, встала рядом и тоже прищурилась на румяную пару в саду. — Пока все соберутся и за стол сядут...

— Неа. Спасибо.

— Какой хороший молодой человек. Да еще рыцарь. Маг огня... О-ох.

Я поддакнула:

— Ага. И вместо того, чтоб болтаться в нашей толпе, нашел бы себе, наконец, девушку... хорошую.

Тетушка моя хмыкнула, не отводя взгляда от Эрика и Вари:

— А зачем?

— То есть? — недоуменно уточнила я.

— Разве Варенька тебе не говорила? Она уверена, Эрик — ее будущий муж.

— Тысь моя майка.

— Вот-вот, — захихикала тетка. — Значит, сейчас именно там, где и положено. Ты только ему пока не говори. Зачем раньше времени так мужчину радовать?

Я усмехнулась. "Будущий супруг" Варвары Дивнич обернулся и "радостно" помахал нам рукой.

— А что? Варя — замечательная партия. Тем более, от карьеры зельеотравительницы отказалась... А где мама моя, тетя Гортензия?

— Ох, а кто ж её знает, Агаточка?

— Да не вздыхайте вы так: эту проблему мы с ней вчера разрешили.

— Какую "проблему"? — замерла родственница.

— Навеянную маминой бурной фантазией и собственным прошлым.

— Она тебе всё... рассказала?

— Да-а, — праведно опешила я. — А что здесь такого то? Это ведь и моя проблема.

— Да как она на подобное решилась? И ты сильно расстроилась? Ты только не расстраивайся.

— Да все нормально уже. Я...

— Вот и правильно! — уверила меня тетка. — Вот и правильно, Агаточка. Всегда надо думать о хорошем и полагаться только на него. А то, что у нас в роду случается, еще ничего не...

— Я не опоздала?

— Катаржина! — и понеслась к возникшей на пороге маме.

Я лишь плечами пожала ей вслед: может и тетушка ненароком забеременела? Откуда такие эмоциональные всплески? И, бросив еще один взгляд за окно, решила и сама подышать свежим воздухом.

Пах он талым снегом, прелой землей и низким дымом из всех уличных труб в округе. В общем, "вкусно" он пах. Я даже ноздри на крыльце в сад раздула: так старалась его поглощать. Опять же — упражнение. Мне его наш лекарь еще полгода назад прописал (для успокоения нервов), но, что удивительно, нет, не то, что вспомнила я его лишь теперь, а что не понадобилось (нервы успокаивать). Я просто перестала психовать, будто абстрагировалась от всех для этого процесса возможных причин. Заслонилась от них не то животом, не то... странным ощущением защиты.

— Агата! Смотри, какое недоразумение у нас вышло! Эрик его "людером" обозвал! — поддернула, сползшую на глаза шапку, Варя.

— Это что еще? — сморщила я в ответ лоб.

Эрик подбоченился сбоку от их изваянья:

— Так на родине моей называют "грязнуль". Правда, в это слово другое определение вкладывают.

— На твоей родине? — заинтересованно открыла я рот.

Рыцарь кивнул мне:

— Угу. Я ведь — из Анкрима, — и, отряхиваясь, подошел к крыльцу. — "Людер", значит "незаконнорожденный".

— Как снег двадцать седьмого марта... Я читала про Анкрим. Там у вас...

— Спокойно теперь. Раньше кланы между собой трон делили и ворули, оборотни береговые, вечно лезли в драку, а теперь, после брака между наследницей из королевского клана и сыном самого зубастого воруля, наступили тишина и покой.

— А ты, значит, "воруль"?

Мужчина усмехнулся:

— Так точно. По отцу. По матери — маг огня. Она отца в Ладмению и перетащила, подальше от склок... А что? — и посмотрел даже с вызовом.

— Ничего. Просто, интересно мне... Вы закончили?

— Ага! — запрыгала Варя вверх по ступеням. — Так ты не ответила, Агата.

— Недоразумение удалось. Давай я отряхну тебя и идите в дом греться. Скоро народ собираться начнет и... — замерла, открыв рот.

— "Каспар".

— "Ник, ты где?"

Муж мой проявился совсем рядом:

— Имя я выбрал! Каспар, — и чмокнул меня в нос. — А что?.. Тебе снова...

— Я ни слова не сказала, — хотя захотелось сразу многое.

Однако рот открыла наша Варя:

— А второго тогда Мельхиором назовем. Третьего — Бальтазаром.

— Чего?! — огласились мы теперь оба с Ником.

Дитё авторитетно надуло щеки:

— Так волхвов троих звали, что младенчику Иисусу дары принесли на его Рождество. То есть, когда народился он.

— Понятно, — глянул на меня Ник. — Я еще... подумаю.

— Ага, — выдохнула я. — Подумай, мой любый...

Думалось и мне. Хотя сосредоточиться на чем-то одном не получалось. В голове мелькали то мужские имена (и где только Ник их находит?), то волчьи оскалы анкримовских ворулей. Иногда туда лукаво заглядывала и Варя... в фате и без зубов (меняются они у нас).

— Да, в конце концов!

— Что, любимая? — Ник приподнял с подушки сонное прищуренное лицо.

Я в ответ ему зевнула:

— Спи.

— Может...

— Ник, спи.

Муж мой честно постарался удивиться: обычно мои ночные хождения массированием ног кончались (как лучшим снотворным), потом уронил назад голову и послушно уснул. Я сползла с кровати и влезла в тапочки. Прошлепала в них по коридору до туалета и неожиданно свернула в кухню. Хотя почему "неожиданно"?

— Тоже не спится?

Дух Стэнки, висящий в аккурат напротив кувшина с морсом, протяжно вздохнул:

— Что ты о нем думаешь?

— Об Эрике Лапиньше? — догадливо уточнила я.

Родительница Вари кивнула:

— Да. Вроде...

— Да все нормально будет. Не переживай, — и села на стул. — Я проконтролирую.

— Он же тебя любит? Как он сможет...

— Разлюбит, значит... Стэнка?

— Ась?

— Не переживай.

— Я была плохой матерью.

— Что?

— Я все время думала: как нам выжить и забывала о самом главном.

— И в чем же оно? — потерла я глаза.

Дух дернул плечом:

— До сих пор не ведаю.

— Глупости какие. Как можно забыть о том, чего не знаешь? Вот тебя я знала не очень хорошо. Зато Варвару знаю отлично. И она мне нравится. Она замечательная: добрая, честная, бескорыстная. Значит, ты ее хорошо воспитала. И не говори ерунды.

— Ты так думаешь? — тихо шепнула Стэнка.

— Я в этом уверена. И... раз уж ты меня окончательно разбудила, а мужа мне будить теперь жалко, то...

— Добро.

— По какому вопросу?

— Я расскажу, что было в моей жизни дальше.

— Вот и хорошо, — заёрзала я на стуле. — Только погоди.

— Зачем? — уточнил у меня дух.

— Я себе морс налью.

— А-а. Добро...

_____________________________________________________

28 марта.

Сегодня ночью мне внеурочно огласили третью историю. Записываю ее уже утром и в одиночестве, дабы не ввести мужа в лишние мыслительные процессы и хорошо все обдумать самой. Странное чувство. Оно не дает мне покоя. Чувство раздвоения в реальности: я будто бы здесь и там, в Бередне, в Стожках. В теле Стэнки Дивнич. Но, все по порядку...

Будни деревенской травницы иногда весьма насыщены. И не всегда делами праведными. Зато интересными...

Деревня с самого рассвета наполнена разноголосьем. И первыми новый день начинают петухи. Потом, как "дорогих" гостей (палками или сговорами) провожают за ворота коров, коз и овец. И пока пастух гонит их вдоль улиц, они тоже устраивают перекличку. А дальше жизнь разливается нескончаемой болтовней и смехом баб, детскими радостными воплями (особенно, если те плещутся в озере), скрипом тележных колес по дорогам и перестукиванием бойких молотков. Жизнь несется.

Это Стэнка понимала, хоть и дом ее, большой, добротный, любимый дом ее стоял обособленно, на окраине. Она и теперь его видела через низкий ивовый плетень — общую границу Стожков. Потому что торчала, с трудом распрямив спину, на лугу рядом, в низинке. Среди густого запаха только скошенного клевера. Уф, успела. До исхода росы. Уложилась и в этой године в срок. Значит, сено снова будет сочным и целебным. Особенно, клевер. Стрекоза его любит с детства. Хотя сейчас предпочитает... Треск в малиннике, "предпочтения" ее пестрой козы как раз и выявил.

— Ну, шлёнда! — приложила Стэнка ладонь ко лбу. — А, ну, вылазь! Гадюк там нацепляешь! — и прищурила глаза в небо... День сегодня будет добрый. Солнечный и безветренный, а значит, добрый. Как раз, чтобы покос просох как надо, а уж потом...

— Бог в помощь, сестра Стэнка!

Травница, не отрывая ладони, опустила взгляд ниже и... с досадой вздохнула:

— И вам... здравствуйте, Святой отец, — и чего ему в церкви не сидится? Священник лучезарно оскалился ей с высоты своей гнедой и привстал в стременах, явно вознамерясь спрыгнуть на дорогу. Стэнка тут же вспомнила про свою косу в траве. — А я уже — вот! — и выставила ее, как флаг. — Домой иду.

— Ух, ты... Рано вы управились, — все же, спешился он.

— Ну, так, помогал же.

— Кто?

— Бог.

— А-а, — вздернул подбородок отец Зоил. — А я...

— Что?

— С утра на кедровой вырубке был, — неожиданно огласил он.

— Зачем? — растерялась Стэнка.

— Договаривался насчет стволов на новые скамьи в храм. А теперь... назад... Вы ведь тоже?

— Куда? — ну и разговорчик у них.

— Думаю, домой. К себе домой. И нам по дороге. Пошли?

— А-а... Пошли-те, — и перекинула, наконец, косу на плечо. — Только... Стрекоза! — новый треск в малиннике. Стэнка набрала воздуха в грудь. — Стрекоза, шлён... А ну, вылазь оттуда! Мы уходим!

— Ме-э-э! М-м-м, — показалась из колючих зарослей рогатая морда. — Ме-э-э!

— Догонит, — с прищуром глядя на козу, уверила девушка Святого отца. — Так вы идете?

— Идем...

И они пошли... молча. Нет, а какие темы им обсуждать? О чем беседуют земля и небо? Пожар и дождь? Кадило и горшок с отваром? Описывают друг другу свою важность? Тычут в недостатки? Да Стэнка сроду со священниками не имела дел. Она смотреть то на них лишний раз...

— А я, знаете, косить не умею.

— Что?! — от неожиданности опешила она. — Кх-ху...Что вы не умеете?

— Косить, — смутившись от такого "всплеска", дернул плечом отец Зоил. — И хочу научиться.

— А-а. Так, это — просто. Только вам своя коса нужна.

— Почему? — удивился он.

— По размеру. У каждого она — по размеру. Высота там и обхват. Да и много всего.

— Понятно, — кивнул Святой отец. — А из клевера варенье варят?

— Из чего? Из клевера?

— Что, глупость сказал? — остановился он.

— Не-ет, — воззрилась Стэнка на отца Зоила снизу вверх. — Не глупость... Варят. Из цветов клевера и одуванчика. А еще в суп добавляют, в квас и жаркое. Да много куда. Клевер, он — дюже полезный, — и снова двинула по дороге.

— Да вы что? — присоединился к ней удивленный священник.

— Ага. Только, не луговой. Его я не собираю. Для таких дел нужен лесной клевер. И брать его надо сухим, желательно, в солнечный день.

— А еще из чего вы варенье варите?

— Варенье?.. Из земляники, из малины, из...

— Из малины? Из той, что на лугу?

— Нет. Там она — сухая, невкусная.

— Как раз для вашей козы Стрекозы, — с улыбкой обернулся к той отец Зоил.

Коза, увидев явное внимание, вновь недовольно заорала.

— А вы и по козам специалист? — оторвала от нее взгляд Стэнка.

— Почему "и по козам"? — потер рукой лоб священник.

— Ну, так, — скривилась девушка, — кроме "заблудших овец".

Мужчина внимательно глянул ей в глаза. Потом ответил:

— Я мало в чем "специалист". Особенно, в деревенской жизни. Теперь приходится учиться.

— Ну, с такими-то помощниками, как у нас, — уверила его травница. И оба, вдруг, рассмеялись. Тоже, глядя друг другу в глаза.

— А вы...

— Пришла уже. Вот мой дом.

Отец Зоил поднял от девушки "небесный" взгляд:

— Хороший... И место — хорошее. Тихое и светлое.

— Какое оно?

— Благословите, отец Зоил!

— Благословите, Святой отец! — и как Стэнка могла позабыть?!

Запыхавшаяся Марыля со своей младшей сестрой, едва на колени перед священником не упали. Если б не Стэнка, и собственные косы на плечах, точно рухнули б в траву. Зато и ей вниманье перепало: так обе глянули — верный съурок. Однако Святой отец расплылся им в самой своей душевной улыбке:

— Бог благословит, — и осенив обеих знаменьем, приложил руку к русым макушкам.

Девы, одна румянее другой, воссияли лишними солнцами в небе:

— Отец Зоил, простите смиренно, я к вам сегодня на исповедь приду.

— Похвальное решение, сестра Марыля.

Ох, ну, конечно. Стэнка, прямо в красках представила ту "исповедь": "Зевнула не прикрывшись", "Три раза — "Отче Наш". И рот себе зашейте" — это от себя уже в добавку.

— А я — завтра, отец Зоил.

— И то — похвальное решенье, — важно кивнули второй деве.

— Ме-э-э.

— Ох, извините, это — не к вам, Святой отец, — распахнула Стэнка дверь в заборе. — Стрекоза, заходи. И мне тоже пора.

— До свиданья, Стэнка!

— Да мы и не здоровались, Марыля.

— А вы, отец Зоил, в храм? Так нам — по пути с вами.

— И у меня еще вопрос есть по Святому писанию.

— Сестра Стэнка?

Ба-бах дверью:

— Артисты. Все трое — чистые артисты, — плюнула и припустила по двору за нервно дергающимся козьим хвостом...

Ни злости, ни обиды у нее на отца Зоила не было. А зачем Стэнке эта канитель? Просто, лишний раз убедилась в правоте своих, упроченных слезами и да, тогда еще обидами, законов жизни: "не доверяй", "не раскисай", "не жалуйся" и "не надейся ни на кого кроме себя".

— Солена, ты мне подруга? Подруга. Тогда молчи.

— Да уж молчу, — сложила та руки на коленях. Потом не удержалась. — Я ж за тебя тревожусь.

— О-о, — закатила к потолку глаза Стэнка. — О чем на этот раз? Лечу исправно. В дела деревенские не лезу.

— Вот в том и смысл. Ты знаешь, что староста деньги собирал на выкуп колокола? Не знаешь. А потому что он в твой дом не пошел.

— Кто? — хмыкнула Стэнка. — Колокол?

— Староста, — гневно буркнула подруга. — Потому как ведает: не дашь.

— Так в чем моя вина то? Он не пошел.

— А ты б дала? — сузила глаза Солена.

Стэнка свои отвела в садик за окном. Подумала...

— Нет. Пусть его выкупает тот, кто отца Тита к нам привез. Это по его, старосты, попустительству он колокол в Луговинах заложил. Срам на все княжество. А нам теперь — выкупать? — в сердцах подскочила с лавки Стэнка. — Да надо было еще пять годин взад то сделать. И, насколько я помню, деньги с нас два раза уж собирали на этот самый церковный колокол. И староста и отец Крисп потом. Сбрасывались всеми Стожками... И сколько надо теперь?

— Ну, так, — замялась в ответ подружка. — Тыщу...

— Тыщу?!

— Тыщу двести леев.

— Ого! Как дойная корова!.. Та-ак... У нас в деревне сто дворов.

— Сто восемь.

— Добро. Сто восемь. И сколько брали со двора?

— По десять леев.

— По десять? Да все одно, не хватит. А остальные? Староста добавит?

— Наверно, — вздохнула та. — Хотя он сам поиздержался. Говорит, из своего кармана к празднику Стожки готовил.

— Солена, так и на праздник тоже сбрасывались.

— О-о, — не выдержала девушка. — Да я то знаю. И что? Ведь колокол же? Он — наш "голос".

— Ага, еще два "голоса" висят, — зло уточнила Стэнка. — На колокольне по краям балки... В общем, правильно он сделал, что не пришел ко мне.

— Вот-вот.

— И-и помолчи... Чай еще будешь? С ватрушками? — Солена, вздохнув, кивком дала согласье. Стэнка подхватила пустые кружки со стола. — И расскажи мне про эту... "жизнь вашу деревенскую". Мы ведь седмицу не видались. С самого Дня Петра и Павла. И, кстати, почему? — выглянула из-за занавески. Подружка, вдруг, замялась. — Ну-у?

— Что, "ну" то? Были дела... А ты знаешь, это я опять про старосту...

— Солена?

— Ой, не про колокол, — и притянула к себе горячий ароматный чай.

— А про что? — села напротив нее Стэнка.

— Про дочь его старшую, Аду. У нее просидьба(1) через день.

— Да ну? — открыла Стэнка рот. Нет, она ту Аду знает хорошо: фигура, как у снежной бабы (одни достоинства кругом). С волосами лишь не свезло — зимой прошлой застудила сильно грудь. Это — "причина" для всей деревни. Но, Стэнка знает и "видит", что пострадало то, что ниже. Гораздо груди ниже. Вот волосы и лезут по половине гребня в день. Но это, скорей всего — "сюрприз" для жениха(2). — А кто жених то у нее? Она ведь от стожковых парней нос воротила.

— Сам батюшка ей и нашел, — хмыкнула Солена в кружку.

— И по каким просторам с фонарем полкал? — ехидно уточнила травница.

— А-а, тут недалеко. В Луговинах. И семья знатная. Всё, как Ада любит. Правда, она своего жениха еще и вполглаза не видала — он только из столицы прикатил. С учебы. И сразу — женитьба и в ремесло к отцу.

— А что за ремесло?

— Так мебельная мастерская. Лучшая в Луговинах. Мебель делают по последней моде. Самого нашего князя ею обставляли.

— О-о, — вздохнула травница. — Прощай наш старый кедрач.

— О чем ты? — хлопнула Солена глазами.

— О приданом Ады. А что, у старосты — кедрач, а у семьи мужа — мастерская. Или ее за красоту и кроткий нрав в такие выси пендельнули?

— Нет. Говорю ж тебе: не виделись они друг с другом. Через день просидьба. Ада — заранее вся не своя. Переживает.

