| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Тогда что вы здесь моё время тратите! — взъярилась проводница и закрыла своим массивным телом проем тамбура. — Без билета не пущу.
— Мне нужно в Затёмники.
— Мало ли что кому надо! — повысила голос женщина. — У меня тут не благотворительный фонд! Проваливайте... Вон, к ним, — она кивнула на тех самых мрачных типов, которые — чуть раньше — стояли перед Иржи в очереди и которых также отогнали прочь.
Он не стал спорить, отступил, мысленно ругая себя за недальновидность — мог ведь и сообразить про билеты. А в спину ему долетели брошенные слова:
— Ох, горюшко. Ведь сразу видно, человек интеллигентный, только опустившийся...
Продолжая бормотать себе под нос, проводница скрылась в тамбуре, подняла за собой подножку, и поезд, прогудев ещё раз, подрагивая всем многосоставным телом и постукивая колесами, принялся отползать прочь.
— Что, не прокатило, братан?
Иржи повернулся на голос. Щербатый и низкорослый мужик, от которого разило, как из помойки, сочувственно глянул из-под надвинутого картуза...
— Не горюй, — продолжил незнакомец. — Пассажирские поезда — для фраеров. А ты, видно, из наших?
Иржи промолчал и не стал уточнять — из чьих он. И тогда второй забулдыга, долговязый и сутулый, всё время сплевывающий сквозь зубы и прятавший руки глубоко в карманы фуфайки, прогнусавил:
— Пошли-ка отсюда, чтоб глаза не мозолить. Разговор есть.
Щербатый кивнул: соглашайся, мол, и указал большим пальцем себе за спину, где маячила суровая фигура смотрителя, который уже несколько раз с подозрением покосился в сторону их группки, хотя и не сдвинулся с поста.
Иржи спорить не стал. Соскочив с платформы на рельсы, новые знакомцы скорым шагом последовали в сторону металлических ангаров. Там, остановившись в просвете между строениями, щербатый воровато оглянулся по сторонам, а долговязый придвинулся ближе и заговорил быстрым, свистящим шёпотом:
— Слушай сюда. Тут сейчас товарняк в Преславу пройдет. Так вот, тамошний машинист — мой кент. Подбросит за недорого. У тебя есть что? Ну, цацки там...
Иржи уловил лишь общий смысл сказанного. Порылся в карманах пальто и обнаружил в одном из них подвеску на тонкой цепочке.
"Новичкам везет", — вспомнилась когда-то услышанная фраза.
Загородив находку от возможных свидетелей, мужики включили фонарики. Свет выхватил миниатюрный, вклеенный в подвеску, портрет: молодая светловолосая женщина обнимала мальчугана лет пяти. Ее большие темные глаза смотрели осуждающе и скорбно.
Болью кольнуло сердце: эта женщина так напоминала ту, другую, навсегда оставшуюся в его воспоминаниях, в белой комнате с ледяными лилиями...
Но конечно, это была не она. Скорее, кто-то из родных Гиза. Или доктора.
Конечно, горе убьёт их. Но это будет всего лишь ещё одно убийство.
"И вот, когда Судия воссядет,
Все тайное станет явным,
Ничто не останется безнаказанным". [1]
Так сказал великий маэстро в своей прощальной и самой тёмной песне. И это всё, на что Иржи оставалось уповать: когда тайное станет явным, пусть это погубленное счастье тоже зачтётся ему. А сейчас он должен вернуться туда, где земля полнилась погребальным звоном взрываемых Ульев.
— Эй, парень, ты чего завис?! — тряхнул его один из новых знакомцев. — Даёшь цацку или как?
— Нет, — ответил Иржи и сжал подвеску в кулаке. — Сначала отведёте на поезд.
Щербатый ухмыльнулся — неприятно, колюче.
— А кто тебе сказал, что ты едешь, фраерок? — просипел он и выбросил вперед руку, в которой тускло блеснуло лезвие выкидного ножа.
Долговязый тоже злорадно хмыкнул и достал кастет.