Ну, Стэнка на ее месте тоже "переживала" бы — у старосты еще одна дочь есть. И без "сюрпризов" жениху... Жениху... И что-то шевельнулось в душе у Стэнки:

— Солена?

— Ась? — застыла та с ватрушкой у рта.

— Ты почему так долго не показывалась? У нас ведь не умер никто. На сенокос ты не ходила. Так почему?

— Ой, — вдруг, зарделась ее подруга.

— Со-лена! — протянула Стэнка. — Ты "загуляла" у меня? Точно! И с кем?

Девушка заёрзала на лавке:

— Ну и... "загуляла". А что с того?

— Так распрекрасно! Давно пора. И с кем? Или секрет?

— Ну... тебе скажу, — решилась, наконец, она. — Да ты знаешь его.

— Я много, кого знаю. Угадывать мне, что ли?

— Не надо... — и выдохнула. — Леош... Леош... Ну?

— Ой-й.

— Ну, Леош! Из Зеленчуйки! Мы с ним и другом его, Дамианом, на День Петра и Павла...

— А-а! — ну, хоть имя, наконец, узнала. — Леош, значит? Курносый тот и озорной. Ну, ты даешь, подруга!

— А что? — смущенно хмыкнула она. — У нас все по-серьезному с ним. Я и в гостях была у его родителей. Люди такие добрые. Да и отец Зоил тоже...

— А причем тут отец Зоил? — выпала из грез на землю Стэнка.

— Ну, я же исповедуюсь ему.

— По-нятно.

— Стэнка, ты прекрати. Иначе Я опять начну.

— Ладно! — вскинула руку травница. — Прекращаю. Только... если ты мне расскажешь: во всех ли делах твой Леош так хорош.

— Стэнка! — залилась краской Солена.

— А что, на то тебя отец Зоил не благословил?.. Молчу! Молчу! Рассказывай давай ты. Ну? — и, отодвинув свою кружку, подперла щеку кулаком...

До вечера Стэнка ходила под впечатлением: ну, надо же, ее Солена "загуляла". "Все по-серьезному". А по-другому Солена не умеет. И Стэнка за подругу очень рада. А уж сердечко ее...

— Пока жива, буду следить. Зеленчуйка — по берегу пять верст. А трав нам хватит.

И даже пусть не только трав. Это же Солена. И если уж она не заслужила счастье, то кто тогда? Ада? Марыля? Тут Стэнка фыркнула. Потом задумалась и уже в последний миг обернулась к двери.

— Доброго вечера, краля моя, — упала рядом с высоким порогом сумка.

— Петр.

— Соскучилась? — раскинул руки мужчина.

— Ага! — через мгновенье оказалась Стэнка в них.

А дальше все завертелось в бесстыдной буйной страсти. Подумаешь, без любви? А где ж ее...

— М-м... Ха-ха-ха! Мне щёкотно, Петруша! Щёкотно!

— О, какая же ты сладкая, — переметнул он Стэнку по-хозяйски на живот. Целуя жадно, вновь заводил усами. Снизу — доверху.

— А-ха-ха-ха-ха! — засекотила та зажатыми ногами. — Петр! — и в самое ухо услышала:

— М-молчи. Молчи, — обхватив Стэнку, поддернул Петр ее к себе.

— О-о-о... — а как тут промолчать? Подумаешь, страсть без любви?.. Где взять любовь на всех? И где она, стэнкина?..

Петр засобирался восвояси перед сумерками. До Луговин всего три с небольшим версты — особо торопиться некуда. Стэнка, лежа на перине, сначала наблюдала за ним довольной сытой кошкой. Потом потянулась и, как была, нагая, соскочила на пол:

— Помочь тебе?

Мужчина, застегивая пуговицы на рубашке, хмыкнул:

— Уж ты поможешь, научен. Налей мне лучше холодного кваса.

— Как скажешь, — задев его бедром, прошла Стэнка мимо из горницы.

— У меня сегодня разговор был с вашим богатеем Прицей.

— Господином Новиком? — остановилась она.

— С ним, — бросил Петр.

— И что он от тебя хотел? — спросила, не оборачиваясь.

— Вопрос другой: чего он хочет от тебя? Новик Прица предложил брать твой налог с него. В полном объеме. Стэнка? — вплотную подошел он к ней и снял с шеи растрепавшиеся волосы. — Стэнка?

— Что? — дернула она плечом от нового прикосновения усов и резко развернулась. Мужчина вмиг застыл, водя глазами по девичьему, еще разгоряченному лицу, и вдруг, отпрянул назад:

— Ты, как мертвая вода: сколько тебя не пей, а все не напиваешься... Я его прекрасно понимаю.

— Кого? — качнулась Стэнка к косяку двери. — Господина Новика? А ничего не было у нас с ним. И никогда не будет. И деньги эти брать не смей. Иль, взял уже?

— Нет, — тряхнул мужчина головой и пошел из дома прочь...

Стэнка вышла на крыльцо чуть погодя, уже одетой, с холодным кувшином кваса в руках. Молча поднесла его залюбнику, подтягивающему на своем коне подпругу. Тот также молча выпил половину и обтер рукой усы.

— Когда ж ты их сострижешь? — пальчиками вытянула оттуда Стэнка крошку хлеба. И засмеялась.

Петр, глядя на нее, тоже улыбнулся и обхватил девушку руками:

— Ни-ког-да. Мне нравится, как ты верещишь... Ну, что, прощаемся еще на месячину?

— Ага, — отвела Стэнка руку с кувшином в сторону.

— Тогда целуй меня так жарко, чтобы хватило на весь срок, — и сам припал к ее открывшемуся рту. Стэнка ответила ему, как будто не было перины смятой. Да это мало. Мало, чтоб заглушить жажду любви и голод молодого тела. И Стэнка целовала, целовала, не отрываясь. И вдыхала хлебный запах кваса на усах Петра... — У-ух. Где твой квас? Мне б его еще...

— Где? — хрипло отозвалась она. — Не знаю. А, вот, — и как вообще не разлила?

Мужчина прильнул к горлу кувшина... Ну, надо же. Она, Стэнка — "мертвая вода". А квас, значит — "живая"?

— Ну, мне пора, — выдохнул Петр в пустое глиняное нутро. — Открывай створку, отводи любимым землякам глаза.

— Постой, ты сумку свою седельную забыл, — вот вечно он что-то забывает! И подорвалась обратно в дом.

Большая кожаная сумка валялась там же, у порога. Стэнка ее подхватила за ремень — тяжелая. И боком поволокла, увидев лишь в сенях из-под съехавшей от такого обращенья крышки...

— Стэнка, ты чего? — произнес, ждущий у крыльца Петр.

— Сам бери, — выдула ноздрями та.

— Объясни?

— Сам тащи ее! Что там у тебя? Я... я...

— А-а, — открыл он рот. — Да чтоб... Это — парик. Женский парик.

— Па-рик? — непонимающе скривилась Стэнка. Потом заглянула обратно в сени. Туда, где сумку бросила. — Парик?

— Ну да, — хмыкнул мужчина и заскочил сбоку на крыльцо, оттуда — в сени. Вернулся уже с сумкой. Стэнка невольно от них отпрянула.

— Краля моя, ты чего это?

— Петр, парик, что такое? Это, когда...

— На голову, — кивнул он. — Дамы.

— А почему волосы там... настоящие?

— Так, дорогой. Он — очень дорогой. Цирюльник из Мушицев разорился вдрызг. И отдал налог этой "натурой". Что теперь с ней делать — бумаг столько писать, пока в казну сдашь, — нахмурил он лоб. — А хочешь его посмотреть?

— Я?! — замерла Стэнка, борясь в душе со страхом. Победило любопытство. — Ага-а. Давай.

Нет, Стэнка знала про такие "украшенья". У них в Стожках их надевали в Святки. Но, те были из сухого льна или овчины. А самый лучший — у Ады, разумеется, из густого конского хвоста. И без остаточного "живого" сияния. Будто и голова — присутствует. Причем, с прежними своими мыслями. Вот и струхнула. Не от того, что в сумке — голова, а сам факт: сумка то — Петра. Да что тут оправдываться? Струхнула да и всё.

— Гляди, — достал тем временем Петр предмет испуга.

— Ух... ты.

Ее залюбник засмеялся:

— Никогда раньше не видела? — и встряхнул гриву из длинных ореховых волос. — Должник наш говорил: из Ладмении, из самого Куполграда его привез. На что надеялся в такой глуши? Бывают же в природе лободыры. Возьми в руки то. Пощупай. Ты чего? Не отошла еще?

— Давай, — сглотнула слюну Стэнка. — О-о, — и выдохнула от восторга. — Какие они... мягкие.

— Ну, так, — авторитетно хмыкнул Петр.

— Мягче моих.

— Не мягче, точно.

— И длиннее. Такие косы выйдут. И кренделя.

— Их забирают обычно в высокие прически... дамы.

— А цвет какой... Цвет... цвет, — пришла, вдруг, в голову ее шальная мысль. — Как... у Ады.

— Какой Ады?

— У Ады до ее болезни... Петр?

— Что? — насторожился тот.

— Петруша, кречет мой усатый!

— Да что, Стэнка?

— Продай его мне. Пожалуйста. Бумаги не надо будет писать. Петруша.

— Ты свихнулась. Зачем тебе парик? У тебя свои в сто крат лучше. По Стожкам собак пугать? Да он и стоит...

— Петруша, я отдам, — напрыгнула Стэнка на него и быстро зачмокала в лицо. — Петруша... очень надо... Пожалуйста, продай.

— Он стоит триста леев. Ты свихнулась.

— Я отдам.

— Отдаст она. Попросишь у кого? — вдруг, замер Петр.

Стэнка отстранилась:

— Ни у кого. Свои отдам.

— Свои?.. Не надо... Так бери. Я что-нибудь придумаю.

— Петруша!

— Тихо ты! Ох... мне пора, — и обхватил сияющее стэнкино лицо руками. — Ну, если б не пора было...

— Ты такой... такой.

— А ты, краля моя, свихнулась. Точно, — со смехом выдохнул и наградил ее последним поцелуем.

А потом уехал. Пора ему. Давно было пора...

Стэнка, измучившись в своей постели, все ж, не уснула, дождалась. Короткое оно — время предрассветья. Когда сон человеческий глубок, как незаиленный колодец, а силы знахарки наоборот — на самой высоте. Но тратить их сейчас она задумала не на лечебный ритуал. Другие этой ночью у нее дела...

Деревня, как одеялом, накрытая ночной дремой, тихо спала. И озеро их спало. Лишь на далекой середине его слышны были легкие всплески: не то сом, не то налим водили по воде под луной круги. Над головой низко вдоль берега пронеслась летучая мышь. И снова тишина. Стэнка, сбросив туфли, поджала пальцы на ногах — песок холодный. И взмахнула на большой пологий камень. Потом нашла глазами дом старосты. Точнее, его высокую крышу над верхушками садов... Вдохнула глубоко. И выставила в знаке руку:

— Ветры ночные, вихри сонные, дурманные. Долетите, обволоките собой деву Аду. Принесите ей мысли, мною желанные. Принесите. Приказываю вам... — и закрыла глаза. Ночной ветер подхватил ее посыл и, щекотнув волосами по щекам, понесся прочь от Стэнки. Она так и продолжила стоять. А пущенный ветер все летел и летел. Над яблонями, сливами, чужими крышами домов, всколыхнул легкую занавесь на полуоткрытом окне и татем ночным метнулся к спящей на кровати деве. — Уф-ф... — получилось, вышло. Плечи Стэнки расслабленно упали, и она уже почти открыла глаза, когда новый порыв захлестнул ее саму. Нежданной картиной, ярким захватывающим всполохом. Стэнка распахнула рот и ахнула. Глянула себе под ноги. — Вот еще... Вот еще, — произнесла глухо, дернула головой. — А-а, ну, конечно. Он сам на этом камне и сидел тогда, — и, спрыгнув на песок, быстро обулась. А теперь домой и — спать. Хоть чуточку, но спать...

День новый выкатился в небо таким же жарким солнцем, что и вчера. В безветренном зное сонно стрекотали кузнечики. А над цветами по обочинам дороги гудели пчелы. Вот с дороги, еще у внешнего плетня Стэнка гостей и разглядела. Точнее, гостий: Аду и ее сестру, Натушку. Девы сидели на лавочке, в тени палисадниковой сирени. И, судя по напряженным позам — хозяйку дома тоже углядели. Но Стэнка шага не прибавила — готовилась морально к встрече. И хоть, пока переворачивала сено, проговорила все возможные ее ходы, но... не каждый день она подобными делами вертит. Не каждый день.

— День добрый, Стэнка! — первой подскочила с лавки Натушка. Конечно — она сестры своей по проще. И гораздо душевнее.

Та неспешно следом поднялась и поправила на голове платок:

— День добрый.

Стэнка изобразила на лице сосредоточенность:

— И вам всех благ. Ко мне?

— А-а мы...

— Стрекоза! А ну, домой!.. Так что у вас?

Ада снова выдавила из себя:

— Мы пришли... по делу.

— Ага-а, — протянула в ответ Стэнка, опустив с плеча грабли. — Ну, так, заходите, раз "по делу".

Хотя первой проскочила во двор коза. А гостьям пришлось вновь ждать, пока Стэнка ее напоит и закроет. Когда ж и с этими делами было покончено, все трое, поднявшись по крыльцу, вошли в прохладный дом. Девы заозирались по сторонам. Потом опомнились и осенили себя знаменьями на образа в красном углу. Хозяйка дома, сдернув по пути в кухню косынку, побрякала там вволю и вынесла на стол в избу(3) кувшин морса с кружками. Молча по ним разлила и с удовольствием плюхнулась на лавку. Гостьи спешно опустились туда же... "Вот теперь дозрела", — с прищуром глянула на Аду Стэнка.

— У меня завтра просидьба, — в доказательство, открыла она рот.

— Поздравляю, — потянулась Стэнка к своей кружке.

— Благодарю. И-и... жених мой из очень уважаемой семьи. Привык к манерам разным и... дамам из общества. Требования у него высокие и... — о-о, так она до вечера "не разродится". — и-и...

— Стэнка! Помощь нужна. Сестра моя боится, что не понравится свому жениху! — схватила кружку со стола Натушка и залпом ее осушила. — Вот!

— Ага? — уткнула строгий взгляд в ту травница.

— Ага, — скривилась покаянно Ада. — Ты мне... поможешь?

— А чем тебе помочь то? В "манерах" я сама не смыслю. И в дамской моде не разбираюсь.

— Стэнка, мне надо обязательно ему, того, понравиться. Иначе он и разговаривать не станет.

— То есть, до "манер" дело не дойдет?

— Какие там, — хихикнула Натушка. — Мы ведь из деревни. А тут такой... жених. Он Аду еще и не видал.

— Ага, — потерла Стэнка нос. — Значит, понравиться...

— Понравиться, — с душой выдохнула Ада. — Мне надо ему обязательно понравиться. А тут такое дело... В общем, мне сегодня сон приснился.

— Да ну?

— Ну да. Я думаю, он — вещий. И там ты была. В том сне. И еще он.

— Жених?

Обе девы активно закивали.

— Жених ее там был. И ты была. Вот Ада, как проснулась, сразу решила к тебе идти. Потому как ты ей там, во сне, сказала: "Я помогу".

— А как, не уточнила?

— Не-ет, — протянули сестры.

— Ага, — поджала Стэнка губы. — Помогу, значит и всё?

— Поможешь, — выдохнула "почти невеста" и даже подалась вперед.

— Ну, я в снах не особо разбираюсь... Вещий, говоришь?

— Так с четверга ж на пятницу, — уверенно оповестила Ада.

— И надо жениху понравиться... Есть у меня один состав. Прямо с утра сходишь завтра в баньку, потом натрешься им. Будешь благоухать, как роза и кожа станет цвета приятного... Что?

— За состав благодарю, но...

Вот Стэнка теперь чистосердечно удивилась:

— Ада, а что ты хочешь то? Всего лишь один день? Каких преображений от меня ждешь?

— Я... не знаю, — потерянно потупилась она. — Мне надо ему...

— ...понравиться, — выдохнула Стэнка. — Я это поняла уже... Снимай платок.

— Что?

— Платок снимай. Я волосы твои гляну... Ну... Тут днем одним не обойтись, — и, оторвав глаза от бедственной макушки, уставилась в окно. Две девы тоже замерли, казалось, не дыша. — Послушай, Ада... Есть у меня еще одна вещь. Ей расплатились... за леченье... Вещь очень дорогая, очень, но надежная. Парик, — и развернулась от окна.

— Па-рик? — удивленно переспросила Ада.

— Парик. Не святочный, а настоящий. Из настоящих человеческих волос. И цвет тебе подходит и длина. Но, я его вам покажу, если ты пообещаешь мне заняться лечением собственных волос. Я в этом смогу помочь. Чтоб на свадьбе своей была уже...

— Согласна!

— Согласна? — повторила травница.

— Стэнка, да неси уже!

— Что ж, — встала она из-за стола. — Несу, — и направилась к комоду...

По деревне Стэнка не шла. Она летела. И сама не заметила, как промахнула две улицы и переулок, оказавшись на другом конце Стожков:

— Солена!.. Солена!!!

Девушка, жуя, выскочила из сеней с испуганно раскрытыми глазами:

— Ты чего?!

— Да ничего! — подпрыгнула у крыльца Стэнка. — Дело к тебе есть, если у тебя дел завтра нет.

— Ой-й. Еще раз.

— Уф-ф. Надо в Луговины срочно ехать. Ты можешь завтра с утра у отца телегу взять и лошадь?

— Мо-гу, — протянула недоуменно подруга, сев на крыльцо. — А за...

— Колокол поедем выкупать!

— Какой?!

— Наш церковный. Я деньги нашла. Только это — тайна. Ты поняла меня?

Ну, так что? Сможешь завтра?

В голове подружки явно пошел мыслительный процесс, во время которого Стэнка замерла. Солена промычала:

— М-м-м. А мне ту тайну расскажешь?

— Ага, — кивнула Стэнка. — Только по дороге в Луговины завтра. Ну так...

— Добро. Попрошу у отца.

— Вот и распрекрасно! Тогда — до завтра, Солена!

— Стэнка! — вскинула подружка ей вслед руку. — Матушка тебя к столу звала вечерить!

— Некогда! Дел много! А завтра Стрекозу подою и к вам! — хлопнула та воротной створкой и полетела назад...

Вечером дня следующего груженая медным церковным колоколом телега катила по березняку из Луговин в Стожки. Хотя предполагалось вернуться домой раньше. Всё из-за старосты и к лучшему: Солена, наконец, прозрела и...

— Ох, все же зря я согласилась на эти новые ботинки, — вздохнула, вдруг, она.

Стэнка, сидящая рядом, ехидно хмыкнула:

— Сам виноват. Сбрехнул зачем?

— Ну, сбрехнул, да, — перехватив вожжи, потерла Солена нос.

— А раз сбрехнул... ботинки у нас с тобой теперь — на зависть всем Стожкам: с лаковыми носами, со сточенными каблуками. И в ресторации поели, как дамы.

— Ага. И колокол наш начистили, — обернулась назад Солена и расплылась в улыбке. — Краси-вый...

— А староста — тать и брехун. Ведь надо же: сказал про тыщу двести, а с нас в ломбарде взяли восемьсот. Нагрел бы земляков почти на триста леев.

— А, Бог ему судья, Стэнка, — великодушно изрекла Солена. — Зато я за тебя теперь спокойна и рада.

— Что не позарилась на его деньги за парик? — прищурилась она на девушку. — Месть дороже.

— Ой, ты вот сейчас такое... — срочно скривилась Солена. — Я рада, что теперь душе твоей, когда придет твой срок, будет добро.

— Откуда сия новость?

— А ты разве не знаешь, что колокол, купленный на деньги человека, звонит и для него? Каждый свой раз. А душе от его звона на небесах покой и благодать.

— Ну, надо же, — с улыбкой, вскинула глаза к небу Стэнка. — Красиво.

— Ага, — вздохнула Солена. — И радостно так... А ты эту песню знаешь?

— Какую?

— Про голубку и орла?

— Ага.

— Давай теперь ее?

— Давай, — и снова затянули:

— Ох, как залЮбилась голубушка с орлом!

От когтей могучих смято ей крыло!

Век теперь ей в поднебесье не летать!

Друга милого в окошечке ей ждать!..

Так и орали до самых своих Стожков...

К церковной калитке подъехали перед закатом. И по пустоте и тишине вокруг, опытная Солена вынесла вердикт:

— Служба идет.

— Где? — заозиралась с телеги Стэнка.

— Так в храме. Где ж еще? Каждый день в это время. Как раз к ней угадали.

О, "угадали", не то слово — зрителей изрядно будет. Хотя Стэнка сама толком не знала: надо ли ей это. Главное, чтоб староста узнал, что колокол и без него в Стожки вернули и догадался: за чьи леи. А что до остального... до остальных...

— И что теперь мы станем делать?

Солена, соскочив с телеги, отряхнула с юбки пыль. Потом решительно уставилась в окованные двери церкви:

— Будь здесь, колокол карауль. А я пойду вовнутрь, дождусь там окончанья Службы и отцу Зоилу скажу, что, ну... — и глянула на Стэнку. — Будь здесь.

— Ага, — вздохнула та.

Сидеть пришлось недолго. Вскоре дверные створки отворились, первыми выпустив на свет детей. Те тут же с криком бросились к калитке. Стэнка — нервно подобралась.

— А это он и есть?!

— Ого! Какой большой!

— И с буквами. А можно его потрогать?

— Гляди, на нем кресты и фигурки.

— А позвонить в него?

— Стэнка! — растолкал галденье вихрастый Ерш, средний сын вдовы Малуши. Правда, сейчас он был причесан и лыбился во весь щербатый рот. — Стэнка, здорово!

Девушка заулыбалась в ответ. Ей Ерш всегда нравился — самостоятельный и не болтун:

— Здорово.

— Ну, я теперь стану настоящим звонарем, — заявил тот, подпрыгнув на телегу.

— С чего, вдруг? — сдвинулась радушно Стэнка.

— Так полная ж "семья" у нас сейчас: "колокол-отец", Благовестник, "колокол-дитя", Зазвон, и ты вернула "колокол-мать", Подзвон.

— Ох, девонька! — обернулись оба на старческое оглашенье. — Не иначе сам Бог тебя благословил! Это надо ж, — поджав губки, закачала головой бабка Ружана. — Не иначе...

— Ну, я... — растерялась Стэнка, обводя взглядом толпу вокруг телеги.

Она теперь пополнилась и взрослыми. На миг среди других мелькнула голова Натушки. Девушки встретились глазами, Натушка прыснула, скосившись на сестру. А Стэнка, вдруг, вспомнила: сегодня же была просидьба... Судя по важному адиному лицу, прошла она успешно. Ага, а где ж их батюшка?

— Какая новость радостная, — нарисовался и он сам с торца телеги. И вперился глазами в колокол (может, не их?).

— Радостная, да, — вернулся к Стэнке голос. — И с вас, господин, забота спала челом бить по дворам. Хотя теперь ведь деньги собранные опять надо...

— Какая новость... радостная, — поднял тот глаза на девушку. — Ты — мо-лодец.

— Еще какая... "молодец", — дополнил, ухмыляющийся сбоку господин Новик.

Друг его пришлепнул ладонь к борту телеги:

— Добро... Теперь его втащить наверх бы, на колокольню, и закрепить на балке... Отец Зоил?

И Стэнка только сейчас заметила стоящего рядом с ней священника. Тот перевел внимательный взгляд с главы деревни на травницу:

— Поступок, достойный всех похвал, сестра Стэнка.

— Спасибо, — скосилась оная на хвост кобылы. Ну а куда еще коситься? Кругом глаза и уши. Уши и глаза.

Священник с расстановкой повторил:

— Поступок, достойный всех... похвал.

— Теперь Стожкам не стыдно будет за колокольный звон, — открыл рот дядька Прохор.

— А Стэнке — медаль на грудь?! — выкрикнули из толпы.

— Медали государь дает! А Стэнке надо...

— Ленточку?

— Ага, атласную в косу!

— Не, на грудь именную!

— И званье... это... "Почетный коло-коло... колоко-ло...

— Да уж молчи!

— Колоколоносец! Вот!

— Ох, я пойду, — пылая до ушей, выдохнула Стэнка, сползая вниз с телеги. — Святой отец, не отошли бы вы...

— Я знаю, как сестру Стэнку наградить! — вдруг, огласился тот.

— Чего? Да мне не надо...

— Сестра Стэнка в понедельник после утренней Службы придет на... именное послушанье!

— Ах! — хором выдохнули девы из толпы.

Стэнка уперлась взглядом в отца Зоила:

— Куда прийти?

— На "именное послушанье", — повторил тот, прищурившись. — Сестра Ружана объяснит.

— Ах, "объяснит"?

— Ой-й, она придет! Уходим, Стэнка... Ерш!

— Ага, Солена! Лошадь с телегой к дому пригоню!

— Пошли отсюда, пока всё не испортила, — схватив подругу за руку, поволокла ее Солена прочь...

Стэнка всю дорогу возмущалась:

— Нет, это надо же! На "именное послушанье"! Как будто у меня своих дел... Солена, а что это?

— Ну, — остановилась та перевести дух. — Послушанье — работа в церкви. Прибраться там, покрасить что, помыть.

— Да чтоб тебя! За что?! Вот делай добро людям!

— Это да, — скривилась ей подружка. — Ой, я о другом.

— О чем?

— Послушанье, это — заветная мечта всех наших девушек, которые, ну...

— О-о... — зажмурила глаза Стэнка. — Я... поняла...

___________________________________________

1 — Смотрины, сватовство и обручение за одним столом. В лучшем случае заканчивается дарением свадебного перстня женихом невесте. В худшем — просто "столом".

2 — Здесь имеется в виду воспаление яичников, последствием которого является выпадение волос, а в 60-70% случаев — бесплодие.

3 — Стандартный дом в береднянской деревне делится на три части: кухню, горницу и избу. Последняя составляет две четверти всего пространства и характеризуется тоже "стандартными" лавками под окнами вдоль стен, обеденным столом в красном углу и металлической печкой, выходящей дымоходом в большую печь на кухне. А дальше — на вкус хозяев и их кошелек.

ГЛАВА 4

Луна в окне висела — руку протяни и дотянешься. Луна. Повелительница жизни в этом мире. А почему? Потому что покровительствует женщинам. Вот так вот... А муж мой крепко спит. Как я его оставила, так и сопит на левом боку. Лишь обхватил вместо меня мою нагретую подушку: попробуй отбери. И как мы раньше спали друг без друга? Это какое-то таинство. Волшебство — делить всю жизнь одну постель на двоих. Как и ее саму, все проблемы, беды, радости... Спит и сопит. Такой беззащитный с этой подушкой. И, вдруг, вспомнилась совсем другая — через стену. В уже давно готовой детской комнате для сына, в "кроватке рыцаря", благоухающей отдушками и свежей пихтой. Он сам ее выбирал. Как и одеяло, простыни, ковер и игрушки. Всё сам... А где в это время была я?.. "Спала", тысь, моя майка. Медведица... А ты, любый, спи.

— О-ой.

— Агата, ты чего? — вот и выспался.

— Ничего, — приложила я руку к животу.

Ник спросонья потер глаза:

— Малыш? — тихо спросил.

Я кивнула:

— Ага.

— Опять?

— А что ты хочешь?

— Хочу, чтобы... — задумался и зевнул. — чтобы вы оба успокоились и уснули до утра. Иди ко мне.

— Ага, — и что еще в этой жизни надо?

Оказалось, что многое...

С самого утра пришлось очень много побегать. Хотя толку от этого — ничуть, потому что, когда "бегать" по комнатам и коридорам начинаю я, все остальные замирают и вписываются в стены. Отсюда результат, то есть прогресс нулевой. Зато участие мое оказалось бесценным. В смысле, "не оценили" ни Варвара ни Ник:

— Агата, уж я сама бы заплелась, а ты... что... ай, так рано, ай, встала то?

— Не дергайся под руками, дитё. Распустила я вас... Нет, некрасиво получилось. Сейчас правую косу снова расплету и...

— Агата!

— И не кричи.

— Любимая, а где мой старый свитер под панцирь?!

— Зачем тебе старый то?

— У меня учения сегодня. Зачем мне новый?

— Понятно. Он... он... сейчас в гардеробной гляну.

— Ай!

— Варенька, прости. В общем, действительно, завязывай бантик сама... Ай!

— Что, малыш опять?

— Нет. Я вспомнила, что бутерброды тебе не настрогала.

— Кому?! — в два испуганных голоса.

— Кому?.. — замерла я на миг. — Любый, и тебе тоже. Я сейчас! Я успею!

— И зачем она так рано встала то?

— Варя, давай, натягивай пальто и отходи, я прикрою, — из прихожей шепотом, но я расслышала... Неблагодарные. Распустила я их со своей "стрессовой беременностью".

— О-ой, сын мой. Ты тоже, видно, недоволен. Причем, больше всех.

А потом я побежала к нашему лекарю-зануде. Долго выслушивала его строгие нотации под кивки мамы и сопение приглашенного из Совета магов светила (точно, он задумал меня увековечить!) и с чувством осуществленного "материнского долга" понеслась дальше по магазинам. Дома прибралась и наготовила в запале целых два с половиной блюда (манник испекся, но подло просел) и, наконец, ровно в половине шестого рухнула спать...

Оказывается, у нас скрипит пол:

— Ты куда?

Муж мой замер на одном колене у моего изголовья (может, это колени его скрипят?) и улыбнулся во мраке спальни:

— Мне снова пора. Я ненадолго заскочил.

— Вот наглец, — с чувством выдала я. Потом зевнула во весь рот.

— Это почему? — Ник даже не удивился, просто, беседу поддержал.

— Я столько наготовила, а он...

— Любимая, у меня еще дела на службе. Обещаю, когда вернусь, обязательно...

— И давно ты мне изменяешь?

А вот теперь он удивился. Нет, оскорбился:

— Я-я?

— Ага. Неужели они лучше?

— Они?!

— Ну да. Оладушки Нинон. От тебя ими разит. А я столько наготовила.

— Пф-фу, — выдул Ник и осел на пол. — Ну ты даешь... Это в обед еще было. И что, даже ароматами прокуратского курятника не перебило?

— Неа. Ты на вопрос не ответил. Давно?

— Нет, — тряхнул мой муж растрепанной головой. Она у него всегда такая после шлема. — Честное слово. Просто... — и, вдруг, смолк.

Я приподнялась на локте и прищурилась:

— Повод был?

— Что? — переспросил меня Ник. — А-а... Я Варвару в Гусельницы на выходные отпустил. Они с Нинон там какую-то рассаду сеять в ящики будут, а ты спала и мы тебя будить не стали... Любимая, мне надо назад. Отчеты писать.

— Ну и иди, — вздохнула и вновь откинулась на спину.

Муж навис сверху:

— А ты спи. Уже ночь почти.

— Ага.

— Любимая?

— Что?

— Как ты себя чувствуешь?

— Как обычно, "бочкой на волнах", — провела я пальцем вдоль его носа.

— И-и...

— Ник, все нормально. Иди.

— Угу. А ты — спи, — и чмокнул меня в мой собственный. Я подставила губы, приложился и туда. — Я... пошел. Если что...

— Ты, видно, оладушек переел, — огласила я свой вердикт. После чего Ник молча со вздохом свалил из поля обзора (живот дальше смотреть не дает).

Однако Стэнку я рассмотрела прекрасно. Она тоже проникновенно вздохнула:

— Доброго дня, Агата.

— Привет. И тебе, доброй ночи. Или на небе всегда солнце?

— Всегда ясно, — просветили меня. — Как твоя жизнь?

— Как обычно, — вновь оповестила я. — Смиренно пощусь и удивляю окружающих. Сегодня господина лекаря удивила.

— Чем?

— Тем, что похудела. Занудствовал больше обычного. Но, кажется, остался доволен. Он ведь думает: я его заветам, наконец, вняла. Как считаешь: стоит господина Блинова разочаровать?

Стэнка сделала попытку улыбнуться:

— Считаю: какая разница, чьим?

— А вот ты мне сейчас и поведай.

— Следующее послушание?

— Ага.

— Благие дела.

— То есть? — по-деловому уточнила я.

— Добрые, — качнула головой Стэнка. — Хорошие. Неважно, для людей или других Божьих тварей. Главное, с душой. Я понятно выражаюсь?

— Стэнка, не занудствуй хоть ты, — и вздохнула. — Я поняла.

— Тогда пошли на кухню?

— Зачем?

— Ну, я обычно там тебе свои рассказы рассказываю.

— А-а, — открыла я рот. — А вот сегодня будешь здесь. Настроения нет куда-то тащиться. Так... спокойнее, — и приложила к животу руку.

Повествовательница моя скосилась туда же:

— Добро. Тогда слушай.

— Внимаю...

____________________________________________

4 апреля.

На пиковом месте вернулся мой муж. Пришлось срочно прерваться, что очень трудно подвязалось с моим "обетом смирения". Ибо "дюже интересно", но, пристрелите меня арбалетным болтом, непонятна до сих пор причина моих ограничений.

Без четверти пять утра. Сажусь писать и эту стэнкину историю. Причина не ясна до сих пор, так как вместо чувства праведного осуждения у меня появилась стойкая зависть к травнице (неужели я до такой степени греховодна?)

Короче, дело было в понедельник, назначенный для исполнения "именного послушанья"...

Вот сколько раз ни зарекалась травница держать все мысли и посулы при себе... опять испортила погоду (в воскресенье — дождь). Так бабушка Стэнке всегда втолковывала: "нельзя грязнить потоки". Имеются в виду "потоки жизни". А как их не грязнить? Хотя вот матом про священника. Пусть, наедине с собой...

— Ох, прости нас, Бог.

Стэнка скосилась на Солену:

— А ты чего зашлась? — и с болью повела плечом. — Ой-й, ведь не тебе, а мне после пяти стожков с утра, туда идти?

— Я за тебя тревожусь, — проблеяла подруга.

— Тогда пошли со мной.

— Что ты. Послушанье — именное. Мало ли, чего отец Зоил...

— Ох, я б сейчас...

— Стэнка!

— В баньку, да с веничком. А ты о чем подумала? — и улыбнулась, правда, криво. — Ладно. Хоть проводи тогда до церкви.

— Ага. Косынку не забудь.

— На голову мою глянь. Я — в ней. И хватит секотить. И без тебя, ой-й...

— Стэнка, это ж — честь.

— Ну, да, "честь". А для тех, кто спит и видит себя "матушкой(1)", вообще, блаженство неземное.

Солена прыснула, потом перекрестилась:

— О-ох, грех то. Хотя по мне, так ни у одной сон тот — не вещий.

— Это почему?

— Так он всем улыбается и привечает, но никого отдельно.

— Ага. Всех и никого, — повторила Стэнка. — Странно.

— А что тут странного? К приветливости сан обязывает, ведь он — посредник между людьми и Богом, а сердце... — и вздохнула. — Сердцу — не прикажешь, какую женщину любить. И если уж отец Зоил кого и выделяет, то...

— Кого? — откликнулась ей Стэнка — дюже интересно.

— А, бабку Ружану.

— Что?!

— Ага. Та в храме — каждый Божий день.

— О-о, — открыла Стэнка рот. — Я представляю.

— Что именно?

— Их у алтаря.

— Да ну тебя, — Солена махнула рукой и снова не сдержалась: отец Зоил с бабкой Ружаной. Поджавшей губки и в фате... — А-ха-ха-ха-ха! — вот так и хохотали всю дорогу, пугая кур и собирая взгляды. Потом Солена присмирела (когда свернули к озеру и впереди блеснули купола). — Мне знаешь, что вообще кажется?

— Скажи, — и Стэнка сникла.

— Отец Зоил догадался, что неспроста ты колокол наш выкупила.

— Солена, откуда ему то знать?

— Ну-у... он много знает про всех нас, — задумчиво скосилась та в озерные камыши.

— О-о. "Тайна исповеди"... А про меня откуда? Я ж... — и смолкла, открыв рот. — Соле-на?

Подружка фыркнула:

— А что? Я только про себя ему всегда, но...

— Но-о?

— Но, наши жизни так заплетены...

— И-и? — сузила глаза Стэнка.

— И я иногда не замечаю, когда рассказываю уже и про тебя. А он не останавливает.

— Матушка моя!

— Но, и не спрашивает никогда специально!

— Конечно! — надула щеки травница. — Зачем ему "специально спрашивать", когда и так всё выложат. И что ты про меня...

— А мы уже пришли, — воодушевленно дернула подружка за калитку. Потом, вдруг, замерла. — Стэнка... я только доброе всегда. Ведь ты — добрая. Ты...