— Щас мы тебя научим базар фильтровать.
"Очередное убийство", — устало подумал про себя Иржи. И ему почудилось, что незримый, но видящий всё счетовод, сейчас передвинул ещё одну костяшку на своих счётах.
Перехватив руку щербатого, он нанес быстрый удар по тыльной стороне ладони. Его противник взвыл, но нож не выронил. Лезвие только скользнуло вниз и полоснуло по рукаву пальто. Тогда Иржи ударил ещё раз — на этот раз по бицепсу. И успел повернуться прежде, чем долговязый напал исподтишка. Кастет просвистел в миллиметре от скулы, немного задев острым краем. Но Иржи сейчас же перехватил руку нападавшего и стукнул ребром ладони по запястью долговязого. Тот грязно выругался и заскулил от боли. Щербатый, обронивший нож, навалился сзади. Иржи резко двинул его локтем под ребра. Затем пнул в живот долговязого. И, падая следом, обрушил на него серию сокрушительных ударов. Потом, перекатившись, схватил выпавший нож, к которому уже тянулся щербатый, и полоснул наотмашь. Щербатый выкатил глаза, приоткрыл рот, дохнул на Иржи запахом табака и гнили. Под его подбородком принялся багроветь и набухать влагой косой порез. На лицо Иржи брызнуло чем-то теплым, но он не утерся, только отклонился в сторону и увидел, как его противник медленно заваливается, заливая темной кровью чистый, только что выпавший снег.
"Ничто не остается безнаказанным", — тихо сказал себе Иржи и занес нож над долговязым.
Его крики потонули в реве разыгравшейся непогоды.
* * *
Товарняк подошёл на третий путь.
Машинист оказался сговорчивым, а золотая подвеска помогла избежать лишних расспросов. Отодвинув дверку одного из вагонов, он прохрипел:
— Залезай.
Ноздри защекотал тошнотворно-сладкий запах застоялой крови. Качнулись и лязгнули железные цепи, и Иржи откачнулся тоже. Машинист осклабился:
— Что, не нравится? Люксов-то у нас не водится. Да и сам, чай, не барин. Воняет от тебя, как от скотобойни.
Иржи хмыкнул и молча полез в пропахшее кровью сырое нутро.
Вагон для перевозки туш — горькая ирония.
Иржи медленно осел на пол, привалился к стене плечом, наблюдая, как полоска света сокращается и становится узкой, будто порез опасной бритвой. А затем пропал и он, и тьма сомкнулась над васпой, гулко лязгнув железными челюстями. Но вот вздрогнула и поплыла опора. Звон металлических цепей вплёлся в стук вагонных колес, наигрывая мелодию тоски и смерти.
Иржи прикрыл глаза, вспоминая, как едва переродившимся неофитом впервые попал в тренажерный зал, и сержант в кожаном фартуке, накручивая на кулак железную цепь, рычал ему в уши:
— Встать, слизняк! Соберись сейчас же, иначе пожалеешь, что вообще появился на свет!
Тогда на таежных озерах, далеко за стенами каземата, с мучительным хрустом ломался лед. И его кости ломались тоже. Кровь бежала по желобу темным потоком. И весенние ручьи сбегали с гор, таща за собой ветки, прошлогоднюю хвою и прочий лесной мусор.
То была долгая, такая долгая и страшная весна.
Сейчас перезвон цепей струился и множился, заполняя черепную коробку, как вода заполняет стеклянный графин. Иржи наполнялся им, тонул в нем, и звуки перемешивались, краски густели, пока не утратили былую яркость и не превратились в сплошной темный поток. Но и тогда, погрузившись в черноту и сон, Иржи не обрел тишину. А обрел память.
... В рыжий окрасилась восьмая — после перерождения — весна...
Он стоял перед низеньким зданием сельской школы и сам ощущал что-то сродни волнению перед своим испытанием на зрелость.
Вдохнув запах гари и смерти, Иржи шагнул через порог.