— Ладно, — вздохнув, смирилась та. — Что теперь то? Знает он, и знает. Да и какая мне, вообще, разница? Только, в следующий раз, ты, это, за двоих и причащайся.

— О-ой.

— Опять, "грех"? — уточнила, застыв на крестное знаменье. — Уф, ну...

— ... с Богом, — подхватила, сама крестясь, Солена.

— Ага. С Богом. Ну, я пошла, — и боком проскользнула в дверную тень...

Стэнка в последний раз наличествовала тут своей персоной... давным-давно. Тогда от сквозняков трещали свечи. И окна были все покрыты узорами, похожими на корни изо льда. Сейчас же под сводами носились воробьи. Теплый ветер из открытых створок лениво качал дым ладана напополам с ромашкой. Ее букеты стояли здесь везде: у икон, на узких подоконниках, на столике в хорах(2). А расписные стены привычно не давили своими божественными яркими картинами. Стэнка, оглядевшись от дверей, пришла к решенью: "Наверно, потому что, пусто и тихо"... Покойно... И расслабленно вздохнула. Потом еще раз огляделась, уже внимательней: "А дальше что?".

— ... а я вам говорю, — через мгновенье открылась слева боковая дверь. — пора уж вам, обеим, — бабка Ружана с ведром в одной руке и с тряпками в другой, сунула подмышку тряпки и перекрестилась. — День добрый, девонька. Пришла?

За нею следом, пыхтя под горами половиков, возникли Марыля с Каролинкой (первой "красотой" в Стожках). Девы, косясь на травницу, бросили свои поклажи рядом на скамью.

— Так мы еще и пол вам мыть поможем, — робко продолжила Марыля. — Баба Ружана? А?

Каролинка сдвинула свои густые брови:

— Работы много здесь, — и по-деловому обозрела храм. — Так мы бы...

— Домой идите, — прошипела в ответ старушка. — Сама помою и всё тут застелю... Кому сказала? Кыш, — и проводила строгим взглядом обеих до дверей. Да, у нее авторитет здесь явный. А вот торчащую по-прежнему у входа Стэнку вновь одарили "неавторитетным" взглядом. — А ты чего стоишь?

— Я? — как можно тише, чтоб не отдаваться в сводах, выдохнула та. — Так, а что мне...

— А вот тебе работа как раз есть. Иди сюда.

— Иду, — вздохнула девушка.

"Наставница" ее просеменила до первой иконы на стене:

— Вот, — кивнула на нее. — Будешь омывать.

— Что делать? — переспросила Стэнка.

— Стирать пыль с рам.

— Срамную пыль?

— Да ты... — выпучила глаза старушка. Потом опомнилась. — Рамы мокрой тряпкой шоркать, а сами иконостасы — сухой и мягкой, прости нас, Бог. Вняла?

— Ага.

— Пройдись по всем. Их тут немного осталось после охальника этого, отца Криспа. А как с иконами закончишь, омой перегородку с алтарем.

— Ага.

— И подоконники все.

— Ладно.

— Потом перила и столик на хорах.

— Добро. А может, и люстры на цепях спустить? — "наставница" поджала губки, Стэнка уверила. — Я могу.

— Может она... Отец Зоил велел лишь это. И, да: сначала осеняй себя знаменьем. Перед мытьем.

— И подоконников?

— Ох, девонька... Святых и Божьих ликов. Ведро и тряпки — тут. Я — рядом, — и, бубня под нос, пошла назад, откуда и пришла.

А Стэнка тут осталась. Среди "Святых и Божьих ликов". По кругу обозрела плацдарм работ и опустила взгляд в ведро:

— Вот оно какое, "именное послушанье"... Начнем, — и засучила рукава...

Сначала она, конечно, "трепетала". Когда водила тряпкой поверх Святых сияний. Хотя с чего? И дома ведь стоят иконы — привычное занятие их "омывать". Да и сияние точно такое. И... привыкла. Заглядывала лишь в лики, читала вензельный премудрый шрифт:

— Святой князь Иоанн Владимир. Ага......... Святая княгиня Анна Неда... Красивая... А вот теперь...еще красивей............. Ух, ты. Зоил. Святой мученик... После жесто-ких истя-заний был усечён мечом за обли-чение правителя города в отсту-пничест-ве и бесчестии... Нет, не похож...

А уж когда дошла с ведром и до хоров, то вовсе осмелела, начав тихонько петь:

— ... В эту ночь святую

Пастушки не спали,

Ангел прилетел к ним

Из небесной дали.

Страх объял великий

Тех детей пустыни.

Он сказал: "Не бойтесь -

Миру радость ныне...

— С-стэнка?

— Радость и... — и открыла глаза... — Ой-й, — отец Зоил с новой скамьей наперевес и бабка Ружана застыли с другой стороны от перил. Стэнка, глядя на них, открыла рот... (нет, не рассказывать же, что воплощала сейчас мечту "спеть на хорах"). — Простите.

— У вас голос красивый, — произнес и глухо кашлянул Святой отец, облаченный в простую рубаху и штаны. Поэтому, наверно, Стэнка от смущенья быстро опомнилась.

— Ты всё закончила? — "приложила ее обратно" бабка.

— Ага, — глядя на захромавшего прочь со скамьей мужчину, кивнула травница.

Он остановился:

— Так скоро?

— Можете проверить, — а вот теперь она совсем вернулась в жизнь.

Священник же, как будто, растерялся:

— Проверить вас и в мыслях не было. Просто...

— "Просто"? — сузила Стэнка глаза.

— Ваше послушанье еще не завершилось.

— Отец Зоил, так вы ж ее...

— Сестра Ружана... я... скамью эту сейчас поставлю, наконец, и сам сестре Стэнке покажу, что нужно еще сделать, — и, развернувшись, хлопнул оную к стене. Потом расправил спину. — Идемте, сестра Стэнка?

— Да как скажете, Святой отец, — выдавила та и шлёпнула в ведро с водою тряпку...

Они вдвоем прошли всё тот же левый коридор со входом в дом настоятеля в конце. И через дверь справа оказались на заднем дворе церкви. Стэнка тотчас прикрыла глаза от яркого, после полумрака, света, вдохнув запахи травы, свежего кедра с примесью дымка, и...

— Вот, — тень от отца Зоила качнулась, открывая полностью всю ширь двора.

— Мел, — да, и еще пресный вкус меловой "каши".

— Угу, мел, — опустил Святой отец рядом в траву ведро с белилами. — Мы сами храм уже закончили и колокольню. Остался лишь проход от дома и одна домашняя стена. Добелите?

О-ох, а у нее есть выбор?.. Есть, конечно. Стэнка вздохнула "для образа" и, уперев руки в бока, глянула по сторонам:

— А-а...

— Кисти я дам, — скоро кивнул Святой отец. — И может, что переодеться? В доме есть.

— Не надо. Не на танцы ведь сюда пришла.

— Здорово, Стэнка!

Ух, ты! Ерш, оседлавший еще одну скамью, ей весело оскалился. Потом прочистил свой рубанок и сдул с досок завитки из кедра. Пасущаяся рядом гнедая лошадь тут же потянулась к этой россыпи в траве. Прямо, как Стрекоза — та тоже любит стружки грызть. Стэнка, глядя на эту "лепоту", непроизвольно расплылась в улыбке.

— Тогда, может, отдохнете сначала?

— Что? — и вмиг подобралась. — Нет. Где ваши кисти?

— Как скажете, — дернул мужчина плечом. И хромая, пошел к сараю...

Время за работой летит, как птица. Это безделье — "тягучая смола". Вот так и Стэнка, уверенно втирая в кирпичные зазоры мел то длинной мочальной кистью, то короткой, "домахалась" почти до полудня. Еще немного и солнце войдет в зенит. Да и еще столько — она уже закончит затянувшееся именное послушанье. Хотя... нравилось ей тут, чего душой кривить? Как тогда отец Зоил про ее собственный дом сказал? "И место — хорошее. Тихое и светлое". Вот-вот.

— А еще я карпов на мотылей ловлю, — Ерш, закончивший с обстругиванием новых скамей чуть раньше, теперь занимал Стэнку, торчащую на старой и кривой у стены. Та в очередной раз визгливо скрипнула (скамья). Ерш с чурбачка продолжил. — Но это дюже муторно.

— А поче-му? — отстранившись, с прищуром обозрела Стэнка свои труды.

— Так их же, мотылей, сначала самих словить надо, — резонно хмыкнул Ерш.

— Понятно, — ви-и-ик. — О-ой.

— Ты, это, осторожней, а то слетишь, — скосился мальчуган на ненадежную опору.

— Я? — удивилась Стэнка. — Не-ет. Высота не та.

— "Не та" для чего?

— А для полета, — засмеялась девушка. Шедший мимо с охапкой дров Святой отец ей улыбнулся и нырнул в дверь коридора. Стэнка проводила его взглядом. — Я знаешь, что думаю?

— Пока не ведаю, — потер облезлый нос Ерш.

— Мне вторая скамья нужна — поставить вот на эту. Чтоб дотянуться до непробела над окном.

— Так если там длинной кистью?

— Нет. Тогда я стекло забрызгаю, — скривилась она в свое, щедро забрызганное отражение в окне. И спрыгнула в траву. — Есть еще? Не все успели поколоть на дрова?

Мальчишка заозирался по сторонам:

— Есть, вижу!

Тут же они приперли "обреченную" от поленницы рядом и водрузили сверху на другую. Стэнка, подхватив рукою юбку, осторожно сбоку влезла... Постояла наверху, качаясь под удвоившийся визг, хмыкнула и потянулась за ведром с белилами. Ерш, придерживающий конструкцию с другой стороны, тихо выдохнул:

— Ты только... осторожно.

— А то, — шепнула ему Стэнка. — Мне немножко. Я лишь вот тут и... ой, — ви-ик.

— Стэнка!

— Ой... — ви-и-ик, тр-ресь!

— Стэнка, я держу!

— Ой! Ма-атушка моя!!! — спиной вперед опять же, не слетишь.

— Высота не та? — словивший ее в руки отец Зоил, прищурился, глядя в распахнутые Стэнкины глаза.

Она кивнула:

— Ага-а.

— Я так и понял, — серьезно огласил мужчина.

— Ве-дро... мешает, — и оба посмотрели на дужку, крепко зажатую в девичьей руке.

— Отец Зоил! — подпрыгнул сбоку Ерш. — А вы ее так ловко поймали! Я б не успел!.. А чего вы ее держите то до сих пор? Стэнка, ты... обезножила, что ли от страху?

— Сам ты, — мотнула ногами та. И тут же была на них опущена. — Спасибо.

— Пожалуйста, — поддергивая рукава, буркнул мужчина. — Я думаю, мне самому теперь лучше... закончить.

— Так скамейка то, того? — почесал вихрастый чуб Ерш.

— А я... с чурбачка, — направился к нему Святой отец. — Сейчас его... о-оп... А вы что встали? — пропыхтел он мимо них.

— А что нам делать? За штаны вас подержать? — удивилась Стэнка.

— Ты чего? То — грех, наверно, — дернул ее малец саму за юбку.

— Грех — не помочь ближнему... мудрым наставленьем, — взобравшись, сощурился на стену над окном Святой отец. — Я отсюда границ не вижу. Так что, "наставляйте", — и обмакнул в белила на дне ведра кисть.

Ох, ну это всегда за милу душу! "Наставлять"! И Стэнка, подбоченясь, первой начала:

— Малюйте ровнее! Щели не пропускайте меж кирпичей!

— Стэнка, ты чего?

— А "чего" я? — скосилась на мальца.

— Святые отцы не могут, того...

— Еще ровнее малюйте!

— Вот того этого, — прошипел на нее Ерш. — "Малевать".

— Опять, что ли, "грех"? — сдвинула травница брови.

— Ага, наверно.

— А что они тогда "могут"?

— Ну, не малевать, это — точно.

— Ага... И не мазать?

— Ну-у, — застыл в раздумье малец.

— Ну, а что тогда? — фыркнула Стэнка.

— Я не знаю, — выдул носом Ерш.

— Не знает он.

— Вы что там замолчали?! — уточнил с чурбачка бурно обсуждаемый.

Консультанты его уставились друг на друга:

— А-а... — скривилась девушка. — Живо-писуйте ровно полосами.

Святой отец замер к ним спиной:

— Что мне... делать?

— Ой, да, делайте вы, что хотите! — в сердцах, под ошалелым взглядом Ерша, выдала она. — Только не кругами и зигзагами, а ровно! Потому как я вела кистью снизу вверх и сверху вниз, и когда свет сбоку будет на полосы падать, то...

— А хорошо у тебя, девонька, послушание проходит, — теперь они застыли дружно все втроем. Бабка Ружана, опустив свое ведро на землю, поджала губки. — Складно так. Бог в помощь, отец Зоил!

— О-о, — закатила та к небу глаза. — Да я...

— Брат Ерш, а не пора ли тебе? — спрыгнул с чурбачка Святой отец. Малец вмиг от этой речи отмер. — И сестру Стэнку позови.

— Куда? — спросила оная.

— На нашу колокольню, — пояснил священник, прицельно глядя в бабку Ружану. — Ей, наверное, интересно будет.

— Да-а, — басом уверила та. — Конечно.

— А вы мне, отец Зоил... — козликом подпрыгнул Ерш.

— Отмашку дам. Снизу.

— Стэнка! — и оба с места рванули за угол дома...

У каждого — свой мир. Большой иль маленький, в зависимости от того, что в жизни повидал. Мир Стэнки Дивнич ограничивался половиной их княжества с "сердцем" в родных Стожках. И "сердце" это билось сейчас... Как же оно билось!

— А вон, гляди, мой дом! И овраг у погоста вижу!.. А вон дядька Прохор по дороге едет!

— Стэнка, не выпади.

— Ой, я и дом Солены вижу! А вон она сама! А если...

Ерш, торчащий рядом у перил, поспешно шикнул:

— Не вздумай ей орать. Сюда вообще нельзя никому, кроме Святого отца, ну, и меня.

— А-а, — открыв рот, засмеялась Стэнка. — Ты ж у нас — звонарь, — и потрепала мальчишку за вихры.

Тот, вдруг, смутился:

— Ну, я еще учусь пока.

— Ага... учись, — и переметнулась на другую сторону балкона. Отсюда хорошо просматривалось озеро с кромкой высокого густого леса, островками камышей на отмелях и болтающимися на волнах белыми гусями. Дети плескались у берега. Один разбежался и нырнул с мостка... Даже здесь был слышен визг других. Стэнка заскользила взглядом дальше, остановив его на месте, которое всегда считала "потайным" — заросшей ивами и камышом, тихой заводи напротив церкви. И удивленно потянула носом. — Так вот откуда дымом...

— Ну, так, — важно хмыкнул Ерш. — Там банька здешняя на берегу. Говорят, ее Святой отец построил, который еще до отца Тита был.

— По-нятно, — протянула девушка.

Ерш продолжил:

— Я там бывал не раз, при отце Зоиле, конечно. Там хорошо. Мосток под крышкой есть прямо из предбанника, с которого можно в воду нырять и на том мостке стол...

— Брат Ерш! — и оба махом перевесились с перил вниз.

Отец Зоил, стоящий на углу дома, взмахнул рукой. Малец в ответ нервно дернулся:

— Ой!

— Ты чего?

— Ой! Это знак мне. Отмашка. Значит, полдень на часах и... и... — подхватил Ерш веревки от колоколов, завязанные в общий узел на конце, спешно перекрестился и...

Бум-м-м! Бом-м! Дон-н-н! Стэнка от неожиданности обмерла. Дон-н-н! Бом-м! Бум-м-м! Бум-м-м! Бом-м! Дон-н-н!.. Бум-м-м! Бум-м-м! Бум-м-м!......... Под конец она почти оглохла. Ерш же от счастия летал:

— На каждый праздник — свой колокольный звон! — подпрыгнул он к перилам. — Да и на каждый случай жизни! Полуденный: сначала в одну сторону по очереди, начиная с Благовестника, потом наоборот. И так — три раза, а потом лишь в Благовестник — двенадцать раз. Уф-ф. Тут главное, в счете не сбиться.

— Ага. И не оглохнуть.

Мальчишка, вскинув брови, изумился:

— Тебе что... не понравилось?

— Понравилось, — призналась Стэнка. — Мне даже, когда привыкла, показалось будто я сама, как звон, лечу. Над Стожками... Что? Это — грех?

— Ну-у, — важно выдул носом Ерш. — Не грех, наверно... Слазим?

Травница, вздохнув, кивнула:

— Слазим.

У двери внизу их ждал Святой отец. Улыбнулся смущенному Ершу и, глядя на мальца, спросил:

— Было интересно, сестра Стэнка?

— Да, — вновь кивнула та. — Мое именное послушанье теперь...

— Закончилось. И-и...

— Что?

Мужчина перевел взгляд на нее:

— Надеюсь, вам оно вышло не сильно в тягость?

Стэнка растерялась:

— Не-ет. Даже...

— Что? — быстро спросил он.

— Понравилось. Да, понравилось.

— Понравилось? — выдохнул Святой отец. — Тогда, возможно, и следующее вам понравится, — и, не дав девушке сказать, добавил. — Зависит от того, как вы относитесь к бане. Настоящей, по-черному(3). Потому что здесь она такая.

— А-а... — а вот теперь Стэнка, нет, не растерялась. Она лишилась речи. — Мне-е...

— Что? — уточнил мужчина под удивленный взгляд Ерша. — Я глупость предложил?

— Не-ет, — мотнула головой она. Отчего же "глупость"? Просто воплотил в жизнь еще одну мечту: хоры, залезть на колокольню, баня с... — А веник у вас есть?

— Есть. Так вы...

— Добро.

— Добро?

— Ага.

— Вот и отлично, — вскинул ко лбу ладонь Святой отец. — Сначала баня, а потом — обед. Ведь время как раз... Брат Ерш?

— Да, отец Зоил?

— Проводишь сестру Стэнку до нашей бани? Покажешь ей там всё?

— Конечно, — важно оповестил малец. — Стэнка?

— Ась? — оторопело повернулась та к Ершу.

— Пошли?

— Ага, пош-ли.

Сначала по тропинке через двор, потом нырнули под густые ивы на берегу. Стэнка и слова больше не произнесла, осмысливая всю дорогу: что с ней? И как она могла в один день постигнуть столько? Столько разглядеть? В итоге оказавшись в месте, о котором и мечтать не смела. В запретной части мира.

— Вот это — наша баня.

— Матушка... моя.

Она попала в... рай. Ой, то — опять грех. Хотя у травниц "рай" особый. Из трав, цветов и спелых ягод, струй воды из родника, камней, прогретых солнцем, сизого тумана, прелой земли... Всё это она, вдруг, разглядела, закрыв глаза и лишь вдохнув. Лишь переступив порог. Повсюду: на земляном полу, узких полатях, лавке было набросано свежее сено. Пучок из трав плавал в котле с водой на каменной печи. А жар сухой, духмяный обволок и сжал в объятьях: вот только "Ах!" и не дышать, не думать ни о чем... Рай...

Стэнка сидела на лавке, раскинув руки и... млела. Рядом — ушат с горячей мыльной водой. Мокрые волосы рассыпаны по опущенным плечам. Капли с них щекочут кожу, собираясь по обмякшему распаренному телу в струйки. Струйки эти медленно бегут вниз... бегут... бегут...

— Сестра Стэнка? Вы там...

— Да-а-а?

За дверью что-то брякнуло. Потом вновь стихло:

— Может... хм-м... просто, я не знаю, может, в деревне так принято, чтоб по часу в бане...

— Да-а-а... — ну, ничего себе, уж целый час.

— Угу... Я всю еду сюда принес, — вновь огласилась дверь. — Вы уже попарились? Там веник в ушате в углу, если еще нет.

— Не-ет.

— Нет? — переспросили удивленно. — Ну тогда...

— А вы-то сами паритесь, Святой отец?

— Я?! Конечно, — усмехнулся он.

Стэнка расплылась в улыбке. Потом блаженно потянулась:

— Так может, меня тогда сами и... попарите? Или...

— По-парить? Вас?

— Ага-а. Или и это грехом считается?..

— Ладно.

— Что?! — опомнившись, вскинулась она.

За дверью повторили:

— Ладно. Там на гвозде справа от двери висит старая простынь. Она чистая. Накиньте на себя.

Стэнка, подпрыгнув с лавки, распахнула рот: вот что за дурь? И чем навеяло? Всё эта баня! "Рай". О-о. И что теперь?.. Где эта простынь его? Нашла глазами, сдернула и быстро обмоталась. Получилось по плечи и чуть выше колен. Что дальше?.. Тишина... Сам передумал? Скорей, одумался...

— Святой отец? — пропищала Стэнка, придерживая простынь на груди.

— Вы уже готовы? — строго спросили с той стороны.

Она вздохнула, закатив глаза к сажному потолку:

— Ага.

Низкая дверь скрипнула и вместе с порывом свежего воздуха, порог переступил Святой отец. Ни капельки смущенья на лице. Рукава рубахи и штаны — закатаны, босой. А может, у них так принято? Особый церковный ритуал? "Изгнанье бесов веником"? А-а, что теперь то?

— Готовы, значит? — глядя девушке в глаза, произнес он. — Тогда, ложитесь на полати.

Стэнка, сглотнув слюну, кивнула и быстро заскочила наверх. Поёрзала немного, устраиваясь на животе, и с вытянутыми руками замерла, даже глаза закрыла. Мужчина тоже молча, достал дубовый веник из ушата, встряхнул его от капель, чем-то погромыхал и... пш-ш-ш-ш-ш-ш... ковшом с водой на камни. И девушку накрыла новая волна... Шлёп. Пробно приложился к ее ногам горячий мягкий веник. Шлёп, шлёп...

— Сестра Стэнка?

— Ага? — открыла она один глаз.

— Вам что, плохо или больно?

— Нет, — теперь Стэнка и голову приподняла. — С чего, вдруг?

Мужчина усмехнулся:

— Тогда расслабьтесь.

— Но, я...

— Просто расслабьтесь и всё.

— Ага, — вздохнула и уронила голову назад в сено. Потом... расслабилась.

Понеслась мыслями, хотя сначала потащилась: а если представить, что это ее Петр парит?.. Шлёп, шлёп, шлёп, шлёп... Или Солена? Нет, Солене париться нельзя. Тогда, Петр... Петр... Шлёп, шлёп, шлёп, шлёп... Ага. Парит веником. Потом вот также водит им по ногам. Надавливает, отпускает. Потом вновь шлёп, шлёп, шлёп... Теперь — по рукам, плечам... М-м-м.

— Теперь... перевернитесь.

— Что?.. А-а...

И снова шлёп, шлёп, шлёп, шлёп... Как хорошо то... Нет, это — рай... Шлёп, шлёп, шлёп, шлёп... И по ногам. Так нежно, будто гладит... рукой. И снова шлёп, шлёп, шлёп... М-м-м. Ой! Отдернула согнувшуюся в колене ногу. Святой отец над ней застыл... Стэнка приоткрыла глаза... и встретилась с ним взглядом.

— Закройте их, — выдохнул мужчина.

— Зачем? — уточнила Стэнка.

— Ну, как скажете... о-оп! — щедро окатил ее прохладною водой.

Стэнка подпрыгнула, едва не стукнувшись макушкой об потолок:

— Вы что это? Вы...

— Это вместо спасибо? — поставил он пустой ушат на лавку.

Девушка хватила горячий воздух ртом один раз, второй и выдохнула, наконец:

— Спа-сибо.

— Пожалуйста, — развернулся Святой отец и вышел, через мгновенье огласив окрестность целым взрывом из брызг.

— Куда это он? — растерянно пробормотала Стэнка. — А-а, в воду с мостка нырнул, — и поползла с полатей. Пора заканчивать уж с "райской баней". Пора...

Наружу она вышла осторожно: сквозной предбанник пуст и двери нараспашку. Ну что ж, ведь одевалась в бане, правда осталась до сих пор босой. Босой прошлепала и на мосток. И здесь одна. Лишь чуть заметные следы мокрых мужских ступней от лужи на крайних досках ведут обратно же в предбанник. Значит, он ушел... Ушел. А что теперь она? Пора и ей, хотя... "Я всю еду сюда принес". И в правду, на мостке налево — накрытый стол, что-то в тарелках под длинным полотенцем. Отдельно в стороне — пузатый чайник под еще одним, с ним рядом — кружки... Стэнка неуверенно нахмурилась: еще не голодна, вот только если чаю? После такой-то бани — самое оно. И снова огляделась, прислушалась: одна и тишина. Сама себе хозяйка. Ну, а раз так... села на диванчик вдоль стола:

— Какой чай пьют священники? — и подняла крышку. — О-о, с мятой.

— Вкушение еды без освещенья — чревоугодие, — застыл в дверном проеме отец Зоил. Глаза смеются, мокрые волосы зачесаны назад и сам уже переодет, правда, опять в мирское. — Это вам, — качнулся к Стэнке, набросив ей на плечи покрывало, и быстро отодвинул от стола стул.

— Спасибо, — растерялась та. — Я...

— Что? — сдернул мужчина полотенце с еды.

— Я не успела еще.

— Вот и хорошо, — вздохнули ей в ответ. — Глаза всех, Господи, смотрят на Тебя с надеждою, так как Ты каждому в свое время даешь пищу, отверзаешь Твою щедрую руку, чтобы всех живых наделить милостями. Аминь.

— Аминь.

— Теперь обедаем.

— Ага...

Обедали сначала молча. Оказывается, Стэнка голодна. И с удовольствием жевала парное мясо с зеленью, картошку, еще горячую, соленые огурчики, макала в сметану лук...

— Очень вкусно, — руку потянул туда же Святой отец.

Стэнка с набитым ртом, кивнула:

— Ага. И с... солью еще.

— Я сроду так не ел. Чтоб, столько лука враз.

— Ну, вам не целоваться, — обтерла рот ладошкой Стэнка.

— Мне? — глянул на нее Святой отец. — А-а, запах... А эти пирожки вы ели?

Травница прищурилась:

— Я — нет. Они — не для меня.

— Не понял, — нахмурился мужчина.

— О-о. Там внутри, вместе с грибами травка есть одна. Дюже вонючая, но не в том суть.

— А в чем?

— Ее и приворотною считают, некоторые, — и засмеялась, глядя на мужчину. Тот тряхнул головой: видно вспомнил, кто пирожки принес. — Да вы не беспокойтесь. Она — "пустая" в этом деле. А настоящих зелий мне не заказывали... Что?

— Ничего... А вы, сестра Стэнка, и такое... творите?

— Нет. Я тело лишь лечу. Душа — по вашей части.

Отец Зоил выдохнул. Травница потерла нос.

— А как диагноз ставите? — откинулся он на стуле.

— Диа-гноз? — переспросила Стэнка.

— Как выясняете причину болезни?

— А-а. Просто "вижу" ее.

— Так просто? — сузил он глаза.

— Да. Вот вы — здоровы. Бабушка б моя сказала: "Как бык на пастбище". А ваша хромота... — промедлила она.

— И-и? — сузил глаза Святой отец.

— Она — от раны на бедре. Ведь так?

— Так, — усмехнулся он. — Надо же... А что вы еще "видите"? Во мне?

Стэнка закусила губу. Потом вздохнула: сам ведь спросил.

— Что я вижу... Священник вы недавно. До этого, скорей всего, вы были... воином. Но, это я не "вижу". Просто, дошла умом. А то, что "вижу"... Зоил — не ваше имя.

— То есть? — глухо огласился он.

— У вас оно — другое. "Зоил" похоже на зимнюю зарю, а ваше ближе к воде. Но, это — не мое дело. Наверно, вы поменяли его, когда стали священником.

— Нет.

— Нет? — вскинула брови Стэнка.

— При рукоположении имя не меняют. Лишь при постриге в монахи. Но, вы правы.

— В чем?

— Мне его пришлось менять. Моего первого не было в синодальном месяцеслове. Оно — не православное.

— А какое оно?

— Простое, — дернул он плечом. — Меня раньше звали Владом. Влад Гулан. Впрочем, фамилия осталась.

— Влад, — выдохнула Стэнка и повторила. — Влад... Как тихая волна.

Мужчина глянул на нее с внимательным прищуром:

— Как волна... Еще четыре годины тому назад я был государевым солдатом.

— О-о, — открыла рот девушка.

— Мой гарнизон стоял на юго-западной границе. Место неспокойное. Полно и нечисти и полудиких кочевников. Однажды на нас напали и взяли пленного. Мы начали преследование, сами угодив в ловушку... — нахмурясь, замолчал Святой отец. — Я тогда один остался жив. Всех остальных баргесты перегрызли, прирученные их племенным шаманом. Оттуда у меня и рана на ноге. Два дня я полз назад. И впервые в жизни, молился. Тогда и клятву дал: если останусь жив... — встал он из-за стола и отошел к перилам. — Если останусь жив, всю жизнь свою отдам Богу и больше никогда не стану убивать... Вскоре меня, уже в беспамятстве, нашли монахи из приграничного монастыря. И там долго отхаживали. А прямиком оттуда я подался в семинарию учиться. Стожки — мой первый в новой жизни приход. Вот так, сестра Стэнка, — улыбнулся Святой отец. — Так что, вы правы во всем. Хоть и не ведьма.

— А-а, — криво улыбнулась та. — Запомнили.

— Как же такое позабудешь? — засмеялся он. — А настоящих ведьм я видел. И вот они, как раз, "ведьмами" не представлялись... Сестра Стэнка?

— Что? — дернула она покрывало на себя.

— Давно вы сирота? Или это — очень личное?

— В наших Стожках нет "очень личного". И причина моего сиротства ни для кого не тайна.

— Тогда, в чем она? — вернулся опять за стол мужчина.

Стэнка улыбнулась:

— Как и у трети всей округи. Чума. Тоже четыре годины взад. Матушка моя тогда заставила отца увести меня отсюда подальше. Тот и увел к бабушке по материнской доле. В самый глухой приграничный бор. Она вообще, странная была. Даром обладала огромным, но не делилась им ни с кем. Жила отшельницей. С птицами говорила, зверьми, цветами... — смолкла Стэнка под пристальным взглядом отца Зоила. — Мы вместе прожили с ней целую годину. В ее избушке. Она меня учила и ворчала постоянно, что я — невнимательная и не умею слушать себя. А я... не знаю... Я старалась и все время ждала, когда за мной придет отец, как обещал, когда прощался... Первые шесть месячин ждала, а потом, вдруг, поняла, что он не придет. И стала собираться назад сама. Бабушка меня, конечно, не пускала, но вскоре слегла... Она все время старая была, сколько ее помню, а тут... я схоронила ее в начале красавика(4). И через восемь дней вышла из леса, по дороге в Бреговины. Вы по ней же с кедровой вырубки... — Святой отец кивнул. — И первым, что увидала, было пепелище нашего дома. Его сожгли.

— Почему? — кашлянул мужчина.

— Боялись, что зараза оттуда вновь вернется, — объяснила Стэнка. — Тогда четверть Стожков так полыхала. Да только, к моему возврату, они уже отстроиться успели, почти все.

— А ваши родители, значит...

— Ага, — кивнула девушка. — Прямо в этом доме. Матушка, отец и мой старший брат, Макар. Все... Я первым делом их останки откопала и схоронила, как положено. Отца Криспа напугала: явилась к нему вся в саже и земле, давай требовать, чтоб он их всех отпел. Он согласился, когда меня признал.

— А потом?

— Потом?.. Поселилась в нашей баньке. Дядька Прохор дал мне еще козленком Стрекозу, и я сразу начала строить новый дом. На месте старого. Это тоже было вроде "клятвы", — засмеялась она. — Ну, что буду жить я хорошо, то есть, за всех их. Там, в старом доме, в погребе у матушки была затырка в банке из-под леденцов. Она на свадьбы нам копила с братом. Я всю ее потратила на стройку... А две годины взад уже перебралась из баньки в новый дом... Это — всё. Я даже больше рассказала, чем вы просили, — закончила Стэнка созерцать кувшинки на воде и подняла глаза...

"Я даже больше рассказала, чем вы просили"... Зачем? Кому? Священнику? Чего ждала в ответ? "Бог каждому дает по силе ношу". Или: "В смиренье — смысл"?.. И обмерла: глаза ее отца смотрели на нее. Столько в них было любви и пониманья, что девушка дышать забыла. Хлопнула своими под этим невозможным взглядом. Мужчина за столом опомнился:

— Я-я... заказал себе косу, — и улыбнулся, вдруг, смущенно.

— Зачем? — тряхнула Стэнка головой.

— Буду учиться косить... А чай уже остыл. Надо чайник в печь пихнуть на угли и...

— Не надо, — подскочила она с диванчика, стаскивая покрывало с плеч. — Мне уже пора. И...

— Что? — поднялся следом Святой отец.

— Спасибо вам.

— За что?

Стэнка глянула еще раз в родные теплые глаза... Нет, то невозможно, сон, бред, наважденье. Но, всё ж, сказала:

— За этот день. Весь... целиком...

Пока она домой бежала, как и была, босой, с распущенными волосами, всё думала... и улыбалась своим мыслям, зажав в руках по туфле. На полдороги вспомнила: косынку, все ж, забыла. Остановилась, качнула головой и побежала вновь, у собственных ворот столкнувшись с тылом подружкиным:

— Ах ты, гульня, к-кому с-сказала, домой, — где ж ей с козою Стэнки совладать? Зачем вообще пасти взялась?

— Здорово!

— Ой! — обернулись обе на этот клич: Солена и Стрекоза.

— Мэ-э-э! — тут же оскорблено выдала вторая.

Первая уперла руки в бока:

— Ты что так долго то? Я тут с твоей...

— Она тебя выгуливала? — хлопнулась перед козою на колени Стэнка. — За рога? — и чмокнула ту в серый нос.

Коза от изумленья глаза выкатила с длинными зрачками. Солена тоже (правда, нормальные):

— Стэнка, ты чего?

— Ничего! — подпрыгнула с травы та. — День сегодня — добрый. И жизнь — добрая. И как же я вас люблю.

— А-а, — открыла подружка рот. — Ну-ну, — и опомнилась. — Ох, давай, рассказывай: чем там занималась. А то вид дюже довольный. Неужто, смылась через задний двор и проболталась невесть где?

— Я?! — возмутилась травница. Потом с прищуром посмотрела на подругу. — Ладно, расскажу, — а про себя добавила: "Не всё"...

_____________________________________

1 — Супруга настоятеля храма.

2 — Угловой огороженный пьедестал, предназначенный для церковного хора.

3 — Баня "по-черному" отличается от современной бани ("по белому") отсутствием трубы из печки. Поэтому, в процессе топки весь дым выходит на улицу через открытые дверь и оконце, оседая сажей на стенах и потолке. Но, не смотря на это, баня по-черному имеет ряд весомых преимуществ, так как нагревается гораздо быстрее, жар держит дольше, а сажа прекрасно чистит воздух от микробов и неприятных запахов.

4 — Апреля по-береднянски.

ГЛАВА 5

Я раньше не понимала выражения про женскую "силу" одновременно "слабость", обозначая второе элементарным "шантажом в свою родную пользу". "Милый, ой!". "Сиди, я сам!". И так далее в зависимости от цели и пути. Но, то было убеждение почти бесполого рыцаря Прокурата с амбициями и трудоголизмом. И у него уж точно не имелось шансов обрести нормальную семью и данную "святую истину". Однако вместе с осознанием ее меня постигла и другая: "Женщина имеет право на слабость лишь рядом с сильным мужчиной". Выражаясь по иному: "театра нет без зрителя". Кстати, о "театре". И моих женских слабостях. Еще будучи в Чидалии, я составила список собственных желаний, к воплощению которых меня сподвиг мой любый муж. В перечень вошли всего три скромных пункта (муж ведь "любый"), два первых из которых уже осуществились... Сложно выражаюсь? Так я ночью "Ладмения. Будни" всю перечитала. Короче, в радуге на Море радуг я уже была (и даже в ней купалась), ледоход во всей красе на Шалбе лицезрела. А вот с последним... тут Ник решил меня переиграть. Упростить себе жизнь...

— ... а этот наш мутный знакомец жениться снова отказался. Нет, он то, как раз, не против, а вот жена его последняя... — и Эрик сделал страшное лицо, видно пытаясь воссоздать физиономию совсем мне неизвестную.

Однако я поверила:

— Ага.

Эрик воодушевился:

— И свадьбы они летом лишь гуляют, среди своих цветов. Ритуал такой эльфийский. Я сам не видел, да и в Лазурный лес лишь на заданье год назад, в январе...

— Ага, я поняла.

— Но, ведь спектакль тебе понравился?

— Мне очень, — встряла нарядная Варвара. — "Свадьба Друва-лана с прекрасной, как ее, Тинрин", — и заёрзала по скамейке. — Мороженого бы еще. А ты, Агата, хочешь?