В дальнем углу большого классного зала сгрудилась ребятня. Дети засиделись допоздна, готовя плакаты к какому-то мероприятию. По полу были раскиданы листы, кисти, карандаши. Впереди группки школьников, прикрывая их вытянутой рукой, стояла учительница. Сама ещё девчонка. Невысокая и хрупкая. Глаза в пол лица, испуганные. А несколько упрямых ярко-рыжих прядок, горящих в отблесках бушевавшего за окном пожара, выбилось из строгой причёски. И было в ней нечто чуждое местным женщинам: утончённая элегантная собранность.
По коже — морозом — продрало ощущение неправильности происходящего, собственной неправильности. Иржи смотрел на юную учительницу, не отрываясь, и сердце почему-то стучало болезненно и гулко.
— Уходите! — тихо, но бескомпромиссно сказала она. Вернее, то были первые слова, которые он расслышал.
— Я заберу мальчиков, — через силу вытолкнул он. — Не будешь мешать — уцелеешь.
Она не была кровной родственницей будущим неофитам — Иржи это понимал отчётливо: заподозрить её в родстве с кем-нибудь из этих чумазых и, что греха таить, не очень симпатичных детей, всё равно, что породнить розу с чертополохом. А значит, нет смысла её убивать. Почему-то эта мысль принесла некоторое облегчение.
— Я не позволю вам этого сделать! — заявила она, вздёрнув подбородок. Её тоненькие пальцы — окончание слабой преграды на его пути — дрожали, но в глазах — он успел рассмотреть их цвет: изумрудно-зеленый — светилась решимость.
Это раззадорило Иржи.
— Каким образом? — ехидно осведомился он. — Защекочешь до смерти?
Она осеклась на полуслове, приоткрыла пухлые губы. Иржи отвел глаза и судорожно сглотнул: девчонка будоражила его. И от этого в животе поднималась сладкая и щекочущая волна, а руки становились влажными и слабыми.
"Контроль", — напомнил он себе.
Подобрался и сделал шаг вперед.
— Хорошо, — спокойно сказал Иржи. — Разденься. При них, — он кивнул на детей за её спиной и с наслаждением отметил, как нежные щёки юной учительницы заливает яркий румянец. — Тогда отпущу.
— Никто не давал вам права унижать меня! — возмутилась девушка.
Иржи цинично усмехнулся.
— Я прав лишь тем, что сильнее, — холодно отчеканил он и подошел к ней вплотную. На него головокружительно дохнуло свежестью — запахом лилий, летнего полудня и проточной воды. Неуместный солнечный запах, на миг перекрывший вонь пожарища и свежей крови.
Она и сама казалось неуместной.
Слишком смелой, слишком хрупкой. Одно неосторожное движение — и она сломается, как камышовая тростинка. Иржи захотелось почувствовать ее податливую хрупкость, увидеть, как женское тело выгибается в его сильных руках, а рыжая голова склоняется на его плечо — доверчиво, нежно...
— Угрожать... — начала она, возвращая Иржи в его жестокую реальность.
Этого не случится. Не произойдет никогда, пока он тот, кто он есть.
Его ладонь легла на плечо девушки — не лаская, а сжимая до боли.
— Это только предупреждение, — жёстко сказал он и, приподняв её личико за подбородок, требовательно закончил: — Раздевайся.
Его жесткие пальцы скользнули вниз, дернули за строгий воротник блузы. Ткань треснула, обнажив тонкую шею и трогательные ключицы. Дробью удалились об пол пуговицы.
Девушка подхватила разорванный ворот и прежде, чем Иржи успел опомниться, влепила ему пощечину.
Он медленно поднял пальцы, удивленно потер скулу, но боли не чувствовал — пламя, подобное тому, что клокотало над посёлком, выжигало его изнутри. И в глазах девушки тоже горел огонь — ярости, ненависти к стоявшему перед ней недочеловеку. Она снова взмахнула ладонью, но теперь Иржи не позволил ей ударить. Перехватив руку, он стремительно, как хищный зверь, швырнул девушку на пол и прижал ее весом своего тела.