— Мороженого постного в природе нет, — скривилась я не хуже Эрика.

Тот и вовсе от перемены темы воспрял:

— "В природе" есть замороженный фруктовый сок. Так может, в "Ледяную птичку"? А, девушки? Здесь от парка недалеко.

О, мне б сейчас наоборот, в "нагретую постельку", но... благие дела.

— Ладно. Только...

— Там туалет красивый. С картинками и геранью в горшках.

— Варвара?

— А что? Ведь ты же про него?

— Кх-ху, — кашлянул рыцарь в кулак. — Так мы идем?

Ну, надо же, смутился он. А вот не надо было. А что "не надо" то?.. А! Мужа заменять. Подумаешь, дела по службе, вызвали к Верховному его. А этот — тут как тут. Хотя... пусть привыкает. Варвара наша вон какая красавица растет. И умница. Особенно, когда молчит.

А список у меня теперь есть новый. "Дела на благо" в дневнике. От "благ" этих первыми пострадали дамы из Гусельниц — я им затеяла в лавке ремонт. Давно же собирались и доски в полу гнилые поменять и рамы на окнах, да всё дела-дела. Зато теперь... подумаешь, трех кукол после не досчитались и сундучка (в нем, видно, и уперли). Зато пол не скрипит, в окна не дует и обнаружили заначку деда под порогом: пятнадцать сребеней с колечком "Милому дружку"... Ну и семейка... Вторым в новом моем списке шел мой же дважды бывший начальник, Глеб Анчаров. Его я пригласила к нам на ужин. Готовил его, конечно, Ник. Я — развлекала гостя. Тот удивленно-настороженно косился поначалу, потом расслабился:

— А хорошо у вас, — вздохнул, глядя в пылающий камин.

Ага, романтика: дрова трещат, вино искрится и темы...

— Ты б тоже женился, — облагодетельствовала я советом.

— Придет срок и женюсь, — улыбнулся Глеб. Потом добавил. — Мне, еще в студенчестве, авгур один предрек жену и сына. И даже описал. Жену.

— Да что ты? — заинтересованно зевнула я. Ник потер свой нос и хмыкнул. Глеб кивнул:

— Угу. Сказал, что будет "волевая и огненная". А еще брюнетка.

— Типичный маг огня.

— Угу. Так что... дождусь свою.

— Глеб?

— Что, Агата?

— Я про Бередню сейчас подумала. Ты не помнишь: в Стожках тогда, восемь лет назад, храм действующий был?

— Да-а, — протянул он. — Вполне.

— А информацией о человеке по имени Новик Прица не располагаешь?

— Я после ареста Стэнки Дивнич еще на день в Стожках остался, — глядя на меня, прищурился мужчина. — Нужно было выявить другие контакты инкуба и... Новик Прица... — задумчиво поскреб за ухом.

— Агата, тебе зачем? — качнулся ко мне Ник.

Я сморщилась:

— Так просто. Любопытно.

— "Так просто"? — одарили меня еще одним пристрастным взглядом.

— Агата, я вспомнил...

— Агата, ты какой сок будешь?

— Что?

Кудрявый разносчик у края столика выжидающе застыл, Эрик терпеливо повторил:

— Сок замороженный из вишни, смородницы, крыжовника, медовый с ликером, апельсиновый с...

— Мне вот первое, пожалуйста, — подмигнула я Варваре.

Та важно открыла ротик напротив:

— Ну а мне... да как обычно.

— Мороженое с мармеладом и черникой?

— Совершенно верно.

И разносчик развернулся. Я приподняла брови. Не ребенок косы лишь расправил... Да. И что еще я "проспала"? Ее грамоту за правописание? Мамины курсы экстремальной верховой езды? Присоединение Джингара к Эйфу?

— А который сейчас год?

— От начала мира? — уточнил на всякий случай Эрик, оторвав рассеянный взгляд от окна. Знакомое выражение. Не иначе мужу моему докладывает ментально.

— Ага-а, — протянула я. — Привет передавай.

— Угу, — кивнул тот и замер. — Кому?

— Ой, да ладно. Где он сам то?

— Я не сильно опоздал?

— Ник! — первой удивилась и обрадовалась Варя.

И уже через секунду бок мой правый одарили родственным теплом:

— Извини, любимая. Эльфийская свадьба в реале всё равно за мной. Летом выбью спецпропуск в Лазурный лес и...

— Извиняю, — вот что значит, "благостный настрой".

Однако Ник его ничуть не оценил. Лишь глянул в мои глаза внимательно:

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — отмахнулась я. — Бултыхаюсь на волнах... А ты что из местных чудес будешь?

— Я? — почесал он свой затылок. — Тоже, что и ты. Сейчас закажем...

В общем, вечер наш исправился и покатил нормальным курсом. Милым и семейным. Вплоть до самой ночи.

Ночью ко мне привычной нудной гостьей прибыла бессонница. А я скучала по другой. Скучала, звала, ругалась (литературными словами), но Стэнка так и не пришла. Не присквозила. Хотя прошло уж десять дней. Мне даже сон приснился. В нем была она на берегу реки. Солнце слепило глаза, травница смеялась, полоща белье с мостка, и всё вокруг казалось радостно-спокойным. Таким, что я... проснулась. Было это день назад. Точнее, ночь...

— Вот зайчиков еще бы пасторальных, — пробубнила, сползая с кровати. — на тот бережок.

Муж мой натренированно проснулся:

— Агата?

— Спи. Я — по обычному маршруту.

— Я — с тобой, — вдруг, подорвался он.

Вот это да!

— Ник, ты чокнулся... И где же эти... тапки?

— Сейчас подам, — зевая, обул меня он. — Пошли.

— Куда?

— По твоему "обычному маршруту". Ты — в туалет, а я — на кухню. Чайник поставлю, мяту с душицей заварю. Ты ведь обычно...

— Ага, — сузив глаза, оповестила я.

Ник свою угрозу воплотил, и к моему приходу под медным чайником вовсю плясало магическое пламя, подпрыгивала над паром крышка. Ник сдернул чайник с плиты, влил кипятка в подставленную кружку, пустив по тихой кухне аромат. Водрузил мой чай на стол, придвинул сахарницу, мед, варенье, вспомнил про ложечку. Я — следила, молчала и ждала. Наконец, он сел за стол:

— Как ты себя...

— Где наша сковородка?

— Агата, ты чего?

— А ты чего? — душевно зашипела (Варвары тут лишь не хватает).

Мой муж вздохнул:

— Чай пей.

— Спасибо, не хочу.

— А может, рагу твое овощное разогреть?

— Ник?

Он тоскливо уставился в шар света над столом:

— Скажи, любимая, мне: что с тобой?

Вот и начало.

— Ничего.

— "Ничего"? Ты соблюдаешь пост. Но, с этим, ладно — на пользу, наш лекарь говорит. Стала, вдруг, тихой и задумчивой. Все время бледная. Когда одна, разговариваешь вслух и постоянно что-то пишешь в своем дневнике.

— Это тоже — к "нашему лекарю".

— Все перечисленное? — уточнил мой муж.

Я задумалась и постаралась быть честной:

— Нет... Ник, все нормально.

— А малыш...

— А что, "малыш"?

— Он очень беспокойный. Хотя в этот период должно быть наоборот.

— Кто тебе сказал?

— Я... читал.

— Так, наверняка, про обычных беременных, а не обремененных беролаков.

— Агата, расскажи мне: что с тобой? Я должен знать. Чтоб быть готовым.

— К чему, мой любый? — и в правду, интересно.

— Ко всему.

Вот это да...

— Ник?

— Что?

— Спать пойдем.

— Агата?

— Я сейчас лишь одного хочу: чтоб ты меня обнял, прижал к себе и мы с тобой уснули вместе.

— О-ох... Ну что с тобой поделать?

— Спать пошли?..

— Спи, любый. Спи.

Бессовестно, конечно, накладывать на Ника заклятье сна, но... я должна ее увидеть. Должна.

Сегодня ночью она пришла. Встала тихо у стола. Я тоже молча уткнулась взглядом в полотенце на крючке сквозь мутный силуэт. Потом не выдержала:

— Стэнка, я тебе, хотя б немножко, помогаю?

— Да. И с каждым днем все больше. Тебя это тревожит?

— Не знаю, — и мотнула головой. — Я не знаю. Я лишь надеюсь, что все не зря. И... ты мне снилась.

— Я в снах не разбираюсь, — вздохнула травница.

— Я — тоже... Что следующее у нас?

— Самое большое твое благое дело. И самое сложное. Ты должна быть к нему готова.

— К чему? — посмотрела я в глубокие глаза.

— Я расскажу, когда закончу свой последний рассказ...

__________________________________________

15 апреля.

— Стэнка, подружка, теперь ведь тебя точно возненавидят все наши стожковые невесты, — такой вердикт после рассказа вынесла Солена, страдальчески вздохнув.

Будто до дня минувшего она была примером. Образчиком. Хотя вчера еще травница задумалась. Но, ненадолго. А теперь и вовсе...

— Красота и... благолепие, — потягиваясь безмятежно, застыла напротив распахнутого в палисадник окна. И повторила. — Красота.

Воробьи в кустах сирени согласно ей загалдели. Ветер взметнул от земли запах жасминов и чистой росы. Черная корова повернула к окну Стэнки голову, брякнув колокольчиком на шее. Зевающий пастух шугнул ее к остальным, медленно идущим вдоль улицы на выпаса. Солнышко выглянуло из-за тучи, скользнуло по травнице своим лучом...

— Куда?! От я тебя, а ну сворачивай, лахуд... Благословите, отец Зоил!

Утро за распахнутым окном обещало еще один добрый день... Что?!

— Бог благословит, брат Остромир.

— Что-о? — и Стэнка из этого окна чуть не упала, но, разглядела. Сначала длиннющую косу, приткнутую к штакетнику палисадника, а потом и... — Матушка моя, — нырнув назад, упала она на лавку и приложила руку к груди. — Матушка моя.

Стук в ворота, вежливый, но настойчивый, сподвиг ее захлопнуть рот. Девушка еще несколько мгновений так и сидела. Под стук за окном и биение собственного сердца. И подскочила открывать.

Мужчина с другой стороны ворот был облачен по-прежнему, в обычную одежду, причесан и свеж. Но, вдруг, растерялся: глянул с улыбкой на запыхавшуюся Стэнку. Та в ответ тоже замерла:

— А-а! Б-лагословите, Святой отец, — и, шагнув вперед, склонилась.

— Бог вас благословит, сестра Стэнка, — легла ей на макушку большая ладонь и медленно скользнула над ухом. — Я...

— Что? — вскинула девушка глаза.

Священник качнул головой:

— Я вашу косынку принес. Вы ее вчера в бане забыли.

— А-а. Спасибо.

— И еще, у меня будет просьба.

— Какая?

— Научите меня косить. Где-нибудь на вашем месте.

— Косить? На моем наделе?

— Ну да. Мне вчера заказ мой отдали и...

— Добро.

— А если нам прямо сейчас?

— Пойти косить?

— Пойти учиться. Или я вас от дел отрыва...

— Не-ет!

— Ну, тогда, отлично. То есть, добро. У меня время свободное появилось: утренние Службы пока отменены, на период страды. Так что, надо его с толком использовать.

— Для вашей лошади? А как ее зовут?

— Лошадь мою? Мушка. Только ей провиант Синод предоставляет. Мы с Мушкой на пару на его жаловании.

— Понятно... Ой!

— Что? — замер отец Зоил.

— А косу то мы вашу...

— Забыли... — и оба, глядя на оставшийся за спинами дом травницы, засмеялись.

Однако на выбранной Стэнкой поляне, отец Зоил явил собой (вот он, точно) "образчик" усердия. Девушке хватило лишь раз показать, как он забрал у нее тяжелую косу:

— Теперь — моя очередь, — сказал, прицельно глядя в высокую траву перед собой и...

— Резче!..

— Так?..

— Ага!.. Прямо над землей и острием в нее не тычьте!.. И спину прямее!.. Добро! — сама с ладонью у лба застыла. — Шаги ровнее! Два шага и замах! Не надо суеты! Лишняя трата сил!

— Понял!.. У меня получается? — обернулся он с сияющим лицом.

Травница в ответ кивнула и тоже расплылась в улыбке:

— Ага, получается.

Ш-ш-жум. Ш-ш-жум, широко расставляя ноги, пошел он дальше по прокладываемой упавшей травой полосе. Ш-ш-жум. Ш-ш-жум, пела его отточенная коса. Девушка смотрела мужчине вслед: как он старается. Как ходят под рубахой его широкие плечи. Как ветер полощет ее на стройной фигуре и играет длинными золотыми волосами... Ш-ш-жум. Ш-ш-жум... Как он хорош теперь. Как слаженно вписывается в эту лесную поляну со своей поющей косой и Стэнка на миг даже представила, будто отец Зоил — простой деревенский мужик за обычным занятьем, а она сама... Матушка моя... И только сейчас поняла, что пропала. По-настоящему, пропала. Все ее девичьи мечты сложились в целостную картину: тоска по родительской заботе, защите старшего брата и любви единственного суженого. Мечты эти слились и воплотились в одном лишь человеке на свете. Нет, не в священнике и не в отце Зоиле. Во Владе. Владе Гулане. Стэнка пропала...

— Сестра Стэнка?

— Что? — выдохнула она, открыв глаза.

Мужчина, стоящий напротив, вытер со лба рукавом пот:

— А вы можете домой идти. Я сам тут всё. Я же научился.

— Добро.

— Что с вами? Вы где витаете? В каких далях? — улыбнулся Святой отец.

Ох, если бы он знал. И чем она теперь лучше той же Марыли или Каролинки?.. Да хотя бы тем, что ОН сейчас стоит пред ней, Стэнкой Дивнич. Лишь руку протяни и дотронешься, почувствуешь:

— Ничего. То бишь, нигде. А вы долго не косите — роса уже почти сошла. А потом заходите ко мне. Я квашню с вечера поставила, — и довольно улыбнулась. — Вы с чем пирожки любите? Настоящие, без приворота?

— Я? — радостно переспросил Святой отец и взметнул к небу лицо. — Да хоть с чем... А вообще, со щавелем в сахаре. Очень.

— Добро. Будут вам пирожки со щавелем в сахаре вприкуску со стрекозиным молоком. Только...

— Обязательно приду.

— Ага, — и все с той же улыбкой, развернулась к Стожкам...

Вся последующая седмица пролетела легким перышком по ветру. Да и Стэнка сама летала. Только этот ее "полет" ни в какое другое сравнение не шел, а именовался просто и тихо "счастьем". В состоянии счастья взметнулся в небо на полянке стог сочного прогретого сена, был подправлен огородный забор, освоен десяток новых рецептов и столько оговорено-рассказано, что хоть книгу пиши "Про подвиги и волшебство". Стэнка и сама не заметила, как они с отцом Зоилом перешли с "выканья" на интимное "ты". Впрочем, этим их "интим" пока кончался и то — еще одно открытие для девушки, знающей силу поцелуев и мужских ласк. А оно ей пока не надо было. Хватало и того, что он — рядом... Он. Вот с именем мужским как раз загвоздка вышла, потому как называть своего суженого Зоилом Стэнка категорически не могла, а Владом именовала лишь про себя, да еще тихим шепотом: "Вла-д"...

На восьмой день утренний дождик вспугнул Стэнку с "Вла-дом" от огородной печи прямиком в пустой тихий дом. Да они уж успели всё, и хозяйка дома в доказательство водрузила на стол в избе огромную миску жареных пирожков в подтеках сока. Отец Зоил втащил за ней следом тазик с посудой и прошествовал с ним прямиком в кухню:

— Молоко в погребе?! — огласился из-за занавески.

Стэнка сама себе кивнула от стола:

— Ага! — а потом в очередной раз подумала: "Счастье... И неужели люди так годинами живут? Десятками годин?.. А может, они со временем забывают, что живут в этом счастье? Привыкают к нему, как к венику у двери или новым оконным занавескам?.. Надо, кстати, их поменять. Повесить те, с вышитыми ландышами и...

— Ты где-то опять витаешь, — с улыбкой произнес отец Зоил, опуская на стол крынку и кружки.

— Витаю, — откликнулась ему Стэнка. — Садись. Я — сама, — и взяла крынку в руки.

Мужчина послушно опустился на лавку, не отрывая от Стэнки взгляда:

— У тебя...

— Что? — выдохнула она.

— Нос в муке. Иди ко мне, я оботру... — она даже глаза закрыла, когда он осторожно провел теплым пальцем по носу. Тихо вздохнул и, приподнявшись... чмокнул девушку в самый кончик. Стэнка вздрогнула. — Ты... чего?

— Ничего, — и замотала головой. — Ничего, — рука ее сама потянулась к намокшей от дождя золотой прядке на лбу, но на полпути замерла. Мужчина перехватил ее, пропустив собственные длинные пальцы между маленькими девичьими, потянул на себя. — Значит, так священники дев обольщают? — две руки сомкнулись за мужской головой.

— Не знаю, — шепотом откликнулся ей отец Зоил. — Я священником еще не "обольщал" никого. Поэтому, на всякий случай: ты позволишь мне тебя... поцело...

— О-ой, — и оба обернулись к двери. Оторопевшая Солена сползла по стенке на табурет у косяка. — О-ой...

— А дальше то что? — глядя на нее, засмеялись "застигнутые".

Солена открыла рот:

— Благословите, отец Зоил. И я, наверно... пойду.

— Солена, ты куда? — разомкнула Стэнка руки.

Мужчина встал с лавки, направившись к двери:

— Бог благословит, сестра Солена, — улыбаясь, перекрестил ее, приложился к светлой макушке пятерней и обернулся назад. — Я за третьей кружкой?

— Ага. А ты давай, проходи от порога за стол. Или "благовония" не чуешь?

— Чую, — глядя вслед мужчине, кивнула подружка.

— То-то же. Пирожки с творогом и медом. Удались сегодня, а вчера мед весь в сковородку утек... Солена, ты чего? — и уставилась в растерянное девичье лицо.

Та качнула головой:

— Если б я... — но, осеклась при виде вернувшегося отца Зоила.

— Все готовы? — проконтролировал тот посадку за стол и после молитвы спросил. — Как поживаете, сестра Солена?

— Ой, — вновь зашлась она в смущеньи. — Спасибо, благодарствую. А я... уф-ф, дело у меня к вам, отец Зоил.

— Так я слушаю.

Солена скосилась на Стэнку:

— У меня просидьба через три дня. И, вообще-то, батюшка хотел сам вас на нее пригласить, но, раз уж...

— Солена! Радость какая! Разродился твой Леош! — подпрыгнула из-за стола Стэнка и повисла на качнувшейся подружке.

Последняя теперь и пятнами пошла:

— Ну-у... Отчего ж, "разродился" то? Как полагается всё у нас... Отец Зоил?

— Да, конечно, — уверил тот, глядя на эту сцену. — Только время скажите заранее. Стэнка, пожалуйста, сядь. А насчет сроков, церковь наставляет годину за девушкой ухаживать.

— Чего? — обмерли обе "девушки".

Мужчина кивнул:

— Угу. Чтобы узнать друг друга хорошо, а уж потом...

— Матушка моя, — опустилась Стэнка назад на лавку. — Ну, ничего себе... "срок".

И каждый вспомнил про пирожки, которые, кстати, и в правду "удались". А вот после, над уже опустевшей миской, отец Зоил расслабленно выдохнул:

— Благодарствую.

— И вам ответно благодарствую, — отозвалась ему Стэнка (стряпали ж вместе).

Солена лишь глазами хлопнула — ей такое зрелище впервые видеть.

— А ко мне завтра два проверяющих из епархии приезжают, — продолжил Святой отец.

— Зачем? — мигом вскинулась Стэнка.

— Не знаю, — дернул он плечом, потом задумался. — Я здесь уже две месячины. Может, так и положено. А ты... — и глянул в стэнкины глаза. — сегодня на вечернюю Службу придешь?

О-ох. Придет ли она? Да за седмицу — ни разу. Да что "за седмицу"?..

— А мы вместе с ней, — оповестила подружка. — Так ведь, Стэнка?

— Придем.

— Вот и добро, — улыбнулся отец Зоил. — А сейчас мне пора. Стэнка, ты меня проводишь?

— Конечно, — и почему так время быстро летит?.. Надо еще раньше вставать...

Вот в этот раз подруги пришли в церковь вовремя. Она уже была полна людей, переминающихся вдоль расписных стен. И девы в количестве пяти нетерпеливо торчали на хорах. На появление Стэнки первыми среагировали именно они — локтями друг друга по очереди: сестра Марыли, сама Марыля, конопатая Душица, Каролинка. Последней досталось Натушке. С ней Стэнка взглядом и встретилась. Натушка свой отвела и присоединилась к шушуканью подружек. Уф-ф... Если уж она, то, неужто "пророчество" Солены — вещее? И травница уткнулась глазами в окно сбоку. В аккурат до момента, когда алтарные двери распахнулись, и из них медленно появился отец Зоил, схожий с золотым сосудом в своем золотом фартуке, опоясанном золотым поясом и в надетой сверху золотой накидке. Венцом же — золото собственных кудрей. Стэнка едва не ахнула от такого небывалого вида. Девы на хорах вмиг затянули: "Господи, помилуй. Господи, помилуй". Отец Зоил взглядом нашел в толпе травницу. И вечерняя Служба началась.

Длилась оная недолго, но показалась Стэнке чем-то неземным и бесконечным. И пока люди в ответ на пение отца Зоила и молитвы, крестились и кланялись, она тоже всё делала, но природу мага никто не отменил. И по природе своей Стэнка видела сейчас много: кто чистосердечно радеет, кто пришел в храм просто так. Но, главное — ее единственный суженый, от которого исходил по сторонам свет и глаза его лучились, а голос, уносясь под свод, был схож с голосом Божьим — строгим, повелительным. Нет, это был теперь не ее Влад Гулан. Она зрила то вполне четко и понимала — мир вокруг тоже чужой. Это мир, в котором она — гостья, приглашенная по щедрости хозяина ради того, чтоб явить ей свою силу. Она — лишь гостья тут. Постижение этого и напугало Стэнку и потрясло. Поэтому, когда двери в алтарь за отцом Зоилом закрылись, а стожковцы начали по одному выходить вон, девушка так и осталась стоять, не дыша.

— Стэнка, уходим... Стэнка? — донесся извне голос Солены.

— Ась? — обернулась она к подружке и заметила идущую к их паре бабку Ружану. Важный вид оной и сжатые в нить губы окончательно вернули Стэнку в свой мир. — Служба закончилась?.. Пошли.

— Доброго дня, девоньки, — не успели.

— И вам того же, баба Ружана, — поздоровалась подружка травницы.

— Здравствуйте, — следом произнесла Стэнка.

Бабка явила на лице подобие улыбочки:

— Девонька, нам бы поговорить с тобой.

— Это зачем? — благовидная Солена на удивление Стэнки скривила рот не хуже старческой "гримасы". — Зачем вам с ней "поговорить"? — тихо прошипела она. — О чем вам, баба Ружана, с ней говорить?

— А надо, — опешила от такого обращения бабка. — И... дело не твое.

— Стэнка, нам пора, — вовсе набычилась Солена.

— Девонька, пойдем, — дернула Стэнку за рукав бабка Ружана.

— Стэнка, ты...

— Добро, — выдохнула травница. — Солена, ты меня только... подожди, — и под хмурый подружкин взгляд, пошла за бабкой к боковой двери храма. Вскоре они вышли на заднем церковном дворе. Стэнка с нахлынувшей тоской обвела взглядом весь здешний бело-зеленый простор, задержав его на стене дома настоятеля, недавно беленой, потом, вслед за бабкой покорно села на лавку рядом с ним. — О чем будем говорить? — хотя, спросить бы стоило: "Что я могу еще узнать из того, что не поняла?"

Бабка Ружана поддернула на голове платок:

— Об жизни, девонька. Об жизни.

— А-а, — подняла к небесам глаза Стэнка.

— Ага, — хмыкнула ей бабка. — Ты ведь решилась у нас матушкой стать?

— Кем?

— Супружницей отца Зоила, — сузила она глаза. — Или не так? Или брешет народ, что он у тебя каждый день пропадает? Что вы с ним воркуете, как два голубка? Что ты его потчуешь да привечаешь в своем дому?

— "Потчую да привечаю"? — переспросила Стэнка. — Да. То — правда. Насчет его "пропажи", Святой отец в своем собственном доме живет и у меня — лишь с утра и до обеда. А про "голубков", то нам и человечьим языком прекрасно говорится. Что-то еще интересует про мою жизнь?

Собеседница в ответ и бровью не повела. А с чего, когда для всех в Стожках такая стэнкина манера разговора привычна? Она лишь вздохнула тяжело:

— Твоя жизнь, — и сжала в костлявых пальцах вышитый край фартука. — В том то и беда, девонька, что это — уже не "твоя жизнь".

— А чья же? — открыла Стэнка рот.

— Ты меня послушай, а потом будешь крыситься, — задушевно проговорила старушка. — Я ведь к тебе всегда с добром. Или не так?

— Так. И что с того? — мотнула Стэнка головой.

— А раз так, — подпрыгнула на лавке бабка Ружана, — то лучше от меня, а не от... да хоть от кого у нас.

— Ладно, говорите, — и травница тоже подобралась, приготовилась.

Бабка же интимно сдвинулась к девушке ближе:

— Я ведь знаю, что ты себе лучшей доли ждешь. Все мы, бабы о ней мечтаем, — напевно начала. — Да не всем выпадает эта доля. Лишь тем, кто заслужил. А почему я сказала, что речь не о твоей жизни, так все просто — ты ведь долю свою решила с отцом Зоилом разделить? Во-от. А отец Зоил... — звучно потянула она носом. — Дюже зауважали его у нас. За советом идут, в гости приглашают, рассудить споры просят. И счастье такое Стожкам выпало за столько годин — раз. Чтоб священник был добрый, честный, отзывчивый. А ваши с ним "любованья"... Ты ведь... знахарка. Знающая знахарка, но, по естеству своему от Бога далекая.

— Я, вообще то, крещеная, баба Ружана, — хмуро уточнила Стэнка.

Та кивнула:

— Крещеная. То — правда. А когда ты в последний раз в храме была по доброй воле? Когда пост соблюдала? Исповедовалась? К иконам свечки ставила? Молилась перед ними? Когда?.. Во-от. А матушка для Святого отца, его сподвижница и направительница. Ведь сказал Бог: "Если двое молятся за меня — я уже меж вами". Матушка живет чаяниями паствы не меньше своего супружника. Да еще порядок в храме наводит, ведет себя тихо и скромно, ходит, опустив очи долу. Потому как по ней судят и о Святом отце и уважать ее, значит, должны не меньше его. Ты готова так свою жизнь развернуть? Изменить ее совсем в другую сторону?.. Чего молчишь, девонька?..

Ох, она могла бы, конечно, сказать. О том, например, что ни одна из невест местных на эту роль не подходит, хоть и не "знахарки". И куда денется эта же бабка Ружана без стэнкиного настоя от ломоты в костях. Что, народ в Стожках, по мнению Стэнки, имеет понятие о "праведной жизни" как ее Стрекоза о написании букв. Но, в одном бабка Ружана права: это уже не ее жизнь. Это — жизнь ее суженого, за которую он давал клятву и теперь никогда не отступится. Поэтому Стэнка просто встала с лавки:

— Я не в силах изменить то, над чем власти не имею. Прощайте, — и пошла в обход дома прочь...

Следующие три дня прошли для Стэнки, как во мраке ночи. Нет, она жила, существовала, с рассвета убегая в лес за травами, и появляясь дома лишь с закатом. Не помогали уговоры Солены и стук в закрытые ворота ее любимого. Он приходил лишь раз... при ней. А без нее... Она не знала, не хотела знать. Все для себя решила, значит, за двоих. "...ты ведь долю свою решила с отцом Зоилом разделить?". Их разделил Бог своим сиянием. А с Богом справиться ей не по силам. Сама же сейчас лишь с призраком равнялась: круги под темными глазами и вздрагивание от дуновенья ветра. А на четвертый день решилась выбраться до деревенской лавки.

Специально время угадала, чтобы на улицах покой и пустота. И в правду, не встретилась ни с кем. Лишь на обратном пути...

— День добрый, Стэнка!

Коляска остановилась в аккурат напротив. Мужчина на ее скамье застыл.

— И вам того же, господин Новик, — произнесла сквозь зубы.

Тот нисколько не смутился. Напротив — оскалил в улыбке свои:

— Давно мы не видались. Где пропадала? С кем?

— Не ваше дело, — Стэнка, перехватив в руках набитую корзину, двинула дальше.

Мужчина вскинул вожжи — видно, настроен он всерьез. Да ей какое дело? И девушка уже открыла рот, чтоб то сказать, но... матушка моя, увидела идущего навстречу Святого отца.

— Стэнка, я просто поговорить хочу.

— Да-а? — протянула она, не отрываясь от фигуры в черной рясе:

Господин Новик метнул туда же взгляд. И вмиг нахмурился:

— Да. И хватит бегать от меня. Я урок прежний усвоил, а ты вот — нет. Так что...

— Подвезите меня.

— Что?!

— Да чтоб, — закусила Стэнка губу. — Подвезите меня до дома. Или...

— Добро! — сдвинулся он на другой край скамьи. — Руку...

— Я сама, — и запихнув сначала свою корзину, быстро вскочила наверх.

Господин Новик стеганул вожжами лошадь, разворачивая ее в ближайший переулок:

— Н-но! — Стэнка едва успела ухватиться за боковину, чтоб не слететь — Так говорить теперь со мною будешь?

— О чем?

— О нас с тобой.

— Вот это — новость! Вам ветром голову надуло?

Мужчина даже головы "надутой" не повернул:

— Я предлагаю тебе работать на меня.

— Работать?.. Ой, погодите, я второй рукой схвачусь, чтоб не упасть.

— Стэнка, я серьезно!

— Я тоже шутить не настроена. Что за "работа"? Мне и самой справно работается на себя. Или вы решили знахарем стать?

— Нет. Ты будешь ездить со мной на сделки с компаньонами и примечать: кто из них врет, кто говорит правду. Это как раз тебе по силам. Или я не прав? — и с вызовом взглянул на Стэнку.

Та открыла рот:

— Вы это...

— Серьезно, — кивнул он. — Вполне серьезно. Я раньше думал: люди брешут про тебя. Что ты, ну, ведьма, уж прости. А вот когда сам на своей шкуре испытал, то понял: нет, не брешут. И я помочь хочу.

— Кому? — сузила травница глаза.

Мужчина недоуменно хмыкнул:

— Как "кому"? Тебе. Ведь ни от кого вокруг ты помощи тут не дождешься. Или не так? А, душа моя? Если нет, чего тогда ты бегаешь от нашего священника? Уж точно, помощь Бога не нужна. И правильно: против природы не попрешь. Зачем же гробить ее ценный дар? А я ведь тебе деньги предлагаю. И не малые. Сама подумай, ты...

— Заткнитесь.

— Что? — опешил господин Новик. — Что ты сказа...

— Заткнитесь, — забилась в висках у Стэнки кровь. — Заткнитесь навсегда на эту тему. Вам понятно?

— П-пр-ру!.. Еще раз... повтори, — играя желваками, проговорил господин Новик.

Стэнка развернулась на скамье и вздернула вверх бровь:

— Добро... Вы помощь предлагаете? А где она была, когда я бревна старого дома разбирала? Сама? Когда хоронила своих родных? А помогли вы матушке моей, когда она просила вас достать лечебного уксуса хотя бы для детей? Нет, вы с нашим старостой, закрылись за воротами, обдымокурились, пока не вымерла четверть Стожков. Вы думаете мне те же "люди" не рассказали потом? Ну а теперь, мне помощь. Да с чего? Вы думаете, я не знаю, какие дела вы вертите? Каким богам втихушку молитесь? Чьи обереги носите рядом с крестом? Да я и имена ваших "богов" произносить стыжусь. Мне помощь! Ха! Да пусть они и помогают! Только учтите: цена той помощи будет большой. Да и не леями.

— Да ты... — пошел мужчина пятнами. — Да ты... как смеешь вякать на меня?

— Вот только троньте, — прошипела Стэнка, вся подобравшись.

Мужчина шумно задышал, сузив глаза, и, вдруг, усмехнулся:

— Не бойся, — произнес он тихо, но по спине у Стэнки побежал недобрый холодок. — Не бойся, — вновь повторил. — Тебя не трону. Урок я выучил. Но, знай, душа моя, ты очень сильно пожалеешь о своих словах.

— Я пожалею? — уточнила Стэнка.

Ей в ответ кивнули:

— О-очень сильно... Слазь. Мы приехали.

Стэнка обернулась, в тумане гнева не признав свой дом. И спрыгнула с коляски, чуть успев схватить корзину. А господин Новик, понукая лошадь, умчался прочь...

Ох, что ж она наделала? Ведь зарекалась держать себя в руках с такими вот людьми. Недоброе предчувствие змеей закралось в грудь, обвило и больно сжало сердце. Что ж она наделала? И стало, вдруг, тоскливо безнадежно, как в тот день, когда вернулась из лесу к родному пепелищу. Стэнка вновь обвела глазами дом: стоит. Молчит. Лишь окнами глядит, как будто бы с укором.

— За что? За что мне это? Разве я виновата, что родилась такой? — спросила Стэнка свои окна... "Виновата", — ответили они: "Но не за дар, за выбор. Он — тебе по силам". И девушка, взвыв в голос, побежала в свой дом, но, бросив корзину у крыльца, вдруг, оказалась в сарае с сеном. Упала в него и заревела. Громко, с душой. — Мама, матушка моя! Прости! Прости, отец! Макарка, и ты тоже!.. И ты, мой суженый! О-о-о!..

— Стэнка?!.. Стэнка, ты где?! — услышав этот голос, Стэнка замерла и села, подскочив. Прихлопнула ко рту ладонь. Зов повторился уже ближе, дверь с шумом распахнулась, ослепив ее лучом. Мужчина в дверном проеме охнул, в два шага оказавшись перед ней. — Что произошло? Он тебя...

— Не-ет, — мотая головой, в ладошку промычала та. — Нет.

Святой отец вмиг рухнул на колени и, подхватив, прижал Стэнку к себе.

Она в его объятьях стихла, лишь всхлипывать решаясь.

— Ты глупая, — баюкал он ее. — Какая же ты глупая. И почему не рассказала мне про тот ваш разговор с сестрой Ружаной?.. Почему? И пряталась? В лес убегала? Девочка моя... Ведь расскажи ты раньше...

— И что? — выдохнула Стэнка в мужскую грудь.

— Я б рассказал тебе о травнице, что выходила меня в монастыре. Она всю жизнь там прожила и говорила: "Каждую травку благословил Господь: "Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя. Вам сие будет в пищу". В пищу, значит, в пользу, на здоровье". Так она говорила. А ты...

— А я...

— Девочка моя, решила за двоих. Кого пыталась обмануть? Себя? Меня иль Бога?

— Я испугалась, — прошептала Стэнка.

— Чего? — сжал он руками девичье лицо. — Чего ты испугалась?

— Не тогда, сейчас. Я испугалась, какой бы стала, если бы не ты. Могла бы стать.

— Дар, он как нож. И только нам решать: резать им хлеб иль убивать.

— И это тебе травница сказала?

— Нет, — засмеялся Святой отец. — Сам своим умом дошел. И я еще тебе сказать хочу.

— Так говори.

Мужчина пальцами мазнул по мокрым стэнкиным щекам:

— Когда на празднике тебя пихнули в круг, я растерялся, хоть и молился увидеть вновь. А потом решил: "Поймаю — будет моей".

— Я то видала, знаю, — улыбнулась Стэнка. — Мне было видение, но позже, когда стояла на камне, где мы с тобой и познакомились. Но, я не поверила. А ты...

— А я... — подул он ей в глаза. Стэнка зажмурилась, почувствовав на веках поцелуи. Они покрыли все ее лицо, обдав дыханьем губы. Лишь на миг. Последний миг перед паденьем или взлетом. И... утонула, не дыша. Вся растворилась в суженом.

Он же отпрянул, заглядывая ей в глаза, будто ища ответа. А что она могла?

— Я буду лучшей матушкой на свете. Клянусь.

Мужчина засмеялся:

— Девочка моя, я так люблю тебя, — и вновь припал к ее губам...

Дома, на закате, они при свете лампы отчищали рясу. И смеялись. Потом Стэнка расчесывала золотые мужские пряди, вынимая сено и оттуда. И каждую травинку сдувала со своей ладони, будто колдовала.

— Что ты там делаешь? — застыл Святой отец на табурете.

— Молчи, — поцеловала Стэнка его макушку. — Ты просто не представляешь, какое это счастье.