— Не хочешь по-хорошему, — сказал он и рывком распахнул разорванную блузку, — будет по-плохому.
Девушка забилась под ним, как пойманный в капкан зверёк. Закричала, обращаясь к детям:
— Бегите!
Но маленькие ублюдки только рассыпались по углам и завыли, завизжали на разные голоса.
Какофония раздражала Иржи, и он ладонью зажал девушке рот, но ее отчаянное сопротивление лишь распаляло его, и усмирять ее не хотелось. Она была такой красивой, такой хрупкой, и ... невинной, понял он, когда, сорвав бельё и раздвинув коленом ноги, вторгся в неё.
Потом его сознание раздвоилось.
Одна часть страстно желала оказаться подальше отсюда и встретить эту девушку при других обстоятельствах, либо не встречать ее вовсе. Другая — утолить ненасытный голод плоти. Яростно. Жёстко.
Она больше не кричала, только в кровь искусала губы. А в глазах — сухих, воспаленных — плескалось смешанное с жалостью презрение.
Ещё несколько яростных толчков, и мучающий его жар излился наружу, будто лава из жерла вулкана. Тяжело дыша, Иржи уткнулся в растрепанные волосы и затих, стиснул ее обмякшее тело, словно в эти последние моменты все еще пытался убежать от реальности, отсрочить неминуемое.
А потом — услышал шаги, от которых дрожал и проминался пол.
Скоро они войдут сюда, и тогда...
Он не хотел думать о том, что могут сделать изголодавшиеся по женщинам садисты...
Дрожащими пальцами Иржи провел по её волосам, отбрасывая их с чистого лба и, тихо проговорив:
— Прости, — свернул ей шею.
Тонкая, она хрустнула, словно стебелёк цветка. И также хрустнуло в его душе.
В широко распахнутых ярко-зелёных глазах навек запечатлелся образ убийцы...
Он очнулся от резкого торможения состава, и некоторое время сидел, не шелохнувшись, стряхивая остатки сна и прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи.
Наконец, дверь приоткрылась и в неё просунулась голова машиниста:
— Всё, барин, приехали, — хрипло сообщил он. — Какие-то старатели пути разобрали. Дальше тебе через лес. Вылезай, дорогу покажу.
Иржи неуклюже спрыгнул на снег. В ушах еще стоял звон цепей, а перед глазами пылало зарево пожара и разметавшихся волос молодой учительницы.
Небо по окоёму тоже окрасилось рыжим — занималась заря.
* * *
Потянуло дымом. Но не тем, в котором слышится треск умирающих деревьев, охваченных паникой пожара, и не тем, пропахшим горелым мясом и смертью. Дым был вполне мирный и шел он от человеческого жилья.
Но все-таки Иржи решил держать ухо востро: если рассекретят, ничего хорошего от людей ему ждать не придется.
Деревья расступились, и заимка выскочила, словно гриб из-под вороха прошлогодней хвои. Аккуратная, обжитая, окружённая низеньким частоколом. Только вот чутьё не подвело Иржи: встретили его недружелюбно — наставленным прямо в грудь дулом охотничьего ружья.
— Кого принесла нелёгкая? — недовольно буркнул косматый старик, окинув непрошенного гостя злобным взглядом.
Разоружить такого противника Иржи бы труда не составило. Но информация сейчас была важнее конфронтации.
Поэтому он улыбнулся насколько умел дружелюбно и сказал примирительно:
— Спокойно. Свои.
Старик опустил ружьё.
— Так ты из этих? Вот и хорошо. Пришёл-таки, значит. А то заждался я. Да и дома внучкиЄ тоскуют. А тебе в амбаре твои дружки гостинец оставили, — и указал в сторону, где темнела полуразвалившаяся громада хозяйственной постройки.
"Если что-то идет к тебе в руки само — воспользуйся", — решил для себя Иржи, и направился к сараю. Старик засеменил следом, придирчиво поглядывая на гостя из-под косматых бровей.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