— Угу, — дернул плечами он. — "Какое счастье"... Я завтра уезжаю.

— Куда? — метнулась Стэнка к его лицу.

— Те проверяющие из епархии мне обещали дать иконы в наш храм. Еду за ними в столицу.

— И надолго?

Святой отец словил рукою стэнкину косу, провел ее хвостом себе по лбу:

— Седмица точно уйдет. А потом...

— Что?

— Будем учиться на "курсах матушек", — сказал вполне серьезно.

— А что, такие курсы есть? — изумилась Стэнка.

— Угу. Я буду лично проводить. Начнем с уроков воздержания от... скоромной пищи. Я много рецептов знаю на дни поста. Мы ж в семинарии сами себе готовили.

— Ага, — расплылась в улыбке Стэнка. — Это я могу.

— Вот и добро. Ты колдовать закончила? И... мне пора.

— Пора.

— Угу. Давай прощаться на седмицу?

— Давай, — заныло сердце девичье.

Святой отец, поднявшись, обхватил руками Стэнку:

— Все будет хорошо. Нас Бог ведет с тобой. Пропасть не даст...

Вот Стэнка так себе и повторяла: "Нас Бог ведет с тобой. Пропасть не даст". Все следующие семь дней к ряду... Потом еще семь... Два. И с каждым днем неотвратимей впадая в панику, бродя ночами вдоль темных окон храма... "Нас Бог ведет". На день семнадцатый, увидев свет в его окне, примчалась. Долго стучала в дверь. И, наконец, ее открыли.

— Вы кто? — седой мужчина запахнул халат и отступил под взглядом Стэнки. — Вы...

— Где он?

— Вы про... отца Зоила? — скривился тот.

Стэнка мотнула головой, схватившись за косяк:

— Да, — и по лицу мужчины поняла, прочла по выраженью. — Что... с ним?

Тот охнул и перекрестился:

— Может, зайдете?

— Что с ним? — глухо повторила Стэнка.

— Он... погиб. В дороге уже сюда напали тати. Их было трое. Он — один. Ударили ножом в спину, но он еще сутки жил. А вы... — мужчина распахнул глаза. — Вы — Стэнка?

— Да-а, — еле разлепила губы.

— Он ваше имя повторял, и передать просил тому, кто будет вместо него тут в храме. Меня отец Эммануил зовут... Просил сказать вам: "Нас Бог ведет с тобой. Пропасть не даст".

— А-а-а! — взвыла Стэнка. — А-а-а!!!

Ее нашли под вечер следующего дня в том же сарае, в сене. Петр и Солена. Она лежала в луже крови, замерзшая и чуть живая. Все повторяла: "Нас Бог ведет". Мужчина, не на шутку испугавшись, сдернул с плеч куртку и накрыв ей девушку, понес домой. Солена молча следовала рядом, открывала двери. А позже, у постели Петр лишь хмуро спросил:

— Ты потеряла ребенка. Чей это был?.. Мой?

Стэнка разлепила веки, взглянула безучастно в потолок и на подружку, державшую ее за руку. И тихо сказала:

— Да.

Ее любовь, единственный и непорочный. Он самый лучший. Таким он и останется. Для всех...

________________________________________________

Я словно слышу каждый вдох весны. Как набухают соком почки на вербе за окном. Как ветер ворчливым дворником гоняет пыль по тротуару. Как солнце апрельское усердно превращает в воду остатки снега по теням. Я слышу жизнь вокруг... Как можно ее столько лет не слышать? И принимать, как данность: пришла пора, ушла пора. Теперь ее я слышу. И люблю. За каждый день, минуту и секунду. За каждый лучик и дождинку. Ведь потому что всё уходит. Теперь я это слышу. Вокруг себя. И слышу ЕГО сердечко внутри. И голос. Тихий... "Мама". Я — "мама". Теперь я это тоже слышу.

— Что ты хотела мне сказать?

Моя родительница поджала губки, сидя в кресле. Тетя Гортензия вздохнула из соседнего, перебирая в пальцах бахрому на шарфе. Ник просто отвернулся к окну. Что он там видит? Тоже, что и я. Ведь мы с ним — целостность, поделенная на троих. На четверых. Однако "четверть" наша еще в трудах, а мы с утра собрались на совет. И по какому поводу?

— Ох, доча...

— Мама, что ты хотела мне сказать?

— Катаржина, раз уж всё затеяла, чего теперь молчишь? — сжала в руках шарф тетка и уставилась на маму.

— Ладно, — выдохнула та, переведя взгляд на меня. — Ладно...

— А хочешь, я начну?

Три пары глаз расширились в ответ.

— Любимая?

— Ник, это невыносимо. Мама, скажи мне: какая у твоей ветви в роду фамилия?

— Я... не помню, — растерялась она.

— Ты не знаешь. А почему?

— Память...

— Мама!

— Доча, что ты хочешь?

— Ты не знаешь по одной простой причине: она отсутствует. Ведь так? Я это поняла, когда писала работу по семейной геральдике в пятнадцать лет. И сначала пристала по данному вопросу к тебе, но ты меня послала...

— В госархив. Я помню.

— Ага... Дар малумтелепатии передается в нашей родовой ветви по женской линии. И через поколенье из-за трудности вынашивания ребенка. Это со временем пришло, такой "отсев". Либо сама мать — малумтелепат, либо его рожает. Другого варианта нет. Подобные две родовые ветви есть еще в Ладмении. Одна — в Чидалии. И везде — лишь женщины. Что ты так смотришь на меня? Я до архива тогда дошла... А мальчики... маль-чики...

— Любимая...

— Ник, мальчики у нас не выживают. Они умирают либо еще в утробе, либо при родах... Мама, тетя Гортензия, у моей бабушки...

— Был самым первым, — дрожащим голосом ответила тетка. — Отец все время ее состояние контролировал, но в самый ответственный момент не справился и чуть не потерял в итоге обоих сразу. Второй без проблем явилась на свет твоя родительница. Потом уж — я. А больше они рисковать не стали, — и замолчала.

Ник сглотнул слюну:

— Почему вы раньше мне всё не рассказали? И ты, Агата?

— Почему? — переспросила я. — Из-за самонадеянности и...

Безразличья. Вот оно, то слово. Единственно правдивое. Но, как его произнести вслух? Тому, кто ждал так сына? Любил его заранее за нас двоих?

— Агаточка?

— Да-а?

— Лекарь наш пообещал, что примет меры. И он их примет обязательно. Это твой дед надеялся лишь на себя, а он Совет магов весь соберет в "ответственный момент".

— Ладно. Я обещаю сделать всё, что нужно. Всё, что от меня зависит.

— Агата, я тоже буду рядом. И если вопрос встанет... — Ник в три шага преодолел всю комнату и обхватил меня руками, прижал к себе.

— Я так люблю тебя.

— Агата...

— Я так тебя люблю. Тебя и... ты имя выбрал, наконец?

— О-ох, доча, ох.

— Я выберу, — провел он рукой мне по волосам. — А ты пообещай, что больше одна — ни шагу никуда. Я отпуск с завтрашнего дня возьму.

— С завтрашнего дня?

— Угу, — кивнул Ник.

— Значит, с завтрашнего дня?.. Ни шагу. Обещаю.

— Любимая... — насторожился он, но тут вмешалась мама:

— Вот и славно! А я ведь переживала: как ты воспримешь эту новость. Боялась и все надеялась, до последнего, пока Николас не начал за тебя тревогу бить. Значит, ты всё знала? И поэтому чудила? С постованием своим и...

— ... ремонтом нашим, — шмыгнула носом тетка. — Ну, теперь-то ясно, за что пропали...

— Тетя Гортензия, я еще позапрошлым летом вам говорила избавиться от той ритуальной шаманской куклы. Так что, теперь кому-то крупно с ней свезло.

— Ой, да забудь, — всплеснула она рукой с зажатым шарфом. — Сундук мне больше жалко. Он — из коллекции осмерской мебели. Помнишь тот "базар кабир" в Джингаре, когда мы Вареньку...

— Ага, конечно... Ник, нашел бы ты его? Вернул несчастной?

— Николас? — вытянула тетка шею.

Мой муж вздохнул мне в ухо:

— Хорошо, — и поцеловал в него. — Сегодня и займусь. Ты с нами в Гусельницы?

— А Варвару с урока рисования кто встретит? — удивленно отстранилась я. — Накормит кто?

— Понят-но, — протянули мне в ответ, ведя усиленный мыслительный процесс.

Ах, любый мой, мы — целостность. И в силах предугадать и мысли и слова друг друга. Но, ты забыл, что я — "обремененный беролак". А это значит: умножь мои способности на два, прибавь к ним наглость, упёртость, отними правдивость. В итоге что получится?.. Не знаешь. Ах, любый мой...

Софико явилась точно в срок. Удивленная, но настроенная всерьез. Я обозрела ее с головы до ног и запустила в квартиру:

— Проходи.

— Агата, а что случилось то? — засуетилась она с пуговицами на пальто.

— Да ничего, — отступив в сторонку, сложила я руки на животе. Сын мой в очередной раз "возмутился". — О-ой.

Подруга замерла у вешалки:

— Точно "ничего"? Я, когда с курьером твою записку получила, и потом, всю дорогу сюда на возчике, в догадках мучилась.

— Ага. Разгадку сразу не обещаю. Проходи, давай, — и первой пошлепала на кухню. Софико — за мной. — Мне помощь твоя нужна.

— И в чем?

— Чай будешь?

— Спасибо. Агата?

— Что? — обернулась я с чайником в руке.

— Ты выглядишь неважно. И бледней обычного.

— Софико, все нормально, — и сморщилась на новый пинок в живот. — Мне нужно отлучиться по делу. Очень важному и...

— Ник — не в курсе, — понятливо скривилась та.

Я вздохнула и кивнула:

— Ага. В этом и проблема. Ты меня прикроешь.

— Это — как? — хлопнула подруга ресницами.

— Варвару встретишь с занятий, накормишь. Я приготовила обед. Скажешь, что я в магазин ушла. И маме моей — тоже самое, если нагрянет.

— А ты куда?

— По делу, я же говорю.

— "Очень важному", — повторила она, уставясь в чашку с чаем. — Агата?

— Что?

— Я помогу тебе... Раз ты так... настроена. Раз надо.

— Ага. Мы же — подруги. А подруги друг другу помогают.

Женщина улыбнулась:

— Помогают. Надеюсь... да я знаю, раз...

— Надо, Софико. Мне очень надо. Мне тоже надо помочь. И я уже пошла.

— Иди, подруга, — и, вдруг, встала. — У меня кроме тебя подруг нет. Никогда их не было. Агата?

— У меня — тоже, — остановилась я на секунду.

— Береги себя и сына.

Я постараюсь. И, превозмогая боль, оделась. Софико, выйдя следом, больше ни слова не произнесла. Просто молча встала у косяка в прихожей. А мне внезапно захотелось ее обнять, но... зачем пугать и без того напуганную? Поэтому, я не оборачиваясь, вышла в парадную.

В нашей бакалее на углу было полно народу. Раскупали яйца к Пасхе, попутно обсуждая рецепты куличей, и на каком развале свежее творог. Я тоже медленно прошлась вдоль благоухающих прилавков и, вынув из кармана своего пальто платочек, незаметно сунула его за тумбу со цветком. Вот так, мой любый. Для тебя я — здесь. Ты ведь часто мне говоришь: "Что так долго можно разглядывать на полках в магазинах? Так пусть твоя метка-ориентир и поторчит вместо меня". Сама же направилась наружу и вскоре обозначила подвал.

— Ух ты!

Здесь весна была, но ветер с оттаивающей тихой речки немилосердно закрутил в холодный вихрь. И занавесь на входе в пещеру хлопнула, поддав мне в спину. Я замерла, удивленно открыв свой рот: огонь горит, над ним висит котел с водой. Повсюду свечи зажженные и пахнет травами. А где же...

— Пришла.

И рот мой открылся еще шире — Стэнка стояла за костром вполне реальной женщиной, не духом бестелесным. Я даже бусы на тонкой ее шее разглядела. Бирюзовые. И почему то остановила взгляд на них. Именно на них:

— Я много думала.

— Ага, — улыбаясь, кивнула травница. — И что?

— Я много думала, — повторила я, не отрывая взгляда от этих, чтоб их, бус. — И пришла к выводу, что ты не виновата в его смерти.

— Чьей?

— Своего суженого. Только скажи мне: господина Новика...

— Не я, — мотнула она головой. — Он сам... погиб. От Стожков за много верст. На лесосплаве своем. Он и трое его подельников. Их всех разом бревнами. И... понимай, как знаешь. Ты же — маг.

— Он сам?.. Я — маг... И поняла. "Нас Бог ведет".

— Агата? — качнулась Стэнка от костра.

Я подняла глаза и вновь скривилась от боли:

— Что...ты хотела от меня? Какое дело у нас последнее? Мне надо успеть. Обязательно успеть.

— Агата, — тихо повторила Стэнка.

— Говори! О-ой... Говори же! И почему сюда мне надо было? В отшельничью нору?

— Здесь место особое. Ты разве сама не чуешь? "Тихое и светлое". Так он говорил, мой суженый.

— Стэнка... зачем... о-ох, зачем, — и ухватилась за живот. — вода кипит зачем?

Девушка, вдруг, засмеялась:

— Какая же ты глупая, Агата.

— Почему?

— У тебя схватки начались, а ты: "Почему? Зачем?"

— Тысь, моя майка! Стэнка! Не успели... Ой... Что же теперь делать то?

— Рожать, дурная дева, — и подхватила меня под руку.

В следующую секунду всё вокруг поплыло, я снова поймала взглядом ее бусы, теперь лишь в дюймах от себя... потом исчезли и они. И время застыло в отшельничьей норе...

— Кричи! Кричи и тужься!

— О-ой... Стэнка!.. Все не так должно быть... Не так.

— А как?.. Тужься.

— Стэнка, я боюсь. Мне так больно... Я боюсь.

— Боли бояться — нормально.

— О-ой... Я боюсь потерять его. Сына.

— Ты его не потеряешь. Если будешь тужиться и слушаться. Тужься!

— А-а-а!.. А как же... Совет магов?

— Спать укладываются, наверно.

— Ч-что?

— Тужься, чтоб тебя! Ночь скоро, говорю!

— А-а-а! Я тужусь... О-ой... Стэнка?

— Ась? — застыла она надо мной. Лицо — в морщинках, недовольное и такое близкое.

Я протянула руку, но вцепилась в ее косу и тут мы заорали обе:

— А-а-а!!! А-а-а!!!

— Добро! Еще! И волосы мои!

— А-а-а!!! Ник! Ник!.. А-а-а!!!

— Давай! Еще!...................... Добро... Добро... Во-от... Агаточка, еще немножко. Крошку еще.

— Стэнка... я не могу.

— Ты хочешь его? Ты его желаешь?

— Больше жизни.

— Так давай!

— А-а-а!!!.. А-а... О-о.

— О, Пресвятая Мати Богородица,

Соходи с престола Господня.

И бери свои золотые ключи,

Отпирай мясные ворота,

И выпускай младенца на свет и на Божью волю!

Во веки веков. Аминь!.. Аминь!.. Аминь!

— Уа-а! Уа-а-а! У-а!

— Агата!.. Стэнка?.. Что здесь... происходит, хоб меня забери?

— Ник, любый мой, заткнись... Дай мне послушать.

— Уа-а-а!

— Агата, — рухнул он рядом на колени.

— Ник, раз ты ее и здесь нашел, то помогай, — пробурчала от моих раскинутых ног, травница. — Я сына вашего обмою, а ты — за простынями чистыми.

— Угу, — тряхнул Ник головой. — Я — сейчас. Агата?

— Всё нормально. Всё... — и с чистой совестью ушла в глубокий "материнский" сон...

Ранний апрельский рассвет уж пробивался в щели занавеси на пещерном входе. А свет от костра по-прежнему плясал по стенам и на лицах говорящих. Они старались это делать тихо, сидя рядом с топчаном. На топчане же спали я и сын... наш с Ником сын.

— Живой.

— Что? — обернулся Ник и скоро подскочил с рогожки. — Что ты сказала?

— Он — живой. Стэнка?

— Ась?

— Спасибо тебе. Вот как получилось всё.

— Ага.

— А я, кажется, поняла.

— Что именно ты "поняла"? — спросил мой муж.

Я отогнула край покрывала на ребенке:

— Стэнка, а ведь ты права. Я — глупая. Я думала: тебя спасаю, а на самом деле, это ты спасала нас. Меня и сына. Ведь так?

— Ну, — усмехнулась она. — А как бы мне еще тебя заставить измениться?

— А вот я что-то не понял, — нахмурил лоб Ник. — Кто кого "спасал"? Стэнка, ты здесь откуда вообще?

— С неба, — тихо засмеялась я. — Откуда ей еще являться?.. Стэнка?

— Да. Мой суженый — со мной. Мы с ним теперь навеки вместе. И вся моя семья: матушка, отец и брат.

— И вам всем там хорошо?

— Да. Хорошо и спокойно.

— И ты сюда спустилась только ради того, чтоб...

— Мы обе помогли друг другу. Ты это очень скоро поймешь. А мне — пора, — и встала. — Прощайте. Дочерей родишь и без меня.

— "Дочерей"? — выдохнул Ник. — Агата, я ничего не понял. И мне это совсем не нравится.

— Есть в этом мире истины понятные, а есть и те, которые нам не постичь, — вздохнула Стэнка. — Зато законы жизни на всех одни... Прощайте. Берегите себя, своих детей и мою дочь. Я благодарна вам за нее, — и медленно растаяла.

Ник почесал затылок:

— Да-а...Раньше она проще выражалась. А ты, любимая, мне все расскажешь. Это точно.

— Ага, — глянув на сына, улыбнулась я. — На тебя похож носиком и упрямыми губами. Только я глаз его еще не видела.

Ник тихо засмеялся:

— Черные.

— Что?

— Черные, как агат. И... я имя ему новое придумал. Ну, не придумал, а выбрал.

— Давай, жги, — кивнула я.

— Оно одно и одновременно два. Можно звать в двух вариантах. Это на тот случай, если тебе один из них снова не понравится. И...

— Ник...

— Ну... Владислав.

— Что?.. Кто?

Ник смущенно скривился:

— Опять не нравится?

— Имя повтори.

— Владислав. Можно его будет звать и Владом и Славеком. Два имени в одном... Любимая, тебе...

— Мне... нравится. Мне очень нравится.

Теперь я и это поняла...

Февраль — Апрель 2014 года